Сорок второй

Туфли, ботинки, сорок второй размер, 42, обувь, размер президента, фото

Олег Чувакин
Олег Чувакин
Человек. Автор. Редактор. Пишет себе и людям

 

Вселенная напоминала Петрову книгу, страницы которой листает ветер. Дунет пошибче, перевернёт одну, другую, десятую, сороковую страницу — и миры вокруг меняются, будто рассказы.

Почему ветер? Потому, что не знаешь, когда дунет, когда откроет книгу, до какой страницы доберётся. Произвол дикой природы, да и только!

Умей Петров выбирать миры-страницы, он бы охотно это делал. Ибо не в каждой вселенной приятно гулять по улицам и глазеть по сторонам. Из иных параллелей удираешь — аж пятки сверкают!

Впрочем, скажу я вам, любопытство и азарт, взявшись за дело на пару, обыкновенно пересиливали страх Дмитрия Алексеевича.

К тому же выручала Диму везучесть. Когда ему казалось, что всё, каюк, крышка, капут и кранты, проявлялся, обозначался вдруг путь к спасению, и отважный герой-первопроходец (точнее, парапроходец) счастливо выбирался в ту самую вселенную, где сорок восемь лет тому назад имел счастие родиться.

Не раз обещал себе Петров прекратить вылазки в миры чужие и отказаться от опасной карьеры попаданца. «Всё, Димыч, хорош, завязывай!» — внушал он собственному лицу, маячившему в зеркале.

Но тут в игру вступал я. Я писатель, тот, кто записывает Димины истории и придаёт им литературную форму. Заодно я импресарио, то бишь тот ушлый тип, который держит подопечного в тонусе. Требуя новых приключений, я обычно упираю на веский довод: напоминаю Диме о деньгах. Мол, на что мы с тобою жить будем, трусишка ты, заяц серенький?

Аргумент бил в яблочко, как пуля снайпера. Пока один из нас ввязывался в приключения, испытывая судьбу в смежных мирах, другой из приключений лепил книжки, а книжки превращал в деньги. Доходы делили пополам. Ежели кто-то из двоих общую работу бросит, деньги кончатся у обоих. Произойдёт это не рано или поздно, а рано. Обоим придётся обивать пороги, наниматься, трудоустраиваться к буржуазии, и от сытой жизни переходить к полуголодной. Подобное будущее Димыч, плативший алименты двум жёнкам-разведёнкам, отвергал напрочь. Будущее должно быть светлым, считали мы оба; попросту говоря, оно должно быть настоящим. И точка! Пардон, восклицательный знак.

Страх Димыча перед тёмным будущим был куда сильнее его боязни угодить в безвыходное положение в особо неблагополучном из миров.

Вот и сейчас, узрев на перекрёстке полицейского, чья сабля, упрятанная в ножны, волочилась по тротуару, Петров выдохнул и смело шагнул в направлении, ведущем к параприключению. Перейдя проезжую часть по зебре, он вынырнул в таком же с виду мире, как и тот, что остался за зеброй. Вот именно: с виду! Цепкий на детали ум Димыча и чуткое его восприятие окружающей среды тотчас ухватили отличия: температура воздуха по ту сторону была на два градуса выше, облаков в небе ползло меньше, воробьи нарядились в чёрные галстучки, как синички, а полицейские вместо дубинок носили сабли.

А ещё на столбах там и сям висели телевизоры.

— Здрасте, — сказал Дмитрий полицейскому, с подозрением на него покосившемуся, и поскорее уставился в телевизор, прикреплённый к ближайшему фонарному столбу. Ибо, как хорошо известно Димычу, во всех мирах панацеей от повышенного внимания властей является демонстрация уважения к телевидению.

— Программа новостей, — сообщил диктор из телевизора, висевшего на столбе довольно низко, на уровне живота взрослого человека.

Author picture
Не спешите заказать редактуру. Не швыряйтесь деньгами. Сначала покажите свой рассказ или отрывок романа

Кому показать рассказ или роман? Писателю! Проверьте свой литературный талант. Закажите детальный разбор рукописи или её фрагмента.

