Закон для всех эпох

Закон для всех эпох, роман, фэнтези, большая волшебная сказка, Олег Чувакин

Олег Чувакин
Олег Чувакин
Человек. Автор. Редактор. Пишет себе и людям

 

 

ОЛЕГ ЧУВАКИН

 

 

Закон для всех эпох

 

Роман-фантазия (большая волшебная сказка)

 

Аннотация.

Близкое будущее. Много поразительных перемен произошло за те годы, что минули с нынешней поры. Футбол стал игрой на вышибание, психология доросла до науки чудес и превращений, туманная дымка истории обернулась явью, за подростками присматривает детская полиция, летние каникулы сокращены до двух месяцев, а мальчики и девочки в некоторых школах отказываются узнавать одноклассников.

Именно это случилось в седьмом «А», где ученица Катя Мыкина, побывавшая на психологических сеансах, вместо собственного лица получила иное. Одноклассники жестоко глумятся над «новенькой» и устраивают ей настоящий террор.

В том же классе учится Павлин Луганцев по прозвищу Дворянчик. У него на вооружении суровый принцип: «Дружба нужна тем, кто не умеет за себя постоять!» В седьмом «А» ему завидуют и одновременно его боятся: он решителен, бесстрашен и упрям, он участник опасного дворового футбола. Павлин не ладит ни с учителями, ни с одноклассниками, которые устраивают ему изобретательные пакости. Он тоже смеётся над слабой Катей. Но скоро выясняется, что судьбу Паши и Кати ведут две таинственные фигуры…


 

Author picture
Не спешите заказать редактуру. Не швыряйтесь деньгами. Сначала покажите свой рассказ или отрывок романа

Кому показать рассказ или роман? Писателю! Проверьте свой литературный талант. Закажите детальный разбор рукописи или её фрагмента.

Закон для всех эпох, роман Олега Чувакина, обложка, фото

 


Внимание! Ссылки на скачивание романа Олега Чувакина «Закон для всех эпох» в форматах электронных книг (EPUB, MOBI, FB2) и формате PDF даны в конце этой записи. Это бесплатно без каких-либо оговорок и без рекламы. Ниже опубликованы только 19 глав из 25. Объём романа велик: двадцать авторских листов (799 тысяч знаков), поэтому весь текст на веб-странице не выложен. Мало кто справится с экранным чтением подобного объёма, да и глазки беречь нужно. Скачайте файл в нужном формате и зарядите полученную электронную книжку в свой букридер. Или распечатайте, если любите бумагу. И читайте с удовольствием!

 

 

СОДЕРЖАНИЕ

 

Пролог. Чужое лицо

Глава первая. Серебристый чемоданчик

Глава вторая. Сэр Пикок Луговой

Глава третья. «Дружба нужна тем, кто не умеет за себя постоять!»

Глава четвёртая. Закон в новой редакции

Глава пятая. День реформ

Глава шестая. Необыкновенное заклятие

Глава седьмая. Доктор Джекил и мистер Хайд

Глава восьмая. Кольчужник с арбалетом

Глава девятая. «Лечиться тебе надо, Филимонов!»

Глава десятая. Садовый чародей

Глава одиннадцатая. Интриган Мочалкин

Глава двенадцатая. Первый день королевского турнира

Глава тринадцатая. «Тяжело в учении — легко в бою!»

Глава четырнадцатая. Возвращение щуки

Глава пятнадцатая. Желтов и Бугаев

Глава шестнадцатая. «Сжечь проклятую ведьму!»

Глава семнадцатая. «Она рыцарей в тетрадке рисовала!»

Глава восемнадцатая. Поединок

Глава девятнадцатая. Классная руководительница, а не поросячий хвостик

Скачать роман «Закон для всех эпох»

 

 

Пролог. Чужое лицо

 

Три недели назад вместо одной Кати Мыкиной в седьмом «А» появилась другая. Имя и фамилия новенькой были тоже Катя Мыкина. Манеры у неё были Мыкиной, рост Мыкиной, волосы Мыкиной, голос Мыкиной, а вот лицо — не Мыкиной.

Утром, когда она входила в класс, Павлин Луганцев, обитавший за второй партой среднего ряда, подумал, что смуглая девочка с чёрными, как у Кати, волосами, пришла кому-то что-то передать. Но та, сбросив с плеч рюкзачок, запросто заняла стул возле Антоши Бугаева. Будто весь учебный год там сидела!

Антоша, которого все звали то Бугаем, то Амбалом, воззрился на неё как на пришелицу из неведомой галактики. Девчонка выложила на парту учебник, тетрадку, дневник. Не инопланетные, а обыкновенные земные, русские.

И тогда Амбал сказал:

— Эй, здесь место Мыкиной! Ты новенькая? А с Катькой что?

Второгодник Бугаев говорил всегда громко. Если кто-то поначалу и не заметил в классе посторонней, то теперь на незнакомку уставились все.

— Как — что? — Черноволосая растерялась.

— Да, где наша Катька? — ввязался в разговор Роман Мочалкин, племянник математички и классной руководительницы Марии Аркадьевны Великиной. Его так и звали: племянничек, а иногда длинно, сказочно: Марьюшкин племянничек. — Фруктов объелась на плантациях папаши и померла?

— Мочалкин, пасть захлопнул, живо! — отрубила девчонка. — Какие в апреле фрукты? Мой отец сам себе хозяин, бизнес у него идёт в гору, а твой — наёмник жалкий, вшивый менеджер, который в любой день может остаться без работы! — Слова из её рта вылетали без пауз, пулемётной очередью, дикция была такой же чёткой, как у Кати Мыкиной. — Вы что на меня вылупились? Лариса? Амбал? Племянничек? Фрукты, говоришь? Не ты ли недавно бананами обожрался?

— Откуда знаешь? — озадачился Мочалкин. — Мы тебя впервые видим. Лично я тебя в нашей школе никогда не встречал. Я бы такую грубиянку запомнил.

— И я тебя не знаю, — сказала староста Лариса Бруталова.

— Никто её не знает! — подытожил за всех Бугаев.

Устроившись на стуле на коленках, Павлин будто кино смотрел.

Черноволосая ахнула.

— Сговорились? Я весь год с вами учусь!

— И как тебя зовут? — спросила Лариска.

— Катя Мыкина.

— Ненормальная? — предположил Мочалкин.

— Из какого дурдома сбежала? — поддержал друга Лёня Корыткин. — Тут по коридору санитары проходили — не за тобой?

— Сами вы из дурдома! — крикнула девчонка.

В голосе её послышалось отчаяние. Боевой задор словно испарился. Катька, подумалось Павлину, та никогда не отчаивается.

Мария Аркадьевна вошла в класс со звонком. Сфокусировалась на новенькой. Трудно было новенькую не заметить: весь класс на неё пялился, головёнка её на среднем ряду, в самом центре чернела.

— Здравствуйте, садитесь. Новенькая? Почему мне никто не сказал? Лариса?.. И директор — ничего. Неужели в рамках борьбы с бюрократизмом? Ладно, после урока выясню.

Поднялась староста.

— Эта девочка, Мария Аркадьевна, заявляет, что она Катя Мыкина.

— Сядь, Лариса. Что значит: Катя? Ты опять что-то путаешь. Вы в тринадцать лет вечно куда-то торопитесь и что-то выдумываете! Пора бы повзрослеть. Пусть девочка сама скажет.

— Я не новенькая, Мария Аркадьевна, — ответила новенькая голосом Мыкиной и встала. — Я старенькая. Я Катя Мыкина.

— Что значит: старенькая? Будешь учиться вместо Кати Мыкиной? По обмену? Из какой школы? Тебе назначен испытательный срок?

— Не вместо и не по обмену, Мария Аркадьевна. Я Катя Мыкина. Я учусь в вашем классе с начала учебного года.

Бугай крякнул. Класс заполнила такая тишина, что стало слышно физичку в смежном кабинете: «Бездумнов, скажи хотя бы, какой буквой обозначается напряжение?» — «Напряжение, Светлана Григорьевна, оно не буквой обозначается, а цифрами. Двойка, двойка и нолик…» — «Давай-ка сюда дневник, двойку и получишь! Жаль, нолика не предусмотрено!»

— Розыгрыш? — спросила Марьюшка. — Всё бы вам шуточки! Девочка, ты не можешь быть Катей Мыкиной.

Смуглое лицо новенькой вытянулось, глаза заблестели. Так блестят они у девчонок, собирающихся заплакать.

Она была некрасива. Такую никто не будет ни бояться, ни уважать. Разве что жалеть — ради продвижения собственного авторитета. Большой нос, длинные тонкие бледные губы, кривенькие зубки, уши-локаторы, волосы стянуты назад, как у какой-нибудь пятидесятилетней бабуленции, и висит куцый хвостик. Никто так в школе волосы не носит, даже училки. Училки вообще стараются подражать школьницам. Девочки в седьмом «А» указывают на факты: эта училка выкрасилась под Машку, а та нарастила ресницы, как Наташка.

Бруталова постукивала коготками по парте и смотрела на новенькую вроде как с состраданием. Павлин давно приметил: она, красивая, всегда смотрит так на некрасивых. Может, староста подумывала взять новенькую под своё покровительство. Бугаев отодвинулся на стуле влево, к проходу. Вдруг у девчонки заразное инфекционное сумасшествие?

— Почему я не могу быть Катей Мыкиной, Мария Аркадьевна? На мне другая одежда, у меня другая причёска, но это потому, что…

— Одежда? Причёска? У Кати Мыкиной другое лицо! — отрезала классная, и новенькая опять ахнула. — Сядь. Мне надо вести урок. Потом выясню, что тут происходит.

Новенькая села. На её некрасивом лице застыл испуг.

 

 

Глава первая. Серебристый чемоданчик

 

Некоторые люди верят, что жизнь идёт либо хорошо, либо плохо, а середины нет. Одно плохое непременно соединяется с другим плохим, а хорошее — с другим хорошим. И получаются в жизни то чёрные полосы, то белые. А смешанных полос (ну, чтоб жилось не очень обидно) отчего-то не бывает.

Павлину Луганцеву понедельник принёс сплошную чёрную полосу. Очень чёрную. И очень широкую. Не полоса, а целое поле. Майское вспаханное чёрное поле, в котором ноги вязнут, как в болоте.

Во-первых, Павлин опоздал на урок. А почему опоздал? Проспал? Здрасьте! Просто у школы встретился ему третьеклашка Женька Зеленцов, сосед по дому, и попросил найти в траве набор ручек.

— Они в таком зелёном чехольчике, — сказал он, вцепившись в рукав Павлина и с какой-то собачьей преданностью заглядывая ему в глаза.

— Отцепись. Какие ещё ручки?

— В чехольчике. Твой Мочалкин попросил у меня посмотреть. А сам как бросит их!

Если бы не прозвучала фамилия Мочалкин, Павлин бы нипочём не стал искать ручки. Нечего возиться с салагами: начнёшь с ними нянчиться — они на шею сядут. Вообразят, будто ты их друг пожизненно. Им и невдомёк, что друзей не бывает!

Шарил, шарил Павлин в траве — без толку. Сигаретные пачки, этикетки от жевательных резинок, обёртка от мыла, чей-то носок. Нет только Женькиных ручек. «Д-д-р-р-р-р-р!» — затрещал в школе звонок. Если б первым уроком стояла не алгебра, а, скажем, история!.. Павлин выпрямился.

— Подставляй лоб, — сказал Женьке.

Тот вздохнул и послушно запрокинул стриженую голову. Павлин приложил ладонь к Женькиному носу и оттянул средний палец. Палец щёлкнул по лбу, как по сковородке.

— Ой! — покачнувшись, вскрикнул Женька.

— Опоздал из-за тебя, мелкого!

— Это потому, что ты искать не хотел!

— И что ты ко мне привязался? Вечно путаешься под ногами! Какой дурак носит ручки в зелёном чехольчике? Каждому захочется бросить их в траву зелёную!

— Я думал, ты добрый! — потирая покрасневший лоб, сказал Женька.

— Чёрта с два! — отрезал Павлин, направляясь к школьному крыльцу. — Добрых не бывает. Все вокруг злые, запомни.

— Но я же не злой… — заныл сзади Женька.

«Сколько раз себе говорил: не помогай никому — хуже будет! — думал Павлин, вбегая в школу. — Мочалкин и тут сумел навредить!»

На алгебру Павлин опоздал всего на минуту. Но Марьюшке не объяснишь, что он искал в траве ручки. Да что — Марьюшке! Как бы хохотали над ним Мочалкин и Корыткин, начни он рассказывать про Женьку!

Павлин стоял возле учительского стола. Класс как бы припирал его взглядами к стене.

— За учебный год ты опоздал ровно пятьдесят раз, — подсчитала Мария Аркадьевна. — Сегодняшнее опоздание — юбилейное. Давай-ка сюда дневник, Павлин Луганцев. Юбилей следует отметить.

Классная никогда не звала его Пашей. Только Павлином. Полным именем.

Он скинул с плеч рюкзачок, подал учительнице дневник. Мария Аркадьевна сделала довольное лицо и стала писать на дневниковой страничке.

— Юбиляр! — сказал с задней парты Мочалкин.

— Помалкивай, Мочало! — Павлин нашёл на среднем ряду рожу племянничка. — Не то худо будет. Так худо, что потом говорить не сможешь. Придётся азбуку немых изучать.

— Павлин, — Мария Аркадьевна вернула дневник, — кулаками делу не поможешь. Дисциплинированным прилежным ученикам не нужны кулаки и угрозы. Вот, например, Владик Спиридонов никому не угрожает. Зачем отличнику использовать угрозы? Где у нас Владик?.. Ах да, Владик в больнице. Почему Спиридонов может учиться на «отлично» и не опаздывать, а ты не можешь? Или тебе это позволено, а другим — нет?

— Луганцев считает, что с его именем всё позволено, — сказал с «камчатки» Мочалкин. — Мы для него холопы. Он же по происхождению дворянин. Почти царь. Говорят, в стране скоро выборы отменят, самодержавие введут, вот некоторые дворянчики и повылезали из щелей. Надеются в цари или бояре вырваться.

— У него родословная есть! Как у собаки! — Корыткин противно захихикал.

— Не беспокойся, — сказал Павлин, — твоя родословная на тебе прервётся!

— Мочалкин, Корыткин, замолчите, — сказала Мария Аркадьевна. — А ты, Павлин Луганцев, мог бы вести себя сдержаннее.

Угу, сдержаннее! Не очень-то Марьюшка торопилась остановить Мочалкина! Кстати, далеко не отличника! Задачки-то он сдувал у Спиридонова! Будто не знала Мария Аркадьевна, кто у кого в классе списывает! Ну конечно, Рома Мочалкин её племянник, ему можно! Правда, нельзя сказать, что у тёти с племянником тёплые отношения.

— Седьмой класс заканчиваете, — сказала математичка. — Пора бы ума набраться.

Долго она будет держать его у доски? Хорошо бы Марьюшке щелбана влепить! Почему учителя имеют на всё готовое решение? Опоздал — давай дневник. Не успеваешь по предмету — дневник. А почему опоздал, почему не успеваешь, их не волнует. «Девиз всякого русского есть чем хуже, тем лучше». Это из Пушкина. Из письма Вяземскому. Мама любит цитировать из девятнадцатого века. Чем хуже, тем лучше! Марьюшка обожает исписывать дневники, а наблюдать примерное поведение тихонь вроде Спиридонова ей скучно!

— Павлин Луганцев, ты слышишь меня? Не желаешь со мной разговаривать? — донёсся как сквозь вату голос классной. — Я предложила тебе сесть.

— Мочалкин ведь объяснил, — сказал Павлин, глядя не на учительницу, а на Мочалкина на «камчатке», — что мне всё позволено.

— Ах да, я забыла.

 

За партой Павлин жил один. В начале учебного года классная усадила с ним Лариску-старосту, но та потом попросилась поближе к «камчатке». Повод выдумала: с задней парты удобнее за классом наблюдать. Учительница считала, что пустой стул по соседству «должен навести кое-кого на размышления», а Павлин считал, что Марьюшке лучше бы воспитывать своего племянника.

— Домашнюю задачу на доске напишет… — Учительница провела пальцем по листу журнала. — Мыкина!

Беспросветно хмурая Мыкина быстро застучала мелом. Вышла к доске без тетради. Любую задачу с ходу решит.

