Ноль целых семь десятых

Яблоня, в цвету, цветёт, белые цветки, школьные яблони, фото

Олег Чувакин
Олег Чувакин
Человек. Автор. Редактор. Пишет себе и людям

 

— Что — Таня? Ну что — Таня? — перебивает высокого, крепко сложенного Игоря хрупкая, изящная девушка с косами, ученица выпускного класса. Двумя пальчиками она сжимает веточку яблони и листочком водит себе по носу. Задрав голову, смотрит на круглый подбородок Игоря. — Приклеился ко мне, как сиамский близнец!

— Приклеился? — переспрашивает Игорь.

Сладковато пахнут отцветающие яблони, обещая плоды и лето. Радует слух весенний шум: на деревьях гомонят воробьи, в траве пищат трясогузки, автомобильный Ромео где-то за школой сигналит клаксоном Джульетте. В небе оставляет след реактивный самолёт. «Вот бы улететь на нём с Таней! Далеко-далеко! В Антарктиду, на станцию «Восток»!» Игорь воображает себя среди льдов, снегов и жуткого минуса, при котором замерзает бензин и его можно резать как масло. У него и фамилия подходящая: Холодов. Игорь бородат, с его геологической бороды свисают сосульки, рот от их тяжести не закрывается, и приходится окунать бороду в кипяток, который готовит на плитке Таня. Здорово! Одна беда: футболисты в Антарктиде не требуются, а в науках Игорь не силён. Вот ущучить голевую ситуацию и забросить мяч в авоську или выкатить под удар — тут он мастак. В последнем матче юниоров он сделал каре, команде достался кубок города, но Таню его достижение не впечатлило. Несправедливо это. Физрук Палыч называет его будущим знаменитым советским бомбардиром, тренер Николаич, случается, ставит в пример, хоть хвалить никого и не любит, а Танька то злится, то смеётся. Игорь рассматривает яблоню-дичок, с веток которой слетают увядшие лепестки, и цитирует авторитетные мнения Палыча и тренера.

— Тренер кладёт на меня надежды. — Игорь сдувает яблоневый лепесток с лацкана синего пиджака.

— Кладёт?

— Ну, ложит.

— Не «кладёт» и не «ложит», а «возлагает»! Это же идиома.

— Сама ты идиома. — Игорь не обижается. Ещё годика два, и он начнёт играть по-настоящему, по-взрослому, а там и в Москву вырвется, в «Спартак». На Кубке СССР покажет класс в дриблинге — закачаешься! Даже строгий Николаич после того каре сказал, что таких чётких нападающих давно не видел, что талант здесь природный. Только, говорит, пожёстче надо играть, сил побольше в атаки вкладывать. Тогда форварду такому цены вообще не будет, на всю страну, да что страну, на всю планету слава загремит. Или не загремит, а забурлит? А, не всё ли равно!..

— По Мадридам и Люксембургам всяким поездим, по мундиалям, — заканчивает Игорь мысль вслух.

— Не люблю я футбол! И тебя не люблю! — отвечает Таня сдавленным, каким-то придушенным голосом и сламывает ветку.

— Ну и что!

На днях мать объяснила Игорю про «стерпится — слюбится». Тоже, кажется, идиома. Главное — убедить Таню выйти за него, а там она привыкнет. И смеяться будет над собственной несговорчивостью.

— Как — что? Ты как слепой! Не замечаешь, что я маленькая для тебя? Что дышу тебе в живот?

Author picture
Не спешите заказать редактуру. Не швыряйтесь деньгами. Сначала покажите свой рассказ или отрывок романа

Кому показать рассказ или роман? Писателю! Проверьте свой литературный талант. Закажите детальный разбор рукописи или её фрагмента.

— Мне даже нравится!

— Нравится! Поразительный ты тип! Бетон! Дерево! — Таня нахлёстывает веткой обрисованное под чёрным передничком бедро. — Может, я другого люблю!

Игорь добродушно улыбается и изображает руками клещи, стискивающие девушку и не позволяющие ей ускользнуть куда-нибудь. Например, к загадочному любовному призраку.

— Кого? Вальку, что ли? — Игорь сжимает и разжимает пальцы в кулак и смотрит на ладонь, точно проверяет, не раздавил ли какую букашку. Валька — очкарик, падающий от порыва ветра, не человек, а складной стул… и имя-то женское!

— Дубина! — Таня краснеет, замахивается и стукает Игоря кулачком в просторную, как аэродром, грудь. На лице её чередуются злость, смятение и отчего-то испуг. Тонкие губы сжаты, взор горит досадой, глаза полны влаги.

Игорь почёсывает шею и недоумевает. Он и впрямь будто побывал в Антарктиде, но без Тани, а она тут времени даром не теряла.

— Ты что, серьёзно? Признаешься мне в любви к Вальке?

— Сила есть — ума не надо! Пещерный дурак! Эгоист! — Девушка поднимает с травы портфель.

Игорь глядит ей вслед. Видна полоска пробора на девичьем затылке. Блестят на солнце, покачиваясь, косы.

— Таня! — зовёт Игорь, но растерянно замолкает и опускает взгляд на побеленный ствол школьной яблони.

Как же так? Вчера она смеялась над ним, несущим чепуху на геометрии, смеялась так, что получила от математички замечание, но после уроков вдруг встала на цыпочки, прошептала ему в ухо: «Прости, я такая злая!» и поцеловала в щёку. И что-то сладкое зажглось в нём, заполыхало, да так, что он почувствовал себя тазом с горячим вареньем…

И сегодня нельзя было поверить в Танину любовь к Вальке и нельзя представить, как дальше без Тани жить. Здесь какой-то обман, нелепость — куда запутаннее мудрёных стереометрических теорем из учебника Погорелова.

Неужели вчера она его просто пожалела? А сама собиралась сказать про Вальку давно, но не решалась?

По асфальтовой дорожке, лучась весельем и строя грандиозные выпускные планы, идут одноклассники Сашка и Мишка. Они ведут под ручку разлюбезных одноклассниц Катю и Зину. Зина взглядывает на Игоря. Взглядывает жалостливо, почти как Таня после урока геометрии.

Он спешит покинуть постылый школьный двор.

— Нет, ну как она меня!.. — Игорь уходит в сторону, противоположную направлению, выбранному счастливыми одноклассниками. Чертыхается, разворачивается, возвращается, поднимает папку с учебниками, оставленную под берёзой, и снова шагает прочь. — И слепым, и поразительным, и бетоном! Пещерный человек, гамадрил, и вся теория Дарвина!.. Ну и хорошо, что дубина, и лучше! Неандертальцы и питекантропы за здорово живёшь своих мохнатых баб не отдавали! Ещё и деревом обозвала… Не знает, кого в футболе деревом-то дразнят!.. Эх! А я ведь за любимую девушку в огонь, воду и медные трубы! А Валька — что он? Что он скажет, когда к Таньке, например, привяжутся типы и субъекты? Предъявят намерения и замаринуют ему морду? Тоже мне, Маша и Витя против диких гитар!

От старых лип в аллее городского парка пахнет вином.

— Нет, питекантропам легче жилось! — Игорь переходит дорогу. — Взял камень покрупнее и вдарил! Эх! Правильно мне Николаич на том матче сказал! Ты, говорит, Игорь, вратаря жалеешь! Разве так по мячу бьют, вполсилы? Ты, говорит, не обижайся, ёлки-палки, но добрый ты, нежный — тьфу! В спорте побеждают хищники!

