Фантомные боли

Жизнь, танец, любовь, боль, рассказ, Олеся Горгорова

 

Текст участвует в конкурсе рассказов «История любви».

Об авторе (от 1-го лица): «Мне 40 лет. Олеся Горгорова. По документам я Олеся, Александрой — крестили, и почему-то мне кажется, что настоящее моё имя именно крестильное. По образованию — актриса драматического театра и кино. По опыту жизни и ряду должностей, которые в разное время приходилось занимать: теле- и радиоведущая, корреспондент новостных программ, авторской программы «Удачные истории». У меня трое детей, муж-семинарист и появившееся сравнительно недавно желание — писать рассказы. Иногда сюжеты преследуют, на дают покоя, сплетаясь в витиеватые или простые линии, и требуют воплощения. Вот я и воплощаю».


 

 

1

 

События, происшедшие много лет назад она называла — «дела старой жизни». Люди, которые остались в тех житейских картинах, тоже находились под грифом «из прошлой жизни». Не то что бы она отказывалась или отрекалась от минувшего, ушедшего — нет. Но многое из того времени настолько не соответствовало ее нынешнему мировоззрению, теперешней системе ценностей, что за многое было стыдно и мозг отказывался вспоминать; в чем-то она каялась горячо и слезно мужу, размазывая все что лилось из глаз и носа — по лицу. Каялась на исповеди… и отодвинула ту жизнь за грань, за дверь. И замок повесила. Иногда, правда, выплывали в памяти образы. Разные — приятные, и не очень. И те, которые вызывали смех. И те, милые, что вселяли умиротворение. И те грязные которые, придя, поганили весь день, и он превращался в кошмар.

Но было в «той жизни» два-три человека, которых не хотелось «за дверь». Время от времени проскальзывали они в мысли, просачивались в замочную скважину: ситуации, лица, голоса, прикосновения, запахи, звуки. И становилось тепло. И в горле чуть обозначался комок. И в груди растекалась нежность, и такая сладкая ноющая боль ощущалась вполне физически, там, где сердце. Этого человека она припоминала совсем редко, раз в несколько лет — как-бы на десерт, в такие моменты, когда никто не мог потревожить, отвлечь, нарушить воспоминание. В те минуты было ощущение чего-то своего, кровнородного, тайного и сладкого. Иногда думала, не найти ли его в интернете, узнать как складывается жизнь… нет, не решалась. Когда же виделись в последний раз… вспомнить бы… Это было до встречи с мужем… до… и до… 2000 год. Прошло 18 лет.

Впервые за эти годы она все-таки решилась внести имя и фамилию в строку поиска сети интернет. Почему? Не понятно совершенно. Ни внешних, ни внутренних предпосылок к тому как-будто не было… В тот день, как уже почти стало нормой, настроение было «не фонтан». Работа — не творческая. Перспектив — никаких. Все, так называемые, таланты, оказались не востребованы. Мечта детства о получении заветной профессии сбылась, но в оркестр попасть так и не удалось. В том городе уже были арфистки во всех коллективах, где только они нужны, и еще одна — оказалась лишней. Только, как-будто, все пошло в гору в одном джаз-бэнде, и она даже начала учиться снова, осваивать новые инструменты… Но семья была вынуждена переехать в далекий маленький городок на Дальнем Востоке, выезжать из которого на гастроли, репетиции — было безумием. Рождались дети — их было уже четверо. И, конечно, им нужно внимание: учить, лечить, жалеть, воспитывать. Уже в который раз она делала выбор в пользу семьи. Мучительный, не безоговорочный выбор. Трудно отказываться от мечты всей жизни. Что касается денег, то их приносил в дом один муж, и, конечно, их катастрофически не хватало. Платить ведь нужно везде: и в школе, и в саду, и за кредиты, и за маленькую дачку, и машину, которая вечно ломается. Влажный холодный климат не щадил здоровья — болела семья часто, долго, и дорого. Выезжать в теплые края погреться — было еще одним безумием. Так, крохотный городок стал их судьбой, закрытым пространством. Все это не настраивало на оптимистичное отношение к жизни, прямо скажем — угнетало.

