Круговорот

Лимузин, фото, Олег Чувакин, рассказ Круговорот

Олег Чувакин
Олег Чувакин
Человек. Автор. Редактор. Пишет себе и людям

 

 

1

 

Меня всегда считали человеком недалёким. Да что там недалёким! Прямо скажу: ограниченным. Ещё прямее скажу: глупым. Кто считал, спросите вы? Долго пришлось бы перечислять! Проще назвать тех, кто глупым меня не считал. Впрочем, кажется, я затрудняюсь назвать хотя бы одного из этого списка.

Список же тех, кто за спиною и в лицо называл меня тупицей, идиотом, дураком набитым, тугодумом, а также, видимо, для синонимического разнообразия, ослом и бараном, по законному праву возглавляет моя жена. Точнее, бывшая жена, потому как на прошлой неделе я с ней развёлся. Точнее, она со мной развелась.

Мы развелись по её заявлению. В самом деле, может ли набитый дурак заявлять о чём-то и вообще желать чего-то — кроме того, чтоб и дальше оставаться дураком набитым? Может ли принадлежать болвану, балбесу и олуху царя небесного какая-нибудь инициатива? И ежу понятно, а тем паче жене: нет, не может.

 

 

2

 

За шесть супружеских лет Лариса вычислила абсолютно все мои слабые стороны. Сильных сторон у меня она не отыскала. Не потому, что плохо искала, а потому, что их не было. Будь они у меня, жена не оставила бы их без внимания. У Ларисы есть ум. Не то что у меня.

— Ты, Лёшка, — сказала она мне через год после свадьбы, — инженер-механик. Инженер-механик! Смешно произносить. Специальность из каменного века.

— В каменном веке не было инженеров.

Author picture
Не спешите заказать редактуру. Не швыряйтесь деньгами. Сначала покажите свой рассказ или отрывок романа

Кому показать рассказ или роман? Писателю! Проверьте свой литературный талант. Закажите детальный разбор рукописи или её фрагмента.

Но она будто не слышала. И зачем, правда, слушать дурака? Из каменного века Лариса мгновенно перемещалась в современность:

— В нашем веке, когда все стремятся заработать, то есть стать менеджерами, экономистами… — Она запнулась.

— Юристами, — подсказал я. Иногда я умею подсказать правильно, и Лариса признаёт это.

— …юристами, — не смутившись, продолжила она, — ты остаёшься инженеришкой.

— Не могут же все быть юристами и экономистами.

— Все? Я говорю о тебе.

— Ты сказала: когда все стремятся.

— Не придирайся к словам, дурачок!

Вот так мы и спорили. И мне бы слушать её, на ус наматывать (впрочем, усов я не имею), а я пытался возражать.

Мы неминуемо должны были разойтись. Неминуемо — так написала бы сочинительница трогательного дамского романа. Лариса, пусть она и не автор душещипательных женских историй, вероятно, подозревала о будущем разводе. Я не удивлюсь, если узнаю когда-нибудь, что она предусматривала его с самого начала. Я хоть и дурачок, но понимаю, что женщины живут будущим. Вы думаете, они живут мечтами, сидя у окошка или шевеля спицами, с которых свисает вязанье? Ничего подобного! Вы заблуждаетесь точно так же, как много лет заблуждался я. Женщины не мечтают, а планируют. Не фантазируют, а рассчитывают. Их романтика особенная. Мечтать и воображать — удел не женщин, а мужчин. Недаром подавляющее большинство писателей с мировыми именами (то есть наиболее выдающихся фантазёров и мечтателей) составляют мужчины. Писарев выдал лозунг: «Надо мечтать!» (Я видел на обложке его книги.) Писарев, как известно, был мужчиной. И пока мужчины на манер Писарева или Маркса лелеют зыбкие мечты о светлом будущем, женщины строят точные планы, надев очки и сверяясь с календарём и менструальным циклом. Будущее у них, женщин, всегда близкое, отстоящее на три-четыре дня от настоящего. Если границы настоящего и будущего по вине мужа расходятся слишком далеко, жена начинает подыскивать себе другого мужа, с границей будущего, не отдаляющейся подобно линии горизонта.

Женщине не нужно светлое будущее. Её романтически настроенное сердце требует счастливого настоящего. В крайнем случае оно согласно на будущее, которое обратится в настоящее на следующей неделе.

После развода всё это представляется мне очевидным. Возможно, это очевидно каждому, кто умнее меня. Прежде на философские темы о близких и далёких границах я не думал. Мне, дурачку, охламону, балбесу, недоумку (поупражняйтесь в синонимах), это простительно.

Вдобавок я инженер. А инженеры с некоторых пор в нашей умной стране отчего-то умными людьми не считаются. Лариса объяснила это довольно доходчиво, и мне бы в первый же год нашей жизни прекратить спорить, внять её критике и исправиться. Пойти и выучиться, к примеру, на юриста, специалиста по гражданскому праву. Или по праву семейному. Теперь много разводов: статистики утверждают, что их количество превышает число свадеб. Мне это кажется странным. Однако простому инженеру-механику, выучившемуся, кстати говоря, не на пятёрки, а на четвёрки, многое в этом мире кажется странным.

Я мог бы подтянуться до уровня Ларисы или хотя бы попытаться подтянуться, но предпочёл остаться инженером. Похоже, я и вправду считал, что не могут все люди быть юристами и экономистами. В каком-то смысле так оно и оказалось: настало время, когда юридические и экономические институты и академии стали закрываться или преобразовываться в офисные центры, гипермаркеты и даже в гаражи. Это, конечно, не означало, что я был прав, зато значило, что возможность переквалифицироваться в правоведы или финансисты я безнадежно упустил.

Спустя несколько лет со дня нашей свадьбы юристов и экономистов развелось в стране так много, что для них выстроили отдельные (юридические и экономические) биржи труда. Мудрая Лариса сменила тему и стала пенять мне на мою лингвистическую темноту. Я, мол, я не знаю ни английского, ни китайского, и давно забыл немецкий. Ну, хоть бы знал итальянский или французский!

— Зачем мне итальянский? Французский? — по своей дурной привычке начал возражать я. — Я знаю, как обозначается диаметр и не путаю микроны с миллиметрами. Если я начну изъясняться на итальянском наподобие музыканта, начальники цехов перестанут меня понимать, а генеральный заточит в сумасшедший дом. И психиатр станет мне внушать, что я и Паганини — не одно и то же лицо.

— Как же ты поедешь за границу? Везде требуется знание языка.

— Но я не еду за границу.

— Все же едут за границу! Страна разваливается. Знание языка, — она начала загибать пальцы, — квалификация…

— Все, Лариса, не могут уехать из страны.

— Разве я говорю: все? Я говорю о тебе. О нас с тобой.

— Ты сказала: все же едут.

— Опять ты со своими придирками!

Она щёлкнула пальцами.

— И почему ты не родился женщиной? Так и вижу, как ты по мелочам пилишь своего мужа!

— Будь я женщиной, ты не смогла бы выйти за меня замуж, — возразил я со свойственной мне глупостью.

— Пожалуй, ты кое в чём прав, — сказала вдруг Лариса.

Признаюсь честно: я не понял её. Где мне, дурачку!

Понял я её позднее, когда она раскрыла мне свои стратегические планы. Раскрыла она их потому, что они близились к полному осуществлению. Та же их часть, что касалась меня, была с успехом пройдена.

 

 

3

 

— Мы разводимся, Лёшечка, — февральским утром за чашкой чая сказала Лариса.

Я подумал, что ослышался, но тут же передумал. С чего бы мне оглохнуть? Работай я целый день в цехе, как фрезеровщики и токари, я бы, конечно, слышал не так хорошо. Но я работаю в кабинете, довольно далеко от станков.

— Ты слышал меня? — спросила жена.

Я глотнул чая.

— Слышал, — сказал.

Выглядел я, наверное, немного растерянным. Вам никогда за чаем не сообщали о том, что с вами разводятся? Ну вот, и мне раньше не сообщали. Не было у меня опыта по утренним разводам. Я поднялся со стула и налил себе ещё кипятка. И заварки. Сделал чай покрепче.

В разговоре я решил придерживаться логики. Бывает, дурачков спасает элементарная логика.

— Ты не любишь меня? — спросил я Ларису.

— Нет, — с видимым удовольствием ответила она.

Я продолжал давить на логику:

— Почему же эти годы ты жила со мной?

— Надо же было с кем-то жить. — Она улыбнулась.

Я не нашёл, что возразить. Это было для меня что-то новое. Знаете, дурачки много нового обнаруживают в этом лучшем из миров.

