Отчаянные брызги шампанского

Танго, женщины, брызги шампанского

 

Текст участвует в конкурсе рассказов «История любви».

Об авторе: Наталья Михайлова.


 

И надо ж тому случиться, что багряный кленовый лист на широкой еловой лапе задержался. Красуется, светясь, как ни в чём не бывало, хотя клёна и в помине рядом нет. Невдалеке лишь поредевшие кусты пожухлой осенней акации и ещё кудрявой, пурпурно игривой, с тёмными тугими шариками плодов, черноплодной рябины. А кленовый лист — подобие сердечка, словно кто-то специально на роскошно зелёную лапу положил. Может, бедовым ветром его, отчаянного странника, занесло, да так удачно: чтобы сразу приметили и подивились давним символом влюблённости.

Светлое, взаимное чувство не было чуждо Елене Захаровне — женщине, не совсем уж молодой, но далеко и не старой. И не только по внешности, но прежде всего по душевному состоянию. Задорно встряхнёт белокурыми кудряшками пышной причёски, лукаво улыбнётся серыми глазами, рассыплет смех колокольчиком, и словно отгонит от себя беды-печаль, легко расправив явно случайные морщиночки. Может, за это драгоценное свойство — не поддаваться пасмурным обстоятельствам и годам, не только любил, но и обожал её муж, с которым благополучно пережили много лет совместной жизни, давно вырастив детей. И, пожалуй, только этот тихий старинный парк, по которому шла в поликлинику и возвращалась домой моложавая женщина, был иногда тайным свидетелем её плохого настроения.

Елена Захаровна работала медицинской сестрой с врачом невропатологом. И ей бы, особо не вдаваясь в подробности, писать рецепты, направления на анализы и прочие обследования, но человеком она была далеко неравнодушным, а ближе к пенсии и вовсе становилась, как она считала, не в меру сердобольной. А врач, с которым она работала, наоборот, с годами почему-то — всё более раздражительным и порой даже нетерпимым к чужим страданиям. Вот и сегодня немилосердно раскричался на молодую женщину, которая совсем недавно узнала от матери, что была она, оказывается, нежеланным ребёнком. И так потрясло клиентку жуткое для неё известие, что довела себя до нервного срыва, а заодно, похоже, и доктора. Он схватился за голову и, раскачиваясь из стороны в сторону, стал бурно доказывать, что незачем раздувать на пустом месте трагедию: каждый второй ребёнок бывает скорей случайным, чем желанным. Тем более у студентов первого курса института, которыми были в ту пору её родители.

— Ду-у-у-ра! — в отчаянии протянул доктор, постучав себя… кулаком по лбу. — Появилась на свет и радуйся! Не позорь мать и не отвлекай добрых людей от дела!

Хотя и стыдно было медсестре за несдержанность доктора, напрочь позабывшего деликатные психологические приёмы, но в душе на этот раз она вполне была с ним согласна. Да и сама страдалица, несколько оторопевшая от резкого обращения доктора, скорее всего, сознавала, что никогда не чувствовала себя в семье лишней. До тех самых пор, пока мать уже замужней дочери осмелилась довериться в ошибке молодости.

«Что за люди? — возмущалась про себя Елена Захаровна, с укоризной поглядывая на больную. А кто она? Конечно же, больная на всю голову, а проще — истеричка, законченная эгоистка».

В большинстве случаев не склонная осуждать людей за их мысли и поступки, Елена Захаровна имела все основания осудить эту женщину. Лично она не однажды слышала о том, что задержалась на этом свете только благодаря врачу-гинекологу, который смог убедить её маму оставить ребёночка, хотя у папы давно, на стороне, образовалась другая семья:

— Старшие дети скоро разлетятся, а эта ангельская душа, поверьте, будет вам в радость, а там, глядишь, и папаша одумается.

— Изюминка моя, как хорошо, что ты у меня есть, — частенько говаривала потом мать, не давая возможности усомниться в своей любви и нежности.

А в дружной семье соседей вовремя погасить ссору помогала чудодейственная фраза, вовремя брошенная отцом: «Дочка, мать тебя не хотела», что обычно вызывало смех, и раздражение сходило на нет.

