Белла, чао

Девушка, охотница, собака, Белла, ружьё

 

Текст участвует в конкурсе рассказов «История любви».

Об авторе: Константин Чарухин, 1973 г. р., живёт в Минске.


 

До самой женитьбы у Хведчени теплилась мечта: быть партизаном, а уж когда он по-настоящему влюбился, то вообще взыграла с уверенностью вечного огня. Прежде сил не было или, вернее, топлива.

Хотя это у него лет с восьми: то мама, то отец водили его с братом гулять в лес под кольцевую магистраль. Лес этот отец называл «партизанским». Под его настороженной сенью старшеклассники не выпивали первое пиво, а их подруги не лишались первой невинности на его опалой хвое. Чисто в лесу. Мало в нём человека, не пахнет им.

Хведченя и его однофамильный брат носились по поляне, воюя против повсюду воображаемых нацистов, а отец, оседлав поваленный ствол сосны, занимал себя пересмотром старых газет, маникюрными ножницами делал из них аккуратные вырезки по теме удивительных возможностей человеческого организма.

Мальчишки в поисках нацизма неуклонно стремились углубиться в чащу, что отец пресекал взмахом руки, заострённой ножничками: «Стоп! Попытка к побегу! Караул открывает огонь с предупреждением». И голос был строгий. Приходилось возвращаться под открытый небесный свет, а какой на свету нацизм, скажите пожалуйста? Он весь в ельнике, где зеленоватая темь и остро пахнущая тишь. Там в земле четырёхугольные ямы, оставленные, считается, теми самыми бойцами родной, всеми обожаемой войны. Трупы землянок. Медленно разлагающиеся пустоты в почве. Сейчас они по пояс ребёнку, а тогда, в сказочное время, о котором есть картинки в учебнике, в них мог уместиться взрослый командир; встать в полный рост и думать о железной дороге, как её надорвать.

И ещё. Дальше, за земляночной поляной, залегает лётчица в уединённой всамделишной могиле с холмиком и надписью. Совсем маленьким, впервые обнаружив под руководством родителей эдакое сокровище, Хведченя не уставал потом выспрашивать: «Как она там лежит? Кости? Только кости? — а где она тогда сама?» И сопутствующие вопросы о природе смерти как таковой, и о самой её захватывающей ипостаси: «А когда снова будет война, я тоже смогу быть лесным партизанским лётчиком?»

Папа сказал раз и навсегда, что это глупости. Не будет никакой больше у нас тут отечественной войны (а папа знает всё или почти всё — коллекция подшитых в папки газетных заполняет у него целую книжную полку), поэтому профессия партизана больше не нужна в жизни. И если что-то не нужно в жизни, понимает Хведченя, то и мечтать об этом — тупость, как мечтать стать волшебником, например.

Хведченя прекратил мечтать и очень быстро стал взрослым. Тогда же он пошёл работать на заправочную станцию, поскольку не будет войны. Теперь вся поляна запушилась золотарником — не побегаешь толком. Кто-то завёл это растение в стране, чтобы утешаться жизнерадостным цветом в пределах личного дачного участка, а год за годом любая свободная земляная поверхность стала жёлтой и труднопроходимой. Бескорыстный паразит размножился и попроникал во все пространства, глуша прочие природные краски своей навязчивой прелестью. Мир. Мир. Мир во всём мире.

И работа у Хведчени исключительно мирная, не терпящая, в частности, огня. Нормально: тебе деньги, ты им литры четырёх видов. Когда принимали на работу, был вопрос: «Машина есть своя?» Понятно, нужно любить, нужно обладать тем, что кормишь каждый день. Ответ: «Скоро будет». Вопрос: «Как с вредными привычками?» Да, во всей его работе это главный труд — подавлять в себе мелко дрожащий никотиновый голод.

Хведченя терпит и оглядывается, как человек с изнуряющим желанием скрыться в туалет. Кругом следующие предметы: лес без партизан, магистраль, гипермаркет с по-бегемотьи огромным именем и поместительной парковкой. Лес хвойный насквозь, как это присуще нашим северным нациям. Магистраль бежит мимо Белых луж и Яночкиных гор бог знает куда, знает, а Хведчене знать незачем. Курить в рабочие часы нельзя, зато вышел после окончания своих заправок и приёмок бензина, и — кури всей душой. Особенно, когда закат имеется на горизонте гостеприимный, мягонький; идёшь через рощу в сторону дома, от первой сигареты аж в пот сладкий шибает. Ответ был: «Хорошо с вредными привычками!» А через годик состоялось приобретение поношенного «форда».

Демократичного вида «форд» нашёл себе хозяина Хведченю (вероятнее всего, последнего) благодаря сотням всяких высших «мицубись» и «шевролеев», потребляющих бензин у него здесь под носом. Потом они исчезают в сторону Яночкиных гор. В направлении Белых луж. Где, пролетая на партизанском самолёте, можно с высоты рассмотреть пригоршни игрушечных кубиков — усадьбы удачливых жителей столицы. С гор и из луж они честно смотрят в небо безглазыми крышами. Им нечего страшиться. Ни партизан, ни кого другого опасного в вышине.

С будущей женой Хведченя познакомился, прогуливаясь, свободный, без всякого пока «форда», за сигаретами (нарочно избрал такую марку, которой нет на заправке среди товаров, чтоб было зачем уходить иногда). У Дубовчик случился перерыв, а около входа — детская горка для развлечения маленьких покупателей, при горке — качели на цепях. На качелях раскачивается Дубовчик, серьёзная, как планета, что приближается к Земле, чтобы убить всё живое. Хведченя увидел это, купил в спешке своё необыкновенное курево и, потрясённый, захваченный, пошёл к горке знакомиться. Лицо и руки, колебательные движения, родимое пятно — всё, из чего состояла на тот момент девушка, влекло его с радостной неодолимостью. В ней не виделось самородного золотого свечения, какое имеется во многих девушках до двадцати лет или замужем за миллионером, зато отражённо она сияла превосходно. Пятно у неё над губой будто по-своему зряче, вроде чувствительного органа некоторых змей и членистоногих, чтобы в непроходимой темноте находить добычу, любовь, спасение. «Истень или Баловань?» — загадывала Дубовчик, совершая качки осторожно, чтобы не навредить своим весом.

Дубовчик — не красавица. Хотя необычная девушка; глаза кофейные, нос крепкий, обтекаемый и прекрасно предназначенный, будто даже нарочно, для наших зим — в нём воздух прогревался наилучшим образом.

Она уборщица в гипермаркете совсем рядом с заправкой, где борется с табачной алчбой Хведченя. У неё бывает иногда работа, какой позавидуют младшеклассники: переть через торговый зал, грозя всем перед собою огромным жёлтым чудищем — оно с жадным шумом вычищает полы, вызывает почтение потребителей, вооружённых лишь немощными сетчатыми тележками. Иногда работа другая: сидеть у выхода спиною к обширному застеклённому небу, и тогда ни один из покупателей не протащит мимо кассы неоплаченной мелочи. Иногда она удаляется коротко отдохнуть с глаз долой. Зайдёт за угол, взгляд утопит в соснах, закурит. Или не идёт никуда, а рассматривает у паркинга покупателей, что прибывают и отчаливают на махинах, важностью подобных купеческим каравеллам того прошлого, когда открывали америки с индиями. С детства она помнит сказку: «В лесу два жениха: Истень и Баловань. Истень промышлял зайца и тетерева; другой собирал грибы и яйца, и добывал в заводи рака…» На ней синяя униформа, золотой вензель над левой грудью. Лучше всякой кинокамеры она заметила бы воришку, хотя пока ни один не подвернулся.

«У Истня зоркость, у Баловня — чутьё. На рассвете и закате они беззаботны и очень похожи. Когда идут по улице, девушкам кажется — двойнята идут. Оттуда — с баяном, от того краю — с гитарой».

Страсть её в интимные часы была похожа на скоропреходящий гнев, а обычная, будничная любовь — требовательна и полна самоуважения. Она не умела краснеть. Не смущалась и не давала сбоев за рулём жёлтого танка чистоты, когда мужчины глазели на пятно слева на границе верхней губы, а потом по спирали взглядом наскоро обгладывали всё, к пятну прилагающееся. Зубы у неё были отличного качества — если цапнет, то до крови. И нечасто улыбалась, однако Хведченя, один из немногих, знал, что нрав у неё в сущности довольно весёлый, только по-другому выражается. Она щурится, когда хочет улыбнуться и порывисто свистит, когда нужно смеяться. В школе она была уверена — отчасти благодаря ложным, социально обусловленным показаниям большого зеркала в прихожей, отчасти из злоязычных сообщений товарок, — что является самым неудачным вариантом женщины. Поэтому одна из первых уступала домогательствам торопящих совершеннолетие школяров. Потом зеркало перестало лгать, мнения коллег стали значить мало, и Дубовчик превратилась в трудноприступный объект. На первый взгляд даже казалось, что под вызывающе аккуратными форменными одеяниями у неё накачанное до звона мышечное тело. Но это не тело. Это характер.

