День Конституции

Рябина, рябиновая аллея, осень, фото, день конституции, фантастический памфлет

Фантастический памфлет

Олег Чувакин
Олег Чувакин
Человек. Автор. Редактор. Пишет себе и людям
Волчок был расписан цветными полосками,
свивавшимися в спираль, и, стоило его запустить,
как они сходились в одной точке: полоска бежала
и исчезала, за ней исчезала другая, затем третья.
Саймак. Кольцо вокруг Солнца

I

Потолок думского зала заседаний вспучился, стены дрогнули, попятились. И. вцепилась в плечо В., всадила в мужской пиджак лакированные ногти. Зажмурилась. Когда открыла глаза, потолок и стены вернулись на место, обретя хрустальную прозрачность. За ними, презрев законы физики, раздался целый амфитеатр. Сидя под открытым небом, на депутатов глазели люди в шуршащих куртках, пальто и шляпах, незатейливостью фасонов напоминавших советские.

Рот И. открылся и произнёс:

— Господи!

— Боиш-ш-шься? — прошипел возле уха сосед.

— Что?.. — Подпрыгнув в кресле, она отдёрнула руку от чужого плеча. — У меня с глазами что-то. И голова заболела.

«Такого не бывает, чтоб стены таяли, а в воздухе возникала толпа, — сказала себе И. — Галлюцинации? Что я ела на обед?»

— Бояться — это правильно… Только бояться не их надо…

Голос соседа по ряду, В., напугал её. Трескучий, хриплый стариковский голос. За последний год В. состарился, как-то съёжился: побелел, посерел, приобрёл неуверенный вид, ссутулился, похудел. Раньше много шумел, заявлял, что намерен идти в президенты на ближайших выборах, что раскидает всех кандидатов, что нынешний хозяин Кремля ему в подмётки не годится, а теперь отмалчивается. Думские заседания частенько прогуливает. По больничным листам. И. не сомневалась: этот созыв думы для него финальный. Не пойдёт он далее ни в депутаты, ни в президенты.

«А ведь мне скоро полсотни стукнет, — подумала она. — Ничего, с муженьком-старичишкой своим разведусь на днях, найду мальчика помоложе! Лет сорока, а то тридцати пяти! Омоложусь! Мальчика с пухлыми щёчками, с белыми зубками, мускулистого, задастого! Чтоб было за что подержаться! — Она представила себя на кровати снизу, а мальчика этого сверху; вообразила, как держится за напряжённые, каменные ягодицы. Голова заболела сильнее. — Чёрт!»

Достала из сумочки пластмассовый пузырёк, капнула в глаза. Пошуршала в сумочке, нашла коробочку с таблетками, сунула в рот малиновую капсулу экспресс-нурофена.

Посидела минутку с закрытыми глазами, уговаривая себя, как уговаривают клиентов пустомели-риэлторы: «Всё будет хорошо… Всё будет хорошо…»

Открыла глаза. Амфитеатр никуда не делся. Неизвестные лица, возникшие из ниоткуда, устроившиеся за едва видимыми стенами в креслах, колышущиеся в мареве, нечёткие, уставились на депутатов Государственной думы. Вон тот парень, в кепке, лет двадцати пяти, таращится на неё. Держит термос, отхлёбывает из крышки-чашки что-то. Чай? С рядов докатывается приглушённый гул. Детей среди зрителей нет, только взрослые.

«Зрителей? — спросила она себя. — Я подумала: зрителей?»

Author picture
Не спешите заказать редактуру. Не швыряйтесь деньгами. Сначала покажите свой рассказ или отрывок романа

Кому показать рассказ или роман? Писателю! Проверьте свой литературный талант. Закажите детальный разбор рукописи или её фрагмента.

Возле её уха раздался хрипловатый шёпот В.

— Голова болит? Это воздействуют поля физические… вроде магнитных. Одно поле надвигается на второе, и возникает боль. У тебя голова пройдёт, когда видеть их перестанешь.

— Вы тоже их видите?

— Сейчас нет, но ты-то видишь.

— Откуда вы знаете? Видели их раньше?

— В прошлом году видел. Мы все, один за другим, их видим. Или не все, а избранные, точно не поймёшь. Спектакль хитро устроен! Те, с той стороны, могут нам себя показывать, могут и не показывать, а могут только тому показывать, кому хотят. И когда хотят. Вот как тебе сейчас.

— Запуталась! — И. оглядела наполовину пустой зал. Кресла рядом с ней и В. тоже пустовали. Похоже, кроме неё, никто из депутатов потусторонних зрителей и вправду не видел. Иные сыто зевали после обеда, двое дремали, группка на задних рядах бурно спорила о чём-то. Ждали докладчика: он опаздывал.

— Зато они видят нас в любом случае. Каждый день, каждую ночь, когда желают. Нам, депутатам, вернее, кое-кому из нас, они показывают себя перед седьмым октября. Рассядутся по кругу, в амфитеатре таком, в цирке без крыши, и показывают. Накануне Дня Конституции. Брежневской. Для них она не брежневская, Брежнева в их истории не существовало, и месяц называется не октябрём, а каким-то хрустящим словом, но содержание конституции кое в чём походит на то, что было при нашем Леониде Ильиче. Походит бесплатной медициной, бесплатным образованием, бесплатным жильём и чем-то ещё бесплатным и всеобщим… Это не стариковские бредни, мне товарищ оттуда объяснил. Оттуда! — хрипло выговорил В. — В прошлом году седьмого октября бородатый товарищ соткался из воздуха у меня дома. Так-то! Тут, в думе, они показываются в канун потому, что 7-е число в их мире государственный праздник и выходной день. Вкруговую, как на зрелищах в Древнем Риме, рассаживаются и показываются. Единственный раз в году. Нарочно показываются. Сегодня видишь их ты — значит, нынче картина для тебя! Чтоб ты знала: они подглядывают за нами из своего мира совершенно свободно. Могут видеть нас со своих улиц, из домов, откуда угодно. А мы за ними смотреть не можем! — сказал он с горечью.

— Шестого октября прошлого года вы видели то, что сейчас вижу я?

Глаза старого В. тускло блеснули.

— Видел! Отлично запомнил! Такое хрен забудешь! Зрители, граждане советского такого типа, одетые просто… Но от советских людей отличаются улыбками, смехом. Расселись вокруг, смотрят, словно в театр или цирк явились. Сквозь дымку такую глядят… Некоторые так и сверлят тебя взглядом!

Она кивнула.

Депутаты в зале вели себя как ни в чём ни бывало. Заседающие не удивлялись, не показывали пальцами на толпу неведомых зрителей, рассевшихся кольцом вокруг зала. К трибуне прошёл опоздавший Д., человек из комитета по безопасности и противодействию коррупции, откашлялся, стал перебирать листы доклада в папке.

— Если всё спланировано как со мной, ты ещё кое-что увидишь, — прошептал В. — И услышишь. К тебе придут. Завтра. Корреспондент придёт.

— Корреспондент?

— Я думал над этим, целый год думал… Он приходит к нам, чтобы рассказать, почему мы умрём. Им, по ту сторону, это смешно.

— Умрём?

Докладчик призвал к тишине. В. отстранился от соседки. В водянистых глазах старого думца она уловила глубочайшую, чеховскую тоску.

— Седьмое октября — символичная дата, — пробормотал тот. — Старый День Конституции — и день рождения президента. И хмурая осень, пора умирания!

II

Словно желая подчеркнуть похоронное настроение В., докладчик хорошо поставленным, но слегка дрожащим голосом заговорил о закате России. Художественное это словосочетание («закат России») невесть как проникло в канцелярский документ. Впрочем, вряд ли сочинение Д. относилось к канцелярским документам. Д. словно рассказ читал — столько в его интонациях было личного, проникновенного! И. никогда его таким не видела. Она глянула на ряды амфитеатра и вздрогнула: зрители, мужчина и женщина, подняли за палки транспарант. На белом поле краснело единственное слово: «Самоубийцы». И уж совсем непереносимым было то, что двое под транспарантом улыбались. Лыбились глупо, будто дети, сотворившие что-то, представляющееся им забавным. Чему они радуются? Какую мысль хотят донести своим нелепым транспарантом? И. не знала ни одного депутата, который покончил бы самоубийством. Напротив, депутаты борются с пропагандой суицидов.

— Не громкого слова ради я сказал о закате России. — Докладчик заглянул в бумаги. — Впору говорить о вымирании народа. Нет, речь не о смертности населения… Предупреждаю: доклад комитета служебный, с грифом «ДСП», в прессу не пойдёт. Особо попрошу некоторых умников не сливать журналистам информацию. Не люблю этого жаргонного глагола, но именно так это сейчас называется, и все меня прекрасно поняли. А теперь перейдём к показателям. Материал большой, и я написал к нему резюме. Не то заснёте. — Губы его беззвучно произнесли что-то. И. показалось, что губы послали обитателей зала на три буквы.

Заявления депутата поразили её. Сначала уныние в глазах жизнерадостного В., а теперь вот едкие речи Д., который всегда чурался любой внутренней критики.

— За последние три года в стране закрылось около миллиона малых предприятий, включая индивидуальных предпринимателей, — сказал докладчик. — По текущему году полные данные будут позднее. Из приведённого числа меньше 10% предпринимателей либо трудоустроились, либо завели новый бизнес. Что остальные? Точнее, где они? О многих из них ни органам статистики, ни Пенсионному фонду, ни Фонду социального страхования, ни ФОМС не удаётся собрать сведений. В службы занятости бывшие бизнесмены не обращались и не обращаются. По крайней мере, роста заявок там не отмечают. Напротив, зафиксирован существенный спад: около 17% по сравнению с прошлым годом. Данные тоже пока неполные.

В Минфине считают, что в стране приблизительно пятнадцать миллионов тех, кто работает вне налогообложения, то есть в тени. С государственной точки зрения они вроде как тунеядцы. Смешное определение, не правда ли? Тот, кто работает, но не желает делиться доходом с государством, признаётся лодырем!.. Попрошу не шуметь в зале!.. Какие же меры против «тунеядцев» мы принимаем? Выявленный теневой класс мы готовимся обложить так называемым налогом на тунеядство. Но вот незадача: с численностью теневого сегмента у органов возникли нешуточные затруднения! Если в Минфине насчитали около пятнадцати миллионов человек, то в Минэкономразвития собрали альтернативные данные, согласно которым «теневиков» в стране не наберётся и трёх миллионов. Вопрос: куда делись ещё двенадцать?

Идём дальше. В России снизилась собираемость налогов. Падение критичное. По предварительным данным, за три квартала нынешнего года собираемость прямых налогов упала на 22 процента, косвенных — на 18%, социальных взносов — на 27%. Причиной резкого снижения поступлений стало отнюдь не массовое уклонение физических и юридических лиц от уплаты установленных налогов, сборов, взносов и пошлин. Налогоплательщики пропали! И продолжают пропадать! Налоговики с ног сбились, разыскивая исчезнувших. Не уплачиваются налоги с недвижимости, с автомобилей, налоги на доходы, бухгалтерии фирм не отвечают на звонки и письма. Буксует система «Платон». Кстати, ГИБДД докладывает о росте количества брошенных автомобилей. Люди бросают не старьё, не металлолом. У дорог и во дворах ржавеют новенькие авто. Владельцев найти невозможно!

Бьёт тревогу торговля. По данным Минэкономразвития, за девять месяцев спад в торговле составил 42% по сравнению с аналогичным периодом предыдущего года. Господа депутаты, отрицательный показатель невиданный, чудовищный! Такой спад не может быть вызван исключительно финансовым кризисом. Надо полагать, что в России, где в последнюю четверть века развивалась почти исключительно торговля, никакой кризис не в состоянии угробить эту отрасль за год-другой.

Ситуацию в стране, в том числе экономические аномалии, изучают опытные аналитики Федеральной службы безопасности. В среде силовиков бытует мнение, что в России промышляют скрытые враги народа, прибывшие с Запада и внедрившие секретную стратегию, направленную на уничтожение России. Правда, ни единой убедительной гипотезы, хоть как-то объясняющей эту конспирологическую версию, эксперты не выдвинули. И ни единого врага следствию не предъявили, если не считать задержанных блоггеров, подозреваемых в так называемом экстремизме.

Как вы знаете, недавно по всей стране проводились учения Министерства по чрезвычайным ситуациям — от Дальнего Востока до Крыма. Планировалось охватить почти сорок миллионов граждан. Выяснилось, что реально было задействовано только четыре миллиона. Остальные будто испарились! Новости и отчёты, как у нас принято, состояли из сплошных приписок. По масштабу приписок мы обошли даже СССР! Господа, мы живём в огромной потёмкинской деревне!

Несколько лет назад в стране проводилась всеобщая перепись населения. Принято считать, что в Российской Федерации, к которой после референдума присоединился Крым, сейчас живёт сто сорок шесть с половиной миллионов человек. Но так ли это? Основой данных является перепись 2010 года. Но доверять полученным в той переписи числам ни в коем случае нельзя! Известно, что уже тогда в бумаги были заложены мёртвые души. Кто-то уклонился от переписи, кто-то внёс в переписные листы неверные данные, что-то умельцы-бюрократы подтасовали ради докладов о стопроцентном или близком к нему учёте граждан.

Именно поэтому государство намерено провести новую перепись, придерживаясь более строгих правил. Мы заранее напугали граждан штрафами: они обрушатся на тех, кто попытается уклониться от переписи. И что, кому-то стало страшно?

Человек у трибуны обвёл воспалёнными глазами зал. И. показалось, что Д. провёл бессонную ночь или пил накануне.

— Господа, будем честными хотя бы перед собой: кого мы хотим напугать? Тех, кого нет? Тех, кого не существует?

В зале поднялся громкий ропот.

Докладчик поднял руку.

— Наш комитет кое-что проанализировал, в том числе статистику МВД, а также сообщения в прессе. Мы облазили весь российский сектор Интернета с помощью программ, чьи алгоритмы реагируют на ключевые слова в запросах. И вот вывод, в который трудно поверить. Люди в России пропадают! Соседи жалуются на пустующие квартиры. Хозяева их не продали. Хозяева просто ушли, покинули жилища. Оставленных квартир всё больше, появились пустые многоэтажки. Тенденция в большей степени характерна для регионов, в меньшей — для столицы. Точно так же люди бросают и машины, и любое имущество.

Кошмар с исчезновениями не обошёл и Госдуму. Четверых депутатов ищут по линии ФСБ. На этой сессии они не появлялись на заседаниях. Я лично поговорил с родственниками всех четверых. Те теряются в догадках. Наши коллеги как в воду канули. Банковские их счета остались нетронутыми.

И вот ещё что…

Д. поёжился за трибуной, повёл плечами. Собрал листки доклада, свернул их в руке в плотную трубку. Стоял за трибуной, молчал. Глядел куда-то в зал. Такой взгляд в книгах называют «невидящим». И. взглянула на парня в первых рядах амфитеатра. Рука его навинчивала крышку на термос.

— Это личное, — сказал печальным голосом Д. Листки полетели на пол. — У меня на той неделе пропала сестра. Вместе со своим мужем. Дверь квартиры — нараспашку. Почти все вещи на месте, кроме тряпья и обуви. Почему я уверен насчёт тряпья? Шкаф платяной был открыт, в комоде порылись… Нет, не ограбление. Ценности на месте. Полиция занимается поисками, но никаких следов. Будто исчезли. Я с сестрой не дружил. Мы с детства были противоположностями. Лупили друг дружку чем попало, и кулаками, и самосвалами игрушечными. Я головы её куклам отрывал. Прошли годы. Мы так и остались разными. Ни капли сходства. Нас, депутатов, моя сестра называет подлецами, ворюгами и мракобесами. Прекратите шум в зале, там, в левой фракции!.. А недавно, когда я переизбрался, она плюнула мне в лицо. Простите, я чересчур многословен… Последние ночи не сплю. Мне кажется, она и её муж, они там же, среди тех, кто сгинул…

— Выпейте воды. — Стараясь смотреть на стакан с водой, на свои слегка побелевшие пальцы, обнявшие стакан, И. дала докладчику напиться. Пока тот глотал пузырящуюся «Боржоми», она подобрала с пола листы доклада. А что, если ей подойти к амфитеатру, к «советским гражданам» на рядах? Она попросила у Д.: — Могу я до завтра взять доклад домой?

