Талон на Любу

 

Рассказ на Хэллоуин

 

Глава 1. Слёзы любви

Очнулся Горшков оттого, что кто-то лил ему в глотку водку. А он сам и лил. Рука запрокидывала бутылку, водка поступала в горло, оттуда неслась водопадом по пищеводу. Горшков подивился: до какой автоматизации доведён процесс, даже сознание не участвует!

Пьянствовал он весь октябрь. Пил водку, коньяк, красное вино, белое вино, портвейн, пиво и снова водку. Пил из-за любви.

Горшков сидел на диване. Сколько времени он проторчал на диване, бог весть. Последние дни проползали в памяти тяжело, медленно, как густые облака тумана в низине.

Бутылку он допил с закрытыми глазами. Между зубами ощущалась стеклянная гладь горлышка. На коленях лежала какая-то большая книга. Не открывая глаз, Горшков ощупал свободной рукой обложку. Подмоченный бархат. Семейный фотоальбом, чьи страницы слиплись от пролитых на снимки и картон слёз. Колени привыкли баюкать эту тяжесть.

Так далеко в оплакивании любви он прежде не заходил. Однако и супруга его, женщина со сладким именем Любовь, прежде не уходила от него раз и навсегда. «Раз» уходила, и сколько было этих разов, Горшков не считал. А вот «навсегда» случилось впервые. Месяц без жены — это, братцы, не шутка. Без женщины в доме мужчина начинает употреблять одну жидкую пищу, а это кончается скверно для печени, почек, желудка, простаты и сердца, а также для головного мозга. Может, и для спинного, но о том Горшков не ведал. Зато головной мозг нагружался основательно и то и дело подсовывал хозяину демонические образы, каковые человеку в здоровом состоянии, попивающему компот да молоко, нипочём не увидеть.

Вот и теперь: не успел Горшков опустошить имевшуюся в руке поллитровку «Русской», занюхав её фотоальбомом, как в сгустившейся тьме показался гость.

Пальцы разжались, выпустили бутылку. Пустая бутылка упала на ковёр с мягким стуком. Горшков представил, как из горлышка выкатилась капля водки. Из его левого глаза, особенно слезливого, выкатилась слеза.

Горшков протёр очи и пригляделся. Здрасте-пожалте, какой же это гость? Самая настоящая гостья!

Напротив дивана обозначились в темноте контуры женского лица с красными угольями глаз и светящимися изгибами алых губ. Горшков за часами не следил и не ведал, сколько времени провёл на диване. Очевидно, за окном опустилась октябрьская ночь, а посему темнота в комнате сгустилась естественная, зависящая не от призрачной девушки, а от вращения Земли вокруг оси. Щёлкни выключателем — и электрический свет разгонит черноту. Но до выключателя надо ещё добраться. Путь через комнату опасен: того и гляди, рухнешь и нос разобьёшь. Инстинкт пьяницы велел Горшкову оставаться на месте. Лицо девушки отчётливо прорисовывалось в темноте. Света оно давало немного, и небольшой участок комнаты походил на лабораторию фотографа, оборудованную красным фонарём. Не одни глаза и губы, но и острые ушки алели, прорисовываясь. Как бы пылали от внутренних лампочек.

Не ушки. Рожки.

Глава 2. Прекрасная чертовка

Вежливости Горшков обычно не чурался. Вежливость, она и чёрту приятна.

— Не стесняйся, красотка, — сказал он. — Чувствуй себя как дома. Возьми бутылку на кухне. В холодильнике. Или на столе, если предпочитаешь коньяк. Коньяк нормальный, кизлярский. И мне что-нибудь захвати. Рюмки и стаканчики найдёшь. Ты женщина, а женщины всё находят. Я бы принёс, но тяжёл стал на подъём. Музыку включи — у меня шикарная стереосистема. Последней модели. «Дэнон». Хай-фай. Пять лет на неё копил. Если б не пил, накопил бы за четыре года. Она где-то там, ближе к окну. Не споткнись в потёмках. Или ты видишь в темноте? Тебя как звать-то, кошечка?

