Андрей Шевцов: «Читайте классику, читайте Андрея Шевцова. Говорят, у него есть отличные стихи»

Андрей Шевцов, у микрофона, поэт, читает стихи, фото

Олег Чувакин
Олег Чувакин
Человек. Автор. Редактор. Пишет себе и людям

 

Леди и джентльмены! Товарки и товарищи! Перед вами Андрей Шевцов, тюменский поэт, который вот-вот оставит позади младенческий писательский возраст. Не знаю, отпустит ли он бороду (именно так сделал я в 36 лет), но знаю твёрдо: на всякие совещания и фестивали молодых писателей его больше не пустят. Тридцать пять лет — официально установленная граница между писательской юностью и зрелостью.

Что ощущает творческий человек, переходящий эту утверждённую господами чиновниками границу? Каким видит личное поэтическое будущее и будущее мировой литературы? Что думает о вдохновении? Как писателю сделать карьеру и надо ли её делать? Андрей Шевцов, поэт и одновременно кандидат юрнаук и доцент, любезно согласился ответить на эти вопросы.


 

Три в одном: писатель, редактор, литобработчик
Олег Чувакин выправит, обработает, допишет ваши рассказы, сказки, повести, романы; робкие наброски превратит в совершенный текст. 30 лет практики (с 1994). Олег разберёт ваши ошибки, промахи и недочёты, даст полезные советы и научит им следовать. Поднять слабый черновик до подлинно литературного уровня? Будет сделано!

Олег Чувакин: Андрей, тебя всегда окружают прекрасные женщины. Переиначим один известный лозунг, и да простят нам эту вольность анархисты. Статистика — мать порядка. Что прекрасный пол любит больше: тебя или твои стихи?

 

Андрей Шевцов: Довольно личный вопрос. Не уверен, что стоит подпускать публику так близко, но, тем не менее, отвечу развёрнуто и откровенно. Социологическое исследование на эту тему не проводил, но, скорее всего, меня…

А насчёт «всегда окружают» ты несколько преувеличил. Скорее, спорадически окружают. Почему так? Маловероятно, что здравомыслящая женщина бросится в поэта как в бездну, рискнув своим благополучием и душевным здоровьем. Поток хаоса, врывающийся в жизнь возлюбленной, не должен быть для неё стихией враждебной. Только особа со специфической структурой сознания (попросту говоря, такая же чокнутая, как и сам поэт) без труда может справиться с подобным потоком. Но такую кудесницу (жрицу, служащую культу Поэта, либо воплощённую Музу) ещё поискать надо.

Были у меня истории любовные, связанные со стихами, но, наверное, они могли случиться и без таковых. Вот одна история, вернее, её начало: осень, звенигородские Липки, вечер, коридор пансионата, компания молодых писателей. Читаю своё стихотворение «Я видел в глазах ингаирской татарки поэта, диван и бутылку «Кадарки»…» (его уже можно считать фактом литературы). Миниатюрная девушка в шляпе убирает с коленей ноутбук, встаёт с дивана, подходит ко мне, протягивает руку и называет себя: «Стася, татарка»…

Обычно от стихов никакой пользы. А тут созданный мною даймон помог мне устроить личную жизнь, пусть ненадолго, на несколько литфорумских дней. (Анастасию у меня увёл высокий кореец-прозаик, у которого имелась марихуана.)

В ту свою тридцать третью (или тридцать четвёртую?) осень я уже не был красив, как юный бог, но был ещё ничего, как говорится.

Сейчас я преждевременно седой. И толстый. Хуже того, подозреваю, что я лирический поэт трагического склада. А это заболевание похуже психастении и болезни Бехтерева. Лирическое безумие часто осложнено дополнительным диагнозом: «Среди детей ничтожных мира…» И если какая-то девушка, фемина, дама в соку будет со мной фантастически долго (в моём случае больше 366-ти земных суток), то я с мягкой улыбкой смогу сказать ей: «Ты сумасшедшая! Любишь за талант!»

За что же ещё?..

 

Author picture
Не спешите заказать редактуру. Не швыряйтесь деньгами. Сначала покажите свой рассказ или отрывок романа

Кому показать рассказ или роман? Писателю! Проверьте свой литературный талант. Закажите детальный разбор рукописи или её фрагмента.

О. Ч.: Вдохновение: есть оно, нет? Джек Лондон, Чехов, Моэм против вдохновения и против Шевцова?

 

А. Ш.: Вдохновения в том смысле, что кто-то в тебя что-то такое вдохнул, не существует. Оставим это словечко пижонам, графоманам и продавцам воздуха. Однако умственное воодушевление, поэтическое состояние (разновидность изменённого состояния сознания) — они есть. Механизмы работы поэта и прозаика — разные. Поэт не садится каждое утро за стол и не пишет стихи, как прозаик — прозу. (Хотя изредка встречаются поэты, пытающиеся «камлать» по расписанию.)

Владимир Солоухин в «Камешках на ладони» утверждает, что для стихов необходимо высокое напряжение тока, как в лампочке. И оно далеко не каждый день появляется. Я с этим утверждением согласен.

Все сравнения ненадёжны, но…

Неожиданно вырастает большая волна языка, и поэту, как серферу, нужно какое-то время удержаться на её опасном гребне.

Или от ледового материка вдруг откалывается крупный айсберг, сползает в океан, и, пока происходит эта катастрофа, тоже нужно почти мгновенно её зафиксировать.

Поэт не может предугадать лирическое стихотворение, а если может, то оно, сделанное, написанное, а не рождённое, случившееся, скорее всего, будет лишено спонтанной жизненной силы. Поэтического замысла как такового не существует. Лирика движется случайными толчками. Но хорошо, когда у поэта есть «длинная фанатическая мысль» (А. Блок), удерживающая стихи в едином русле.