И почему-то именно в этот момент посреди ночи, с кружкой горячего лимонного чая под рукой (снова грипп), она уселась перед компьютером и вспомнила о нем. Это была та минута, когда подумалось, что вот у него всё хорошо, и как это чудесно. У такого человека не может быть что-то плохо, или не так, как он мечтал. Вот интересно, что он танцует в областном театре оперы и балета (мечтал о Спартаке), куда ездит на гастроли (ругал Японию, страстно хотел в Европу), сколько у него детей (хотел много — минимум троих). Хотелось погреться у мысли о человеке, который сумел построить жизнь так, как он мечтал, много работал и много получил, многим пожертвовал ради мечты, но и осуществил ее. Обычно это вселяет надежду на то, что все еще будет хорошо, все еще состоится. Впервые за 18 лет эти мысли привели к тому, что она начала искать. Услужливая система выдала несколько ссылок, реагируя на данные, но все это был — НЕКРОЛОГ… Он погиб… 12 лет назад! «Да как так-то?» Это значит, когда мы уехали из города — его уже не было… Когда родилась младшая дочь — его уже не было… Когда родились старшие сыновья — его уже не… Даже когда самому старшему сыну было чуть больше полугода — его уже… Да как так-то??? Мозг отказывался вмещать эту мысль. Организм упрямо, отчаянно отторгал боль. Но рыдания прорвались непроизвольно, дыхание стало жгучим, она стала задыхаться. Начинался приступ. Рука привычно потянулась за таблетками.

Он словно был частью ее самой. Как рука, нога, самый малый пальчик или крохотная клетка, но своя, родная и — живая! Не замечаешь ее, пока не заболит. Далеко, но пульсирует. Она есть и тебе хорошо и спокойно. О ней не надо заботиться. Она твоя. И даже если находится в самом укромном, далеком уголке тела, она все равно твоя. А теперь, когда она умерла, тело ощутило утрату, недостачу, и взвыло от ужаса. Фантомные боли — так врачи называют феномен, при котором у человека, потерявшем руку, ногу, палец — устойчивое ощущение, что отнятая конечность болит. Болит явно, нестерпимо, больной чувствует руку, ее размеры, положение в пространстве. Она реально болит, хотя на самом деле ее нет… Вот так и Он — его давно нет здесь, а его отсутствие в этой жизни — боль. Фантомная боль…

 

 

2

 

Она сидела на ступеньках у входа в супермаркет «Штиль». Одета, а вернее — затянута в любимые (потому что единственные) джинсы и белую футболку. Облегающая одежда обнаруживала худощавое телосложение, торчащие там и тут косточки. Это худоба, которая выдает истощение. Прохладный летний ветерок (жаль, что не морской штиль) обдувал открытые руки. Лицом она уткнулась в подобранные колени. Было зябко, морозило, вернее, даже — слегка лихорадило… Ступеньки холодные, жесткие. Сидеть на них было твердо, кости упирались в мрамор, но она словно не замечала. Сжалась в комочек и сидела, потому что не было сил никуда идти, да и некуда, и не к кому. В клетку съемной однушки на пятый этаж — страшно — боялась выпасть из окна…

Вокруг суетилась жизнь. Даже поздно вечером, почти ночью, здесь — на крыльце круглосуточного магазина. Боковым зрением она видела только ноги. Они сновали туда-сюда снова и снова, входили, выходили, шаркали, стучали металлическими набойками каблуков, шлепали сланцами и въетнамками. Вот еще одна пара ног… им есть куда идти, для кого купить еды, приготовить ужин, их кто-то ждет, наверное. Нет! Точно ждет. А иначе зачем тебе еда… Вот еще пара ног шагнула на ступеньки, притормозила, повернувшись носками к ней, мгновение и — тоже зашла в «Штиль».