— Разве ты хотел бы, чтобы я страдала эти годы в одиночестве? — спросила она.

— Нет, что ты, — пробормотал я. — Мне очень даже приятно, что ты выбрала меня, а не кого-то другого.

Здание моей логики зашаталось, фундамент её дал множество трещин.

— Да, — опять с видимым удовольствием согласилась Лариса, — я могла бы украсить жизнь кого-нибудь другого. Скажем так, более достойного представителя мужской половины человечества. Я рада, Лёша, что ты хоть это понимаешь.

Я вздохнул. Да, маловато я понимал в жизни. Другие всё быстро усваивают и осваивают, хватают, что называется, на лету, и на лету же применяют ухваченное, а я каждый день делаю какое-то открытие. «Рождённый ползать летать не может», — дразнила меня Лариса. Это кто-то до революции сказал, но не Достоевский и не Арцыбашев (вы лучше меня знаете). Короче говоря, логика, господа мои товарищи, это далеко не всё.

Шесть лет мы жили, как говаривала мама Ларисы, она же моя тёща, душа в душу, и вдруг, в одно прекрасное утро (февральский день с солнышком, пусть и не тот, что из стихотворения Пастернака, которое очень нравилось Ларисе, то, где на деревьях висят обугленные груши, а кругом чёрные проталины, и кто-то сочиняет стихи навзрыд, и ещё там грусть на дне очей, почему-то сухая, а не сырая, хотя сотворена грачами, сорвавшимися в лужи; в общем, поэзия — тоже не моё) хлоп, и развод.

Нет, не надо воображать, будто я идеален. Отнюдь нет. Случалось, я грешил. Где-то в библии сказано о том, что ты грешник даже тогда, когда вообразил жену ближнего своего. Или, может, и не жену, а дочь, я точно не помню; память у дурачков, простите великодушно, дырявая. В общем, ты грешник уже тогда, когда представил эту самую жену или дочь где-то поблизости. Например, стоящую на кухне у плиты и готовящую тебе котлеты по-киевски. Или сидящую на диване с вязаньем и умеющую, орудуя спицами, делать одновременно два дела: считать шерстяные петли и пересказывать тебе содержание вчерашней серии «Доктора Хауса».

Помню (не всё же я забываю), как однажды, года три тому назад, я смотрел телевизор, какой-то из кабельных каналов. И там секунд на пять мелькнула красотка в строгом длинном платье, в очках в чёрной оправе, быстро сказала о турбинах, топливе и электроэнергии, и тут же пропала (видно, мало эфирного времени ей предоставили, она шла в программе лишь как эффектный элемент справки). Я представил, как продолжаю с нею разговор о турбинах, топливе и электроэнергии. Ни о чём таком с моей Ларисой не поговоришь. Она всерьёз верит, что электроэнергия берётся из рублей и копеек. И с ней трудно спорить: во-первых, я дурачок, а дурачки в спорах не сильны; во-вторых, каждый месяц Лариса снимает данные о киловатт-часах с электрического счётчика, несёт в банк рубли и копейки, и это значит, что она и дальше может накручивать киловатт-часы и обменивать их на рубли и копейки. Топливо, как видим, в этом обменном процессе не зафиксировано.

Досмотрев телепередачу (красотка в длинном строгом платье больше на экране не появилась), я почувствовал себя виноватым. И весь вечер чувствовал себя виноватым. Будто у меня был бурный роман с турбинной женщиной. Что ни говори, а библию сочинили умные люди.

 

 

4

 

Или вот была у меня встреча в супермаркете. Супермаркет — это посерьёзнее телевизора. Человек в кинескопе — это, согласитесь, явление ненатуральное. Не разберёшь, есть оно или нет. А в супермаркетах катают тележки или бродят без тележек вполне живые люди. Могут и задеть нечаянно или столкнуться с вами. Или вы их можете толкнуть или на ногу наступить.

В моём случае произошло последнее. Я наступил ей на ногу. У стеллажа с книжками я разглядывал обложку романа, уж не помню, какого, и тут боковым зрением уловил: слева мне угрожает опасность в виде накатывающейся тележки. Какая же, скажете вы, в том опасность? Ну, знаете, если лет 6-7 тому назад в супермаркетах принято было просить: «Пропустите, пожалуйста» или «Вас не затруднит отойти с дороги к чёртовой матери», то нынче, если в тебя влепилась чья-то тележка (на проезжих частях российских дорог аналогом тележек служат автомобили), то ты и виноват. Попросту говорят, ты имбецил или недоразвитый, потому как не только ум, но и простейшие реакции тебе не свойственны. К имбецилам я не отношусь: доказательством служит выработавшийся у меня дополнительный инстинкт отскакивания от надвигающихся тележек. Имея соответствующий инстинкт уже в то время, я с некоторой проворностью отскочил. Опасная тележка, в которой высилась целая гора товаров, проехала в миллиметре от моего пальто. Ещё чуть-чуть, и я попал бы в травматологическое отделение с переломом руки и двух-трёх рёбер. А то и с ушибом мозга средней тяжести. А что останется от моего глупого мозга, если его ещё и ушибить?

— Ай! — услышал я откуда-то от полок с соком. К ним-то я как раз и отскочил от стеллажа с книжками.

Показалось мне, что это «ай» было третьим по счёту. Кто-то близ меня настойчиво айкал, и эти айканья отмечались в моём сознании.

— Да? — отозвался я, и, как мне показалось, сглупил. Я же не по телефону отвечал, в самом деле.

В сотне миллиметров от себя, возле полок с нектаром манго, я обнаружил девушку в тёмно-зелёном пальто. С книгой в опущенной руке. Книга тоже была тёмно-зелёной. Вот как нынче покупают книги: в тон одежде. Это меня восхитило. Я оглядел себя. Моё пальто серое. Значит, мне нужно взять в руки какой-нибудь серенький томик. Но я не взял томик. По двум причинам. Во-первых, надо было возвращаться к стеллажу; во-вторых, я увидел глаза девушки. Она оторвала взгляд от своих сапог и уставилась на меня. На меня, знаете ли, редко обращают внимание. Нет, я не урод. И, вопреки мнению Ларисы, глупость в моих глазах не светится. Вообще, светится (я проверил по словарю) в глазах ум. Такова идиома. Слово звучит неприятно (я не про не «ум», а про «идиому»), но именно им филологи передают то, что считают устоявшимся выражением. Им виднее. Стало быть, глупость светиться не может. Разве что в темноте, но этим вопросом надо заниматься скорее физикам, чем филологам. У меня же ума, по мнению моей жены, не обнаружено. Поэтому глаза мои самые обыкновенные, не светящиеся, и никому до них дела нет. А вот этой девушке дело до них было.

— Ай, — в чётвёртый или пятый раз грустно повторила она. Глядя мне в глаза. И опустила взгляд.

Я проследил, куда она его опустила. На свои сапоги. Только тут я понял, что наступил ей на ногу. На носок сапога. Носок этот был грязным. Один носок был чистым, а второй грязным. Я оторвал от пола одну свою ногу и оглядел подошву. Грязь на ней очень походила на ту, что была на сапоге девушки. Странно, что, отскакивая от тележки, я никакой помехи под ногой не почувствовал. Наверное, так озабочен был инстинктивным отскакиванием, что маленький носок маленького сапога в этой частной битве на выживание остался незамеченным.

— Я наступил вам на ногу, — сказал я.

— Быстро же вы соображаете! — восхитилась (так мне показалось) девушка. — Вы едва с ног меня не сбили. Представьте только: я бы упала…

Уж что-что, а представлять я умею.

— Извините, пожалуйста, — сказал я.

Из кармана брюк я выудил носовой платок. Наклонился к сапогу девушки.

— Ой, — сказала она вместо «ай». — Что вы делаете? Хотите перебинтовать мне лодыжку? Или связать ноги и утащить меня в пещеру? Вы всего лишь на ногу мне наступили. Правда, что-то хрустнуло, но тут ведь платком не обойдёшься, верно?

Я понял: она шутит, и засмеялся. Убрал в карман платок. А она полистала зелёный томик. Стихи, заметил я. Жаль! В стихах я не был силён. Не забывайте, что я инженер-механик, и символизм, постмодернизм и верлибры с сонетами для меня абракадабра и головная боль. Впрочем, о поэте, чьё имя стояло на обложке, я слыхал. Его недавно показали по телевизору. Девушка поставила книжку на полку и сказала, что этот томик у него (у поэта) куда слабее предыдущего сборника. Тут я знал, что ответить. Я повторил за литературным критиком, который следом за поэтом выступал по телевизору:

— Сдаётся мне, в последнее время он стал впадать в две крайности: в символизм и в дидактику. — Я не знал, что такое дидактика, но звучало слово потрясающе.