— Поехали в Италию! — поделилась мечтой Дубовчик, начав жить в комнате Хведчени.

— А что там? — машинально ответил Хведченя, который, на самом деле, конечно мог представить, что мог бы значить этот полуостров среди всем известного моря для неё, специалиста по чистоте в гипермаркете на окраине столицы.

— Красиво там, — сообщила Дубовчик, а Хведченя стал объяснять, что все эти красоты можно посмотреть отсюда. «А во Флоренции я словно вообще жил», потому что помнил нежную, зовущую передачу, от которой веяло специальной грустной музыкой и старинными стихами. И умнее, чем тот проводник, всё равно же не переживёшь Флоренцию. «Неужто ты всему веришь, что смотришь? Я всё сама собой ощутить хочу», — смешливо и критично свистнула Дубовчик. Она тоже сведущая девушка. Например, о том, что все теленовости, все дальние страны, всё прошлое — всё на компьютере может быть нарисовано. Специальный секретный институт возьмёт и окутает нас полезными для государства видениями.

Если бы и хотел куда-то поехать Хведченя, так это в том направлении, о котором никто не написал и не напишет, не сфотографировал, не снял для телепередачи. Деревня? Может быть, но не совсем — в деревне Хведченя живал у бабки, оттуда хорошо виден Млечный Путь и по ночам от тишины кажется, что если это смерть, то ничего ужасного. Нет. Не всякое безвестное захолустье манило Хведченю. Но вот Яночкины горы, почему-то, да. И Белые лужи. И что-то ещё даже ближе, но никогда…

«Болвашка», — ласкательно ругала Дубовчик своего неженатого мужа в связи с нехваткой денег на Италию. И пользовалась расположением Хведчени-матери, благодаря обеим присущей любви к дачным делам. Земля звала их и легко дозывалась. Она подставляла чёрное брюшко для приятной прополки и чуть не мурлыкала, когда ей выдёргивали одуванчиков. Эта любовь плодоносила для матери в форме огурцов, морковки. Для Дубовчик — в виде кабачков, груш. Обе проделывали труд по перемещению в электричках. Обсуждали мужчин: как хорошо была бы их помощь в таком деле. «Когда вы уже?» — вопрос о женитьбе. «Подождём», — утешительно щурилась в ответ Дубовчик, хотя всё её существо считало: «Пора!»

Хведченя делает вид, что не слышит землю и не понимает намёков матери. Он чтит высокое. Меднокожие сосны, новые лиловые многоэтажки, парашютисток поперёк заката (совсем рядом местность их ежесуточных тренировок). И сизое шоссе, у которого протекает его труд, и пахнущий исполинской несуществующей рыбиной канал под окном. Всё то, что стремится.

Можно постараться и начать восход к богатству. Для этого потребно некоторое прибавочное усилие. Хведченя ж донельзя ценил час беспечной тишины после работы. Час молчаливого хода домой после неё. Без мыслей о деле. С мыслями о деревьях, о жизни птиц в лесу, и селян между лесами, звёзд — над лесом. Если использовать всё это свободное пространство души и населить его смелостью, заботой, общительностью с покупателями, кредиторами и поставщиками каких-нибудь покупательных вещей, то можно, наверно, в скором времени начать быстро ездить на среднем универсале. И раз-два в год вырываться с Дубовчик в измечтанные ею южные края. Во Флоренцию. Но Флоренция — прямо сейчас — ведь гораздо ближе, почему-то верится Хведчене, чем если заплатить ей своей каждодневной жизнью за билет, отель и экскурсовода, и взять её, оплаченную.

Сущие дети порой подавали ему купюры в окошко: пареньки с крашеными чёлочками, девочки с носиками, хлюпающими плохо прогреваемым воздухом. Мельком удавалось рассмотреть осанку авто. «Тураны», «чироки», «туареги», чванящиеся своей мнимой дикостью. Каравеллы, которые убывают не к америкам и индиям, а в Белые лужи и Яночкины горы. Скучные дядьки с головами сантехников на прапорщицких плечах, чьё варварство очевидно, но не подлежит обсуждению, выходили из них, платили, нетерпеливо дожидались сдачи. И их жёны… Их жёны, от волос и пальцев которых, веяло самородным золотым теплом. Эти двигались с обезьяньим проворством. Словно только что непостижимой уловкой обчистили карман Хведчене и им пора улепётывать к покровительствующему им монстру. Одна из них… Она повторяла свой воровской и одновременно королевственный ритуал чуть не еженедельно, заставляя судорожно пересчитывать выручку. Одна. Без хозяина-монстра. Монстр — вдали где-то.

Хведченя увидел её впервые на закате в июле, когда крепил надпись «ИЗВИНИТЕ — …» к неисправной колонке. Впереди же, где не за что было извиняться, в дорогостоящий, как космическая неисследованная планета, охряный «ниссан» ласково юркнула дамочка. Её сандалии, джинсы, волосы — всё было сделано не из того коричневого, голубого, жёлтого, которые живут среди нас. Наскреби наших цветов — её не изобразишь. Словно миры по ту и эту сторону киноэкрана. По эту — темнотой укутанная людская плотность, укоренённая ягодицами в грядках зрительских кресел. По ту — игривый эфир на поверхности пустоты. Нырнула в свой межзвёздный аппарат, по-хозяйски поворочалась внутри, обдала горьким дымком, щёлкнула шинами на выезде и оставила Хведченю одного с просьбой о прощении в руках. Златопёрая обезьянка, вызревшая под самородным солнцем, стоимостью в миллионы. В дразнящую лимонным заревом невестность.

 

Тропа домой тем вечером Хведчене чудилась менее всего утешительной. Сосны глупо молчали. Между ними невозбранно тёк душок выхлопа с трассы. Непостижима численность богачей в столице. Иногда Хведченя начинал считать, что бедных здесь только он да Дубовчик. Ну, и ещё другие её подружки, чистящие гипермаркет, выстукивающие на его кассах поступающее чужое добро. И Хведчени-родители. И родня из военного посёлка. Бедные, в смысле, тяжело живущие, неподвижно, слишком вместе и рядом. Предсказуема эта их жизнь, словно бетонный коридор с чугунной дверью в конце. Молчанию сосен по-своему вторил ельник; правда, техногенных запахов, не пропускал.

Издалека всегда виден семейный балкон, но сегодня Хведченя нахмурился от испуга: угольно закопчен, неужто погорели?! Нет. Вокруг все уже отделились от улицы, и белеют рамами стеклопакетов, поэтому балкон Хведчень как одинокая черепная глазница. Или, на худой конец, вставили обычные окна и подёрнулись изнутри тюлевой светленькой мутью занавесок. А мама ещё развесила сушиться чёрное бельё: увесистые шерстяные колготы, полдюжины комковатых носков и плавок, широкогрудый бомбер. Возможно, стирала Дубовчик, укрепляя свою полезность в доме. Черньё похоже на связку обугленных рыбин.

«Нужна машина», — отчётливо осознавал Хведченя. Машина — единственный орган цивилизации, который может ввести его в неизведанное местечко. Белорусские рубли — международные литры — белорусские километры. Хведченя застрял на первой чёрточке, которую в математике называют минусом, а в русском языке тире. Он хочет нестись на втором тире. Без Дубовчик. Вслед другой.

«Сначала машина, а затем застеклим балкон», — заверил себя Хведченя.

Он работает со множеством личностей каждый день. Мимолётных — которые оплачивают бензин, более-менее медлящих — которые привозят его в бензовозах. «Мне кажется, я помню всех, кто мне заплатил», — жалуется Хведченя, а Дубовчик сочувствует, потому что у неё точно так же с пешеходами гипермаркета, хотя они лично и не отсчитывают ей в руку денежные знаки. «Баловань», — склонилась она ко мнению, но не покидает её надежда, что Истень. Он не запомнил ни одного, у кого принял бензин.

Погонщица рыжего «ниссана», невесть чья такая, ослепляла его. Одними руками своими при расплате или, если он изловчался выглянуть, то профилем и спиной. В зависимости от погоды руки её были обнажены до плеч или защищены тёмными рукавами. Иногда на голове её пестрела косынка, узкая и кокетливая, как купальные трусики. Ближе к осени она часто оказывалась в байковой куртке, покрытой воинственными индейскими орнаментами. Можно вообразить, что это белая колонистка кутается в шкуру убитого туземца. Предсказать день и час очередного явления дамы невозможно, поэтому Хведченя ежечасно опрятен, бодрствуя, будто под её прозрачным разымчивым взглядом. Дама. Дева. Дива. Какие слова воцаряются в воображении! Притом она, пожалуй, не старше Дубовчик годами.