Работа же над поэмами и другими большими стихотворными полотнами приближена к прозаическому труду литератора.

Остаётся добавить, что стихи и поэзия, стихотворец и поэт — не одно и то же. Чистой поэзии, в отличие от литературы, много не бывает.

 

О. Ч.: Истинная дорога писателя: батлы, тусовки, связи, слэмы — или один на один со словом?

 

А. Ш.: Вопрос риторический. Один на один со словом. И с небом. И с землёй. И с кем-то или с чем-то трудно выговариваемым.

Другое дело, что лирический поэт не защищён каждодневным литературным трудом. Бывает, что музыка смолкает, гул утихает, бормотание прекращается. Нередко такое безмолвие продолжается несколько лет. И общение с родными по духу людьми может помочь поэту сохранить ненормальность без лишних травм, отстоять своё инобытие перед надвигающимся бытом и пошлостью (т. е. слишком человеческим, общепринятым).

Главное — не кривить душой. Общаться не ради пользы, а ради созвучия. Горизонтальные товарищеские связи действительно могут облегчить дорогу в журналы, антологии и альманахи, но, что гораздо важнее, они дают чувство локтя в наше нелитературное время.

А писательство — дело одинокое, да.

Стать писателем за два часа?

Всего один урок. С вашим текстом. Вы и писатель. Больше никого. За 120 минут вы научитесь избавляться от типичных ошибок в сюжете, композиции и стиле. Закрепив полученные навыки, вы сможете обходиться без редактора.

Что до батлов и слэмов, то это всего лишь формы выступлений перед публикой. А значит, путь к читателю или, как минимум, к слушателю. Владимир Маяковский (по сути, первый рэпер), Игорь Северянин, Сергей Есенин и другие поэты тоже ведь участвовали в батлах и слэмах своего времени.

Ничто не ново под Селеной.

 

Поэт Андрей Шевцов, Тюмень, фото

 

О. Ч.: Представь: тебе стукнуло шестьдесят или семьдесят. Какой ты видишь свою поэтическую карьеру? Попадание в учебники русской и мировой словесности? Орден на ленточке и грант от кремлёвского хозяина или минкульта? Нобелевская премия по литературе? Упоминание среди первых ста тысяч поэтов России? Несколько читательских писем вроде того, что прислал Яков Аким в 1957 году Юрию Казакову, — писем, которые ты, седой старик, хранишь бережно в ящике стола?

 

А. Ш.: Поэтическая карьера — это, наверное, оксюморон. Не бывает карьеры в качестве матери или карьеры в роли отца. Меня греет надежда — войти в золотое кольцо русской национальной поэзии вместе с Сергеем Есениным, Павлом Васильевым, Николаем Рубцовым, Анатолием Передреевым, Аркадием Кутиловым, Алексеем Решетовым, Михаилом Анищенко, Глебом Горбовским и другими поэтами.

Безусловно, литературная тактика, стратегия могут быть (были ведь они у хитрого рязанского мужичка Сергея Есенина), но, в конечном счёте, всё определяется судьбой, почвой и талантом. Тернистый путь подлинного поэта сложно назвать карьерой. Путь этот продолжается и после смерти. Кутилов, Решетов, Анищенко ещё не вошли прочно в большую русскую литературу, но я уверен, что это произойдёт.

Никто из них не предлагал себя власть имущим и в учебники не стремился. Да, человек слаб (а поэт, парящий между небом и землёй, всё-таки тоже человек), но надеюсь, что ощущение призвания не даст мне разменять поэтический дар на ордена, ленточки, гранты и прочую чешую. Склизкий тип рифмоплёта-чиновника, воспевающего очередные политические или религиозные «скрепы», душевно нечистоплотен и ничтожен духовно.

Своё сакральное служение (как поэта) я вижу в том, чтобы писать стихи, необходимые русскому народу. Возможно, это звучит пафосно, но это не внешний, а внутренний пафос. Пришло время, когда национальное самосознание должно стряхнуть с себя чуждую ему библейскую труху и обратиться к древним славяно-русским традициям и знаниям (я пока не добавляю слова «ведическим», поскольку до конца не разобрался).

Последнюю строчку последнего стихотворения поэта Судьба-Макошь дописывает после его смерти. И ставит точку. Поэтому в высшем смысле итог своей поэтической «карьеры» поэт может только предугадать, попытаться разглядеть в тумане Вечности.

А тёплых писем от неторопливых читателей хочу, да. Хотя бы парочку.

 

О. Ч.: Назови пять ведущих мировых поэтов-классиков девятнадцатого века, затем пять — двадцатого. И назови тех, у кого ты учился писать стихи. Тех, за кем ты идёшь. Можешь повториться, взять имена из предыдущих списков. Иначе, пожалуй, и нельзя.

 

А. Ш.: Из девятнадцатого века: лорд Гордон Байрон, Иоганн Вольфганг фон Гёте, Артюр Рембо, Шарль Бодлер, Поль Мари Верлен. Вот, пять. И ещё назову Генриха Гейне, написавшего: «Творчество — это болезнь души, подобно тому, как жемчужина есть болезнь моллюска».

Из века двадцатого: Райнер Мария Рильке, Гийом Аполлинер, Федерико Гарсиа Лорка, Пауль Целан, Уильям Батлер Йейтс.