Тот махнул рукой, разрешая.

— Надеюсь, полиция найдёт вашу сестру. И её мужа.

— Уже и ФСБ ищет. Ноль результата.

— Не теряйте мужества.

— Мать с ума сходит. Жалею, что дрался с сестрёнкой в детстве…

— Все мы о чём-то жалеем. — И. подумала почему-то о сыне, о последнем с ним споре, когда он заявил громко: «Ты всё прекрасно понимаешь, но предпочитаешь делать наоборот! Это потому, что сегодня тебе это выгодно! Думала ли ты, что будет завтра?»

В перерыв И. подошла к стене, остановилась в нескольких метрах от широких дверей зала. И створки дверей, и толстые стены, и потолок, и люстры, и кресла обрели натуральную прозрачность горного хрусталя. Пол казался сделанным из тёмного стекла, под ним будто чернела толща земли. И только люди в зале остались непроницаемыми для неизвестной потусторонней энергии. За стенами, за дверями и окнами — повсюду сидели, расположившись кругом, зрители. Делая вид, что поглощена чтением доклада, И. украдкой коснулась стены. Обыкновенная стена, твёрдая, холодная на ощупь. Однако сквозь неё всё видно. С пятого ряда амфитеатра на неё смотрел тот парень с термосом. Смотрели и другие. Многие по ту сторону ею интересовались. Группа людей, чьи лица смазывал муар, жестикулировала и оживлённо что-то обсуждала, показывая на неё. Наверное, они знают, что я одна в зале вижу их, сообразила И. Спектакль для меня! Если, конечно, В. не ошибается и не врёт. Да зачем ему врать? С чеховской тоской в глазах не врут!

Отвернувшись от стены, И. не спеша, стараясь не привлекать внимания депутатов, окинула взором ряды амфитеатра. Вдруг она поняла, что её взволновало и разозлило. Зрители, наблюдающие за залом заседаний, выглядели счастливыми! Они выглядели иначе, нежели хмурые толпы на московских улицах, проспектах и площадях. Одни смеялись, со странной радостью указывая на кого-то в зале и будто испытывая восторг от того, что не они там торчат, другие с улыбками листали какие-то брошюры (программки «спектакля»?), третьи с увлечённым видом направляли в зал короткие, не длиннее шариковой ручки, серебристые трубочки (для уловления и усиления звука? для записи?), четвёртые, по-видимому, просто потешались над депутатами, кривя губы и прыская в ладошки, — но даже лица последних, искажённые ироническими гримасами, не казались злыми. Все эти люди словно несли на себе отпечаток иной, прекрасной, жизни и от души радовались тому, что они находятся по ту, а не по эту сторону.

III

С полицией она связалась в одиннадцать часов вечера, обзвонив перед тем больницы и морги. До полиции она звонила также учителям и директору гимназии. С мамами и папами, входившими в родительский комитет, она тоже говорила. Сын, её семнадцатилетний сын, ученик 11 «А» класса гимназии, пропал. Из школы ушёл, а дома не появился. Его мобильный телефон неизменно отвечал монотонной записью: «В данный момент абонент недоступен…»

По телефону ей объяснили, что обязательно нужно поехать в районный отдел полиции. Она вызвала водителя, поехала. Дежурный оперуполномоченный, капитан с помятым лицом, принявший у неё в прокуренном кабинете объяснение, заметил, что ещё нет и полуночи, что семнадцатилетние детишки, случается, загуливают до утра. Сообщил, что полиция сделает всё возможное и невозможное. Зевающий капитан походил на шута горохового. Сказал на прощание, что ей позвонят из отдела ночью или утром. Скорее всего, позвонят и приедут. «Могут понадобиться личные вещи разыскиваемого. Компьютер, телефон, что-то ещё». «Телефон у него один, он при нём… — Она запнулась. — Не отвечает, я же сказала». «Значит, компьютер», — сказал капитан невозмутимо. «Вы уверены, что сможете помочь?» — «Мы ни в чём не можем быть уверены. Вы депутат, а потому должны быть в курсе событий. Вам известно, сколько людей, в том числе детей, пропадает в Москве? И в других городах?» Она молча вышла из кабинета. Накопившиеся в коридоре люди самого разного вида (вот господин в тёмно-синем пальто с серебристым дипломатом, похожий на мошенника, вот алкоголичка в растянутой долгополой кофте) встречали и провожали её взглядами. Головы выстроившихся в коридоре людей поворачивались так, будто принадлежали единому организму.

Вернувшись домой, И. позвонила двум знакомым: один, в звании генерал-майора, служил на высокой должности в ФСБ, второй был полковником ГРУ в отставке. Второй сильно удивился её звонку, но пообещал кое-кому из МВД позвонить, могущественному генералу. «Дело поручат лучшему оперу», — пообещал.

«Дело, — подумала она, — дело…»

Генерал же из ФСБ ответил просто: «Хорошо, поставим твои телефоны на прослушку. Будут сообщения или звонки от террористов: выкуп, угрозы, что-нибудь вроде шантажа или попытки назначить встречу, требуй подробностей, уточнений, пусть скажут больше и говорят дольше. Попроси, чтоб дали трубку сыну. Скажи, что обязательно должна услышать его голос».

Телефоны словно онемели. Террористы не диктовали условия в её трубку, молчал квартирный телефон, лежал беззвучно на широком подоконнике кухни сотовый телефон мужа. Муж стоял возле подоконника, пил из чашки, шестой или седьмой по счёту, чай и смотрел с высоты на огни столичной ночи. Дурацкая его привычка — глушить чай литрами, как в чеховские времена, её бесила. На столе светился экран ноутбука, отображавший доску для гомоку. Пропал сын, а старый хрен в камушки играет! И дует чай! Решительно всё, что делал муж, казалось И. дурацким, никчёмным, бессмысленным. Она подозревала, что он вошёл уже в тот старческий возраст, когда человека одолевает маразм. Когда человек впадает в детство. Ей казалось сейчас, что она умнее и старше супруга, а ведь тому недавно стукнуло 66.

— Почему ты ничего не делаешь?

— Не суетись, — не поворачиваясь от окна, ответил муж. — Всё, что нужно, сделано. Ты всю Москву на уши подняла. Хочешь, чтобы я сел за руль и поехал по ночным улицам?

— Когда разведёмся, сын будет жить со мной.

Он промолчал. Взял чайник и подлил себе кипятка. Абсолютный безумец!

Длинная стрелка на кухонных часах перекрыла короткую. Полночь. Наступило 7 октября. День Конституции, вспомнила она. Далёкой конституции, покрытой пылью истории. Советской. 1977-го года. Генсек Брежнев в то время едва говорил… Господи, какой мрачный выдался день! И какая страшная ночь. Стиснув в руке телефон, И. отправилась в спальню. Спальня у неё была отдельная. Эту квартиру так и планировали: каждому по спальне-кабинету. Ей, мужу, сыну. Одна спальня пустовала: дочь давно съехала. И пятая комната: гостиная. Там И. чаще всего спорила с сыном. О законах, политике, власти. В гостиной хватало пространства: споря, оба любили ходить, круги описывать, жестикулировать. И. смахнула слезу.

Раздевшись, залезши под одеяло, до утра пролежала без сна.

Перебирала в уме всё, что известно.

Он не вернулся из школы. В школе отсидел все уроки, учителя подтвердили, затем пропал. Учится он в элитарной школе, в гимназии, одной из лучших в Москве. Там и усиленная охрана, и камеры наблюдения, и персонал педагогический вроде бы проверенный, с чистой репутацией. В такое заведение всяких подозрительных с улицы не берут. Кругом террористы, экстремисты, шизофреники, враги народа, оппозиционеры, педофилы, наркоманы, бандиты, исламисты и сатанисты. За детками глаз да глаз нужен! Она с облегчением вздохнула, когда пристроила сына в эту полузакрытую гимназию, куда простые смертные не попадали уже потому, что цена кусалась. Спрашивали учителя с учеников здесь серьёзно (скидки лодырям, как и всюду, конечно, делали, но тех, кто обладал способностями, мучили ученьем основательно), и сын со средних классов засел за учебники, заметно продвинулся по английскому и со рвением взялся учить второй иностранный, испанский. Она вспомнила, как он однажды с ходу, синхронно, перевёл ей с английского видеоролик на «Ютьюбе», сатирический ролик, высмеивающий новый закон, подготовленный фракцией «Единой России», прошедший в думе три чтения и подписанный президентом. Ролик состоял из вступительного текста и песни в несколько куплетов. Сын перевёл песню в рифму. Слушая у ноутбука голос сына, который, переводя, искренне от вздорной песенки веселился, она почувствовала сначала раздражение, затем колючую зависть (в институте неплохо шпарила по-английски), а за нею гордость.

Это же её сын, её девять месяцев беременности, её семнадцать с лишним лет жизни, которые она провела с ним рядом, пусть в основном через стену!

Кого могла, к поискам она подключила. Полиция, ФСБ, дядечка из ГРУ — список немаленький. Результат — ноль! Никто не выдвигает требований. Не вымогает выкуп, не требует выпустить кого-то из тюрьмы, не звонит, не присылает писем по электронной почте. Где все эти террористы-экстремисты? Сотовый телефон сына выключен. Мальчик будто растворился. «Надеюсь, не в кислоте», — подумала она, отчего её передёрнуло. Смотрела недавно иностранный сериал по телевизору, там кое-кого растворили. Из школы сын точно вышел — тому полтора десятка свидетелей (из полиции позвонили, доложили), а до дома не дошёл. Идти-то всего ничего.

«Сколько раз говорила: не ходи один! Ходи с кем-нибудь! И сколько раз предлагала: пусть тебя забирает мой шофёр!» Сын обычно парировал: «Мама, мне восемнадцатый (семнадцатый, шестнадцатый) год. И я могу за себя постоять. Твой шофёр мне не нужен. Не хочу выделяться. Не хочу быть маменькиным сынком. Это пошло. Как ты не понимаешь? Это пошло! Меня вконец засмеют. Мне и так стыдно быть сыном депутата! Знаешь, как тебя некоторые в школе называют? Лучше я тебе говорить не буду!» «Знаю, — думала она, ничего не отвечая, — как называют. Как называют в школе, на кухнях, в Интернете, в СМИ. Зато я в думе. Я наверху, они внизу. Когда б они поднялись до думского кресла, их бы критики тоже принялись всяко называть, обзывать и рисовать карикатурно. Мне плевать, пусть пишут, рисуют, матерят в Интернете. Обыкновенная зависть, обыкновенная злость. В России вообще все злые, это в Штатах граждане любезничают. Это от привычки: добряков из себя корчат, улыбками номер семь обмениваются. Нам притворство ни к чему».

«Меня вконец засмеют…. Вконец…»

Ссорились они много и часто. Бывало, дулись друг на дружку по неделе и дольше. Причина? Он больше любил отца, а она больше любила дочь, родившуюся от первого брака. Это отношение прояснилось не сразу, а с годами. В иных семьях это быстро складывается: кто на тебя сильнее похож, того и любишь. У неё же с распределением любви как-то затянулось. Собственно, никакой особой любви к сыну и не было. Как и к мужу. Было простое осознание, что тот и другой поблизости существуют. Когда это окончательно в семье прояснилось, было поздно что-либо поправлять, менять. С мужем проще, он старикан. Но сын! Дети отношение тонко чувствуют. А взрослые («особенно депутаты», вставил бы непременно сын) хорошо умеют лгать и выворачиваться. Она ни капли не думала о воспитании. Решаемые вопросы носили исключительно материальный характер: жильё, вещи, лучшая гимназия, кой-какие мысли о будущем. Эти пункты измерялись либо деньгами, либо карьерой, а муж тем временем играл с сыном в го, шашки и нарды. Однажды, проходя мимо кухни, где они вели свои матчи на доске, она услыхала смех и две короткие реплики: «Политика — говно» и «Ты прав, папа, говно стопроцентное».

Уже в четырнадцать лет её сын, читавший в сети оппозиционные газеты, попрекал её выходом из одной партии и вступлением в другую, а заодно и сменой взглядов ради переезда в Москву из провинции. «Либерал превратился в Аракчеева», — сказал однажды сын. «Много ты понимаешь, — сказала она. — Ты на деньги этого Аракчеева живёшь. Гимназия с лучшими учителями, шмотки, айфон, компьютер, велосипед и кроссовки — всё от него, Аракчеева. Каждый кусок, который ты ешь, — порция аракчеевщины». — «Вот это и сводит меня с ума!» — закричал сын. Она торжествующе улыбнулась. Он вдруг взглянул на неё так странно, будто сию минуту сделал открытие. И сказал: «Но папа — не Аракчеев». Намёк был на то, что у папы бизнес, и деньги, значит, не только её. Помолчал и припечатал: «Ты его не любишь, ведь так?»

Позднее в спорах папа не упоминался. Не из-за любви. Этот вопрос был закрыт раз и навсегда, сын не любил повторяться. Фирма мужа балансировала на грани краха. Бизнес захирел, съеденный валютным кредитом и очередным финансовым кризисом. Муж надеялся фирму возродить, ездил по банкам, вёл переговоры с кредиторами, просил отсрочек, категорически не желая использовать её, И., положение в думе. Оттого-то надежды его и оставались надеждами. Он и по сей день в офис ездит, хотя от былого офиса в пол-этажа осталась одна комната у туалета. В сущности, на его неразрешимые трудности И. плевать хотела: после продвижения в парламенте текущего законопроекта она намеревалась заняться судом и разводом. Сын, который к тому времени достигнет совершеннолетия, уйдёт к папе-пенсионеру, тут и думать нечего.

И вот теперь, когда мальчик пропал, она поняла, что любит его. Любит куда больше, чем можно было предполагать. Все её мысли сейчас занимал только он.

С ним, с которым никогда ничего не случалось, кроме подхватывания зимой ОРВИ или гриппа и каких-то неувязочек, проблемок, конфликтиков в школе, всегда вроде бы мелких, рассасывающихся спустя день-другой, внезапно случилось то страшное, чего и ожидать-то не приходилось. Вокруг неё будто пустота образовалась, возникло тревожное пространство. Причина пустоты крылась не только в самом исчезновении сына. За полдня она осознала, что привыкла к его почти детской, неумелой ещё критике, к ссорам, которые следовало признать политическими. В этой привычке ей виделось что-то одновременно пошлое, наркотическое и коммерческое: возражая сыну, она вырабатывала, как реакцию эндорфинов, ответы для других оппонентов, для депутатов от конкурирующих фракций, для уличных и сетевых критиков, для либеральной оппозиции, для американцев, немцев, французов и кого угодно; она придумывала неоспоримые аргументы, генерировала идеи и с удовольствием укреплялась в непререкаемости собственного авторитета. Опыт конфликта отцов и детей, этой ветхой темы, до сих пор изучаемой на школьных уроках литературы по тургеневской книжке о «нигилисте» Базарове, был для неё полезен. Она полагала, что с годами сын остепенится, споры как ветром сдует, и настанет время для её торжества. Пока же она нуждалась в ссорах, хотела их, встречала горячие, протестующие возражения сына радостной улыбкой. Довольно неприятное мнение об этих спорах высказал недавно муж. «Может быть, именно так короли в своё время нуждались в шутах», — сказал он, и её поразили, ранили в самое сердце его слова. Рука И. поднялась, чтобы хлестнуть старого мужа по щеке, а он не шелохнулся. Смотрел на неё не моргая. Рука опустилась.

…Едва начало светать, приехали полицейские. Дознаватель и двое подчинённых. Комнату сына они обыскивали в присутствии двух понятых — разбуженных соседей. Те с удовольствием согласились побыть понятыми и теперь с любопытством взирали на происходящее. И. позволила дознавателю забрать ноутбук сына, обшарить его письменный стол и книжный шкаф. Полицейские потратили на обыск больше часа. Пролистывали некоторые книги, просматривали на свет корешки, из стола вынимали ящики, залезали под стол, откручивали, жужжа шуруповёртом, плинтусы. Пробовали, везде ли крепко сидит паркет. Ощупали кроватный матрац. Зачем? Может, по полицейской привычке, по привычке тех, кому часто поручают обыскивать. Ничего, что дало бы подсказку, навело бы на след, не нашли. Оставили за собой жуткий беспорядок. Извинились.