В день рождения Хведченя позволил себе немного водки. Триста. Сто, а потом плюс двести пятьдесят миллилитров. То есть триста — это приблизительно; в граммах. Не позвал никого, кроме Дубовчик. Никто не позвонил ему, а брат и оба родителя утром добродушно бурчали пожелания дальнейшего здоровья.

Начиналось осеннее время. Приглашённая и новорожденный отправились на прогулку. Это, можно сказать, пикник на ходу. Хрустели чипсами, обсуждали встречаемые по пути сооружения. Вот школа для туберкулёзных детей, слегка заглублённая в здоровый для лёгких сосняк, где, однако, слышен автомобильный прибой с кольцевой. «Я бы не отдала сюда своих», — высказала неодобрение Дубовчик.

Плутали топкой, будто не до конца пересохшее русло, лесной тропой мимо поляны партизанских игр и страшного холмика, где окопалась лётчица Хведчениного детства. До настоящего спортивного аэродрома, где иногда происходят празднественные события и откуда по тёплым дням отправляются наверх парашютистки в неторопливых бипланах. Между лесом и самолётной пустотой, огороженные надёжным бетоном, стреляли пейнтболисты в своём клубе — очередями, одиночными. Слышны их удовлетворённые стоны убитых.

Две собаки встретились им на просторе при подходе к поднебесной выставке летательной техники; приземистые стройные недоовчарки с беззаботными глазами: старшая и, видимо, её щенок. Дубовчик дёрнулась, схватила Хведченю за рукав, попыталась воздвигнуть его руку между собой и молоденьким псом. Тот же только обнюхал замаранные чипсовой пыльцой ладони, не слишком внимательно, и потрусил в сторону выстрелов. Ещё — повстречался мужик с золотыми зубами, облечённый зелёной полувоенной курткой, налагавшей на него, по-видимому, определённую власть в области самолётов.

«Молодые люди, что за прогулки на действующем аэропорте?»

«Нет никаких надписей».

«У вас есть дача? Тоже никаких надписей у меня. Ну представьте, — наверное, златозуб использовал давно заготовленную и регулярно исполняемую метафорическую речь, — Вы встаёте утром, а у вас по участку гуляет сосед…»

Хведченя отмахнулся и не попрощался даже. Хочет денег? С кого? С напуганных его зубами и дачными сравнениями туристов из чужих государств? Он как собака, стоит только выказать страх…

«Они летают?»

«Истребители, наверно, нет, — рассудил Хведченя, — Хотя, говорят, дают напрокат. Всяким бизнесменам или их дамам».

«Дамы делятся на дам, не-дам и дам-но-не-вам», — вспомнила Дубовчик дубовую шутку и увесисто хохотнула.

Хведченя отвернулся. Вот маленькие «кукурузники» и одноместные, юркие, как ласточки, пропеллерные монопланы — они скорее всего, лишь ненадолго забираются в окрестное небо. Им не нужна бетонная полоса, они и по траве могут. Ведь помогали партизанам? Забирали раненых?

«Классная травка. Мягкая. Тоненькая. Вот бы дачу такой засеять. И лежать», — Дубовчик присела и гладила поле по изумрудной шкуре, и вправду ласкательной на ощупь.

Вчера он получил ключи от «форда». В день… в вечер рожденья он говорит: «Сюрприз», и в руке — ключи с чёрным, точно комок смолы, каплевидным брелоком-пищалкой. В связи с вечером рожденья он обещает поехать с нею куда глаза глядят, если только дадут туда визу. Триста пятьдесят миллилитров. Две объёмистые пачки облаток с хреном. И ещё можно докупить до полноты удовлетворения — за аэродромом начинается гипермаркет, чистый внутри благодаря Дубовчик.

«Истень», — нежно предположила она об имениннике.

И был вечер, и было утро. День рабочий. Точнее, ночная смена под ним. Новое сегодня. Новое-новое.

Сегодня пленительная клиентка была облачена совсем иначе, но Хведченя узнал: та самая, наипервейшая солнечная бабочка из июльского навечерия. Сегодня царствовала полнокровная осень, дама была в тёплом замшевом полушубке с опушкой из зверьков, которым не повезло, на дворе уже два пополуночи — удивительная нужна чувствительность, чтобы вдруг так рассмотреть её в упрощающем ненатуральном свете с заправки. Рассмотреть, и не упустить больше никогда.

«Мне плохо!!! Язва!» — правдоподобно крикнул Хведченя подменщику, пробегая. В руке ключи с чёрной каплей-пищухой. «Форд» припаркован у дубовчиковского гипермаркета, но пока дамочка заправится, можно успеть пристроиться за её ручным чудовищем. На ней длинная юбка в уютную распушённую клетку. Руки в светлых брезгливых перчатках. Колко блеснули очки. Но всё же — она!

«Язва», — повторил новый владелец престарелого «форда», когда съезжал на трассу вслед за — не назвать ли её запоздалым подарком? освежившейся целью в жизни? жертвой маниакальной страсти нижележащих классов к средним? — за ухоженной женщиной в послушном чреве внедорожника, который, невзирая, строго следовал всем правилам и изгибам дороги.

Они оба неспешно двигались сквозь довольно густую ночь, на какую-то долю процента знакомые друг с другом. С задней стороны процент возрастал с каждым километром. Впереди — улетучивался с каждой заправкой. Инструктор на курсах просто черкнул «галочку» Хведчене в графе «ночное вождение»; всему учились только при свете. В темноте учит его вот она — так получается.

Но урок щадящий. Просто повторяй движение, держа дистанцию. Запоминай знаки. Минут и десяти не прошло — посёлок. Запоминай название.

Чудовище с красавицей не углубились, а, проехав чуть-чуть по периметру, стали у одного из наружных домиков. Хведченя, как шпион, изображая независимость, проследовал дальше, завернул, заглушился и выскочил наблюдать, как она исчезнет внутри своего жилья. Никаких мыслей он не питал при этом. Чувствовал себя немного порочным, а к ней — исключительно благодарность.

Она зажгла окно. Одно.

Начальник у Хведчени добродушный, и ничего не узнал. Напарник у него сочувственный. «Ну, как живот?» — только и полюбопытствовал, когда они снова вместе приступили к продаже горючего. «Уже меньше», — осторожно солгал Хведченя, и получил на это совет: «Всегда нужно при себе соду иметь. У меня батька раз чуть не сканал. Положим в аптечку давай, и будем знать».

Ночная сексуальная любовь Дубовчик по отношению ко Хведчене убавилась в самозабвенной ярости, вместо того она стала будто вкрадчивая, извиняющаяся. У Дубовчик чутьё как у Баловня.

Теперь Хведченя не ходит домой и из дому тропами. Он ездит, да и не всегда сразу домой. Днём они вдвоём с Дубовчик изредка курят в месте, где разрешено, если перерывы совпали. Не вспомнить, что говорено в эти минуты. Наверняка о предстоящем отдыхе вдали. Девушка глядит поверх сосен в сторону Италии, девушкин парень — на трассу, по направлению к предмету своих регулярных наблюдений.

Да, он повадился. Он осматривал посёлок, с трёх сторон укутанный экологическим лесом. Специальный населённый пункт, выращенный в стороне от исконных деревень. У большинства поселенцев глухой кирпичный забор вокруг недвижимости. А у неё же — чугунная изгородь, узор в облике тюльпанов, исполняющих дёрганый негритянский танец. Видна запустелая площадка между тонких их тел, гараж, и дальше — твердыни прочих хозяйств. Хорошо ограждённые обитатели кажут только крыши или верхний этаж, внизу они сами наблюдают лишь двор, из-за замкнутости смахивающий на тюремный, хотя и тщательно увеселяемый газонами, цветниками… Хведченя парковался на дальнем краю и бродил с нагловатым видом расклейщика объявлений.

 

От ворот в её прозрачные владения до кромки ближнего леса шагов сто. В лесу Хведченя разыгрывал грибника. Малохожие заросли. Даже кострища от пикников не встречались. Тревожные мысли захолодили голову. Вспомнился Чикатило. Притворяясь для следователей невменяемым, тот плёл байки о партизанском отряде, о боевом задании в чащобах. А когда не верили, клял государственную компартию, развратившую его сознание.

Несколько раз удавалось застать приезд или выезд дивной обитательницы; никто не заметен на сиденье рядом, никто не открывал перед ней и не запирал вслед. Свет в окнах работал только в её личном присутствии. Одна. Одинока под угрюмым надзором матёрого леса. Одна почему? Где её господин? Где дети? Гости? Неужто всё сама? Стоя за деревом и имея бинокль армейского образца, многое можно попытаться понять.

