Взлететь навстречу солнцу

 

Текст участвует в конкурсе «Счастливая душа».

Об авторе: Елена Беляшова.

---

 

Дома зазвонил телефон.

Женский голос в трубке на местном диалекте окутал меня аурой тёплых поздравлений с праздником.

Голос восьмилетней давности перепутал имя моей дочери и нашей общей преподавательницы, но моё имя не забыл. Я слушала, отвечала, улыбалась, не возражала.

Наконец пообещала:

— Вернусь. Ведь дети не всегда будут маленькими.

 

 

* * *

 

Есть люди, которых не видишь подолгу, но вспоминаешь о них с улыбкой и благодарностью, как о прочитанной понравившейся книге; и в один момент, когда услышишь знакомый голос в трубке, снова всплывает образ из прошлого — так приятно и неожиданно.

Как ранний подснежник морозным утром, как падающая звезда одинокой ночью, как дуновение ветра в знойный день.

Приветливая улыбка, искренний взгляд, дружелюбная атмосфера.

С такими людьми можно помолчать, их понимаешь с полуслова; их дружба бескорыстна, любовь сильна, уважение безгранично.

Они никогда не вспомнят, кто из нас звонил чаще либо чья очередь звонить теперь.

Они наполняют жизнь радостью, дарят добрую память о себе.

Эту память я берегу как драгоценность и беру с собой повсюду, где бы ни находилась.

 

 

* * *

 

Почему-то всплыли картины прошлого. Как я, девочка лет семи, украдкой доставала из шкафа чёрно-белую фотографию, бережно припрятанную мамой вместе с медалью Материнства. Вглядывалась в черты мужчины и пыталась представить тембр голоса, пальцы, перебирающие кнопки аккордеона, запах рук. Но видела застывший взгляд из-под нависших бровей, поджатый рот и траурную кайму в углу фотографии.

Я хныкала то ли от горечи потери, то ли от тоски по мужчине, которого хотелось называть папой и услышать ласковое: «Доченька». А может, оттого, что устала отвечать всем любопытным на вопрос: «Где папа»? И опять вспоминая бабушкин рассказ о проносящемся автобусе — убийце папы, выдерживать на себе сочувствующие взгляды, давящие детскую душу.

«Внученька!» Бабушка, взволнованная моими слезами, суетилась подле, спрашивала, не ушиблась ли.

А я только прижималась к ней крепче да всхлипывала: «Как я несчастна!»

Бабушка покачивала головой, прятала фотографию в шкаф и бормотала: «Несчастен только тот, кто никем не любим».

Затем она целовала меня в лоб со словами: «Любимица моя», — и снова стучала спицами, набрасывая петельку на петельку оранжевой нити шерстяного клубка.

Нить ложилась незатейливым узором ромбиков, расширялась в шарф, мягкий и тёплый, как поцелуй бабушки.

«Бабуля — ты моё солнце!»

Я утирала слёзы, мчалась во двор. Бегала, скакала, хохотала, не зная других забот, не думая о смерти, уверенная, что солнце не погаснет никогда.

Но по мере моего взросления солнце блекло, уменьшалось, а потом и вовсе исчезло, оставив холод и пустоту вокруг меня.

Бабушки не стало. Я пробовала искать ту щедрую ласку и нежность, но натыкалась на скупость слов и строгость.

Мама, придя домой после изнурительной работы, брала книгу в руки; её уставшее лицо светлело от улыбки, смягчались грубые складки на лбу и переносице, глаза обретали живость.

Такую же улыбку я видела у неё, когда мать, одурманенная запахами леса, пела вполголоса; когда заполняла корзину алыми или иссиня-чёрными ягодами; когда собирала букет из луговых цветов, пахнущих свежестью и мёдом.

Мама была схожа с луной за тёмными тучами: тихая, неприметная, задумчивая и… не согревающая.

Оттого, что я больше не слышала слов «люблю», «моя хорошая», «умничка», я вдруг почувствовала себя нелюбимой, никчёмной и несчастной.