Отдельно следует назвать русских поэтов мирового уровня, не буду оригинален: Александр Блок, Сергей Есенин, Владимир Маяковский, Марина Цветаева, Осип Мандельштам. Из них мне наиболее близки Сергей Александрович и Марина Ивановна. У Осипа Эмильевича, впрочем, я тоже кое-чему научился, как мне кажется. Обожаю его: «Сегодня ночью, не солгу, по пояс в тающем снегу…»

Насчёт тех, за кем я иду…

Это непросто проследить, так как развитие авторской поэтики зачастую происходит нелинейно. Но, так или иначе, на меня повлияли Андрей Вознесенский (в юности; он мне даже приснился один раз), Велимир Хлебников и другие русские футуристы (тоже в юности; переболел); позже — Николай Рубцов и весь круг «тихой лирики» (Анатолий Жигулин, Николай Старшинов, Анатолий Передреев, Владимир Соколов, Николай Тряпкин, Алексей Прасолов и др.).

Кроме того, такие великолепные поэты, как Николай Заболоцкий, Борис Корнилов, Павел Васильев, Дмитрий Кедрин, Ярослав Смеляков, тёплая и человечная Вероника Тушнова.

Мне безумно нравятся пермский поэт Алексей Решетов, омский — Аркадий Кутилов, свердловский — Вячеслав Терентьев, самарский — Михаил Анищенко.

Внутренне созвучен мне поэт Глеб Горбовский, особенно ранний. Три года назад я был в Питере, в гостях у его жены, поэтессы Лидии Гладкой. И передал для него свою книжку стихов «Яблочный спас», только что вышедшую. Лидия Дмитриевна подарила мне многотомное собрание сочинений Глеба Яковлевича, а также настоящий раритет — его четвёртую книгу стихов «Тишина» (1968), почти весь тираж которой был пущен под нож. Я был тронут. Преемственность и традиция, ощущение того, что ты родился не на пустом месте, — всё это, уверен, крайне важно для русского поэта.

Из относительно недавних моих открытий: Анна Ривелотэ, Анна Павловская, Валерий Котеленц, Леонид Сафронов, Олег Чухно, Владимир Мощенко, Владимир Шемшученко, Виктор Брюховецкий, Евгений Блажеевский, Иван Данилов, Владимир Ковенацкий, Николай Бурашников, Владимир Пламеневский, Игорь Куницын, Максим Калинин, Михаил Свищёв, умерший восемнадцатилетним Владимир Полетаев; живущий в костромских лесах, словно леший, и пишущий удивительно простые, трогательные и прозрачные стихи Сергей Потехин.

У России много чудесных поэтов, а у меня немало любимых.

Но главным своим учителем в поэзии я считаю Винни-Пуха, выразившего сакральное: «Видишь ли, Пятачок, поэзия — это не такая вещь, которую ты идёшь и находишь, а это такая вещь, которая находит на тебя. И единственное, что ты можешь сделать, — это пойти и встать в такое место, где тебя могут найти».

И это только похоже на шутку.

 

О. Ч.: Назови несколько выдающихся тюменских имён в литературе. (Меня называть не надо.)

 

А. Ш.: Из ушедших: прозаик Иван Ермаков, поэты Владимир Белов, Николай Басков, Николай Денисов.

Из старой гвардии: прозаик Виктор Коробейников, поэт и прозаик Анатолий Васильев, поэт и литературный критик Виктор Захарченко, поэт и прозаик Андрей Маркиянов, поэт Виталий Огородников. (На мой вкус и цвет, Виталий — первый в городе поэт на сегодняшний день.) Особняком от тюменских традиционалистов стоят поэты более либерального, ироничного склада Константин Михайлов и Владимир Богомяков. Тоже выдающиеся — в своём роде.

Назову и лидеров молодого поколения. Это уже заявившие о себе поэты Даниил Сизов, Роман Поплавский, Фёдор Карандей. Это красивая и талантливая поэтесса Екатерина Ермолаева, таящаяся в тине литературных порталов под псевдонимом Душа Рыбья. В Тобольске — трагический поэт и прозаик (хотя его «Книга унижений» — это скорее человеческий документ, а не художественная проза) Сергей Третьяков.

Тебя, деревенщину, называть не буду.

 

О. Ч.: С какого возраста ты начал писать стихи? И когда увлёкся литературой так, что она захватила тебя полностью и выдавила из тебя юриста и кандидата наук? Когда ты осознал, что твой путь — поэзия? Или ты ещё не вполне осознал это, и пока тебе нравится сам шумный процесс, участие в том, что я называю общественно-поэтической деятельностью?

 

А. Ш.: Поздновато начал, в 15 лет, как Маяковский и Бродский. У меня была общая тетрадь, в которую я переписывал готовые стишки. В первую половину тетради — обычные, а во вторую — матерные. (То есть я всё-таки разделял эти два потока.) Однажды на уроке я пустил по партам листок с длинным матерным стихотворением. Ребята восхищались моим «мастерством», а Катя Обласова написала на листочке: «Не тому дано!» Надеюсь, что теперь — тому.

В 20—22 года у меня случился поэтический всплеск, когда стихи, что называется, просто «попёрли»: технически ещё несовершенные, в чём-то наивные, но чрезвычайно страстные.

В конце 2004 года я впервые попал на литобъединение при Союзе писателей России, которое вёл поэт, критик Виктор Иванович Захарченко. Созданная им атмосфера благоговения перед словом, обсуждение моих и чужих произведений, дружеское общение с людьми, по-хорошему одержимыми литературой, мне многое дали.

В апреле 2005 года, как ты помнишь, я, ты, несколько других литераторов, наш руководитель Виктор Захарченко съездили на Всероссийское совещание молодых писателей под Нижним Тагилом (в санаторий «Руш»). Позже в стихотворении «Ночь Руш» я написал:

 

«Руш». Из комнат люксовых —

Постмодерна блажь,

Будто чёрный крюк

совы

Пропахал этаж.