Она ненавидела этот магазин. Ненавидела всем своим существом. Обычно денег у нее не было. Она почти ничего не ела, и потому была не просто худая — тощая. Когда она приехала учиться в большой чужой город, было страшно. Сначала поселилась в общежитии, но потом все сложилось так, что жить стало негде. Пришлось снять квартиру. Самую дешевую, без ремонта, под самой крышей хрущевки, с продуваемыми окнами, щелями, которые могли пропустить, кажется, слона. Во всяком случае, смотреть на улицу можно было не только собственно в окно — через стекло, но и подглядывать за миром в эти щели-скважины. Денег, что высылали родители-пенсионеры, не хватало и на половину оплаты жилья. Юноша, с которым она жила, от которого ожидалась помощь, поддержка, участие — честно сказал, что «приехал в этот город — учиться», и подрабатывать не собирается. А если девушку что-то не устраивает, он — красивый и свободный — запросто может уйти — ему ведь все равно где жить, что есть, что носить, с кем спать, его цель — получить профессию. Любой ценой. Только цену эту платила она. Когда нечего было есть, нечем платить за квартиру, она ехала к любовнику. Не то, что бы он был богат — нет. Но жил в достатке, любил красивых девушек, и платил им, если считал, что она того стоит. Ей он хорошо платил. За то, что она приезжала, была красива и безропотна. Как только она появлялась в дверях его квартиры на самом краю мегаполиса, он вел себя как брат, отец — то есть кормил, спрашивал как дела, участливо выслушивал, заботливо подкладывал в тарелку добавки. Потом они смотрели телевизор, обсуждали новости, и она втайне надеялась «а может ничего не будет… а…» Но было. Всегда было то, за что он платил. Ночью он вел себя словно любящий муж… Засыпая, говорил хорошие слова, а утром давал денег и продуктов. А она… ей было нестерпимо стыдно. Она плакала. Часто. В душе под теплыми струями воды— «до» и «после», в автобусе ранним утром, возвращаясь к юноше, который «приехал, чтобы учиться». Конечно, любовник с окраины города видел заплаканные глаза, растерянный взгляд, вынужденную покорность в теле, но, как ему казалось, он делал все, чтобы ей было хорошо, и совершенно искренне не понимал, почему она плачет. Приятельница, которая сыграла в этой истории роль сводницы, прямо глядя в глаза, сказала: «Я не знаю, проституция ли это, потому что это один человек и он хороший. Тебе же надо на что-то жить. Смотри, подохнешь еще с голоду, или от пневмонии твоей…» Разговор состоялся на пике болезни, когда она и правда повисла между жизнью и смертью. «Хороший человек»… Что они знали о хороших людях…

Из автобуса ранним утром она неизменно выходила на остановке у супермаркета «Штиль», стремительным шагом носилась по всем коридорчикам между стеллажами, набирая еду. Покупателей в это время практически не было и это почему-то помогало ей. Делать покупки разумно она еще не умела, а потому обычно в тележке оказывались полуфабрикаты, вкусности, сладости. Пакеты затаскивались на пятый этаж, и она, встав на колени перед кроватью, в которой все еще сладко спал юноша, тихо шептала: «Доброе утро. Вставай, я тебе вкусненького принесла». Он разлеплял сонные глаза, удовлетворенно произносил «кормилица моя», улыбался, потягивался, и через десять минут, сидя за кухонным столом, съедал половину из супермаркетовских пакетов. Она молча пила чай. За всю ночь не удалось и подремать, веки двигались, словно по горячему песку, и, кажется, царапали глаза изнутри. Есть не хотелось. Тошнило. Она думала: «А если он узнает, чем заплачено за эту еду, что он скажет… Мне думается — даже не поперхнется…»

Так «Штиль» стал магазином, который и не подозревал, сколько ненависти испытывает к нему самая ранняя покупательница. И ведь почему-то именно здесь ее ноги подкосились в тот вечер, и она не смогла идти дальше. Полчаса назад юноша сказал что-то очень обидное, что-то такое, от чего стало ясно: он живет с ней только потому, что ему тут хорошо, тепло, сытно, а больше ему ничего и не надо, ведь он… да да — «приехал — учиться». Хлопнул дверью. Ушел. Пустота зазвенела… Барабанные перепонки, казалось, лопнут от этого нестерпимого звона. Виски готовы были взорваться. Он ей нравился, наверное, даже, она любила. Любила, как любят, когда все вокруг такое страшное и чужое, что отпустить того, кто ходил с тобой по улице родного города и знает твою маму — невозможно. Готова была на все, чтобы только он был рядом. Совсем на все… А теперь он ушел.