То, что в доме ещё и собака, лишь подчеркнуло независимое одиночество хозяйки. Щенок был женского пола, судя по тому как он приседал враскоряку, чтобы помочиться. Окрас его называют, кажется, зонарно-чёрным, то есть это рыжая шкура с довольно беспорядочно клубящейся по ней чернотой. Отец Хведчени. Всю женатую свою жизнь бесплодно промечтавший о собаке, много рассказывал сыновьям о породах, расцветках и умах этих созданий. И, кстати, чужие псюшки, по всей видимости, чуя в отце подходящую для себя доброту, приветствовали его при случайных встречах во дворе. К Хведчене собачья любовь не привилась, но какие-то разрозненные подпалины знаний светлеются в памяти.

После зазимок пошли умеренные затяжные месяцы, чёрные понизу, дымчатые сверху. До того как уляжется повсюду снег, Хведчене надо немало успеть. Он заявил дома, что вступил в клуб «охоты на лис». Игра для выносливых, в которой требуется защитная лесная одежда, непромокаемые боты, бинокль — игра для находчивых. «А радиопеленгатор твой где?» — любопытствовала Дубовчик. «На складе выдают. В клубе». Тренировки по средам, четвергам и субботам. Возвращался трезвый, напитанный детским ароматом мокрой хвои, словно сам сказочный грибной царь, поэтому можно было не ревновать, а даже порадоваться за его здоровье и настроение, приобретаемые в рысканье по непролазным зарослям. И знакомства — вдруг кто позвонит на день рожденья, предложит работу, более достойную мужа путешественницы в Италию. Змеи давно отправились в подпочву спать. Енотовидные собаки тоже залегли по норам, единственные из всего семейства. Клещи, сберегавшие всё лето в своих брюшках заразу боррелиоза и энцефалита, перемёрли, оставив лишь яйца дожидаться весенних лучей. Безопасно бегать, нащупывая среди стволов нестойкую ариаднину радиоволну.

Бегать Хведченя не бегал, но и без дела прохлаждаться ему не пришлось. Он осваивал окружающий лесной массив. Искапывал в ещё неотвердевшей почве землянку. Увлёкся книгами и передачами бывших спецназовцев про выживание на лоне родной природы. Глядя через бинокль на ворота и окна подопечного жилища, слушал через наушники итальянские песни. Они согревали — каждая как глоточек весёлого коньяка, или что там у них пьют.

Что за цель стоит перед Хведченей? «Познать!» — ответствовал бы он, допрашиваемый собственной совестью. И много ли напознавал? О! этого измерить нельзя количественно. Но Хведченя находит, что сам он меняется. Прямо-таки химически. Хотя и медленно. Вроде гусеницы, которая уже расплылась в живую кашицу, но бабочкины зачатки ещё не сгустились в ней. В землянке стены укреплены брёвнышками, заизолированы правильно выбранным мхом; даже в январе здесь чувствуется не зноба нищеты, а медвежий уют. Охота на лис — увлечение надолго.

Единственная возможная неприятность ввиду грядущей зимы — следы. Протопка в снегу из посёлка к лесу будет выдавать присутствие. Нельзя также исключить возможности, что здесь водится сторож, оплачиваемый в складчину. Хведченя опасался, что встретится с ним взглядом бинокль в бинокль, блеск в блеск.

«Много лис наловил? — учится ворчливому тону Дубовчик, — На воротник будет?»

«E seppellire, — отвечал ей Хведченя, — lassù in montagna. Sotto l’ombra di un bel fior».

Она отставала на какое-то время, но ничего лучше воротника ей не придумывалось. Зима всё ближе, а Италия — вроде как нет.

Надо заметить, что наличие «форда» привело к возникновению у Хведчени мужской обязанности отвозить мать и Дубовчик на дачу. Им предстояло дособирать остатки фруктов и ягод. Сливы не уродились. Барбариса пропасть. Каждая ходка обещана быть последней. Осинник вокруг кооператива сильно прорежен последней бурей. За осинником сгрудилась сотней домиков старая деревня, населённая алчными старухами, торгующими на станции духовитым творогом, их пьяницами-мужьями и вороватыми внуками.

«Надо отремонтироваться!» — оповестил дачниц Хведченя и сам справедливо отправился в неближний свет пеши. Достаточно, чтоб из-за леса не доносился гул автодороги, чтобы он воспринимался бескрайним. Но нет лесов без выхода, границы. Всегда где-то откроется деревня. В деревне найдётся свой Чикатило, работающий учителем, агрономом или, страшнее всего, бухгалтером. Чьё дыхание горько. Взгляд начитанных глазёнок проницателен. А она одна на отшибе за решёткой на погляденье.

Угрожающе молчала лесная осенняя мгла, со значением. Не собственных хищников вынашивала она в утробе, а была лишь удобной средой для движения деревенских. Дачу Хведчень, например, обирали дважды. Из комнат вытащили обогреватель, маленькую пучеглазую электроплитку и оставили выбитой форточку. В огороде посрезали шиповник, черноплодную рябину, сняли весь урожай ежевики. Конечно, состоятельный посёлок не такая беззащитная пожива. Но, значит, и покусители подступятся к нему дерзейшие, с замахом на многое сразу.

После ноябрьских праздников, в честь которых руководство страны торжественно открыло новые станции метро («Подземные дворцы для простого народа», — охарактеризовало оно свой вклад), Хведченя провёл первую операцию в лесу. Мир — дворцам, предупреждение — хижинам. В землянке теперь был укромный склад досок и красок. Шло изготовление пугающей пропаганды. Таблички Хведченя не приколачивал к стволам, а привязывал. Соблюдая тишину и нежность по отношению к жизни вековых растений.

«Не иди дальше! Охраняемая территория!! Опасно!!!» — лицом в сторону предполагаемого противника. И подпись плотно сжатыми административными буквами: «Командование».

Распространяя таблички всё глубже в сторону крестьян, он выбился из леса к посёлку, изумительно напоминавшему его поднадзорный. Кирпичные неприветливые заборы, прищур слуховых окон поверх. Флюгер скрежещет. Пройдя вплотную, услышал знакомый лай. Обойдя по периметру, добрёл до дома с зелёной черепицей и хороводом чугунных тюльпанов. Он сделал круг по лесу. Вот что получилось.

С тех пор брал с собой компас, а в тетрадке завёл что-то вроде карты. Распятьица сосен, рыбьи скелетики елей. Её дом отмечен восьмикрылой звёздочкой, и он служил началом координат.

Рос щенок. Глядя, как две дамочки — сучка и двуногая — беззаботно резвятся между оградой и лесом, Хведченя осознавал хрупкость богатой жизни, нёс ответственность за её предохранение от посторонних. Всё чаще обращал он свой остеклённый биноклем взор от жилищ к хвойным сумеркам, в которых имел возможность хорониться ещё кто-нибудь кроме него; не исследователь, а практик.

Дубовчик фантазировала: «Капканы поставить в ежевике! А что?! А нечего!» Неизвестные запасливые посетители грубо, вероятно, поторапливаясь, обработали ножницами самый роскошный куст на даче. Взывая о мести торчат острые культяпки веточек. Хведченя кивал. Дубовчик умеряла рвение: «Ну или не капканы, а петлю такую. Схватит за ногу и вверх. Повисит подумает, как другой раз лазить». Кивал Хведченя. Если б не деревенские, мама наварила бы ежевичного варенья с благородным взрослым вкусом, скрытом в фиолетовой черноте. Что б всю зиму вспоминать грядки, пот, укусы комаров, негу на закате.

Капканы Хведченя обучился производить собственными руками. Купить один, безусловно, пришлось для снятия мерки. Собственно, поначалу он хотел бы приспособить к обороне от злопыхателей светошумовые мины. Но кто знает, не понаедут ли после светлого и шумного инцидента из столицы напуганные безработьем кагэбэшники, чтобы расценить происшедшее в свою пользу — то есть как террор? Расставлены железные челюсти были метров через десять после письменного предупреждения, чтобы случайно очутившийся в зоне боевых действий выходец из села располагал несколькими шагами на размышление. Хведченя не зверь же.

Но и на капканах он не планировал остановиться. Его замысел — электрификация всего леса. Чтоб он наполнился мириадиками крошечных круглоглазых видеокамер, бестактных микрофонов, опутался несущими тревогу или успокоение проводками. Каждое дерево — служивое. Под каждым кустом пункт лазерного контроля за передвижениями. Хведченя посмеивался над собой: слишком его затея напоминает шизу. Точнее, хобби.