Ответа не последовало. Горшков тишине не удивился. Являвшиеся ему существа, с рогами ли, с ушками ли, никогда не разговаривали. И никуда не ходили: ни за стаканами, ни за бутылками. Зато были хорошими слушателями. Поэтому отравлять мозг Горшкову нравилось куда больше, нежели мучить печень. Тот, кто эти процессы разделит, обособит, получит не Нобелевку, которую вручают за что угодно, хоть за лоботомию, а деньги миллиардов благодарных алкоголиков. Рубли, доллары, форинты, йены. Мешки, чемоданы, контейнеры, вагоны, трюмы валюты. Столько, что земной шар можно будет купить. И Луну в придачу.

Жаль, до бутылки далеко. Он не пойдёт — путешествие рискованное. Да и чёрт с ней, с бутылкой. Ихь хабе генуг. На сегодня довольно — до рогатых девушек допился.

Губы на пылавшем в темноте красивом лице чуть изогнулись. Глянцевитая помада блеснула. Угли-глаза то пламенели, то тлели. Девушка не моргала. Уставилась на Горшкова странным, проникающим внутрь взглядом. Будто сердце глазами отыскивала.

Горшкову не было страшно; было страшно грустно.

Разлепив с треском страницы, он распахнул альбом наугад. Попал на ободранный свадебный снимок. Он и Люба, молодые, клянутся друг другу в вечной любви. В вечной — подумать только! К пятидесяти годам вечность представляется иначе. Короче, чем в юности. Гораздо короче. Совсем короткой представляется. Так себе вечность! Интересно, расскажи кто в юности людям об их будущем, захотели бы люди жить дальше? Вот философский вопрос вопросов!

А ведь они были прекрасной парой! У него и Любы столько общего! Во-первых, оба обожали фильмы ужасов и познакомились в видеосалоне. В девяносто втором году. На третьей части мелодрамы «Кошмар на улице Вязов», где много целуются с языком. Лучший для них праздник — Хэллоуин. Оба родились 31 октября и в один год. Обоим вот-вот стукнет по полтиннику. Сто лет на двоих! В прошлом году они парой снялись в эпизодах любительского фильма про зомби — потеха вышла знатная! Возвращаясь в гриме со съёмок, напугали соседей до заикания. Во-вторых, он и она любили белые телефоны, цвета черепа и костей, и вообще коммуникативно сходились. Писали с одинаковыми ошибками, а в школе получали по русскому языку одинаковые трояки. В-третьих, обоим нравилось завтракать омлетом, а совпадение гастрономических пристрастий очень много значит в семейной гармонии, это вам любой психолог, физиолог или повар скажет. В-четвёртых, их дочь походила на мать, а сын — на отца. Любой психиатр, биолог и химик коллегиально подтвердят, что таким образом действует органическая формула любви между родителями. Если любви нет, дети похожи на других людей, к примеру, на соседей. Их дети на соседей не похожи и не заикаются. В-пятых… Нет, в-пятых — различие. Горшкову нравилось пить сорокаградусную, а Люба предпочитала зелёный чай, лимонад и кефир.

Горшков сделал усилие и поднял голову. Голова упала на грудь, но он снова её поднял. Закрыл один глаз, чтоб не двоилось, а второй сфокусировал на девушке. И повёл рассказ. Точнее, рассказ полился сам. Вместе со слезами. Плакал, как и пил, Горшков исключительно от любви. Слизняком, размазнёй не был. Таким-то вот образом, то роняя голову, то поднимая, он поведал гостье с ушками (или рожками) свою историю любви, растянувшуюся почти на тридцать лет за вычетом «разов», на которые жена покидала мужа.

Гостья слушала, не перебивала, а иногда, казалось Горшкову, чуть опускала или приподнимала ресницы, на которые падали багровые отсветы глаз-угольков.

Рассказав всё без утайки, Горшков попросил прекрасную чертовку забрать его поскорее в ад.

— Там на сковородках хоть закуска горячая! Кошечка, а омлеты там в перерывах не подают?

Глава 3. Она с гарантией

Проснулся он от запаха горячего омлета. Страсть как любил омлет, с адским перчиком или с соусом дьявольским «Табаско» да с лучком зелёным, с пером потолще, посопливее: похмелье из башки на раз вышибает!