Игорь бредёт, понурив голову, и думает, что натура у него мягкая, какая-то бабья, и не Вальке, а ему мать с отцом должны были дать женское имя. Нет, он не хищник, не лев, он не из породы победителей. Одолевает Игоря кошмарная мысль, которая мучила его в щенячьем возрасте, лет в четырнадцать: он незаменимый игрок в защите, а в нападении он роковая ошибка.

— В живот дышу! — передразнивает он Таню. — Отговорка! Все девчонки мне так дышат! Где я найду девчонку под метр девяносто?

Он верит и не верит в расставание, в то, что пути его и Тани разбежались: сейчас верит, а спустя несколько секунд считает сцену под яблонями событием невероятным, невозможным, как посинение солнца или превращение луны в бублик…

Долго, до восьмого класса, его и Таню дразнили женихом и невестой. Всё потому, что Игорь никого из смехачей не трогал, только огрызался. Быть женихом ему нравилось. И он подозревал, что Тане нравилось быть невестой. Маме он так и говорил: Таня — моя невеста, в школе уж привыкли. Мама кивала и доставала школьный фотоальбом, где в прорези были вставлены старые портреты: её и будущего отца Игоря. На снимках мама была стройной миниатюрной крохой (она и сейчас маленькая и стройная), а будущий отец был рослым деревенским парнем, игравшим с пудовыми гирями, после восьмилетки переехавшим с семьёй в город, — и казалось, что эти двое не пара.

Кто-то тянет остановившегося Игоря за пуговки на рукаве.

— Эй, паря, будь космонавтом!

Снизу смотрит на него морщинистое лицо с багровым румянцем на обеих щеках. Голову укрывает засаленная кепка. К нижней губе присохла табачная крошка. Правое веко коротышки подпрыгивает от нервного тика. Игорю вспоминается выражение тренера. Идиома. Можно не сомневаться: краснолицый дядька тоже кладёт на него, Игоря, надежды.

— Чего вам?

— Я сух, как песок в Сахаре. Докинь рублишку до полноты коммунизма!

У Игоря что-то проворачивается в голове, какая-то медленная шестерёнка. Мысль смутная, у неё уже есть начало, но ещё нет конца. Пока мысль думается, Игорь лезет в карман брюк. Смотрит на деньги на широкой своей ладони. Рубль, трёшка, мелочь.

— В «Юбилейный» бормотуху завезли, — возбуждённо произносит дядька.

— Что?

— Чернила, говорю, в гастроном завезли. «Агдам». Дай рупь — спаси человека от жажды. Вижу, хороший ты паря. Не откажешь…

Глаза просящего слезятся.

Слёзы вдруг появляются и в глазах Игоря. Он говорит: «Солнце какое яркое, почти лето» и моргает. Дядька берёт бумажные деньги с его ладони, монетки оставляет. Игорь убирает монетки в карман.

Вместе они идут к «Юбилейному», гастроному, занимающему первый этаж пятиэтажного дома. Коротенький дядька взволнованно семенит спереди, Игорь вышагивает сзади, держа папку под мышкой. Дядька оборачивается, спрашивает на ходу:

— Отчего кислый такой? Двойку на экзамене получил?

— Не было у нас ещё экзаменов, в июне они…

— Значит, из-за девки пригорюнился.

Игорь отмалчивается.

— Из-за девки, — с убеждённостью повторяет дядька. И улыбается, показывая прокуренные жёлто-коричневые зубы. — Ноль целых семь десятых — самое оно, паря!

В магазин, за ту особую дверь, что ведёт в винный отдел, человек в кепке уходит один, а Игорю велит ждать с противоположной стороны дома, у подъезда. Его нет двадцать минут и полчаса. Наконец охотник за «чернилами» возвращается. Пиджак его сильно оттопырен с обеих сторон.

— Очередь собралась, паря, — немножко виноватым голосом говорит он. — Держи.

Он вытаскивает из внутреннего кармана пиджачишки одну бутылку, которая звякает, задевая за другую, и подаёт Игорю.

— Бери. Полегчает.

Он поправляет кепку и закуривает. На багровом лице его написана радость.

— Лекарство от любви. Регулярный приём спиртосодержащей жидкости доводит физиологический организм до полного душевного исцеления. — Дядька словно лекцию читает.

Мысль Игоря оканчивается. «Выпьем с горя!» — приходит ему на ум чей-то стих, не то Пушкина, не то Лермонтова. Кажется, Лермонтова, потому что дальше в стихе рассказывается о Пушкине:

 

Выпьем с горя!

Где же Пушкин?

Он наполнит

Мою кружку!

 

Игорь вжикает замочком папки, вынимает оттуда пару учебников и упрятывает в папку бутылку.

— Во, порядок. Как в библиотеке, — шутит мужичонка. — Ну, пойду я, побормочу с бутылочкой… Крепко ты меня выручил. На все девятнадцать оборотов-градусов. Счастья тебе, акселерат юный!

— Что такое любовь? — неожиданно для себя спрашивает Игорь.

Сухие губы собеседника распрямляются в строчку, улыбка исчезает. Отвечает он быстро, не задумавшись.

— Это, паря, когда бутылка не нужна.

 

По улицам плывут черёмухово-яблоневые ароматы. Желтеют цветочки на акациях. Воробьи-самцы на ветках берёз, задрав хвосты, орут и перепрыгивают через тарахтящих самок. Листочки берёз свежие, глянцевитые, ещё не обросшие городской пылью. Деловито бежит через тротуар трясогузка. На краю детской площадки, за потемневшим языческим божком, целуются парень и девушка, ровесники Игоря. Поодаль играют в войнушку детишки. Милующаяся пара их нисколько не стесняется. Девушка приподняла ножку и покачивает ею возле деревянных усищ истукана. А Игорю миловаться не с кем, он чувствует себя как бы плевком. Изменщица Танька усвистала к своему очкарику. Небось, сидят теперь оба на диване и тоже целуются!

— Эк нос-то повесил, пан спортсмен!.. Что в папке? — любопытничает со скамейки сосед-пенсионер.

— Гантели!

— Ишь ты!

Лифт, седьмой этаж, дверь, два поворота ключа.

Ветер, ворвавшийся на кухню из форточки, вздымает тюлевую шторку. Игорь вытаскивает из папки бутылку, ставит на кухонный стол. Закрывает форточку. Достаёт из холодильника венгерские яблоки, из ящика берёт нож. Намазать хлеб маслом, да с яблоками — это вкусно, это почти торт фруктовый. Бутылка на столе выглядит празднично. Игорь усмехается. «Ноль целых семь десятых… Лекарство от любви». На душе у Игоря, однако, пусто. Он злится не на Таньку и Вальку, а на себя. Не будь он таким тюфяком, не позволил бы девушке уйти!

Пить на кухне ему не хочется. Будет казаться, что где-то рядом родители: мамка здесь вечно готовит, отец здесь вечно курит. А лечиться следует одному.

— У меня вам не день рождения, — бормочет Игорь.

Прихватив брошенные в прихожей учебники и папку, он проходит в свою комнату. Учебники кидает на стол, папку опускает на пол у ножек стола. Развязывает и стаскивает с шеи галстук, вешает в шкаф школьную форму, переодевается в чистую рубашку, натягивает трико.

Пить тут, за письменным столом? За тем, где он учил уроки, мечтая о Тане и путая биссектрисы с медианами, а катеты с гипотенузами? В комнате, где вон на полке стоит её фотография? Тоска смертная! Игорь заглядывает в ванную. Может, набрать воды, взять бутылку и предаться, как выражается военрук, американскому образу жизни? Нет, пить самому с собой голым кажется Игорю неприличным.

Он заходит в родительскую спальню. Взгляд его падает на открытую внутреннюю дверь лоджии, выступающую за портьеру. То, что нужно. На свежем воздухе. Пикник на балконе!