Возле Петрова быстро собрался местный народ. Попаданца это взволновало, но вскорости он понял, что люди смотрят не на него, а на вещающий экран. Поглядев на местных жителей, он сделал то же, что сделали они: опустился перед телевизором на колени. Вот, значит, заметил себе Димыч, фиксируя очередную деталь параллельного мира, чем объясняется небольшая высота, на которой привинчены экраны. Очевидно, телевизор в этом мире служит своего рода иконой.

Полицейский с саблей прохаживался поблизости, источая общественное благодушие. (Впрочем, замечу в литературных скобках, бывалые парапутешественники в доброту и сердечность представителей власти нимало не верят.) Звук передаваемых новостей гремел из двух выведенных наружу динамиков, усиленных металлическими раструбами, и при каждом эфирном упоминании министра или президента носитель сабли замирал, принимал стойку «смирно» и втягивал свой и без того впалый живот так, что сабельные ножны ползли вниз вместе с портупеей и стукались о тротуар.

Глядя на телепанорамы любимой страны, прекрасной великой России, попаданец Петров впитывал новости, дабы затем пересказать в наиточнейшем виде мне, писателю, не упустив ни малейшей подробности.

«Страны ООН, — сказал диктор, — призвали Россию простить развивающимся государствам оставшиеся долги и выдать новые невозвратные кредиты».

— Ишь ты, — едва слышно пробормотал Дима, которого за громким вещаньем из динамиков никто не мог слышать, — да мы здесь богато живём!

«Переходим к российским новостям, — продолжал ведущий. — Освящена самая большая взятка в истории России».

— Поразительно! — прошептал попаданец. — По-видимому, богатству параллельной Родины нет пределов!

«В Москве у Центрального Дома обуви, — перешёл к следующему сюжету диктор, — стражи порядка задержали тринадцать босых либеральных смутьянов, недовольных новым президентским указом и в знак протеста надевших ботинки и сандалии на руки».

Петров не успел ни прошептать что-нибудь, ни даже подумать, потому как вздрогнул всем телом от зычного гласа полицейского.

— Эй, элемент! — вопил где-то за спиною Петрова страж порядка, перекрывая воплем динамики. — Тебе говорю! Почему ходишь? Что вылупился, как попугай на нового барана? На колени, живо! Не то пятнадцать суток схлопочешь!

Возле Петрова плюхнулся, ободрав об асфальт острые коленки, торчащие из-под шортов, юноша лет восемнадцати, чью голову придавливала длань полицейского.

— Ещё раз увижу, что ты, паразит, от новостей отлыниваешь, засажу на все тридцать суток. Помяни моё слово!

— Простите… Извините… — причитал юноша, обращаясь, однако, не к полицейскому, а к телевизору: в кадре мелькнул президент.

«И последнее сообщение, — сказал телеведущий. — В Госдуме завершены дебаты по поводу пожизненного срока президентства. Из ста сорока шести процентов депутатов восемьдесят шесть процентов, то есть подавляющее большинство, проголосовало за идею о внесении изменений в конституцию и принятии пожизненного срока президентского правления. Восьмидесятипятилетний президент Свистогонов-Поливайло на итоги голосования отреагировал положительно».

Только Петров собрался уточнить у ближайшего гражданина, прав ли диктор в отношении процентов и всё ли ладно у него с арифметикой, как полицейский пребольно ударил Петрова саблей по плечу. По счастью, полицейский не вынул свой инструмент из ножен.

— Встать!

Петров вскочил, потирая плечо.

— Извертелся весь! Высматривал кого? Жертву подбирал? Доверчивого искал? — сыпал глаголами представитель исполнительной власти. — Знаем мы таких вкрадчивых: чуть какой гражданин зазевается, как вкрадчивые тут как тут! С улыбочками, с шепотками, с коварством! Признавайся: в веру заграничную нетвёрдых разумом и податливых обращаешь?

Телезрителей, в том числе парня в шортах, будто ветром сдуло. Сцену теперь представляли двое: Петров и полицейский.

— Как смотришь на меня, нахал? Законов не знаешь? Глаза опусти, подозреваемый! Голову вместе с глазами опусти! Есть в тебе что-то ненашенское! По-английски понимаешь? Американский шпиён? Али британский? На британского в профиль дюже похож! — Полицейский обошёл Петрова по кругу.