Знала Елена Захаровна ещё об одном случае, когда некая бедняжечка, узнав от «доброжелателей» то, что не родная, вмиг охладела к своей приёмной матери и без сожаления уехала за границу, оставив её, похоронившую мужа, в глубокой старости совсем одну. Правда, в этом случае думалось и другое: в силу бездушности своей нашла причину, чтоб удачно теперь освободиться от обузы.

Подобная оказия даже в голове не укладывалась. Елена Захаровна всегда жила с матерью и взаимно дарила ей заботу, преданность и добросердечный уход, что особенно пригодились в то неминучее время, когда родительница стала угасать. Перед кончиной она успела вызвать старшую дочь, оставшуюся единственной из своей большой семьи, когда довелось вначале похоронить мужа, а затем и трёх сыновей, ушедших из жизни один за другим:

— Лидия, у меня к тебе последняя просьба: «Приезжай!»

За сестрой, на двадцать лет старше Елены Захаровны, по причине её недомогания пришлось ехать. Срочно. А затем и полностью брать старшенькую под своё крыло. Благо, что муж был человеком очень добрым, жалостливым и сразу согласился с решением жены.

Но не так-то просто довелось Елене Захаровне начинать жизнь со старшей сестрой. Лидия Захаровна, с давних пор привыкшая существовать не только в большой нужде, но и в брани с побоями от мужа, а позже от непутёвых сыновей, из-за пьянства неспособных создать семью, долго не могла осознать себя в покое, уважении и тем более — жалости к ней. И всё-то ей казалось непривычным и даже смешным. А если кто-то из домочадцев, не выдержав, рьяно возмущался странными её повадками, настороженная, недоверчивая, она, словно обороняясь, тут же без разбора поднимала руку на мнимого обидчика.

Но время шло, и отношения между родственниками становились ближе и теплее. Так, придя с работы, тут же, за обеденным столом, Елена Захаровна поделилась неблаговидным поступком клиентки, глубоко обиженной на родителей, не желавших когда-то её появления.

— Вот что-то я не обиделась на маму, — горделиво произнесла Елена Захаровна, медленно размешивая в кружке сахар.

— Да что уж тут обижаться, — с готовностью поддержала её сестра. — Мама и так немало пережила. Ведь родилась ты не от нашего отца. — И, заметив изумлённый взгляд сестры, торопливо продолжила, — Модный. Нездешний. Заходил к нам домой. Сперва у порога шептались о чём-то. Опосля мама дома не ночевала. Более мы того франта не видали. Только животик стал расти у мамы. А потом народилась ты…

Не на шутку озадаченная внезапной, как снег на голову, новостью, Елена Захаровна стала торопливо убирать со стола, сделав вид, что сама обо всём знает, не считая нужным обсуждать давнее и неправдоподобное событие. Но в замешательстве неловко столкнула кружку, потом уронила хлебницу, и, собирая осколки стекла вперемежку с хлебом, пыталась собраться с мыслями. В голове растерянно крутилось спасительное: «Ерунда какая! Наговоры… Бедная-бедная мамулечка». И чтобы не рассориться с сестрой, она суетливо оделась и вышла на улицу.

Ошибочным было считать, что прогулка успокоила. Позже добавилось ощущение дикой оглушённости и в голове, и в душе, и даже непричастности к сегодняшней жизни. С ней ли это случилось? И вроде как она была теперь не собой. А кем?

Елена Захаровна уж и бранила себя безжалостно, и уговаривала не думать о плохом, но где-то затерялся её смех колокольчиком и задорный блеск в глазах. Она даже позавидовала той больной, которая, пережив нежелательное появление на свет, стремительно успокоилась и теперь даже подшучивала над собой, бесконечно благодаря доктора за помощь.

«Явно больная… Разве можно такое разом вычеркнуть и мигом простить легкомысленную болтливость матери? И помалкивала бы эта мамочка дальше… К чему теперь запоздалое раскаяние? Чтобы совесть свою очистить? Простительно сестре Лидии. Сболтнула непотребное от избытка горя своего. Скорей всего, в отместку, чтобы благополучно состоявшейся сестре жизнь мёдом не казалась, — размышляла Елена Захаровна, — Нет, за помощью к своему доктору она не обратится. Успокоительные средства ей не нужны. И семейную тайну никому больше не раскроет. Если муж и тот подверг сомнению сногсшибательное известие, советуя забыть об услышанном, значит, теперь лишь она сама способна себе помочь. Хотя бы для того, чтобы крепче устоять, с великодушной мудростью принимая неожиданный подарок судьбы».