Пока они выполняли свою работу, И. ощущала нараставшее чувство вины. Сперва ей казалось, что чувство возникло от того, что в её квартире рыщет полиция. Потом поняла, что оно выросло из-за пугающего открытия. «Ты выгнала его, — говорил ей незнакомый внутренний голос. — Отпугнула от себя. Ты его не любишь. Ни его, ни его отца. Конкуренции в любви со старичишкой, — голос как бы подмигнул, обрёл очертания лица, — тебе не выдержать».

Желая после ухода сыщиков чем-то себя занять, она принялась прибираться в комнате сына, ставить книги на полки шкафа. С удивлением читала на томах названия: «Анархия, её философия, её идеал», «Все люди — враги», «№44, таинственный незнакомец», «Кольцо вокруг Солнца», «Закон насилия и закон любви». Она не читала этих книг и не знала, что в них.

IV

К старшему оперуполномоченному они опоздали, вместо четырнадцати ноль-ноль явились в третьем часу, о чём уполномоченный, майор в форме, усталый человек лет сорока семи, восьми, не преминул им сообщить. Вежливо, спокойно, но выговорил, постукивая ногтем по дну пустой стеклянной пепельницы. Давненько И. никто не выговаривал. И вот (надо же!) воспитатель нашёлся. Дядя Стёпа-милиционер!

Она повесила шубку на вешалку в углу, села, придержав юбку, у стола, сдув крошки с обтянутого искусственной кожей стула на металлических ножках. Муж устроился на одном из потёртых, нечистых старомодных деревянных стульев у стены. Продавленные тысячами задниц, они стояли там, наверное, с затхлых советских времён.

Полицейский подал ей знакомый лист объяснения, заполненный кособоким почерком дежурного.

— Пожалуйста, посмотрите, точно ли заполнена шапка. Данные заявителя. Верхние строчки: фамилия, имя, отчество, образование, место работы.

— Всё верно, — сказала депутатка, возвращая листок оперуполномоченному.

Неужели этот мундир её не знает, про неё не слышал, политическими новостями и новыми законами не интересуется? Полицейская формалистика, эта возня с бумажками, И. раздражала. Разве речь о её биографии? Речь о сыне! О пропавшем, сгинувшем, исчезнувшем без следа, без звонка и записки человеке! Какая разница, где она училась, как называется её должность? Откуда у полиции плохая статистика, почему столько нераскрытых дел? Да потому, что первейшее дело — бумажки, бюрократизм! Она сглотнула: в горле застрял комок. Вдруг осознала: нескончаемый поток бюрократизма придуман не каким-то злым бюрократическим гением сыска, он порождён законами. А кем составляются законы?..

Переписав с листа на лист сведения, оперуполномоченный отложил оба листа, взял чистый лист и принялся получать объяснение от мужа. Она не знала, соответствуют ли эти бесконечные объяснения Уголовно-процессуальному кодексу. Не проконсультироваться ли у адвоката? «Фамилия, имя, отчество?.. Дата рождения?.. Образование?» Муж отвечал послушно. Господи, да она этому «лучшему» оперу всё простит, только б сына нашёл! Куда больше формалистики её злила нейтральная реакция мужа. Выслушав бесстрастно свою порцию положенных биографических вопросов и выдав порцию ответов, тот рассказал, что конфликтов с сыном не имел, были дружны, имели общие интересы. Сказал это абсолютно спокойно, если не равнодушно. Сказав, вёл себя в кабинете тихо, неприметно, будто затаившаяся боязливая мышь. Сходство с мышью довершал остроносый профиль и серое пальто, которое он не снял, а только расстегнул.

Придвинув к себе отложенные листы, майор занялся ею.

— Так вот, — сказал он, — ни свидетелей, ни каких-либо обстоятельств дела выявить пока не удалось. Но мы работаем, не волнуйтесь.

«Работаем? Не волнуйтесь? Боже, какую чушь он несёт!» — хотела было сказать И., но заявила другое.

— Вы за этим нас позвали?

Едва не сказала: вызвали!

— Прошу прощения?

«Какой непонятливый! Откуда таких берут? Неужели это и впрямь лучший, которого обещал генерал?»

— Я старший оперуполномоченный группы, — сообщил зачем-то полицейский. — Так называется моя должность. Группа занимается розыском лиц, скрывшихся от суда и следствия, пропавших без вести и устанавливает личность неопознанных трупов.

И. передёрнуло, как от морозного сквозняка.

— К первым ваш сын отношения не имеет. Вряд ли относится и к третьим. По крайней мере, среди неопознанных не обнаружен. Проверяли дотошно — начальник вставил мне фитиль ещё до того, как дело легло на мой стол. Вы ведь набирали номера телефонов, не так ли?.. Прямо вам скажу: не люблю, когда используют статус и оказывают давление.

«Надо же, какой крутой полисмен! Как варёное яйцо!»

В молодости И. любила читать детективные романы. Крепкий, широкоплечий сыщик с суровым, сероватым лицом, казалось, смахивал на грубиянов, лишённых элементарной учтивости, что описывались в книжках Дэшила Хэммета.

— Очевидно, ваш сын жив. По моему предположению, он в полном порядке. Поэтому прошу не волноваться. Вопрос лишь в том, где он. — В голосе сыщика сквозила странная убеждённость. — Я пригласил вас для выяснения дополнительных подробностей. Того, что вы написали ночью у дежурного, недостаточно. Кроме того, из своей многолетней практики я знаю, что бумажное объяснение, как и вообще беседа с родственниками пропавшего, помогает пролить свет на существенные обстоятельства дела.

— Существенные? — повторила она.

Муж поёрзал на стуле.

И. оглянулась. Крохотная усмешка мелькнула на подсохшем стариковском лице. Само лицо будто помолодело. Будто что-то на миг оживило его, наполнило страстями. «Любовница?» — пронеслось в голове И. и пропало. Старик, почти без денег, — таких в Москве не обслуживают.

«У него сын пропал, а он о чём-то своём думает! Может, похищение, угроза убийства, а он сидит, в стену лупится! Как к стоматологу на приём пришёл!»

— Существенные, — сказал дядя Стёпа. — В деле потеряшки… простите, пропавшего, кое-что прояснилось. Похоже, подросток заранее подготовил план побега. Допускаю, что юноша сбежал. От вас и от школы. В классе остался его дневник. Учительница заметила его на парте и прибрала. Историчка. По её версии, он не забыл, а намеренно оставил дневник. История была у 11 «А» последним уроком в расписании.

Историчке она не звонила.

— К чему столько подробностей о дневнике?

— Он хотел, чтобы дневник увидели. Потому и оставил его раскрытым. На странице дневника какой-то его недруг, очевидно, одноклассник, написал: «Вон из нашей гимназии, боярское отродье, патриотик, сынок депутатский!!!» Три восклицательных знака влепил. Квадратными печатными буквами накарябал. Так что по почерку и не определишь, кто писал. Не исключено, что пакость задумал не кто-то один.

— Дебилы! И это школа для элиты! Что же в остальных?

— В остальных школах патриотизма побольше. В тех, что попроще, — уточнил оперативник. — Детей своих у меня нет, но ситуацией я владею.

— Ситуацией?.. — Она осеклась, вместо школ и патриотов подумав о докладе Д.

Посмотрела на мужа. Тот и бровью не повёл. Сидел молодцевато, выпрямив спину, глядел на стену. На календарь, с которого смотрел голубоглазо президент. С мужем творится что-то не то. Ведь души в сыне не чает! Как две бабы — отец и сын: сядут на кухне, чаи гоняют и ла-ла-ла! А то в го играют. И какой дурак вообразил, что камни на доске — стратегическая игра?

— Это не всё, — сказал полицейский. — Следом за оскорблениями другой рукой было дописано: «Ненавижу её!»

— Что?

— Дневник изъят как вещдок. Вот, посмотрите. Забирать не разрешается.

— Не разрешается…

Она приняла раскрытый на нужной странице школьный дневник. «Ненавижу её!» Посмотрела на мужа. Тот протянул руку. Взял дневник, посмотрел. Полистал задумчиво. Отдал обратно. Молча. Не человек, тряпка! А раньше казался таким энергичным, предприимчивым! Видно, что-то с головой. И. вернула дневник оперу. Тот убрал его в прозрачный файлик, спрятал в пластиковую папку.

— Знакомый почерк, — сказала И.

— Я опросил историчку. Показал дневник русичке, классной. Обе утверждают, что это почерк вашего сына.

— Хотите сказать, что таким образом он сообщает о ненависти ко мне?

— Не хочу. Предполагаю, что да. Кого ещё он мог иметь в виду? И кого ещё мог иметь в виду его недоброжелатель? Тот, кто сделал первую запись?

— Ты вставишь хоть слово? — крикнула она мужу.

Взгляд того ничего не выражал. Абсолютно ничего.

Он пожал плечами.

— Меня не спрашивают, — сказал. — И обо мне в дневниках не пишут.

— Твой сын пропал!

Он сбросил ногтем пылинку с брючины, натянувшейся на коленке.

— Товарищ ответа ждёт, — сказал.

— Ну надо же!

Она повернулась к майору.

— Хорошо, — сказала. — Учительница права. Учительницы правы. Это почерк моего сына. Да, он имел в виду меня. У нас плохие отношения. Ну не сложились! Но тот идиот, одноклассник или кто там, чушь порет! Маменькин сынок? Не маменькин, а папенькин! Вот его мой сын любит, — не оборачиваясь, через спину она показала большим пальцем на сидевшего позади мужа, — а меня ненавидит. Ему достаётся любовь, мне — ненависть.

Неожиданно для себя она громко хихикнула. Так хихикала она тыщу лет назад, когда была школьницей. Так, наверное, до сих пор хихикают девочки в школах.

— И ещё кое-что, — сказал майор.

Он вытянул сигарету из пачки на столе. Повертел в пальцах. Не закурил. Положил в чистую стеклянную пепельницу. Бросает курить?

— Вашего сына в классе вчера дразнили. Мне удалось поговорить с его одноклассницей. Особа из нахальных. Из привыкших к безнаказанности. Девчонка довольно откровенна. Приятных чувств к вашему сыну она не испытывает. Другое дело — он. Она утверждает, что он в неё по уши влюблён. Вот вам третий фактор, третья причина для побега.

— Надо же, — проронила И. — Возомнила о себе!

— Давили на вашего сына коллективно, — сказал полицейский. — Такое в классе случалось и раньше. Давление продолжается второй учебный год. Так говорит девчонка. Белой вороной он не был. Тут поразительный случай: класс выражал ему протест не из-за него, а из-за вас. Это такой либеральный класс — там почти все недовольны вами и депутатами в целом, называют их боярами. Школьники теперь с компьютерами, планшетами, смартфонами, читают новости, блоги, не вылезают из социальных сетей. Законы обсуждают. И законопроекты. — Майор вскинул голову, скользнул взглядом по портрету президента на календаре. — Девушка уверяет, что вашему сыну не дают прохода из-за законов, продвигаемых в думе вами. — Хозяин кабинета смотрел на пачку сигарет, касался её пальцами. — Неприязнь усилилась из-за последнего законопроекта, который уже стал законом и который оппозиция прозвала тоталитарным.

— Я поняла, — сказала И. Дядя Стёпа её нервировал.

— Так объяснила девушка, в которую якобы влюблён ваш сын. Сказала, что жалко одноклассника стало. После того как он пропал. «И жалко, — сказала, — и не жалко, как-то напополам». И её, и враждебно настроенных одноклассников будем, видимо, разрабатывать. — Оперативник сказал это как-то неуверенно. Сломал сигарету в пепельнице. — Впрочем, сомневаюсь, что виной всему они. Учителя утверждают, что серьёзных конфликтов в классе не случалось. Учителя могут, конечно, лгать или сглаживать ситуацию… Социальные сети мы тоже проверили. У вашего сына заведён аккаунт «ВКонтакте». Администрация «ВК» дала нам полный доступ к данным. Никаких заметок и сообщений в чате, проливающих свет на план побега, на какие-либо адреса, пункты, лица, отношения, не обнаружено. Проверен и его ноутбук, который вы передали вчера дознавателю. И там ничего особенного. Ни угроз, ни каких-нибудь необычных заметок и писем. Друзей в сетях у мальчика немного. С одноклассниками он почти не контактировал. Редко, в основном перед экзаменами. Предварительный вывод: отношение в классе сложилось к нему холодное, но не остроконфликтное. Едва ли непосредственной причиной побега из дому, если таковой имел место, послужила запись в дневнике. Скорее, она переполнила чашу. Юноши в семнадцать лет воспринимают жизнь драматично, но не до такой степени, чтобы из-за обиды бросаться в бега. Из-за девчонки? И в это не верится. Следов этой девчонки в сетевых контактах и компьютере нет. Да и характер у мальчика, говорят, выдержанный. Срыв с дневником — случай исключительный. Накипело.

— Что вы городите?

«Мент вообразил себя психологом?»

— Поэтому, прежде чем приставать к детям, — продолжал майор, — я хотел бы выяснить некоторые детали… детали вашей семейной жизни. Конфликты с мальчиком в семье: ссоры, неурядицы, споры, психологические проблемы… Поверьте, здесь, — он обвёл взглядом кабинет, — очень часто вскрываются самые простые причины, дающие нить…

— Первого мужа не проверяли? — перебила она сыщика. — Моего бывшего? На севере живёт. — Она назвала город. — Работяга. Столяр. Шкафы, столы и стулья делает. Или как это называется — строгает? Давно с ним развелась, в молодости. Дочь у меня от него, тут, в Москве, живёт. Взрослая женщина, двадцать девятый год. Повадилась тоже ездить к нему. Она и сейчас у него. Гостит.

— Тоже? — спросил полицейский, делая пометку на листе. — Разыскиваемый ездил на север?

— Нет, вы не так поняли. Тоже — это к слову… Не ездил. Но мог ведь как-то поехать, удрать! Я пред-по-ла-га-ю, — выговорила она по слогам тот глагол, что употребил ранее оперуполномоченный. — Вы вот говорите, что у него мог быть план, и он удрал куда-то… Но куда? К кому? Если есть план, то есть и цель!

— Почему раньше не сказали, не позвонили?

— Кто тут опер? Кто полиция?

Она вынула из сумки телефон, выбрала номер, по которому никогда не звонила. Зато иногда номер сам оживал на экране смартфона. Её первый муж, выпив водки, пива или того и другого, случалось, звонил ей, с расходами на междугородные звонки не считаясь.

Номер не отвечал. «Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети…» Потом это же — по-английски.

— Не отвечает его телефон, выключен, наверное, — сказала И.

— Дайте его номер, мы обязательно дозвонимся, — сказал оперуполномоченный. — Как зовут? Фамилия, имя, отчество?.. Дата рождения?.. Адрес?

V

Тот, о чьём появлении предупреждал накануне в зале заседаний В., возник в её гостиной вечером. Личный шофёр довёз И. до подъезда, проводил до бронированной квартирной двери. В прихожей, мягко осветившейся электричеством, она почувствовала слабый дух сырых грибов. В квартире кто-то есть. Мать в детстве говорила, что у неё собачий нюх. Опасности И. отчего-то не ощущала. Консьержка у лифта мило улыбалась ей и шофёру, а мордоворот-охранник доложил-пробасил: «Всё в порядке, мадам». Интересно, как подъездный охранник называет её мужа? Барином?.. Стянув с икр сапоги, И. повесила на плечики и крючок соскользнувшую с плеч шубку, сняла берет. За распахнутыми дверями гостиной, в глубине комнаты колыхалось лёгкое марево. Незнакомец в куртке, в штанах, заправленных в резиновые сапоги, стоял в полутьме у кресла. Она нашарила позади себя выключатель, коснулась клавиши, поморгала от света. Кресло, возле которого ждал незнакомец, двоилось, очертания его расплывались. Возле ног незваного гостя стояла плетёная корзинка с грибами. Муар, змеившийся вокруг корзинки и пришельца, был таким же, какой окружал зрителей в амфитеатре. Фигура чужака выглядела нечёткой, смазанной; муар оканчивался, таял в радиусе полуметра от его тела.

— Привет из параллельного мира, — тихо проговорил он.

— Вы кто? — осведомилась она, тут же осознав, что вопрос прозвучал глуповато.