— Поэт, который не пишет о любви, рано или поздно впадает в символизм или дидактику, — отчеканила девушка в зелёном пальто. — Больше ему ничего не остаётся.

— Ух как сказано! — заметил я. — Сами придумали?

— Кто же ещё? А вы что, не сами?

— Нет, не сам. По телевизору слышал. Я инженер-механик, — объяснил я.

— Кто-то, по-моему, занизил вам самооценку, — подумав, сказала девушка.

Её суждение мне показалось нелогичным:

— Простите, как может кто-то занизить самооценку? Она ведь «само».

— Ещё как может! Вплоть до того, что она останется без «само».

И это её сужденье восхитило меня. Я готов был не то что кланяться ей с платком, я опуститься пред нею на колени захотел.

— Мне пора, — сказала она.

— А я женат, — вырвалось у меня.

— Вижу, — сказала она. — У вас это на лице написано.

— На лице?

Я загрустил оттого, что её не понял.

— На вашем лице нет «само».

Толкнув тележку, она отправилась к кассе, а я остался между книжным стеллажом и полками с соками. Я смотрел на зелёное пальто, подвигавшееся в очереди, и думал (насколько мог, конечно) о том, куда же делось моё «само» и было ли оно вообще.

 

 

5

 

За грех прелюбострастия, любомудрия, или как он там называется в библии, мне полагалось, наверное, лет двести ада. А потом ещё лет четыреста поражения в правах. И наконец — высылка в чистилище или иная мера, на усмотрение небесной канцелярии (или инквизиции, не помню точно).

В тот день, после супермаркета, пересиливая ощущение вины, я спросил у Ларисы — нет, не про грех, про самооценку. Бывает ли она заниженная, вернее, может ли она под влиянием некоторых причин занизиться или понизиться, или как там правильно, я же, в конце концов, инженер-механик, а не психолог, социолог или антрополог, или нумеролог с филологом.

— Кто тебе сказал? — Умная, она тут же догадалась, что авторство мысли не моё. Но выяснять ничего не стала. Наверное, полагала, что мне достаточно страха перед двумя веками адских котлов и противней. — Женатым мужчинам, — сказала она, — самооценка не нужна. Зачем «само», если рядом есть объективный судья — жена?

И правда. До такого ответа девушка из супермаркета вряд ли додумалась бы.

Всё-таки моя бывшая жена — существо незаурядное.

После того, как мы развелись, и я вместе с ней подписал в чиновной комнате что надо, только в одной графе, посвящённой причине развода, поставил галочку наугад, по детской считалочке, а на поле приписал: «Вообще-то, я не хочу разводиться, но жена моя хочет, вот вам и причина», и чиновники заставили меня заполнить бумажку наново, сердясь и говоря, что у меня не все дома, — короче говоря, после развода я рассказал Ларисе о своих библейских грехах. Мы шли по улице, был февраль — вовсе не такой, как в стихотворении Пастернака, а натуральный, без луж, проталин, благовеста и пролёток за шесть гривен, — и я набрался смелости и рассказал Ларисе и о телевизионной красотке в длинном облегающем платье и очках, и о девушке в тёмно-зелёном пальто с тёмно-зелёной книгой в руке, которой я наступил на ногу, сторонясь тележки и оберегая свои рёбра. Рассказал и о нескольких греховных положениях помельче (в электричках, автобусах, маршрутных такси, конторах, супермаркетах и на улицах), в каковых я оказывался возле жены или дочери ближнего своего волею обстоятельств, неизменно впоследствии ощущая грешные свойства своей испорченной души.

— Это всё? — хмыкнула Лариса. — Стоило ли тратить слова?

Мы дошли до дома и сейчас входили в квартиру.

— Я хотел спросить, — сказал я, — не было ли и у тебя такого? Таких, знаешь ли, встреч, после которых… во время которых…

— В ораторы ты не годишься, — сказала она, ставя на кухне чайник. — Впрочем, ты и не оратор.

— Значит, — сказал я, садясь за стол, — ты никогда не представляла, как ты с ними… пьёшь чай или кофе? Или идёшь в театр?

Она засмеялась счастливым смехом, заваривая себе пакетик чая. Наверное, я сказал что-то не совсем глупое. Я даже приосанился. Нет, ну никто ведь и не утверждает, подумал я, что я олигофрен, имбецил или ещё какой-нибудь кретин в медицинском, клиническом смысле. То есть мой диагноз не попахивает палатой и улыбчивым лгунишкой доктором, говорящим каждое утро, что мозг пациента пошёл на поправку. Я всего лишь обыкновенный дурачок.

— Ты очень удобный временный муж, — сказала она, глотнув чая.

И всё, больше ничего не сказала. Наверное, решила, что мне неплохо бы потренировать умственные способности. Ради профилактики грозящей мне олигофрении.

Я ушёл в гостиную, улёгся на диван и стал думать. Думал я о теории моей жены: о временном замужестве. Очень удобно, кстати. Правда, кругом в этой теории возникают мужья и сыновья ближнего твоего, вернее, я хотел сказать, ближней твоей, но ведь в библии, насколько я помню, о мужьях и сыновьях ближней твоей ничего не говорится. Так что двести лет ада моей жене (и другим жёнам, мечтающим о случайных встречах в супермаркетах) не грозит. Библейские авторы, получается, куда основательнее Ларисы разбирались в том, кому может принадлежать инициатива, а кому нет. По крайней мере, в их эпоху вся инициатива приписывалась мужскому полу и подшивалась аккуратно к мужским делам. Возжелала жена или, скажем, ослица, мужа некоторой ближней своей, и готово: инквизиционный трибунал имени Св. Торквемады, или как его там, тут же поворачивал дело (заодно подтягивая ключом на двенадцать гайки на дыбе и смазывая гуталином испанские сапоги) так, будто это муж возжелал жену или, скажем, Валаамову ослицу ближнего своего. Неудивительно: состояние и поместье принадлежало мужу, а после пыточных подвалов, осуждения и торжественного костра отходило к инквизиции. Кругом виновны мужчины, с ужасом осознал я на диване. Кругом они инициаторы и активисты! В библии той же сказано: кто разведётся с женою и женится на другой, тот прелюбодействует. И женившийся на разведённой тоже прелюбодействует! И нигде, по-моему, не написано, как называется грех той жены, которая разведётся с мужем. Это потому, что не было в то время ни инженеров, ни подкаблучников. Дурачков, и тех было наперечёт.

С этой мыслью я задремал, а когда проснулся, Ларисы в квартире не оказалось. Упорхнула к своему новому суженому. Собирающемуся жениться на разведённой.

Что ж, подумал я, разве это не романтично — быть такой целеустремлённой натурой, как моя Лариса (вернее, уже не моя), и настойчиво — с тою же настойчивостью и расчётливостью, с какой инквизиция ищет будущих своих жертв, — день за днём, месяц за месяцем, год за годом искать суженого, тем временем отдавая часть любвеобильного сердца попавшемуся под её крылышко дурачку? Поступай все женщины по Ларисиному примеру, в мире, несомненно, стало бы больше счастья.

 

 

6

 

Уж не знаю, кем был новый избранник Ларисы, но она сказала, что у него двухэтажная квартира на двенадцать комнат. Плюс ещё кухня и прихожая, и просторы коридоров, и мансардный этаж, где стоит бильярдный стол и откуда открывается потрясающий вид на что-то там (я забыл). Правда, я не уловил, почему Лариса не живёт в двухэтажных апартаментах, а ютится в однокомнатной квартирке, аренду которой оплачивает её суженый. Возможно, подумал я, ей не понравились обои в той спальне, где ей предстоит спать. Или мебель. Например, зеркало показалось слишком маленьким, а комод, наоборот, слишком большим. Лариса дама придирчивая. И теперь её суженый переклеивает обои, перекрашивает потолки и меняет зеркала, комоды, диваны и стойки под компакт-диски. А Лариса даёт телефонные указания рабочей бригаде, лёжа на диване в однокомнатной квартире и листая интерьерный журнал.

Забрав последние свои вещички из бывшей нашей квартиры, она сказала мне на прощанье:

— Радуйся, что я у тебя полквартиры не оттяпала. Мой новый муж — человек великодушный.

«Легко быть великодушным, — подумал я, — имея апартаменты стоимостью в десять таких квартир».

Логично, не правда ли?