Забыла! Ничего Марьюшка не забыла. На последнем родительском собрании (мама рассказала) Мария Аркадьевна произнесла речь о «чрезмерно высоком самомнении Павлина Луганцева, вызванном, очевидно, укоренившимися у ребёнка понятиями о своём исключительном происхождении, возможно, ошибочно внушёнными ему дома». На собраниях Марьюшка говорила, пользуясь бумажками. За компьютером речи подготавливала. Дома мама спросила: «Паша, у тебя высокое самомнение? Ты считаешь себя лучше других?» — «Не считаю, мама. Не знаю, как Мария Аркадьевна разбирается в педагогике и психологии, но алгебру и геометрию она объясняет плохо». — «По-моему, ты пытаешься оправдаться или перевести разговор на другую тему». — «Не пытаюсь. Не умею я врать, мама». — «Может, научился». — «Нарочно меня злишь? Почему все меня злят? Почему права всегда Мария Аркадьевна, а то, что думаю я, всем безразлично?» — «В дворянские времена…» — начинала мама. «В дворянские времена я бы давно застрелил всех на дуэли. Или шпагой бы проткнул. Или меня бы проткнули. Тоже вариант! Надоели мне все!»

Мыслей о дуэлях не возникло бы, не преврати Мария Аркадьевна в прошлом учебном году знакомство с новичком в спектакль. Первого сентября Павлин Луганцев пришёл в сотую школу, в тогдашний шестой класс. Мария Аркадьевна сказала: «Какое редкое имя! И конечно, у него есть своя история. Расскажи нам, Павлин, почему тебя так назвали. Я думаю, всем будет интересно». Ему пришлось рассказать о своём имени. О, это и вправду всем было интересно! Впервые он услышал смех троицы: Мочалкина, Корыткина и Пузырёва. Учительница улыбалась и кивала — не то их смеху, не то его сбивчивому рассказу. На следующий день, когда Мочалкин с Корыткиным стали его дразнить, он бросился в бой с обоими прямо на школьном крыльце. Их тут же разнял физрук. Вклинился между противниками. «Драка? — сказал Палыч. — Вместо драки рекомендую заняться спортом. Ссориться — глупо, побеждать — умно».

Редкое имя! Никто не спросил у Павлина, кривящегося от стеснения, хочется ли ему рассказывать!

С именем попроще он был бы, пожалуй, другим человеком. Зачем мама назвала его Павлином? Не Мишей, не Колей, не Сашей.

Мама любила рассказывать о генеалогическом древе: прапрадед (сколько там в точности набралось приставок «пра», Павлин не помнил) по её линии, граф Павлин Алексеевич, девятнадцатый век, эпоха Пушкина и Лермонтова. Русские корни нашего славного рода, говорила мама, уходят глубже, во времена Петра Первого. — «Русские?» — «Кроме русских, есть британские». — «То есть какой-то мой «прапрапра»…» — «Да, один из наших «прапра» по линии моего папы, твоего дедушки, — британец. Он ведёт родословную от IX века, где корни её, увы, теряются в веках. Имеется предположение, что наши британские предки бывали в гостях у короля Артура, сиживали за Круглым столом и застали те сказочные времена, когда римские дороги ещё не износились, когда в небе дышали огнём драконы, в лесах прятались гномы, в пещерах жили великаны, а в разных мелких королевствах, о которых забыли историки, водились волшебники, ученики великого Мерлина».

«Какие мы с тобой древние», — отвечал Павлин. «Я знала, ты поймёшь!» — радовалась мама.

Он-то, может, и поймёт, да вот другие!

Павлин уходил в свою комнату, где листал как в тумане одну из любимых книг, «Айвенго». Вальтер Скотт писал поинтереснее Пушкина!

Как будто эти знатные предки с их родовитостью, богатыми домами, ливрейными лакеями, роскошными обедами, петербургскими балами, гербами и каретами теперь что-то значили! Как будто что-то значили в XXI веке и рыцари Круглого стола, и те закованные в латы болваны, что пировали в замках в девятом или каком-нибудь двенадцатом столетии! Всё это давно проржавело.

Вот бы ему сделаться знатным и всесильным графом! А то королём!.. Да хоть бы захудалым рыцарем. У рыцарей были мечи, копья и было право ими пользоваться. Никто не осудил бы рыцаря, зарубившего пару-тройку неповоротливых оппонентов. Напротив, в средневековье рубку предпочитали болтовне. Чем больше рыцарь зарубал других рыцарей, чем чаще побеждал в турнирах, тем дальше распространялось эхо его славы. Поводов для поединков хватало: некто обидел даму сердца, не то сказал, допустил не тот жест. Никаких извинений! Железный горшок с прорезями на башку, ноги в стремена, щит на одну руку, копьё в другую… Перенаселение планете не грозило.

Павлин представил, как он входит в класс в доспехах, в шлеме, похожем на ведро, верх которого украшен, скажем, стальным кулаком. В руке тяжёлый меч. Обоюдоострый. В классе все тоже в латах и с мечами. Дожидаются его за партами. Есть тут и его сторонники, но в основном противники. И начинается рубка! Парты, стулья, окна, стены — всё изрублено, разбито, искрошено. Кровища, мозги, кишки, уши, пальцы, мясные обрубки. С острия его меча падают алые капли. Кто победил, тот и прав. Математика нужна только для подсчёта трупов. Училка повизгивает в уголке, чужой кровью забрызганная. Так-то!

 

В мечтах о рыцарстве прошла алгебра. И грянуло во-вторых. Вторая полоса из тех, что составили широченное чёрное поле!

На уроке русского он получил двойку. За диктант.

Никогда он не получал двоек по русскому. Да что двоек — и троек! И четвёрки-то получал редко, и то потому, что очередное правило никак не зубрилось. Павлин много читал, с лёгкостью запоминая, как пишутся слова. Зрительная память! Он без колебаний ставил две «н» там, где нужно было ставить две «н», и экономно обходился одной там, где вторая оказалась бы лишней. Читая советские книги из бабушкиной библиотеки, переехавшей в мамины шкафы, он научился разбираться и в знаках препинания. Если с математикой у Павлина шло не очень-то гладко, то с русским и литературой было отлично. И русичка Жанна Фёдоровна редко называла его Павлином, чаще Пашей. Можно сказать, на её уроках Павлин отдыхал.

Однако сегодня он получил «пару».

Жанна Фёдоровна смотрела на Павлина с сомнением. Павлин не знал, надо ему вставать или не надо. Она ведь просто смотрела.

— Паша, ты это нарочно? — наконец спросила она. — Пятьдесят ошибок!

Вставая, Павлин подумал: «Что за проклятое число — 50?»

— Опять юбилей! — выдал с «камчатки» Мочалкин.

— Мочалкин, тебя не спрашивали, — сказала Жанна Фёдоровна. — Ты у нас знаменитый филолог: «трава» через «о» пишешь.

— Я имел в виду «а», — отозвался уныло Мочалкин.

— Оценки ставятся не за то, что ты имел в виду, а за то, что написал.

Павлин сказал:

— Не может быть, Жанна Фёдоровна.

— Посмотри сам. До конца урока ещё три минуты.

Он взял с учительского стола раскрытую тетрадь. Диктант словно кровью залили. Настоящее поле боя!

Тут тебе и «трава» через «о», как у Мочалкина, и «собака» через две «а», а в словосочетании «деревянные перила» целых пять ошибок: даже дефис между словами втиснут!

В тетради были заполнены только первые страницы. Павлин посмотрел на обложку. Он не любил такие тетради — с блёстками, звёздочками, воздушными шариками. Девчоночья тетрадка! Но на обложке выведены его имя и фамилия: Павлин Луганцев, ученик 7«А» класса средней школы №100. И почерк очень похож. Он глянул на «камчатку», где обитали на смежных рядах недруги. Мочалкин погрузился в учебник русского, а Корыткин изучал пейзаж за окном. Святоша Пузырёв, сидевший за партой возле учительского стола, сосредоточенно менял стержень в ручке.

— Это не моя тетрадь, Жанна Фёдоровна, — сказал Павлин. — Я не заводил новую тетрадь. И я не люблю пёстрые обложки.

— Почерк твой?

— Похожий. — Павлин сходил к своей парте, взял ручку и провёл короткую черту на полях тетради. — Видите, у меня и паста другая.

— Зачем кому-то подсовывать мне чужую тетрадь, подписанную твоим именем? — спросила учительница. — Это абсурд. И это надо постараться!.. Хорошо, предположим, ты прав. В таком случае где твоя тетрадь?

— Я её сдал.

Жанна Фёдоровна перебрала тетради на столе.

— Нет у меня другой твоей тетради. Пузырёв, ты все тетради передал?

Худосочный Пузырёв положил собранную ручку и встал.

— Конечно, все, Жанна Фёдоровна. Можете меня обыскать.

— Нечего играть в детективов. У нас урок русского языка, а не телесериал. Ты, Пузырёв, диктант написал хорошо.

— Двойка так двойка. — Говоря это, Павлин смотрел не на учительницу, а на портрет бородатого Льва Толстого, висевший в углу, повыше доски. Глаза у Толстого были удивительные: он будто видел что-то такое, чего остальные люди не замечали. Обычно писатели с портретов смотрят в глаза, а Толстой смотрел в иной мир. — Что хотите, то и ставьте. Будто вы меня слушать станете.

— Что за разговоры? — сказала русичка. — Принеси-ка дневник.

Павлин подал ей дневник. Протрещал звонок. Убирая учебник и тетрадь с блёстками в рюкзачок, Павлин думал, что Жанна Фёдоровна такая же, как все училки. Есть тетрадь, есть ошибки, значит, будет двойка. Училке всё равно, поддельная тетрадь или настоящая. «Это абсурд». Она, как Марьюшка, тоже имеет на всё готовое решение и обожает, когда ей подают дневники.

Ну и ладно!

 

За географией, последним уроком, грянуло в-третьих. Чёрная полоса стала такой широкой, что доставила Павлину странное удовольствие. Абсурдное удовольствие!

В коридоре его толкнул Филимонов, ученик седьмого «Б», здоровяк на полголовы выше Павлина. Толкнул и сказал:

— Чего пихаешься, жар-птица? Перья свои распустил!

За спиной Павлина раздался хохот.

— Будет потеха, — услышал он за левым плечом голос Мочалкина.

— Натурально, — отозвался голос Корыткина.

— Ничего вы не понимаете, пацаны. Наш юбиляр-двоечник покажет Лимонычу!

— Спорим, Мочало, что нет? На что спорим?

Павлин сказал ожидавшему Филимонову:

— Хочешь боя? Набью твою глупую рожу!

— Самый умный? — спросил Филимонов.

— Тоже мне, отличник нашёлся! — Павлин хмыкнул, уходя по коридору.

— Ты не очень-то командуй! — Филимонов нагнал его, заглянул ему в лицо. Глаза у Лимоныча были тёмные, с какой-то хищной желтизной, маленькие и злые. — Я таких дворянчиков, как ты, одной левой.

Спрашивать у Филимонова, почему он привязался, было бесполезно. И бессмысленно. Сегодня, похоже, всё было бесполезно и бессмысленно. Те, кто верит в чёрные и белые полосы, пожалуй, правы. Но мириться с полосой нельзя. Врезать как следует Филимонову — и чёрное побелеет! Ну да, и двойка превратится в пятёрку, а «юбилейное» опоздание станет букетом роз для Марии Аркадьевны!

Бои устраивались в детском садике, расположенном по соседству. За школьным забором из крашеной сетки тянулась асфальтированная дорожка для пешеходов, за нею поднимался второй сетчатый забор, детскосадешный. Бойцы сходились за верандой, окружённой берёзами. Когда в школе заканчивалось шесть уроков, в садике по распорядку был сончас — самое подходящее время для выяснения отношений!

По дорожке между школой и садиком сейчас брела некрасивая Мыкина. Чёрные волосы, смуглое лицо, огромные очки в чёрной оправе. Тонкие длинные губы упрямо сжаты, большой нос, казалось, ещё больше вырос и вытянулся. Из-за ранца девчонка клонилась вперёд. Вдобавок к уродливости станет ещё и сутулой.

— Эй, птица хвостатая! — Филимонов ткнул увесистым кулаком Павлина в бок. — Чего замер? Девчонок не видел?

Мочалкин крикнул Катьке:

— Катись отсюда, дрянь чёрная!

Кружок, состоявший из тех, кто не пропускал ни одного боя за школьным забором, загоготал. Павлин сплюнул. Ни на что не годится эта Катька, кроме математики. Вот Лариска Бруталова, та спуску не даст. Однажды Мочалкина таким пинком угостила, что тот на пол свалился. Хромал до конца уроков. Молодец Лариска. Он, Павлин, тоже спуску никому не даёт. Полез к нему Филимонов — получит в рыло. Полезет ещё кто-то — тоже отхватит горяченьких.

— Чёрная каракатица! — крикнул Корыткин вслед Катьке.

Павлин спрыгнул с забора на территорию садика. Мыкина обернулась. Не то скривилась от обиды, не то печально улыбнулась. Ещё сильнее согнулась. Могла бы вернуться, подойти к Корыткину, отвлечь его разговором, а потом как садануть!

Конечно, Мыкина знала, зачем мальчишки сигают через забор.

— Катька! — крикнул Павлин, сжав кулаки. Так громко крикнул, что Филимонов, Мочалкин и Корыткин подпрыгнули на полметра, а у Пузырёва волосёнки на святой башке вздыбились. — Ну что ты такая кислая? Расцарапай им рожи! Вырви им глаза! Отгрызи уши!

Мыкина обернулась. Помотала головой. И потопала восвояси.

— Ты что вопишь? Тоже как полоумный! — Мочалкин поглядел на Филимонова, оседлавшего забор. — Надо бы покусать эту сетку. Надоело перелезать.

— Зубами, что ли? — Тяжеловес Филимонов, пыхтя, перевалился через забор.

За ним, стараясь одолеть забор одним махом, попрыгали остальные.

— Кто-то и зубами может, а мы ножницами по металлу. — Мочалкин подтянул после прыжка брюки.

— Кишка у тебя тонка сетку кусать, — сказал Павлин, сбрасывая рюкзак.

Сквозь песочек у веранды проросла травка. Неплотное кольцо окружило Павлина и Филимонова. Мочалкин, Корыткин, Пузырёв, Бугаев, несколько «бэшников», приятелей Лимоныча. Болеть за Павлина некому.

— Дай отдышаться, Дворянчик! Не бей сразу!

Шутке Филимонова засмеялись. Весил он килограммов на семь больше Павлина.

— Скажешь, когда надышишься!

Павлин едва увернулся от удара. Хорошо, стоял вполоборота к Филимонову! Тот лишь мазнул его по щеке, задев губы.

— Хрясь! — сказал Корыткин. — Ой, Павлинчик, зубки посыплются!

— Мамочка купит ему вставную челюсть, — сказал Мочалкин. — Золотую, как полагается дворянчикам. Золотые челюсти очень тяжёлые! Будет она у тебя, Луганцев, отвисать до самого пола. Придётся на завязочках носить.

— Нет у его мамочки денег на золотую челюсть, — сказал Корыткин.

— Ну, значит, стальную позолоченную.

— Свинцовую!

Павлин знал слабое место Филимонова: тот силён и напорист, но тяжёл и неповоротлив. А ещё не умеет проигрывать. Пропустит один удар, второй, третий, и считай — готов. Филимонов сам это прекрасно знает. Потому и бьёт предательски. «Ты у меня подышишь, любитель кислорода!» — прошептал Павлин, пританцовывая сбоку от Филимонова.

Тот сделал зверскую рожу и попёр в лобовую атаку. Павлин пригнулся, кулаки Филимонова рассекли воздух над его головой. Пользуясь тем, что противник открылся, Павлин двинул его, стараясь бить всем корпусом, в солнечное сплетение. Лимоныч удар поймал.

— Хе! — выдохнул он остатки воздуха и согнулся пополам.

Павлин отпрыгнул, круг расступился.

— Наподдай дворянину, Лимон! — сказал бэшник Зайцев. — Хвост ему оборви!

— Луганцев! — сказал Мочалкин. — Дай ему отдышаться!

Злобно глянув на Мочалкина, Лимоныч выдвинул свои кулачищи. Паровозная атака — вот что ждёт Павлина. Сбивает всё, что стоит на пути паровоза. Но вот что стоит сбоку…

Фёдор Иванович, сосед Луганцевых по дому, откуда Павлин и мама переехали, спасаясь от наркоторговцев, облюбовавших квартиру на первом этаже и не боявшихся полиции, однажды объяснил ему: «Драться страшно поначалу. Потом появляется привычка. С опытом приходит хладнокровие. На словах этого не поймёшь. Поймёшь на деле. Если не трус». Нет, он, Пашка Луганцев, сын военного, трусом не был. Фёдор Иванович показал ему несколько простых приёмов, научил уклоняться, блокировать и контратаковать, а ещё приучил бегать по утрам, развивать дыхалку. Остальное довершила школьная и уличная практика.