Температура держалась выше нулевой. Лиственные перелески совершенно осунулись, хвойные трущобы сплотили ряды. Покой перевыполненного долга баюкал Хведченю по дежурным — «лисьим» — дням в землянке. Он набрал лишнюю пару килограммов, но дома оправдывался тем, что причина — кислород. Как бы и впрямь не переплавиться в подобие бабочки. В ангела какого-нибудь чащобного. В эльфа. Фантазии! В первом классе, когда Хведченя был больным мальчиком, в больнице, под окнами которой вздрагивали неразговорчивые, как будто немецкие, тополя, он читал принесённую кротким отцом книжку с повестью про девочку, которую в школе прозвали Чучелом, но на иллюстрации, сотканной из тонких серых линий, лицо её было так прекрасно, словно она царевна лесная на глубине ручья. Хведченя же, в свою очередь, представлялся тропическим принцем вроде Тарзана и жил с нею в жемчужно светящемся гроте, куда не проникнут шумные обиды злых мальчиков и коварных девочек в шерстяных строгих костюмчиках, обязательных для школы. Царь и царица сверкают росистым моховым нарядом. Гостить в их чертоги являются диковинные чудовища, не считая енотовидных собак. У каждого своя история. Правдивая естественно-научная и лживая, интересная, фантастическая.

«Белла! Белла-белла-белла!»

Голос внелесной царевны Хведченя заслышал, ещё не дойдя до наблюдательного пункта. Дама потеряла сучку. И кличет на полпути между домом и Хведченей. Идти ли? Можно столкнуться.

«Бе-е-е-е-е-лла-а-а-а!» — властно и ласково просит хозяйка вернуться. Какая неподходящая кличка для масти, будто спасшейся из пожара или угольного склада! То светится имя её сливочной белизной, то готово склеиться в блёклый плевок: [censored].

Полчаса слышался голос женщины, так и не решившейся заглубиться во владения своего преданнейшего партизана. Ни одного ответного гавканья чернявой Беллы. Хведченя возбуждён долгожданной тревогой: «Началось. Как я вовремя!»

Совершая обход, он быстро нашёл труп псицы, которой сталь прокусила шею. Губы обнажали оскал. Её смертная гримаса выражала не печаль, а последнее злобство. Словно бы проглоченная железным волком, маленькая тварь впилась ему внутри в мягкое, мокрое.

Хведченя похоронил её без брезгливости — будто воротник с плеч дорогого существа. Но и без почтения. Этими же вот клычками сучка могла бы впиться в икру партизана, вздумай он приблизиться к изгороди — весной, скажем, в пору апрельского томления.

Теперь перед ним насущная задача — модифицировать ловушки. На человеческий вес. И выставить другой ряд табличек, обращённых, на этот раз, к подзащитным надписью: «Внимание! Не заходите за обозначенную линию!! Спецоперация!!!»

 

© Константин Чарухин

Полюбилось? Поделитесь с друзьями!

Вы прочли: «Белла, чао»

Теперь послушайте, что говорят люди. Скажите и своё слово, коли желаете. Чем больше в мире точных слов, тем счастливее наше настоящее. То самое, в котором каждый миг рождается будущее.

Не видите формы комментариев? Значит, на этой странице Олег отключил форму.

27 отзывов

  1. «Табачная алчба», «наскоро обгладывали всё, к пятну прилагающееся», «социально обусловленным показаниям большого зеркала», «пахнущий исполинской несуществующей рыбиной», «погонщица рыжего «ниссана», «автомобильный прибой с кольцевой», «стройные недоовчарки», «разрозненные подпалины знаний», «покой перевыполненного долга»… — это лишь щепотка той изумительной россыпи метафор, речевых оборотов и художественных образов, которыми щедро сдобрен рассказ «Белла, чао» Константина Чарухина.

    Удивительное владение словом и потрясающее писательское чутье приводят к тому, что даже простые попутные штришки в повествовании становятся яркими и запоминающимися мазками. Казалось бы, что такого особенного, например, можно увидеть в привычной нам дачной возне на грядках? А вот Константин Чарухин не только видит, но и находит именно те слова, которые превращают эту самую возню в сказочно-волшебное действо: «Земля звала их и легко дозывалась. Она подставляла чёрное брюшко для приятной прополки и чуть не мурлыкала, когда ей выдёргивали одуванчиков».

    Признаюсь, я несколько раз перечитала этот рассказ. Сначала в полном объеме, потом «прошлась» по отдельным его фрагментам. Просто мне захотелось насладиться великолепным языком, тонким юмором, ювелирной отточенностью каждого слова в представленном на конкурс произведении от Константина Чарухина.

    Что же касается самой истории, то это — ярчайший пример того, как на ставшую уже хрестоматийной тему, до безобразия заезженную в литературе «любовными штамповками» с трафаретным набором страстей, всё-таки можно создать поистине уникальный сюжет. Без набивших оскомину любовных треугольников, без запоздалых возвращений в объятия «первой любви», без страданий и метаний между супружеским долгом и зовом сердца, без местечковых Пенелоп и рафинированных Принцев местного розлива, без постельной философии и назидательных притч «по теме».

    Лично у меня после знакомства с рассказом Константина Чарухина возникло только одно желание: немедленно (покраснев от стыда!) исчезнуть с этого сайта, прихватив с собой «Стерпится-слюбится», и вернуться сюда только тогда, когда научусь «работать со словом» по-настоящему, а не на уровне выпускного сочинения школьницы-отличницы. Как известно — всё познается в сравнении, и сегодня, сравнив свое (казавшееся мне чуть ли не безупречным) произведение с «Бэлла, чао» Чарухина, я поняла, как я заблуждалась в отношении уровня своего текста.

    Спасибо, автор, за великолепную историю и за прекрасный рассказ! С моей личной точки зрения – это безусловная заявка на победу. В этом произведении есть всё, что требуется для самого взыскательного читателя: и оригинальный сюжет, и замечательный литературный язык, и выверенная сюжетная линия.

    Отдельная моя благодарность Олегу Чувакину за то, что на его сайте я познакомилась с творчеством таких талантливых людей, как Константин Чарухин, Любовь Баринова, Тата Коссе, Lyo. Вот и мой ответ на Ваш, Олег, вопрос, заданный Вами в заметке «Чего вы ждете от литературного конкурса?» — я ждала открытий, и я их получила в лице этих авторов.

  2. Захватывающая история. Удивительный рассказ — понравился. Спасибо Вам, Константин за него.
    Вот только о чём это? По моему мнению, не о любви вовсе, а о том, как сходит с ума человек. Безумие главного героя разрушительно. Смерть собаки — первый звоночек. А что потом? Страшно представить…

    С уважением,
    Ирина Май

    1. Вечный вопрос: что есть любовь?

      Листаешь классиков: одни утверждают, что любовь без безумия, доводящего до умопомрачения — это не любовь вовсе, а просто тяга мужчины к женщине в желании найти друга, сексуального партнера, попутчика по жизни.

      Другие, напротив, считают, что безумие и любовь не совместимы.

      Психологи доказывают, что безумие сопровождает страсть, но любовь и страсть — это две большие разницы.

      Марина Цветаева писала, словно оправдываясь, своему возлюбленному о том, что несмотря на то, что она в своих отношениях с ним всегда сохраняла «твердый ум и трезвую память», она любила по-настоящему.

      Вот эта «настоящесть» и становится в сознании многих критерием Истинной Великой Любви. Но только «настоящесть» эту все понимают по-разному (собственно, об этом я и попыталась напичать в своем «Стерпится-слюбится»). По мнению некоторых (и их немало), если ты живешь с мужчиной, обмираешь от одного взгляда на его плечи, волнуешься от звука его голоса, готова всю себя положить на алтарь его благополучия и счастья, но у тебя с ним нет «африканских страстей», то это — не Настоящая Любовь. Это всего лишь ИНСТИНКТ — или инстинкт продолжения рода, или инстинкт встречать старческую немощь и смерть с кем-то рядом.

      [Censored] …безумства сопровождают тему Любви «с начала времен» (не случайно же когда-то даже ввели термины «любовная горячка» и ему подобные). И «с начала времен» длится дискуссия: является ли безумство проявлением настоящей (чистой) Любви или же безумство — это болезнь, а любовь — всего лишь её провокатор?

      К великому сожалению безумия в отношениях мужчин и женщин ПРЕдостаточно… [censored].

      Мужчины тоже не отстают в плане «любовного безумства». И установка капканов на людей (!!!), лишь бы никто не навредил возлюбленной, как в рассказе Константина Чарухина — всего лишь один из вариантов этой «горячки».