Логика моя в присутствии Ларисы обращалась обыкновенно в глупость, поэтому я сказал другое:

— Вы собираетесь скоро пожениться?

— Напрашиваешься в гости на свадьбу? — Она усмехнулась. — Не выйдет: все места заняты. Да и не того полёта ты птица!

Ну да: рождённый ползать — летать не может. Не Достоевский, не Арцыбашев, не Кнут Гамсун.

Я вздохнул и закрыл за Ларисой дверь. Остался один в квартире. И решил пойти в супермаркет. Развод разводом, а кушать-то хочется.

Февраль был на исходе. От февраля, воспетого символистом (а может, акмеистом, кто их разберёт) Пастернаком, местный февраль отличался следующим: а) вместо грачей каркала стая ворон; б) температура воздуха понизилась до минус четырнадцати градусов, и не было ни намёка на проталины; в) никто нигде не кричал, если не считать ворон, поэтому ветер не изрыли крики. Вместо пролёток шуршала снегоуборочная техника: проезжую часть очищал от заносов лаповый снегопогрузчик, за которым тащился КамАЗ. Порой поражаешься, до чего неточна бывает поэзия. «И чем случайней, тем вернее слагаются стихи навзрыд». Инженеру-механику такой приблизительности и случайности в цехе бы не простили.

В супермаркете я встретил её.

Ту самую девушку в тёмно-зелёном пальто. Да, в том же пальто. Только на этот раз без книжки.

Ну вот, скажет читатель: сразу видно, что рассказ сочинял не профессиональный прозаик, а инженеришка! Взялся строить, плести сюжет, и посреди рассказа вдруг все сюжетные сплетения выдал. Не мог потерпеть до конца! Теперь и дураку ясно, что главный герой женится на девушке. На той, что в тёмно-зелёном пальто.

А вот хренушки я вам выдал! Не так всё просто, как некоторым торопыгам кажется.

Да, я не писатель, то есть не инженер душ человеческих, а обыкновенный инженер, знакомый с кульманом, лекалами, калькулятором и «Автокадом», но я не допущу, чтобы вы считали меня тупее, чем я есть на самом деле.

Девушка в тёмно-зелёном пальто оказалась замужем.

Нет, я не спрашивал её об этом. Она сама сказала. Она поздоровалась со мной, как со старым знакомым, хотя, в общем-то, я был её новым знакомым, и с места с карьер поскакала по последним событиям своей биографии.

— Послушайте! — Она схватила меня за руку и оттащила вместе с тележкой в укромный уголок супермаркета. За хлебные полки. За хлебными полками всегда имеется необитаемый закуток. И хлебом там хорошо пахнет. — Я хочу вам кое-что сказать. Как мужчина мужчине. Ой, что я говорю… Я поделюсь с вами кое-чем как с мужчиной. Мужчина поймёт меня лучше.

Заинтриговав меня таким вступлением, девушка отгородила своей и моей тележками хлебный закуток, превратившийся за тележечной баррикадой в неприступную крепость, и заговорила. Начала она с того, что она замужем. (Придётся вам, господа товарищи читатели, своё мнение о сюжете переменить. На противоположное.)

— Я замужем, — сказала девушка. И помолчала несколько секунд, дабы я мог осознать этот факт как нечто непоправимое. — Не очень давно, — добавила она и снова помолчала. — С мая прошлого года. — И опять помолчала.

— Так, — сказал я, чтобы не молчать. Если один молчит, то второй должен в это время говорить. Таково общепринятое правило беседы.

— Что — так? — сказала девушка, взяв банку с зелёным горошком из тележки и поставив обратно. — Года не прошло, а он уже не смотрит на меня. А на кого смотрит? Правильно: не на меня. Я считаю, он мне изменяет. А я у него так, на разок была. Попробовал, и скучно стало. Моя мама как в воду глядела! Говорила ведь: справишь свадьбу в мае — будешь маяться. Вот и маюсь!

— В другой раз выходите замуж в декабре. Или августе, — сказал я.

Разговор у нас, кажется, налаживался.

— В декабре! — воскликнула она. — В августе! В другой раз!.. Хорош совет, нечего сказать! Да ведь я люблю его. Почему, по-вашему, люди женятся?

— Может быть, таким как он, нужно жениться раз в год, — сказал я. — Зачем же вы за такого одноразового типа вышли?

— Ну что вы к словам привязались!.. За одноразового!.. И не одноразовый он вовсе, а многоразовый. Сегодня я, завтра другая, послезавтра — третья. Чёрт!

Она сердито глянула на меня. Словно я был в чём-то виноват. Словно это за меня она выскочила замуж, и это я был мужем, смотрящим не на неё. Ну да, подумал я, мы, мужчины, всегда инициаторы. Ничего не скажешь: умеют женщины жить удобно. Хотя вот по моей знакомой в зелёном пальто этого не скажешь.

— Хотите сказать, он вам с двумя или тремя любовницами изменяет? — спросил я.

— Он же мне руку и сердце предложил, — сказала она, будто не услышав вопроса. — Как в романе Вальтера Скотта. На колени передо мною опустился. И сам из себя такой видный. Депутат. Народный избранник. И сейчас на второй срок избирается. Я думала — человек слова. И не только слова, но и дела.

Была, припомнил я, в XIX веке организация, не то «Слово и дело», не то «Земля и воля». Вот её члены произносили такие слова и творили такие дела, что до сих пор не выходят из учебников. Если депутат, муж девушки, такой же серьёзный тип, как те революционеры, то он далеко пойдёт.

— А много у него штампов в паспорте было?

Это я пошутить попробовал, но, боюсь, в моих словах девушка не заметила и тени шутки. Ну конечно: в хлебном закутке не для шуток укрываются.

— Не было у него никаких штампов! Кроме одного новенького, конечно. «Зарегистрирован брак с…» Это обо мне, — пояснила она.

— То есть до встречи с вами он был закоренелым холостяком?

— Как же он мог быть закоренелым, коли ему двадцать семь недавно стукнуло?

— Немного, — сказал я. — Для того, кто избирается депутатом на второй срок.

Лариса оценила бы эту мою фразу. Сказала бы: «Феноменальная догадливость для дурачка».

— Впрочем, он, кажется, был женат, — задумчиво сказала девушка, крутя и покусывая прядь волос. Десятка три перекушенных золотистых волосков полетели вниз. — На заре туманной юности. Но ведь в двадцать пять лет люди меняют паспорта, и штампы остаются в старых. Интересно, куда деваются старые паспорта? Переходят к преступникам?

— Может, вы преувеличиваете? Наговариваете на него, — сказал я, имея в виду не 27-летнего преступника с паспортом её 25-летнего мужа, а её настоящего мужа.

— Может, и преувеличиваю. Наговариваю, — согласилась она.

Похоже было, что она успокоилась. Кажется, ей просто нужно было выговориться. Для того она и утянула меня в хлебный уголок со своим «послушайте». Нет и года, как она замужем. Многие начинающие жёны видят в своих мужьях нечто нервирующее и изменяющее. Это не я сказал, а один доктор наук (психологических или педагогических) по телевизору. Доктор умно всё объяснил, но я мало что понял. К тому же у меня имелось собственное объяснение. Девушка в зелёном пальто измучилась от ревности. Вот моей бывшей жене жилось со мной легко и удобно. Безо всякой ревности. Она же меня не любила. Ей надо было с кем-то жить, и всего-то. И ревновать меня было незачем: я же её любил. Всё предельно ясно. И логично.

— Но признаки! — сказала она. — Я для того вас и позвала, чтобы поделиться признаками.

— Какими признаками?

— От него стало попахивать женскими духами. Я очень тонко чувствую ароматы. Тут меня не проведёшь.

Я призвал на помощь свою логику. Больше-то призывать нечего.

— Вы сказали: он депутат. Так? Так. У него есть приёмные дни и часы? Так? Так. К нему приходят посетители и посетительницы, так? Так. Обратите внимание: посетительницы.

— А, — сказала девушка. — Я поняла вас.

— Да, — сказал я. — Хорошо. И вот они, посетительницы, идут одна за другой, одна за другой, аж голова начинает кружиться. Не у вас, у вашего мужа-депутата.

— Ага, — сказала девушка.

— Какие дни у него приёмные?

— Вторник и пятница.

— Вот и принюхайтесь к нему — во все дни, кроме вторников и пятниц. Уверен, от него будет пахнуть женскими духами исключительно в приёмные дни.

— Логично, — сказала девушка. — Вы убедили меня.

Наконец кто-то оценил мою логику! Я возликовал.