Избежав кулаков, Павлин долбанул Филимонова в ухо. Отскочил, по-прежнему держась фланга. Кисть онемела, из глаз хлынули слёзы. Не опуская руку, Павлин сжал и разжал пальцы. Не сломал. Филимонов лишь слегка пошатнулся. Медведь! Вот у кого имя подходящее: Миша. Враг снова надвигался. Кто подстроил бой? Мочалкин? Самому-то Мочалкину с Павлином не справиться. Загребает жар чужими руками! До сих пор Филимонов, медведь неуклюжий, на Павлина бочку не катил. Жил себе в параллельном классе, как в параллельном мире.

— У-у-у! — загудел Филимонов, выпучив глазки и шуруя кулаками так, будто управлял вручную динамо-приводом.

Павлин отскочил — и неудачно: спиной упёрся в берёзу. Тут-то левая рука Лимоныча и достала его. Медведь залепил ему в глаз. Можно сказать, Лимоныч не ударил, а дотянулся до подглазья, но и удар в неполную силу получился таким, что Павлин треснулся затылком о дерево и увидел прыгающие во тьме звёзды. Спасаясь от продолжавшего работать кулачного мотора, Павлин откатился одноклассникам под ноги. Те отбежали. Павлин вскочил. Правая рука онемела, отяжелела. Медведеобразный Лимоныч надвигался подобно тупому монстру из компьютерной игры, у которого всё прибывает и прибывает «здоровья». Наброситься сзади, повиснуть на спине? Такую тушу не повалить! Дать подножку? Но как, если перед тобою вечный кулачный двигатель? Что-то похожее на молот просвистело возле уха. Волосы на голове Павлина шевельнулись, как от порыва ветра. Споткнувшись, Павлин чуть не свалился. Упади он, Филимонов, не раздумывая, уселся бы на него сверху и отделал бы его мясными кувалдами. Дома Павлину снова пришлось бы обходить скользкий вопрос «почему». Не мог же он сказать маме, что пострадал за дворянское имя!.. Павлин уклонился, затем присел; могучие кулаки Лимоныча ударили воздух. Момент для контратаки! Напружинившись, Павлин снизу что было силы въехал Филимонову правой в живот, увидел разинутый рот противника и добавил, выпрямившись, в живот левой. Глядя сверху вниз на темя согнувшегося противника, Павлин стиснул пальцы в замок и врезал замком по стриженому затылку Лимоныча. Филимонов уткнулся лицом в траву.

— Не по правилам! — выкрикнул Мочалкин.

— Молчать! — крикнул Павлин, не оборачиваясь. — Сам дерись с этой тушей по правилам! Подзуживала!

— Я никого не подзуживал, — сказал племянничек. — Докажи.

Глаз у Павлина заплывал. Красивый придёт он домой!

— Что скалишься, Мочало? — сказал он. — Зубы жмут?

Лимоныч начал было подыматься, но Павлин поставил ему ногу на шею. Надавил.

— Сдаёшься, гад?

— Ещё пообзывайся! — глухо ответил Филимонов.

— Траву жрать будешь, — пообещал Павлин. — Будешь тут пастись, как бык на лужайке. Зачем на меня попёр?

— Не твоё собачье дело! — прохрипел под подошвой Филимонов.

— По-твоему, я собака? Прощения будешь просить, туша?

— Шухер, Марьюшка у забора! — прошипел Пузырёв.

— Валим быстро! — скомандовал племянничек.

Павлин снял ногу с Филимонова. Тот поднялся и, пошатываясь, побежал за всеми. Павлин надел рюкзачок и перелез через детсадовский забор. Драпать он не собирался. В компании с Мочалкиным!.. Он победитель. Правда, вид у него не триумфаторский.

— Где это ты, Павлин Луганцев, так повредился?

Марьюшка спрашивала так, будто он с катушек съехал, тронулся. После явления в класс Мыкиной-2 тема умственного расстройства сделалась в седьмом «А» популярной.

— Ударился об угол школы, Мария Аркадьевна.

— Школа такая большая, что никак не мог обойти?

— Угадали.

— Учёбу в школе следует отнести к вредным производствам?

Павлин потёр распухшую руку.

— Больно? — спросила классная.

— Не надо меня жалеть, Мария Аркадьевна! — выкрикнул Павлин. — Жалеть вы не способны!

И бегом бросился домой.

Марьюшка что-то сказала вдогонку, он не разобрал, что. Учителя любят языком чесать, но он не обязан выслушивать их ещё и на улице!

Оставив позади школу и недавно построенную шестнадцатиэтажку-свечку, Павлин перешёл на шаг, сунул руки в карманы. Не то прохожие подумают, что он, с подбитым глазом и разбитыми губами, от кого-то убегает. Ни от кого он никогда не убегал и не собирается!

Павлин миновал гаражную стройку, на пустых этажах которой гомонили худющие северные корейцы, обогнул панельную двухэтажку домоуправления и остановился у цветочного киоска. На киоске краснели глянцевые буквы: «Оранжировка букетов». Ошибка! Павлин горько усмехнулся. Не ему, «юбиляру», судить об ошибках! Он повернул к скверу. Домой не хотелось. В сквере есть фонтан. Фонтаны Павлин любил.

 

Вон пустая скамейка. Далековато от фонтана, зато в тени. Павлин бросил на доски рюкзак и сел. Ощупал лицо. Заплывший глаз открывался наполовину. Разбитые губы болели. Надо бы умыться в фонтане. Да ведь синяк не смоешь! И обиду тоже. Завтра Марьюшка начнёт разбираться. По шаблону: «Все у нас без синяков, а Павлин с синяком». Шаблон, кстати, у неё не для всех. Как-то с двумя синяками, под каждым глазом, заявился в класс Мочалкин. Схлопотал в третьем микрорайоне. И Марьюшка не применила трафарет про «все у нас», а пошутила на тему симметрии.

Может, пойти на спортплощадку, побегать или повисеть на турнике? С утра сегодня ленился. Нет, с избитым лицом он будет смахивать на тренирующегося маменькина сынка. На того, кому раскрасили морду и кто теперь пытается набраться силёнок, вися на турничке. Пока синяк не пожелтеет, в спортгородке делать нечего. Разве что бегать ранними утрами, когда там нет никого.

Над водяной пылью фонтана трепетала маленькая радуга.

Мама, конечно, опечалится. Она не станет нудить, как училка, но лучше б нудила! От её печального взгляда Павлина охватывало ужасное чувство вины.

Раньше, до того, как погиб папа, она могла и нудить. Но после папиной смерти она переменилась. Стоило Павлину заявиться домой с фонарём или прихрамывая, она встречала его тоскливым взглядом. А однажды сказала, что он напоминает ей отца.

Павлину не исполнилось и десяти, когда папа уехал по правительственному контракту в Сирию, точнее, в ту её шиитскую часть, что после затяжной войны сложилась вокруг Дамаска. Целью командировки было «строительство мирного будущего», но строители нередко умирали от взрывов и пуль. Уехал папа потому, что на жизнь не хватало денег, но мама сказала: «Не работалось тебе в охране! И почему у мужчин заведено воевать?» Папа сказал, что стыдно ему быть охранником. Мама словно чувствовала, что папа не вернётся. Убили его в первую же неделю.

Должно быть, мама считала, что Павлин, когда вырастет, тоже уйдёт на войну или подастся строить чьё-нибудь будущее. И его тоже убьют.

Мимо прокатила голубую коляску молодая женщина. Радостно сюсюкала, склонившись над коляской. «Надеюсь, — подумал Павлин, — она не назвала своего мальчишку Павлином. Или Акакием».

— Извините, пожалуйста! — раздалось возле уха.

Павлин вздрогнул. Не от испуга. От непривычного обращения. Чтобы ему, тринадцатилетнему мальчишке, сказали «извините», да ещё с «пожалуйста»? С подростками обычно обращались как со щенками, которых нужно дрессировать, приучать к послушанию.

На скамейку сел человек в костюме, при галстуке. Глаза закрывали тёмные очки, в которых отражались солнце и небо. Очки были большие, и от лица незнакомца оставались улыбка и нос. На колени он положил серебристый чемоданчик.

— Я вас не потревожу, — сказал владелец чемоданчика.

Павлин не любил, когда кто-то прятал глаза за тёмными очками: казалось, что перед тобою обманщик, хитрец. Однако незнакомец так приятно улыбался, что принять его за обманщика было никак нельзя.

— Ничего страшного, — отозвался Павлин, — меня уже потревожили.

Почему он сказал это? Не собирался он никому ничего рассказывать!

— Синяк у меня большой? — спросил Павлин, поражаясь собственным словам.

— Синяка у вас нет. — Человек в костюме смахнул пылинку с чемоданчика. — Чудесная погода, не правда ли?

Павлин потрогал щёку. Не больно. И глаз видит не в прищур. Павлин облизнул губы. И тут не больно! Кожа во рту, в углу, где ободралась от удара, больше не висела лоскутьями, так, что хотелось прихватить её зубами, прикусить, откусить и выплюнуть.

— Рука, — напомнил Павлин.

— Рука как рука, — сказал незнакомец. В стёклах очков замерли облака.

— Ух! — выдохнул Павлин.

Рука как новенькая! Не покрасневшая, не распухшая, костяшки не сбиты. Будто и боя не было. Будто Филимонова и не существовало на свете. Кто такой этот дядька? Выдающийся гипнотизёр из цирка? Разве гипнотизёры сводят синяки?

Удивительный дядька будто прислушивался к Павлину. И шею немножко вытянул.

— Нет, я не гипнотизёр. Вы, пожалуйста, рассказывайте.

Снова «пожалуйста»! Взрослые так редко говорят это слово! От детей его требуют, а сами говорить забывают. А потом топают ногами и кричат, что дети плохо воспитаны. Как глупо! Кто воспитывает-то? Получается, взрослые должны ругать сами себя!

— Логично мыслите, — сказал незнакомец. — Меня зовут Эдуард. Как зовут вас, я знаю.

— Ладно, — сказал Павлин. — Эдуард. Мне хочется рассказать вам всё. Не знаю, почему. Вы читаете мысли?

— Не всегда. Могу прочесть мысли тех, кто мне доверяет. Обычно это дети лет до четырнадцати. После четырнадцати кривая доверия устремляется вниз.

«Получается, я ему доверяю».

— На очки мои не обращайте внимания. Мне противопоказано яркое солнце. Миопия и дистрофия сетчатки. Глаза болят. Лечу понемножку капельками, по древним рецептам, на лазерную операцию не соглашаюсь. Однако вы рассказывайте. Я вам хочу помочь. С этим и пришёл.

Павлин решил не задавать вопросов. Не то Эдуард рассердится и уйдёт.

Начал он с Женьки и с опоздания на урок, рассказал про Марьюшку, про племянничка, про своё дворянское имя, про то, что его не любят, наверное, потому, что все трусы, а он не трус и никогда не отступает, а врагов презирает. Он увлёкся и пересказал всё, что составило широкую чёрную полосу, чёрное поле.

— Неужели синяка и вправду нет?

— Конечно, — ответил Эдуард. — Я оставил пару царапин, так, на память о Филимонове. Я никогда не лгу. Иногда нужно, да не получается. Простите, вы вот Катю упомянули… Вашу подругу. Те ребята назвали её чёрной курицей? Каракатицей?

— Дрянью и каракатицей. Она мне не подруга. Друзья и подруги в кино и книжках бывают, а в жизни каждый сам за себя. Будто не знаете!

Павлин вспомнил, как, ссутулившись, с ранцем за узкой спиной, плелась по дорожке одинокая Мыкина.

— Печально, — сказал Эдуард. — Но поправимо.

— Вас бы в школу, да с моим именем! На годик-другой. Тогда бы поняли.

Эдуард устроился поудобнее, поправил на коленях чемоданчик. Ясно было, что в ближайшее время скамейку он покидать не планирует.

— Хорошо бы, — он провёл ладонью по серебристой поверхности чемоданчика, и та вдруг загорелась разноцветьем, — детям давали имена попозже. Не после рождения. Советовались бы на этот счёт с подросшими детьми.

— А как звали бы детей до того?

— Об этом я не подумал, — признался Эдуард. — Ну, как-нибудь условно. Например, Икс. Или Альфа. Или Безымянный.

— Или «эй ты, иди сюда».

— Одно имя — это неудобно. В Европе и Америке дают ребёнку два, три, четыре имени. Он пользуется тем, которое ему больше нравится. Представь, тебя назвали чередой имён: Павлин Пётр Алексей Владимир. Тебе бы понравилось имя Володя. Или Алёша. Им бы ты и пользовался. Давать одно имя — эгоистично.

— Приходится пользоваться единственным. Хочешь или не хочешь. У нас любят, как это сказать… всё официальное. Объявили вот в стране борьбу с бюрократизмом, но когда победят, неизвестно. Наверное, никогда. Четыре имени в классный журнал не влезут. Когда кто-то называет меня полным именем, всем делается так весело! «Эй, Павлин, — кричат, — где хвост потерял?»

— И ты лезешь в драку.

— Лезу! Филимонов, кстати, первым меня толкнул. А вы из-за границы?

— Я землянин, — странно ответил Эдуард.

И принялся протирать ладонью чемоданчик. Под его рукою, полоса за полосою, проявлялся цветной экран! Такой чудо-техники Павлин ни по телевизору, ни в Интернете не видел. Американское, наверное, что-то, или японское. Новейшее.

На экране загрузилась странная операционная система. Разновидность «Линукса»? Всплыла картинка. Не картинка, панорамное видео! Скалы. Средневековый замок. Поля и луга, сосны, выстраивающиеся в дремучий лес. Подступы к замку. Деревянный подъёмный мост перекинут через ров, полный воды. Ворота, окованные железными листами, закрыты. Высокие и толстые каменные стены оканчиваются парапетом с прямоугольными зубцами. По открытым галереям расхаживают стражники с алебардами. На площадках двух надворотных башен несут караул лучники. В стенах видны бойницы. Камера откатывается. За стенами Павлин видит круговую башню-донжон, на которой трепещет флаг. Синеет небо с голубоватыми облаками, похожими на пёрышки.

Эдуард показал экрану три пальца. Панорама наполнилась звуками: шумом ветра, лязганьем панцирей, человеческой речью. Слова походили на русские, но фраз не разобрать. Стоило Павлину подумать, что неплохо бы рассмотреть донжон, как центральная круглая башня приблизилась. Вход располагался высоко, примерно на уровне парапета. В башню вёл дощатый мостик с перилами. Окна в донжоне были разные: с полукруглым верхом и прямоугольные; несколько широких, как окна современных квартир, а большей частью узкие и высокие, похожие на бойницы. Стёкла блеснули только в двух широких окнах; остальные строители зарешетили ивовыми прутьями.

Владелец чемоданчика сложил пальцы в кружок. За окнами мелькнули лица! Раскрыв ладонь, Эдуард проник внутрь донжона. Громадная зала с закруглёнными стенами. Длинный стол. Мужчины. Едят и пьют. Рыцари? На каменных стенах висят гобелены, на полу лежат охапки сена, сквозь которое проглядывают широкие доски. В толщу стены уходит камин размером с комнату, а может, с двухкомнатную квартиру, такую, в какой Павлин живёт с мамой. В камине пылает огонь. Выплывает лицо человека, пьющего из глиняной чаши. Длинные светлые волосы спутаны и свисают жирными космами. Рука, держащая чашу, красна, как клешня рака.

Кадры сливаются в неразличимый поток. Стоп! Косматый тип уже осушил чашу и рассказывает историю. По-русски!

— Тогда я ударил великана по шее! Ярость моя и сила удара были таковы, что голова великана отделилась от шеи и покатилась прочь, подскакивая на камнях и поливая землю чёрной кровью. Обезглавленный гигант ухватился за обрубок шеи, пускающей в небо струи крови, дёрнулся и рухнул. На меня наседал другой великан — его брат! Ноги мои подкашивались, пот под шлемом заливал глаза. Не будь я сэром Фэйсклотом, я бы растерялся. Но не таков наш славный род! Я сделал вид, что падаю, обессиленный. Дьявольское создание склонилось надо мною, выбирая, какую часть оторвать первой, ведь всем известно, что великаны людоеды, — тут-то я и рубанул его мечом. Гигант упал, воя от боли в ноге, а я обеими руками вогнал в его сердце меч.

На том бой не кончился, — продолжал рыцарь. — Третий великан, чья слава, как говорят, добралась до Лондона, выступил из-за горы. Чудовище оказалось столь велико, что закрыло собою небо. В его образе явился сам сатана, разгневавшийся на того, кто уничтожил двух его слуг! Я спасся чудом: великан был так тяжёл, что, идя ко мне, провалился сквозь землю по грудь. Не иначе, господь вступился за меня в Страшных холмах. Пока проклятый великан выбирался из земли, я сел на коня и ускакал.