      Тем и интересен рассказ «Бэлла, чао», что автор взялся за этот сложнейший аспект отношений мужчины и женщины, по которому априори не может быть однозначного мнения. Сторонники того, что Настоящая Любовь тем и отличается от обыденной, что идет рука об руку с БЕЗУМИЕМ, часто цитируют Франсуазу Саган («То, что называют безумием — единственный разумный путь к любви») и десятки (!) других ученых, философов и пр.

      Их оппоненты тоже опираются на цитаты «известных и знаменитых». У каждого из нас на этот счет свое собственное мнение.

      Когда-то мне рассказали историю об одной женщине: её муж [censored].

      Все мы разные. Но если исходить из расхожего мнения, что БЕЗУМИЕ чувств — это проявление ИСТИННОЙ Любви между мужчиной и женщиной, когда всё вокруг (дети, близкие и пр.) теряет ценность, то остается радоваться, что ИСТИННАЯ любовь приходит не ко всем, иначе бы наша цивилизация просто бы исчезла :))))))

      1. При всём уважении позволю себе возразить, что описанное вами выше, по моему скромному мнению, является всем, чем угодно: одержимостью, болезненной зависимостью, губительной страстью, но только не настоящей любовью. Любовь — чувство созидательное, а не разрушительное, а в болезненном стремлении героя Константина обезопасить любимую, мне видится исключительно желание овладеть ею полностью, без остатка и в этом и есть главная опасность, которой не может быть оправдания любовью.
        А текст и правда очень красивый и стилистически чрезвычайно гармонирующий с сюжетом.

        1. Увидев оборот — «при всем уважении» — уже готова была снова повторить (из моего же предыдущего комментария), что считаю поведение и Константина, и ему подобных реальных персонажей из жизни — дикостью. И что полностью согласна с Вашей позицией. Но потом поняла, что «при всем уважении» относится, похоже, не ко мне, а к классикам — Марине Цветаевой, Франсуазе Саган и другим :)))

          Ну, а в остальном. Рассказ «Бэлла, чао», все же о любви — о той самой: больной, извращенной, безумной. Когда простые человеческие эмоции доходят в воспаленном мозгу до абсурда. Когда безумец со своей любовью (а это его личное представление о любви) становится опасным для всех вокруг. Но самое страшное во всей этой истории, что никто из нас никогда не может быть застрахован от таких безумцев: ведь в остальном эти люди вполне нормальные, среди них есть и простые работяги, и профессура, встречаются среди них даже гении. Одним словом, не дай Бог никому, чтобы в него влюбился такой Константин.

          У каждого из нас свое понимание и любви, и нормы. Про моего отца тоже говорили, что он ведет себя ненормально по отношению к моей маме, что так не бывает и не должно быть. А речь шла всего лишь о том, что и спустя 56 лет брака, мой папа продолжал дарить моей маме цветы (не по случаю, а просто так), посвящал ей стихи, все время беспокоился — не дует ли ей, не устала ли она, не хочет ли сходить в театр или съездить куда-нибудь? Он всю жизнь помогал ей во всем, хотя работа военного хирурга отнимала у него много сил и времени. А их ровесники качали головами: это безумие — прожить столько лет, а вести себя, как влюбленный мальчик. даже посмеивались за папиной спиной и крутили пальцем у виска. И поэтому никто не удивился, что когда умерла мама, у папы вскоре просто остановилось сердце…

          1. упс… увлеклась. И получилась описка, извините. Конечно же, не дай Бог, чтобы в кого-нибудь из нас влюбился НЕ «такой Константин», а герой Константина!

  3. Как бы ни старались авторы, но если критично взглянуть на конкурсные произведения многих из них, то окажется, что это всё — старые песни на новый лад. Разумеется, мне могут возразить, что в литературе все крутятся вокруг одного и того же, что жизнью зовется. Мол, абсолютно в любом сюжете найдешь перепевы сюжетов других авторов. Но вопрос в том, что даже перепевы и повторения можно подать изящно. Но, к сожалению, в большинстве случаев даже в чистеньких и гладко написанных здесь текстах возникает дежавю. Жуются истории о том, как Он не видел прямо под носом у себя влюбленную барышню и тратил жизнь (конечно же, неудачно) с другими женщинами. А потом они встречаются и, конечно же, не просто так: у нее или опухоль и она едет прощаться, или муж-алкаш и ей тошно, или ещё какой-нибудь вариант, суть дела не меняет, главное предсказуемо: только с ней, поначалу безответно влюбленной, Он будет счастлив.

    Пережевываются любовные треугольники, расписываются сказочно удачные встречи со счастливым концом, поднимается вопрос о самой любви. Но во всем этом невзрачном наборе рассказов на одно прочтение есть и очень даже неплохие истории. Пусть даже и со знакомыми сюжетами, но изложенными так вкусно, что послевкусие надолго застревает.

    Константин Чарухин из таких авторов — из тех, которых читаешь без досады на потерянное время. Любовь Баринова, Алена Манакина, Ольга КАТ, Тата Коссе — тоже интересные авторы.

    Кстати, очень понравились мне обзоры на этом сайте Инны Ким — критично, но без критиканства, без ёрничанья, с юмором. Сурово, но доброжелательно.

    Такой литературный критик — просто находка для литературного сайта с его конкурсами.

    С уважением, Роман

    1. Наивнимательнейший Роман, искреннее спасибо за доброе слово о скромных ироничных обзорах Инны Ким!

      Честно говоря, я свела на нет свою обзорную прыть, так как одна из участниц конкурса очень красноречиво и многословно об этом «попросила» — и никто из других участников не стал возражать: все «согласно» промолчали. А теперь, окрылённая всего лишь крохотной Вашей ремаркой, , я начала подумывать о продолжении))

      И я согласна с Вами насчёт Константина Чарухина и Таты Коссе — причём Тата, по моему мнению, не уступает Константину. Они оба чудесные писатели. Как же я рада, что познакомилась с их творчеством!

      Любовь Баринова — ДА! И ещё несколько здешних авторов, чьи имена Вы не называете. Но, Ольга КАТ, простите, всё-таки нет. Она, как персонаж, который раскрывается в отзывах на другие рассказы, комментариях, общении, откровениях о себе и своей семье, во много раз интереснее, чем её сочинение — по сравнению со всем этим оно вообще бледное. Если честно, мне кажется, что она какая-то нереальная, будто выдуманная самой собой. А Вы это не чувствуете?

      Алёна Манакина — да, мило, сказочно-романтично, симпатично-сентиментально, но не более того. Её рассказ,как хорошенькая юная девушка, которая цепляет взгляд, но будто испаряется, когда входит, ну например, Эдит Пиаф — и начинает петь.

      А вы читали рассказ «Чужой» пенсионера из посёлка Панино Юрия Николаевича Бородина? Да, сюжет не нов, но какой язык и какая атмосфера — мне, по ощущениям, она напомнила «Томление» Тахако Такахаси!

      А «Ливень» Инны Ким? Разве этот рассказ банален — по языку и сюжету? Но я уже почти два месяца безуспешно жду на него критики (не критиканства). Неужели не дождусь? Я так старалась — писать понятно) Может, я просто плохой писатель?!

      1. Не стоит реагировать на оппонентов: мы все имеем право высказывать свое личное мнение. А это мнение априори не может совпадать с мнениями всех: у нас у каждого свой жизненный опыт, образование (я не о дипломах), образованность, свое личное отношение к теме.

        Вот, например, Ольга КАТ и Алена Манакина. У меня абсолютно другое мнение.

        Рассказ Алёны настолько мощный и пронзительный, что, на мой взгляд, определение «сказочно-романтично, симпатично-сентиментально» — вообще, не про него. Многие здесь пытались своими сюжетами зацепить, выдавить слезу, сострадание, переживание, но только Алене удалось заставить почувствовать такую боль, что до дрожи душевной. А какой язык! Она — мастер деталей и одновременно — прекрасный стратег.

        Что касается Ольги КАТ, то — да, она, наверное, многим покажется нереальной («выдуманной себе само»). Ведь, согласитесь — не каждый из нас, как Ольга КАТ, выйдя на пенсию, пойдет работать волонтером (не подрабатывать к пенсии, а бесплатно отдавать себя!) к старикам и к детям из реабилитационного центра. Действительно, нереально.

        Не каждый будет свою пенсию тратить на всякие социально-благотворительные программы и проекты. Это тоже кажется нереальным — пенсионеры, наоборот, стараются всякие себе льготы оформить и прочее, а Ольга КАТ — тратит свое на сирот и инвалидов.

        Не каждый, пройдя через ужас национализма, потеряв во время погромов близких и друзей, будучи искалеченным, НЕ СТАНЕТ сам националистом! Это тоже нереально. Но, к сожалению, Ольга это не выдумала сама себе — шрамы на теле, душевные раны, седа с 4-х лет (!) дочь, личные потери — это все реально. Н при этом в каждой своей публицистике она повторяет: «Нет плохих и хороших народов, а есть конкретные плохие и хорошие люди».