— Какого чёрта! — пробормотала она, — Ведь правда: у него столько встреч!.. Ну, мне пора. — Она откатила свою тележку. — Я не буду целовать вас на прощание, а то ваша жена тоже взревнует.

Я вздохнул.

— Я разведён. Жена меня бросила. Но не целуйте, не надо: вы же замужем. Кто знает, не приглядывают ли за вами депутатские ищейки.

Судьба любит финты выделывать. Эта девушка нравится мне и сама не без удовольствия общается со мной (как мне думается). В первую встречу с ней я был женат; во вторую разведён и готов к труду и обороне, то есть к прелюбодеянию или как это на библейском сленге называется, но тотчас выясняется, что она замужем, — и с любострастием моим выходит закавыка.

Девушка с тележкой замерла. Обернулась.

— Понимаете, может, я и преувеличиваю, раздуваю из мухи слона, но… Я чувствую: он мне изменяет, — сказала она, пусть и без прежней убеждённости. — Есть и другие признаки. Мужчины — такие обманщики!

Ей был нужен последний мажорный аккорд, чтобы уйти от меня окончательно умиротворённой. Уйти, вернуться домой и сделать мужу и себе салат оливье, который, судя по банкам и пакетам в тележке, она запланировала.

— Да, да, — сказал я. — Обманщики. Я всегда считал, что миром должны править женщины. Президенты, премьеры, культурные деятели — чтоб все женщины!

— Как мило! Какой вы необыкновенный. — Она улыбнулась. — Во времена матриархата вы сделали бы неплохую карьеру. Конечно, в рамках скромных возможностей.

— Моих? — спросил я.

— Нет, что вы, общественных. У мужчин в ту пору были очень ограниченные возможности.

В библии, подумал я, эта счастливая эпоха не упоминается.

 

 

7

 

Настал март. Он был такой же, как февраль (не пастернаковский, а обыкновенный, февраль инженеров-механиков, дворников и прохожих). Первые дни весны были серыми. Серым казалось всё: сугробы по краям дорог, берёзы в парках, тополя у дорог, небо, дома, оконные стёкла, машины и лица. Я не из тех людей, что любят серое, пасмурное. Мне солнце подавай. В серую погоду у меня портится настроение. Делается таким же серым, как моё пальто.

Хорошо бы поговорить с кем-нибудь. О солнечной погоде, о тропических островах, на которых не бывает зимы. Помечтать об океане и горячем песке. Или просто постоять с кем-нибудь у окна и поглядеть вдаль, насколько позволяет глядеть вдаль город, застроенный многоэтажками и утыканный антеннами и вышками сотовой связи. А с кем это, дружище, спросил я у себя, ты хочешь постоять и поглядеть? Опять грешишь? Что значит — грешишь? Я разведён. Имею право мечтать о ком хочу. «Даже о замужних дамах? — вопросил я с ехидством у себя. — Да ты выдающийся прелюбодей!»

Ох, и тоска! Городской пейзаж за окном окончательно посерел. Был серым, а стал тёмно-серым. Я подумал: а любил ли я Ларису? Вот он, я, каков: стою у окна, мечтая не о тропических островах, а о девушке в зелёном пальто. Которую и видел-то дважды. А думал бы я о ней, не уйди от меня Лариса? Не знаю. Ну, по крайней мере, это Лариса ушла от меня, а не я от неё. Нечего меня тут на библейский манер в инициаторы записывать! Никакой я не инициатор! И вообще, это Лариса когда-то сделала мне предложение, а не я ей. Я ведь не депутат и не рыцарь, на колени, гремя латами и обдирая паркет шпорами, опускаться не умею. Да и речь мою, что устную, что письменную, складной не назовёшь.

Был понедельник, седьмое марта, день выходной и канун женского праздника. В супермаркете я нарочно долго колесил с тележкой, аж вспотел. Расстегнул серое пальто, снял кепку, бросил в тележку. Я брал что-то с полок, ставил обратно, потом снова брал. Тот, кто наблюдал за торговым залом в видеокамеру, наверное, считал меня вполне сумасшедшим. Тихим помешанным, катающим тележку в районе входа.

Ближе к обеду я своего добился. Она, в своём излюбленном тёмно-зелёном пальто, вкатила тележку в зал.

— Ой, это вы, — сказала она.

— Ой, это вы, — будто попугай, повторил я. — Я…

— Погодите поздравлять меня с праздником, — перебила меня девушка. — Мне сейчас не до этого. Я как раз рассчитывала вас увидеть.

— Махнём в хлебный уголок? — предложил я, чувствуя себя опытным соблазнителем, за которым охотятся отцы-инквизиторы. (Хотя, если разобраться, уголок этот был идеей девушки.)

— Да, — согласилась она.

— Опять семейные нелады? — спросил я в уголке.

Как и в прошлую встречу, девушка пожаловалась на мужа-депутата. Нет, не на то, что он не верен кандидатским обещаниям, но на то, что едва ли верен в супружеском отношении. Она повторялась. Однако мне не было скучно. Я бы стоял тут, в уголке, до закрытия супермаркета, и слушал бы девушку, и говорил бы с ней. Моя бывшая жена никогда не снисходила до разговоров со мной. Я имею в виду настоящие разговоры, понимаете? В которых полноценно участвуют оба собеседника. Лариса всё решала без меня. Она не была той женщиной, с которой можно было постоять у окошка и помечтать о том, как хорошо бы поесть бананов в банановой республике. А вот девушка в зелёном пальто (казалось мне) именно та, но, увы, она делит бананово-тропическую мечту со своим законным депутатом. А я лишь мелкий грешник из супермаркета. Инженер-механик, наступивший когда-то ей на ногу и волею судьбы превратившийся подле неё в самодеятельного психолога. В жилетку! И волею той же судьбы в зелёное пальто влюбившийся. Втрескавшийся так, что, кажется, явись мне Св. Торквемада, блестя потной, прогретой у адских костров тонзурой, я без колебаний и пыток подписал бы вручённую им бумагу о депортации меня в ад на двухсотлетний срок. Если, конечно, не отделался бы пачкой индульгенций.

Зелёное пальто жаловалось и заодно пеняло мне на то, что в прошлую встречу я почти разубедил его, то есть пальто, то есть её, девушку, в неверности мужа. Как ловко и как логично, заметила она, я ввернул про приёмные депутатские дни, про посетительниц, от которых за версту разит парфюмерией марки «Шанель»! Нет сомнений: я сговорился с её мужем и его приятелями! Некоторые из них, кстати, тоже попахивают женскими духами!

— Итак, — притопнув ножкой, сказала девушка, — я принюхалась. По вашему совету! И уловила, что пахнет от моего мужа теми женскими духами, которыми я не пользуюсь, считая их вульгарными, ровно семь дней в неделю: с понедельника по воскресенье. И никто не убедит меня, что рабочий день депутата заканчивается в час, а то и в два ночи! И где вы видели, чтобы депутаты вкалывали и по субботам, и по воскресеньям? Ах, мне кажется, — заметила она, — у него уже давно другая жизнь. У него так блестят глаза! Он будто счастлив, но без меня. Но почему он ничего не скажет мне? Не исключено, что я поняла бы его. Зачем лгать? Зачем делать вид, будто ничего не происходит? Неужели вы правы — и действительно ничего не происходит? И всему причиной моё больное воображение?

— Всему причиной серый день, — начал я. — В такие дни надо улетать на тропические острова, объедаться там бананами и упиваться кокосовым молоком.

— Советчик вы и впрямь неважный. А я почему-то так на вас надеялась…

— Я… — Я чуть было не сказал, что сегодня, стоя у окна, я думал о ней.

У хлебной полки, возле батонов с курагой, замаячил адский призрак Торквемады. С банкой гуталина и гаечным ключом на двенадцать.

— Вы подумайте, — сказала девушка. — Человек, можно сказать, дома не ночует… «Шанелью» провонял так, что кажется, будто её пьёт… Наверное, это у вас мужская солидарность! Вы не станете говорить плохо о другом мужчине. Скорее, будете его покрывать. И все ваши слова о матриархате — поза. Лукавство!

Адский призрак Торквемады заполнял следующую бумажку. О лукавстве. Там, в аду, скоры на решения. Сталинские «тройки» им в подмётки не годятся.

— Никакого лукавства, — твёрдо ответил я, и Св. Торквемада перестал заполнять бланк.

— Допустим, вы не лукавили, — сказала девушка. — И нет в вас никакой мужской солидарности. Да, пожалуй… Разве стали бы вы меня выслушивать, будь в вас хоть капля этой солидарности? Тут другое. Я поняла! Вы склонны видеть в людях сплошь хорошее. Людям это, конечно, нравится. Им это удобно.