— Господин полковник, позвольте… — начал Петров, на ходу придумывая оправдание и с ужасом понимая, что никакого подходящего оправдания не придумывается. Никакой истинный патриот своей страны, в особенности великой России, не в состоянии оправдаться, ежели его внезапно признают английским шпионом.

— Не господин, а гражданин, и не полковник, а старший сержант, — прервал Петрова полицейский. — Попытка лести служебному лицу приравнивается к акту внутреннего шпионажа! Не сносить тебе головы, шпиён! А ну-ка, поставь ноги на ширину плеч — живо!.. Вон оно что! Раскусил я тебя, братец! Ты из тех смутьянов, что у обувного дома давеча крутились и изловлены были! Каталажка тебе выпала, а мне премия! Не удумай учудить что: сабелькой надвое рассеку, кишки собакам брошу. А коли шибко быстрый… так пуля быстрее! — И старший сержант похлопал по кобуре, откуда высовывалась рукоять револьвера. — Что замер, враг народа? Хау ду ю ду? Обутки сымай, кому сказано!

— Позвольте, гражданин старший сержант, прежде вы не просили снимать…

— Не пререкаться! Сесть! Разуться! Исполнять!!

Ни говоря более ни слова, Д. А. Петров, ощущая под задницею нагретый солнышком асфальт, поспешно разулся и по приказу полицейского подал тому одну туфлю. Схватив её, сержант заглянул внутрь.

— Сорок второй! Сорок второй!

Издав торжествующий вопль, полицейский произнёс такие имена существительные и прилагательные, которые Петров постеснялся бы сказать и своим бывшим жёнам.

По вызову бдительного полицейского вскоре прибыла машина-тюрьма: пикап с клеткой. В кузовке-клетке томился тип, мало похожий на бандита или заматерелого грабителя. Петрова заперли на замок вместе с типом и повезли куда-то. В дороге машину сильно трясло. Чтобы не упасть, Петров держался за прутья решётки. Когда полицейские втолкнули его и его коллегу по несчастью в тесную камеру без окошка, где пахло плесенью, сыростью и хлоркой, а соседа можно было отыскать только ощупью, попаданец поклялся себе — в который раз! — никогда больше не переходить границ параллельных миров.

— На чём погорел? — раздался голос из темноты.

Устроившись в уголке и дрожа от озноба, Петров рассказал о подозрении в британском шпионаже. Как ему показалось, обвинение это на невидимого собеседника впечатления не произвело. Тогда Дима поведал историю с обувью, окончившейся воплем с именем числительным.

На сей рассказ незнакомец отреагировал довольно бурно: прищёлкнул языком, а потом нашёл в темноте и помял то Димино плечо, что болело от сабельного удара.

— Крепко ты залетел, — сказал он. — Пиши пропало. Поутру головёнку у тебя отчекрыжат, а имущество твоё, движимое и недвижимое, казне отдарят. Тот везунчик, что тебя арестовал, получит от государства премию, а ещё отхватит долю от стадионного сбора. Молись, ежели верующий… Как по мне, так человечество пока не придумало такого бога, чтоб из бед умел выручать. Между прочим, меня Федей кличут.

— Дима, — представился Петров, дрожавший уже не только от холода, но и от страха смертного. — Слушай, Федя, что это, в конце концов, значит? Почему сержант назвал меня сорок вторым? И зачем туфли отобрал?

— Под психического косишь? Не спасёт. Или приезжий? А может, и верно — шпион британский?

Петров покачал головой. Спохватился — в кромешной тьме ведь разговаривают — и вернулся к вербальному диалогу:

— Не шпион, но приезжий. Из дальних краёв. О законе не знал.

— Может, и так, — согласился Федя. — Закон соответствующий в силу вчера вступил. А страна у нас большая!.. Пока до краёв дальних московский указ докатится!.. Каждый день, считай, бояре да министры по закону изобретают. Сорок второй — это, Дима, не ты. Это размер.

— Обуви?