        Откуда я все это знаю? Просто её рассказ я сразу выделил для себя и постарался навести о ней справки в Интернете. [Гиперссылки в кол-ве трёх штук удалены администратором сайта.] Кое-что встретил на сайтах всяких официальных учреждений.

        А что касается её конкурсного рассказа, то первое его достоинство — простой язык с тонкой иронией. Второе — сюжет: кто из нас в юности не мечтал о Настоящей Любви, а кто под занавес не задумывался — а что, собственно, такое — эта самая «Настоящая Любовь»?

        А сколько людей вокруг проживают свою бесценную единственную жизнь по принципу: не хуже, чем у людей. И не задумываются (да и не хотят думать об этом) — а была ли в их собственной жизни любовь?

        Ольга КАТ касается этой темы через размышления главной героини. Но при этом автор не навязывает свое мнение читателю (это ещё один плюс её рассказа — здесь у многих в текстах просто выпирают назидательно-поучительные фрагменты).

        Ольга КАТ очень жестко раскрывает тему, не оставляя никаких волшебно-сказочных лазеек. Всё просто, как в реальной жизни. Но при этом её жесткость ни в коем разе не граничит ни с неверием в любовь, ни с цинизмом много пережившего и испытавшего человека.

        Впрочем, свое мнение об этом произведении я уже изложил под рассказом Ольги КАТ, повторяться нет смысла.

        А вот за Ваши, Инна, ссылки, большое спасибо! Трудно ориентироваться на любом подобном сайте — а Ваши подсказки направят меня в нужном направлении.

      2. Всегда интересно читать мнение о своем творчестве, но особенно — о себе, любимой (как, например, здесь — Ваша, Инна, ремарка о «выдуманной самой себе»:))) Развеселилась страшно, а потом даже задумалась: а, действительно, если бы мне была дана возможность выдумать саму себя, то что бы я подправила или изменила в прожитой жизни?

        Любопытно, как меняется наше отношение к рецензиям, комментариям, отзывам и откликам с годами. По молодости мгновенно рвешься в бой — что-то немедленно доказывать, опровергать, отстаивать.

        В зрелости реагируешь только на комментарии тех, кто тебе интересен в своих, пусть даже и в очень критичных, высказываниях.

        А вот в моем возрасте уже на многое смотришь с высоты понимания того, что любая рецензия – это, прежде всего, проявление индивидуальности, личного мировоззрения и мироощущения, собственного уровня и — порой — собственного воспитания (после вашего ответа Роману прошлась по «старым» страницам и взглянула на Ваши разногласия с упомянутой Вами оппоненткой — вот яркий пример, когда недовольный Вами человек чуть-чуть не дотягивает до умения удерживать свои эмоции в цивилизованных границах :)

        Да и потом, если тебе не нравится чей-то комментарий – это твое личное дело. Но если ты несешь свои нетленки на ПУБЛИЧНЫЙ сайт, то уж будь готова глотать всё, что тебе будут писать о твоем творчестве. Тот, кто хочет считать свои творения верхом совершенства, не выставляет их на публичный обзор, а оставляет для личного использования или для демонстрации верноподданным.

        В любом случае, я благодарна Вам, Инна, за отклик. Каждый отзыв о моем рассказе (а в данном случае – еще и обо мне самой :), это свидетельство того, что мой текст не пустышка и что он вызывает хоть какие-то эмоции и мнения.

        И как писал мой любимый Борхес в «Розе Парацельса»: «Путь это и есть Камень. Место, откуда идешь, — это и есть Камень. Если ты не понимаешь этих слов, то ты ничего пока не понимаешь. Каждый шаг является целью»

  4. Ох, пронзили, Константин — с говорящей фамилией ЧАРухин, — прямо насквозь по позвоночнику пронзили, оЧАРовали и усладили требовательно-нежный слух: ах! Это такое удовольствие — читать каждую Вашу строчку — признаюсь, чувствую себя влюблённой. Уж не знаю, приятно Вам или нет, но Ваш рассказ напомнил мне прекрасное «Ювенильное море» прекраснейшего и любимейшего мною Андрея Платонова — тем, что Вы говорите на собственном роскошном языке. А ещё — может, Вам покажется странным — «Суламифь» Александра Куприна. Ну это объясняется просто — силой страсти. Как бы мне хотелось с Вами подружиться, Вы даже не представляете!

    1. Да, ещё возникла ощутимая ассоциация с «Коллекционером» Джона Фаулза: будто это начало романа о новом, белорусском, «коллекционере» — причём написанное таким дивным языком, что хочется одновременно плакать и смеяться. Нет, я действительно Вас люблю))) Какой же Вы талантливый!

  5. «Сколько людей, столько и мнений» — фраза банальная, но на конкурсах актуальная. Хочется заступиться за Ольгу Кат: её рассказ — один из моих любимых на этом конкурсе! А простой, доступный язык позволяет лучше понять глубинный смысл этого произведения. А вот рассказ «Белла, чао», на мой взгляд, перенасыщен художественными приёмами. Порой это сбивало меня с сюжета, приходилось возвращаться к началу абзаца и перечитывать.
    Наверное, напишу комментарий и к рассказу » Ливень», но под ним самим!

    1. Я оставила о рассказе Ольги Кат объективно-позитивный отзыв, так что защищать её от меня — это сильно преувеличивать (как слухи о смерти неумершего Марка Твена). И милая новелла Алёны Манакиной мне улыбнулась. Просто я не могу поставить их прозу в один ряд с Константином Чарухиным и Татой Коссе (и другими восхитившими меня авторами). Да, мы разные — и ценим разное. Например, для меня «Белла, чао» очень проста и доступна — и с глубинным смыслом, на мой взгляд, там всё в порядке. Но что с меня взять — с читателя, чьими «настольными писателями» являются Борхес и Платонов ?! На вкус и цвет товарищей… не так уж много найдётся. Я действительно восхищена рассказами Константина и Таты — эти авторы близки мне по духу. Да, писать нелениво, завораживающе, сложно — можно! И от того, что они такие есть, мне — тоже непростой и неленивой — элементарно… не одиноко.

    2. Согласен с Вами, Марина!

      Рассказ Ольги КАТ очень хорош. Как сказал один мой знакомый, кому я дал его прочитать: «Он испортил мне настроение»

      — В смысле — испортил? — удивился я.

      — А вот не поверишь: уже который день в голове крутится — а какая у меня у самого любовь — Настоящая или обыденная? А совместима ли семейная жизнь с этой самой Настоящей Любовью, ведь семья — это прежде всего, дети и их проблемы, это бытовуха, это работа и пр. А стоит ли ждать Настоящую Любовь и где гарантия, что ты точно узнаешь: вот это — настоящая, а это — так себе? А нужна ли, вообще, эта Настоящая Любовь, если под ней имеются в виду какие-то нереальные чувства? Тут на обычные-то времени не остается!

      А раз человек не просто прочитал, повосхищался и забыл, а продолжает пережевывать историю, то значит — рассказ удался!

      Я тут начал наводить в Интернете справки про Ольгу Кат (она мне стала интересна) и мне стало ясно, откуда у нее такая способность — взять самую непростую жизненную ситуацию и изложить её самым простым языком. Это приходит с жизненным опытом, когда все лишнее отметается и отсекается — и в жизни, и в творчестве.

      Достаточно сказать, что Ольга КАТ, прожив непростую жизнь, выйдя на пенсию, стала… волонтером, причем пошла работать с пожилыми и престарелыми людьми. На тратит свою пенсию на социально-благотворительные проекты. Она пропагандирует (и жизнью своей, и творчеством) общечеловеческие ценности. Одним словом, она пытается не на словах, а конкретными делами, нести добро.

      1. А кто ж спорит? Она очень интересный человек — и рассказ интересный. Просто автор, получается, интереснее рассказа. От этого и ощущение, что Ольга нереальная — как её выдуманный морской псевдоним. А ещё меня настораживает, когда люди пишут сплошь с заглавных букв — ой, простите, когда Люди пишут сплошь с Заглавных Букв. Ну как же вы, талантливые и замечательные, не понимаете, что это не делает слово более глубоким и многогранным? Такое может сделать только само слово — нет, ладно, Слово) С уважением, к Ольге и Марине, Роману и всем-всем-всем, имеющим отличную от моей точку зрения, Инна Ким.

        1. Протестую! И протестую дважды :)

          Во-1-х. «Нереальная, как её выдуманный морской псевдоним» — это категорически неверно: я — реальная, как реален и известный морякам морской термин «кат». Но мой псевдоним просто случайно совпал с этим термином (что мне понравилось), а изначально КАТ — это аббревиатура, первые буквы слов одной цитаты на старославянском языке. Поэтому КАТ и пишется с заглавных букв.