— Да, — ответил я, — моя бывшая жена постоянно твердила, что я удобный муж.

Призрак Торквемады скривил рот и разорвал бумажку.

— Что, — воскликнула девушка, кругля глаза, — она тоже вам изменяла? Я имею в виду, вела себя как мой муж?

— Вообще-то, она женщина.

— Ах, да… О чём я? Так вот, измены… Измены! Все приметы налицо: он является домой в час ночи, воняет проклятой «Шанелью», всегда одним номером, рубашки и нижнее бельё стал менять каждый день, а раньше менял через день… Извините, конечно, что я вываливаю на вас такие подробности! Но вы кажетесь мне таким внимательным, даже заботливым. Не понимаю, почему вас бросила жена!

— Она считала, что я у неё временный.

— Как это — временный?

— До тех пор, пока она не найдёт кого-то постоянного. Своего суженого.

— А вы — не суженый?

— Нет.

— Вы хотите сказать, она понимала это со дня свадьбы?

— По-моему, да. Что-то в этом роде она говорила.

— За такое измывательство над мужем её надо переселить в Лабытнанги. Тоже временно, разумеется. На столько же лет, сколько она пользовалась вами.

— Истинно, истинно говорю вам, — процитировал я откуда-то, кажется, из новогодней речи президента, — женщину — в министры внутренних дел!

Призрак Торквемады исчез, блеснув на прощанье тонзурой. Умей призрак издавать звуки, он издал бы какой-нибудь шипящий.

Я решил утешить девушку. Не знал я, виновен её муж в плотских грешках на стороне, или чист, но знал другое: если я начну поддакивать ей и растравливать её, подымая на мужа, то не мечтать мне о ней. Нет, не потому, что её муж сошлёт меня в Лабытнанги, и не потому, что немедля явится мне грозный призрак Св. Торквемады, а потому, что тихая любовная мечта не может иметь ничего общего с коварными замыслами прелюбодея. И попробуйте только сказать мне, что я в своём решении нелогичен. Может быть, беда моя, инженера-механика, именно в том, что я чересчур логичен!

— Так вы говорите, — сказал я, — что рабочий день вашего мужа заканчивается посреди ночи, и по субботам и воскресеньям он тоже вкалывает? Ничего удивительного. Вы не помните, что, будучи кандидатам, он обещал в своей предвыборной программе? Детский садик открыть, школу построить, сделать бесплатный спутниковый Интернет в деревнях, провести капремонт в аварийном квартале, наказать нерадивых подрядчиков? (Я чуть было не брякнул: повысить рождаемость.)

— Кажется, ничего из своего списка он не сделал, — подумав, сказала она.

— Вот и не удивляйтесь, что он вкалывает без выходных и по ночам. Вы бы тоже на его месте покой и сон потеряли.

— Логично, — сказала девушка, улыбаясь уголками губ. — Прямо не депутат, а ночной супермен. Тут круглосуточный ремонт, там под утро задушевная беседа с подрядчиками. Но «Шанель» вам не оправдать.

Она покачала прелестной головкой. «Прелестная головка» — это я в одной книге вычитал, не сам придумал.

— Вам, наверное, тяжело после развода, — сказала она. — А я всё о себе да о себе.

Я чуть не сказал: «Не тяжело, когда я с вами», однако Торквемада и приятель его Франциск Ассизский этого бы не одобрили.

— Ой, я забыла: мне же надо к празднику готовиться! — сказала девушка, откатывая тележку. — С вами время летит незаметно. До свидания.

— До свидания, — сказал я, провожая её взглядом.

С этими словами — что-то будто бы было недоговорено, и от стеллажей и полок ухмыльнулся не то Торквемада, не то Св. Августин, — мы расстались. Девушка поспешила домой, готовиться к празднику, и я тоже побрёл восвояси.

Толком не помню, что я делал весь тот день. Я был на кухне, что-то готовил, ел, смотрел телевизор, пробовал читать книгу (меня привлекла зелёная обложка, но ни одной фразы из книги я не запомнил), делал что-то ещё, а потом улёгся спать. Рядом со мной была вторая подушка и было много пустого места.

Как жаль, что она замужем, думал я.

Ну что ж, может быть, я встречу другую. Немного похожую на девушку из супермаркета.

Очень похожую.

Такую же, как она.

Я вообразил целую улицу таких же, как она. Они шли мне навстречу, и я шёл им навстречу. И в небе сияло солнце.

Многие из девушек уже миновали меня, но впереди их было ещё много. И мне очень не хотелось, чтобы их стало мало или чтобы они вовсе кончились.

Поэтому я заснул.

 

 

8

 

Я увидел её спустя две недели. На сей раз мы встретились на улице. В голубом небе сияло солнце, на электрическом проводе пел, заливаясь, разноцветный щегол. Короче говоря, настала весна, проклятые серые дни ушли в прошлое. Моя знакомая сменила зелёное пальто на серебристую курточку.

Вместо «здравствуйте» она спросила:

— Вас как зовут?

Я тоже собирался спросить её имя. Неудобно думать о ней как о девушке из супермаркета.

— Алексей, — сказал я. — А вас?

— Александра, — сказала она.

«Парочка Алексов», — чуть не ляпнул я, но вовремя удержался. Какая же мы парочка? Парочка — это она, Александра, и её муж, Икс Игрекович Зет. А я — человек из супермаркета. Случайный знакомый. Человек, с которым развелась жена, которому одиноко, и потому он не прочь выслушать кого-нибудь… Может, и не нужно нам было узнавать имён друг друга.

— Алексей, вы слышите меня?

— Простите, я задумался.

— О чём же вы думали?

— О чём, о чём… О погоде, о том, что скоро растает снег, начнут порхать бабочки, вырастет травка, прилетят трясогузки…

— А надо бы подумать о другом.

Она смотрела на меня так хитро, будто знала обо мне всё. Даже про сон со множеством девушек, идущих мне навстречу.

— Всё разрешилось, — сказала она.

Её лицо сияло тихим, торжественным сияньем. Мне определённо нравилось это сияющее лицо. Каждый день бы на него смотрел.

— Что — всё? — спросил я.

Сияние сиянием, но хорошо бы и немножко смысла.

— Вы что же, голосовать не ходили? — спросила Александра.

— Почему? Я сознательный гражданин. Не какой-нибудь абсентеист.

И только тут я понял, что она имеет в виду.

— Ага, — сказал я. — Выборы прошли. И вы, а вернее, он…

— Да. Мой муж перестал ходить вокруг да около. И в час ночи перестал возвращаться.

Значит, у неё всё прекрасно! Жизнь наладилась. И как мы с ней сразу не догадались! Предвыборная кампания, то да сё! Всё-таки я оказался прав: господин депутат, он же уполномоченный супермен, не щадя своих сил и личной жизни, помогал бедным гражданам и отстаивал справедливость. Вот каким торжеством сияет лицо Александры! Торжеством справедливости!

— Вот видите! — сказал я. — А вы его подозревали.

— Теперь он вовсе дома не ночует, — сказала Александра.

— Что?

— Спит, как он выражается, у своей суженой.

— Простите, а кто же вы тогда?

— Я, как он выражается, не суженая ему, а женщина, в его жизни временная. — Она помолчала. — Собираюсь вот к родителям переехать…

Где-то я слышал подобные речи. Нет, не о переезде к родителям, а о временных, которые не суженые. Впрочем, кажется, те речи относились к мужчинам, а не к женщинам. Ведь мужчины считаются инициаторами. Кажется, я что-то забыл или упустил. Иногда быть дурачком так неудобно!

Я припомнил: Александра рассказывала мне о рыцаре на коленях. Из романа Вальтера Скотта.

— Ваш рыцарь произносит такие речи? — спросил я.

— Он самый, — сказал она с презрением. — Рыцарь без страха и упрёка!

— Кто же его суженая?

— Я её не видела.

Она помолчала.

— Он, мой муж, говорит, что суженую ищут до тех пор, пока не найдут.

— А если всю жизнь придётся искать?

— Значит, всю жизнь ищут.

Что-то до боли знакомое слышалось мне в этих словах.

— А пока ищут… — начал я.

— …утешаются в объятиях временной подруги. Чтобы скрасить тяготы поиска и ожидания. Физиологическая романтика.

— Вон оно что! — сказал я, осознавая, что мог сказать и что-то более выразительное. Как назло, в голову ничего не приходило. Впрочем, кое-что всё же пришло: — Будь в России матриархат, мужчины не вели бы себя столь неподобающим образом.