Отодвинув штору, Игорь открывает вторую балконную дверь. Майское солнышко согревает грудь. Он ставит бутылку на обшарпанный табурет — вполне сойдёт за стол. Приносит на лоджию пару венгерских яблок и большой кусок пшеничного хлеба с маслом, затем нож и гранёный стакан. Натюрморт выглядит аппетитно, но тоски с сердца не снимает. «Ты ведь ещё не выпил», — объясняет себе Игорь и закрывает дверь на шпингалет, чтобы не образовался сквозняк.

На залитой солнцем застеклённой лоджии Игорь распахивает пошире форточку и усаживается по-турецки на узкую ковровую дорожку, укрывающую бетонные плитки. Неумело открывает вино, поддевая остриём ножа пластмассовую пробку, нарезая её лепестками. «Азербайджанское вино. Агдам. Портвейн белый. Спирт 19 об. %. Сахар 8%. Вместимость 0,7 л», — читает на этикетке.

На детской площадке внизу смеются и орут дети. Они кричат: «Бах-бах-бах, та-та-та!» Игорь поднимается, смотрит на них через стекло, прищурившись от солнечных лучей. Мальчишки, вооружённые кто игрушечным пистолетом, кто сучком, увлечённо воюют, перебегая от веранды к избушке на курьих ножках.

— Гошка и Вадька убиты! — вопит один из них, тыкая в «фашистов» (а может, в «белогвардейцев») огромным револьвером. — Я вас за Бабой-Ягой уложил! А Серёга вообще давно сдох! Кому сказано: мёртвым — лежать? Хочешь ожить — плати! Три фанта!

Вот он, хищник и победитель! Игорь воображает пацанёнка в роли футболиста. Нападающего. Центрального форварда, бегущего по полю с револьвером, лупящего мячом по кислой рожице голкипера, сшибающего вратаря будто полено!.. Такому тренер не скажет о мягкости игры. От такого девчонка не уйдёт к другому. К очкарику!

Ногам на бетонных плитках становится холодно. Не хватало ещё простудиться из-за Таньки! Игорь идёт в прихожую за кроссовками и снова закрывается на балконе.

Бульк-бульк. Стакан наполняется портвейном. Игорь устраивается на ковре и пьёт вино как сок. Глоток за глотком. Выпивает почти весь стакан.

— Кхе! — По щекам катятся слёзы. Игорь надкусывает мягковатое, с впадинками яблоко и допивает из стакана. Сладковатый вкус портвейна ему нравится, нравится и то, как терпкая жидкость обжигает пищевод и согревает желудок. И почему раньше он избегал подобных виноградных напитков? Сколько раз у физрука в его комнатушке засекал бутылку! Правда, не портвейна, а обыкновенной водки. А тренер Николаич однажды в клуб совсем пьяный пришёл. Почти приполз. Когда сын у него родился. Одноклассники тоже, случалось, выпивали. На днях рождения или в походах. А Игорь так и не попробовал. Может, потому, что Таня не пила. «Спортом занимаешься? — как-то на перемене подначил его несерьёзный Сашка. — Одобряю! Вот и освой популярный вид — литробол! В чемпионы пробьёшься!» И тут Игорь поймал неприязненный Танин взгляд. Взгляд мог означать что угодно: например, «только попробуй хоть глоток сделать» или «ты ещё и алкоголик».

Танька и её очкарик Валька вина не пьют. Ну, насчёт очкарика, правда, уверенности стопроцентной нет: тот после восьмого класса из школы ушёл, в гаражах механиком работает, Игорь нечасто его видит. Скорее всего, не пьёт. Валька помешан на технике, весь в неё уходит, может и велик починить, и «Жигуль», глаза у него горят, как у какого-нибудь фанатика или робота. Таким бутылка ни к чему. А Таня точно не пьёт. Один раз только шампанское попробовала — сказала, кислятина мерзкая, пузыри из глаз. И вот у Вальки такая Танька. У него есть Танька. Мысли Игоря путаются, цепляются одна за другую и тут же отваливаются одна от другой, и опять цепляются, смешиваются и летят куда-то все вместе. Словно молекулы химические. Или нет, атомы. Этот процесс вроде бы диффузией называется. Или инфузорией. Вальке пить ни к чему, потому что у него есть Танька. Как там дядька у гастронома сказал? Бутылка не нужна, вот как.

В голове шумит. К ушам будто приставили по морской раковине. Игорь возбуждён, полон энергии и негодования, ему нужно говорить. Он пользуется огрызком яблока как микрофоном:

— Вчера я, сегодня Валька, а завтра она с Сашкой или Мишкой пойдёт! Каким словом такое неприличное поведение называется, а? Я же, положим, к Ленке Савицкой не клеюсь! Ленка-то не прочь! На дачу звала! Честная девчонка! А я чепуху ей сморозил!.. А близняшки Аня и Ася? Да помани только пальчиком! Обеих! Было б три, значит, и трёх! И Зинку на закуску! Зинка — славная, добрая!

Допивая второй стакан и доедая бутерброд, Игорь с удивлением обнаруживает, что его десятый «Б» полон девчонок. Высоких и низких, красивых и не очень, стройных и толстых, тех, кто на него поглядывает, и тех, кто поглядывает на Сашку или Мишку. На фоне класса Таня теряет свою прелесть, и не только прелесть, но и очертания. Есть у неё ямочка на подбородке или нет? Какие у неё глаза: карие, серые, голубые? Нос прямой, с горбинкой или туфелькой? Поразительная штука — вино!

Игорь снова наливает, а потом любуется полным стаканом на табурете. Майское солнышко ныряет в буроватую жидкость. По вину будто расходятся круги. Портвейн напоминает Игорю знакомые глаза. Карие, значит.

Он встаёт и хватается за узенький подоконник. Его качает. Это приятно… Берёзы и тополя внизу, детская горка и избушка на курьих ножках катятся куда-то, словно кто-то наклонил линию горизонта. Прохожие идут, косо перебирая ножками, под углом, их будто втягивает куда-то. Детишки смешно перебирают конечностями, как бы подражая четвероногим. Мысли Игоря текут вяло, желеобразно… Солнечные лучи жарки, назойливы…

Если Таня вернётся к нему, Игорь её простит. Он не мастак юлить и притворяться. Да только она не вернётся! Он ей не пара: он очень высокий, чересчур сильный и вдобавок глупый. Она выйдет замуж за Вальку, а Игорь, отвергнутый, будет мучительно страдать и пить вино на балконе. Таня ничего не узнает про его страдания, потому что она не верит в то, что он способен страдать, а ещё потому, что он виду не подаст.

Нос у Игоря свербит от великодушия. Он приканчивает портвейн из горлышка, не ощущая крепости, и жуёт яблоко. Игорь проголодался и слопал бы целую кастрюлю роскошного маминого борща и штук сорок толстых, сытных котлет, политых острым кетчупом, под молодой зелёный лучок… Он толкает дверь лоджии, отчего край шторы приподнимается.

Белёный потолок, обои на стенах, полированная «стенка» (два шкафа и сервант с посудой), застланная кровать, широкое кресло в самодельной бархатной обивке и телевизор «Рубин» на тумбе кошачьими спинами изгибаются ему навстречу. Прихожая наклоняется, как параллелограмм из учебника Погорелова. Квартира кажется Игорю скользкой. Не будь он в кроссовках, он бы упал.

Добравшись до кухни, Игорь открывает навесной шкаф. Руки кажутся чужими и непослушными. Суповая тарелка выскальзывает из пальцев и разбивается о пол.

— Я тебя склею, — виновато говорит Игорь. — Нет, это не склеишь!