— Ванагорский великан, сэр Фэйсклот, непобедим, — сказал человек справа от говорившего, тоже нечёсаный, с неровно обстриженной бородой. — Этот людоед съел половину ванагорцев и скоро съест всех, а затем примется за наше королевство.

— Не растрать я силы, сражаясь с малыми великанами, я бы одолел большого.

— Не сразу Москва строилась, — заметил собеседник.

— Выпьем, сэр Ландер, за смерть дьявольского отродья!

Виночерпий наполнил чашу рассказчика.

Внутреннюю часть залы сменил донжон, а потом на экране отобразился весь замок. Поморгав, Павлин посмотрел по сторонам. Городской сквер, мамаши с колясками…

— Как вам качество перевода? — спросил Эдуард. — По-моему, малость вольно.

— Как вы это делаете? — спросил Павлин, у которого события дня смешались в нечто невообразимое.

— Я волшебник. Обыкновенный. Поглядитесь-ка в зеркало. — Эдуард повернул чемоданчик к Павлину.

Серебристая матрица превратилась в чистейшую зеркальную поверхность. Павлин ахнул. Ни намёка на фонарь под глазом! Губы целы. Он потрогал, помял кожу рукой, нащупал царапину возле уха. Лицо помнило филимоновские молотобойные удары. Удивится завтра Марьюшка! Откроет рот, чтобы сказать: все без синяков, а Павлин с синяком, а тут на тебе: синяка-то и нет! А уж как удивятся враги! И маме ничего объяснять не придётся. Дядька с японской штукой здорово его выручил!

— Я думал, волшебники в сказочках водятся.

— Меня, по-вашему, нет?

— Значит, вы волшебник…

— Обыкновенный.

— Бывают и необыкновенные?

— Не рекомендую с ними связываться. Необыкновенных люди не всегда понимают, и необыкновенные тоже понимают людей по-своему. Необыкновенные соединяют волшебство с философскими законами. И, похоже, преуспевают в этом…

— Могу я стать волшебником? — спросил Павлин. — Обыкновенным?

— Увы, нет. Талант волшебника даётся от рождения. Но кое-какими свойствами я вас наделю. Временно. Это моя работа. Мы, волшебники, как все люди, работаем. Волшебство без дел мертво.

— Хорошая работа.

— Боюсь, вы не представляете, какая это работа. Мы сами часто не представляем, куда повернёт наша жизнь в следующее мгновенье.

На плечо Эдуарду спланировала синица. Наклонив головёнку, поцвикала ему на ухо. Он тихонько фьюкнул. Птичка улетела.

— Жаловалась. Убрали кормушку у окна. Всю зиму она с подружками там кормилась. Я подсказал ей, где кормушка висит всё лето, а синицы про неё не знают. Так вот, Паша… Я наделю вас волшебными свойствами. Управлять ими вы не сможете. Вы останетесь собою. Ничего необычного, сверхъестественного не произойдёт. Повторю, волшебство — обыкновенное. Оно не то, которым творят неуязвимых, непобедимых, летающих без крыльев и моторов супергероев. Таких, которые проходят сквозь стены, не горят в огне, не тонут в воде и не замерзают в космосе. Сомневаюсь, что такое суперволшебство существует или существовало прежде. Исторических следов его, по крайней мере, не обнаружено.

«Интересно, — подумал Павлин, — и непонятно!»

— Мы, волшебники, привыкли говорить загадками. Тут ничего не попишешь. У волшебников тоже есть свои недостатки.

«Любит загадывать загадки? Хочет, чтобы я сам подумал? Взрослые вечно так: задают трудный вопрос и радуются, когда дети не находят ответа».

— В проницательности вам не откажешь, — сказал волшебник. — Но я не из тех, кто мучит детей каверзными вопросами.

Павлина обуял страх. Что, если этот болтливый дядька забросит его на Луну? Или на Плутон? Там лета не бывает. Или в чужую галактику? «Трусишь? — рассердился на себя Павлин. — Глупо! Это же так здорово: сделаться немного волшебным!»

— Как получить эти ваши свойства? Принимать пилюли? Вы дадите волшебную палочку?

— Нет никаких палочек. Есть мнение, что никогда и не было… Подождите-ка!

Схватив за ручку чемоданчик, волшебник рванул к цветочному киоску. Похоже, его заинтересовала вон та девушка с красными волосами. Что в ней особенного? В школе старшеклассницы выкрашиваются и в красный цвет, и в ультрамариновый, и в изумрудный. Может, красноволосая — необыкновенная волшебница? А микрорайонский сквер — магическая точка, где концентрируются волшебники, инопланетяне и демоны! Ага, и живые мертвецы.

Волшебник заговорил с красноволосой, та отмахнулась и заспешила куда-то. Павлин увидел её лицо: некрасивое, изрисованное зелёно-красной косметикой. И нос крючком, как у средневековой ведьмы. Эдуард на ходу сказал ей что-то, и они скрылись за киоском.

Павлин побежал. Опоздал! Ни за киоском, ни во дворе ближайшего дома волшебника и девушки не было. Он вернулся к киоску. Внутри медово пахло розами: продавщица сооружала букет из розовых роз, осторожно обвязывая цветы ленточкой. В этом киоске Рома Мочалкин покупал розы для тётушки.

— Каких тебе цветов, мальчик?

— Спасибо, цветов не надо. К вам не заходил человек с чемоданчиком?

— В сыщиков играешь? Не помню я такого человека.

— И тёти с красными волосами не помните?

— Ты бы лучше купил розы, подарил маме. Сэкономил бы на обедах и купил. Или маму не любишь, предпочитаешь маме еду?

На миг Павлину показалось, что перед ним та самая девушка с красными волосами. Он поморгал. Обычная продавщица. И волосы у неё не красные, а жёлтые.

— Есть гвоздики, подешевле, — сказала та. — Не так долго голодать придётся.

Остроумная!

Обойдя сквер, Павлин не нашёл Эдуарда. В таком маленьком сквере не затеряешься. Остановившись у знакомой скамейки, Павлин от досады топнул. Всегда так: в решающий момент что-то случается, и остаёшься с носом! Ни пилюль тебе, ни палочки!

— Чёрное поле! — сказал вслух Павлин. — Только решил, что показалась белая полоска, — так нет же!

Надо идти домой. Он сделал с десяток шагов и оглянулся на пустую скамейку.

— До свидания, волшебник! Синяки исчезли, и то радость!

 

Дома Павлин выпил стакан воды. Никакой этот дядька не волшебник! Может, сбежал из психлечебницы, а чемоданчик японский и костюм украл у главврача. Чемоданчик для терапии! По городу за сумасшедшим гоняются спецназовцы и санитары, а он в скверике с учеником седьмого класса о волшебстве беседует. Ладно, не буйным оказался!

— Погоди! Филимонов двинул тебе здорово. Фонарь под глазом просто обязан светиться! Марьюшка пыталась тебя, нелюбимого ученика, пожалеть. С чего бы ей жалеть человека без синяков?

В маминой комнате, она же гостиная, Павлин посмотрелся в зеркало. Отразился чистенький целенький мальчик. Не в том ли волшебство? После боёв руки-ноги-голова остаются в целости и сохранности! Что ж, в микрорайонах он всем задаст! Самих Бориса и Германа побьёт! Станет королём микрорайонов. Народ будет кланяться не Борису и Герману и даже не Сашке Исполинскому, а Павлину Луганцеву. Дворянчику.

Павлин вздохнул. Он рассказал волшебнику о своём имени. Всё рассказал о себе! Он никогда никому не рассказывал всё! Включая маму. А незнакомцу на скамейке взял да рассказал. И тот выслушал и пообещал помочь.

Может, волшебник вернётся? Не зря же он подсел именно к нему. Эдуард мог бы заговорить в сквере, например, с мамашей, катившей колясочку. Поколдовал бы над её ребёночком, сделал бы его гением. Пушкиным двадцать первого века. Вальтером Скоттом. Но он выбрал его. Это что-нибудь да значит!

И кто эта красноволосая? Почему волшебник увязался за нею?

Сто вопросов, ноль ответов!

На кухне Павлин разогрел в микроволновой печке борщ, наелся и напился чаю. В своей комнате лёг на диван. Лежал и разглядывал трещинки на белёном потолке. Трещинки сходились то в злобные рожицы гримасничающих дьяволов с рогами и острыми кошачьими ушками, то в печальные лица, с разочарованьем глядящие на Павлина. Он перевёл взгляд на голубые обои с пирамидками, кубиками и воздушными шарами — детские обои, оставшиеся от прежних хозяев квартиры.

— Все врут, все лезут, все насмехаются, — тихо сказал Павлин. — И волшебник не лучше других. Наобещал с три короба и удрал к какой-то размалёванной красноволосой! Я для него кролик подопытный. Он проверил на мне, получается ли у него сводить синяки. Получилось, он и смотался! За красноволосой так, для виду, побежал. То-то она шарахнулась от него: знать его не знает! Помочь! Держи карман шире! Каждый сам за себя! Эволюция, борьба за выживание!.. Интересно, кто подделал тетрадь? Передавал тетради Пузырёв… Абсурд, Жанна Фёдоровна? А полсотни ошибок у меня — не абсурд?.. И с чего вызверился Филимонов?.. Не иначе, бой подстроил Мочалкин. Или Лимон сам? Хотел выколотить денег? Нашёл из кого выколачивать! На Мочалкина бы и пёр! Папаша у Ромы менеджер высшего звена, тугрики в семейке водятся. Но на Мочалкина переть — себе дороже. Эх, дать бы племянничку в нос!

Павлин повернулся лицом к диванной спинке. Через разбитый нос Мочалкина и через тётушку-классную недолго и на учёт в «Гопо-трупо» попасть. Марьюшка делает вид, что относится к племянничку так же, как ко всем в классе, но кто в это поверит! Просто она не хочет, чтобы Мочалкин был старостой.

 

 

Глава вторая. Сэр Пикок Луговой

 

К концу трапезы, выпив полчаши мёда с кислым вином, Пикок понял, что глаза у него слипаются. Дьявол, нельзя же уснуть перед королевой! Он потянулся за отставленной чашей, но тою завладел сэр Фэйсклот. Медленно, в такт глоткам, ходил у королевского племянника кадык. И почему Фэйсклот всегда хочет того же, что и он, Пикок? «Клянусь, — пообещал себе рыцарь, — при первом же удобном случае я вырву у него кадык и заставлю его съесть».

У стола, представлявшего собою полдюжины широких досок на козлах, засуетился виночерпий. Опустевшая чаша была наполнена смесью вина и мёда. Пикок сделал добрый глоток и утёрся ладонью. Уснуть нельзя. Пусть он побывал в Ванагории, вернулся невредимым в Навадию, привёл королеве Мэри Великой пленников, пусть не спал две ночи, пусть из похода вернулись только он и его оруженосец, а двое рыцарей-вассалов остались лежать в чужой стране, пусть денно и нощно он глаз не спускал с пленников, подчинившихся его воле, пусть ехать пришлось по старой римской дороге, где промышляли кольчужники, но ещё не бывало такого, чтобы рыцарь из славного рода Пикоков уснул от усталости перед сюзереном!

— Леди Мэри! — Рыцарь поднялся, ощущая, как смесь вина и мёда словно струится вниз по телу, согревая так, как не согрел бы и громадный камин в стене. — Семь знатных особ из числа моих пленников я посвящаю тебе и приношу тебе в дар!

Кланяясь, Пикок заметил насмешливый блеск в глазах сэра Фэйсклота. Догадывался ли тот, что идея о даре принадлежит не собственно сэру Пикоку Луговому, а его матушке? Ходили слухи, что Фэйсклот, известный в королевстве насмешник, считает его храбрым, ловким и сильным, но отнюдь не умным. Зато Фэйсклоту никогда не удавалось привести к королеве два десятка пленников. Зависть живёт в его сердце. И страх! Страх перед более храбрым и более ловким.

Пикок посмотрел на томившихся у стены ванагорцев. Знатные пленники в потрёпанных одеждах и кожаных сапогах, вассалы короля Ванагора, переминались на сухих камышах, не смея в присутствии королевы сесть. Поблизости ожидали решения своей участи ещё тринадцать: ванагорские простолюдины и простолюдинки.

— Готовы ли вы, — обратилась леди Мэри к тем, кто ждал у стены, — признать себя моими пленниками? Обещаете ли, что не попытаетесь бежать и останетесь в замке до тех пор, пока за вас не предложат достойный выкуп?

— Да, миледи, — вразнобой ответили стоявшие и упали на колени. Камыши под их ногами зашуршали.

— Подтверждаете ли вы, что являетесь вассалами короля Ванагора? — спросил капеллан, худой, как верёвка, отец Блэддер, сидевший по правую руку от королевы.

— Да, святой отец. — Один из пленников поклонился капеллану.

— Вас проводят, — объявила королева. — Учтите, дальше сенокоса выкупа ждать я не стану. Отведите их в гостевой покой, — приказала она пажам. — Ты останься, — приказала она тому из пленников, что кланялся отцу Блэддеру. — Ты сейчас же отправишься в Ванагорию.

— Миледи, я очень устал, — сказал пленник. — Вы славитесь великодушием. Позвольте мне немного отдохнуть.

— Я могу изменить решение! Будешь упрямиться, в Ванагорию отправится другой гонец, а выкуп будет удвоен, и ты будешь объявлен виновником удвоения. Тебя возненавидят в родной земле и вздёрнут на первом же дереве.

Сэр Фэйсклот, сэр Ландер и другие рыцари засмеялись. Королева улыбнулась тонкими губами.

— Воля твоя, королева! — сказал пленник.

По уходе знатного пленника королева пересчитала оставшихся ванагорцев.

— Тринадцать, — сказала она. — Чёртова дюжина. Нехорошее число, сэр Пикок!

— Нехорошее! — Капеллан начертил в воздухе крест. Рука священника, высунувшаяся из рукава, белела, как кость.

— Прости, миледи, — вмешался сэр Фэйсклот, — но пленников четырнадцать. Сэр Пикок обсчитался. Он захватил в плен двадцать человек и ещё одного.

— Вот как? — Пикок помотал головой. Голова кружилась от усталости, вина и мёда. И от чисел, называемых шутником Фэйсклотом.

— Ты обсчитался, высокородный Пикок, — повторил Фэйсклот, приложив жирные от свинины пальцы к груди. — Ты привёл в Навадию так много пленных, что потерял им счёт.

— Да, я захватил много пленников, — согласился Пикок.

Какая выгода Фэйсклоту его расхваливать? Фигуры у стены плыли в глазах рыцаря, и он не мог их сосчитать. Выходило то двенадцать, то тринадцать, то четырнадцать. Если королеве не нравится число «тринадцать», пусть пленников будет четырнадцать. Чем больше, тем лучше!

— Ты на славу потрудился, сэр Пикок, — сказала Мэри Великая.

Стараясь не шататься, рыцарь поклонился.

— Виночерпий, — крикнул сэр Фэйсклот, — чашу!

Чаша была наполнена доверху, и Фэйсклот сам поднёс её Пикоку.

В залу вошли музыканты. Началось веселье. У Пикока уши заложило от воя волынок, дудок и свирелей. Он выбрал кусок кабаньего мяса и стал медленно есть, поглядывая на своих пленников. Ему показалось, что он и половины из них не помнит. Вот некрасивая девушка с тёмными волосами, в некрашеной рубашке с длинными грязными рукавами, стянутыми на запястьях. Откуда она? А этот увалень, с головой, похожей на бочонок? Нет, этого он помнит. Это ученик оружейника, испугавшийся меча Юджина и взмолившийся о пощаде. На том и бой закончился.

Темноволосая девушка глянула на рыцаря так, будто намеревалась проколоть его взглядом. Взгляд её не был взглядом крестьянки и уж точно не был взглядом рабыни.

В залу явился менестрель в зелёных одеждах. Свирели и дудки умолкли, зазвенели струны роты. Певец запел о дальних странствиях и восточных чудесах. Капеллан что-то сказал королеве, и на чело той набежала туча. Отец Блэддер подошёл к темноволосой, трижды её перекрестил, потом вдруг отшатнулся и махнул музыканту и певцу. Издав нестройный звук, рота умолкла.

— Колдунья! — Вопль капеллана вознёсся к сводчатому потолку. — Истинно говорю вам: колдунья! Никто не смеет сказать слово в её защиту, иначе да будет покаран именем господа нашего! Уродливая ведьма! От святого креста глаза её пожелтели, а рот искривился!

Пленники-простолюдины, все, кроме некрасивой девушки, попадали на колени и забормотали молитвы. Пленница презрительно взглянула на них.

— Лжец! — бросила она капеллану. — Твоя ложь падёт на тебя!

— Сжечь бы её, — предложила королеве леди-стюарт.

— По воле небес и по справедливости! — вскричал капеллан.