— Женщины тоже хороши! — воскликнула Александра.

Я не понял.

— Ну что же вы! — сказала она. — А ваша жена? Разве она не говорила вам…

В моей головушке будто солнце выглянуло. Светило озарило залежи ценного серого вещества.

— Верно! Это ж она говорила о временном муже! Об удобном муже. То есть обо мне. Она тоже… рыцарша без страха и упрёка. Романтическая натура. То есть физиологическая. Мы с вами, наверное, этих натур просто не понимаем.

— Куда нам до них, — сказала Александра.

— Люди ищут и ждут, а мы просто живём.

— Куда уж проще.

Как-то очень односложно отвечала Александра на мои реплики.

— А зачем вы сделали хитрое лицо? — спросил я, надеясь оживить её, вернуть её лицу сияние.

— Хитрое? Я не умею делать хитрых лиц.

— Умеете. Когда в начале разговора вы сказали: «А надо бы подумать о другом», вы сделали хитрое лицо.

— А, то хитрое лицо! — сказала она. — Наш разговор свернул куда-то. Вот и всё. А вы недогадливый!

«Понятно, недогадливый, — подумал я. — Я инженер, а не менеджер. И не депутат».

Она вздохнула, пробормотала что-то, улыбнулась, достала из сумочки паспорт, открыла на какой-то странице и показала страницу мне.

Я увидел два штампа: первый узаконивал регистрацию брака, второй — его расторжение.

— Как это быстро у вас! — сказал я. — У нас с женой канитель с разводом была долгая. Ларисе три месяца пришлось ждать. Есть какой-то закон на этот счёт.

— У нас был ускоренный депутатский развод, — сказала Александра. — В течение суток.

— Но почему не раньше? Чего ради он тянул?

— Выборы были на носу, наивный вы мой! Депутат и кандидат в депутаты не может разводиться перед выборами. Электорат не поймёт.

— Значит, вы больше не любите его, — сказал я.

— И никогда не любила, — решительно сказала она. — Как же я могла любить человека, для которого была временной? Я не любила, а обманывалась. А он меня, обманывающуюся, обманывал.

«Логично, — подумал я. — Все концы сходятся. Постой-ка… Выходит, что я не любил Ларису, а обманывался? А она меня обманывала? Как же не обманывала-то, коли перед самым разводом призналась, что я для неё — вариант временный?»

— Было бы жаль, — обронила Александра, — если б сейчас обнаружилось, что вы успели на ком-то жениться.

— Как же это обнаружилось бы? — удивился я. — Ведь я не успел.

Неужели бывает, что это обнаруживается помимо воли успевшего? Или воля нас, мужчин, сторонницами матриархата не учитывается?

— Вы не спросите меня: почему жаль? — сказала она.

— С удовольствием спрошу обо всём, о чём вы пожелаете.

— Итак?

— Итак, почему вам было бы жаль, если б обнаружилось, что я успел жениться?

Она топнула ножкой.

— Нет, вы не так спрашивайте.

«Ну вот, — подумалось мне. — А как?»

— Вы подумайте, как бы вы сами… То есть нет, не надо думать. К чёрту думать!

Она надвинулась на меня, наступила мне на ногу и, должно быть, этого не заметила, потому что продолжала стоять на моей ноге. А потом и вторую свою ногу поставила на мою вторую ногу. Обнимаясь и целуясь, мы стояли так близко, что между нами совсем не осталось пространства: так куда же ей было ставить ноги?

Когда мы целовались, меня осенило: а ведь мы запросто можем пожениться. Мы больше не временные! И не обманывающиеся. И штампы в паспортах нас больше не удерживают. Точнее говоря, штамп в её паспорте.

Что касается моего паспорта, то обнаружиться в нём может только Александра.

Я не зря употребил этот глагол: обнаружиться. Я подумал, прежде чем его употребить. Я вообразил следующую картину: я просыпаюсь утром, и возле меня просыпается Александра, и вместе с нею мы открываем мой паспорт или наши паспорта, а там обнаруживается оно, наше законное счастье.

Открываем же мы паспорта потому, что не верим своему счастью.

Вот зачем нужны людям паспорта и законы!

 

 

9

 

Конец марта. Чернеет асфальт, желтеет солнце, голубеет небо, орут воробьи, цвикают синицы. Бывает, откуда-то с высоты дерева или провода заливается щегол. Мы с Александрой прогуливаемая у районного Дворца бракосочетаний. С того дня, как мы поняли, что нас ничто не удерживает ни от объятий, ни от подачи заявления в отдел загса, расположенный в упомянутом Дворце, мы стали часто здесь прогуливаться, любуясь счастливыми парами, чья очередь регистрироваться подошла вперёд нашей. Наблюдая за теми, для кого марш Мендельсона уже отзвучал, мы упиваемся своим будущим. Придёт и сладкий день нашего счастья, и кто-то, стоящий в сторонке, будет глазеть на нас так же, как мы сейчас глазеем на брачующихся. Волнуясь, мы наденем друг другу кольца (помню, на первой своей свадьбе вместо того, чтобы надеть кольцо на палец жене, я надел его на свой палец), распишемся в документе, поцелуемся под блицы пьяненького наёмного фотографа. Всё это у нас впереди. Целая счастливая жизнь впереди. Стоило прожить шесть лет с Ларисой, чтобы понять это!

Пока же мы смотрим на других. Сегодня тут какая-то особенная свадьба. Нас с Александрой и прочих зевак оттеснили от Дворца широкоплечие ребята в камуфляжных бушлатах и беретах. Они вооружены автоматами Калашникова. Ребята построились в две шеренги, лицами и стволами автоматов наружу. Шеренги вытянулись от белого с чёрным лимузина до самого входа во Дворец. Какое-то количество ребят в камуфляже проникло и внутрь Дворца.

— У меня такое впечатление, Саша, что эти храбрые парни решили взять Дворец бракосочетаний штурмом, — сказал я.

— Ага, — согласилась она. — Чтобы им устроили свадьбы вне очереди. Как ты думаешь, не зарегистрируют и нас вне очереди? Под шумок?

Из лимузина вылез ещё один автоматчик, потом шофёр, а за ним человек в белом фраке. Лицо этого человека мне было знакомо, только я никак не мог вспомнить, где его видел.

— Ты не видела раньше этого парня? Жениха? — спросил я у Александры. Человек в белом фраке подавал руку девушке в бледно-голубом свадебном платье, которая выбиралась из глубин лимузина. Бледно-голубой цвет свадебного платья мне не понравился. Холодный! У моей Саши цвет платья — розовый.

Александра не ответила, лишь крепче вцепилась в рукав моей куртки.

И тут я припомнил, где видел человека, ведущего теперь невесту к ступеням. Указанное лицо я видел: а) на экране телевизора; б) на рекламных щитах у дорог; в) на листочках, устилавших школу, в которой проходило голосование тринадцатого марта. Один из кандидатов в депутаты. Вернее, в настоящее время депутат. Или принимающий дела у предыдущего депутата. Нет, никакие дела он не принимает, а если и принимает, то у самого себя. Потому что и прежде он был депутатом. Депутатами, как поэтами, не становятся, а рождаются. Итак, мы видим депутатскую свадьбу. Ну, в таком случае спектакль с автоматчиками объясним.

Депутат и его невеста, шлейф платья которой нёс автоматчик, шли медленно вдоль шеренг.

— Фу, «Шанелью» потянуло! — сказала Александра.

Лицо невесты тоже показалось мне знакомым. Должно быть, и она депутатка. Тоже красовалась на рекламных щитах и мельтешила на телеэкранах. Нет. Я ошибся. (Умение признавать свои ошибки — главное моё достоинство. Так всегда говорила Лариса, считавшая, что всё, что я делаю, — ошибки.) Эта девушка в голубом свадебном платье, не сводящая взгляда со ступеней Дворца…

— Лариса! — воскликнул я.

— Поганец! — воскликнула тут же Александра, решив, видимо, обойтись без имени. Она сильнее вцепилась в мою руку. — Не ты поганец!.. Спрашиваешь, видела ли я его? Видела ли?! Поверь мне, я имела долгую возможность наблюдать этого гнусного типа на минимальном расстоянии! Это мой муж! То есть бывший муж. Поганец! — смачно выговорила она. — На ком это, интересно, он женится? Ты что-то сказал, Лёша?

— Он женится на моей жене, — чуть не поперхнувшись, выдавил я. — На бывшей жене, — поправился я.

— Вот это да, — сказала Александра.

— Вот это да, — повторил я.