Лицо незнакомца пробудило в её памяти смутные линии другого лица, те черты, которыми она наделила недавно свой внутренний голос.

Тип в куртке глухо ответил:

— Журналист. Из параллельного мира. Из почти такого же, как ваш, но не такого. А грибы — из лесу. Последний урожай, наверное, в этом сезоне. Октябрь, знаете ли…

Говорил он странно тихо. Она проверила, нет ли у неё беруш в ушах. Имени своего чужак не назвал.

Снова начала болеть голова.

— Вы не похожи на журналиста. В резиновых сапогах! И журналисты не бывают бородатыми.

— А умные люди не говорят глупостей.

Слова он произносил с едва уловимым акцентом, похожим на прибалтийский.

— Как вы сюда попали?

Опять сказала не то. Следовало показать хоть какую-то осведомлённость.

— Я не попал сюда. Я не здесь. Я в своей прихожей, у своего кресла. И корзина с красноголовиками там же.

Она попробовала подпустить иронии:

— Пришли поговорить о грибах?

— Беседа о подосиновиках покажется вам скучной. Я пришёл посмотреть на вас. Поговорить о вас. И о Земле.

— Угрожаете?

Она тотчас подумала, что ей нечего противопоставить тому, кто прибыл из другого мира. Тому, кто способен перемещаться между параллельно живущими мирами. Кто заключён в облако муара, состоящее не поймёшь из чего.

Он сказал — о Земле?

— Самая большая ваша угроза — это вы сами. Как учили ваши древние, человек — сам кузнец своей судьбы.

— Могу я вас потрогать?

— Потрогайте.

С опаской и любопытством она приблизилась к нему. Ладонь и пальцы чуть заметно дрожали. Ей показалось, что пришелец, приметив дрожь, поняв волнение, усмехнулся уголком губ. Рука её прошла сквозь его куртку, сквозь тело и упёрлась в спинку кресла. Отдёрнув руку, И. зашла сбоку, попробовала схватить смирненько стоявшего пришельца за рукав. Пальцы объяли пустоту. Разозлившись, зайдя со спины, она двинула гостю кулаком в затылок — и будто продырявила рукой голову. Кулак вылез у пришельца изо рта. Не человек, привидение!

— Трансперсонификация. Меня здесь нет. — Губы пришельца шевелились в её локте. — Те люди нашего мира, которых вы видели в думе, тоже были трансперсонифицированы. Однако возможно и полное перемещение между мирами. Для внешнего наблюдателя разницы между трансперсонификацией и перемещением почти нет. В обоих случаях физический объект словно тает, растворяется. Граница зыбка!

Опуская руку, И. задела кресло. Отошла подальше от собеседника, устроилась на краю углового дивана. С радостью почувствовала лопатками жёсткую спинку.

— Что вам нужно? Чего вы требуете? Хотите протащить своих людей во власть?

— Ничего не требую. Властное положение меня не интересует. Я не более чем знак поворота в чьей-то судьбе. Хочу поговорить с вами и написать об этом. Такие истории у нас пользуются спросом. Правда всегда пользуется спросом.

— Надо же… А если я не хочу разговаривать?

— Неправда. Вы любопытны, как все здешние женщины. И как депутатка, вы тоже любопытны. Да и разговор-то пойдёт о вас и вашем окружении. Я прихожу далеко не к каждому. Вы человек в своём роде исключительный.

Гость сел. У И. возникло ощущение, что он сел не в это кресло. Она поняла, откуда такое ощущение. Бёдра пришельца чуть приподнимались над поверхностью кресла, как бы зависли над поверхностью. Ах да, он сидит в другом кресле! Вероятно, оно почти совпадает с этим по размеру. Трансперсонификация!

— Как полагается и в журналистике, и в литературе, начнём с интриги. — Он закинул ногу на ногу. Ощущение существования потустороннего кресла у И. усилилось. «Меня здесь нет», — повторила она про себя слова пришлого. Подумала: «Чёрт тебя знает! Может, ты и левитировать умеешь». — Но не с той интриги, которая вас сейчас занимает. Вас не тревожит, что дочь не звонит вам уже неделю? Не загостилась ли дочка у папочки?

— Что? Что вы с ней сделали?

И. вскочила с дивана, обежала по кругу комнату, глянув зачем-то в окно, затем чиркнула пальцем по сенсорному экрану тоненького телефона, приложила аппаратик к уху. Дочерин номер не отвечал. «Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети», — донеслось из трубки механическое. Не отвечал номер и раньше: она звонила дочери днём, после разговора с оперуполномоченным. Пробовала звонить и бывшему мужу, но и его телефон не отвечал. Полицейский ей не звонил: видно, его попытки связаться с её бывшим тоже не увенчались успехом. Сама она дозвониться майору не смогла: почему-то и его номер был недоступен.

— Надо же… — Она опустилась на диван. Постаралась взять себя в руки. Да, дочь звонила ровно неделю назад. Сообщила, что идёт в короткий осенний отпуск, погостит у папули. В северных краях. Кого холодной осенью тянет на север? — Что вы с ней сделали? — повторила И. — И где мой сын? Где?

— Мы ничего в этом мире не делаем. — Параллельный произнёс фразу с упором на отрицательную частицу и глагол. — И уж тем более не вредим никому. Пожалуйста, уясните это. Мы не вмешиваемся. Учить жизни цивилизацию — ошибка, мы познали это на горьком опыте. Мы лишь разговариваем здесь иногда, да и то с узким кругом лиц. Лично я прихожу сюда раз в году. Седьмого октября, в День Конституции. Один раз, к одному человеку. Кстати, мы начали разговаривать с параллельными землянами лишь в последние годы, когда стало ясно, что смежной Земле осталось существовать недолго. Не спрашивайте, сколько. Не потому, что это тайна. Секретов в нашем мире, в отличие от вашего, нет. Но точного срока катастрофы мы не знаем, а прогнозы могут быть ошибочными.

Давайте вернёмся к вашей дочери. О сыне тоже поговорим.

Вы не пробовали понять, отчего ваша дочь сблизилась с тем, с кем прежде почти не общалась? С отцом? С вашим первым мужем? Вы ведь разошлись с ним ещё в молодости. Насколько я понимаю, вас не устраивал низкий социальный статус супруга: столяр, работяга, вечно в стружках, в респираторе, не умеющий вытянуть деньгу из клиентуры и вдобавок раздражавший вас постоянным чихом и летевшими из носа опилками, — и партийная дама, разбирающаяся во французской моде и резвящаяся в политике, как дельфин в море. Ваши чувства к нему быстро сползли до единственного — презрения. Зато он вас любил. Даже после развода относился к вам не без приязни, не так ли? Вы же предпочли выскочить замуж за человека много старше вас, который имел бизнес, автомобиль, недвижимость и прочее, в этом мире ценящееся. Статус и деньги.

— Почему их телефоны не отвечают? — спросила она.

— Аккумуляторы разрядились, — спокойно сказал пришелец. — Не нужны им эти телефоны.

— Откуда вам знать? Вы видели их?

— Телефонов не видел, а вот людей, о которых мы говорим, видел. Вчера.

— Вы себе противоречите! Вы сказали, что приходите сюда один раз в году и к одному человеку.

Губы её сложились в торжествующую улыбку.

— Я не сказал вам, где я их видел.

Улыбка сошла с губ.

— Где?

— По ту сторону. Они у нас. Они прошли через Ворота. Ворота между параллельными мирами. И едва ли намерены возвращаться.

— Значит, там и сын!

— Включите телевизор. Время вечерних новостей.

Она нашарила на диване пульт.

«Отыскался след исчезнувшего сына депутата И., — сказала дикторша. — К сожалению, только след. Выяснилось, что мальчик пропал при странных обстоятельствах. Свидетель, одноклассник пропавшего ученика 11-го «А», утверждает…»

В сюжете показали сетчатый забор, обтягивавший гимназию. Дали крупным планом старое дерево: раскидистый клён с остатками засохших листьев. Дали панораму. Потом камера наехала на белолицего толстяка-школьника с испуганными глазками. Он показывал пальцем на примятую жухлую траву, усыпанную листьями.

«Т., одноклассник исчезнувшего, — тараторила ведущая новостей, глотая окончания, — оказался свидетелем необычного происшествия. Он утверждает, что сын И., депутата Государственный думы, выйдя из гимназии со школьным рюкзачком за спиной, подошёл к дереву за забором, обнял его ствол и вдруг поблек и будто растаял. Всё случилось быстро: секунд пять-шесть, и подростка не стало. Свидетель, по его словам, добежать до исчезавшего не успел. Т. ощупал клён, обошёл вокруг, осмотрелся, но никого не обнаружил. Примятая подошвами трава — вот и все следы. Как назло, ни одного прохожего поблизости. О невероятном исчезновении одноклассника школьник решил никому не говорить. Подумал, что благоразумно будет промолчать. Иначе примут за сумасшедшего.

«Все друг друга обзывают психами да дебилами, — сказал с экрана толстый мальчик. — Кому охота, чтоб одноклассники ржали?»

Однако утром следующего дня, когда о пропавшем сыне законодательницы передали по радио, а по телевизору показали фотопортрет разыскиваемого, Т. посоветовался с родителями и старшим братом и позвонил в полицию».

У ягодицы И. завибрировал телефон.

— Да?

Звонили из полиции. Какой-то подполковник, начальник группы по розыску тех и этих. Звонивший представился, но она тут же забыла его имя. Начальник принялся сбивчиво пересказывать то, что сообщили по ТВ.

— Я смотрю новости, — прервала его она. — Можете рассказать что-нибудь, кроме новостей? Нет? Тогда чем вы отличаетесь от репортёров?

«Тем, что живёте на налоги, — ответила она на собственный вопрос. — Впрочем, и многие репортёры живут на налоги».

— Наше дело вёл вроде бы майор… — И. назвала фамилию. Вспомнила кабинет, пепельницу, сломанную сигарету, суровое лицо, постаравшееся показать своё отношение к ней: такое же, как ко всем прочим. Как ни странно, стремление того майора к равенству было ей сейчас симпатично.

— Как бы вам сказать, как бы вам сказать, как бы сказать!.. — почти бессмысленно, словно испорченный робот, выдал в трубку подполковник. Он кхекнул. — Майор полиции, — он произнёс фамилию, — исчез.

— Как? Когда?

— Исчез прямо из кабинета. Примерно через час после встречи с вами. Как бы вам сказать… Пусть это останется между нами. Меня идиотом или чокнутым выставят, если… — В голосе полицейского послышалась тоска. — Опер пропал на моих глазах. Заглядываю я к нему в кабинет, а он там пропадает… Как бы сказать… Дверь открываю, а он там, за столом, такой полупрозрачный, водянистый, сидит, в пальцах сигаретку крутит. И тает, тает! Сделался совсем прозрачным — и сгинул напрочь! Сигаретка на стол упала. Эх, успеть бы его на телефон снять! А так… Я проверял, вы не подумайте… На звонки не отвечает, дома его нет, нигде нет… Как бы объяснить… Это сверхъестественное, феноменальное! Тут враги, какие-то враги! Происки. Наука, страшная наука! Технологии! Запад. США. АНБ, ЦРУ. Не исключаю, что в Москве имеются подпольные лаборатории. Эксперименты над разумом и плотью…

«Надо позвонить в ФСБ», — подумала И. Глянув на улыбающегося пришельца в кресле, передумала. Грибник-журналист знает в тысячу раз больше любой шишки из ФСБ и МВД. Ни ФСБ, ни МВД такие технологии и не снились. И Западу тоже. Да и технологии ли это?

— Кругом враги народа, либералы, троцкисты, американцы, террористы, атеисты, пессимисты, — перечислял подполковник, когда она бросила телефон на диван.

Сюжет на телеэкране сменился. Дочь и сын живы. Ей стало легче.

— Вот так это и бывает? — Она погасила телевизор.

— По-разному бывает.

— Он ушёл в эти… Ворота?

— Да. Открыл для себя и ушёл.

— Вы разлучаете детей и родителей!

— Неправда. Не разлучаем. Люди находят Ворота самостоятельно. Мы никого не провоцируем, не пичкаем пропагандой, не подталкиваем. Связь между теми, кто собирается переместиться, — и та практически исключена. Массовые встречи и консолидация едва ли возможны. Возвращение в прежний мир тех, кто побывал у нас, с целью пропаганды не запрещено, но порицается. Были те, кто пробовал, но они от своих затей отказались. Штука в том, что тому, кто неспособен перейти барьер между мирами, никто не в силах помочь. Каждый сам открывает соседний мир, параллельно плывущий вокруг Солнца. Да, бывает, друзья, близкие, влюблённые уходят вместе. Вы, должно быть, слышали об исчезновении целых семей. Перемещаются и целые деревни. В сёлах контактность населения выше, чем в городах. И всё же одновременные перемещения десятков людей случаются редко. Для инициации Ворот требуется внутреннее зрение, а воспитание этого чувства требует одиночества.

— Могу я повидаться со своими близкими?

— Близкими? Повидаться?

Он сделал акцент на оба слова.

Она топнула ногой. Пятка больно ударилась о пол.

— Они не сидят в тюрьме, — сказал гость. — Они на свободе. И большей свободы до сих пор не ведали. Ваш мир настолько искажён, что жизнь в клетке вы принимаете за свободу, а регресс и деградацию находите высшей ценностью развития и национальной идеей. Ложь вы провозглашаете источником успеха…

— Заткнитесь! Как найти Ворота?

— О, кто знает! Они открываются подчас в самом неожиданном месте. Их строит не научно-промышленное предприятие, их создаёт человек. Ворота у каждого свои. Одному достаточно открыть дверь, коснуться стены или обнять на улице дерево, и перед ним распахнётся новый мир. Другому приходится сосредоточиваться на чём-то, воображать что-то, концентрироваться на событии, на предмете, выбросив из головы прочее, мешающее. Третьему нужно уехать туда, где оживут воспоминания — быть может, воспоминания о лучшей части его жизни. Уходят из самых разных мест: из комнаты, с городской улицы, из леса, да хоть из самолёта.

— Как вернуться из вашего мира?

Депутатка сверлила пришельца глазами, точно пыталась в нём дырку выбурить. Зрело в ней какое-то решение.

— Настроившись на выход. Кое-кто возвращается. Процент возвращенцев крошечный. Мы называем их колеблющимися. Если говорить художественным языком, то колеблющиеся — это те, в ком лжи накопилось больше, чем правды. Скажем так: это те, кто на 51% предпочитает то, что ценится в покинутом мире, и на 49% — то, что в обретённом. Чаша лжи перевешивает чашу правды, и они идут через Ворота в обратном направлении. Понимают, что не смогут вести у нас привычный образ жизни, что с нами не уживутся.

— Вы настолько хорошо изучили наш мир? Вы только что обвинили его в приверженности ко лжи!

— Как представителю законодательной власти вам прекрасно известно, сколько в ваших собственных словах и делах правды, а сколько лжи. Вы могли бы классифицировать свои поступки и решения, разбить их на два столбца и вычислить доли лжи и правды. То же касается прочих депутатов. То же относится к представителям судебной и исполнительной власти. Задайся вы целью измерить удельный вес лживых и правдивых властных решений, вы бы здорово удивились несоразмерности двух величин. А мы измерили! И вот соответствующие числа: десять процентов против девяноста. Годом раньше было двенадцать и восемьдесят восемь. Показатель, и без того низкий, стремительно падает. Это главный показатель, которым следует озадачиться человечеству, но в вашей реальности человечество предпочитает подсчитывать ядерные боеголовки и военные корабли. Основа же бухгалтерии процветания — учёт правды и лжи. Ясно, что такой учёт деяний и такую статистику вы никогда не создадите. Это равнозначно вынесению приговоров.

— Вы рассуждаете как наши оппозиционеры. Как те, кто мечтает либо власть получить, либо удрать куда-нибудь.

— Число тех, кто мечтает удрать, в вашей стране иногда озвучивается. Социологи проводят опросы общественного мнения на эту тему. Число довольно велико и растёт. Многие и удирают. Туда, где счастья для них побольше. Туда, где законного угнетения поменьше. Туда, где численность самого политического класса, истеблишмента, значительно ниже, и тоже высчитывается в процентах. Туда, где политика и законы направлены на благо, а не на разорение. Туда, где первым пунктом в конституции прописана критика государства. Точнее, необходимость критического отношения общества к государству. Туда, где чиновник не задирает нос и не хохочет над народом. Не догадываетесь, куда?