Он отказывается от идеи есть суп из тарелки. Жить надо проще. Из холодильника Игорь вынимает кастрюлю и ставит её на конфорку электроплиты. Эта операция завершается без приключений. Передвигаясь по кухне, Игорь старается не наступать на осколки. Отчего вино так быстро кончилось? Дядька в кепке говорил, что ноль семь — самое оно. А ощущение такое, будто всё только начинается. Теперь Игорь понимает, почему товарищи, которые садятся за стол, обычно бегают по гастрономам за добавкой. Да и что такое тот дядька против него, Игоря? Что для мелкого дядьки самое оно, то для выносливого форварда — пустяк!

Мысли Игоря сворачивают на Вальку. Валька ещё мельче дядьки. Такого и лупить-то стыдно. И всё же надо бы проучить пацана, дать ему пару-тройку затрещин и объяснить, что Таня не его, а его. То есть моя, поправляет себя Игорь. И мы едем в Антарктиду. То есть летим. Нет, лучше в Мадрид. В Испании тепло. То есть жарко.

Широкими ладонями Игорь сгребает с пола фарфоровые осколки и складывает их на развёрнутую газету «Советский спорт». Из пораненной ладони течёт кровь, Игорь унимает её полотенцем. Совсем не больно.

Не решаясь взять нож, он отламывает хлеб от буханки здоровой рукой. Что делать с разбитой тарелкой?

Игорь покрепче обматывает руку белым полотенцем, прижимает полотенце мизинцем, подворачивает с краёв газету с осколками и выходит на лестничную площадку. Откуда-то снизу, этажа со второго или третьего, доносятся первые аккорды грустно-весёлой песенки «Белый теплоход». Наверное, передают концерт по заявкам радиослушателей. Ансамбль «Синяя птица» Игорю нравится. Когда-то, в сопливом детстве, он мечтал стать музыкантом — хотел играть на аккордеоне. Однако тётка в музыкальной школе сказала с противной улыбкой, что ему медведь на ухо наступил, а пальцы его больше для топора подходят, нежели для музыкального инструмента. Будь он музыкантом, Таня, пожалуй, всё-таки полюбила бы его. Музыку она любит, факт. У неё дома всякие пластинки есть, даже французская пластинка Мирей Матье.

Начинается куплет. Игорь подпевает «Синей птице» в соседней тональности.

 

Я засмотрелся на тебя,

Ты шла по палубе в молчанье…

 

— Я бы водил тебя по палубам и ресторанам, — шепчет он, поднимаясь по лестничному маршу к мусоропроводу. — И мороженым бы угощал, и «Агдамом».

Крупный осколок выскальзывает из газеты, падает на ступени, раскалывается надвое. Игорь говорит осколку как живому существу:

— Да пошёл ты!..

Выбросив газету с битым фарфором в мусоропровод, он возвращается в квартиру.

— Где-то у отца был спирт! — Игорь шарится в угловом кухонном шкафчике, орудуя одной рукой. — Зачем ему чистый спирт? Это слишком крепко! И сигарет в пачке слишком много!

Сбегав на балкон за стаканом, сладковато пахнущим портвейном, Игорь льёт туда медицинский спирт и разбавляет его водой, отчего стакан делается тёплым. Наверное, вступает в силу какой-нибудь закон физики или химии, ускоряющий частицы. Броуновское движение? Вроде бы оно. Скоро экзамены выпускные, а у него сплошной май в голове! Билеты надо зубрить. А, всё равно учителя трояки выведут! Игорь уносит стакан на балкон и тащит туда же кастрюлю с разогретым борщом. И ещё один рейс на кухню, за парочкой сигарет и спичками. Покрасневшее полотенце он оставляет на столе: кровь больше не течёт. Надо будет замочить полотенце.

Пить самодельную водку противно, но Игорь мужественно пьёт. Закусывает куском мяса из супа. Он ест из кастрюли борщ, глядит на порезанную руку в засохшей крови и ощущает себя раненым. В мозгах шумит сильнее, но Игорь считает, что и после спирта градуса недостаточно. Забыться — вот то слово, что употребляют люди… люди… люди, которые что-то топят. Топят в вине. Что топят? Не что, а кого. Разных Танек топят!

Если покурить, то градус вдарит шибче. Так говорит Сашка. Игорь плотно затворяет дверь, чтоб дымом не воняло в квартире, ложится, выпрямляет с удовольствием тело на коврике, чиркает спичкой и как следует затягивается. Сигарета «Космос» шипит и укорачивается. В лёгкие падают кувалды.

— Гы! Гы-ы-ых! — Стоя на коленях, Игорь машет руками, стараясь избавиться от тошнотворного табачного дыма; из глаз льют потоки, водопады слёз. — Я же не курю! — хрипит он. — И не пью!

Что было дальше, Игорь помнит плохо. Пустая винная бутылка у ноги на полу, табурет, стакан, кастрюля, огрызки яблок, а наверху — щербатая балконная плита. Игорь вроде бы лежит. Причудливые облака в небе голубом свободно принимают формы знакомых людей и предметов. Одно облако складывается в Танин профиль с косами, второе напоминает голову дядьки в кепке, что говорил о любви и коммунизме, а третье, змеистое, недоделанное, есть Валька. Кажется, при коммунизме жёны станут общими, и тогда-то уж Таньке не ускользнуть. Вальке придётся делиться. Наверное, Валька возражать не будет. Игорь тоже кем-нибудь с ним поделится. Зинкой, к примеру, или близняшками Аней и Асей.

Солнце прячется за высотным домом. Небо линяет, переворачивается, скручивается синей спиралью. Балкон кружится, вертится вокруг неведомой оси и ухает в воздушные ямы, точно ковёр-самолёт.

Шевелятся пересохшие от спирта губы. Небо темнеет и отодвигается куда-то. Балконная плита наклоняется и принимает вертикальное положение, превращаясь в высоченную стену, уходящую в жуткое чёрно-серое небо. Игорю надо лезть на эту стену, карабкаться выше и выше, потом, добравшись до верха, спускаться и лезть на следующую стену, и так далее, пока он не преодолеет все стены, возведённые между ним и Таней. Ему твёрдо известно, что он не мямля какой-нибудь, а настоящий питекантроп!

 

В милицию отец Игоря, Вячеслав Павлович Холодов, звонит около полуночи. До этого он контактировал с классной руководительницей 10-го «Б», с футбольным тренером Александром Николаевичем Гудковым, звонил одноклассникам сына, а к иным и ходил, за неимением у тех телефонов. Побывал он и дома у Валентина — щупленького паренька, к которому неравнодушна одноклассница Игоря Таня. К Вале она отвела Вячеслава Павловича сама. Маленькая такая девушка, кнопочка. Вячеславу Павловичу нравился такой тип женщин, и он прекрасно сына понимал. Правда, все эти школьные драмы, усыпанные, будто розы шипами, словечками вроде «никогда» и «навсегда», казались ему смешными и театральными. Много ли Игорь видел девчонок? На тренировках сплошь парни, а в школе лица одни и те же. Нельзя себя ограничивать, замыкать искусственно. Природа нацелена на разнообразие. У парня вся жизнь впереди. В институт поступит, найдёт другую кнопочку. Сам Вячеслав Павлович в юности перебрал штук восемь или десять разных кнопочек, малявок и козявок. Впрочем, встретив будущую маму Игоря, втюрившись по уши, он забыл обо всех прочих девушках. Он не знал бы, как жить дальше, коли б она ему отказала. Но она не отказала. Собственно, видному с молодости Вячеславу девчонки вообще не отказывали. Выискалась же какая-то, отказавшая его сыну! «Не представляю, куда подевался Игорь и откуда взялась кровь на полотенце, — шмыгая носом, сыпала бесполезными словами Таня. — А вдруг он поцапался с Валей? Явился к нему в гаражи, и они подрались? Я боялась этого, — призналась она. — Мы же расстались сегодня. Навсегда, понимаете? Но ведь ваш сын вообще парень спокойный, добрый?» Этакий полувопрос-полуутверждение. Вячеслав Павлович подумал, что сын весь в мать, и сказал твёрдо: «Ни на кого до сих пор не кидался». Когда же Вячеслав Павлович увидел Вальку (прежде встречаться с ним не доводилось), то понял: этот юноша тоже не из тех, кто кидается на кого-то, но по иной причине — силёнок не хватит. Игорь такому косточки как карандаши переломает. Валентин сказал, что Игоря он давненько не встречал. «Считайте, с месяц уж его не видел, — прикинул механик. — Я ж всё в гаражах. Я и обедаю там». Месяц не месяц, но алиби у механика железное. Весь день, пока не стемнело, паренёк проторчал в гаражном кооперативе: «Победу» одному ветерану срочно починял.

