Текст прислан на конкурс «Художественное слово» 01.04.2017 г.
Об авторе. Камилла Бауэр (псевдоним). «Студентка. Учусь и живу в Китае. Пишу исключительно для того, чтобы не забыть родной язык».
Хранители судеб
Марк чешет тыльной стороной ладони уставшие глаза и вновь опускает взгляд на чистый бумажный лист. Голод сводит тело и заставляет обессилевшие пальцы чуть подергиваться, словно у пьяницы со стажем, и рот мужчины болезненно кривится, искажаясь и рождая ужасающую сардоническую улыбку.
— Искусство — дитя боли и лишений, — хриплый смех наполняет пустующую комнату и, отталкиваясь от сырых стен с выцветшими обоями, едва живым эхом вновь возвращается к сгорбленной фигуре писателя. — Что они в этом понимают? Мерзкие, жирные критиканы и писаки!
Недавние друзья отныне стали врагами, а некогда добродушные усмешки теперь виделись звериными оскалами. Провал за провалом и шквалы критики превратили вчерашнего выдающегося прозаика в главного героя сплетен и жестоких шуток бывших коллег. Живой образец скоротечности славы и непрочности человеческого признания. Ужасающее предупреждение для каждого, кто когда-либо осмелился взять в руки перо.
— К черту!
Марк резко встал из-за стола, с грохотом отодвинув стул. Его соседи, должно быть, уже привыкли к вечному недовольному бурчанию, раздающемуся из-за стены, или беспокойному топоту, нарушающему вязкую безмятежность сна, царящего во всем здании. Это были лишь последствия жизни бок о бок с человеком искусства, причем не самые дурные. Соседями Марка, в большинстве своем, были люди добродушные и работящие, но от литературы бесконечно далекие. Однако им была присуща удивительная особенность: они могли долгие годы не брать в руки ничего, кроме утренней газетенки, но, зная, что перед ними стоит деятель искусства, неизменно преисполнялись такого уважения и воодушевления, будто встретили своего давнего кумира. Раньше это подкупало, но теперь Марк принимал их любезность за фальш и старательно избегал встреч не только на лестничной площадке, но и в городе. Даже сейчас, в спешке накидывая легкий пиджак, он надеялся, что, покинув свою квартиру, не столкнется ни с кем из них.
Мужчина брел вдоль вымерших улиц своего города, впиваясь невидящим взглядом в скользящую под ногами черноту. Он отдал литературе не только свою душу и полжизни, но еще и некогда отличное зрение, — теперь, спустя двадцать лет ежедневного самоистязания во имя чего-то великого, волшебного, он видел не дальше собственного носа и с трудом узнавал знакомые лица в толпе. Однако Ночь — та же Фемида, и под ее покровом равны становятся и зрячий, и слепой.
Сквозь бархатную темноту его вела невидимая сила, предчувствие чего-то, что непременно должно было произойти именно сегодня. Марк списывал это на помешательство, бесконечно посмеиваясь над самим собой.
— Писатель, образованный человек! Как бы не так! — смех мужчины на мгновение прорвал глухую завесу ночи. — Дикий зверь, бежит, подгоняемый пустым желудком и горячей головой, прячется во тьме и ищет неизвестно что. Где же это видано? Вот уж они все посмеются, вот уж посмеются. Негодяи!
Разум услужливо подкидывал картины, на которых чванливые писатели, безоговорочно признанные горожанами, смеялись над новостями о том, как он, Марк, утром будет найден в десятке километров от своего дома. Должно быть, скажут они, этот несчастный скатился до пьянства, и сам не понял, как оказался черт знает где. Бедняга, поддержат их другие, в последнее время он стал совсем плох, влез в долги да исхудал, на глазах состарился.
— Не дождетесь! — Марк злобно рявкает куда-то в неизвестность, обращаясь ко всем своим обидчикам одновременно. — Мои кости вам перемыть не удастся.