Но сколько бы отважно Елена Захаровна ни встряхивала белокурыми кудряшками, прикинувшись беспечально жизнерадостной, в памяти всплывали всё новые и новые доказательства грехопадения матери.

В детстве, кроме неприятных слов: «он вас бросил», значительно больше хотелось узнать об отце, но мать решительно обходила эту щекотливую тему, нахмурившись и замолкая при малейшем упоминании о нём. Она ведь даже не догадывалась о заветной мечте младшей дочери побывать в гостях у отца, в той новой его семье, где, по словам брата и двух сестёр, их вполне добросердечно приняли на целый месяц летних каникул.

— А я когда поеду к папе? — выспрашивала дочка, с непривычным волнением произнося сокровенное для неё слово «па-па»…

— Подрастёшь, тогда и поедешь, — снова хмурилась мать, явно пресекая попытки дальнейших расспросов.

В то время Леночка училась во втором классе, но, сколько бы ни подрастала, давней мечте так и не суждено было сбыться. По главной причине — трагической гибели отца в автомобильной катастрофе.

И тут уже возникла другая печаль: никогда-никогда она уже с ним не встретится. Никогда не сбудется её странное желание поговорить именно с отцом. И насколько горько было слышать однажды фразу незнакомого мужчины в ту пору, когда она носила брючки и стриглась коротко-коротко:

— Я не знаю, мальчик ты или девочка, но так завидую твоему папке. Тебя впору посадить на стол и только любоваться каждый день.

А чего бы горевать? Уж и привыкнуть можно было. Ведь сразу родилась она «с прочерком» вместо имени отца, хотя и с отчеством от него — Захаровна. Из роддома как раз именно старшая сестра, не дожидаясь пока соберётся мать, принесла домой живой кулёчек, где его стремительно распаковали, всем семейством разглядывая на диво крошечные пальчики младшей сестрёнки.

Лишь единственный случай встречи с отцом остался в памяти, когда приехал он на светлой машине и стал фотографировать детей:

— Смотри — смотри, Леночка, сейчас птичка вылетит. Ну, улыбнись же, — ласково приговаривал он.

Малышка во все глаза смотрела на весёлого дядечку, вовсе не собираясь улыбаться. А мать, оказывается, боялась единственного: вдруг свалится с головы трёхлетней доченьки пышный розовый бантик, не завязанный на короткие, выскальзывающие из рук волосики, а просто положенный на макушку. Очень уж хотела, чтоб приглянулась ему милая девчушка. И не только приглянулась, а ещё бы за свою тогда признал. Так и случилось. Иначе к чему было сказано:

— Леночка на сестру мою сильно походит.

— Конечно, а на кого же ещё?! — вроде бы с обидой подтвердила она.

Для чего подтвердила? И почему так и не решилась открыть правду дочери? Не потому ли, что не только младшая, но и остальные, хотя и взрослые уже дети могли плохо подумать о матери? А вдруг поделятся со своими друзьями, знакомыми или того хуже — разделятся в семье на своих и чужих?..

Впрочем, пыталась рассказать. Незадолго до ухода в мир иной мать спросила о том, помнит ли она городскую гостиницу, которую недавно снесли? И когда ответила дочка, что помнит, глубокомысленно помолчав, продолжила:

— В той гостинице ты и зародилась.

Эх, надо бы тогда и расспросить… Но разве могла она попытаться вызвать мать на подобную откровенность? Да ни за что!

Как же многое по жизни мы склонны усложнять. Пожалуй, обе не могли переступить через мнимый порог то ли жалости, то ли порядочности: кто бы чтобы чего-то не подумал и как бы, где бы чего-то не сказал.

А ведь не напрасно печально выразилась:

— Когда умру, тут такое начнётся…

 

Началось… Правда, не сразу, а сейчас, через шесть лет, как её не стало.