Именно такой омлет мастерила и подавала ему жена. Люба.

С чего это красный перчик он обозвал адским, а соус — дьявольским? Откуда сия грозная тема? В памяти прорезалось единственное воспоминание. Тёмное. Глаза-угольки… Ночь… Тема сковородок… И он попросил… А ведь он попросил…

Где он теперь?

Горшков открыл глаз. Один. Левый. Тот, что слезливее. С утра он видел лучше правого.

Открыл — и тотчас закрыл. Для верности зажмурился.

Вместо ночной гостьи, вместо адской пришелицы с рожками, похожими на перчики, на него взирала жена. Люба.

У жены, успел заметить Горшков, рожек не имелось.

«Господи, — обратился мысленно Горшков к богу, — ты переборщил! Любу-то в ад за какие грехи? Жену отправил на пару с мужем? Что за чепуха древнеегипетская? Покарай меня вдвойне, а её не тронь. Пусть живёт и радуется. Гут?»

Завершив молитву, Горшков открыл глаз. Затем открыл другой.

Пейзаж и персонаж, его населяющий, не изменились. Комната. Его. Жена. Его. С виду похудевшая. Это, кстати, нормально. Когда случается новый «раз», Люба всегда худеет. Вдали от мужа. Она убедительно это объясняет: когда она кормит мужа, ест и сама, а коли кормить некого — зачем есть самой? Тоже, между прочим, философский вопрос. Вопрос философии любви, самой главной философии на планете.

Горшков, до сей минуты лежавший на диване, не спеша сел. Тело село отдельно, голова отдельно, подтянулась попозже. Собирание тела по частям Горшков называл похмельным полётом. Тело складывалось, словно веер. Ему бы застёжку!

Зазвонил телефон. Люба шагнула вперёд, цапнула с подлокотника самсунг, вложила Горшкову в руку, согнула его пальцы.

— Подержать тебе?

Аппарат выплюнул в ухо Горшкову имя:

— Михаил Константинович? Звонит Пётр. Доставка и настройка компании «Юнилав».

— Компании?

— «Юнилав». Я был у вас. И не привёз гарантийный талон. Удобно вам сейчас? Я мог бы подъехать.

— Талон?

— Гарантийный талон на Любу, — охотно отозвался голос в динамике.

Горшков уставился на самсунг, потом на жену.

— Это так теперь делается, да? Через посредников?

Он спросил это и сам не понял, у кого спросил: у жены или у трубки.

Люба молчала. Брови её поднялись, опустились, и всё на том. Горшков никогда не понимал людей, утверждавших, будто женщины болтливы. Ничего подобного. Люба молчунья. Ночная гостья тоже не произнесла ни слова. На всякий случай Горшков поёжился и поднёс самсунг ко рту и уху.

— Долгая ли… гарантия?

— Один год, — ответил доставка и настройка.

— Я… Мне… Мне бы пожизненную!

— На технически сложные изделия гарантию больше года не даём, — строго сказал Пётр.

Никто ещё не называл жену Горшкова изделием. Пусть и сложным.

— Изготовитель дал годовую гарантию, — пояснил Пётр.

«Вот ведь! — подумал Горшков. — Эти типы и с тестем стакнулись!»

— Разумеется, у нас есть особый сервис и платные гарантийные условия. Но на изделия такой сложности и таких габаритов дополнительных гарантийных сертификатов мы не предоставляем, — закончил Пётр.

— Каких габаритов? Она ж похудела! — воскликнул Горшков, протянув свободную руку к Любе, но та проворно отпрянула.

— Михаил Константинович, — с мягкой укоризной заметил голос в трубке, — вам померещилось. Простите, но вы вчера доставку на карачках принимали. На четвереньках и ползком. По-пластунски. У вас в глазах двоилось и троилось — сами же признались. С утра предметы да фигуры сложились в единое целое, вот и похудели как бы. Пришли, так сказать, в себя.

Горшков снова посмотрел на жену, потом на телефонный аппарат, потом приложил его к другому уху и распорядился, чтоб талон везли. Дрожавшая рука опустила самсунг на подлокотник.

— Пойдём завтракать, — сказала жена и длинно вздохнула. — Дойдёшь до омлета или сюда подать?