Раздражение, возникшее в груди, слегка его встряхнуло. Злость бодрит ничуть не хуже, чем вечерняя прохлада.
Сунув руки в карманы брюк, мужчина наконец решил осмотреться. Оказалось, он прошел без передышки четыре квартала и сейчас находился недалеко от старого родительского дома, проданного сразу после смерти отца. Удивительно, но детские воспоминания Марка были неразрывно связаны не столько с домом, где он провел детство, сколько с парком, в который его нередко водила мать. Мраморный фонтан, заполненный зеленой водой, пышные клумбы, хлипкие скамейки и могучие деревья, растущие здесь не одно десятилетие — волшебство этого места складывалось из мелочей. Полвека назад жизнь здесь бурлила от рассвета до заката, а голоса людей не замолкали буквально ни на минуту: с утра был слышен детский смех, в полдень — будничные разговоры, касающиеся всего на свете, а вечер и ночь были отданы влюбленным парам, несмело перешептывающимся в ленивом свете тусклого фонаря. Но город развивался слишком быстро. Десятки кафе и ресторанов, детские площадки, кинотеатр и недавно открывшийся торговый центр привлекали людей гораздо больше, чем старый парк, нелепо втиснутый в самое сердце людского муравейника. Марк слышал, что власти намерены сравнять это место с землей, а после — выстроить на его останках городской банк.
Неожиданно он ощутил непреодолимое желание вновь пройтись по узким аллеям, опустить руку в мутную воду фонтана. То ли шестое чувство, которое так часто руководит нами, толкая на странные поступки, то ли проснувшаяся совесть, то ли врожденная сентиментальность — не столь важно. Марк доверяет сердцу чуть больше, чем разуму, а искать причины своих действий и вовсе не привык. Он перебегает дорогу, по привычке оглядываясь по сторонам, и пропадает под мрачным навесом густой листвы.
Не страх, а предчувствие сковало его. Каждый угол, каждый куст был ему знаком, но почему-то казался чужим.
— Марк, — он услышал свое имя сквозь шелест листьев, — Ты все-таки пришел.
Он замедлил шаг. Сердце, вопреки здравому смыслу, билось абсолютно спокойно и ровно. Именно этого он и ждал.
Молодые ветви легли на его плечи, душистые зеленые листья ласково коснулись щеки:
— Ты так подрос, дитя мое.
Голос казался смутно знакомым. Медленно, словно нехотя, из глубин сознания до него начали долетать обрывки детских воспоминаний. Отдельные фрагменты складывались в общую картину, а звуки и запахи, цвета и эмоции придавали ей живость и достоверность.
Марк уверенно идет вперед, к дереву, которое его мать справедливо называла старейшим из всех. Оно приветливо машет ветвями и чуть наклоняется вперед, когда мужчина оказывается в шаге от выступающих наружу толстых корней. В детстве он часами напролет сидел под этим деревом, мечтая и фантазируя, а потом бежал домой и рассказывал матери захватывающие истории о судьбах людей, живших здесь прежде. Она слушала с неподдельным интересом, а однажды обронила неаккуратное «сынок, тебе бы писателем стать», которое раз и навсегда изменило жизнь Марка.
Возможно, тогда он этого не понимал. Тогда, тридцать лет назад, этот голос казался ему своим собственным, внутренним. Годы не подарили Марку серьезности, присущей всем взрослым, и сухой рациональности, но вместе с тем и не отняли исключительно детское умение воспринимать чудеса как само собой разумеющееся. Он просто принял факт, что деревья могут разговаривать, и продолжил жить дальше. Земля не разверзлась у него под ногами, а город не накрыла песчаная буря. Где-то вдалеке послышался мотор проезжающей мимо машины, а водитель, вероятно, даже и не заметил эту крохотную перемену, произошедшую с их миром.