Теперь каждый день Елены Захаровны начинался и завершался сплошными воспоминаниями и назойливыми умозаключениями.

Почему бы ей, наивной, не отнестись посерьезней к насмешливой фразе соседки:

— А ведь ты не похожа ни на отца, ни на мать.

И каким боком она могла походить на призрачную тётю Мотю? Теперь понятно, с чем были связаны слёзы матери, когда однажды, взглянув на дочь, собирающуюся на школьный вечер, она с горечью произнесла:

— Какая ты хорошенькая…

Явно ведь напомнила дочка кого-то близкого, кого-то красивого…

Втайне от матери Елена Захаровна хранила два письма вроде как отца. Сёстрам они почему-то были не нужны, и брату не нужны, а ей, видите ли, сильно понадобились. А там — ни единой строчки упоминания о ней, младшенькой, и много лет никаких домыслов это не вызывало.

И вот ещё — «зародилась в гостинице»… Не от врождённой ли наивности даже снова и тени подозрений не возникло? «Ну да, — подумалось с печалью, — разошлись родители, и мало ли по какой причине встретились в единственной тогда — одноэтажной деревянной гостинице? Зато без детских вопросительных глаз. Наедине. Вот и случилось… Вот и зародилась… Она».

Неизвестно, как и сколько продолжалось бы с Еленой Захаровной мучительное выворачивание себя наизнанку, не приди на помощь бытовой случай. Муж затеял в доме ремонт и попросил жену разобраться с несколькими чемоданами, в которых хранились старые вещи. Волнуясь, Елена Захаровна открыла чемодан, где аккуратно лежала нетронутая одежда матери.

Открыла и тут же хотела прикрыть, потому как, не удержавшись, расплакалась. Но что-то заставило её успокоиться и спокойно перебрать содержимое. Довольно близко, под знакомой маминой блузкой, она обнаружила большую папку для бумаг, а в ней самодельный, запечатанный конверт с надписью «Для Леночки. Вскрыть осторожно. Здесь фотография».

Женщина открыла конверт, и ещё не понимая, в чём дело, стала рассматривать пожелтевший снимок благообразного молодого мужчины, кого-то сильно напоминающего. Перевернув фотографию, прочитала надпись: «Любимая Раечка, опять с тобою мы вдвоём и нет разлук». Снова рассмотрев снимок, она с удивлением поняла, что незнакомый мужчина походил на неё, а может быть она походила на этого мужчину?!

В конверте лежало письмо, написанное рукой матери:

«Лена, доченька, прости меня. Если можешь простить то, что я всегда скрывала от тебя имя твоего настоящего отца. Уверяю тебя, я хотела поступить как лучше. Чтоб не считали тебя незаконнорожденной или приблудной.

На фотографии твой настоящий отец — Алексей Юрьевич Журавлёв. Ты так похожа на него… Он был необыкновенным. Красивым, умным, интересным. Вспомни наши разговоры о любви, мои сказки про любовь Ивана да Марьи. Ты обожала об этом слушать, а я с удовольствием не фантазировала, а делилась своими сокровенными воспоминаниями, сокровенным чувством. И вовсе не к сказочному Ивану, как я тебе рассказывала, а к твоему будущему отцу. Теперь он уже давно на небесах. Ты не должна на него обижаться, потому что он не знал, что ты родилась. У него была семья, и я не хотела, чтоб он, как мой муж, бросил детей. Да, с Алексеем мы встретились, когда он был в короткой командировке в нашем городе. Твой отец был ведущим инженером на уральском заводе и считался очень грамотным специалистом. А сюда приехал больше из-за того, чтобы найти меня. Встретились в гостинице, где дали волю своим давним чувствам.

Я опомнилась первая и написала ему на работу о том, что между нами всё кончено. Вроде как в семью вернулся мой муж — отец троих детей, а я, вроде как поняла, что люблю только его — своего мужа.

Обманула. Чтоб Алексей одумался. Да, это было неправдой, но иначе ещё одна семья была бы разрушена. И неизвестно, принял бы он к душе троих, не родных ему детей. О тебе, Леночка — Изюминка моя, он так и не узнал. Мы больше никогда не встречались.

По жизни я любила только Алексея, а замуж вышла за другого. Так порой случается.