— Народ не понимает, он не может судить о политике! Народ некомпетентен!

— Человек, бросивший любимого человека ради старика с деньгами, человек, сменивший и партию, и политические убеждения на противоположные ради депутатского кресла и квартиры в Москве, упрекает народ в некомпетентности? Вы…

— Я…

— Не перебивайте! Разумеется, пересматривать убеждения, открывать в жизни новое, не только не возбраняется, но приветствуется. Этому ваш русский мудрец Толстой учил. Но отступаться от убеждений из-за положения в обществе, денег и квадратных метров есть нечто иное, и тот же Толстой неспроста называл властолюбцев лжецами. А ведь вы ещё не старушка, — заметил журналист. — И думается мне, очередной ветер перемен сдует и унесёт далеко за горизонт и нынешнюю вашу партийную веру.

— Кто вы такой, чтобы обвинять меня?

Спорить с чужаком, явившимся из другого мира, существом совершенно независимым, к тому же журналистом, у которого хорошо подвешен язык, было трудно. Она поняла, что не идёт к победе в споре, а защищается. Возражать пришельцу — это совсем не то, что спорить с сыном. Лишь теперь И. осознала, что сын, во всём от неё зависимый, в деньгах, вещах, еде, жилье, короче говоря, в жизни, имел слабое, уязвимое место в суждениях, поскольку был несвободен. Вероятно, его мечтой было вырваться, удрать от матери, которую он презирал. И удрал! Предсказуемое решение для импульсивного подростка. Странно, что отца с собой не забрал!

Может ли удрать народ?

Точно так, как сын зависит от матери и её положения, народ зависит от власти, от трёх её ветвей, законодательной, исполнительной и судебной. Любой человек ходит под пятой законов. Точно так же, как трудно сыну спорить с матерью, народу трудно спорить с этими законами и вообще с установленным и оберегаемым государством порядком. Мощный и непокорный Лев Толстой, пошедший против церкви и против царя, когда-то порядку возражал, но и у него ничего не вышло. Полжизни от противоречий мучился, с женой ругался.

Но сегодня-то возражать, идти против порядка не нужно!

Есть мир за незримыми Воротами — найди, пройди, и тебя никому не достать!

Если и есть враги у России, то они куда страшнее, чем американцы или европейцы. Намного страшнее! И предупредить их вторжение, остановить их нельзя. Потрогать их — и то не получится!

— О, вас нельзя гладить против шерстки! — Гость посмеялся беззлобно. — Вы, конечно, полагаете, что обвинять вас имеет право лишь некто, стоящий в иерархии повыше. Высоко же вы взлетели, коли забыли простейшие демократические истины! Разве не все равны перед законом? Разве отменена свобода слова? Разве депутаты, которых избирает народ, не отчитываются перед этим самым народом? Разве вы не знаете, к чему привела некритичность квазигероического товарища Брежнева, увешанного до коленей орденами и медалями? Разве не видите, что персонажи в Кремле и поблизости утонули в море самовосхвалений? Нельзя жить без критики и обратной связи. Коммуникация бывает только двусторонней. Вы — обществу, оно — вам.

По вашей гримасе видно, что статус слуги народа вам не мил. Впрочем, это чисто ироническое определение. Рулить, диктовать, указывать, устанавливать правила законами — вот ваше положение, ваш статус. Народу остаётся подчиняться. Для себя вы издали абсурдные правила неприкосновенности: сочинённые вами законы отгородили вас от власти законов. Вы находитесь вне той власти, которая всей своей тяжестью обрушивается на народ. Удобная жизнь за забором и бронированными стёклами, за спинами откормленных телохранителей! Но то лишь иллюзия прочности. И вы это чувствуете. Потому-то и боитесь панически.

— Боюсь?

— Ваш мир слаб и шаток. Он похож на пунктирную линию: длинные отметины кризисов, экономических и социальных, перемежаются короткими пробелами общественного благополучия. Да и те, если разобраться, часто связаны с чем-то внешним — вроде подскочивших мировых цен на нефть. Вам нечем гордиться. И разумеется, вы не заслужили привилегированного положения.

Причина провалов одна: ложь. Поглядите-ка, как вы перевернули, как искривили правду!

Вы называете себя слугами народа, но в слуг вы превратили народ. Ваша конституция запрещает цензуру, но цензура у вас повсюду. Перед выборами вы обещаете не повышать налоги, но после выборов и повышаете старые, и вводите новые. Вы декларируете борьбу с коррупцией, но ваши антикоррупционеры набивают квартиры и гаражи наличными. Вы говорите о патриотизме как о национальной идее, но подлинной национальной идеей для вас является воровство в государственных масштабах: недаром вы обожаете островные оффшоры и швейцарские банки. Когда-то, в перестройку, вы ратовали за демократию, плюрализм и многопартийную систему, но в итоге пришли к почти царской диктатуре, одной партии власти и к преследованию инакомыслящих. Через год-другой вы начнёте жечь книги, а там придёт и черёд людей. Некоторые ваши святые отцы уже сейчас призывают убивать внутренних врагов.

Вы депутат, и вы непосредственно участвуете в выработке, в сочинении законов. Вы порождаете и проталкиваете наверх законные проекты, подавляющие свободную мысль, наказывающие или предупреждающие любые суждения, не сходные с официально одобряемой линией. И это при том, что государственная точка зрения может меняться на противоположную раз в несколько лет! Сегодня вы враждуете с Америкой, но вчера были друзьями. Сегодня вы называете дельцов «успешными людьми», но позавчера за спекуляцию сажали в тюрьмы. При Горбачёве гласность и плюрализм провозглашались вновь обретёнными ценностями, а нынче вы оплёвываете то и другое, находя правильным и достойным публикации лишь одно мнение — собственное. Всего несколько лет тому назад Иосиф Сталин считался тираном, творцом лагерей, превратившим народ в рабов и доносчиков, а Иван Грозный — кровожадным деспотом, теперь же вы возводите обоим памятники. При Брежневе и Андропове будущие властители изучали историю Коммунистической партии, служили в КГБ, сидели в горкомах и райкомах, были членами КПСС, верными ленинцами и атеистами, а в XXI веке ходят в церкви и молятся, и любят попадать со свечками в объективы телекамер. В Кремле осуждают американские двойные стандарты, однако каковы же стандарты российские? Неужели вы, сидящие наверху, и вправду считаете, что при столь быстрой смене собственных взглядов, при столь извилистом мышлении вы вправе диктовать обществу, устанавливать для него нормы?

— Считаете, у американцев с нормами лучше?

— Не считаю. Больна вся планета.

«Кто же её вылечит?»

— Людей вашего склада ума мы относим к разряду приспособленцев. Именно это понятие служило для обозначения разного рода проныр в вашем обществе, когда оно было советским. Школьные учителя литературы клеймили отрицательных героев повестей и романов, именуя их приспособленцами. Впрочем, от такого воспитания вышел пшик. Мы достаточно хорошо изучили историю вашего общества. За столетия развития вы показали себя настоящими формалистами. Вы критиковали приспособленчество, неравенство, двуличие, двойные стандарты, формализм, но на практике доводили критикуемое до совершенства. В СССР выборы и голосование на собраниях превратились в абсолют формализма, в единогласный панегирик формализму. То же происходит в России и сейчас: вы вплотную приблизились к властным советским идеалам. К худшей их части.

— В вашем мире нет тех, кто приспосабливается?

— Есть. Но не так много и не той силы. Не той дьявольской энергии эти люди. Доля их невелика. Социальное приспособленчество, в первую очередь ложь, у нас презирается и осуждается. По сути, оно вымирает; то, что осталось, — пережитки далёкого прошлого.

— Кому выгодно, тот приспособится и солжёт!

— В том мире, где чувства людей обострены до тончайшего предела, где люди видят друг друга насквозь, просто так не солжёшь.

— Что же эволюция?

— Разве вы разделяете эволюционное учение? Я считал вас верующим человеком.

Он улыбнулся.

— Ах, прекратите! — выкрикнула она.

«Сам же смеётся и толкует о нашем приспособленчестве и двуличии!» — подумалось ей.

— С древности животные и люди приспосабливаются к окружающим условиям, — сказала И. — Что до религии, то она успешно сосуществует с наукой.

Она скрипнула зубами: вспомнила, как сын высмеивал книжку православного деятеля К., в которой поп уверял, будто «инквизиция помогла науке», способствовала её развитию, приучая учёных к строгой доказательности.

— Не путайте биологическую эволюцию с социальной, — сказал гость. — Одна цивилизация обретает зрелость и совершает грандиозные открытия, каковые не по зубам отдельным учёным или корпорациям, но по силам объединённому человечеству, другая застревает в юности, а то и откатывается в детство, устроив при помощи массовой пропаганды подобие замшелого советского государственного капитализма с элементами самодержавия. Так выглядит ваша Россия. Фальшивое у вас ценится выше подлинного. Вы одурели от собственной пропаганды. Падаете в пропасть, а воображаете, что поднимаетесь в небо.

— Значит, депутатам дорога в параллельный мир заказана?

— Как все, у кого в ушах звенит от пропаганды, вы утратили внимательность. Сказалась привычка мыслить категорично, бить лозунгами и клеить ярлыки. Мы настаиваем на объективном подходе. Лишь тому видна истина, кто рассмотрел предмет со всех сторон, кто вгляделся в мелочи, увидел шероховатости на гладком. В этому году в России исчезло четверо депутатов. Об этом, между прочим, говорил вчера докладчик в думе. Исключения возникают повсюду. Исключения бывают из самых строгих правил и противоречат иным научным законам. Исход людей в параллельный мир камня на камне не оставляет от вашей физики. Исключения встречаются там, где их меньше всего ожидаешь.

И. поймала на себе изучающий взгляд грибника. Выдержала. Подумала: в том мире ей нужна будет поддержка. Сильная поддержка. Одна она там не справится, не выживет. Решение созрело. С минуты на минуту вернётся муж. Она втащит его туда. Он и сам захочет уйти. Ведь там его сын. Его любимый сын! Уж как-нибудь она попросит у обоих прощения. Скажет, что переменилась, что раскаялась. Неужели они так жестоки, что от неё отвернутся?

— Покинувшие эту Землю депутаты живут у нас, — продолжал пришелец. — Они не пожелали оставаться частью ржавеющей коррупционной машины, лоббирующей интересы приспособленцев. Можно поставить им в вину некоторое малодушие: ведь они сбежали. Но не станем судить их строго: народ бежит отсюда сотнями тысяч. Разумеется, четверых депутатов можно счесть случайностью, погрешностью, и всё же такие перебежчики встречаются.

— Ваше начальство уверено, что перебежит весь народ?

— «Начальство» играет самую малую роль. Не решающую, а регулирующую и распределяющую, как и положено государству. Массовый приём соседних землян — инициатива снизу, поддержанная правительством. В том, что перебежит весь народ, сомневаются и начальство, и народ. Мы понятия не имеем, сколько перебежит. Мы перестали блокировать Ворота, открыли зыбкие границы между мирами и наблюдаем. По сути, проводится эксперимент. И он весьма волнует наше общество. Ход эксперимента покажет, какая часть вашего народа предана истеблишменту и верует в стабильность и светлое будущее, а какая желает счастья во времени настоящем. Я мог бы сказать «слепо предана», но, повторюсь, следует избегать категоричных оценок. Предугадать, какая часть народа уйдёт, нельзя. Ваше общество засорено пропагандой и ложными идеалами настолько, что разум многих граждан приобрёл либо неустойчивость к критике, либо невосприимчивость к конкурирующим идеям. Многие россияне утратили способность критического суждения. Вдобавок система образования у вас находится на столь низком уровне, что иные школьники-выпускники не знают ни количества букв в алфавите, ни таблицы умножения. Мы не приглашаем в наш мир. Двери находят и видят те, кто способен искать. И мало кто из перешедших вернулся. Несмотря на брошенные в этом мире квартиры, дачи, вклады в банках и прочее.

— Не врите мне! Что это, как не пропаганда? Голимая пропаганда! Хотите сказать, успех измеряется не материальными благами? Скажите лучше, что перебираются к вам нищие, голь перекатная! Неудачники! — Она намеревалась хлестнуть его этим словом, как плёткой, но вышло как-то жалко.

— Врут в вашей думе, а я к этому не привык. Разве ваш сын из нищих? Или упомянутые депутаты? Они неудачники?

— Сами сказали — это исключения!

— Заслуги человека измеряются его мудростью и свершениями, а не квартирами, машинами и миллионами, — невозмутимо ответил гость. — И тем паче не числом ближних, которых он сумел за карьеру одурачить. Марксисты, коли вы помните, учили высокой сознательности, звали к ней, — так вот, в нашем обществе это не пустые слова.

— Считаете, у нас нет нравственности? Что вы знаете об этом? О нашей морали, вере! Мы грешим, но мы каемся… — Она запнулась. Она ходила по церквам, и ей нравилось, что в Википедии написано про неё: вероисповедание — православное. Но в библию она и не заглядывала. Достаточно одного-двух вопросов, и журналист вывел бы её на чистую воду. Он прав: на кой чёрт врать себе?

— Бога нет, — сказал пришелец. — Никто вам грехов не простит. Мораль не в прощении, а в арифметике. В бухгалтерском учёте. Считайте проценты своей лжи и правды. В двух колонках. Сосчитав, вы не переменитесь, но хоть поймёте, почему от вас отталкиваются, отваливаются близкие. И почему отталкиваетесь от них вы. В этом основы нашей психологии.

На этой Земле сплошь и рядом случается, что среди лживых людей застревает единственный правдивый человек. И ему трудно. С вами приключилась история противоположная. Трудно вам! Вы оказались в кругу тех, в ком больше правды, чем лжи. Это выдающийся случай проявления закона единства и борьбы противоположностей. Человек лжи дал миру детей правды!

— Мне гордиться этим?

— Это единственное, что вы можете занести в колонку баланса с положительным знаком. И то с оговоркой. Ваши дочь и сын устремились к правде не благодаря вашему воспитанию, а вопреки ему.

— Как вы их называете? Перебежчиками? — На ум ей пришло замусоленное газетками словечко: — Мигрантами? Беженцами?

— Беженцами? — Журналист покачал головой. — Войны у вас пока нет, хотя при такой бездарной политике войну вы заполучите очень скоро. Пропаганда — прямой путь к насилию и войне. Вот тогда, при войне, будут и беженцы.

— Тогда как? Беглецы? Беглецы от… режима?

Сердце И. ёкнуло. Как и много лет назад, когда она числилась в рядах либералов, она вновь направила это слово на Кремль.

Амфитеатр за стенами думы, полный насмешливых и весёлых людей; тоска в водянистых глазах старого В.; отчёт Д. о невидимой угрозе и брошенных квартирах, смоченный неподдельными слёзами докладчика, потерявшего сестру; исчезновение сына; наконец, явление пришельца из параллельного мира, прогнозирующего войну в мире посюстороннем, вселили в неё одновременно животный страх и острое, заполнившее разум желание переехать, удрать из испорченного мира, покинуть его навсегда. Да, она покается в новом мире. Признается во лжи, в приспособленчестве, в чём угодно! Там правильно сформулируют, ей, видимо, останется подписать признание. Она исправится, она постарается сделать там что-то полезное.

Думские законопроекты, крикливая государственная пропаганда, тараторящие малограмотные дикторы на телевидении, ненужно грубые выражения невыдержанных политиков в адрес оппонентов, скандалы с коррупцией и казнокрадством чуть не каждую неделю — всё смешалось в её голове, съёжилось и в прах рассыпалось. В потревоженном воображении И. проплыли посеревшие кадры будущего, где отовсюду казали горящие чёртовы глаза хохочущие обугленные лица, а привычный жизненный уклад распадался, летел в зев бездонной пропасти. Сбежать в этом мире некуда: того, кого во времена новой холодной войны и финансовых санкций считают агрессором, на западной сторонке не примут. Деньги не помогут! Разве что в Лондон махнуть… Нет, лучше в Новую Зеландию. Подальше от России. Кофты из ангорской шерсти вязать! Можно ли в Новой Зеландии спастись от мирового кошмара, от краха цивилизации? Господи, какие кофты? Как её побег будет выглядеть? Как очередная смена духовно-нравственных ориентиров? Никто, пожалуй, и не удивится! Почему же В. не махнул за океан? Тоже ведь видел амфитеатр и говорил с журналистом! Она осознала: он очень старый, старше её мужа. А она не старая! Слишком быстро всё переменилось-испортилось, не хватило на её жизнь!