Кость выскользнула из руки Пикока. По справедливости? Кто знает, сколько он может выручить за эту девчонку! Она, конечно, свободная: рабыни так гордо не глядят. Но ей не доказать своего происхождения, и она в его власти.

— Ты, сидящая подле королевы! — сказала девушка, надменно глядя в глаза леди-стюарт. — Ты не ведаешь, что творишь. Ты жестоко поплатишься за то, что мошенник с крестом называет справедливостью. Грех падёт на тебя.

Пикок изумился. Хороши речи пленницы!

Леди Лорейн ахнула, а королева швырнула в темноволосую кость. Пленница осталась стоять где стояла. Кость оставила пятно на стене в футе от головы пленницы.

— Какова здесь меткость, такова и справедливость, — с ледяным презреньем выдала девушка.

Фэйсклот подавился и закашлялся. Пикок двинул его по спине.

— Что до тебя, навадский рыцарь, — воскликнула девушка, — в чью пленницу меня превратила злая воля, то тебе следовало бы научиться считать! Уж я-то не позволила бы провести себя на тринадцати и четырнадцати!

«Она знает премудрость чисел? — мелькнуло у Пикока. — Была в услужении у духовного лица? Или вправду колдунья?»

— В подземелье ведьму! — приказала леди Мэри. — Объявляю её королевской пленницей!

Слуги тотчас увели девушку.

— Мудрое решение, о королева, о леди-стюарт! — заявил отец Блэддер, возвращаясь к столу. — Нет лучше средства против колдуньи, чем жаркий костёр! Кто не пребудет во мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают! Иоанн, глава пятнадцатая, стих шестой!

Леди Мэри молча подняла глиняный кубок и стала пить. Её тонкие пальцы, сжимавшие кубок, побелели.

Пикок вовсе не собирался отдавать простолюдинов королеве. Хватит того, что он посвятил ей господскую часть трофеев! Он поманил пальцем оруженосца.

— Юджин, кто эта девушка? Где мы её подцепили?

— Не ведаю, высокородный сэр. Впервые вижу её! Я полагал, пленников тринадцать. Мне казалось, мы сосчитали верно. И все тринадцать были рады покинуть Ванагорию. Особенно радовался ученик оружейника. Как только его владетель был убит, он сдался с таким видом, будто всю жизнь мечтал о полоне.

«Продам всех в рабство, и хватит с меня этих чисел», — решил Пикок.

К рыцарю повернулся сэр Фэйсклот.

— Пленников четырнадцать, сэр Пикок, — сказал он. — Не веришь своим глазам? Так поверь моим. И поверь глазам королевы.

— Разумеется, высокородный. — Жестом Пикок отпустил Юджина.

— О моя королева, сожжём колдунью завтра, — сказала леди Лорейн и зевнула.

Леди Мэри махнула рукой певцу и музыканту. Те опять завели песню о дальних странствиях и чудесах. Голос менестреля дрожал, пальцы музыканта тоже дрожали, музыка их дрожала, и Мэри Великая приказала страже заточить их в подземелье вместе с колдуньей.

— Высокомерную девицу поджарим, а музыкантишек храбрый Пикок пусть забирает себе, — сказала она. — В Лондоне отвесят за них фунт свинины!

Рыцари засмеялись, а Пикок скрипнул зубами.

— Подать сюда волынщика! — крикнула королева. — Играй как следует, не то гореть тебе адским пламенем!

 

Ночь пролетела будто мгновенье. Пикок повесил блио на палку у кровати, стянул рубашку, скатал её в трубочку и положил под подушку, а потом залез под одеяло. Рядом устроился Юджин. Оба уснули, и тотчас настало утро: розовые солнечные лучи, в которых кружилась пыль, прорезали пространство спальни. Издалека доносились удары монастырского колокола.

Казнь колдуньи была назначена на полдень.

Прежде королева устраивала сожжения утром. Потом сочла, что одной ночи перед казнью недостаточно. Королева и святой отец слыли поклонниками медленного страдания. Сами по себе виселица и костёр представлялись им слишком быстрыми. Ожидание и предвкушение — вот что ценили они, а с ними ценили и приближённые ко двору.

В специальной башне по приказанию королевы было устроено подземелье. В нём-то и томились сейчас пленники сэра Пикока. После обеда он рассчитывал забрать их, а к вечеру добраться до своего поместья. Ему хотелось поскорее избавиться от тех, кого он пленил: от тех, кто бросился на защиту своих господ в Ванагории, от тех, чьими вилами и кольями был заколот сэр Уильям, а сэр Джеффри ранен и истёк кровью. Погибли и два оруженосца. И только он, сэр Пикок Луговой, остался невредимым. Его оруженосец получил пару царапин. Теперь у него нет компаньонов, пусть даже таких ненадёжных и трусливых, как Уильям и Джеффри. Зато ему принадлежит вся добыча, за исключением персон, посвящённых королеве Мэри. Щит Пикока продырявлен и требует замены, копьё сломалось, а шлем-горшок смят так, что его едва удалось стащить с головы. Девушка, которую отец Блэддер объявил ведьмой, могла бы принести не фунт свинины, а новый щит и охапку ясеневых копий. Сжечь вместо того, чтобы продать! В Лондоне охотно платят за молодых рабынь. Помыть, причесать, принарядить девчонку… Правда, очень уж она некрасива. И этот презрительный взгляд! Ничего, некоторые богатые покупатели любят заносчивых рабынь — как любят необъезженных лошадок! Старый же менестрель и старый музыкант не принесут ничего, кроме расходов.

 

Вокруг врытого посреди площади столба помощники палача укладывали дрова, перемежая их шуршавшей соломой. Солнце стояло высоко. Вот-вот в майскую синеву потянется чёрный дым, и на милю кругом разнесётся запах горелого мяса. Проведшую ночь в подземелье девушку вывели во двор. Стражники загнали несчастную за деревянный барьер, расчертивший прямоугольником середину двора. Завидев на балконе главной башни королеву и леди-стюарт, Пикок поклонился обеим: вначале королеве, затем леди Лорейн.

Девушка за барьером стояла не двигаясь. Ветерок трепал её распущенные тёмные волосы. Глаза её были закрыты. Она будто спала стоя.

Капеллан почтительно склонился перед королевой. Леди Лорейн он сунул крест, и та поцеловала его. К леди-стюарт явились за приказаниями пажи.

Поленница возле столба росла. Со стороны королевского балкона был оставлен проход. Отсюда палач поведёт жертву к столбу. Девушка открыла глаза.

— Благородный рыцарь! — вдруг обратилась она к Пикоку. — Выслушай меня!

— Сена, клади побольше сена! — велел палач помощнику. — Поленья-то сырые, свежие!

Холодок прошёл по коже Пикока.

— Я не колдунья, обвинение ложное, — продолжала несчастная. — Оно падёт на головы тех, кто возвёл его на меня.

— Ты говоришь как госпожа.

Поленница вокруг столба достигла человеческого роста. К рыцарю склонился оруженосец.

— О высокородный, — прошептал Юджин, — ты не находишь странным, что девушка не знает твоего прозвища? Нашим пленникам отлично известно, что их пленил сэр Луговой.

Пикок повернулся к девушке.

— Ты не знаешь, кто я?

— О нет, сэр.

Глаза её не были жёлтыми. И всё же в них сквозило что-то странно-притягательное.

— Она похожа на колдунью, — сказал Пикок оруженосцу.

— Все, кого называют колдуньями, похожи на колдуний, сэр. Так говорит мой глухонемой брат. Он очень умный человек. В монастыре он прочёл больше книг, чем у меня пальцев на руках и ногах.

— Юноша, имеющий умного глухонемого брата, и сам умён, — сказала девушка. — Я не твоя пленница, сэр!

Пикок растерялся. Сэр Фэйсклот настаивал, что пленников четырнадцать, а Пикок насчитал ванагорских простолюдинов чёртову дюжину. Но в той кутерьме было нетрудно ошибиться! К тому же Пикок никогда не был силён в подсчётах. В конце концов, лучше больше, чем меньше. Нельзя же допустить, что кто-то подсунул ему пленницу! Зачем? Чтобы тут же отобрать её, объявив колдуньей? Всё проще: отцу Блэддеру и королеве Мэри захотелось развлечься, глядя на огненную казнь. И у кого же в кармане найти колдунью, как не у него, Пикока? У кого же отнять, как не у него?

Похоже, сэр Пикок Луговой снова остался в дураках!

— Откуда ты? — спросил рыцарь.

— Не из Ванагории! — только и успела ответить осуждённая.

Слегка кивнув Пикоку (кто занимается кострами, пытками и рубкой голов, те кланяются с пренебрежением), девушку подхватил королевский палач. Будто тростинку, он поднял её и поставил узкою спиною к столбу. Удерживая несчастную за руки, палач и помощник обвязали её цепью. Для верности палач привязал верёвками к столбу талию и шею девушки, запрокинув ей голову. Она будто вглядывалась в небо.

Смуглое, как у всех ванагорцев, лицо привязанной потемнело ещё сильнее. Губы её сжались, на щеке блеснула слезинка. Пикок отвернулся. Не любил он костров! А вот отец капеллан не пропускал ни одного сожжения: смотрел на огонь, пока поленья не прогорали, а почерневший столб не обрушивался. От казнённого или казнённой оставалась груда обугленных костей. Ветер долго потом носил золу по двору…

К барьеру стекались простолюдины: крестьяне, ремесленники, их жёны. Тут же теснились дети. В глазах толпы светились любопытство, злоба, торжество. Королевские пажи принесли для гостей длинную скамью и поставили на таком расстоянии от башни, чтобы рыцари могли и лицезреть королеву, и смотреть на казнь. На балконе затрепетал королевский флаг. Придержав меч за рукоять, Пикок сел посреди скамьи. Рядом расположились Фэйсклот и Ландер. За ними заняли места другие рыцари. Края скамьи предназначались для оруженосцев. Те, кому места не хватило, остались на ногах. Протрубил герольд. Толпа затихла.

Капеллан на балконе откашлялся, а леди Лорейн взглянула на королеву. Та кивнула. Леди-стюарт сказала:

— К столбу привязана колдунья, подозреваемая в делах, неугодных господу нашему, а посему обвинять её станет отец Блэддер.

Леди-стюарт села возле королевы.

— О черноволосой колдунье мне известно всё! — Одетый в рясу и подпоясанный простой верёвкой капеллан простёр тощие руки вниз, к столбу и поленьям. — Ночью в белом лунном луче в спальню мою снизошёл господь, и дано было мне откровение!

Я увидел эту деву глубокой старухой. При помощи серебристого порошка, который она приготовила из поседевших от ужаса волос сэра Энтони Скалистого из Ванагории, сгинувшего и родственниками оплаканного, она, целую зиму бормотавшая заклинания и посылавшая сатане молитвы, превратилась в молодую девушку.

Верхом на мантикоре под видом непорочной красавицы она перебралась в королевство Ванагора и по особому договору с дьяволом стала служить там силам зла. Способности её к колдовству по прихоти сатаны были велики. Ведает господь, слабое место имелось и у этой ужасной колдуньи. Как ни была велика сатанинская сила, всевидящее око найдёт у чудовища ахиллесову пяту и устремит в цель неотвратимую стрелу возмездия!

Господь предал колдунью в руки сэра Пикока Лугового, мужественного и неустрашимого воина, в то самое время, когда старуха в облике девушки, сотворившая большое колдовство, испытывала упадок сил и не могла противостоять никому, хоть бы и малому ребёнку. Ибо не меньше трёх восходов луны потребно, дабы силы её восстановились для новых сатанинских дел, столь же чёрных, как её волосы.

«Будь отец Блэддер рыцарем, не миновать бы ему поединка! — Пикок рассердился. — Как смеет он унижать меня? Неустрашимый воин против девицы, которую одолел бы ребёнок!»

В прошлый раз, когда Пикок гостил в замке леди Мэри, капеллан сказал королеве что-то ехидное о павлиньем пере на шлеме прославленного сэра Пикока. Это едва ли следовало считать оскорблением, потому как святой отец являлся известным противником светских украшений. Однако сказанное так подействовало на рыцаря, что он сорвал плюмаж и велел оруженосцу отнести шлем к оружейнику Дику: пусть тот приделает к верху горшка руку со стиснутыми в кулак пальцами. С этим-то кулаком на голове рыцарь и искал теперь приключений.

Мысль Пикока зацепилась за что-то, сказанное капелланом. Сэр Энтони Скалистый!.. Отнюдь не колдунья поразила его! Он, Пикок Луговой, самолично разбил сэру Энтони шлем булавой. Булаву эту он отнял у наёмника, служившего Энтони, и ею заставил умолкнуть навеки голову, глухо просившую из-под смятого шлема пощады.

Грош цена откровению, о котором вещает с балкона святой отец!

— Ванагорская колдунья, — продолжал тем временем капеллан, — звёздными ночами разговаривает с жабами на их языке, доит на заре кровожадную мантикору и пьёт её розовое молоко, утирая губы о её львиную шкуру. И нет иного спасенья от колдуньи, как только спалить её на костре до восхода её третьей луны, которая, как открылось мне, последует этой ночью!

Толпа простолюдинов застонала и зарычала: «Сжечь! Сжечь!» По коже Пикока пробежали мурашки. Колдунья она или нет, лжёт отец Блэддер или нет?

— Уничтожить сатанинскую тварь! Спалить исчадие ада! — бесновался на балконе святой отец, и за ним орала толпа: «Спалить!»

Приказать поджечь сено у столба должна была леди-стюарт. Пикоку показалось, что леди Лорейн колеблется.

— Имеет ли кто возражения против доказательств, приведённых отцом Блэддером? — спросила она. — Знает ли кто эту колдунью? Может ли кто свидетельствовать в её пользу?

Молчание было ответом.

— Сжечь её! — повелела леди Лорейн.

Длинные белые пальцы капеллана вцепились в деревянные перила. Глаза Блэддера сверкали. Палач подал знак помощникам у поленницы. Толпа замерла; слышалось лишь шуршанье сена, производимое палачами. Девушка, касаясь затылком столба, смотрела, часто моргая, в высокое небо. К щеке её прилипла соломинка.

Когда двое помощников закончили закладывать поленьями и сеном проход, палач принял от третьего помощника пылающий смоляной факел.

Пикок позабыл про ванагорского великана и грядущие подвиги. Ему стало страшно. Он боялся копий, мечей, арбалетных стрел, но то был обыкновенный страх ран, боли и поражения, страх ясный и привычный; когда начинался бой, когда меч Пикока опускался на шлем противника, страх этот переходил в восторг победы. Воинами называют тех, кто страху противопоставляет храбрость. Но всегда, сколько бы ни видел Пикок в королевском дворе сожжений, ужас костра оставался одним и тем же страхом — таким, будто намеревались сжечь не кого-то постороннего, а его, Пикока.

В глазах королевы и капеллана заплясали язычки пламени.

 

 

 

Глава третья. «Дружба нужна тем, кто не умеет за себя постоять!»

 

От чёрного смоляного дыма вдруг зазвенело в ушах. Факел палача отчего-то не потрескивал, а звенел и дребезжал. Когда звон оборвался, перед рыцарем не было ни девушки, привязанной к столбу, ни поднимавшегося дыма, ни усмехавшегося палача.

Белёный потолок. Обои с пирамидками. Звон? Звонок! Звонили в квартиру! Палач, четырнадцатая пленница, королева, леди-стюарт, капеллан… Сон помнился столь отчётливо, словно приключения происходили не с рыцарем из туманного средневековья, а с ним, учеником седьмого «А»!

Снова продребезжал звонок. Впустив в квартиру Женьку, Павлин сказал:

— Дуй в мою комнату и не открывай рта, даже если началась ядерная война, и от города уцелела только наша девятиэтажка. Мне надо подумать. Уловил? Не то щелбан получишь знатный.

На всякий случай Павлин ушёл на кухню. Третьеклашка долго молчать не может. Особенно тогда не может, когда ему велено молчать.

Очарование сна быстро уходило, улетучивалось, как воздух из проколотого шарика. Чувства, запахи, цвета? Сны в деталях виделись Павлину и прежде, да и фантазией обижен он не был; бывало, устраивался на диване и воображал целые сцены. Сказалось и чтение книг: с шести лет Павлин предпочитал их кино. Когда смотришь фильм, объясняла мама, получаешь готовенькие кадры, а когда читаешь, приходится представлять самому, и это потрясающая работа ума.

Не дядька бы из сквера, так Павлин тотчас позабыл бы про сон! Эдуард показал ему как раз замок и рыцарей! И одного звали Фэйсклотом, а второго — Ландером! Павлин помнил это точно. Но чему удивляться? Сон-впечатление! Тебе показывают замок и лохматых рыцарей — они потом и снятся! Элементарно, Ватсон! Впрочем, есть и закавыка: отца Блэддера на экране не было. И королевы Мэри. Лица же их из сна помнились небывало ясно! Некрасивые черты девушки, привязанной к столбу, тоже запечатлелись фотографически. Обычно лица из снов нечётки, лишены деталей.