Прости, прости меня, милая доченька, и возьми на память эту фотографию. У тебя был хороший отец, очень хороший. Только нам не было суждено быть вместе. На дне чемодана ты увидишь знакомую тебе пластинку с красивым танго — «Брызги шампанского».

В юности твой отец очень хорошо танцевал это танго, и я, впервые тогда увидев его, сразу влюбилась.

Крепко-крепко обнимаю и целую тебя, моя Изюминка. Будь хотя бы ты по-настоящему счастлива, а мы станем радоваться, глядя на тебя с небес».

— Ну, здравствуй, папа, — снисходительно улыбаясь, промолвила Елена Захаровна, чувствуя некоторое разочарование и досаду от того, как долго довелось ошибаться. Зато, наконец-то, вот оно — настоящее. Через жёсткие душевные муки, но всё же пришло.

По сути — стало являться давным-давно. Как раз со взрывного танго «Брызги шампанского». Да, старая эта пластинка очень и очень знакома была ещё маленькой Алёнке. Как потом рассказывала мама, в детский сад Алёнку не отдала, боясь, что вдруг кто-то приглядит прехорошенькую девочку. Ведь с самого рождения сразу находились желающие взять её в дети. В их далёкие советские годы подобное случалось. Только при всех трудностях мать не согласилась бы лишиться уже родившейся малышки.

Правда, бывали дни, когда Алёнка ненадолго оставалась дома одна, но это было самое радостное время. Она уверенно заводила патефон, ставила любимую пластинку «Брызги шампанского» и начинала танцевать с большой куклой. Мама не однажды показывала, как надо двигаться под эту музыку, и Алёнка стремилась в точности повторять быстрые, затейливые движения, даже прогибаясь в спине и откидывая голову назад. Как взрослая!

Конечно же, Алёнка с раннего детства слышала добрые мамины рассказы и сказки, воспринимая их каждой клеточкой души. А если что-то касалось любви, то, подрастая, выпытывала всё до мельчайших деталей…

И здесь уж мама не скупилась на подробности, не хмурилась и, как думалось дочке, ничего не скрывала. Это были завораживающие истории с продолжением, главными героями которых были надуманные Иван да Марья.

 

Маму она всегда ощущала той самой яркой красавицей, что запечатлена в семейном альбоме на фотокарточке с иностранной надписью «Cabinet-Portrait».

Мягкие русые локоны короткой причёски волной спускались на лоб, заканчиваясь изящным завитком над аккуратными — ниточкой бровями. Милые, не тронутые резко наведёнными стрелками глаза, прямой, правильной формы носик и неожиданно строгие, хотя и женственно аккуратные губы. А какая стать и, несомненно, чувство собственного достоинства в горделивой посадке головы. Безусловно — привлекательная модная девушка, вернее — дама. В изысканно ажурном открытом платье, на одном плече закреплённом вычурной пряжкой, на другом, но чуть пониже — пышной белой розой.

Мама рассказывала историю этого наряда, увиденного на витрине магазина. Дороговато бы обошлась кружевная обновка, однако, очередной раз выручила фантазия. На белоснежно батистовую сорочку нашила она подаренный бабушкой лёгкий сетчатый гипюр чёрного цвета, который доходил лишь до пояса, едва прикрывая тоненькую талию, что, тем не менее, давало возможность не только удивить подруг, но и сделать на память замечательную фотографию.

Конечно же, от такой дерзновенно красивой дамы многие женихи могли потерять голову.

Отец… Судя по фотографии — царственно великолепен. Неужели она, его дочка, настолько хороша?! Даже не верится…

 

А сказка-быль, оказывается, всегда кралась по пятам.

Как теперь уже отважно, по-взрослому, можно называть всё своими, а не выдуманными — Иван да Марья именами, мать с отцом Елены Захаровны познакомились в клубе, который давно расположился в бывшем барском доме. Комсомольцы его когда-то отмыли и приспособили для своих мероприятий. Здесь проходили и собрания, и молодёжные праздники.

Вот в один из таких праздников, когда наступило время танцев, зазвучала незнакомая, ритмично взрывная мелодия, и все в недоумении переглянулись.