Он собирался спросить, не откажется ли она функционировать, не покинет ли его по истечении гарантийного срока, но Люба уже повернулась и сделала шаг и другой, а говорить супруге в спину он не любил. Невежливо это.

Приподнявшись, Горшков замер в воздухе, подвесив зад над диваном. Морозный взгляд адской красавицы, чьи зрачки превратились в синие ледяные ромбы, словно двойным апперкотом швырнул Горшкова обратно на диван.

Глава 4. Ножки с серой шерстью

Не питьевой, но нашатырный спирт привёл Горшкова в чувство.

— Ах… Ах!.. — вдохнул и выдохнул Горшков.

Над ним склонилась жена, а синих ледышек поблизости не имелось.

«Померещилось, — сказал себе Горшков. — Допился. Уже и днём кажется!»

— Сердце? — спросила Люба. — Голова? Печень? Где заболело?

— Нет, — ответил Горшков. — Не заболело. То есть голова болит, но оно не то. Не оттуда.

— Непонятно говоришь.

— Ты её видишь? — решился спросить Горшков.

— Здесь есть кто-то?

— Кто-то, — поспешил согласиться Горшков.

— И кто?

— Значит, не видишь?

— Какой он? Зелёный, с хвостом, рогами и красными глазами?

— С рогами и красными глазами, — подтвердил Горшков. — Это ночью. А днём с синими. Только не он, а она.

Жена прищурилась и сделала ямочки на щеках. Горшкову захотелось жену поцеловать. Верный признак грядущего выздоровления. Избавиться бы ещё от наваждения — и порядок.

И в голову ему стукнула ценная мысль.

— Любаша, — сказал Горшков. — Она тебя боится. Когда ты рядом, она не показывается.

— Что за трусливая бабёнка! — сказала жена.

Обняв супруга за поникшую шею, она прижала главу его к похудевшему животу своему. На Горшкова что-то капнуло. И опять. Не потоп ли у соседей? Желая посмотреть на потолок, Горшков осторожно высвободился из объятий. Потолок на вид был сухой, а капли падали со щёк жены. Стало быть, слёзы.

Люба шмыгнула носом.

— Эх! — прошептала.

— Что значит «эх»? — прошептал Горшков.

— Она не кто.

— А что?

— Вот именно: что. Не кто, а что.

— Предмет неодушевлённый?

— Он самый.

— Не обладает способностью к произвольному движению, — вспомнил Горшков из школьной программы. И согласился: — Не обладает. — Ну так что? Мерещится мне, вот что важно.

— Так ты купил его.

— Кого?

— Её.

— Купил?

— Купил и забыл. Не мерещится тебе, Мишенька, слава богу. Ты вчера позвонил мне. Днём. Сказал, куклу в подарок купил. На день рождения и на Хэллоуин. О какой я всегда мечтала. Большую. Со штучками-дрючками. Сказал, чтобы за куклой я приезжала. И сказал, что, если я не пожелаю оставаться, то так тому и быть. Но куклу, мол, забирай. Ты ограничивался вместо слов слогами, но мне ли тебя не понять? Я решила ехать поутру. Специальным омлетом суженого спасать…

Он вытянул к жене руки, и две слезинки упали в подставленные ладони.

— Я ещё летом придумала себе подарок. Просила либо страшную куклу, либо хорошую кофейную машину. Не помнишь?

— Не очень, — признался Горшков. — У меня память с перепадами работает. Вчера, может, и помнил. И завтра могу вспомнить. А сегодня — не помню.

— Сейчас я отойду, а ты обещай, что не испугаешься.

— А если испугаюсь?

— Тогда буду стоять перед тобой, покуда ноги держат.

Жена приняла вправо, а Горшков, вновь столкнувшись глазами со вчерашней пришелицей, зажмурился в полном соответствии с тем биологическим инстинктом, что велит человеку бояться страшного и каким-нибудь путём от него спасаться, самосохраняться.

На сетчатке Горшкова отпечатался золотой блеск трезубца. Дланью когтистою чертовка прижимала золотые вилы к груди. Адская красотка вырядилась в чёрное платье до колен, открывавшее поросшие серой шерстью ножки. Между ногами свешивался хвост с пышной красной кисточкой.