 

Тем не менее, это мероприятие стало для меня значительной вехой, после которой я серьёзно пересмотрел и изменил свою поэтику. Но писал я недолго: служба в ведомственном вузе и работа над диссертацией сожрали поэзию с потрохами. Я, конечно, продолжал читать поэтов и художественную литературу, иногда захаживал на лито, но не мог написать ни строчки, словно оглох. Я мечтал о том времени, когда смогу сбросить этот юридический груз, осложнённый канцеляритом, закрыть гештальт и попробовать себя в поэзии уже серьёзно. В 2010 году, в 28 лет, я, наконец-то, защитился и через полгода ушёл из «системы».

Потом были два года работы на новом месте, в Академии культуры и искусств («кульке»), когда я просто хватал куски жизни, наслаждаясь свободой.

В 30 лет меня бросила моя студентка А., бисексуалка и художница. Так получилось, что я, в свою очередь, бросил должность доцента в «кульке» и стал безработным с пособием в 5.635 рублей.

Несчастная любовь — тот конёк, на который писатель должен садиться и не слезать, пока тот скачет. (Думаю, ты, написавший чудесный рассказ «Чёрные снежинки, лиловые волосы», отлично это знаешь.)

А тут ещё подлинная удача с почти пустыми карманами и вагоном времени. Полное обнуление и обновление. Через пару-тройку месяцев вновь загудели стихи, сами собой, после семилетнего молчания. Потом были несколько лет жизни свободным художником, непростые, но сладкие. Возможно, самые счастливые. Тогда, наверное, я и осознал, что писать стихи — не просто увлечение. Вернее, метафизически почувствовал, что Белая Богиня (Муза, Прекрасная Дама, Вечная Женственность, Первозданная Женщина, как ни назови) светит мне на пути поэзии — опасном пути, по которому часто идёшь в темноте и на ощупь.

На вопрос о батлах, слэмах и т.п. я уже отвечал, но добавлю конкретики.

В 2015 и 2016 годах я совещался в звенигородских Липках. Познакомиться, пообщаться с приехавшими со всей страны молодыми поэтами, — это дорогого стоит (особенно если уже читал, в т. ч. в «толстяках», стихи самых талантливых из них).

В октябре нынешнего года по приглашению поэта (замечательного) Антона Метелькова я побывал в Новосибирске на международном фестивале «Книжная Сибирь», где, в частности, был представлен альманах сибирской актуальной поэзии «Между», охвативший авторов от Абакана и Барнаула до Омска и Томска. От нашего города в альманах вошли стихи трёх поэтов: Владимира Богомякова, Даниила Сизова, Андрея Шевцова.

В общем, ездить приятно и даже полезно, если написан какой-то корпус текстов. Для всего есть своё время. Есть время писать, есть время выступать (хотя я скорее домовой, чем тусовщик).

В июне этого года я с удовольствием поучаствовал в атмосферном поэтическом фестивале «Компрос» в Перми. (Каждый год фест проходит в два этапа.) По результатам летнего этапа меня пригласили приехать осенью в качестве капитана тюменской команды.

На мой клич отозвались поэты Виталий Огородников и Роман Поплавский.

25 ноября мы приняли участие в «Батле городов» — крупнейшем на Урале командном поэтическом турнире. Нашими соперниками были поэты Перми и Екатеринбурга, которым в результате и досталось звание «Поэтической столицы Урала и Сибири». Тюмень стала лишь третьей, но главным я считаю то, что представители современной тюменской поэзии осуществили культурную экспансию (пусть пока небольшую) уральской земли.

26 ноября на поэтических чтениях «Биармия» (посвящённых 300-летию профессиональной поэзии в России), мы ещё раз почитали свои стихи вместе с другими участниками праздника.

В эти два фестивальных дня были и другие яркие мероприятия, в частности, мультимедийная презентация «Уральской поэтической школы». Тезис поэта, культуртрегера Виталия Кальпиди о том, что поэт должен быть всегда трезв, особенно понравился другому Виталию, моему бородатому товарищу и убеждённому противнику алкоголя Огородникову. «Хорошая лекция», — сказал он.

Я, впрочем, эти дни в Перми провёл несколько по-иному. Даже сдал ж/д билет и задержался ещё на три дня. Но не вино тому причиной. Не только оно опьяняет поэта.

 

О. Ч.: Тебе не надоело ощущать ограниченность поэзии: мучительный подбор рифмы, необходимость вгонять строчки в размер, как в прокрустово ложе? Или в том прячется особая красота, которую иные товарищи прозаики, оперирующие не рифмой, но точным словом (по заветам Флобера), не могут раскусить?

 

А. Ш.: Как раз недавно я наткнулся на слова поэта Виталия Кальпиди: «Рифмы, ритм — это враги поэта. Очень нужные враги. Враги с переизбытком скрытого в них смысла. Они дезорганизуют изначальный замысел, они всегда заставляют автора идти не совсем по той дороге. Они рисуют акварелью своего идиотизма призрак бога в стихах. Отсутствие таких «врагов» делает поэта рабом своей свободы».

Это очень меткое наблюдение (с тем уточнением, что кроме замысла, есть ещё и промысел).

Сама возможность поэзии — чудо. Как рождается гармоничный текст, имеющий столько формальных ограничений? Каким образом лучшие из поэтов не только легко избегают «подрифмовки», но и освобождаются от диктата рифмы абсолютно? Шедевры поэзии растворяются в читателе полностью, как квадратные кубики сахара в гранёном стакане с чаем.