Нет, ей надо туда, туда!

— Не беглецы, — сказал журналист. — Они не бегут. Паники нет. И вопрос не в том, как называем их мы. Вопрос в том, как называть их вам. Назовите их уходящими. Они покидают вас, уходят. Уходят, ускользают, просачиваются через Ворота, растворяются в зыби на грани смежных планет, летящих вокруг Солнца с крошечным зазором во времени.

VI

У подъезда его ждал лысый человек в кожаной куртке. Сидел на скамейке, сбоку чернела сумка, в каких носят ноутбуки.

— Привет, дружочек, — сказал человек. — Я по твою душу.

Т., толстый одиннадцатиклассник, который сегодня рассказывал «Первому каналу» об исчезновении сына депутатки И., замер на асфальте. Чавкнул жевательной резинкой, сомкнул челюсти.

— Не писай кипяточком, я не чёрт. — Скамеечный рассмеялся. — Я из газеты.

Привстав, он протянул толстяку руку. Т. несмело пожал её. Лысый представился, назвал место работы. Спецкор крупной газеты! Школьник заулыбался, показав желтоватые зубы. Выплюнул жвачку на газон, на бархатцы. «Уем всех в классе! И девчонки перестанут пальцами в пузо тыкать и говорить, чтоб сало подобрал. Будут говорить «полный» и уважать! Круто!» В его кудлатой голове мелькнула мысль об однокласснике, в чьём дневнике он, Т., вчера кое-что написал. Об этом он, конечно, никому из взрослых не сказал и не скажет. Дело не в том! С появлением спецкора в мозгу Т. окончательно сложилась упорядоченная красивая картинка. События нанизывались одно на другое, как на нить, шли непрерывной цепочкой. «Круто! Это ж карьера! Сперва дневник, потом дерево, потом телевидение, теперь газета! А я думал, кем мне стать — то ли романы фантастические писать, то ли… В журналисты надо идти! Какая фантастика, когда такое творится! Крутота полнейшая!»

— Гонорары платите? — осведомился он.

— Представь себе, платим.

— И сколько?

— Пять тысяч рублей как с куста, дружок. Я тебе оставлю адрес и телефон бухгалтерии, после публикации позвонишь и получишь.

— Не называйте меня дружком. — Т. почувствовал, что краснеет.

— Прошу прощения, Т. Так лучше?

— Гораздо.

— Может, мы поднимемся к тебе? Чтобы ты мог спокойно ответить на мои вопросы?

— А когда интервью выйдет?

— Коли всё получится, сегодня и выйдет. На нашем сайте.

— Круто!..

Спустя полтора часа, поражаясь оперативности спецкора и его умению строчить тексты, Т. смотрел интервью с собой в Интернете и критично глядел на фотоснимки. Толстоват, весь в отца. Брат такой же полный, щёки висят. Всё равно круто: ни о ком из их одиннадцатого «А» не писали в газетах! Не считая пропавшего депутатского сынка. Тысяча просмотров на сайте! И это только вывесили, а к утру вся Москва прочтёт. Да что Москва — вся Россия! Может, и за границей переведут!

Когда Т. углубился в чтение, праздничное его настроение пошло на убыль, а затем покатилось в область разочарования.

Пробежав первые абзацы, заглянув туда, где выстроились длинные палочки тире, означавшие вопросы и ответы, он пригорюнился. Газетчики вроде должны с инвер… инрев… интервьюируемыми согласовывать материалы, разрешения на каждую строчку спрашивать. Лысый не спрашивал! Если б спросил, Т. велел бы ему кой-какие реплики в диалоге переделать. Переписать! А некоторые совсем удалить! Про дневник же сказал не писать! Чем дальше Т. читал, тем меньше ему нравился текст. Впрочем, и сам разговор, записанный журналистом на цифровой диктофон, тоже не больно-то понравился. Не разговор вышел, а спор. Дядька то поддевал его да насмехался, то вёл себя как учитель. Сперва Т. казалось, что это всё фигня, взрослые всегда лезут не в свои дела, поучают, воспитывают; теперь так не казалось.

ФЕНОМЕНУ МАССОВОГО ИСЧЕЗНОВЕНИЯ ЛЮДЕЙ НАЙДЕНО ОБЪЯСНЕНИЕ

В стране пропадают отдельные люди и целые семьи. Этот феномен, не связанный ни с терроризмом, ни с охотой уличных маньяков, ни с внезапными боевыми действиями сплотившихся внутренних врагов, властям уже не скрыть от народа. Сколько бы МВД ни приукрашивало полицейскую статистику, сколько бы ни секретило её подводную часть, сколько бы ни дурили людям головы полицейские формалисты, отказывающиеся принимать у граждан заявления ради сохранения «положительного баланса» раскрытых и зависших дел, правда наружу выплывет. Ещё в библейские времена понимали, что тайное всегда становится явным.

Напомним, вчера, 6 октября, во второй половине дня исчез 17-летний сын депутатки И., той самой, что печально прославилась консервативно-охранительными законопроектами, презрительными тирадами в адрес общества и способностью менять убеждения как перчатки. По нашим сведениям, с целью розыска сына И. воспользовалась связями в среде силовиков. Подростка разыскивают по каналам МВД и ФСБ. Сегодня утром в квартире И. сыщики позаимствовали личные вещи пропавшего. Опрошены одноклассники и учителя из гимназии, где в 11 «А» классе учится мальчик (воздержимся от употребления прошедшего времени). Поиски не привели к каким-либо результатам. Судя по молчанию органов, в деле нет ни единой зацепки.

Зато кое-что раскопали журналисты. Обычно именно они умудряются найти то, чего не умеет обнаружить полицейская ищейка с самым острым нюхом. Ученик 11 «А» Т., давший второпях интервью каналу «П.», согласился прояснить нашему изданию подробности исчезновения одноклассника. Мальчик мечтает стать журналистом и с удовольствием откликнулся на просьбу.

— Захотелось, короче, прославиться, пусть в школе завидуют, — сообщил он. — Короче, никто не видел, а я видел. Подумал: чё молчать-то? Всё равно по телику крутанули. В газете мне и деньги пообещали заплатить. Я, может, в корреспонденты пойду. Буду всякими расследованиями заниматься. Круто!

Как выяснилось, Т. сообщил телевидению не всё. То ли из-за торопливости, то ли из-за небрежности сотрудников «П.», привыкших больше заниматься пропагандой и шоу, чем журналистскими расследованиями, но важные подробности телеканал упустил. Кроме того, ученик 11 «А» имеет собственную гипотезу по поводу исчезновения депутатского сына, а равно и других людей в России. Гипотеза, заметим, довольно убедительная, хоть и экстраординарная. Мнение подростка нельзя списывать со счетов хотя бы потому, что во время интервью он проговорился, признался во многом, в том числе в скверной истории с чужим исписанным дневником. За этой школьной историей и потянулись странные, если не сказать фантастические, события.

По словам Т., ключом к двери в параллельный мир (призываю читателей придержать усмешки и не бояться и не стесняться этого словосочетания, перебравшегося в XXI век из книжек Саймака и Шекли) служит душевное потрясение. Несомненно, требуется что-то ещё, что-то такое в душе, что позволяет человеку видеть скрытое от других людей или думать о нём. Однако именно потрясение, испытание, стресс есть то, что отпирает незримый замок на невидимой границе миров.

Т. из 11 «А», исписавший гадостями дневник одноклассника, полагает, будто в человеке что-то «сдвигается» лишь после того, как на него повлияло нечто внешнее, сильно его взволновавшее. Вместе с Т. ваш покорный слуга попробовал понять, что это такое, подобрать ощущению определение.

— Как бы ты назвал это чувство?

— Ну, наверное… Может, обида? Нет, подождите, подождите… Ничего не приходит в голову. Вертится вроде бы на языке…

— Стресс, потрясение?

— Да, да, точно! И потом в них будто включается что-то, сдвигается.

— В них?

— Ну, это я про тех, кто исчезает, пропадает. Я так считаю, что у них у всех одинаково происходит.

— У твоего одноклассника как происходило?

— Я по его лицу потрясение видел. На уроке, потом. После того как он открыл свой дневник… Ой, ёлки-палки, проговорился! Вы это в интервью не пишите. Ну, и я видел потом на его лице… Я же сижу на соседнем ряду. Вот он, вот я. Он слева, я справа. Он сидит, а лицо у него такое… просветлённое! Сидит, смотрит вперёд, на доску, а будто и не на доску и не вперёд. В никуда. И вот после этого, после потрясения, у них и происходит. Исчезают они.

— Куда же они пропадают?

— Я считаю, они перемещаются. В другую реальность. Как в кино или книге. Раз — и ты в чужом мире, а там всё не так, как здесь. История пошла не по тому пути, или ещё что-то. Вы фантастику читаете? Я не видел тех, кто оттуда вернулся.

— Думаешь, они возвращаются?

— Не знаю.

— Ты видел, как пропадали другие? Как исчезали?

— Нет, не видел. Зато знаю один случай. Тоже с обиженным… Недалеко жил тут пацан. Не моего возраста, года на четыре младше. Зелёный ещё, молокосос, короче. В прошлом году исчез. Он на скрипке играл, тонкий такой, худой. Его дразнили, а иногда били. Ровесники. Во дворе проходу не давали. Отец его умер, так что и заступиться некому. Друзей у него не было.

— Ты не мог заступиться?

— Я в том дворе не живу.

— Ладно, рассказывай дальше.

— Однажды он скрипку во двор вынес. И как давай наяривать! До моего дома звук долетал, до того громко. Я пошёл туда. А там один парень — хвать у него скрипку, и об колено. На следующий день никто не мог найти ни скрипача, ни его мать. Пропали оба. Не знаю, заявлял ли кто в полицию. Они как-то… как это сказать… отдельно от всех жили. Потом, где-то через месяц, дверь их квартиры опечатали, ну, там, где замок. Я видел. Не знаю, почему опечатали. Те, кто немного не такой, как все, они исчезают, вот что я думаю. Обида, стресс — и бах, и нету.

— Ты сам-то такой, как все? Тебя никто не мучает, кулаки в нос не суёт?

— Не суёт.

— Может, в живот? Ты не обижайся. Я вижу, этот вопрос для тебя существует. Не стесняйся. Решил дать интервью, так выкладывайся.

— А то денег не получу, что ли?

— Сказал «А», говори «Б».

— О’кей. Вопрос существует, но я стараюсь быть как все. Не выделяться. Вписываться в коллектив.

— Вот как это у вас называется?

— А как ещё называется-то?

— Есть слова поточнее. Позднее ты их сам найдёшь и выучишь. Чужой дневник, значит, для того и исписал, чтобы окончательно влиться в коллектив, который тебя не особо принимает? Твоя идея была? Или под чужую дудку плясал?

— Вы себя как учитель ведёте.

— Журналист и должен походить на учителя.

— Я думал, журналист просто пишет про всякое, факты находит.

— Вот я факты и нашёл.

— Ну, у нас в классе есть кому идеи генерировать.

— Генераторы, смотри-ка! Ты, выходит, исполнил роль пишущего инструмента. А на уроке узрел просветлённое лицо. И после школы зачем-то следил за…

— Не следил я! Просто заметил его у дерева. Мы же в соседних домах живём. Вон его высотка стоит, в окно видно.

— Удобно получилось: сидите на соседних рядах, живёте в соседних домах.

— Его тут нет больше.

— Чувствую, не интервью получается у меня, а рассказ… Скажи-ка, дружок, как ты в классе без него? Влился в коллектив?

— Не называйте меня дружком. Откуда я знаю, влился — не влился!

— Неужели в классе не обсуждали исчезновение депутатского сына? Такого быть не может. Центральная тема для всей школы. Её по всей России обсуждают. За этим происшествием вон сколько материала выплывает! Между прочим, настоящая сенсация.

— Ну, болтали что-то…

— Выходит, тебя в детали не посвятили.

— Очень я им нужен!

Интервью заканчивалось восклицательным знаком, обидным, но правдивым восклицательным знаком. Корреспондент не добавил ничего от себя.

И правда, не интервью, а рассказ какой-то. Дочитал — и сиди, думай.

Как надумаешься всласть, иди пять тысяч рублей в бухгалтерию получать.

Т. закрыл сайт газеты. Продолжал смотреть на экран, но глядел словно в пустоту.

Мучительно захотелось исчезнуть, сбежать, укрыться где-то и как-то.

Две большие слезы упали на компьютерную клавиатуру.

Если б Т. мог, как это делается в фантастических романах, забраться в прошлое, он бы переменил там кое-что. Он бы подружился с тем, кто сидел с ним в классе по соседству. Он наплевал бы на коллектив и на генераторов.

Или, будь он другим, он бы мог жить в параллельном мире. И уже без фантастики, взаправду. Уходят же куда-то люди. Там, наверное, клёво.

Клёво? А мамка с папкой? А брат? А жизнь вообще? Здесь всё понятно, а там? Никто и не знает!

Выплакавшись, он подумал, что это всё корреспондент виноват. Корреспондента бы самого в этот класс засунуть!

Быть журналистом? Нет, никогда, ни за что!

Наверное, журналистов все ненавидят.

Меньше всего Т. хотелось, чтобы его все ненавидели или даже просто не любили. Как вон сынка депутатского! У того ни одного друга. Даже собственную мать, и ту не выносит. Т. и не ожидал, что в дневнике такой жуткий ответ появится.

Спустя полчаса он ел с аппетитом ужин. И вместе с родителями смеялся над свежими политическими анекдотами, которые рассказывал за столом старший брат. Брат был на десять лет старше, был ещё толще, и был менеджером верхнего звена в солидной фирме. И он, Т., тоже своего добьётся. Отец с матерью помогут. А кто знает, где сейчас его одноклассник!

Бывший одноклассник, поправился мысленно толстяк.

Он вдруг поперхнулся, подавился пельменем и свалился со стула на пол. Брат и отец вскочили со стульев и принялись стучать кулаками по его спине, чтобы выколотить пельмень, закупоривший горло. Пельмень выскочил, влепился в холодильник, оставил на нём желтоватый след, скользнул на паркет.

— Живой, пузанейро?

Брат шумно выдохнул и рассмеялся.

Т. не смеялся. Он и подавился-то потому, что понял одну важнейшую штуку. Люди-то в стране исчезают в большом количестве! Как там настрочил корреспондент? Феномен массового исчезновения, вот как! А что, если папка с мамкой или брат пропадут? Случится с ними какой-нибудь стресс — и нету их!

— Вставай, пузанейро, — сказал брат. — Руку подать? Худеть нам с тобой надо, худеть. Смотри, как растолстели: с пола подняться не можем!

Брат снова засмеялся.

Нету у него никакого стресса!

— Нечего на худых смотреть. У кого кожа да кости, те нервные, — сказала мать, ковыряя между зубами палочкой.

Т. вскочил. Оставшиеся пельмени он слопал за минуту.

VII

На незнакомой улице с ним заговорили сначала на непонятном языке, жёстком, твёрдом, как табуретка, обильном на согласные звуки, затем по-русски.

Вокруг горела шафранными и бордовыми красками осень. Воздух кружил голову. Широкая улица, люди, пешеходы, машин нет, вони от выхлопных газов нет, механических звуков нет. Вдалеке в небе беззвучно и ненатурально пролетело что-то серебристое в форме таблетки. Он объяснил обступившим его прохожим, что прибыл оттуда: «Понимаете, оттуда! Переместился… Как вы это называете? Параллельный мир? Другая Земля?» Его поняли и проводили до трёхэтажного здания со сглаженными краями. У входа висела синяя табличка, похожая на те, что прикреплены у чиновных учреждений предыдущей Земли, но не прямоугольная, а овальная. Семнадцатилетнему сыну депутатки И. объяснили, что за дверями работает Комитет по обустройству переселенцев, специальные люди там помогают новеньким.