В присутствии этого специалиста по моторам девчонка-кнопочка пускается реветь. Бабских слёз Вячеслав Павлович не выносит. Семнадцатилетний механик, шевеля густыми брежневскими бровями и скребя нечистым ногтем висок, неумело подружку утешает, не решаясь обнять или прижать к себе. И неожиданно заявляет, что ему следовало бы подставить Игорю лицо для снятия стресса, это было бы честно, благородно и даже разумно, это был бы выход из ситуации. «Псих», — ставит мысленно диагноз Вячеслав Павлович. Таня всхлипывает, обзывает своего механика глупым мальчишкой, а потом обзывает глупым мальчишкой Игоря и замолкает. Вячеслав Павлович ощущает себя лишним и понимает: идти больше не к кому, надо топать восвояси.

Улицы темны, но Вячеслав Павлович предусмотрительно припас фонарик. Возле трансформаторной будки луч света выхватывает стайку хихикающих подростков с сигаретками, скользит по их лицам. Лет семнадцати, шестнадцати, четыре парня, две девчонки. Игоря среди них нет.

— Батя, ослепить нас решил? — раздаётся недовольный голос.

— Ну извини, — отвечает Вячеслав Павлович. — Сына не могу найти.

— Игорёху, что ли? — спрашивает другой голос.

Вячеслав Павлович останавливается. Луч фонарика упирается в асфальт.

— Да.

— Нет, не видал его сегодня.

— И я не видел, — говорит ещё один парень.

Явившаяся было надежда на новости гаснет, как фонарик.

Вячеслав Павлович выкуривает у подъезда сигарету, сороковую или пятидесятую за день. Ноет сердце. Сквозь табачный дым пробивается душный аромат сирени. Осыпавшиеся яблоневые лепестки на тротуаре ветерком сдувает к бордюрам.

Дома Вячеслав Павлович садится в прихожей на стул и снимает трубку телефона.

— Что мы имеем? Ничего! — подытоживает он, не набирая номера. — Кровь на полотенце. Обуви его нет в прихожей. Кроссовок. Значит, ушёл. Но когда и куда? Никто не видел. Не реви, — приказывает он супруге, Лидии Андреевне, вздумавшей было пустить слёзы. Та пьёт таблетку, про которую говорит, что она «от головы», и стучит зубами о край стакана.

Вячеслав Павлович набирает «01», недолго говорит, слушает, отвечает «да», опускает трубку. Затем, подглядывая в телефонный справочник, обзванивает три городские больницы и областную, оба морга и даже районные вытрезвители. Во всех этих местах человека, похожего на Игоря, по-видимому, нет и не было. «Скорая» его не увозила, в больницы он не обращался, в морге с биркой на ноге не лежит недвижно. Вячеслав Павлович задумывается.

— Что? Что? — не в силах дождаться, спрашивает жена.

— Понятно, что. Нет его нигде.

— Точно?

Она вздыхает прерывисто.

— Не вздыхай, — говорит Вячеслав Павлович.

— Что же мне, не дышать?

Не ответив жене, Вячеслав Павлович смотрит на наручные часы, думает, что через пять минут наступит завтра, и накручивает на телефонном диске нолик, потом двойку.

Лидия Андреевна с напряженьем слушает разговор. Точнее, слушает реплики мужа: от ответов дежурного милиционера с той стороны провода ей мало что слышно.

Муж коротко, так, как он умеет, пересказывает события: обнаружение окровавленного полотенца, разговоры с учителями и тренером, поход по одноклассникам, наконец, звонки в больницы и морги. Потом диктует по буквам свои фамилию, имя, отчество, называет номер телефона и адрес.

— Нет, насчёт сына никто не звонил… Я вас понял… Хорошо.

Вячеслав Павлович кладёт трубку на рычаг.

— Он ушёл, не желая умирать дома! — причитает Лидия Андреевна. — Вскрыл вены и ушёл в лес!

Предположение это имеет множество изъянов, но Вячеслав Павлович не возражает. Его гнетёт не столько исчезновение сына, сколько невозможность действий. Он не знает, за что зацепиться, куда идти или ехать, с кого снимать шкуру. Осталась последняя надежда — на милицию.

Милиция приезжает ближе к трём ночи. До этого времени Вячеслав Павлович то сидел в кресле у телефона, перелистывая телефонную книгу и свою записную книжку, то стоял у кухонного окна с сигаретой и чашкой кофе, глядя вниз, дожидаясь милицейского «уазика» и решительно не зная, что делать. Дверь прибывшим милиционерам открывает жена.

Накопившееся страдание Лидии Андреевны, которое до сих пор умело сдерживалось супругом, при виде троих милиционеров, столпившихся на пороге, прорывается наружу, лопается, как мешок с крупой. Она сыплет слова, как пшено, укладывая абзацы в секунды. Из скорострельной речи женщины милиционеры должны уяснить примерно следующее: дотошный муж её обошёл полгорода, поставил на уши школу и футбольный клуб, а также гаражный кооператив, а механика и его любовницу допросил лично, но ничего, ноль результатов, сына никто не видел, мальчик исчез, будто его забрали инопланетяне на космической тарелке, сперва выкачавшие из его организма литры крови на анализы…

Женский монолог люди в форме вежливо пресекают.

— Не шумите, пожалуйста, гражданка, — останавливает Лидию Андреевну милиционер, стоящий спереди, главный из троих, начальник. Он представляется: — Капитан милиции Тарасенко. Оперуполномоченный.

Милиционеры начинают ходить по квартире. Лидия Андреевна с ужасом замечает, что они не разулись и подошв не вытерли.

— Так, здесь кухня… — Сложенным в крючок пальцем капитан манит за собою Лидию Андреевну. Подчинённые его топчутся в коридоре. Вячеслав Павлович стоит молча у кухонного подоконника, спиной к окну. — Полотенце… Кто брал в руки, кроме вас?.. Вы, значит, не брали… Славно, славно… Пол не мыли? Славно, славно… Так, где комната пропавшего? Вашего сына комната где, спрашиваю?.. — Всей толпою идут в комнату Игоря. — Свет зажгите, пожалуйста. Вот и славно… Успокойтесь, не надо так волноваться. В моргах нет, значит, жив. Вероятность велика. А раз жив, значит, найдём. — Нижняя губа у этого Шерлока Холмса пухлая, как у ребёнка. — Сейчас добудем понятых. Соседи спят — придётся будить.

— Зачем — комната? Зачем — понятых? — с недоумением спрашивает Лидия Андреевна.

— Так положено. Вы не возражайте, вы содействуйте. Осмотрим помещение, возьмём от вас объяснение, а там приступим к розыскным мероприятиям.