Но ведь она тоже приехала из маленького городка — трудиться, чтобы сбылась мечта, и она, эта мечта, уже была в процессе «сбытия». Но потом оказалось, что негде жить, потом — что нечего есть, зато есть он — родной человек и за него надо держаться (мама сказала: «Вы ведь из одного города — не упускай его»). Слова мамы действовали как сильнейший гипноз, и даже если она была не согласна, сопротивлялась и ссорилась, поступить иначе все равно не могла. Даже в 22 года! Потом оказалось что он — «сынок», его надо учить, кормить, одевать, лечить. Ее же проблемы не интересовали никого. Ремонт, борьба с огромными черными пауками, которые были в квартире хозяевами, прочистка засоров, стирка-глажка-готовка и добыча денег — все легло на нее. И она старалась. Очень старалась, как могла, не забывая между тем, что приехала в город своей мечты — учиться любимой профессии. Нагрузка оказалась непомерной. Через пару месяцев она слегла с воспалением легких. От госпитализации пришлось отказаться — кто ее будет кормить там… дома хотя бы чаю можно выпить, иногда даже с сахаром. Из консерватории никто не пришел навестить — ни разу, а болезнь затянулась надолго… Лечиться пришлось три месяца, да так и выписаться под свою ответственность — с температурой. Врачи не знали чем еще полечить, какие антибиотики назначить, и почему полного выздоровления так и не наступает. Юноша приходил с учебы так поздно, что сразу отправлялся спать. Говорил — «в институте пришлось задержаться»… до 10-11 вечера. (Позже выяснилось — курс отпускали в те месяцы не позже шести…) Все это она проглотила молча — она же сильная, несгибаемая, у нее есть цель. К тому же, устраивать сцены выяснения отношений совершенно не было сил. Надо было наскрести остатки воли, мужества и сдать переводную сессию. И она сдала.

И вот сидит она, сдав последний летний экзамен, выдохнувшись абсолютно от нескончаемого марафона, от предательства — у супермаркета «Штиль»… И — ничего… пусто… гулко… а для чего все… А жизнь, она вообще зачем?.. А мечты — это ведь ложный путь. Если ты никому не нужен, если тот, кого считал близким — просто пользователь. Только вещью становишься — ты сам… И вот так сидишь, и холодно, и вокруг только ноги, ноги, ноги… и все мимо мимо мимо… А! Нет. Одна пара ног на мгновение задержалась — любопытство. Через несколько минут именно эти любопытные ноги в черных замшевых туфлях, выходя из магазина, остановились рядом, присели тут же на ступеньку. Появилась рука, протянувшая открытую бутылку джина, прозвучал голос: «Привет. Что случилось?» Она не удивилась. Оцепенение не прошло и когда холодная бутылка обожгла пальцы, когда был сделан первый глоток, и в пересохшее горло полилось прохладное, сладкое и немножко хмельное. «Меня зовут Денис. Пойдем, прогуляемся».

 

 

3

 

Денис — имя, которое она не воспринимала как имя никогда… Был такой ряд имен, которые были не понятны, это Вадим, Вадик, Виталя, и — Денис… Непонятно, почему эти имена попали в разряд опальных. То ли от того, что в ласкательную форму их неудобно изменять: Вадимчик? Виталик? Денисик? А отчество от них: Вадимовна, Виталиковна, или Витальевна — в общем, коряво. Но вот человек — Денис… Тут, рядом, и говорит что-то. Да еще совершенно не в ее вкусе: не блондин, не сероголубоглаз, не высок, не худ. Однако, веяло от него таким теплом, желанием проявить заботу, спокойствием, тишиной, уверенностью, что хотелось прилипнуть и не отлипать. Никакого романтического флера, бесед из разряда «залезть под шкуру», но что-то простое, теплое и настоящее было в этом человеке. Совсем молодой — чуть за двадцать, талантливый, влюбленный в свою профессию, вернее — живущий, дышащий только ею. Крепкие плечи и нежные руки, кудрявые мягкие волосы — но об этом она узнает позже. А в тот вечер после выпитого джина он повел Ее в пиццерию, и она, впервые за много месяцев, сытно и вкусно поела. Спокойно, с удовольствием, без подступающей тошноты стыда, и потому — так вкусно!