Забота о параллельных «гостях» в этом мире была организована и поставлена на поток.

— Государственное денежное пособие выплачивается единожды. Более никакой официальной поддержки прибывших не предусмотрено. Однако никто не запрещает вам обратиться через общественные сети к народу. Хоть ко всему населению планеты, — сказал ему чиновник, представившийся именем, чьи звуки складывались примерно в Мгваархттн или что-то в этом роде. Воспроизвести в точности это имя буквами русского алфавита едва ли было можно. Говорил чиновник по-русски бойко, но с сильным акцентом вроде латышского. — Расскажите о себе, попросите на первых порах помощи. Ничего, что вы не знаете местных языков. Воспользуйтесь электронными переводчиками, они гораздо совершеннее тех, что созданы в вашем мире. Занимается ими не коммерческая компания, а человечество, миллионы увлечённых лингвистикой людей. При желании найдёте себе друзей, которые сделают живой перевод. Наш народ дружить любит. — Абориген весело подмигнул. — Можете сделать обращение и на родном языке — русском. Этот язык здесь весьма популярен. Вы сказали, что владеете тремя языками вашего мира. Стало быть, лингвистическими способностями не обделены. У нас любят читать параллельную литературу на языках соседней Земли: на русском, английском, немецком, французском, испанском, японском и других. Специальность параллельного языковеда пользуется немалым спросом. Заметьте, мы не делаем литературных переводов: любим читать художественные тексты в подлиннике. Думаю, вы легко найдёте работу по душе, а там и образованием займётесь. — Чиновник, одетый в простецкую толстовку, ободряюще улыбнулся. — Добро пожаловать в новый мир, мой юный друг! С жильём вам посодействует… — Он назвал заковыристое имя и указал на коллегу, сидевшего за столом напротив.

— У меня тут сестра, — сказал тому чиновнику бывший ученик 11 «А».

— Замечательно, это облегчает задачу обустройства!

Жизнерадостный чиновник спросил по буквам имя сестры и ввёл символы в компьютер. Вынул из принтера прямоугольник размером с визитную карточку.

— Это не близко, пешком часа полтора. Не зная города, вы наверняка заблудитесь. За углом стоянка мыслетранспорта. Мыслелёты созданы специально для тех, кто прибыл из параллельных миров. Эти корабли не нуждаются в пилоте как таковом и осуществляют сдвиг в пространстве силой воображения. Непосредственно сдвиг выполняют добровольцы — те, кто в текущий момент свободен и готов помочь новеньким. Со временем и вы овладеете истинно великой силой человека разумного — мыслью. Год-другой интенсивного обучения и постоянных тренировок, и вы научитесь сдвигаться по заданному маршруту, минуя посредников и не используя технических средств. Впрочем, мыслелёт техническим средством в полном смысле слова и не назовёшь. По сути это замкнутое пространство, полый диск с шестью сиденьями. Никаких пультов управления, никакого штурвала, ничего. Мыслелёт обустроен таким образом, чтобы гость не испытал шока от непривычного способа перемещения. Единственное техническое устройство в нём — микрокомпьютер с доступом в глобальную сеть. Воспользуйтесь карточкой. Вставьте её в прорезь, машина считает адрес и передаст первому же свободному добровольцу. Мыслетранспорт бесплатен, но мы не рекомендуем новичкам пользоваться им чаще двух-трёх раз в неделю, исключая экстренные случаи.

— Правильно ли я понял: жители этого мира путешествуют усилием мысли?

— Правильно. Вы молоды, обладаете недюжинной фантазией. И ничто не мешает вам раскрыть способности в полной мере и запрячь собственную силу воображения. Оказываться в нужной точке пространства сей же миг — такая задача по плечу любому из переместившихся. Тот, кто смог пройти в Ворота, способен и поднять силу своей мысли до тех высот, которые на вашей Земле считаются фантастическими. Пока же к вашим услугам мыслелёт — корабль, управляемый силой посторонней мысли. Садитесь, задавайте карточкой конечный пункт маршрута и ничего не бойтесь. Уверен, сестра будет рада с вами повстречаться.

Чиновник пожал новичку руку.

— Что-то ещё?

— У меня там остался отец. Мы хотели перебраться сюда вместе, но вышло, что я оказался здесь без него. Мы собирались в Ворота вдвоём, понимаете? Если он не сумеет, могу ли я вернуться? За ним?

— Вы даже можете насовсем уйти из этого мира. Вернуться на вашу Землю. У нас не принято каких-либо запретов в отношении перемещений. Чуждые нам типы неспособны сюда проникнуть. Небольшое исключение составляют так называемые колеблющиеся. Какая-то их часть возвращается обратно и больше здесь не появляется. Их настолько мало, что мы списываем их долю в общем потоке на статистическую погрешность. А вот те, кто способен ощутить зыбкие границы, открыть Ворота между мирами, рано или поздно придут к нам. — Чиновник внимательно смотрел в глаза юноше, словно считывал в них будущее. — Я убеждён, ваш отец увидит Ворота. Я бы посоветовал вам несколько дней ничего не предпринимать. Осмотритесь пока.

— Спасибо.

Обойдя контору, юноша заметил стрелку указателя с подписями на нескольких языках, в том числе на русском: «Мыслетранспорт».

— Привет, братик!

Русская речь без акцента! Знакомый голос!

— Сестрёнка!

Они обнялись.

— Как ты узнала, что я переместился?

— Новости здесь распространяются быстро. Мой карманный компьютер настроен на приём твоего имени из общественной базы данных. Чиновник внёс совпадающее имя в базу — и мой компьютер загудел. Я и папа, мы с нетерпением ждали тебя. Как только база обновилась, я бросилась тебя встречать.

— Помнишь, как мы обсуждали это? — сказал он. — То верили, то не верили… А потом у тебя получилось. Знаешь, у моего отца никак не выходит увидеть параллельный мир, а я переместился так внезапно… Неожиданно для себя. В гимназии вышел дурацкий скандал. — Он неуверенно улыбнулся. — Я собирался уйти с папой. Не представляю, как перетащить его! Чиновники, — он показал на контору,— говорят, что лучше подождать.

— Правильно говорят. Не волнуйся. Он обязательно придёт. Я чувствую это. Там ему не место. Теперь, когда ты ушёл, его чувства обострятся.

Он кивнул. Да, он знал о таких случаях: уход одного стимулировал перемещение другого или других близких. Он подождёт отца. И вернётся, если у него с перемещением не получится. Он будет с отцом до тех пор, пока у них не получится. Это хорошо, что отец знает, где он. Наверное, один отец и знает. Остальные гадают. Остальные!..

— Послушай, сестрёнка, почему мы так живём — там? Почему, чтобы начать иную жизнь, нам надо куда-то удрать?

— Местные философы говорят, что цивилизация нашей Земли выстроена на подавлении, насилии и мракобесии, которое преобладает несмотря на технологическое развитие. Последнее, если присмотреться и вычислить удельный вес — о, здешние исследователи обожают вычислять удельные веса! — преобладания на информационных ресурсах той или иной линии, тоже служит преимущественно мракобесию, подавлению и в итоге насилию над отдельными индивидами и обществом. Конечный результат такого социально-эволюционного развития — перманентное стремление не к объединению, а к разделению, отталкиванию членов социума друг от друга и распаду. В скором времени предполагается тотальная война, которая с высокой вероятностью уничтожит нашу с тобой бывшую Землю, братик.

Сестра взъерошила его волосы.

— На Земле-2 не станут грустить и лить слёзы по поводу Армагеддона, который вот-вот грохнет где-то совсем рядом. Люди тут устроены иначе. Они считают большинство параллельных землян самоубийцами. Коллективное, тотальное самоубийство, разрушение планеты состоялось — значит, самоубийцы достигли цели. А ещё здесь часто смеются над столь нелепым способом жизни. Если их отношение перевести на язык наших пословиц, то выйдет просто: человек рубит сук, на котором сидит. Ну, срубил, ну, упал, ну, сломал шею — им это смешно.

Она прыснула в ладошку.

Брат подумал, что сестра, которая в прежнем мире вела нервную жизнь, докатилась до сеансов у психотерапевта и каких-то таблеток, которая уезжала к отцу на север, чтобы избавиться от московского безумия, теперь расцвела. На щеках её играл густо-розовый детский румянец; за какую-то неделю она помолодела, стала походить на старшеклассницу.

— Ты нашла здесь счастье? — стесняясь, спросил он.

— Пока не знаю. Я и папка, мы живём в этом осеннем раю слишком мало, чтобы о чём-то судить. Но здесь так здорово, что мы и не думаем о возвращении. Это сказочный и вместе с тем живой, настоящий мир. Иногда мне кажется, что я вижу сон. Перебраться сюда — всё равно что в любимую книжку переехать. Идём! — Она взяла его за руку. — Нас подбросит мыслелёт!

VIII

И. непроизвольно топнула ногой. Рассевшийся в кресле журналист выводил её из себя. Выводил уже тем, что во всём выказывал превосходство. Главное же, выказывал силу. Ту особую силу, которой здешняя власть, пусть до зубов вооружённая, вряд ли что противопоставит. Ни ФСБ, ни АНБ, ни любая армия планеты неспособны ничего сделать с теми, кто манипулирует перемещением из реальности в реальность так же легко, как обычный человек знакомого мира открывает ключом дверь квартиры.

— Почему там, в амфитеатре, за стенами думы, эти зрители… Почему они смеялись? — спросила И. — По их мнению, мы неудачники? Если вы такие прогрессивные, почему бы вам не пожалеть нас, не наставить на путь истинный?

— Ждёте очередного мессию? Всю свою историю вы на кого-то надеетесь: то на ветхозаветного бога, то на Христа, то на Рюрика, то на помощь тех государств, что сильнее и умнее. На бога надейся, а сам не плошай, советует ваша пословица. Но что толку от пословиц! Они всегда произносятся задним числом. Ваша история ходит по кругу.

Она не знала, что пришельцу ответить.

— Отчего бы нам не посмеяться? — продолжал тот. — Нужно обладать каменным сердцем, чтобы не посмеяться над смертью маленькой Нелл, сказал однажды Уайльд, один из ваших литературных гениев. Его парадоксальное заявление относится к роману Диккенса и к смерти героини. Впрочем, если не ошибаюсь, вы предпочитаете детективное чтение… Массовая любовь здешней читающей публики к детективам, к описаниям трупов, тоже, кстати, указывает на тягу цивилизации к смерти, к убийствам. Ваша Земля жива, но осталось ей недолго. Смерть соседней цивилизации едва ли заставит нас взгрустнуть. Больше того, я убеждён, что переместившиеся к нам люди научатся смеяться вместе с нами. Развитию, движению, пути присущ оптимизм. Вы предпочитаете смерть — мы делаем ставку на жизнь.

Наш мир устроен иначе. Это иная планета, пусть между жителями обоих миров и есть много общего. Той нелепицы, которую вы объявляете вечной и абсолютной моралью и которую с удовольствием обходите, как бы соревнуясь в этом друг с дружкой, у нас нет. Вы полагаете, что внушаете жалость, и требуете спасителя; мы считаем, что вы стремитесь к самоуничтожению. Со стороны поведение стремительно вооружающегося народа выглядит смешным, абсурдным и, больше того, безумным. Тупиковая цивилизация подошла к закономерному финалу. Кризис носит не природно-катастрофический, а рукотворный характер. Земле в вашей реальности не грозят крупные метеоры, не угрожает угасание Солнца. Инопланетяне не рвутся к вам с целью захвата. Самая большая угроза вам — вы сами.

В нашем обществе не принято жалеть тех, кто вырыл себе могилу. Вы самоубийцы. Помните транспарант, который подняли люди за стенами думского зала? Они нарисовали его специально для вас, И. Всего одно слово. В нём — вся история вашего искривлённого мира, старательно себя убивающего. Каждый день в том зале вы принимаете решения, одобряете законы, и с каждым голосованием опускаетесь глубже и глубже в склеп. Вы говорите об «отрицательных темпах роста» и не ощущаете, насколько это смешно.

А мы улыбаемся, смеёмся. Мы не в силах удержаться от смеха! Да и с чего бы удерживаться? Мы счастливы тем, что мы — не вы. Мы счастливы тем, что избежали в социальной эволюции культа приспособленчества, поклонения примитивному способу жизни, ведущему к самоистязанию социума, его истощению и, наконец, к смерти. Между прочим, далеко не все зрители документального сериала, отображающего гибель вашего мира, верят в его реальность. Иным кажется, что перед ними выдумка, кино, иллюзия. Есть у нас общественное движение, пытающееся, ко всеобщему удовольствию, вскрыть и разоблачить технологию «иллюзиона». Эти разоблачители сродни вашим конспирологам. Разоблачить, конечно, не получается. Вы существуете точно так же, как существуем мы. И всё же часть наблюдателей вопит: «Не может такого быть, чтоб такие же, как мы, люди жрали сами себя!» Ещё как может! Ваш мудрец Лев Толстой однажды написал адвокату Кони, что считает «бесполезным и нехорошим учтиво просить о том, чтобы люди не ели других людей». Со времени того письма прошло более века, но вы по-прежнему едите друг друга. Доедаете. Кто…

— Почему вы всё наших писателей цитируете? — перебила она гостя.

— Своей литературы у нас нет, вот вашу и читаем. Надо заметить, она занимательна и философична. Ради неё мы выучиваем пару-тройку языков. Вот как я, например. Переводов не делаем. Считаем, они искажают оригинал.

— Нет литературы?

— Наше искусство молчаливо. Архитектура и живопись. Есть также особые созидательные игры. Мы относим их не к развлечениям и не к интеллектуальному спорту, как вы шахматы или го, а к искусству. И всё же это игры. Сложно объяснить в двух словах. В их процессе создаётся коллективное произведение искусства, над замыслом которого поколения могут в игровой форме размышлять столетиями. Условно говоря, первое поколение сдвигает один кубик или, скажем, скругляет его грани, второе добавляет в композицию другой кубик. Так создаётся идеальная форма предмета. Или сквозь времена пишется трактат. Смысл творящего социума не в стабильности, а в текучести, переменчивости. Мы поняли это давно, вы не поняли до сих пор, и к пониманию не только стремитесь, но его отвергаете. Книги у нас существуют, но то не художественная литература. Технические руководства, документалистика, философские сочинения, биографии. О сюжетной литературе мы узнали от вас. Наше развитие шло иным путём. У нас и кино нет. И театра. Впрочем, этот пробел с лихвой восполняет параллельный театр. Думские сериалы и другое.

— Это когда вы подглядываете за нами? Занимаетесь вуайеризмом?

— За вами и за другими. Мы активно пользуемся окнами в параллельные миры.

— Вы всё можете видеть?

— Всё. Именно поэтому вы нам и смешны. Смешны в своей лжи, в том, что вы называете нравственностью и ценностями. Стоит показать скрытую жизнь министров и депутатов народу, как правительство и дума потеряют все до единого голоса избирателей. Вы жалки, но не до слёз, а до смеха. — Он улыбнулся. — Теперь позвольте мне договорить. Те из ваших граждан, кто сохранил ясность разума, кто противостоит искривлённому порядку вещей, кто пусть не открыто, но внутренне осуждает приспособленцев, желая в жизни иного, не приспособленческого, имеет шанс перейти в наш мир. И счастливо прижиться в нём.

— Как?

— Каждый, кто способен к такому переходу, рано или поздно догадывается, как. Не думаю, что вам следует пробовать.

— Моё место здесь? Потому что я в Государственной думе?

— Не место красит человека, а человек место. Скажу иначе: дело не в месте и не в том, кто какое место занимает. Не в иерархии. К нам может попасть и бедняк, и состоятельный человек. Деньги не для всех имеют…

— Вы будете смеяться, когда меня тут сожрут? — Она снова перебила пришельца.

— Да, скорее всего, будем смеяться. Повторю: ваши оценки, ваши критерии злого и доброго здесь не годятся. Да и какие такие эксперты берутся оценивать? По мне, так нет на свете никого смешнее приспособленцев. Никто не любит жизнь и не цепляется за неё так, как приспособленцы. Но никто с таким упоением не делает всё, чтобы поскорее сгинуть, как приспособленцы.