Лидия Андреевна кивает и наблюдает за тем, как оперуполномоченный отсылает обоих своих помощников за дверь: добывать по квартирам понятых. Её Игоря, думает она, будут искать по всему городу. А может, по всей области. Или стране. Или за рубежом — в какой-нибудь капстране. Тренер недаром говорит, что Игорь классный футболист. Этот, как его, атакующий. Вперёдсмотрящий. Нет, кажется, как-то не так. И вот является перед Игорем какой-нибудь квадратный тип в чёрном или полосатом костюме и предлагает ему пинать мяч за валюту. Там, за границей, пинать. Играть против советских футболистов! Забивать голы в советские ворота. Игорь, конечно, возмущается… А дальше… Лидия Андреевна не смогла представить, что происходит дальше. Эта кровь на полотенце… А что, если её Игорь убил американского шпиона, агента ЦРУ? А что, если…

В присутствии двоих понятых, пенсионера Егора Даниловича, на удивление бодрого в этот час, и заспанного инженера Аркадия Борисовича, милиционеры осматривают кухню, обследуют туалет, где заглядывают в унитазный бачок, и ванную комнату, где интересуются острыми бритвенными принадлежностями и спрашивают, не обнаруживалось ли тут крови. «Не обнаруживалось», — отвечает Лидия Андреевна, и капитан Тарасенко произносит очередное своё «славно, славно». В спальню Вячеслава Павловича и Лидии Андреевны милицейские чины заглядывают мельком. В Игоревой комнате Лидию Андреевну осеняет новая идея. Она считает, что милиции следовало бы привезти сюда собаку-ищейку.

— Ни собак, ни кинологов в нашем отделении нет. Не предусмотрены по штату. — Капитан открывает платяной шкаф. — Загляните-ка лучше сюда. Одежда вашего сына?.. Всё ли на месте? Нет ли оснований предположить, что пропавший собрал вещи и удрал из дому?

От таких вопросов Лидию Андреевну снова одолевают слёзы. Плача, она перебирает куртки, пальто, свитера; встав на стул, перекладывает рубашки, футболки и шорты в верхнем отделении шкафа. Школьный костюм и футбольная форма тоже здесь.

— Рубашки одной нет. Трико нет. Может, ещё какой мелочи… Но не похоже, чтобы кто-то чемодан собирал, — докладывает она оперуполномоченному.

— Кроссовок его нет, — вставляет Вячеслав Павлович.

— Я понимаю, что ваш сын не дома, — с лёгким раздражением отвечает капитан.

Милиционеры тем временем шарят в ящиках письменного стола Игоря, снимают книги с полки, переворачивают страницы. Один из подчинённых оперуполномоченного раскрывает диван и вынимает оттуда старый матрац, подушку без наволочки, свёрнутое шерстяное одеяло. Опускается на карачки и засовывает голову в опустевшее нутро дивана. Что он рассчитывает там найти? Мёртвое тело? Лидия Андреевна вздрагивает. По виску её ползёт капля пота.

Оперуполномоченный рассматривает фотографию на книжной полке.

— Любовница механика, — говорит Лидия Андреевна.

— На вид обыкновенная школьница.

— Одноклассница Игоря, — опять вставляет Вячеслав Павлович. — Подруга его. Расстались они. Днём. Механик — пацан, Валентин. Бывший одноклассник. Таня теперь с ним.

— Её я вызову, — обещает офицер. — Может стать зацепкой в деле.

— Был я у неё, — с безнадежностью в голосе говорит Вячеслав Павлович. — И у Валентина был.

— Посмотрим, — неопределённо говорит капитан и берёт с полки какой-то ключ. На вид — ключ от висячего замка, явно не от квартирного.

— Это от чего такой ключ?

— От дачного домика, — отвечает Вячеслав Павлович. — У Игоря свой ключ.

— Могу я сказать?

Лица толпы, собравшейся в комнате, дружно оборачиваются. У дверного косяка, ёрзая на табуретке, тянет руку, как пионер на уроке, понятой, старичок Егор Данилович. За ним стоит, зевая, второй понятой, инженер с недовольным лицом. Бодрый старичок с блестящими глазами — полная противоположность этому унылому типу. Капитан молча кивает.

— Я, между прочим, видел вашего Игоря сегодня. Пардон, уже вчера. После школы, когда он домой топал. У него было с собой кое-что. В ней вон. — Сухонький палец пенсионера указывает на школьную папку из кожзаменителя, лежащую у ножек письменного стола. — Большое было. Выпирало.

— Почему молчали-то, Егор Данилович?! — Лидия Андреевна срывается на крик.

— И что же там было? — невозмутимо спрашивает оперуполномоченный.

— Бомба, — отвечает старик, уставившись в милицейские глаза.

— Вот так поворот! — Оперуполномоченный ждёт.

— Я ведь спросил у него. А он увильнул. Соврал! Я враньё-то нутром чую. Гантели, говорит, несу. Кто ж гантели в папке-то таскает, скажите на милость? Эвона, папку как распёрло! Учебники-то он в руке нёс. Бомба это, граждане, бомба!

— Неужели Татьяну взорвать хотел?

— Татьяна — это для отвода глаз, — без колебаний заявляет Егор Данилович. — На самом деле мальчишка спутался с кем-то. Не исключаю, что с агентами влияния. Или непосредственно с ЦРУ.

Лидия Андреевна подпрыгивает на тридцать два сантиметра, на мгновенье достигая роста своего мужа. Пятки под приземлившимися тапочками гулко ударяют по паркету.

— И сбивает теперь след, — развивает гипотезу пенсионер. — По инструкции. Научен! Вы вот какую-то девку гаражную собираетесь допрашивать, а парень смеётся и мину где-то закладывает. Может, штуковина тикает уже. Он же спортсмен, ездит везде. Чемпионаты всякие, встречи товарищеские. Заложит бомбу в футбольном мяче — и стадион взорвёт. Или обком. У нас ведь спортсменов везде пускают. Молодым везде у нас дорога…

— Данилыч, кончай чушь пороть! — прерывает его хмурый инженер. — Тебе бы романы детективные сочинять! Э-э… Товарищ капитан, раз вы ничего не нашли, может, отпустите меня?

— Я-то как раз нашёл! — Старик вскакивает со стула. — На лестнице приметил. Как о Татьяне этой сейчас заговорили, я сразу смекнул: нечисто дело. Картинка у меня сложилась. Вот тут. — Он постучал пальцем по темени. — Пойдёмте-ка!

На лестничном марше, тускло освещаемом с площадки маломощной лампочкой, белеют два фарфоровых осколка. На одном из осколков засохла кровь.

— Ой! — вскрикивает Лидия Андреевна. Вскрик её разносится по этажам.

— Не трогать! — приказывает капитан. — Бологоев, принеси пакет и перчатки.

— Это для самодельной бомбы, — поясняет Данилыч. — Осколки. Не исключаю, что бомбу элемент припрятал наверху. На крыше. Или на техническом этаже.

— Не смейте обзывать моего сына элементом! — кричит Лидия Андреевна. — Старикашка!

— Уймитесь, гражданка! — велит ей оперуполномоченный, на глазах которого понятой переквалифицировался в свидетеля.

Вячеслав Павлович потирает сердце. Немного кружится голова. «Перекурил, наверное. Почти три пачки за день высосал. Бросать надо, бросать. Вот отыщется сын, и брошу», — решает он.

— Игорь не способен, — говорит Вячеслав Павлович. — На подрыв устоев и предательство Родины. И что за осколки? Осколки из металла делают. Не из фарфора.