Стена непонимания, с проросшей под ней лебедой непокорности и упрямства, встала между мной и матерью.

Тогда в побеге из дома мне грезилась жизнь краше.

Я наслаждалась свободой и ликовала, когда встретила того, кто увёз меня в страну финиковых пальм и синего моря.

В страну, где исполняют ритуальные танцы плодородия, счастья, удачи под волынку, барабан и флейту; где для исцеления и покоя потчуют добрым словом, для долголетия приветствуют поцелуями, а зло гонят молитвами.

Но главное, там снова светило солнце. Оно приветливо манило к себе; я вновь ощутила ласку и нежность, попыталась взлететь, но какая-то тяжесть не отпускала меня и подумалось: «Куда стремиться, для чего?»

Мне стали сниться снег, берёзы да мост над рекой.

Разум возмутился: «Разве не бежала ты из дому за солнцем?»

Но душа упрямо лелеяла печаль и тоску сродни счастью.

Недовольство моё нарастало, будто тьма, закрывающая солнце.

Однажды мне представилось, как разрушится идиллия, счастье разобьётся и разлетится на множество осколков. Как я буду собирать те осколки и склеивать их в единое целое, но трещины нет-нет да напомнят о прежних обидах.

Размышляя так, я достала из ящика комода мамины письма; от них неожиданно пахнуло безмолвной любовью, смутной тревогой, робкой надеждой встретиться вновь. Слёзы раскаяния и счастья полились из моих глаз, смыли тяжесть с души.

«Мамочка, прости!»

Тьма рассеялась, выглянуло солнце.

 

 

* * *

 

Выйдя на улицу, я вдохнула свежесть утра с запахами жасмина, лимона, роз.

По переулку ковыляла соседка.

Заслышав шаги, она обернулась; бесцветные глаза тлели тихой радостью, иссохшее лицо расплылось в улыбке, обнажились дёсны.

Соседка расцеловала меня в обе щеки, расспросила о делах, пожелала здоровья. Потом попросила подождать и торопливо скрылась в доме.

Я глядела вслед бабе Зине.

Всё в ней вызывало уважение: худощавые руки, спрятанные под чистой сорочкой; серебряные фибулы, потускневшие, как пряди хозяйки, но украшающие пёстрый сарафан, как дань традиции; загадочные знаки-руны, вытатуированные на её лице ещё в юности, а теперь покрытые сетью морщин, — на лбу, щеках, подбородке.

Что означают эти знаки?

Статус среди берберских племён, красоту, а может, магию от сглаза, на удачу, успех? Казалось, баба Зина существовала всегда; как древнее дерево, к которому привык, его считаешь частицей жизни, оно хранит тайны века.

Сколько старушке лет? Восемьдесят, девяносто, сто?

Никто этого не знает, даже она сама, символизирующая старость: сутулая, хрупкая, немощная; с мудрыми изречениями на языке, с проницательным взором, с сердечными молитвами.

Но вот, через минуту, хватая меня за руки, как будто опасаясь отказа, соседка всучила мне баночку пряностей:

— Домашние… на здоровье.

Это случалось не впервые, но каждый раз у меня сладко щемило в груди.

Как при свидании после разлуки, как при получении долгожданного письма, как при встрече соотечественницы на чужбине. Захотелось в ответ сказать: «Я вас так люблю!»

Но от смущения только вежливо благодарю старушку.

Нет, не за гостинец, а за материнскую заботу, которая для меня важнее подарков и слов.

 

 

* * *

 

Каждый мой прожитый год — как исписанная страница романа.

Романа по имени Жизнь.

Спустя два десятка лет я с уверенностью говорю, что смысл моей книги — любовь. Чувство любви для меня подобно солнцу: согревает, радует, бодрит.

Эту любовь я вижу в глазах близких, в улыбках детей, в поступках друзей, в новом дне.

Мне понадобилось время, чтобы понять: достаточно только остановиться, прислушаться к себе.

Тогда-то я научилась читать между строк, видеть достоинства в людях прежде недостатков и наконец-то смогла взлететь навстречу солнцу.

 

© Елена Беляшова