Сомневаюсь, что дело тут исключительно в переписывании, подгонке и шлифовке. Вещество чистой поэзии иррационально и противоречиво. С одной стороны, оно образуется под влиянием промысла (а не замысла, как в литературе), а с другой стороны, «и чем случайней, тем вернее слагаются стихи навзрыд». Возможно, промысел и случайность — это одно и то же. В конце концов, не об этом ли нам говорит теория зарождения жизни на Земле?

Но рифмы и ритмика — не главные отличия поэзии от прозы.

К примеру, в конце 2012 года ты прочитал черновик моего нового стихотворения «Ромашки», в котором была и есть строчка: «Морфей крутил проектор сна…» И в телефонном разговоре сказал мне, что написал бы просто: «Я спал». Мол, ты парень простой.

А в письме мне написал (правда, по поводу другой строки, которую я потом исправил): «А у тебя выходит, что ты читателя трудиться заставляешь. Это не есть гут. Трудиться должен ты, батенька. А мы, читатели, должны красотою и законченностью твоего труда наслаждаться».

Позже я долго думал, почему же мне недостаточно написать: «Я спал». Да, проза прежде всего сообщает информацию, а лирика передаёт мгновенную, непосредственную эмоцию. В этом отличие. Но всё же почему поэту мало сообщить читателю, что он просто спал?

И через какое-то время я нашёл исчерпывающий ответ на этот вопрос у… Гегеля в «Лекциях по эстетике» (извиняюсь за длинные цитаты):

 

«Мы говорим «солнце» и «утром», и нам ясно, что этим разумеется, но ни солнце, ни раннее утро при этом не представляется нам наглядно. Когда же у поэта написано: «Встала из мрака младая, с перстами пурпурными Эос», то, по сути дела, сказано то же самое, но поэтическое выражение даёт нам нечто большее (здесь и далее герра Гегеля курсивом выделял Андрей Шевцов. — О. Ч.), поскольку к пониманию оно добавляет ещё созерцание понятого объекта или же, скорее, удаляет простое абстрактное понимание и на его место ставит реальную определённость…»

«Ближайшее, что вытекает отсюда, это интерес поэтического представления к внешней стороне предмета, поскольку она выражает его в его реальности. Придавая большое значение внешнему, поэтическое представление считает его само но себе достойным внимания. Поэтому вообще поэзия в своём выражении описательна. Однако описание неподходящее слово, ибо перед лицом абстрактных определений, в которых рассудок наш привык воспринимать то или иное содержание, мы склонны многое считать описанием, что сам поэт разумел иначе, так что с точки зрения прозаического подхода поэтическое представление может рассматриваться как кружный путь и как бесполезное излишество. А поэту важно как раз задержать своё представление на реальном явлении, развёрнутому описанию которого он охотно предаётся…»

«Поэтическому способу представления противостоит… прозаический. В этом случае образность вообще не важна, а важно значение как таковое, избираемое в качестве содержания, и в результате представление становится простым средством довести содержание до сознания. Поэтому прозаический способ представления не чувствует потребности ни в том, чтобы представить нашему взору более конкретную реальность своих объектов, ни в том, чтобы вызвать в нас другое представление, которое выходило бы за пределы того, что требуется выразить, как это имеет место в случае несобственного выражения. Правда, случается, что и в прозе необходимо ясно и чётко определить внешнюю сторону предметов, но тогда это происходит не ради образности, а ради какой-либо особой практической цели. В целом же, в качестве закона прозаического представления, мы можем выдвинуть, с одной стороны, правильность, а с другой стороны, чёткую определённость и ясную понятность, тогда как всё метафорическое и образное вообще всегда остаётся относительно неясным и неверным.

Ибо в случае собственного выражения, каким пользуется поэзия с её образностью, простая вещь переводится из своей непосредственной понятности в реальное явление, в котором она и должна быть познана. В случае же несобственного выражения в целях наглядности прибегают к помощи явления, удалённого от данного значения, только родственного ему, так что прозаические комментаторы поэта должны много потрудиться, прежде чем им удастся путём рассудочного анализа разделить образ и значение, извлечь из живого образа его абстрактное содержание и тем самым открыть для прозаического сознания путь к пониманию поэтических способов представления. В поэзии же существенным законом является не только правильность и непосредственно совпадающая с простым содержанием сообразность. Напротив, если проза со всеми своими представлениями всегда должна оставаться в одной и той же области своего содержания и придерживаться абстрактной правильности, то поэзия должна вводить в иную стихию, в явление самого содержания или же в другие родственные явления. Ибо именно эта реальность и должна выступать сама по себе и, с одной стороны, изображать содержание, а с другой, освобождать от голого содержания, обращая внимание как раз на являющееся внешнее бытие и делая живой образ существенной целью теоретического интереса».

 

У господина Гегеля я тоже не всё «вкурил», как и прозаик у поэта (здесь должен быть смайлик), но понял и согласился с основным, мною выделенным.

Не стоит ждать от поэзии того же, что и от прозы. Читатель поэта должен трудиться больше, чем читатель прозаика (ну, или просто быть способным понимать особый язык поэзии).

Не это ли обстоятельство определяет то, что почти во все времена постоянных читателей поэзии («прозрачной» ли, «тёмной» ли) не более 5% от читателей художественной литературы вообще?

По сути, мы — секта (здесь должен быть второй смайлик).

 

О. Ч.: Не желаешь ли попробовать силы в прозе? Покуда я жив, я буду мучить тебя этим вопросом. После смерти тоже буду. Я стану покидать Марс и являться тебе по ночам седобородым призраком.