— Вам что-то известно об этом? — Капитан милиции пристально смотрит в лицо Вячеславу Павловичу. — Откуда? Может, знаете, что носит сын в папке?

— Учебники. — Вячеслав Павлович пожимает плечами.

— А по-английски ваш Игорь говорит? — лезет с вопросом Данилыч.

— Мне страшно, — говорит Вячеславу Павловичу жена и прижимается к нему.

Выясняется, что на крышу дома подняться нельзя. На люке висит замок. Стальная дверца техэтажа, выкрашенная в зловещий чёрный цвет, тоже заперта на висячий замок.

— Тю! — присвистывает старик. — Плёвое дело — ключик подобрать!

— Где тут контора? — перебивает его оперуполномоченный. — Ключи у кого?

— Первый подъезд, товарищ капитан, — отвечает пенсионер. — Ключи в лифтёрной. У Петровны. Сама она живёт…

— Отец, дуй за ключами, Бологоев тебя доставит.

— Слушаюсь!

Получив ключи, тройка милиционеров обшаривает с фонариками крышу девятиэтажного дома. Один фонарик позаимствован у Вячеслава Павловича. Не найдя на крыше ничего подозрительного, сыщики спускаются через люк обратно на верхнюю площадку и затем поднимаются по коротенькой лесенке на техэтаж. Там нет электричества, а есть только узенькие окошки без стёкол. Ночью они без пользы. Согнувшись под низеньким потолком, милиционеры рыщут надо всем домом битый час, но ничего, кроме пары дохлых голубей, не находят. Вылезают в песке и опилках. Со складки капитанского кителя скатывается камешек керамзита.

— Умеют антисоветчики товар свой прятать, — со вздохом подводит итог Данилыч, не пожелавший идти спать. — Раскопки там надо производить, на этаже-то этом. Днём. С фонариками ничего вы не найдёте. Кто знает, что там эти агенты закапывают! Не исключаю, что и трупы.

Капитан милиции думает послать надоедливого старикана куда подальше, но при взгляде на лицо Данилыча его вдруг осеняет. Вернувшись в квартиру, оперуполномоченный проходит в комнату пропавшего футболиста и сличает ключи: от технического этажа, выданный Петровной, и дачный с полки. Поднявшись до дверцы, ведущей на техэтаж, он пробует дачный ключ. Тот входит в замочную скважину как в родную.

 

В 5:10 утра, записав со слов Вячеслава Павловича объяснение на бланке, капитан Тарасенко и его люди покидают квартиру Холодовых, забрав с собою осколки и окровавленное полотенце. Оперуполномоченный не понимает, как ему писать отчёт, и подумывает, что дело это находится в компетенции КГБ.

В 5:11 родители Игоря входят в спальню и садятся на кровать. Постель никто не расстилал. Двое сидят и молчат. Света не зажигают, точно боятся что-то увидеть. Вячеслав Павлович не представляет, как бомбу можно изготовить из фарфора. Какие-то бомбы-копилки воображаются ему… В мозгу же Лидии Андреевны вертятся разные сцены, в которых её сильный сын побеждает целый отряд цээрушников, а потом умирает от ран, а она, мать героя, получает из рук товарища Андропова посмертный орден. Светает.

В 5:21 открывается балконная дверь, вздымается портьера. За нею будто притаилось крупногабаритное привидение. Выбравшись из-за шторы, в спальне объявляется страшная, дикая фигура. В ней просматривается нечто первобытное, несмотря на трико и кроссовки. Фигура шатается. Лидия Андреевна глухо вскрикивает и замирает, вскинув руки к лицу. Прекрасные её чёрные волосы словно мукой осыпает. Вячеслав Павлович рассматривает на рубахе сына прожжённую дыру, выдавливает сквозь зубы: «Всё-таки бомба», хватается за грудь и распахивает рот, думая с удивлением, что в комнате кончился воздух.

Ноги Игоря заплетаются, подкашиваются, это не ноги футболиста, а чёрт знает что. Игорь опускается на ковёр. В голове его работает строительный кран, в животе вращается бетономешалка, под закрытыми веками сияют протуберанцы. Он где-то в космосе, на орбитальной стройке. Язык его обретает углы, жажда мучительна, но сил утолить её нет.

Лидии Андреевне хватает одной-двух секунд, чтобы определить, кто из двоих живее. Махонькая, подвижная, она преображается в стремительный компактный вихрь, со свистом перемещающийся между заданными точками квартиры. В рот Вячеслава Павловича, который, держась за сердце, дышит медленно и с сипами, точно астматик, вливается полстакана воды с растолчённой и растворённой таблеткой аспирина, затем засовывается таблетка нитроглицерина. «Язык подними!.. Рассасывай!» — командует Лидия Андреевна. Вячеслав Павлович делает слабое движение головой. Лидия Андреевна выхватывает из-под покрывала подушку и осторожно наклоняет крупное тело мужа, опускает его голову на подушку. Воздуха, воздуха! Перешагнув через лежащего на полу сына, Лидия Андреевна бросается к окну, отодвигает штору, распахивает до упора балконную дверь. Видит на лоджии табуретку, пустую винную бутылку, стакан и кастрюлю. «Господи! Думала же, вроде суп стоял в холодильнике — куда пропал?» Никакой бомбы или её частей тут нет. В голове Лидии Андреевны складывается совсем не такая картина, которую нарисовал перед милицией противный старикашка Данилыч. Танька, паршивка эта, бросила Игоря, променяла на какого-то Самоделкина, вот мальчик и принял спиртуоза с горя, да сил не рассчитал. Пил, закусывал на балконе, да тут и отключился. Сыщики не дотумкали даже на балкон выйти! Обо всём этом Лидия Андреевна думает, вызывая по телефону «скорую помощь». Метнувшись в спальню, говорит мужу: «Дыши, дыши, голубчик!» Целует его в лоб осторожно и смахивает с глаз своих слезинки. «Сейчас доктора приедут, спасут». Щёки Вячеслава Павловича розовеют, дыхание выравнивается. На ковре шевелится Игорь, произносит гортанные хриплые звуки: гых-гых, гыр-гых, бырх. Какие-то звериные, пещерные звуки, рыки. В горле мальчика булькает. «Тошнит! И простуженный! — догадывается Лидия Андреевна. — Всю ночь на балконе провалялся! В рубашке!» Вздумавший было ползти по-пластунски Игорь, чья голова падает на пол, подхвачен ею за плечи и доставлен в туалет, где преклонён пред унитазом. В женщине сил столько, что никакому мужчине, будь он хоть трижды форвардом, штангистом или космонавтом, с нею не сравниться!

 

За полдень. Игорь приходит в себя на своём диване. Над ним склоняется женщина со сказочными белыми волосами. От неё пахнет сердечными каплями, в руке её чашка с дымящимся бульоном. Всмотревшись, Игорь узнаёт в женщине родную мать. Выпивая из чашки жирный острый бульон, он думает, что у него искажение зрения. У мамки волосы чёрные, а не белые.

Поднявшись с дивана, Игорь ощущает, как голова его астрономически крутится вокруг оси, а заодно вращается вокруг комнаты. Слабым неверным жестом забинтованной руки он отстраняет мать и делает два шага, похожих на загогулины. Идти прямо мешает оживший письменный стол, шагающий навстречу, и скверный пол, покрытый кочками и буераками. Добравшись до ванной комнаты, Игорь оголяется, перешагивает через бортик ванны, утверждается на дне, трётся лбом о холодный кафель, опускается на коленки и в этой позе засыпает. Очнувшись спустя несколько минут, выкручивает до предела вентиль и подставляет под кран голову. Ему кажется, что в затылок бьёт не струя воды, а стальной прут. Он поворачивает голову, разевает ссохшийся рот, ест этот прут и никак не может наесться.