Ни в одном из параллельных миров закон единства и борьбы противоположностей не проявляется с такой крайностью и абсурдностью, как в вашем. Эта версия планеты может тысячу раз лопнуть от ядерной войны, однако здешние военные и политики упорно делают всё, чтобы оружия стало ещё больше и чтобы такая война поскорее началась.

Да, мы будем смеяться. Вы находите собственную гибель трагедией, мы относимся к ней как к трагикомедии. Считайте нас циниками, но нам трудно не смеяться над человеком, который год за годом стремился покончить с собой и наконец исполнил задуманное. Это трагикомедия парадоксов: ведь смерть в ней объявлена смыслом жизни!

Журналист улыбнулся. И странно колыхнулся. От него словно волны разошлись.

— Пожалуй, я закончил.

Его бесплотная фигура подтаяла. Потянуло озоном и ароматом красноголовиков.

— Погодите! — вырвалось у депутатки. — Пять минут! Расскажите, как сложилась там жизнь… у всех наших. И вообще… — Не зная, что спросить, как задержать непрошеного гостя, она сказала первое, что пришло на ум. С минуты на минуту вернётся муж. Вечно торчит в своём офисе! Нужно, чтобы и он увидел параллельного грибника-журналиста. И тогда они вдвоём… — Наши, — повторила она. — Люди Кремля. Из настоящего, из прошлого.

— Президент и другие? Пожалуйста. Учтите: прошлое и настоящее у двух планет разное. Отличий больше, чем сходств. У нас ведь и виды растений и животных другие. И всё-таки параллели прослеживаются.

«Параллели… — подумала она. — Параллели, которые непостижимым образом пересекаются…»

— Тот, кто у вас нынче президентствует, у нас прослужил всю жизнь в Общественной компании продовольственного обеспечения. Последняя должность — начальник склада. Большой карьеры, как видите, не сделал. Теперь отдыхает на пенсии, рыбачит. Этот человек не мог быть ни сотрудником спецслужбы, ни военным: на нашей Земле нет за ненадобностью ни армий, ни органов разведки.

Рыбу на Ильмене он ловит вместе с тем, кто числится у вас премьер-министром. Последний не тянулся ни к политике, ни к юриспруденции (впрочем, юридическая наука у нас отмирает) и вообще к гуманитарным дисциплинам, а с молодости трудился на ферме. Выдающийся механизатор, отличный комбайнер. Всей душой любит технику, комбайн содержит в порядке. Образцовый труженик, отмечен памятной электронной записью в общественной базе данных. Такого рода запись можно соотнести, пожалуй, с советским Знаком Почёта. Увлекается фотографией.

Лично вас, И., на соседней Земле не существует. Вы могли бы родиться, но вашей матери пришлось сделать аборт. По медицинским показаниям. Вероятная ваша матушка жива и здравствует.

Нет в нашем мире и многих других политических деятелей и тех известных людей, которых можно было бы сопоставить с персонами из параллельного мира. Численность населения нашей планеты вдвое меньше, чем на вашей Земле. Полного сходства нет ни в чём. Словосочетание «параллельный мир» не является понятием строгим.

У нас не родился Леонид Брежнев, не было Хрущёва и Ульянова-Ленина. Джугашвили был, пусть и под другим именем. Он не приобрёл какой-либо известности: этот труженик выращивал и собирал апельсины на территории, именуемой у вас Грузией. Юрий Андропов дослужился до старшего помощника капитана на сейнере. Михаилу Сергеевичу Горбачёву недавно стукнуло пятьдесят пять. Он с молодости читает лекции от общества «Знание». Один из любимых ораторов планеты.

Журналист кашлянул.

— Мне пора.

И. топнула ногой, ударила кулаком по дивану.

— Вы пророчите войну и беженцев. Вы намерены принять всех?

— Это исключено и никогда не обсуждалось в нашем обществе. Вторая Земля не выдержала бы такого нашествия. Неужели вы так и не поняли? Уходит лишь тот, кто сохранил в себе ребёнка. Мальчишку, девчонку. Тот, кому для счастья достаточно малых радостей. Тот, у кого не знает предела фантазия. Кто видит скрытое для других. Кто книгу предпочитает телефону, лес деньгам, а жизнь измеряет не выгодой, а открытиями. Кто готов учиться и узнавать новое каждый день. У кого борода седа, а он готов бежать по лугу с голубым воздушным шариком.

— Маразматическая чушь!

Пришелец усмехнулся. Взял гриб из корзинки, понюхал.

— Смогу ли перейти я? — спросила И. — Хоть одним глазком глянуть на счастье коммунистическое!

— Оно не коммунистическое.

— Не пустите меня?

— Мы никого на пути не останавливаем. Но мы никому и не показываем вход, я объяснял.

— Врёшь! Меня не надуешь! Ворота где-то здесь, раз ты здесь!

— Меня здесь нет, это трансперсонификация.

— Пока ты не ушёл совсем, они открыты! — выкрикнула она, не слушая журналиста. — Зачем ты припёрся и мне всё разболтал?

— Диалоги и истории параллельной планеты ценятся у нас…

— А Кремль? Там знают?

— Вы можете пойти и рассказать о Земле-2 президенту. Или министрам. Выступить в думе. С докладом. Вас никто не ограничивает. Расскажите про параллельный мир, про журналиста с корзиной грибов, смахивающего на привидение…

Он засмеялся радостно. Смех его показался И. совсем детским. Так смеются расшалившиеся мальчишки, норовящие дёрнуть девчонку за косу.

— Расскажите? Расскажите?.. — отозвалась она эхом. — Чтобы меня в психушку затолкали, чтобы изолировали? Я поняла: в Кремле ничего не знают!

— Что тут понимать? В вашем Кремле никогда ничего не знают. Как и чем живёт народ, как умирает. Поэтому и о людях, проходящих через Ворота, кремлёвские обитатели узнают последними. То будет финальный диалог, кульминация в серии историй. За кульминацией последует развязка…

От журналиста осталась корзинка, на глазах терявшая очертания. Когда дотаивали последние штрихи, И. опомнилась и с воплем «Ворота!» бросилась к побледневшим шляпкам красноголовиков, выставив вперёд руки и забыв, что бросает мужа, сбегает из думы, покидает общество, которое она столько лет наставляла законами. Оставаться здесь, в квартире, в Москве, в России, на Земле, летящей к военной катастрофе? Сама эта мысль так страшила И., что она готова была драпать без оглядки. Ни деньги, ни депутатство, ни тайное желание выбиться в президенты — ничто не могло удержать её.

И сын, там был её сын!

Лакированные ногти царапнули по велюру, руки разошлись. И. больно ткнулась носом и подбородком в плотную спинку кресла. Ноги оторвались от пола, согнулись в коленках. Рухнула она вместе с креслом, голова сползла со спинки на пол. В носу хлюпнуло и погорячело, на дубовые паркетины упали рубиновые капли крови.

Переведя дух, она скомандовала себе: «Встать!» Рывком поднялась, роняя на кресло, на руки, на блузку кровь. Стала шарить по креслу руками, ощупывать поверхность, будто слепая. «Нет, нет, нет», — повторяла напряжённо. Села, тут же вскочила. Обежала комнату, ловя руками воздух, касаясь створок шкафов, телевизора, штор, хватая и оставляя попадавшиеся мелкие предметы. Остановилась у кресла. Схватила его за подлокотники, подняла, отшвырнула в сторону. Никто за креслом не прятался. В правом боку закололо.

IX

Заслышав глухой удар, в гостиную поспешил муж.

Покачиваясь туда-сюда, жена стояла на коленях у кресла. Под носом её засыхала струйка крови.

С растрёпанными волосами, разбитым носом, перекошенным лицом и глядящими злобно глазами, перескакивавшими с предмета на предмет, она выглядела старше лет на пятнадцать. Казалась ровесницей мужа. Иные женщины в трудных, проигрышных ситуациях преображаются в хмурых решительных девчонок, другие приобретают вид преждевременно состарившихся неудачниц. Поинтересуйся кто у мужа И., на кого сейчас походит его законная супруга, он бы ответил не задумавшись: на побитую старуху-сплетницу.

— Опоздал, — прошептала она. — Ты всегда опаздываешь!

Муж не ответил. Ни слова не проронил. Она застыла с раскрытым ртом, а он повернулся и вышёл из комнаты. Отсутствовал недолго, минуту, две. Вернулся с волчком. С юлой из детскосадешных времён. Где раскопал?

Опустившись возле того дивана, где недавно сидела жена, он поставил волчок на паркет, поупражнялся со стержнем. Волчок загудел, разогнался, закружился; сливаясь в быстрые круги, замелькали разноцветные полосы. Старик, чьи глаза глядели молодо, всматривался в круговерть. Всмотрелась и она. Яркие цветные полоски на металлических боках убегали, сужались и таяли. И. подумала, что она не дура и не маленькая девчонка, чтобы на юлу пялиться. Когда она подняла голову, муж почти дотаял.

«Исключения встречаются там, где их меньше всего ожидаешь», — всплыла в её сознании реплика грибника-журналиста.

Бросившись к уходящему, она сбила ногою волчок. Руки её прошли свободно сквозь исчезавшую мужскую фигуру, цапнули пустоту.

X

В руке он нёс порыжевший лист дерева. Зубчатый, как кленовый, но не совсем кленовый.

Двое свернули на длинную аллею. Кругом горела красками нарядная осень. По обе стороны параллельно тянулись, вдали оптически сходясь, линии рябин с рыжими и бордовыми листьями и гроздьями алых ягод. Ветки сгибались под их тяжестью. Рябиновая аллея! Большая серая птица с чёрной шапочкой на голове, похожая на снегириху, деловито, никого не пугаясь, снимала с грозди красные ягоды, раскусывала клювом мякоть, выбирала семечки. Дерево с ягодами напоминало рябину, но знакомой рябиной всё же не было.

— Папа, — воскликнул он, — только бы это не исчезло!

Отец сказал:

— Не исчезнет. Нам бывает трудно поверить. А если верим, то боимся потерять. Мы всегда чего-то боимся. На нашей Земле двадцать первый век, а инстинкты — из века пещерного. Фромм был прав. А посмотри-ка на их лица — они не боятся!

Навстречу им шли аборигены. Обитатели мира улыбок. Стайка юношей и девушек лет девятнадцати-двадцати. Они замедлили шаг, и каждый из них улыбнулся. Один из компании поздоровался по-русски, без запинки, с лёгким акцентом выговорив звучное приветствие. Местный язык, с обилием согласных звуков в произношении и мудрёными философскими терминами, был куда сложнее русского. Параллельные земляне поэтому легко справлялись с языками соседнего мира, быстро усваивая понятийный ряд. Для многих изучение параллельных языков и чтение параллельной литературы стало настоящим увлечением. Жители Земли-2 устраивали лингвистические олимпиады и литературные состязания, соревнуясь в овладении языками и изучении письменного искусства смежной планеты.

— Ты уверен, что те, — сын сделал упор на местоимении, — не смогут сюда попасть?

— Не смогут. Исключено. Я много думал над этим. Дикари, живущие ради войны и власти, навсегда останутся за незримой стеной. В сущности, они живут в тюрьме. И это не та тюрьма, откуда можно вырваться и сбежать. Их никто в тюрьму не сажал: они сами себя окружили стенами и решётками.

— В думе, наверное, уже сочиняют закон о параллельных врагах народа.

— Если так, то это от бессилия.

— Как ты считаешь, они не начнут ловить тех, кто способен переместиться? Не объявят на них охоту?

— Нас ведь в камеры не запрёшь. Ворота доступны отовсюду. Корреспондент, взявший интервью у твоего одноклассника, Т., подобрал точное слово. Охота вызовет у жертвы потрясение. Преследование, особенно если его запустят через думу и правительство, если оно распространится по всей стране, окончательно разбудит тех, кто тонкой кожей чувствует вибрацию соседнего мира. Человека загонят в угол, и из этого угла он уйдёт. Исчезнет, оставив в дураках атакующих. Преследователи будут терпеть поражение за поражением. Рано или поздно нападающие проиграют. Их финал будет трагичен. Ненависть и вражда — плохой раствор для скрепления кирпичей общества.

— Я всегда знал, что где-то есть другой мир!

— Раньше, жалуясь на жизнь, человек говорил: я родился не в то время.

— Теперь нужно говорить: я родился не на той Земле! — Сын засмеялся. Его смех был почти таким же, как у здешних жителей.

— Да. Но с одной существенной разницей: раньше нельзя было сменить время жизни, а теперь можно запросто переехать на параллельную планету.

Двое шли по аллее. На щеках их играл тёмным огнём осенний багрянец.

© Олег Чувакин, октябрь — декабрь 2016
Полюбилось? Поделитесь с друзьями!

Вы прочли: «День Конституции»

Теперь послушайте, что говорят люди. Скажите и своё слово, коли желаете. Чем больше в мире точных слов, тем счастливее наше настоящее. То самое, в котором каждый миг рождается будущее.

Не видите формы комментариев? Значит, на этой странице Олег отключил форму.

7 отзывов

  1. В общем-то, не просто like, правильных слов пока найти не могу, они в другом измерении используются. Как свежей воды в жару. В общем, «Большой старательский»!

    1. Ольга, спасибо большое! Кстати, фотография сделана в параллельном мире. Снимал бородатый журналист в резиновых сапогах.

  2. А это параллельный мир помог вам каждый раз после точки имени не использовать заглавных букв?

  3. «Ваш мир настолько искажён, что жизнь в клетке вы принимаете за свободу, а регресс и деградацию находите высшей ценностью развития и национальной идеей. Ложь вы провозглашаете источником успеха…» Спасибо, Олег, читаю. И мне очень нравится

  4. Хочу в параллельный мир. Я бы сумела перейти, я чувствую…

Отзовитесь!

Ваш email не публикуется. Желаете аватарку — разместите своё личико на Gravatar. Оно тотчас проявится здесь!

Отзывы премодерируются. Символом * помечены обязательные поля. Заполняя форму, вы соглашаетесь с тем, что владелец сайта узнает и сможет хранить ваши персональные данные: имя и электронный адрес, которые вы введёте, а также IP. Не согласны с политикой конфиденциальности «Счастья слова»? Не пишите сюда.

Чувакин Олег Анатольевич — автор рассказов, сказок, повестей, романов, эссе. Публиковался в журналах и альманахах: «Юность», «Литературная учёба», «Врата Сибири», «Полдень. XXI век» и других.

Номинант международного конкурса В. Крапивина (2006, Тюмень, диплом за книгу рассказов «Вторая премия»).

Лауреат конкурса «Литературная критика» (2009, Москва, первое место за статью «Талантам надо помогать»).

Победитель конкурса «Такая разная любовь» (2011, «Самиздат», первое место за рассказ «Чёрные снежинки, лиловые волосы»).

Лонг-листер конкурса «Книгуру» (2011, Москва, детская повесть «Котёнок с сиреневыми глазами»).

Призёр VII конкурса имени Короленко (2019, Санкт-Петербург, рассказ «Красный тоннель»).

Организатор литературных конкурсов на сайтах «Счастье слова» и «Люди и жизнь».

По его эссе «Выбора нет» выпускники российских школ пишут сочинения о счастье.

Олег Чувакин рекомендует начинающим писателям

Вы пишете романы и рассказы, но выходит незнамо что. Показываете друзьям — они хвалят, но вы понимаете: вам лгут.

Как распознать в себе писателя? Как понять, стоит ли мучить себя за письменным столом? Почему одни авторы творят жизнь, а другие словно полено строгают?

Вопрос этот формулируют по-разному, но суть его неизменна.

У Олега Чувакина есть ответ. Прочтите его книгу. Она бесплатна. Не надо подписываться на какие-то каналы, группы и курсы. Ничего не надо — только прочитать.

Сборник эссе «Мотив для писателя» Олег создавал три года. Двадцать эссе сами собою сложились в книгу, посвящённую единственной теме. Теме писательского пути. Пути своего — и чужого.

Коснитесь обложки.

— Олег, тут так много всего! Скажите коротко: что самое главное?

— Самое главное на главной странице.

Как стать писателем?
Как обойтись без редакторов и курсов?
Author picture

Возьмите у меня всего один урок. Я изучу ваш текст и выдам вам список типичных ошибок в стиле, композиции, сюжете. Вы одолеете их все при мне.

Станьте самому себе редактором!