 

А. Ш.: В 10—11 лет под впечатлением от «Волшебника изумрудного города» и других произведений Александра Волкова я написал три сказочные повести о приключениях мальчика Андрея в Волшебной стране. Даже нарисовал карту этой страны. Первые стихи, как я уже сказал, случились гораздо позже.

Мой поэтический диапазон достаточно широк: лирика, баллады, лиро-эпика (например, маленькая поэма «Вологодские ведьмы»), есть даже гражданское стихотворение «Красный бунтарь», посвящённое памяти Уго Чавеса.

Возможно, этот художественный диапазон ещё шире, и для меня органично быть не только поэтом, но и литератором. Пока точно не знаю, но, отвечая на твой вопрос, скажу: «Да, хочу попробовать!»

Если получится, то, скорее всего, ты успеешь прочесть мои рассказы и повести ещё здесь, на голубом шарике, а не на красной планете.

 

О. Ч.: Что такое популярность для автора сегодня? Знаешь ли ты приблизительно число своих читателей? Где тебя можно почитать в Интернете — свободно и бесплатно?

 

А. Ш.: За прозаиков мне сказать сложно. А популярных поэтов сегодня не существует. Последним известным поэтом-артистом был Евгений Евтушенко (кстати, он пристально посмотрел на меня из-за стекла чёрного «Мерседеса», увозившего его после выступления в тюменской филармонии 16 июня 2015 года; накрапывал дождь).

Раньше государство издавало поэтов стотысячными тиражами (это не значит, что было такое же количество читателей). Могло отправить в ссылку или даже убить. Теперь поэты государству не нужны. Хорошо это или плохо, не знаю точно.

В последнее время ситуация, похоже, меняется.

Недавняя новость: краснодарского фрезеровщика Максима Дроздова, опубликовавшего шуточное стихотворение «Еретичка», привлекают к уголовной ответственности по ч. 1 ст. 282 УК РФ. Стихотворение про «мифическую деревню, где возмущённая общественность сжигает учительницу, отрицающую бога», оканчивается четверостишием:

 

Зацвели в лесу пролески,

Вдалеке щебечет птичка.

На костре со слабым треском

Догорает еретичка.

 

СМИ пишут, что это первое в России дело об оскорблении чувств атеистов (заявитель посчитал, что, Дроздов, оскорбляя социальную группу «еретички», оскорбляет и атеистов).

Вот явно не ожидал такого «палиндрома» поэт-фрезеровщик, высмеивая положение с оскорблением чувств верующих.

Так что «юноши бледные» вполне могут дождаться и гонораров по 100 рублей за строчку, и лагерных сроков за лиро-эпику. Россия — страна непредсказуемая. Впрочем, я размечтался…

Слышал, что кубанскому поэту Николаю Зиновьеву благодарные земляки построили дом. Наверное, это высшая ступенька популярности на сегодня.

Больше китча и хайпа — только у Сергея Шнурова (вот кто, вероятно, лучший поэт в глазах широкой публики) или у Веры Полозковой. Но это шоу-бизнес. Рэперы Оксиморон и Гнойный («засветившийся» не так давно в программе М. Швыдкого на телеканале «Культура») их, видимо, догоняют.

26 миллионов просмотров рэп-батла на «Ютубе» — не шутка.

Сколько постоянных читателей у меня? Думаю, около тридцати человек. Вряд ли больше пятидесяти.

А найти мои стихи можно в «Журнальном зале»: magazines.russ.ru/authors/s/shevtsov1.

Ещё вот тут, в «Журнальном мире»: журнальныймир.рф/avtor/shevcov-andrey.

Мои «Вологодские ведьмы» обитают тута: lik-bez.ru/authors/39319.

«Красного бунтаря» можно встретить на сайте «Военного обозрения»: topwar.ru/25920-stihotvorenie-na-smert-ugo-chavesa.html.

В интернет-журнале «Пролог» тоже живут стихи Андрея Шевцова: ijp.ru/author/1639.

Милости прошу, копируйте ссылки и читайте!

 

О. Ч.: Есть ли смысл писать, если пишущий понимает, что равным Пушкину он не сделается? Отвечая, учитывай, что Пушкин писал в XIX веке, а нынче на дворе — век двадцать первый, и сегодня быть Пушкиным — мало. Прогресс существует объективно.

 

А. Ш.: Во-первых, Пушкин не классик, а постмодернист, воровавший не строки и даже не сюжеты, а целые мировые литературы. Возможно, в этом и состоит его величие как писателя, всех ограбившего. Во-вторых, Пушкин не столько поэт, сколько литератор. Хотя есть у него и «поэзия поэзии» — тот же «Пророк», например, и не только. В-третьих, любовную лирику Александра Сергеевича читать сегодня почти невозможно — она постная и наивная (за исключением гениального сна Татьяны в известной поэме).

Марина Цветаева считала, что «Евгений Онегин» и «Капитанская дочка» — это для обывателя, для черни; это массовая культура.

Эдуард Лимонов в своём ревизионистском порыве пошёл ещё дальше. В «Священных монстрах» он пишет, что Пушкин: а) банален; б) поэт для календарей; в) плагиатор (перекраивал европейские сюжеты на русский лад); г) с парохода современности упал давно и сам.

Андрей Битов как-то сказал, что у Пушкина мысль часто побеждала музыку: его стихи не поются — слишком умный был. И процитировал «самого честного пушкиноведа» Хрущёва: «Не наш поэт. Какой-то холодный, аристократичный».