— Танго «Брызги шампанского» — громко раздалось из радиорубки, и на танцпол вышли парень с девушкой. Статный, стройный, со стильной причёской коротко стриженных с косым пробором волос, кавалер был одет в длинную белую рубашку навыпуск. Поверх неё — ниспадающий на грудь узкий, ярко синий шёлковый шарф. Высокая, худощавая девушка с гладко зачёсанными блестящими волосами была в удлинённом, обтягивающем плоскую грудь, струящемся платье. В тон шарфика партнёра — насыщенно-синего цвета, оно обнажало спину, а при ходьбе выдавало глубокий, выше колена, боковой разрез.

Когда они стали танцевать, никто не последовал их примеру. Все с изумлением только и следили за этими — слишком смелыми, вызывающе откровенными движениями. Уж никак не походило танго на привычно задорную полечку, сдержанный краковяк, горделиво напыщенную кадриль или не менее стремительный, но точно плавающий фокстрот, который по причине откровенной близости партнёров друг к другу, разрешалось исполнять только один раз за вечер.

Танго в предвоенное время медленно входило в широкое исполнение. Да и на примере скромных завсегдатаев тогдашнего клуба никто бы из парней ещё и не отважился так бесцеремонно, за обнажённую спину обнимать девушку, которая доверчиво падая назад на его руку, лежала почти горизонтально. А кавалер, нависая коршуном, резким движением другой руки поднимал её и на протяжении всего танца молча повелевал, заставляя беспрекословно подчиняться каждому его желанному порыву. В танце явно проступали и раскованность, и независимость, чуждые понятиям и нормам того времени.

Этот вечер потом ещё долго обсуждали: кто со смехом, кто с возмущением, а кто-то с нескрываемым восхищением к увиденному танго. К таким очарованным, без сомнения, можно сразу отнести Раису, главным образом покорённую обворожительным танцором. Разглядеть его вблизи не посмела, но словно выточенная фигура и то, как пластично он двигался, галантно поддерживая достойную его даму, безошибочно угадывая каждый беззастенчивый её поворот, сразу удивило и взволновало Раису.

В ближайшее время ей не довелось побывать в клубе, но зайдя однажды в заводскую столовую, она увидела этого мужчину, сидящего за столиком напротив. Прежде душой почувствовала: «именно тот самый»… Он явно отличался от других — с определённой серостью и в одежде, и в поведении посетителей столовой, и прежде всего, как уже отметила Раиса — во внешности. «Образованный, — сразу решила Раиса, — инженер». И угадала. Выражение приятного лица с чистым высоким лбом, округлыми бровями и доброжелательным взглядом умных, внимательных глаз сразу вызывало доверие. Чтобы излишне не глазеть, Раиса попыталась сосредоточиться на пёстром винегрете, мысленно благодаря себя за весьма удобное блюдо с множеством нарезанных овощей. В каждый из них можно медленно нацеливаться вилкой и так же медленно жевать, глядя, вроде как за окно: на серенькие дома, серенькие деревья, одинокие листья на скучных веточках и некстати начавшийся дождь. На самом же деле нет-нет да и посматривать на представительного, как Раиса сразу его окрестила — джентльмена. На этот раз он сидел в расстёгнутом, приглушённого, серо-коричневого тона, твидовом, с широкими, накладными плечами, пиджаке, из-под которого виднелась светлая рубашка-поло. Несколько раз, машинально бросив взгляд на Раису, он встал и, собрав посуду, направился к выходу, застёгивая на ходу пиджак. И сразу стало скучно и пусто…

Раиса безо всякого желания доела остатки винегрета и, торопливо отхлебнув чай, тоже вышла из столовой.

Не сказать, чтобы она, работая секретарём директора завода, каждый день заходила в столовую, перекусывая в основном в приёмной. Но на следующий день в обеденное время девушка вновь пришла сюда. Джентльмен уже обедал. Раиса опять взяла винегрет и снова села за такой столик, чтобы хорошо видеть его, бесконечно радуясь встрече, потому как возникло счастливое ощущение полноты жизни. И винегрет — уже не только привычно дешёвое блюдо, но и добрый устроитель надуманных Раисой романтических свиданий.