— Её самой. Запретили её. То есть его. Размер. Идейка-то от Минобувпрома. — Федя нащупал ухо собеседника и аккуратно потянул за него, приближая к себе голову слушателя. — Всё просто, как трижды восемь. Дабы избавиться от лежалого товара, обувная наша монополия состряпала указ, провела через бояр в Думе, а те отнесли на подпись президенту-батюшке. — Шепчущие Федины губы пощекотали Димино ухо, отчего попаданец задрожал пуще прежнего. — А тот, между салатом «Цезарь» и ухой из стерляди, указ подмахнул.

— Всё-таки, гражданин Федя, я не понимаю…

— Редкая баба бывает такой непонятливой! — Сокамерник критически вздохнул. — Видать, психическое в тебе и впрямь имеется. Однако психическим макаром от закона этого не отвертеться. Под него и психические попадают. Смертельный закон: ни исключений, ни пощады! Словом, не сносить тебе головы. Что до сорок второго размера, то указ отталкивается от определённой ноги. От одной. Виноват, от двух. — Федя снова вздохнул. — Наговорю тут с тобой тоже на стадион… Остальным ногам, то есть гражданам, указанный размер надевать не положено.

— Это почему же?

— Негоже простолюдинам царский размер носить. Имеешь означенный сорок второй — не носи!

— Что же, весь размер — для одного?

— Говорю же, дубина ты стоеросовая, только один человек в России имеет право носить. Народу не положено. Прими и смирись.

— Внимание! — грянул с потолка хорошо поставленный голос, от внезапности и громкости которого Дима и Федя стукнулись лицами. — Граждане арестанты, передаём радионовости!

Петров ни капли не удивился, когда динамик, установленный где-то наверху, сосредоточился на обувной теме. На вопросы радиослушателей отвечал чиновник из Министерства обувной промышленности.

Предприятиям торговли, заявил сей государственный муж, не удастся обойти новый закон посредством применения методов маскировки и умышленного введения в иллюзию. Мимикрические превращения и коммерческие плутовские манёвры Минобувпром давно учёл и классифицировал.

— Вся обувь сорок второго размера из столичного торгового оборота изъята, — сообщил министерский чиновник. — Что касается краёв и областей, то мы гарантируем, что во исполнение президентского указа в течение суток на провинциальных прилавках не останется ни единой пары туфель, ботинок, сандалий, кроссовок или сапог сорок второго размера. Изымем и товарный брак. Попытки торговцев продавать сорок второй размер под видом «сорок первого плюс» или «сорок третьего маломерного» не пройдут. Будем пресекать — вплоть до стадиона!

В третий раз за последние шесть минут услышал Петров слово «стадион». И каждый раз оттенок, с которым его произносили, казался ему зловещим. Должно быть, на стадионах трагически обрывается жизнь людей, особо тяжко провинившихся перед законом. Не исключено, что казнь свершается излюбленным методом французских революционеров — гильотиной, или на манер русских чекистов — пулемётным расстрелом группы врагов народа. Нет, пулемётный подход на стадионе едва ли удобен: неровен час, публику в гроб уложишь. Скорее всего, применяется исторически старомодный, так называемый ремесленный способ: без техники, зато с палачом, единым движеньем и ударом усекающим главу виновного. Недаром и полицейский, и Федя привели фразеологизм: не сносить головы. А хотелось, очень хотелось бы Петрову поносить ещё голову на плечах! Не стар он, не стар по меркам двадцать первого-то века… Петров представил палача со скрытым тряпкой лицом, наточенный топор в огрубевших мозолистых руках, дощатую плаху, толпу с разинутыми ртами…

Пока Дмитрий Алексеевич предавался тоскливым размышлениям, от которых сердце его бешено колотилось, преждевременно изнашиваясь, чиновник из Минобувпрома посоветовал тем гражданам России, которых судьба одарила 42-м размером ноги, перейти на другой размер.

— Попробуйте носить сорок третий, сорок четвёртый, да хоть сорок пятый: у нас на складах этих размеров — вагонами грузи, — тараторил по радио министерский служащий. — Совершите в жизни решительный поступок — перейдите на сорок первый. Обстригите ногти. Хирургически укоротите ступни. Ходите, наконец, босиком. Это пока не запрещено. Граждане сорок второго размера, не отчаивайтесь! Указ распространяется на туфли, ботинки, сапоги, сандалии, бутсы, кеды, тапочки и прочую обувь, соответствующую установленным стандартам и находящуюся в оптовой и розничной продаже, но никто не мешает свободному российскому народу лапти плести и валенки валять. Какой простор для импортозамещения! Прошу граждан не забывать, что купить в кредит лицензию на валяние и плетение в отделениях Минобувпрома можно по понедельникам и четвергам, с двух до пяти часов. Взятки принимаются в эти же дни, с пяти до шести.