Он проводил ее домой, когда почувствовал, как она устала и хочет спать, когда понял, что ничего страшного она уже не совершит. И правда, дома она мгновенно отключилась, стоило только нырнуть под одеяло. И улыбалась… утром — тоже. На следующий день они встретились как бы случайно, и снова гуляли. Однажды он пригласил ее к себе домой — на минутку. Это было простое холостяцкое жилище. Да, здесь не было милых женскому сердцу штучек, сувенирчиков, вообще ни одного лишнего предмета. Но безупречно чисто, даже пол, окна и посуда. На кухне под самым потолком тянулись длинные узкие полки, на которых красовались расписанные тарелки. Разные, на особых подставках и необычные, экзотические. Она подумала: пылесборники, зачем они… Он ответил на ее мысли: «Часто езжу на гастроли, привожу маме необычные тарелки из разных стран. Она любит красивую посуду». Как резанули эти слова где-то в груди, как сладко заныло под ложечкой: «Он заботится о маме! Он помнит о ее вкусах и хочет сделать приятное! То есть бывают все-таки в мире мужчины, которые помогают, балуют, и просто любят…» Это было непостижимо. До сих пор она таких не встречала. Виду, конечно, не подала — привычка. Установка «мои проблемы — это мои проблемы, я все решу сама» срабатывала всегда безотказно. Чему она виртуозно научилась за свою жизнь, как потом, спустя много лет, скажет ее психолог — так это скрывать свои чувства. Она скрыла и в этот раз. Ничего не спрашивала вслух, а он рассказывал — просто, без азарта произвести впечатление, что квартиру ему снимает театр, а мебель купил он сам, что хочет потом купить машину, и мечтает о собственной семье, в которой будет много детей. Сейчас такие речи подкупили бы ее женское нутро, а тогда — отпугнули. Она хотела построить умопомрачительную карьеру, стать богатой и знаменитой, семья ее интересовала только с точки зрения сопутствующего обстоятельства, да чтобы было кому и дома петь ей дифирамбы. Он же оказался неизмеримо взрослее, мудрее, добрее и просто благороднее. Ни «кофе», ни «давай посмотрим миллион моих фотографий» — ничего, а натяжение незримых нитей между ними все росло.

 

 

4

 

Краткий некролог в интернет-ссылке вместил историю гибели Дениса, рассказы друзей о его словах, мечтах, планах. Здесь же его будущая жена рассказывала все подробности трагедии, ведь он погиб у нее на глазах… Много написано было о таланте, о том что со всей сибири ценители балета ехали на спектакли, в которых именно Денис танцевал главные партии. Она читала это все и плакала, а память выуживала из периода 18-летней давности взгляды, случайные прикосновения рук во время прогулки, оброненные слова. Крохотные фрагменты, бытовые мелочи врезались в память, потому что никто никогда о них не думал. В 20 лет не понимаешь, что жизнь состоит из мельчайших деталей, из песчинок. Хочется чего-то глобального, великого. А на деле потом с улыбкой и слезами вспоминаешь как человек, которого ты едва знаешь, но который спас тебя от чего-то страшного, покупает несколько разных видов мороженого, потому что не знает, какое ты любишь, и, распахнув пакет, просто говорит: «Выбирай». И ты не выбираешь, а берешь первое попавшееся, потому что тебе все равно, какое мороженое есть. Важен сам факт заботы о тебе — значит, и ты чего-то стоишь. И потом, ты не ела мороженого много месяцев, и благодарность заполняет тебя всю. Или он идет в парикмахерскую стричься, а тебе не хочется с ним расставаться, и ты идешь вместе с ним, и стрижешься в соседнем зале, и выходите вы красивые и сияющие. Он смотрит на тебя, и просто рад, что ты улыбаешься. Он этого не говорит. Просто сияет… И вдруг — некролог…

 

 

5

 