 

Проходит год.

Игорь равнодушен к Тане. Холоден, как его фамилия, морозен, как Антарктида. Поначалу при встречах с бывшей подругой он испытывал тошноту, позднее неприятное чувство ушло.

С пенсионером Егором Даниловичем, из-за гипотез которого его дважды вызывали в КГБ, Игорь не здоровается.

Лидия Андреевна красит волосы в карминный цвет.

Зинаида Петровна заставила слесаря сменить замок на техническом этаже.

Вячеслав Павлович, после сердечного приступа чувствующий себя хорошо, сменил замок на даче. Забавно, но оба новых ключа, и для техэтажа, и для дачи, опять оказались идентичными. Видимо, таковы мистические законы Вселенной. Впрочем, о повторном совпадении не знает никто: ни Вячеслав Павлович, ни пенсионер Данилыч, ни КГБ, ни милиция, ни Игорь.

А ещё Вячеслав Павлович бросил курить. В здоровых начинаниях от отца не отстаёт сын: с весны минувшего года Игорь ни разу не посмотрел на бутылку. Воротит от одного вида, признаётся он.

Спортивная карьера Холодова-младшего идёт в гору. В студенческой сборной Игорь, прозванный роковым форвардом, имеет славу непревзойдённого бомбардира и мастера хладнокровного дриблинга. В местном индустриальном институте он учится на инженера-экономиста, но доценты и профессоры знают, что студент выступает за институтскую команду, что у него впереди звёздные голы, и заполняют зачётку первокурсника формально. В него влюблены все одногруппницы, и маленькие, и побольше. Когда Игорь летит с прилипшим к бутсам мячом, трибуны замирают, а самый закалённый и непробиваемый вратарь психует и затравленно мечется в широких воротах.

 

© Олег Чувакин, 2004, 2017

Полюбилось? Поделитесь с друзьями!

Вы прочли: «Ноль целых семь десятых»

Теперь послушайте, что говорят люди. Скажите и своё слово, коли желаете. Чем больше в мире точных слов, тем счастливее наше настоящее. То самое, в котором каждый миг рождается будущее.

Не видите формы комментариев? Значит, на этой странице Олег отключил форму.

19 отзывов

      1. Супер, Олег! Отличный рассказ, стиль изложения и язык захватывают. Споткнулась лишь один раз, где- то вначале: там речь идет о том, что Игорь смотрел на пробор на затылке Тани и ее тугую косу. Думается, что если одна тугая коса, то пробора быть не может… Спасибо за рассказ. Ps:не поняла, зачем, чтобы отправить отзыв, мой е- мейл. Как ни билась, чтобы отпраить без него, ничего не получалось

        1. Спасибо большое, Ирина! Я уберу пробор, вы совершенно правы. Отзыв без e-mail отправить не получится. Это нужно для удобства управления комментариями на сайте, а также для некоторых функций безопасности. А ещё читатель с адресом может подписаться на ответы к комментариям и вообще на новости сайта. Наконец, через этот e-mail и подключенный сервис Gravatar.com читатель может завести себе аватарку. Ваш адрес никому, кроме меня, не будет известен.

          1. Убранный было пробор вернул. Посмотрел редакцию 2004 года: моя героиня имела две косы и пробор. Две косы — чудо ж какая красота. Зачем одну косу Тане отрезал, не помню.

  1. Спасибо Олег. Замечательно написано . С таким удовольствием читала .

  2. Хрупко и чувственно. Метафоры — руки опускаются. Как вы это делаете?)
    «Ему кажется, что в затылок бьёт не струя воды, а стальной прут. Он поворачивает голову, разевает ссохшийся рот, ест этот прут и никак не может наесться».
    Прут теперь навсегда со мной. В голову даже никогда не приходило. Чудо как хорош.
    С радостью от прочитанного.

  3. Так хорошо написано: свежо, трогательно, любовно… И эти чудные детали: «видна полоска пробора на девичьем затылке»…. И все прочие, которые делают повествование зримым ..=)))

  4. Я читала… Как всегда, бесподобно. Я сразу вспомнила свои школьные годы. И в нашем классе была такая неразделённая любовь. И были такие парни, которых сейчас называют » примитив». Такие, как Игорь, герой этого рассказа. Но у них не футбол был на первом месте, а запрещённое тогда, карате. Но это так… отступление.. В этом рассказе есть одна фраза. — Что такое любовь? — неожиданно для себя спрашивает Игорь.
    Сухие губы собеседника распрямляются в строчку, улыбка исчезает. Отвечает он быстро, не задумавшись.
    — Это, паря, когда бутылка не нужна. ВОТ ЗА ТАКИМИ ПРОСТЫМИ СЛОВАМИ алкаша скрывается огромный смысл.. Не хочу долго говорить, лучше читайте))) Поверьте, получите огромное удовольствие.

  5. А мой сынок подальше от такой вот любви на войну пошел. Так вот бывает

Добавить комментарий для Олег Чувакин Отменить ответ

Ваш email не публикуется. Желаете аватарку — разместите своё личико на Gravatar. Оно тотчас проявится здесь!

Отзывы премодерируются. Символом * помечены обязательные поля. Заполняя форму, вы соглашаетесь с тем, что владелец сайта узнает и сможет хранить ваши персональные данные: имя и электронный адрес, которые вы введёте, а также IP. Не согласны с политикой конфиденциальности «Счастья слова»? Не пишите сюда.

Чувакин Олег Анатольевич — автор рассказов, сказок, повестей, романов, эссе. Публиковался в журналах и альманахах: «Юность», «Литературная учёба», «Врата Сибири», «Полдень. XXI век» и других.

Номинант международного конкурса В. Крапивина (2006, Тюмень, диплом за книгу рассказов «Вторая премия»).

Лауреат конкурса «Литературная критика» (2009, Москва, первое место за статью «Талантам надо помогать»).

Победитель конкурса «Такая разная любовь» (2011, «Самиздат», первое место за рассказ «Чёрные снежинки, лиловые волосы»).

Лонг-листер конкурса «Книгуру» (2011, Москва, детская повесть «Котёнок с сиреневыми глазами»).

Призёр VII конкурса имени Короленко (2019, Санкт-Петербург, рассказ «Красный тоннель»).

Организатор литературных конкурсов на сайтах «Счастье слова» и «Люди и жизнь».

По его эссе «Выбора нет» выпускники российских школ пишут сочинения о счастье.

Олег Чувакин рекомендует начинающим писателям

Вы пишете романы и рассказы, но выходит незнамо что. Показываете друзьям — они хвалят, но вы понимаете: вам лгут.

Как распознать в себе писателя? Как понять, стоит ли мучить себя за письменным столом? Почему одни авторы творят жизнь, а другие словно полено строгают?

Вопрос этот формулируют по-разному, но суть его неизменна.

У Олега Чувакина есть ответ. Прочтите его книгу. Она бесплатна. Не надо подписываться на какие-то каналы, группы и курсы. Ничего не надо — только прочитать.

Сборник эссе «Мотив для писателя» Олег создавал три года. Двадцать эссе сами собою сложились в книгу, посвящённую единственной теме. Теме писательского пути. Пути своего — и чужого.

Коснитесь обложки.

— Олег, тут так много всего! Скажите коротко: что самое главное?

— Самое главное на главной странице.

Как стать писателем?
Как обойтись без редакторов и курсов?
Author picture

Возьмите у меня всего один урок. Я изучу ваш текст и выдам вам список типичных ошибок в стиле, композиции, сюжете. Вы одолеете их все при мне.

Станьте самому себе редактором!