Радио умолкло, а Петров приуныл.

— А бывает, что со стадиона выходят живыми? — прошептал он в темноту.

— Кто? Приговорённые? — Федя засмеялся таким жутким смехом, каким не смеются и персонажи Эдгара По.

Наутро Д. А. Петрова, чьей личности в электронной картотеке Министерства внутренних дел не обнаружилось, признали абсолютным британским шпионом, что и занесли без проволочек в уголовное дело. Суд постановил: ввиду отсутствия какого-либо ценного имущества оное у осуждённого не конфисковывать, за исключением пары туфель 42-го размера, которые в соответствии с действующим указом перейдут в гардероб президента. Мерой наказания для субъекта, именующего себя произвольно Д. А. Петровым, суд определил смертную казнь через обезглавливание либо располовинивание. Убиение проговорённого состоится на стадионе.

Как разъяснил Петрову сокамерник, билеты на кровавое зрелище распродаются заранее. В местном обществе казнь осуждённых увлекает народные массы с тою же силою, с какою римлян увлекали бои гладиаторов.

— Прощай, Дима! — с искренней печалью сказал Федя.

На стадионе, почву которого вот-вот удобрит кровь, Петрова уже дожидался знакомый старший сержант. На зелёной арене полицейский поигрывал обнажённой саблей, выписывая сверкающим клинком разные замысловатые фигуры и зарабатывая у публики рукоплескания.

Небо над головою Петрова было таким чистым и светлым, таким голубым и мирным! Неужели ему суждено умереть?

Вознеся краткую молитву богу оптимизма доктору Зелигману, Димочка понёсся прочь от набегавшего подобно Мамаевой орде полицейского. Несчастный попаданец улепётывал то на север, то на юг, падал и откатывался, уходя от страшного лезвия, вскакивал и нёсся прыжками, примерно так, как заяц на луговине удирает от выскочившего наперерез хищника.

Публика на рядах неистовствовала. Попаданец, насобачившийся удирать и уворачиваться во всевозможных параллельных мирах, далёких от совершенства и ещё более далёких от любви к ближнему, дальнему и параллельному, показывал чудеса скорости, сноровки и ловкости. Подтянутый полицейский, который бегал, прыгал и шевелил корпусом тоже будь здоров, то скашивал клинком траву, то врубался в борта, то рассекал шашкою воздух.

— Ну погоди, ужо я тебя, шпиён лондонский!! — бесновался сержант, совершая очередной промах, болезненный для самолюбия.

Пот заливал Петрову глаза, арестантская обувь сорок третьего размера, выданная в тюрьме, сваливалась и хлопала по пяткам. Сабля сердитого полицейского свистела всё ближе, а однажды срезала у попаданца прядь волос и едва не отсекла ухо.

До убиения «шпиёна» оставались, по-видимому, считанные минуты, а то и секунды, и Петров уже проклял свою жизнь, проклял безумную свою храбрость, которую художественно воспел писатель, проклял и жадного писателя, сидящего за столом в безопасности, — как вдруг, стряхнув с глаз пелену, увидал на поле третьего человека.

Не замечая, казалось, ни разъярённого полицейского с оголённой саблей, ни удирающего от него приговорённого, человек сей гнал перед собою обыкновенный мяч. Круглый, футбольный. Занятый мячом спортсмен облачён был в футболку с номером «13». Счастливое число Петрова! Парень с мячом есть футболист — в том не усомнится и самый въедливый литературный критик! Футболист, которому на местном кровавом стадионе делать нечего. И это значит, значит, значит…

Откатившись от полицейской сабли, после промаха наполовину увязшей в земле, Димочка Петров из последних сил совершает рывок в сторону будущего своего спасителя. Прыгает на спортсмена сбоку, обнимает его, обхватывает обеими руками, роняет на траву. И тотчас чувствует, что и его хватают разом человек пять или восемь и сильно бьют. Удары эти для него лучше всяких торжественных приветствий с цветами и оркестром. «Поддайте, братцы! Поддайте!» — кричит он, захлёбываясь от радости и выплёвывая на траву передний зуб.