Не сумев поднять веки силою воли, Горшков потянул за ресницы пальцами.

— Вот ведь! А я ей говорю: у меня стереосистема шикарная!

Глава 5. Любовь на Хэллоуин

— Платье у неё, — сказала жена, — моего размера.

— Стоп! — скомандовал Горшков. От собравшихся волнами морщин лоб его смахивал на стиральную доску. — Этот, который звонил, Пётр… Он кого Любой назвал? На кого гарантию дал?

Жена ни слова не сказала, зато принесла ножницы и наклонилась к талии чертовки. Стальные концы щёлкнули.

Подала Горшкову ценник.

— С витрины, наверное, куклу сняли.

Подпрыгивали сухие губы, Горшков беззвучно читал:

Любовь на Хэллоуин! Кукла ручной работы Люба. Украсит офис. Украсит жильё. Поразит, напугает, развеселит. Полезна и практична: три в одном. Цена…

— Что?!! — вырвалось у него.

Он аккуратно отбил-сосчитал ногтем нули на ценнике.

— Откуда?!

Он облизнул губы. Шершавым, как у кота, языком.

— Где я денег столько взял?

— А ты посмотри, чего дома не хватает.

Горшков пошарил глазами по комнате. Даже по потолку пошарил. Стереосистема «Дэнон» исчезла. Ни колонок, ни усилителя, ни двух проигрывателей.

— Ох… А я ей говорю: у меня стереосистема шикарная!

— Ей?

— Ей.

На этом честном ответе Горшкова в квартиру прибыл Пётр. Доставка и настройка.

— Получается, я её купил? — поинтересовался Горшков у Петра. — У вас? Вчера?

— У нас. Вчера, — подтвердил Пётр. — Заказ через Интернет номер шестьсот шестьдесят шесть. С доставкой на дом. Оплата с карты «Виза».

— Оплатил, значит?

— Полностью.

Собственная память представилась Горшкову чистым листом. Память октября. Сперва фотоальбом с его страницами, пахнущими морем, а дальше чистый белый лист.

Неожиданно прорисовался какой-то заполненный листок. Фу ты, чёрт, это ценник!

— Что такое «три в одном»? — спросил Горшков.

— Ничего не помните, да? — Доставка и настройка подмигнул. — Не беспокойтесь, я всё повторю.

Он посмотрел на Горшкова, на его супругу и, недолго поколебавшись, вручил гарантийный талон супруге. Затем, подобно лектору, встал возле куклы, изобразил улыбку и зачастил:

— Ростовая кукла Люба. Эксклюзивное изделие. Интеллектуальное переключение дневной и ночной подсветки. Одобренный МВД датчик движения «Фотон». Четыре гигабайта оперативной памяти. Восьмиядерный эмоциональный процессор. Тринадцать предустановленных режимов бодрствования и отдыха. Пульт дистанционного управления. Два типа питания. Встроенная…

— Стоп! — перебил лектора Горшков, который не выносил, когда люди тараторили: от этого голова раскалывалась. — Кукла. Она. Одна. Единственное число. А где три?

— Будет вам три. Два — встроенная кофемашина.

Пётр повернул чертовку боком. Бесстыдно задрал платье, накинул подол девушке на голову, на рожки. Присел, стащил с красотки трусы. Повернул сбоку ключик и отворил ягодицы.

— Ой! — воскликнула жена Горшкова.

— Кофемашина. Мощность девятьсот ватт, — продолжал Пётр. — Сюда заправляете бумажный фильтр, а в этот отсек заливаете воду. Машина капельной системы. Откуда капает, догадаетесь сами.

Жена Горшкова прыснула.

Доставщик взялся за хвост чертовки.

— В хвосте шнур питания. Хвост несъёмный. Вилка скрыта в кисточке. Придерживая ткань, аккуратно вытягиваете шнур. Вставляете вилку в обыкновенную розетку. Двести двадцать вольт.

— Понятно, — сказал Горшков.

— И три. В голове у Любы — портативный проигрыватель дисков.