Впервые она встретилась со смертью нос к носу в 16 лет. В то лето, успешно сдав школьные выпускные экзамены, поступив в институт (тот, в который отправила мама) — приехала на дачу к родителям. Вдруг соседские дети принесли щенка. Маленький пищащий мохнатый комочек. Дети плакали, щенок — тоже, но по-своему, по-собачьи. Через рыдания и всхлипывания удалось понять, что собаку искалечил пьяный дед — с силой швырял бедолагу об пол, а когда дебошира удалось унять, стало ясно, что песик — не жилец. Шея была свернута так, что мордочка лежала на спинке точно вдоль позвоночника, задние лапы — перекручены. При каждом вздохе малыш издавал писк — пронзительный, жалобный, безнадежный. Дети оставили щенка и ушли. Через несколько минут можно было услышать их смех, веселые игры… Собачку осмотрели все, кто мог, даже сосед, будущий ветеринар. Коллегиально вынесли однозначный вердикт — топить — и все разошлись. Оказалось, что моральных сил озвучить приговор у людей было достаточно, а привести его в исполнение должна была она. Это было невыносимо, нестерпимо, нечестно и просто — адски. Мама сказал что «ты сильная, ты сможешь». И она потащила себя и щенка к реке. Сразу стало ясно, что мало бросить его в воду — он поплыл, воля к жизни сильна в живом существе до последнего вдоха. Маленькое шерстяное тельце понесло течением — надо было душить. Она обхватила его тонкую шейку, опустила под воду, давила, пережимая дыхание, и ждала. Жизнь еще с минуту пульсировала под пальцами… Понимать, что это ты ее отнимаешь, и вроде так надо (даже мама так сказала), было безумно, страшно, дико. Когда все закончилось, она выходила из реки со слезами и ненавистью к себе, к тем, кто вынудил ее это сделать. Она еще не знала, что неземная любовь ее матери ко всему живому, «травинке, былинке, всему Божьему миру» мгновенно заканчивается там, где это творение оказывается не нужным лично ей, не вписывается в план жизни — своей или дочери. Мать держала в голове четкое расписание жизни девушки и всякое отклонение — каралось. Через три года мать потребует нового убийства — нерожденного ребенка — собственного внука. Об этом она еще не знала. Никто не знал.

Вернувшись в дачный домик, ей хотелось убежать, уехать, утонуть — не жить. И она поехала в город. Не было сил наблюдать лица людей, которые улыбались, говорили «да ерунда…» и делали вид, что ничего не произошло. Через час она уже сидела в автобусе, через два — вышла на городском автовокзале. Пешком добрела до дома, поднялась на этаж и обомлела: прямо на выбеленной стене рядом с входной дверью квартиры размашистым почерком было выведено зеленым карандашом «Оля, умерла Марина Михалкина. Похороны 16 июля в 14-00». Она не могла двигаться и не была на в силах поверить, что смерть так упорно преследует ее сегодня. Сосредоточилась, надо было вспомнить, какое сегодня число… 16-е. Машинально подняла руку с часами — без четверти два. Развернулась и пошла к дому Марины. К бывшему дому Марины.

Мысль была одна, но нарастала, пульсировала и не давала покоя: «Как так? Да как так-то???» 16 июня, ровно месяц назад был выпускной, Марина была в белом платье с золотыми пуговицами, очень коротком, настолько, что учительница физики говорила кому-то из одноклассников: «Ну уж очень коротко… скажите ей…» Марина слышала и улыбалась… А теперь она лежит в гробу в белом платье с золотыми пуговицами. «Да как так-то?» — не отпускала мысль… На похороны пришел весь класс. Это была первая встреча выпускников.

 

 

6

 

На похоронах одноклассницы она плакала, гибель своего нерожденного ребенка оплакивала — долго. А потом… словно что-то окаменело. Новые смерти, которые врывались в ее жизнь, проходили далеко, по касательной сознания, о них говорили, сочувственно кивали, и ни одна из них больше не вызвала ни слезинки. Даже когда позвонила мать и сообщила о смерти отца. Даже когда известие о смерти касалось парня, который был ее первым мужчиной… Не было горя. Слез, ощущения большой невосполнимой потери, — не было тоже. Совсем. Никогда. Кроме… Кроме этого некролога о человеке, с которым она общалась так мало, которого не успела узнать, но который оставил след. Слезы душили ее несколько дней. Спать, есть, говорить, в эти дни она не могла. В висках стучало: «Да как так-то? Он был такой хороший…»

 

 

7

 

Встречались они всего несколько раз, и все — как бы случайно. Не было назначенных свиданий вроде условленного места и времени. Он не лез под кожу, когда было понятно, что вокруг нее увиваются ухажеры: пытался вернуться тот юноша, с которым она жила, появился вдруг еще один длинноволосый музыкант из оркестра — поддержать по-дружески. Он не делал попыток «отбить», предоставляя возможность выбора — ей, не пытался продемонстрировать, что он лучше. А она, глупая, упивалась своей женской властью и общалась со всеми ровно и весело. Лишь однажды был совсем интимный момент… Они оказались вдвоем в его квартире. Она вдруг всем своим существом ощутила, как он ей нужен — он, только он и — навсегда. Эти руки — крепкие плечи и нежные ладони, эти волосы — кудрявые и такие мягкие. Эти глаза… Он и Она сидели напротив друг друга и смотрели. Это длилось несколько мгновений. Пальцы их рук сплелись, взгляды впились … сердца неистово колотились. Не хватало слова, жеста, движения, намека, чтобы выбор был сделан… недоставало еще мгновения. И вдруг — звонок в дверь. Он трещал и требовал действия — срочно. Нить крепла, натягивалась… Он отпустил ее и открыл дверь. «Не надо открывать! Не надо!» — кричала она молча. В этот раз Он не услышал, а Она не прошептала. Вошел тот, другой — предатель, постылый, лишний, лживый — не хотел отпускать свою вещь, к которой привык и которой нравилось пользоваться. И, хотя всем было ясно как день, что ничего у него не выйдет, свою разрушающую лепту он снова внес в ее жизнь. «Денис! Зачем ты открыл дверь…» Больше таких мгновений не было. Ей казалось, что, повернув дверной замок, он принял решение за них обоих.