Позднее герой ковыляет в медпункт, спотыкаясь на ровном месте и глуповато хихикая. В медпункте сестра неэкономно мажет его зелёнкой и йодом, всаживает в мягкое место укол от столбняка и щедро подкармливает витаминками. Покинувший медпункт хромающий Петров, в рваных брюках, украшенный с головы до ног синяками, облепленный там и сям пластырями, выходит на стадион и, к удивлению футболистов, пожимает всей команде руки и объявляет, что готов стать заядлым болельщиком.

Засим он переходит к восхвалению родного края, страны любимой, Отчизны в самом высоком, патриотическом понимании этого слова.

— Как же я люблю свою Родину! — восклицает, слегка шепелявя, Петров. — Как же я хочу жить на этой Родине, а не на какой-то ещё!

Глядя на него, тренер крутит пальцем у виска.

— Чокнутый, что с него взять, — комментирует он поведение постороннего лица, внезапно вторгнувшегося в игру и едва не поломавшего матч. — Как ни крути, наш Слюняев гол бы не забил: не было ещё случая, чтоб он в ворота попал, разве что в свои… Одного не пойму: откуда этот ненормальный на поле выскочил?

 

© Олег Чувакин, 2-8 января 2018

Полюбилось? Поделитесь с друзьями!

Вы прочли: «Сорок второй»

Теперь послушайте, что говорят люди. Скажите и своё слово, коли желаете. Чем больше в мире точных слов, тем счастливее наше настоящее. То самое, в котором каждый миг рождается будущее.

Не видите формы комментариев? Значит, на этой странице Олег отключил форму.

12 отзывов

  1. Неплохо! Думал, что будет что-то в духе Бориса Лавренёва (Сорок первый), но нет. Спасибо!!!

    1. Нет, дорогой Александр, с мрачным реализмом покончено. Даю исключительно фантастику со счастливыми развязками.

  2. Я бы тоже нарушила, если б попала в такой параллельный мир. Саблей пока нет, а вот телевизоры на каждом углу, в каждом автобусе и т.д. И камеры видеонаблюдения. При этом оне не ведают-с ничего-с ни об этих ценах, ни об этих зарплатах Хорошо, когда ты не замужем и детей нет. Ужас, когда есть ребенок.

  3. Олег, вы пишете настолько хорошо, что не могу и не хочу сравнивать с кем-то. Короче, — спасибо! Мне одно странно: почему ваши произведения издательства не пиарят? Или я чего-то не знаю?

    1. То, что я пишу, «неформат» для издательств. Особенно рассказы. Рассказы издаются крайне редко и только при одном условии: автор должен быть раскручен.

    2. Что такое — неформат, — я знаю. Меня в ЭКСМО год «держали», всё думали, печатать или нет. А потом сообщили, что пишу хорошо, но — «нефомат»! И меня опубликуют, если почитаю изданные ими книги и напишу в таком же русле.

    3. Я читала, что на Диком Западе, наоборот, серии не очень приветствуются.

    4. Про серийную литературу на Западе я ничего не знаю. Знаю другое: издатели в США и Великобритании проморгали немало авторов, которые затем стали популярными и богатыми. Многие из этих авторов раскрутили себя через свои сайты, соцсети и «Амазон». Тут главное — писать не останавливаясь и писать то, что читать будет достаточно широкая аудитория. Важно ещё и правильно подать написанное — это особое умение из сферы самоменеджмента, далеко не каждый автор им обладает.

      Лучше всего себя чувствует литература в скандинавских странах. Я общался с теми, кто там живёт, и кое-что читал о тамошнем литературном рынке. Во-первых, в странах Северной Европы берутся выпускать даже очень маленькие тиражи на бумаге — пятьсот экземпляров, да хоть двести, лишь бы была маленькая прибыль. Во-вторых, литература там поставлена на профсоюзную основу: специальные союзы следят за тем, чтобы начинающим авторам издатели платили роялти не менее 15%, а тем, кто выпустил уже несколько книг, — 50%. В России же нормальным считается, когда серийный негр получает 4% роялти, да и эти ему дают со скрипом, если вообще дают. Поэтому здесь нет никакого смысла сочинять романчики в серии. Ублажать таким образом издателей одновременно означает становиться рабом.