Горшков уставился было на жену, но спохватился и снова стал смотреть на куклу, которую продавец обнажал и разбирал всё больше. Люба (жена, а не кукла) приставила трезубец к стене, подхватила платье (не своё, а куклы) и давай к своему переду прикладывать.

— Фиксаторы за рожками, — объяснил Пётр. — Поворачиваете, откидываете, кладёте диск.

Голова куклы разломилась на две неравные части. Нижняя губа осталась на месте, верхняя откинулась вместе с носом и глазами. Горшков разглядел едва заметный шов, подобно шраму пересекавший поперёк кукольное лицо.

— Здесь же, в мозгах, отсек для батареек. Проводок питает цветомузыку. — Продавец показал. — Цветомузыка на всю голову! Портативная двухполосная акустика спрятана в груди. Проигрыватель и подсветка работают от батареек или сети переменного тока. Батарейки, как видите, установлены. Кнопки управления на пульте. Пульт в коробке. Коробка в прихожей. Там, где я вчера её оставил. — Продавец захлопнул голову красотки. Ресницы той плавно опустились и поднялись. — Люба вам понравится, ручаюсь. Оденете сами?

Голая, девушка уже не казалась страшной. Казалась беззащитной.

— Одень её, Любаша, — попросил Горшков. — Одень тёзку. — И отвернулся.

Он испытал вдруг неловкость, нелепый стыд.

Глава 6. Пятый пункт в анкете

Закрыв за продавцом дверь, Горшков вернулся в гостиную. Люба поправляла на кукле платье.

— Я в этом платье в клуб пойду, — сказала она. — На Хэллоуин. Чудо что за наряд! Рожки и хвост сама сошью. Мишка Горшков, какой же ты классный!

Она бросилась к нему, а он вытянулся, замер — остолбенел. Вот ведь: классный! Жена обнимала мужа посреди комнаты, и он чувствовал, как футболка на груди намокает и как повышается влажность в квартире. Запахло морем, и Горшков из стойки «смирно» расслабился до стойки «вольно».

— Получается, ты вернулась, — сказал он мокрому лицу жены.

— Ну конечно. — Сквозь дрожащую улыбку Люба всхлипнула. — Вот же она, я. Я есть. Я не галлюцинация. И она, — жена показала на куклу с отключённой подсветкой, — не галлюцинация. Мы есть.

— Как там в деревне поживает изготовитель? Э… Тесть?

— Жив старичок и бодр. Осень всегда его бодрит. И я такая же.

— Мы с тобой натуры осенние, — заметил Горшков. — Во многом сходимся. Нельзя нам разделяться.

Люба протяжно вздохнула и куда-то посмотрела. Горшков, всегда ладивший с плани- и стереометрией, провёл вектор жениного взгляда, прочертил условную линию от точки A на переносице супруги до точки B у дивана. Точкой B оказалась бутылка из-под «Русской».

«Мы с тобой расходимся по единственному пункту, — с нежностью подумал Горшков. Подумал с нежностью не о бутылке, а о Любе. Не о кукле, а о жене. — По пятому пункту анкеты любви. Ты пьёшь зелёный чай, я — водку. Ты пьёшь лимонад, я — пиво. Ты пьёшь кефир — я бормотуху. Если б ты пила… Если б я пил…» Взгляд Горшкова прочертил свой вектор — направил линию к укрытому платьем задку куклы, за половинками которого изготовитель установил кофейную машину.

— Нельзя нам отдельно, — согласно прошептала Люба, прижавшись щекою к сердцу Горшкова. — Соскучилась я сатанински, Мишка! Общий наш юбилей, Хэллоуин — и без тебя. Тоска. Я и не помню, когда одна праздновала.

— И я.

Горшков и вправду не помнил, когда без Любы отмечал Хэллоуин и свой день рождения, совпадавший с Любиным и приходившийся на тридцать первое октября. Больше того, дней без жены он тоже не помнил. Дни без Любы тянулись в памяти пробелом. Чистым листом белели. Кажется, он уже думал об этом сегодня.

— Ты точно не за куклой приехала?

— Точно.

— И не на двенадцать месяцев?

— На всю жизнь. Оставшуюся.

— Пожизненно, значит.

— Пойду погрею омлет, — сказала жена.

 

© Олег Чувакин, 19-28 мая 2019