Было и кое-что ещё в длинном сне. Чувство. Жалость к девушке, обвинённой в колдовстве? Но её же не существует, как и сэра Пикока!

— Но ведь книжных героев бывает жалко! — прошептал у кухонного окна Павлин.

Не волшебник ли прислал сон? И это всё, на что он способен? Тоже мне, свойства! Павлин ударил кулаком по ладони. И впрямь обыкновенное волшебство!

«Не было никакого волшебства! — подытожил Павлин. — Приснился красивый сон, а героев я додумал. Мама же говорит, у меня фантазия зашкаливает. А синяк? Его тоже не было! Я же не видел у себя синяка. Может, щека просто опухла, вот Марьюшка и заметила. Бугаеву однажды Лариска врезала, у того щека покраснела и опухла, а спустя урок и следа не осталось. Не знаю! Лимоныч въехал мне знатно! Лариске до его удара как Пузырёву до Фёдора Чудинова. Эх, дал бы Эдуард волшебную палочку!»

Павлин вернулся в комнату, плюхнулся на диван.

— Ты что, спал? — спросил Женька. — Говорят, после школы ты с Лимоном дрался.

— Дрался. Спал.

Павлин зевнул.

— Синяков нет, — сказал Женька.

— Он врезал мне разок. Сам удивляюсь, но фонаря нет.

— Говорят, ты ему наподдавал. И он от тебя удирал.

— Наподдавал. Удирал он от Марьюшки. Все они удирали. Мочало, Корыто и Пузырь. Охота Мочалкину мозолить глаза тётушке!

— Скоро ты всех в школе побьёшь, — сказал Женька. — Среди семиклассников Филимонов самый большой. Теперь перейдёшь на восьмиклассников?

— Нет, на третьеклассников. Зачем пришёл?

— Как — зачем? Мы на футбол опаздываем!

— О! Я и забыл.

— Похоже, здорово тебе от Филимонова досталось!

Футбол! Из платяного шкафа Павлин достал спортивный костюм. Настоящий «Adidas», не китайская подделка или турецкая дешёвка. И что с того, что б/у? Вещь, бывшая в употреблении, имеет особую ценность. Понимающие люди такие вещи ценят выше, чем новенькие шмотки из магазина. «Прикид», добытый в бою!

Конечно, мама спрашивала, откуда у него спортивный костюм. Конечно, Павлину приходилось лгать. Он терпеть не мог врать, но тут нельзя было ничего поделать. Молчать значило бы подтверждать мамины опасения. И он через силу врал, пожалуй, ради того, чтобы мать успокоилась. Или сделала вид, что успокоилась. Взрослые отлично умеют делать вид.

Бывали у Павлина и синяки, и ссадины, и распухший нос, и ушибленные до синевы кулаки, а в феврале мама даже ездила с ним в больницу. Павлин сказал ей и рентгенологу, что упал на хоккейном корте, и ему заехали коньком по руке. Это было неполной правдой: он умолчал, что уронили его и коньком двинули не случайно. Эх, говорить бы всегда маме правду! Ага, а она бы восхищалась его хоккейной и футбольной добычей. Нет, мама бы осудила его. После папиной смерти она только о мире и твердила. Это на планете-то, где мира нет, не было и никогда не будет!

Ложь о том, откуда брались бывшие в употреблении костюмы или пользованные мобильники, джинсы, кроссовки, мокасины «Rieker», ветровки и прочий прикид, а также денежки в карманах, была единственной ложью, которую Павлин позволял себе. Когда-нибудь он перестанет лгать. Вырастет, встанет на ноги, и врать будет не нужно. Пока же они с мамой бедны, ему приходится выкручиваться. А что делать? Плыть по течению? Ходить опустив голову? Выглядеть неудачником, понемногу, день за днём, привыкая к этому состоянию, чтобы стать таким же унылым безработным, как отец Ефремки Болотникова или папка Вилли Сунгарова? Или алкоголиком, как батя Филимонова? В жестоком-то мире, где каждый сам за себя? Где нет друзей и где выживает сильнейший, а сдавшемуся неудачнику приходит каюк? Нет уж, покорчило вас благодарю — любимое мамино из Чехова!

«Костюм? — отвечал маме Павлин. — Я поменялся с одним парнем. Мой костюм стал мал, и я отдал его за этот. Этот больше носили, зато он моего размера».

Мама вздыхала. «То смартфон другой, то костюм. Ты как Джек Лондон».

«А что Джек Лондон?»

«Подростком, торгуя газетами, он стал авторитетом не только среди мальчишек, но и среди старьёвщиков. Специалистом по купле, продаже и обмену всякой мелочи и всякого старья».

Джек тоже был парень не промах!

«Был бы жив отец, денег бы нам хватало, — говорила мама. — Проклятая война!»

«Почему ты не уволишься из архива? — спрашивал Павлин. — Нашла бы работу, где прилично платят. Другие находят!»

Мать снова вздыхала.

Находят!.. Это он тоже фантазировал. Мало кто находил, зато многие теряли. Отец Бугаева, владелец авторемонтной компании, в прошлом году обанкротился. Мать Кости Гиля, владевшая салоном красоты, фирму закрыла, оборудование распродала. В седьмом «А» у половины мальчишек и девчонок в семье работал один родитель, мама или папа. Это считалось нормальным; плохим считалось, когда не работали оба. Пособие по безработице было крошечным, и мальчишки и девчонки, мечтавшие об обновках, кроссовках, водолазках, новых мобильных телефонах или компьютерах с интеловскими процессорами i13, поневоле становились экономистами-практиками.

«Архив, по крайней мере, учреждение государственное, — отвечала мама. — Да и куда я ещё пойду, с моим историческим образованием? В школах дефицита кадров нет, а в кассирши меня не возьмут».

«В новостях пишут, что корейцы и китайцы, которым отводят территории в Сибири и на Дальнем Востоке, скоро наладят нашу экономику».

«Всё-то нам рюрики нужны! Приидите и володейте!»

Считая разговор о спортивном костюме оконченным, Павлин удалялся в свою комнату. Из подозрительного костюм становился обыкновенным. Так же «очищалась» любая вещь, добытая на футболе или хоккее.

Сегодня состоится первый матч в летнем сезоне. В зимнем сезоне, когда в третьем микрорайоне играли в хоккей, Павлину не очень-то везло. Он почти ничего не добыл, не считая летнего костюма «Adidas», который упросил его взять вместо зимнего тот слабак из третьемикрорайонской школы. Павлин великодушно согласился: слабак был выше Павлина на полголовы, из летнего костюма вырос, и тот оказался Павлину впору. Б/у костюмчик оказался единственным приобретением Павлина за весь сезон! Зато потерял он в хоккейных боях пару смартфонов (один дорогой), почти новые фирменные коньки «Oslo», фирменную клюшку и вдобавок ему чуть не сломали на корте руку.

В футбольном сезоне Павлин рассчитывал отыграться. Победа над Филимоновым придала ему уверенности.

— Стартуем? — Женька слез с дивана.

— Вперёд! — Павлин закрыл платяной шкаф.

 

Матч должен был пройти там же, где и всегда: на огороженном высокой стальной сеткой поле, обсаженном тополями. Зелёные тополя неплохо маскировали от любопытных глаз. Впрочем, маскировка едва ли требовалась: мамаши и папаши привыкли к тому, что без синяков, шишек и травм футбола не бывает; многие родители вплотную приблизились к истине, называя футбол дракой. В большом спортивном смысле футбол давно перестал быть собственно состязанием ноги и мяча и сделался игрой на вышибание, где голы и ворота лишь давали дополнительный азарт. Болельщики ходили на футбол как на массовый мордобой. В международном спортивном мире и букмекерских конторах поговаривали об изменении правил и введении двойного счёта: по травматическому выбытию игроков и по голам.

Команды за дворовой сеткой складывались анархически. Единственным условием являлось равное количество игроков в командах. От каждой стороны, от первого микрорайона и от второго с третьим (совокупно по территории равнявшихся первому) в команду могло входить одиннадцать, тринадцать и даже двадцать футболистов, но всегда дюжина выступала против дюжины, а четырнадцать против четырнадцати. Вторым (и необязательным) условием было формирование команд по возрасту: традиционно против семиклассников играли семиклассники, против восьмиклассников — восьмиклассники, против девятиклассников — девятиклассники, однако при согласии обеих команд допускались исключения.

Десятиклассники и одиннадцатиклассники в играх не участвовали, но приходили под тополя поглазеть. Многие из этих болельщиков провели на футбольном поле и хоккейном корте не по одному году и набрали немало трофеев, или, наоборот, много чего потеряли, от вещей до зубов. Старшеклассников называли «стариками». Они как бы находились на заслуженном отдыхе. Не могли же взрослые парни охмурять девчонок и ходить на свидания с подбитыми глазами или туго забинтованными головами, пахнущими зелёнкой!

Многие подростки всерьёз увлекались дворовым футболом и считали, что поле за сеткой — настоящая школа мужества, школа с голыми кулаками, куда живее какого-нибудь пейнтбола с красками. Тех, кто не решался войти за забор, футболисты считали ничтожествами. Именно с этой точки зрения смотрел на «зазаборников» Павлин. В матчах никогда не участвовали Мочалкин с Корыткиным и тощий, с тонкими девчоночьими руками Пузырёв.

В подростковом футболе и хоккее присутствовал подлинный азарт, не уступавший азарту «взрослого» тотализатора или казино, а то и превосходивший его по остроте ощущений. Слабость азарта взрослых была в том, что их выигрыш зависел от случайной удачи в картах или ангажированной победы боксёра на ринге; сила азарта игроков в дворовый футбол была в том, что их выигрыш зависел целиком от них самих.

При проигрыше, когда игрока вышибали или он сдавался, признавая себя выбитым, футболист обязан был расплатиться с тем, кто его вышиб. Участниками команд могли стать те, кто объявлял до матча, чем расплатится в случае поражения. Расчёт с победившим шёл деньгами или вещами: спортивными костюмами, футболками, смартфонами, кроссовками. Котировались и компьютерные комплектующие: видеоплаты, оперативная память, флэшки, микро-SSD. Явившийся на матч без денег или ходовых вещей на поле не допускался.

Азарт подогревался и ставками: игроки делали их перед матчем. Ставка всегда равнялась тысяче рублей, примерно цене билета в кино или порции мороженого «Баскин и Роббинс». Ставил игрок исключительно на себя. Футболист был обязан помнить всех, кого вышиб. Вышибленные, в свою очередь, обязались говорить правду. У пойманного на лжи отбирали всё. Иные из разоблачённых возвращались домой в трусах, побитые и покрытые позором. Поставленные деньги складывались под тем же тополем, под которым лежали вещи для расплаты, и придавливались кирпичом. Матч длился полтора часа. За временем ревностно следили болельщики. Судья не требовался: лучшими судьями признавались болельщики. При крупных разногласиях вопрос решался массовой дракой между ними. Футболист, выбивший нескольких игроков соперничающей команды и продержавшийся до конца матча, забирал свою ставку, ставки выбитых им игроков и вещи проигравших в качестве «трофеев». До последних минут матча добирались 2-3 игрока. Победители уносили немало трофеев и денег. Побеждённые завидовали им и надеялись поквитаться с ними на следующем матче.

«Добивание» ослабевших игроков как в дворовом, так и в профессиональном футболе походило на классическую компьютерную игру «Quake Arena». «Недобитого» одним игроком мог «добить» другой. В таком случае вещи вышибленного и его ставка переходили к добившему. Обидно? Не оставляй никому противника и учись бить наверняка — так, чтобы у тебя просили пощады!

Голы в дворовой игре значили немного. Обособленно от ставок футболисты скидывались, и каждая команда набирала по 10000 рублей. Сумма в 20000 рублей переходила к команде, забившей больше голов, и делилась между игроками поровну, включая тех, кого вышибли.

Болельщики, среди которых находились добровольные букмекеры, получавшие вознаграждение в десять процентов от суммы ставок, тоже делали ставки: на команды, на игроков, на голы, на победу в вышибании (победившей в вышибании признавалась команда, у которой к концу матча оставалось больше игроков). Азарт болельщиков был уже «взрослым», относительно безопасным. Сделавший ставку мог потерять деньги, но не рисковал уйти с поля избитым и окровавленным. Для игроков же футбол был и азартен, и страшен одновременно, чем и привлекал всех, кто хотел испытать себя и немного заработать. Павлин старался не пропускать ни одного матча. На хоккее в последние месяцы ему не везло, и он рассчитывал отыграться на футболе.

На матчи с игроками ходили их помощники, ребята из младших классов, которые учились суровой жизни у старших (в футболе разрешалось участвовать с шестого класса). Мальцы присматривали за вещами старших и часто, подражая семи- или восьмиклассникам, устраивали у поля собственные бои и отнимали у побитых противников вещи и деньги. Драки у сетки одобрялись; самые смелые из мальцов поощрялись криками «стариков» и постепенно приобретали известность. Болельщики ставили и на бои «юниоров», потешаясь тем, как обливающиеся кровью салаги молотят друг дружку маленькими кулачками или пинают коротенькими ножками в разбитых сандалетах.

С Павлином на футбол и хоккей ходил Женька. Так уж сложилось: Женька жил в одном подъезде с Павлином и всюду за ним таскался. У поля третьеклашка делался как бы мужчиной в миниатюре: мог при случае отстоять вещи Павлина, не боялся вступить в спор с похитителем, а однажды на хоккее подрался с ровесником, укравшим Павлиновы часы, положил вора на лопатки и вытащил из его кармана похищенное.

 

Наконец-то белая полоса! Павлин показал в матче, на что он способен. И безо всякого волшебства!

После матча на его лбу и затылке вздулись шишки, нос был разбит и распух. Девчонка-старшеклассница за сеткой дала ему зеркальце. Ладно хоть, фонарей нет. Рукав порван, через предплечье тянется кровавая царапина. Где же волшебство? Нигде! Да и не нужны ему «свойства»! «Сам всего добьюсь, без чудес и волшебных палочек!» — сказал себе с гордостью Павлин.

Он победил, оставшись на поле единственным футболистом. Такое случалось крайне редко. Пошатываясь, Павлин оглядел через сетку пустевшее поле. Ефремка Болотников и Вилли Сунгаров, которые пришли на матч с ним, выбыли в середине боя. По голам команда первого микрорайона проиграла, зато выиграла с большим перевесом по вышибанию. Звёздным вышибалой судьи единодушно признали Павлина Луганцева, лично одолевшего шесть или семь противников: болельщики-старики сейчас уточняли цифру, разговаривали с проигравшими.

Во время игры Павлину показалось, что двое или трое противников, попросивших затем пощады, сопротивлялись не в полную силу. Впрочем, Павлин молотил кулаками и бил ногами так, будто в каждом футболисте видел Филимонова, который вновь и вновь лез на него со своими кулачищами. Как не сдашься такому отчаянному бойцу! Павлин хотел стать на футболе лучшим. Он много дрался, он один из первых на физкультуре в классе — он должен побеждать и на поле!

Не зная устали, он носился, молотил кулаками, пинал ногами, кричал, зверея не от ярости, но от желания победы. Он шёл на поле с мыслью о личной, а не о командной победе; он желал дубасить, брать выигрыши и получать с вышибленных ставки, а до счёта по голам ему дела не было.

— Сезон обещает быть нескучным, — сказал один третьемикрорайонский делец. Павлин знал: деньги прямо-таки липли к рукам этого парня. В матчах он никогда не участвовал. Деляга поставил на Павлина, и ему теперь со всех сторон передавали деньги. В его руках накопилась внушительная пачка. — Пацан себя ещё покажет, попомните моё слово. Знакомьтесь, новый лидер первого микрорайона — Дворянчик!

— Какой из него лидер? — ответили дельцу. — Боец-одиночка! По голам-то первый микраш третьему продул!

Старшеклассница, дававшая Павлину зеркальце, смотрела на пачку купюр у дельца с нескрываемым восторгом. Девчонки вроде неё толпятся за сеткой да ставки делают. Болеют за бойцов. Но в женихи потом выбирают не футболистов-победителей, а парней, у кого попаши или мамаши побогаче. Гадкая, проклятая жизнь! Ничего, Павлин в бедных не задержится. Победителю среди бедных не место!

Женька показал Павлину кучку трофеев. Под наблюдением стариков Павлиновы проигравшие передали победителю по тысяче рублей. Женька с разбитыми губами, но довольный тем, как он отделал у сетки одного своего ровесника и заполучил законные сто рублей, отнятые у противника, утиравшего кровавые сопли, достал из кармана сложенный пакет, и Павлин убрал туда трофеи.