При всём моём почтении к Александру Сергеевичу (его портрет на камне, купленный мною в музее-квартире А. С. Пушкина, уже много лет стоит у меня на подоконнике), мне нравятся ревизионисты. Они сохраняют живое отношение к святым русской литературы (со всеми их недостатками), не дают им превратиться в набальзамированные мощи.

«Бью значит люблю» — именно так, по-моему, должны относиться квалифицированные читатели к классикам.

Короче, рекомендую всем читать Даниила Хармса («…все люди по сравнению с Пушкиным пузыри. Только по сравнению с Гоголем Пушкин сам пузырь»), а также смотреть комедию «Бакенбарды» (1990). Ну и, разумеется, читать собрание сочинений Пушкина: чтобы сбрасывать с парохода современности, нужно как минимум знать, кого и что сбрасываешь…

Это я отвлёкся на Пушкина. А в твоём вопросе важнее была его первая часть: «Есть ли смысл писать?..» Вопрос, кстати, не избежал щепотки элегантной дидактики — фирменного знака писателя Олега Чувакина, вернее, его критической ипостаси («учитывай», «напряги воображение» и т.п.), но тем глубже радость узнавания. Возвращаюсь к сути предмета.

Если писать — это призвание, то писательство имеет смысл в любом случае. Ибо кем ещё можно быть по-настоящему, кроме самого себя?

Человек должен быть обречён на то, чтобы складывать слова столбиком или находить им нужное место в строчке прозаической; чувствовать, что без этого он сойдёт с ума или даже умрёт. При таком онтологическом раскладе вопрос о равновеликости кому-либо почти теряет смысл.

Это коренное.

Теперь — по канве вопроса. Часто говорят, что прогресс в искусстве невозможен. А я согласен с тем, что возможен, ещё как возможен. От времён Симеона Полоцкого до сегодняшнего дня русская поэзия прошла большой путь. Любой классик-гора — не Абсолют, а важная веха, либо надёжное основание. Но никак не Первооснова сущего (таковой его стремится сделать официозно-массовое сознание, тяготеющее к своеобразному «религиозному» фанатизму и монотеизму). Якобы всё можно найти в Библии, якобы всё можно найти у Пушкина…

Да не всё, ребята.

Другое дело, что, если возможен прогресс, то на каких-то отрезках истории возможен и регресс. Но, так или иначе, путь русской литературы продолжается, а тупики и застойные явления потенциально преодолимы.

Скажу ещё две вещи (очевидно, неверных с точки зрения материалистической диалектики; но я символист, симпатизирующий метафизике).

Первая — крамольная. Читателей действительно хочется, но не читатели — главный адресат стихов, поскольку лирическая поэзия — по гамбургскому счёту, молитва. Текст «стиха-молитвы» может стать широко или узко известным, или остаться исключительно внутри «кельи» поэта, но смысл послания вверх (внутрь) от этого не изменится.

Как утверждал один немецкий поэт-романтик, чувство поэзии имеет много общего с чувством мистического. Это чувство особенного, личностного, неизведанного, сокровенного…

Вторая — мракобесная. Не человек создаёт поэзию, а поэзия создаёт нового человека (но до этой стадии нужно дойти). Я пишу для того, чтобы меняться, трансформироваться, претерпевать глубинные метаморфозы, как языческие боги. Без перезагрузки психофизической, душевной (возможно, даже духовной) матрицы поэзии не существует. Стихи, книги — побочные (в какой-то степени) явления череды перерождений в рамках одной жизни.

В этом алхимическом по сути процессе участвует не только сам человек, но и что-то или кто-то над ним.

Юрий Олеша, по воспоминаниям, сказал о Валентине Катаеве: «Пишу лучше я, но… его демон сильнее моего демона».

Согласно древнему греку Плотину, даймон — сам человек, его душа, но на одну ступень выше той, которая освоена и воспринимается как нечто обычное.

Римляне называли даймона по-другому — гением.

По древнеславянским представлениям, у человека есть его Аз (Ас — бог) или высшее «Я», которое проходит бесчисленный ряд воплощений в разных мирах и разных временах, приобретая ценнейший опыт, необходимый для совершенствования Аз.

Даймон и Аз, с некоторыми оговорками, — это одно и то же.

В этом свете байка о том, как к Шекспиру пришёл молодой человек и спросил: «Что мне нужно делать, чтобы стать Шекспиром?», на что великий драматург ответил: «Я хотел стать богом, а стал только Шекспиром», приобретает дополнительную глубину.

Стать даймоном, Асом, богом — высшая цель для поэта, как мне кажется. (Кстати, поэт Виталий Огородников — вылитый Зевс, только добрый и на велосипеде.)

 

О. Ч.: XXII век. 2117 год. Что сталось с литературой в столетнем будущем? Напряги воображение. Воображение — та самая штука, без которой писателя не существует. Ни прозаика, ни поэта. Сейчас проверим, какой ты творец миров!

 

А. Ш.: Не хочется быть плохим пророком. Даже у Льва Толстого скверно получалось предсказывать. Однажды он сказал, что в будущем революций не будет, так как с улиц исчезнет булыжник — орудие пролетариата. Исчез скорее не булыжник, а пролетариат. А революции остались.

На литературу и на читателя, безусловно, повлияют новые технологии. Какими они будут, мне сложно представить. Возможно, что язык и речь в общепринятом понимании людям века грядущего не будут нужны. Люди будут подключаться друг к другу невидимыми нитями и обмениваться ощущениями и образами. Книги останутся. Они будут источником информации для эмотивных посредников (учителей и магов). Читаю я книги, подхожу к человеку и в переваренном уже виде передаю ему суть знания в образах…

Книги будут. Но изменится читатель. Что касается писательства, то оно войдёт в синонимическое пространство таких лексем, как мудрость, древность, память.