 

 

8

 

Партию Спартака, а так же все главные мужские партии в областном театре оперы и балета он станцевал к 26 годам. А потом погиб на глазах у будущей жены и ее 7-летней дочери. А Она, узнав об этом случайно, как и все что было между ними за несколько летних встреч, безутешно и горячо плакала несколько дней и молилась о упокоении души, жалея только об одном: «Я ведь даже не знаю, крещен ли ты».

Я буду молиться о тебе, Денис.

 

© Олеся Горгорова

Полюбилось? Поделитесь с друзьями!

Вы прочли: «Фантомные боли»

Теперь послушайте, что говорят люди. Скажите и своё слово, коли желаете. Чем больше в мире точных слов, тем счастливее наше настоящее. То самое, в котором каждый миг рождается будущее.

Не видите формы комментариев? Значит, на этой странице Олег отключил форму.

4 отзыва

  1. Олеся, Вы написали сильный — по воздействию — рассказ. Очень яркие образы, понятные воспоминания, близкие размышления и переживания. Прочла с большим удовольствием. Рада познакомиться с Вашим творчеством!

Отзовитесь!

Ваш email не публикуется. Желаете аватарку — разместите своё личико на Gravatar. Оно тотчас проявится здесь!

Отзывы премодерируются. Символом * помечены обязательные поля. Заполняя форму, вы соглашаетесь с тем, что владелец сайта узнает и сможет хранить ваши персональные данные: имя и электронный адрес, которые вы введёте, а также IP. Не согласны с политикой конфиденциальности «Счастья слова»? Не пишите сюда.

Чувакин Олег Анатольевич — автор рассказов, сказок, повестей, романов, эссе. Публиковался в журналах и альманахах: «Юность», «Литературная учёба», «Врата Сибири», «Полдень. XXI век» и других.

Номинант международного конкурса В. Крапивина (2006, Тюмень, диплом за книгу рассказов «Вторая премия»).

Лауреат конкурса «Литературная критика» (2009, Москва, первое место за статью «Талантам надо помогать»).

Победитель конкурса «Такая разная любовь» (2011, «Самиздат», первое место за рассказ «Чёрные снежинки, лиловые волосы»).

Лонг-листер конкурса «Книгуру» (2011, Москва, детская повесть «Котёнок с сиреневыми глазами»).

Призёр VII конкурса имени Короленко (2019, Санкт-Петербург, рассказ «Красный тоннель»).

Организатор литературных конкурсов на сайтах «Счастье слова» и «Люди и жизнь».

По его эссе «Выбора нет» выпускники российских школ пишут сочинения о счастье.

Олег Чувакин рекомендует начинающим писателям

Вы пишете романы и рассказы, но выходит незнамо что. Показываете друзьям — они хвалят, но вы понимаете: вам лгут.

Как распознать в себе писателя? Как понять, стоит ли мучить себя за письменным столом? Почему одни авторы творят жизнь, а другие словно полено строгают?

Вопрос этот формулируют по-разному, но суть его неизменна.

У Олега Чувакина есть ответ. Прочтите его книгу. Она бесплатна. Не надо подписываться на какие-то каналы, группы и курсы. Ничего не надо — только прочитать.

Сборник эссе «Мотив для писателя» Олег создавал три года. Двадцать эссе сами собою сложились в книгу, посвящённую единственной теме. Теме писательского пути. Пути своего — и чужого.

Коснитесь обложки.

— Олег, тут так много всего! Скажите коротко: что самое главное?

— Самое главное на главной странице.