Среди добычи были карманный плеер, бывший в употреблении переносной SSD, пара флэшек, фирменная футболка «Nike» с наполовину оторванным рукавом (пришьёт!) и джинсы подходящего размера: его штаны как раз стали маловаты. Шесть парней из третьего микрорайона, которых он одолел на поле, выложили шесть тысяч рублей.

Ефремка и Вилли лишились всего, что принесли с собой. Вдобавок Ефремке вышибли передний зуб, что считалось особенным невезением, а Сунгаров растянул при падении ногу и держался теперь за плечо Ефремки.

— Мы больше сюда не пойдём, — сказали они в один голос.

— Эх вы! — сказал Павлин. — Два инвалида! Я на вас и не рассчитывал.

— Ты никогда ни на кого не раффитыфаешь, Двовянфик, — прошепелявил Ефремка. — Фам по фебе. Вне команды. Нам ффего двух голоф не ффатило.

— Слабаки вы и трусы. Всё бы вам кто-то помогал! Сами виноваты. Виноват всегда тот, кого побили. Ясно? Прекратите хлюпать и научитесь бить и отбивать. В жизни только это и есть: бить и отбивать. Бьёшь, пока не победишь. Тогда перестанешь быть слабаком.

— Я о команде, Двовянфик, не о фвабаках. Ффе вмефте двувно побевдают двугую команду. — Он потрогал припухшую челюсть, коснулся ободранной шеи.

— Дружно побеждают? — Павлину стало смешно. — Команда? Да нет уже никаких команд! Из футбольных правил скоро и голы исключат. Дружба! Её придумали доходяги вроде вас. Дружат, кучкуются слабаки и нюни! Усвоили? Дружба нужна тем, кто не умеет за себя постоять! Кто привык прятаться за спины других и трусит выступить в одиночку!

На ум Павлину пришёл роман Вальтера Скотта.

— Айвенго не боялся выступить один!

— Кто такой Айвенго? — спросил Вилли.

— Это Скотт, — ответил Ефремка. — Добвестный выцавь.

— Что за скот? — спросил Вилли.

— Виля, — сказал сквозь смех Павлин, — мой мелкий Женька и умнее, и смелее тебя. Иди домой, поплачься маме.

— Пойдём, Ефрем.

— Ты фкавал «мой», Дворянфик, — заметил Ефремка, обернувшись. — Никто не бывает фам по фебе.

— Хочешь сказать, без Женьки я не победил бы?

На это Ефремка ничего не ответил.

— То-то! — крикнул неудачникам в спины Павлин.

Ефремка, пострадавший на поле, ему завидует! И Вилли тоже! Ему все завидуют! Голы им подавай! Вот и забивайте, если такие дружные да командные!

Провожаемые взглядами «стариков», Павлин и Женька отправились домой. Женька нёс пакет с трофеями.

— Паш, а почему только с шестого класса можно играть в футбол?

— Потому что потому, что кончается на «у»!

После разговора с Ефремкой настроение у Павлина подпортилось. Проигравший поучает победителя! Им бы слёзы и сопли утирать, а они на себя учительский вид напускают!

— Найди в пакете флэшку, — сказал Павлин. — Забери себе.

— Спасибо, Паш, но у меня компьютера нет.

— Поменяешь на новый набор ручек. Или на что хочешь.

— Спасибо! Я подумаю, менять или что… Неохота мне твой подарок менять.

А ведь Женька, подумалось Павлину, пристаёт к нему потому, что хочет быть как он. Несмотря на щелбаны! Женька не привязывается ни к Ефремке, ни к Вильке, ни к кому-то ещё. Устами третьеклассника глаголет истина! Значит, он, Дворянчик, прав, а слабаки и неудачники, твердящие о дружбе и командах, ошибаются!

 

Филимонов сидел на лоджии за ноутбуком: искал в Интернете выполненные домашние задания по русскому. Как же ему надоели пропущенные буквы в словах! И кто только вставляет точечки вместо буковок? Сидят в министерствах и вставляют! Делать-то министрам нечего! Или вот: «Выделите суффиксы и окончания…» На сетевых форумах, которые посещал Филимонов, слова писались совсем с другими суффиксами и окончаниями.

— Школьников только мучают, изверги, — сказал Филимонов, глядя на экран.

«Тук-тук», — будто в ответ на его короткую речь, постучались в чат.

— Чего надо?

Филимонов спохватился, щёлкнул мышкой. И словно холодок вполз под футболку и под трико.

«Достань Дворянчика. Ты нам должен».

Он перечитал. Подумал: «Сперва звонили, теперь в чат влезли». Конечно, это те, что раньше заказывали Дворянчика. Постоянные работодатели, как выразился бы батя, «индивид с преступными наклонностями», по определению участкового.

Ответил: «Ничего я вам не должен. Дело было сделано».

Пришёл ответ: «У него даже синяка не было».

«Тебе вот врежу, у тебя будет».

«До меня не доберёшься».

«Кто такой?»

«Не твоё собачье дело. Может, мы с футбола».

«Конкуренты?»

Или эти заказчики — какие-нибудь слабаки, которым Дворянчик рожи начистил?

«Что, всыпал он вам горяченьких?»

«Всыпал он, между прочим, тебе, Лимон».

«Дайте подумать», — настучал указательными пальцами Филимонов.

«Думать тебе вредно».

Про «думать вредно» заказчики и в прошлый раз говорили, перед боем в детсаду. Только тогда не по сети делали заказ, а по мобильнику. Филимонов ел суп на кухне, и трубка на столе сказала «привет». Номер был незнакомый, а голос простуженный. Гундосый. Будто тот, кто говорил, простудился или напихал в нос ваты. Но зачем кому-то пихать в нос вату? Филимонов тот голос и тот разговор хорошо запомнил.

«У нас дело к тебе есть», — сказал в телефоне гундосый. Голос был не взрослый. Пацан лет тринадцати-четырнадцати.

«На сто тыщ, что ли?»

«Маленький ты для ста тыщ».

«Я вот въеду тебе в ухо, узнаешь, кто маленький».

«Въедешь, но не мне, — сказал гундосый. — Заработать хочешь?»

«Сто тыщ?»

«Не смешно».

«Как заработать?»

«Въехать надо одному. Втереть в рыло».

«Кому?»

«Папе твоему».

«А без шуточек?»

«Дворянчику».

«Знаю такого».

«Справишься?»

«А то нет. Десять тысяч на бочку».

«Это ты загнул».

«Тогда сам бей своего Дворянчика. А мне он ничего не сделал. Дай хотя бы пятёрку. Это обычная цена».

«Ты на голову выше Дворянчика! Он для тебя сопляк. Даём четыре тысячи. Хочешь заработать? А то смотри, найдём другого, сговорчивее».

И гундосый зашептался с кем-то возле трубки. Или кто-то с ним зашептался. Филимонов услышал другие голоса, не гундосые. Не то два голоса, не то три. Про деньги говорили. Гундосый сказал кому-то: «Ты не принёс бабки? Кому было сказано? Я тебе не спонсор!» Ему ответили: «Денег, пацаны, у меня сейчас ноль. Зато я кое-что придумал». Филимонов напряг слух, но в трубке зашуршало, будто по ней рукавом провели. И говорили теперь шёпотом. Он разобрал только про какую-то тетрадь. Негундосый сказал: «Я уже тетрадь купил. Обхохочетесь! Не волнуйтесь, успею и себе, и ему написать». «Помнишь, — сказали дальше, — ты за мою мать объяснительную написал: почему она на собрание не пришла?» И тут в трубке стало абсолютно тихо. Наверное, гундосый заглушил микрофон. Или рукой прикрыл. Потом гундосый сказал: «Ну что? Созрел для дела?» Филимонов спохватился: это ему.

«Погоди ты!» — сказал он.

«Слабо?»

Связываться со скрытными типами ему не хотелось. Ладно, надавать по шее кому-то из другой школы, но из своей? Детская полиция сядет на хвост — не отделаешься. Поставят на учёт в ПэДээН. И пошла уголовная карьера! Батя уже две ходки имел… Кто этот гундосый? Но деньги, деньги! И всего-то надо — сойтись с Дворянчиком!

Филимонов решил соглашаться, но не сразу.

«Не знаю», — сказал он гундосому.

«Трус», — заявил гундосый.

«Что с ним канителиться! — сказал другой голос. — Найдём другого!»

«За полцены», — сказал гундосый.

Прорезался и третий голос, прошипел злобно: «Кто не с нами, тот против нас!»

Филимонов сказал: «Маловато будет». Сказал так, для торга. Чувствовал, жадины больше не дадут. А деньги Филимонову были нужны. Батя опять нажрался, избил мать, отнял у неё аванс. В холодильнике голяк. Картошки, и той дома нет.

«Ладно, — сказал он в трубку, — договорились. Только бабки вперёд».

«Деньги в почтовом ящике». И гундосый отключился.

Филимонов пробовал звонить на определившийся номер, но бесполезно. Номер был отключён: «Абонент недоступен». «Отжатый», наверное, телефон. Позвонили и выбросили.

Сегодня эти типы предпочли воспользоваться чатом.

Филимонов набрал на клавиатуре ответ:

«Ну, допустим, я согласен. Как?»

«Теперь по-другому сделаем. На расстоянии».

«На что намекаешь?»

«Пневматики» у тебя нет. Арбалета тоже».

«Откуда знаешь? Пистолет был, папаша его пропил».

«Рогатка есть?»

«Что за детский сад?»

«Зарядишь болтом».

«Сколько заплатишь?»

«Две тысячи».

«Пять!»

«Нет».

«Четыре».

«Две. Четыре — жирно будет! Хватит и половины. Какая-то рогатка!»

«Ладно. Подшибу я твоего Дворянчика. А то зазнался он от победы на матче».

«Он не мой, а твой, между прочим. Тебе наподдавал».

Филимонову захотелось ударить заказчика.

Никто бы не дразнил его, разделайся он в детсаду с Дворянчиком. И ведь Дворянчик слабее его, это все знают. Хоть не на голову, но на полголовы ниже. Тошно и думать об этом!

— Две тысячи не лишние, — сказал себе Филимонов.

Ответил в чате: «Деньги как передашь?»

«Найдёшь в почтовом ящике».

Прихватив ключи, Филимонов бросился из квартиры. Вниз, мимо дверей лифта, по ступенькам, на нижний этаж. Две тысячных бумажки лежат в ящике. Во дворе никого подозрительного. Филимонов поднялся до девятого, верхнего этажа: пусто.

— Шустрые! — сказал.

Дома он принялся искать рогатку. Последний раз он пулял из неё, кажется, классе в четвёртом. Или в пятом?

 

Вечером на кухне мама спросила:

— Какой завтра день, Паша?

Что ему завтра, если у него сегодня — победный день? Эх, вот бы маме рассказать о победе, вот бы она порадовалась вместе с ним!

Мама ответила себе сама:

— Завтра День школьных реформ. На последнем собрании Мария Аркадьевна все уши прожужжала: День реформ, День реформ. Надо ей букет купить. Хризантем, например. Розы мы с тобой не потянем. Ещё не поздно в цветочный киоск сбегать.

В киоске, том самом, за которым исчезли Эдуард и красноволосая, Павлин уже побывал, заскочил после матча. Розы! Хризантемы! Не получит Марьюшка ни роз, ни хризантем. Пусть радуется, что он не бумажные цветы ей купил. Пусть сначала научится математику объяснять! Почему в седьмом «А» только Мыкина и Спиридонов — пятёрочники по математике? Но по праздникам кабинет Марии Аркадьевны уставлен цветами, и ей, наверное, кажется, что все её любят и уважают, что она чуть ли не живой педагогический памятник!

— Я купил ей цветы, — сказал Павлин. — Три гвоздики. И то жирно!

— Учителя бедные, живётся им трудно. Мы вот тоже бедные, и нам с тобой хочется жить пожирнее.

— Какие же учителя бедные? Вымогают то розы, то компьютеры, то дидактические материалы, то стенды, то стройматериалы и краску. Даже мел и кнопки! Столько уже им натащили, что они магазин канцтоваров в школе могли бы открыть! И за учёбу ты платишь. Просто им всегда мало!

— Откуда у тебя деньги на цветы, Паша?

— Продал старые коньки. Всё равно малы! И лето на носу. Кто рассказывал мне про Джека Лондона?

— Вот как! — Мама переставила сковородку с одной конфорки на другую. С большой на маленькую.

— Я не хочу, — твёрдо сказал Павлин, — чтобы ты тратила зарплату на какую-то училку. Учить она лучше не станет. И ко мне относиться хорошо не будет. Марьюшка злыдня. Может, она не была бы злыдней, если б умела объяснять свой предмет. Владька Спиридонов отлично учится по математике, и Катька Мыкина тоже. Но у них способности. Не Марьюшка же готовит их к олимпиадам! Это они, наверное, могли бы её подготовить! У остальных в классе с математикой не очень. Четвёрки и пятёрки у нас получают потому, что списывают. Марьюшка этого как бы не видит. Учителя здорово умеют притворяться: не вижу, не слышу, знать не желаю!

— Будь помягче, — посоветовала мама. — У тебя такой воинственный вид! Будто весь мир сговорился против тебя, а Мария Аркадьевна возглавила тёмные силы. — Она переставила сковородку на большую конфорку. — Вылитый отец. Такой же упрямый, непокорный!

— В кого же мне ещё быть, мама?

— В меня. Ничего моего в тебе не нахожу.

— Но я же не девочка.

— Думаешь, мальчики похожи на пап, девочки — на мам?

— Где-то слышал.

Павлин заметил, что мама, оставив возню у плиты, приглядывается к нему.

— Ты дрался сегодня? Губы опять как сардельки. И щека исцарапана. Дрался?

Тут Павлину врать не пришлось. Про футбол он не хотел говорить, а про школьную драку почему не сказать? Марьюшка ведь его видела, видела ещё до волшебника, специалиста по сведению синяков. А раз видела, про его подпорченное личико обязательно на родительском собрании доложит. С ехидством скажет: мол, стукнулся об угол школы. И почему, добавит, Констанция Филипповна, никто не стукается, а ваш сын стукается?

— Схлестнулся с одним в школе. Сам полез, мама. Я не ожидал от него. Понимаешь, он… — Павлин чуть не сказал, что его противник обзывался, упоминал птицу и перья, но вовремя спохватился. О таком он с мамой не говорит. Его имя для неё священно. Зачем отравлять жизнь ещё и маме? Будет считать себя всю жизнь виноватой из-за того, что дала сыну дворянское имя!

— Зачем же он на тебя полез? И что я должна понимать?

— В школе любят выяснять, кто сильнее и кто смелее, мама.

— Выходит, ты оказался и сильнее, и смелее.

— Выходит.

— И злее, должно быть.

— И злее, — согласился Павлин.

— А я бы хотела, чтобы ты был спокойнее и добрее.

«Всё твои фантазии, мама! Хочешь верить в добреньких мальчиков, и веришь! А кругом кулаки, танки, ракеты, подводные лодки, автоматы и пистолеты. Для начала, в детских садиках, — «царь горы», а попозже — хоккей с футболом».

— Я знаю, о чём ты думаешь, — сказала мама.

— И я знаю.

— Остроумно. — Мама пустила воду и стала над мойкой чистить картофелину, срезая с неё тёмно-розовую кожуру.

 

 

 

Глава четвёртая. Закон в новой редакции

 

Палач медлил. Пикок знал, почему. «То, что до казни, забавнее самой казни», — говаривала королева. Леди Мэри нравилось смотреть, как палач обходил не спеша вокруг сложенных у столба дров, мрачно ухмыляясь. Лица крестьян за барьером озарялись огнём факела. Потехи ради палач совал коптящий факел за барьер, и простолюдины, разинув рты, отшатывались. Напугавший толпу бородач кланялся королеве, леди-стюарт и отцу Блэддеру. Последний осенял палача крестом, бормоча об отце, сыне и святом духе.

Девушка у столба шевелила губами. Должно быть, молилась. Закончив обход, палач подпалит сено с разных сторон. Огонь быстро доберётся до столба. Дева зажмурится, волосы её вспыхнут, по толпе прокатится не то стон, не то вопль. Жертвы, до которых добрался огонь, кричат так, что хочется исчезнуть. Крик их недолог. Дрова и столб догорают, площадь пустеет, зрители расходятся, забывая о казни и вспоминая о делах насущных, и только дети шушукаются о костре и костях.

За спиною услышал Пикок шёпот оруженосца.

— Высокородный сэр! Осмелюсь сказать…

Сэр Фэйсклот и сэр Ландер недовольно поморщились. Не их бы гримасы, Пикок остался бы на скамейке.

— Гневаешься на моего оруженосца, сэр Ландер? И ты, сэр Фэйсклот?