 

О. Ч.: Допрос окончен. Распишись вот здесь. Скажи что-нибудь на прощание.

 

А. Ш.: Надеюсь, в ходе «допроса» я не наговорил на 282 статью, и ражие дядьки со смирительными рубашками за мною тоже не приедут. Я пытался быть честным. Благодарю тебя, Олег, и всех, кого я огорчил своим немногословием в этом интервью. Читайте классику, читайте Андрея Шевцова. Говорят, у него есть отличные стихи.

 

© Лёгкие вопросы придумал прозаик Олег Чувакин,
трудные ответы отыскал поэт Андрей Шевцов. Август—декабрь 2017

 

Фотографии извлечены из архива интервьюируемого и публикуются с его разрешения.

 

Видео с Андреем Шевцовым («Компрос», 2017 г.):

 

Андрей Шевцов: «Читайте классику, читайте Андрея Шевцова. Говорят, у него есть отличные стихи»Андрей Шевцов: «Читайте классику, читайте Андрея Шевцова. Говорят, у него есть отличные стихи»

 

(Андрей Шевцов читает с 1-й минуты и 26-й секунды.)

Полюбилось? Поделитесь с друзьями!

Вы прочли: «Андрей Шевцов: «Читайте классику, читайте Андрея Шевцова. Говорят, у него есть отличные стихи»»

Теперь послушайте, что говорят люди. Скажите и своё слово, коли желаете. Чем больше в мире точных слов, тем счастливее наше настоящее. То самое, в котором каждый миг рождается будущее.

Не видите формы комментариев? Значит, на этой странице Олег отключил форму.

7 отзывов

  1. Интересное интервью. Если юноша считает, что поэтическая карьера — оксюморон, тогда что такое поэт Юрий Энтин? Триллионы стихов для детских песен, челу около 90 лет. Не далее как вчера любовалась на него в передаче «Синяя птица», которую смотрела в гостях у родителей.

  2. Не уверен, что стоит подпускать публику так близко, но, тем не менее)..

  3. Истинная дорога писателя: батлы, тусовки, связи, слэмы — или один на один со словом?..

    1. да все хорошо!) вот это мне понравилось: чтобы сбрасывать с парохода современности, нужно как минимум знать, кого и что сбрасываешь…

  4. Самое главное, что я увидела в этом интервью: Андрей одержим поэзией. И пусть в его творчестве сейчас не самый лучший период, я уверена, он справиться и удивит нас тем, чего даже от себя не ожидал. Сил и вдохновения ему на этом нелегком поприще.

  5. Назвать Пушкина вором каждый может. А вот написать — как Пушкин писал… М-да… Ничего личного, но я бы Андрею посоветовал не в поэты, а в литературоведы пойти… Вон как у него умно все получается, и с Гегелем даже… А стихи глянешь — так хочется поскорее бросить и Пушкина перечитать!

Добавить комментарий для Марина Валькова Отменить ответ

Ваш email не публикуется. Желаете аватарку — разместите своё личико на Gravatar. Оно тотчас проявится здесь!

Отзывы премодерируются. Символом * помечены обязательные поля. Заполняя форму, вы соглашаетесь с тем, что владелец сайта узнает и сможет хранить ваши персональные данные: имя и электронный адрес, которые вы введёте, а также IP. Не согласны с политикой конфиденциальности «Счастья слова»? Не пишите сюда.

Чувакин Олег Анатольевич — автор рассказов, сказок, повестей, романов, эссе. Публиковался в журналах и альманахах: «Юность», «Литературная учёба», «Врата Сибири», «Полдень. XXI век» и других.

Номинант международного конкурса В. Крапивина (2006, Тюмень, диплом за книгу рассказов «Вторая премия»).

Лауреат конкурса «Литературная критика» (2009, Москва, первое место за статью «Талантам надо помогать»).

Победитель конкурса «Такая разная любовь» (2011, «Самиздат», первое место за рассказ «Чёрные снежинки, лиловые волосы»).

Лонг-листер конкурса «Книгуру» (2011, Москва, детская повесть «Котёнок с сиреневыми глазами»).

Призёр VII конкурса имени Короленко (2019, Санкт-Петербург, рассказ «Красный тоннель»).

Организатор литературных конкурсов на сайтах «Счастье слова» и «Люди и жизнь».

По его эссе «Выбора нет» выпускники российских школ пишут сочинения о счастье.

Олег Чувакин рекомендует начинающим писателям

Вы пишете романы и рассказы, но выходит незнамо что. Показываете друзьям — они хвалят, но вы понимаете: вам лгут.

Как распознать в себе писателя? Как понять, стоит ли мучить себя за письменным столом? Почему одни авторы творят жизнь, а другие словно полено строгают?

Вопрос этот формулируют по-разному, но суть его неизменна.

У Олега Чувакина есть ответ. Прочтите его книгу. Она бесплатна. Не надо подписываться на какие-то каналы, группы и курсы. Ничего не надо — только прочитать.

Сборник эссе «Мотив для писателя» Олег создавал три года. Двадцать эссе сами собою сложились в книгу, посвящённую единственной теме. Теме писательского пути. Пути своего — и чужого.

Коснитесь обложки.

— Олег, тут так много всего! Скажите коротко: что самое главное?

— Самое главное на главной странице.

Как стать писателем?
Как обойтись без редакторов и курсов?
Author picture

Возьмите у меня всего один урок. Я изучу ваш текст и выдам вам список типичных ошибок в стиле, композиции, сюжете. Вы одолеете их все при мне.

Станьте самому себе редактором!