Предмет её обожания сегодня снова — в том же твидовом пиджаке и рубашке-поло, но уже серого цвета. Почти такого, как вид из окна. Да нет, конечно, не такого, намного интересней и лучше. И уже значительно чаще джентльмен смотрел в её сторону, а уходя, и вовсе надолго задержал тёплый взгляд на замерающей от стеснения девушке.

Последующие два дня были похожи на первые, а на третий и вовсе произошло чудо. Раиса пришла в столовую раньше и, конечно же, вновь взяла привычный винегрет. А джентльмен, нагрузив поднос едой, вдруг попросил разрешения присесть рядом. Раиса, естественно, разрешила, но всё время, боясь поперхнуться, как назло звонко попадала вилкой не в овощи, а в цветочки по краям тарелки, не смея и голову-то поднять. Очевидно, разгадав её состояние, мужчина быстро доел свой обед и, вежливо поблагодарив за компанию, удалился.

Назавтра случилось ужасное — джентльмен не пришёл. И на следующий день его почему-то снова не было. Раиса на работе даже всплакнула в печали и решила больше в эту столовую не приходить. Однако явилась. Опять-таки взяла винегрет и, возвращаясь с подносом, увидела за своим столиком его. Как ни в чём не бывало, пожелав Раисе приятного аппетита, джентльмен принялся за свою порцию. И тоже винегрета. Это было так забавно. Раису переполняли весело нахлынувшие тёплые чувства. За лёгкой прозрачной и, оказывается, розовой шторой — влажные, не совсем уж серые дома, больше коричневатые, как твидовый пиджак незнакомца, деревья, бойко пляшущие на ветру стойкие листочки. Из-за грустных туч невзначай выглянуло солнце, вездесущие лучики которого легко прошли и через штору, скользя по причудливым фигуркам моркови и свёклы, мягкой картошки, жёстким кусочкам огурцов и капусты.

 

— Неужели, вы тоже любите винегрет? — вроде как удивлённо, но с лукавой синеглазой улыбкой спросил джентльмен.

— Очень люблю! — не сдерживая нахлынувших чувств, ответила Раиса.

— Тогда будем дружить?!

И впервые влюблённые вместе, рядышком, вышли из столовой. Солнышко опять скрылось, но Раисе казалось, что всё вокруг освещено пронзительным светом, а совместный, хотя и короткий путь, был украшен розами.

Эту мамину историю юная Елена могла бы слушать бесконечно. Как сказку со счастливым концом, но с главным свидетелем дальнейшего — танго.

 

Подошли праздничные дни.

Раиса и Алексей вновь увиделись в клубе. Но там он снова был далёк от неё. А Раиса почему-то и не вспомнила о его девушке. Но она ведь была! Модная, стройная, знойная, с быстрыми, длинными, выглядывающими из глубокого разреза платья ногами. И тоже не могла не любить Алексея. И в этом убедилась Раиса, ещё раз посмотрев их поистине сумасшедший танец. И если Алексей на этот раз несколько сухо, даже демонстративно сухо, ироничным взглядом, досадным поворотом головы и резкими движениями уже не покорял, а больше отталкивал от себя партнёршу, то она, напротив, словно билась в невидимых сетях, пытаясь достучаться, приблизиться, возвратить ускользающее. Её жест касания к своему сердцу поистине взывал: «Люблю!» И даже ноги танцовщицы страстно чертили на полу: «Ты мой! Мой! Мой!»

Вот по этим следам танца, сразу многое поняв, опрометью выбежала Раиса из зала. Нужно ли было тогда бороться за своё счастье, возможно ли было? Наверно, возможно, если б Раиса не узнала, что танцовщица ждёт от Алексея ребёнка. В глубоком отчаянии, словно головой в прорубь, скоропалительно приняла предложение другого инженера, давно добивавшегося её внимания. Приняла и срочно уехала вместе с ним в Сибирь.

Но роковая встреча с Алексеем всё же состоялась. С бокалом опьяняющего вина. В той самой гостинице, где нежно глядя на неё влюблёнными глазами, он проникновенно напел слова танго: «Родная, пенится опять шампанское и никого на свете нету кроме нас».

Невинное заблуждение… На свете давным-давно есть она — дочь, рождённая хотя от тайной, но по-своему прекрасной их любви.