          Во-2-х (и в главном): на мой взгляд, слишком много внимания уделено мне, причем под чужим текстом. Я бы на месте Константина Чарухина уже давно бы всех отсюда повыгоняла, кто пришел поговорить на посторонние темы. Поэтому схожу-ка я лучше к «Ливню» — спасибо, Инна, что подсказали этот рассказ (хоть и не мне, а Роману :)

          1. (Ворчливо) У меня вообще есть ощущение. что Роман и Ольга это один и тот же человек. В этом, конечно, нет ничего плохого, но как-то сразу теряется доверие к обоим.

            1. Я рада, что в виртуальном пространстве нашелся ещё один человек, который настолько близок мне по духу и мироощущению, что его начинают отождествлять со мной.

              Но если серьезно, то, уважаемая Нетта, мне более близка по духу Инна Ким, чем Роман, несмотря на все наши с ней точки несоприкосновения. Её тексты я читаю залпом и пока не нашла ничего, что меня бы напрягло или что мне бы не понравилось. Правда, до сих пор это были обзоры и вот теперь я читаю её «Ливень». Думаю, что минут через 10 выложу под ним свое мнение.

              (С любопытством) Надеюсь, мои дифирамбы в адрес Инны Ким и её в целом благожелательное отношение к моему рассказу, а также похожесть наших стилей и даже наши одинаковые литературные предпочтения (Борхес и др.) не вызывает у Вас подозрения, что Инна Ким и Ольга КАТ это один и тот же человек?

              Шутки шутками, но как говорил один известный персонаж в книге Дмитрия Емеца: «Когда подозреваешь, унижаешь, прежде всего, самого себя».

              1. Почему же не вызывает? Вызывает :) Не знаю, зачем вы столько всего написали, ощущение от этого только усилилось.
                И очень жаль, что вы решили покинуть этот сайт, пишете вы чудесно, как бы вас ни звали.

                1. Женщины-женщины… Ну, почему там, где вы, рано или поздно начинается шоу «Скандалы-интриги-расследования»? С вами опасно находится не только в реальном, но теперь и в виртуальном мире.

                  Шутки-шутками, но не стоит забывать, что конкурс — это конкурс. И здесь априори будут сталкиваться разные точки зрения. И будут обиженные и зацелованные. И даже враги.

                  На странице так заинтересовавшей (из огромного количества конкурсанток!) Вас Ольги КАТ я узнал, что мы с ней земляки. Вполне понятно, что я тут же попытался что-нибудь о ней узнать, тем более, что в здешней справке указано, что она автор двух книг. К сожалению, в магазине мне сказали, что её «Пенсионные забавы» были раскуплены в течение трех месяцев, а последний экземпляр «В лабиринте судьбы» взяли накануне.

                  Но зато я в Интернете нашел электронную версию местной газеты с заметкой о ней — поисковая строка «Нижегородская правда Ольга Анцупова». Так что, уважаемая Нетта, этот автор — реален так же, как мы с Вами.

                  Ну, а я тоже реален — меня можно найти на сайте выпускников КВВМКУ им.Кирова 1984 года.

                  Мне тоже очень жаль, что Ольга КАТ покидает этот сайт. Надеюсь, что это связано исключительно с каким-нибудь очередным благотворительным проектом, в котором она участвует, а не с чем-то неприятным.

                  1. 1. Роман и Ольга и вправду земляки. Очень близкие. Ибо все свои комментарии написали с одного IP.

                    2. Тема пропаганды личности и творчества О. К. закрывается. Ich habe genug!

                    1. Олег! Мой IP — это IP Интернет-центра, который установлен в нашем многоквартирном доме. Мы с женой здесь марта этого года и соседей почти не знаем, тем более что я из дома не выхожу. А теперь, благодаря Вам, я смогу лично познакомиться с автором. Счастье слова — принесло мне удачу.

      2. Роман, всегда с интересом читаю Ваши комментарии, в большинстве случаев они схожи с моим мнением. Мне бы очень хотелось получить Ваш отзыв о моём рассказе «Птица счастья» (признаюсь честно, волнуюсь, переживаю, но жду). Я уже примерно поняла Ваше отношения к сюжетам «со сказочно удачными встречами со счастливым концом» (это как раз про мой рассказ!), но хотелось бы конкретики (если можно, конечно). Отзывы Инны Ким и Ольги КАТ подсказали, в каком направлении мне нужно работать, но может, есть ещё что-то.
        И очень хочется прочитать Ваш рассказ, только напишите, как он называется.

        1. Марина, я не из тех, кто будет лить патоку там, где мне что-то не нравится. И я категорически не понимаю лукавые оговорки в комментариях некоторых здешних авторов типа «я не профессиональный критик», «мой дилетантский взгляд» и т.п. Комментарий — это сугубо личное мнение читателя. А разве это всё не для читателя пишут? А некоторые вроде бы и хотят высказаться прямо, но тут же начинают извиняться — ой, простите, я ведь всего лишь дилетант.

          К чему я это? Инна Ким, которую я очень высоко ценю за её обзоры, пригласила меня на свой «Ливень». Он меня разочаровал, о чем я честно написал. Пока я ещё не заглядывал, что там мне ответили, но думаю — судя по азарту некоторых дам — мало мне не покажется, ведь я посмел покритиковать автора, которого тут почти все превозносят. Боюсь, что мой отзыв может как-то задеть и Вас (если, конечно, мне не понравится Ваша «Птица счастья»).

          Что касается меня, то я тут — случайно. Не очень радостные обстоятельства привязали меня сейчас на некоторое время к креслу. В «Танчики» играть надоело, по Интернету ползать — тоже, книги и фильмы в больших количествах утомляют. А тут жена у себя ВКонтакте случайно вышла на страницу Олега Чарухина, узнала про его конкурс и предложила мне встряхнуть стариной: когда-то в нашем студенческом литобъединении я писал стихи. Но в конкурсе я участвовать — настроение не то сейчас, а вот окунуться в творчество других стало интересно, да и отвлекает меня это все от текущих проблем.

          Сейчас схожу к Вашей «Птице счастья».

  6. Огромное спасибо Олегу за размещение здесь моего рассказа, а вам, Ольга, Нетта, Роман, Инна, Марина — за внимательное чтение. Кто ещё так пристально вглядится в слово, как брат-писатель?! :)

Добавить комментарий для Роман Отменить ответ

Ваш email не публикуется. Желаете аватарку — разместите своё личико на Gravatar. Оно тотчас проявится здесь!

Отзывы премодерируются. Символом * помечены обязательные поля. Заполняя форму, вы соглашаетесь с тем, что владелец сайта узнает и сможет хранить ваши персональные данные: имя и электронный адрес, которые вы введёте, а также IP. Не согласны с политикой конфиденциальности «Счастья слова»? Не пишите сюда.

Чувакин Олег Анатольевич — автор рассказов, сказок, повестей, романов, эссе. Публиковался в журналах и альманахах: «Юность», «Литературная учёба», «Врата Сибири», «Полдень. XXI век» и других.

Номинант международного конкурса В. Крапивина (2006, Тюмень, диплом за книгу рассказов «Вторая премия»).

Лауреат конкурса «Литературная критика» (2009, Москва, первое место за статью «Талантам надо помогать»).

Победитель конкурса «Такая разная любовь» (2011, «Самиздат», первое место за рассказ «Чёрные снежинки, лиловые волосы»).

Лонг-листер конкурса «Книгуру» (2011, Москва, детская повесть «Котёнок с сиреневыми глазами»).

Призёр VII конкурса имени Короленко (2019, Санкт-Петербург, рассказ «Красный тоннель»).

Организатор литературных конкурсов на сайтах «Счастье слова» и «Люди и жизнь».

По его эссе «Выбора нет» выпускники российских школ пишут сочинения о счастье.

Олег Чувакин рекомендует начинающим писателям

Вы пишете романы и рассказы, но выходит незнамо что. Показываете друзьям — они хвалят, но вы понимаете: вам лгут.

Как распознать в себе писателя? Как понять, стоит ли мучить себя за письменным столом? Почему одни авторы творят жизнь, а другие словно полено строгают?

Вопрос этот формулируют по-разному, но суть его неизменна.

У Олега Чувакина есть ответ. Прочтите его книгу. Она бесплатна. Не надо подписываться на какие-то каналы, группы и курсы. Ничего не надо — только прочитать.

Сборник эссе «Мотив для писателя» Олег создавал три года. Двадцать эссе сами собою сложились в книгу, посвящённую единственной теме. Теме писательского пути. Пути своего — и чужого.

Коснитесь обложки.

— Олег, тут так много всего! Скажите коротко: что самое главное?

— Самое главное на главной странице.