      Я понемножку набираю читателей через свой сайт. Видимо, такова моя медленная дорога. За минувший год количество моих поклонников заметно увеличилось. Очень надеюсь, что в 2018 году тенденция сохранится.

    5. Спасибо Олегу, что спустил меня с небес на землю. Вся правда в его словах. Он мне посоветовал успокоиться и просто писать. Что я и делаю. Может, потом, мои дети издадут все мои книги)) А пока спасибо и на том, что одна сказка выходит в печать)))

    6. Олег Чувакин Я — в числе ваших искренних поклонниц! Но сама, думаю. никогда не раскручусь: писать без остановки смысла не вижу, поскольку нет выгоды, и писать предпочитаю то, что самой интересно.

    7. Спасибо. Я пишу без остановки, строго по распорядку, каждый день, с утра раннего. Уже много лет. Привык к такой самодисциплине. Однако я пишу не совсем то, что надо большому числу читателей. Впрочем, аудитории бы мне хватило и сравнительно маленькой — тысяч пять читателей. Такая аудитория уже способна прокормить автора. Весь вопрос в том, как её, аудиторию эту, оповестить о себе… Потихоньку, полегоньку этот вопрос я решаю.

Отзовитесь!

Ваш email не публикуется. Желаете аватарку — разместите своё личико на Gravatar. Оно тотчас проявится здесь!

Отзывы премодерируются. Символом * помечены обязательные поля. Заполняя форму, вы соглашаетесь с тем, что владелец сайта узнает и сможет хранить ваши персональные данные: имя и электронный адрес, которые вы введёте, а также IP. Не согласны с политикой конфиденциальности «Счастья слова»? Не пишите сюда.

Чувакин Олег Анатольевич — автор рассказов, сказок, повестей, романов, эссе. Публиковался в журналах и альманахах: «Юность», «Литературная учёба», «Врата Сибири», «Полдень. XXI век» и других.

Номинант международного конкурса В. Крапивина (2006, Тюмень, диплом за книгу рассказов «Вторая премия»).

Лауреат конкурса «Литературная критика» (2009, Москва, первое место за статью «Талантам надо помогать»).

Победитель конкурса «Такая разная любовь» (2011, «Самиздат», первое место за рассказ «Чёрные снежинки, лиловые волосы»).

Лонг-листер конкурса «Книгуру» (2011, Москва, детская повесть «Котёнок с сиреневыми глазами»).

Призёр VII конкурса имени Короленко (2019, Санкт-Петербург, рассказ «Красный тоннель»).

Организатор литературных конкурсов на сайтах «Счастье слова» и «Люди и жизнь».

По его эссе «Выбора нет» выпускники российских школ пишут сочинения о счастье.

Олег Чувакин рекомендует начинающим писателям

Вы пишете романы и рассказы, но выходит незнамо что. Показываете друзьям — они хвалят, но вы понимаете: вам лгут.

Как распознать в себе писателя? Как понять, стоит ли мучить себя за письменным столом? Почему одни авторы творят жизнь, а другие словно полено строгают?

Вопрос этот формулируют по-разному, но суть его неизменна.

У Олега Чувакина есть ответ. Прочтите его книгу. Она бесплатна. Не надо подписываться на какие-то каналы, группы и курсы. Ничего не надо — только прочитать.

Сборник эссе «Мотив для писателя» Олег создавал три года. Двадцать эссе сами собою сложились в книгу, посвящённую единственной теме. Теме писательского пути. Пути своего — и чужого.

Коснитесь обложки.

— Олег, тут так много всего! Скажите коротко: что самое главное?

— Самое главное на главной странице.

Как стать писателем?
Как обойтись без редакторов и курсов?
Author picture

Возьмите у меня всего один урок. Я изучу ваш текст и выдам вам список типичных ошибок в стиле, композиции, сюжете. Вы одолеете их все при мне.

Станьте самому себе редактором!