Наконец мне стало понятно, почему Лариса, уехав от меня, вселилась не в двухэтажные апартаменты о двенадцати комнатах, а в однокомнатную квартирку. В двенадцатикомнатных апартаментах о ту пору обитала несчастная Александра. Грешившая со мной в супермаркете.

Охранники с автоматами придавали свадебной церемонии колорит несколько необычный, но в целом картина получалась премиленькая. На грузовике подвезли целую тонну всяких цветов, розовых, красных, белых, жёлтых, даже зелёных и синих, каких-то лент, амурчиков, посыпалось будто с неба конфетти, из громадных акустических систем, стоявших у входа во Дворец, грянула музыка (что-то реэкспортное, из русского репертуара оркестра Поля Мориа), видеооператор, вертясь вместе со штативом, снимал происходящее на камеру, на ступенях Дворца изгибался и извивался, принимая позы, достойные индийского йога, в прежней жизни бывшего либо земноводным, либо пресмыкающимся, фотограф, Лариса и поганец продвигались к дверям, которые шофёр и какой-то тип в несвежем костюмчике, видно, служка из загса, держали распахнутыми. Собралась порядочная толпа зрителей: вид свадебной церемонии с участием взвода автоматчиков волей-неволей привлекает внимание. Жених, невеста и шлейфодержатель скрылись во Дворце, фотограф, оператор и несколько дюжих парней в камуфляже всосались за ними, и на ступенях у дверей сомкнулись шеренги широкоплечих бойцов, образовав полукруг, ощерившийся автоматными стволами. Неплохо бы, подумал я, в эти стволы сунуть по хризантеме. Вечно мне в голову лезут всякие глупости. Музыка в динамиках затихла.

— Пойдём, — сказала мне Саша.

— Пожалуй, — согласился я.

И мы пошли от Дворца.

Мы шли и думали, что через две недели будет и у нас свадьба, и будут и цветы, пусть не так много, и будут… Нет, мы как-нибудь без автоматчиков. И платье у Саши приготовлено розовое, а не бледно-голубое. И фотографа мы наймём не из индийских йогов, а обыкновенного, нашего, который на ступенях будет спотыкаться.

А в остальном всё будет то же и так же.

Я почувствовал благодарность к Ларисе. Я был благодарен ей за то, что она развелась со мной. Предпочла мне слугу народа, которого охраняет взвод автоматчиков.

— Откровенно говоря, — сказала Александра, — поганец поступил не так уж плохо, разведясь со мной.

Мы с нею посмотрели друг на друга, сначала серьёзно, потом с улыбкой, остановились, оглянулись на Дворец бракосочетаний, поцеловались — и пошагали себе дальше.

А вы говорите: развод, прелюбодеяние, адские котлы и противни! Обыкновенный круговорот мужей и жён в природе. И никакой инквизиции.

 

© Олег Чувакин, 2011

Полюбилось? Поделитесь с друзьями!

Вы прочли: «Круговорот»

Теперь послушайте, что говорят люди. Скажите и своё слово, коли желаете. Чем больше в мире точных слов, тем счастливее наше настоящее. То самое, в котором каждый миг рождается будущее.

Не видите формы комментариев? Значит, на этой странице Олег отключил форму.

18 отзывов

  1. Начало впечатляющее… Уникально уже потому, что выбрали, наверное, в русском языке все синонимы слова «глупый… Буду читать не спеша…

  2. Все же, было бы приятнее прочитать, что он Вам заплатил. Эх, писательство! Все раздаем бесплатно… И как наши заграманичные коллеги умудряются на этом миллионы зарабатывать?

    1. Без спроса озвучивают, без спроса перепечатывают, Гражданский кодекс не чтут. Ладно хоть, имя автора указывают. Не столь давно мой рассказ без моего ведома и разрешения опубликовали в «Тюменской правде». А ведь я с тамошним ответсеком давно в ссоре — из-за обмана в гонорарах. Давняя это история и гнусная.

    2. Юлия, я желаю вам ездить на такой же белой штуковине с мотором, что на фотографии. На такой же штуковине, купленной на гонорары и роялти.

  3. Только что узнал, что рассказ озвучил товарищ по имени Артём Ледников. Бесплатно. В смысле, и он раздаёт файлы бесплатно, и с меня денег не просит. Ну, и мне не предлагает. Я, в принципе, не против, к тому же он сегодня сообщил мне об этом через «Вконтактик». Запоздало, но всё же сообщил, что в наши дни уже можно считать если не воспитанностью, то её суррогатом. Вот ссылка на файлы .mp3 с озвученным рассказом. Можно слушать, можно скачивать.

    1. Насчёт «нам» не знаю: сам я не любитель аудиокниг, да ещё под музычку. Но другие любят. Насчёт его — тут, думаю, творческое самовыражение, а равно и желание со временем заработать. Я спросил, почему он выбрал этот рассказ. Ответил, что время года подходит и что понятно всё написано.

  4. Класс) Лариса — настоящая бывшая жена. Прямо стенд. Подобное слышал от некоторых падших девиц, с которыми рискнул завязать отношения дольше, чем положено с таковыми завязывать (т.е. на неделю). Но вообщем-то вполне правдиво, ведь падшие девицы все равно однажды замуж выйдут.
    Жизненно) Сочувствую Вам, Олег, по-братски за воспоминания из прошлого).

    1. Спасибо, Владимир! И за сочувствие тоже. Видимо, рассказ и впрямь недурён, коли выдумку народ принимает за правду. Интересно, что многим читателям нравится этот рассказ, а я помню его лишь в общих чертах.

      1. Ну, я к народу себя особо не причисляю. Да и рассказ за правду не воспринял. Многое утрировано и, полагаю, специально, намеренно: и самокритичность главного героя зашкаливает (он явно себя очень любит, раз постоянно твердит о своей «тупости»), и на роль жены взята шлюшка, причем из дешевеньких Но в рассказе есть правда, утрированость ее не исказила:)

Добавить комментарий для Oleg Chuvakin Отменить ответ

Ваш email не публикуется. Желаете аватарку — разместите своё личико на Gravatar. Оно тотчас проявится здесь!

Отзывы премодерируются. Символом * помечены обязательные поля. Заполняя форму, вы соглашаетесь с тем, что владелец сайта узнает и сможет хранить ваши персональные данные: имя и электронный адрес, которые вы введёте, а также IP. Не согласны с политикой конфиденциальности «Счастья слова»? Не пишите сюда.

Чувакин Олег Анатольевич — автор рассказов, сказок, повестей, романов, эссе. Публиковался в журналах и альманахах: «Юность», «Литературная учёба», «Врата Сибири», «Полдень. XXI век» и других.

Номинант международного конкурса В. Крапивина (2006, Тюмень, диплом за книгу рассказов «Вторая премия»).

Лауреат конкурса «Литературная критика» (2009, Москва, первое место за статью «Талантам надо помогать»).

Победитель конкурса «Такая разная любовь» (2011, «Самиздат», первое место за рассказ «Чёрные снежинки, лиловые волосы»).

Лонг-листер конкурса «Книгуру» (2011, Москва, детская повесть «Котёнок с сиреневыми глазами»).

Призёр VII конкурса имени Короленко (2019, Санкт-Петербург, рассказ «Красный тоннель»).

Организатор литературных конкурсов на сайтах «Счастье слова» и «Люди и жизнь».

По его эссе «Выбора нет» выпускники российских школ пишут сочинения о счастье.

Олег Чувакин рекомендует начинающим писателям

Вы пишете романы и рассказы, но выходит незнамо что. Показываете друзьям — они хвалят, но вы понимаете: вам лгут.

Как распознать в себе писателя? Как понять, стоит ли мучить себя за письменным столом? Почему одни авторы творят жизнь, а другие словно полено строгают?

Вопрос этот формулируют по-разному, но суть его неизменна.

У Олега Чувакина есть ответ. Прочтите его книгу. Она бесплатна. Не надо подписываться на какие-то каналы, группы и курсы. Ничего не надо — только прочитать.

Сборник эссе «Мотив для писателя» Олег создавал три года. Двадцать эссе сами собою сложились в книгу, посвящённую единственной теме. Теме писательского пути. Пути своего — и чужого.

Коснитесь обложки.

— Олег, тут так много всего! Скажите коротко: что самое главное?

— Самое главное на главной странице.

Как стать писателем?
Как обойтись без редакторов и курсов?
Author picture

Возьмите у меня всего один урок. Я изучу ваш текст и выдам вам список типичных ошибок в стиле, композиции, сюжете. Вы одолеете их все при мне.

Станьте самому себе редактором!