— Садись, дорогой, садись. Я о стольком хочу тебе поведать, — дерево зашумело листвой, приглашая Марка присесть на скамью неподалеку. — Как жаль, что у нас так мало времени!
Оно говорило неторопливо и приглушенно, будто каждое слово давалось с огромным трудом. Это был голос не приговоренного к скорой смерти. Это был голос утомившейся старой женщины, вкусившей жизнь и готовой принять свою судьбу. Дерево вздыхало и делало паузы, собираясь с силами, и Марк нетерпеливо барабанил пальцами по своему же колену, но уважение и некий трепет перед этим существом не позволяли высказать недовольство вслух.
Рассказы вытекали один из другого, тысячи судеб сплетались вместе благодаря мелочам, увидеть которые мог лишь сторонний наблюдатель, терпеливый и тихий. Марк закрывал глаза и видел улыбки людей, про которых говорило ему дерево, видел их слезы, истории любви и смерти, ощущал их страхи. Каждый уникален, создан не по образу и подобию другого, а рожден в одном-единственном экземпляре. Совершенный в своих недостатках, уродливый в своих достоинствах. Марк проживал сотни жизней, вкушал горечь поражений и заедал ее сладкими крохами маленьких побед, но неизменно умирал, снова и снова, в одиночестве, испуганный и потерянный. Каждый из этих людей боялся осознания того, что он бесцельно провел отведенный ему срок, не успел запомниться, оставить свой след в истории. Погибая, они исчезали из чужих жизней, но навечно оставались живыми в рассказах, что деревья передают друг другу испокон веков.
Едва на горизонте появилось солнце, дерево качнуло тяжелыми ветвями и устало заговорило вновь:
— Я боялась, что эти истории умрут вместе со мной. Но теперь они принадлежат тебе, дитя мое, — еще одно легкое, почти невесомое касание листьев, — Отныне ты их хранитель, ты их рассказчик.
Марк коротко кивнул. У него на душе было смутно и тяжело, но эта ноша казалась приятной. Он поднялся со скамейки, с удовольствием разминая затекшие за ночь ноги, и медленно побрел к выходу из парка.
Последним, что сказало ему дерево, было: «Важно слушать, а не только слышать, дитя мое».
© Камилла Бауэр, 2017
Очень хороший рассказ! Автору пятёрка!
Спасибо большое. :)
Очень лиричный рассказ про усталого писателя. Есть надежда, что после беседы с деревом у него появится новый виток вдохновения. Есть небольшие огрехи, но для студентки, пишущей, чтобы не забыть родной язык весьма неплохо.
Из явно бросившегося ( :) ) в глаза: «…будничные разговоры, касающиеся всего на свете, а вечер и ночь были отданы влюбленным парам, несмело перешептывающимся в ленивом свете тусклого фонаря». Все эти причастные обороты выглядят громоздко и тяжеловесно для чтения. Хотелось бы более легкой структуры, типа: будничные разговоры обо всем на свете, несмелый шепот влюбленных пар в ленивом свете тусклого фонаря….
Порой встречается избыток определений. Но это беда всех начинающих авторов. (к коим и себя дерзаю относить)
Признаю, нередко усложняю и чересчур много добавляю определений, но это случается непреднамеренно. Буду работать над огрехами. Однако спасибо Вам за отзыв!
С благодарностью принимаю этот рассказ, абсолютно грамотный во всём: в стиле , в грамматике, во всевозможных оборотах: причастных, деепричастных; в сложно-сочинённых и сложно-подчинённых предложениях. Ни одной грамматической ошибки. И только одна запятая в одном предложении. Великолепно! Рада за Вас!
Моя наилюбимейшая преподавательница литературы, наверное, захлебнулась бы ядом при прочтении Вашего отзыва! Сколько мы воевали с ней за каждую запятую в сочинении… :)
Будьте добры, укажите на ту единственную «потеряшку». Я никак не могу ее отыскать.