Уже зимой Елена Захаровна проходя по заснеженной дорожке знакомого парка, кленового листочка сердечком не увидела.

— Мой путь к тебе, твой путь ко мне позаметали метели, — сокрушалось незримое танго.

— Это совсем не означает, что навсегда исчезла любовь, — мысленно возразила женщина.

В очередной День рождения, отмеченный не особо радостным событием — выходом на пенсию, Елена Захаровна, не дожидаясь с работы мужа, приготовила винегрет и пригласила к столу сестру. Потом впервые, зато вполне удачно открыла бутылку «Шампанского», медленно разлив по трём бокалам пенящийся напиток. Пузырьки его торопливо лопались, освежая лицо мелкими брызгами.

— А кто третий? — недоумённо спросила сестра, на что Елена Захаровна поставила заветную пластинку с тем самым танго «Брызги шампанского».

Несколько горчило вино, обдавая приятным хмелем голову.

— Не забывай закусывать винегретом, сестрёнка, и будет нам счастье! — звонким колокольчиком рассмеялась именинница, выставляя на комод фотографии отца и матери, заправленные в общую позолочённую рамку.

— Опять с тобою мы вдвоём и нет разлук, — отчаянно пел взволнованный мужской голос.

 

© Наталья Михайлова

Полюбилось? Поделитесь с друзьями!

Вы прочли: «Отчаянные брызги шампанского»

Теперь послушайте, что говорят люди. Скажите и своё слово, коли желаете. Чем больше в мире точных слов, тем счастливее наше настоящее. То самое, в котором каждый миг рождается будущее.

Не видите формы комментариев? Значит, на этой странице Олег отключил форму.

Один отзыв

  1. Волнительный, душевный рассказ. Оставляет после себя послевкусие… Спасибо)

Отзовитесь!

Ваш email не публикуется. Желаете аватарку — разместите своё личико на Gravatar. Оно тотчас проявится здесь!

Отзывы премодерируются. Символом * помечены обязательные поля. Заполняя форму, вы соглашаетесь с тем, что владелец сайта узнает и сможет хранить ваши персональные данные: имя и электронный адрес, которые вы введёте, а также IP. Не согласны с политикой конфиденциальности «Счастья слова»? Не пишите сюда.

Чувакин Олег Анатольевич — автор рассказов, сказок, повестей, романов, эссе. Публиковался в журналах и альманахах: «Юность», «Литературная учёба», «Врата Сибири», «Полдень. XXI век» и других.

Номинант международного конкурса В. Крапивина (2006, Тюмень, диплом за книгу рассказов «Вторая премия»).

Лауреат конкурса «Литературная критика» (2009, Москва, первое место за статью «Талантам надо помогать»).

Победитель конкурса «Такая разная любовь» (2011, «Самиздат», первое место за рассказ «Чёрные снежинки, лиловые волосы»).

Лонг-листер конкурса «Книгуру» (2011, Москва, детская повесть «Котёнок с сиреневыми глазами»).

Призёр VII конкурса имени Короленко (2019, Санкт-Петербург, рассказ «Красный тоннель»).

Организатор литературных конкурсов на сайтах «Счастье слова» и «Люди и жизнь».

По его эссе «Выбора нет» выпускники российских школ пишут сочинения о счастье.

Олег Чувакин рекомендует начинающим писателям

Вы пишете романы и рассказы, но выходит незнамо что. Показываете друзьям — они хвалят, но вы понимаете: вам лгут.

Как распознать в себе писателя? Как понять, стоит ли мучить себя за письменным столом? Почему одни авторы творят жизнь, а другие словно полено строгают?

Вопрос этот формулируют по-разному, но суть его неизменна.

У Олега Чувакина есть ответ. Прочтите его книгу. Она бесплатна. Не надо подписываться на какие-то каналы, группы и курсы. Ничего не надо — только прочитать.

Сборник эссе «Мотив для писателя» Олег создавал три года. Двадцать эссе сами собою сложились в книгу, посвящённую единственной теме. Теме писательского пути. Пути своего — и чужого.

Коснитесь обложки.

— Олег, тут так много всего! Скажите коротко: что самое главное?

— Самое главное на главной странице.