— Ты пропустишь самую увлекательную часть зрелища, сэр, — ответил Фэйсклот.

— Верно, сэр Пикок, пропустишь, — сказал Ландер и повернулся к палачу.

Пикок перешагнул скамью. Рыцарь и Юджин отошли под балкон.

— Дева сказала, сэр, что она не та, за кого её принимают. Её закляли и обманули, — взволнованно начал Юджин. — Однако снять заклятие в человеческих силах.

Палач обошёл площадь и остановился, высоко держа факел, от которого тянулся в небо чёрный дым. С утра дул ветерок, но теперь он стих. Гореть несчастной придётся долго.

— Когда она успела сказать что-то?

— Она шевелила губами, сэр. У меня ведь есть глухонемой брат. Я умею читать по губам.

Палач поклонился королеве. Недостаточно низко. Сейчас он ткнёт факел в сено.

— Она сказала, сэр, что, хоть она смугла и черноволоса, как ванагорцы, она не из Ванагории. Она знатного происхождения. Её захватили обманом и хитростью. Уж не пленил ли сию деву королевский племянник сэр Фэйсклот, который на вчерашнем ужине весьма старался обратить на четырнадцатую пленницу твоё внимание? Это только моя догадка, сэр. Также от меня не ускользнуло, как сэр Фэйсклот подмигнул отцу Блэддеру. И последнее, что мне удалось понять из объяснений девы: она сказочно богата. Любого, кто спасёт её от смерти, она достойно отблагодарит.

— Не понимаю, — сказал Пикок, — зачем Фэйсклоту и Блэддеру подсовывать мне богатую пленницу и устраивать так, чтобы королева тут же развела для неё костёр! Либо ты что-то путаешь, Юджин, либо девушка лжёт.

— Её рассказ был довольно сбивчив, сэр. И увы, я не всё понял. Читать по губам не то же, что слышать. — Оруженосец взглянул на приговорённую. — После того как ты посвятил королеве пленённых рыцарей, сэр, у тебя ничего не осталось, кроме двух коней и груза помятых кольчуг и пробитых щитов. Дева обещает целое состояние.

— Если она не лжёт, доверчивый Юджин! Как, по-твоему, я спасу её?

— Высокородный сэр, ты не использовал своё право единожды потребовать пощады для любого королевского пленника. Право это распространяется…

— …на кого угодно, от раба до герцога, исключая изменника.

Сено с края вспыхнуло.

Подчиняясь зову, возникшему в сердце то ли от прилипчивого взгляда вертлявого Фэйсклота, то ли от мучительного осознания того, что он вот-вот останется в дураках, Пикок растолкал глазевших на казнь оруженосцев и опустился на колени перед балконом. Королева, капеллан и леди-стюарт воззрились на него. Толпа загудела.

— Тишины! — властно крикнула королева. В установившейся тишине потрескивали занявшиеся дрова.

— Прошу тебя, леди Мэри: пощади пленницу!

Сэр Пикок не знал, подпалил бородатый палач поленья с других сторон или остановился, ожидая конца переговоров.

— Колдунья… — начал было отец Блэддер.

— Разве к тебе, святой отец, обращается доблестный рыцарь? — сказала леди Мэри. — Сэр Пикок, ты хочешь воспользоваться правом рыцаря, вернувшего из похода, потребовать пощады для любого королевского пленника? Помни, таковое право даётся вассалу единожды!

— О королева, я прошу тебя освободить пленницу!

— Она опасна, сэр Пикок Луговой! — выкрикнул отец Блэддер. — Она околдовала тебя! Она бормотала у столба!

— Палач, прикажи помощникам принести воды, — распорядилась королева. — Пусть зальют огонь и развяжут девушку. И пусть она поблагодарит меня и славного рыцаря.

Леди Лорейн повторила за леди Мэри:

— Приговорённая освобождается и передаётся сэру Пикоку.

Голос девушки прозвучал как бы над толпой.

— Благодарю тебя, о Мэри Великая! И тебя, о великодушный рыцарь!

— Сатану ей надо благодарить! — вскричал капеллан. — И обитателей ада! С их помощью она сотворила зло с храбрым сэром Энтони Скалистым!

— Святой отец, — сказал Пикок, — ты ошибаешься. Помнишь ли ты, с каких пор у меня служит Юджин, мой юный оруженосец?

— Ты уводишь разговор в сторону, сэр Пикок! Рассудок твой помутился под влиянием колдовства!

— Так ли коварен вопрос рыцаря, святой отец? — спросила королева.

— Если мне не изменяет память, — сказал священник, — то ты, сэр Пикок, взял юношу на обучение и услужение прошлой весной. Юноша ещё не вполне знаком с манерами…

— Довольно, отец Блэддер! — оборвала его королева. — Дай сказать рыцарю. Поднимись с колен, сэр Пикок. Твоя просьба о помиловании пленницы удовлетворена.

— Господи помилуй! — Капеллан перекрестился. — Святой Мартин, помоги заблудшему, замолви за него словечко в чистилище!

Поднимаясь с колен, Пикок услышал за спиною шипение заливаемого водой огня. Вполголоса говорили о чём-то Фэйсклот и Ландер. Потянуло мокрой гарью.

— Святой отец, — начал Пикок, — ванагорского рыцаря сэра Энтони Скалистого поразил я. Поблизости от места, где произошёл бой, я не видел ни седой старухи, ни темноволосой девушки. Не исключено, что сэр Энтони был заколдован. В таком случае я одолел заколдованного рыцаря! Сэр Энтони, о моя королева, совершил неподобающий рыцарю поступок. Прошлым летом он напал на меня, имея низкое намерение: коварно убить и ограбить. Он был не один. Сэр Энтони возглавлял отряд наёмников числом в полдюжины. Из них двое были ранены, ехали без доспехов и в нападении не участвовали. При помощи копья и меча и при помощи меча и кинжала моего прежнего оруженосца, погибшего в том бою, я отразил атаку четверых вооружённых воинов и вышел победителем. Сэр Энтони Скалистый остался гнить на поле боя. Я разбил ему голову булавой, отнятой мною у его же кольчужника. Если тут и было колдовство, то его уничтожила дубина.

Пикок замолчал. Заговорил капеллан:

— Я охотно верю тебе, доблестный сэр Пикок. Ты не умеешь лукавить и лгать, сын мой. Видно, мой разум, как и твой, был временно затемнён, когда я обозревал страшные картины из адской жизни колдуньи. Она-то и помутила мой разум, приписав твои заслуги себе и обратив в моём представлении то, что надо считать рыцарским подвигом, в акт собственного колдовства!

Гул прокатился по толпе.

— И я, — продолжил капеллан, вдохновившийся собственной речью, — на твоём месте, смелый Пикок, опасался бы не рыцарских мечей и не стилетов кольчужников, но тайных знаков и колдовских заклинаний, которыми колдунья опутает тебя, дабы ты превратился в чудовище!

— Сэр Пикок не побоится рискнуть, — сказал голос Ландера.

— Он не может бояться колдовства, сэр Ландер, — сказал голос Фэйсклота. — Ты забыл: он опутан этим самым колдовством.

Пикок обернулся, но не с тем, чтобы возразить рыцарям. Дрова, облитые водой, едва дымились. Помощники палача разбирали поленницу. Скрестив руки на груди, палач хмурился в углу барьера.

Королева, леди-стюарт и капеллан покинули балкон. Их уход послужил сигналом к окончанию зрелища. Крестьяне разочарованно поплелись восвояси, а рыцари остались у скамьи, молча глядя на то, как палачи отвязывают деву.

К Пикоку приблизился королевский паж.

— Королева требует тебя, высокородный сэр Пикок.

— Иду. Юджин, присмотри за освобождённой. И прикажи, чтобы оседлали наших коней и выпустили пленников из подземелья. Мы покидаем замок.

— Я думал, сэр Пикок, ты ещё погостишь, — сказал Фэйсклот. — Разве тебе не по нутру угощение королевы?

— Разве ты королева, сэр Фэйсклот, чтобы спрашивать об этом? — Пикоку редко удавалось хорошо ответить насмешнику, но на сей раз у него получилось. Маленькое собрание рыцарей засмеялось, а Фэйсклот сжал губы.

Пикок поспешил в донжон.

Королева восседала на деревянном троне в пиршественной зале. Подле неё сидел на табурете капеллан. На досках стола Пикок увидел развёрнутый пергамент, кусок мела, губку, глиняную чашу и чернильницу. В руке отец Блэддер держал перо.

— Я слушаю тебя, моя королева, — поклонившись, сказал Пикок.

— Видишь ли ты, что делает наш учёный капеллан?

— Он приготовил чернила для письма на пергаменте, миледи.

— Он сотрёт старый закон и напишет новый.

— Мой ум слишком скуден, чтобы соперничать со светлым разумом святого отца. Я скорее воин, чем писец, хоть и умею читать.

— Новый закон касается тебя, славный сэр Пикок.

На этой королевской фразе Блэддер, чинивший перо, осклабился.

— По закону, который капеллан намеревается изложить на пергаменте, рыцарь, использовавший право единожды потребовать пощады для любого пленника, объявленного королевским, в день осуществления указанного права обязан посвятить своей королеве, то есть мне, не часть добычи, которую ему удалось захватить в походе, но всю ценную добычу. О ценности её судить берётся королева, то есть я. Ослушавшийся лишается права просить пощады для пленника и лишается рыцарского звания.

Королева перевела дух.

— Статные белые кони, которых привели из похода ты и твой оруженосец, останутся в моих конюшнях. Доспехи, снятые тобою с рыцарей, и их оружие перейдут в мою оружейную комнату. Ты, доблестный сэр Пикок, останешься при своём коне и мече и оруженосце, а также при спасённой от костра деве. Музыканты тоже останутся у меня. Пригодятся на грядущем турнире.

Капеллан окунул перо в чернильницу.

— Не могу понять, моя королева, — сказал Пикок.

— Ты никогда не отличался сообразительностью, — сказала леди Мэри. — Закон изменился. Что же непонятного?

— Миледи…

— К вечеру святой отец допишет своё сочинение, — перебила его Мэри Великая, — а в силу новый закон вступит с рождества.

— С будущего Рождества, миледи?

— Доблестный Пикок, ты и впрямь тугодум. С прошлого рождества!

— Но сэр Роланд, а равно сэр Джон, после своих походов просившие за…

— Им обоим тоже придётся раскошелиться. Благодаря твоей просьбе за жалкую оборванку мою голову посетила чудесная мысль!

— О да, миледи. — Отступив, рыцарь поклонился. — Могу я идти?

— Иди и следуй велениям своего чистого сердца, сэр Пикок!

— Леди, колдунью нельзя оставлять в живых! — простирая к королеве руки, возопил капеллан.

— Как только девчонка сотворит колдовство, сэр Пикок доставит её в мой замок, и мы устроим ей огненные проводы в ад. Верно, рыцарь?

— Клянусь: если помилованная и вправду колдунья, не миновать ей костра!

— Езжай, рыцарь. И впредь не привози в мой замок ведьм!

Низко поклонившись, Пикок покинул залу. У конюшни он приказал Юджину не выводить белых коней.

— Ещё один дар королеве, сэр?

— Закон! — ответил Пикок. — О нём мы с тобою, Юджин, знать не могли, ибо капеллан только обмакнул перо! По новому закону тот, кто воспользовался правом потребовать пощады для любого королевского пленника, всё захваченное в походе обязан посвятить королеве. Кони, доспехи — всё принадлежит леди Мэри.

— Капеллан изменил закон? И неужели слова нового закона касаются и тебя, сэр?

— Закон рождён гибким умом королевы. Он касается даже сэра Джона, просившего прежде за приведённого из Ванагории лекаря, обвинённого в поклонении языческим богам.

— Сэр, нам придётся покориться судьбе.

— Хороший же ты дал мне совет, дрянной мальчишка!

Оруженосец со вздохом стащил подшлемник и запрокинул голову.

Пикок оттянул палец и с наслаждением влепил Юджину крепкий щелбан.

После тягот, перенесённых в Ванагории, рыцарь возвращается домой пустым, без добычи и денег! Лишь девчонка, сумевшая обворожить дуралея Юджина, отправится с ним в деревню!

— По крайней мере, сэр, у нас остаются они, — потирая покрасневший лоб, сказал Юджин. Он кивнул на выстроившихся у конюшни простолюдинов, на фоне которых выделялся здоровенный ученик оружейника. Ждала поблизости и дева. Она была в той же рубашке, в которой её привязали к столбу.

— Юджин, дай ей что-нибудь из одежды. В лугах ветрено. Простудится моё состояние.

— Сию минуту, сэр. — Оруженосец достал из дорожного мешка шкуру и накинул на плечи освобождённой.

С помощью оруженосца рыцарь уселся на коня.

— Эй, вас тут кормили? — спросил он у пленников.

— Хлебом и водой! — ответил за всех ученик оружейника.

— Проклятье!

До первых внутренних ворот и до следующих они добрались молча. Выбравшись за внешние ворота и оставив позади подъёмный мост, Пикок, чей конь шёл шагом, приподнялся на стременах и оглядел жалкую свою живую добычу. Тринадцать голодных простолюдинов, тринадцать рабов, а вместе с девой, которую проклинает отец Блэддер, четырнадцать. И это всё! Королевская жадность!

Пикок пришпорил серого в яблоках Грэя.

— Пошевеливайтесь! — крикнул он рабам.

Но только напрасно поднял пыль. Ему пришлось остановить коня и вернуться. В клубах оседавшей пыли он смотрел, как догоняют его ванагорские пленники и как, прикрыв рукою глаза, шагает за ними спасённая девушка.

 

 

Глава пятая. День реформ

 

— Пошевеливайтесь!

Услышав собственный крик, Павлин проснулся.

— Вот-вот, — сказала мама, постучавшись, — пошевеливайся! В школу опоздаешь. Мария Аркадьевна тебе не простит. День школьных реформ!

«Проклятье! — подумал Павлин вслед за сэром Пикоком. — Сэру Пикоку приходится так же кланяться королеве, как мне Марьюшке!»

И опять не бегал с утра! Надо быть в форме.

— Цветы не забудь, — напомнила мама.

 

Гвоздики Марьюшке он подарил перед первым уроком: расписание седьмого «А» начиналось с алгебры. В классе невыносимо сладко пахло цветами. Не класс, а похоронное бюро! Лариска-староста велела дежурному Ефремке принести банки из учительской, а если банки разобрали, то сбегать в кабинет химии: у химички всегда водится что-нибудь стеклянное. После вчерашнего матча Ефремка мало походил на человека, и Мочалкин, поднесший тётушке шикарный букет, со смехом сказал, что побитому дадут банку из жалости. «Кто тебя так разукрасил, Ефремка?» — спросил он. Павлин скрипнул зубами. Зазаборник! Ни разу на футболе не был, а зубоскалить горазд!

Весёлая гримаса вдруг соскользнула с лица племянничка, сменившись недоумением. Ефремка после матча выглядел так, будто столкнулся с локомотивом, а у Дворянчика после футбола и драки с Филимоновым не было ни намёка на фонарь. Пара царапин да губы припухшие. Полюбуйся на двойного победителя, мысленно сказал врагу Павлин. На того, кто выиграл матч, и на того, кто уронил Филимонова!

Он встал в очередь возле учительского стола, дожидаясь, пока все эти искатели милости подарят свои букеты.

Школьные праздники придумали как нарочно! День знаний, День учителя, День успеваемости. День реформ ввёл новый президент, отменивший оценку «единица»: по общему мнению, разделяемому и думой, и правительством, в ней не было смысла со времён СССР. Цветы полагалось носить также на день школы, отмечавшийся каждый год, и на экзамены. Иные ученики цветами не ограничивались, приносили от родителей конверты с вложенными купюрами. Богатенькие подавали конверты с окошечками: пусть все видят, что там лежат красные десятитысячные, а то и лиловые двадцатипятитысячные банкноты. На классных часах и на собраниях Мария Аркадьевна называла особо щедрых родителей «сознательными гражданами» и «патриотами, инвестирующими в будущее государства».

— Посмотри на себя, Павлин Луганцев. Ты даже в праздник не можешь выглядеть нормально. Весь поцарапанный какой-то!

Как же учителя ненаблюдательны! Будь классная внимательнее, она бы уловила разницу между тем, как выглядит и как должен выглядеть Павлин Луганцев. Она же видела его после стычки с Филимоновым!

— Нормальные ученики, — сказала Марьюшка, — о будущем думают, о хорошей специальности, а ты, наверное, делаешь карьеру профессионального бандита.

Мочалкин и Корыткин хихикнули дуэтом.

— Да, — ответил Павлин, — бандита. Те, кто закончит университеты, будут мне платить.

Двумя пальцами классная взяла букет у Павлина. Вид у Марьюшки был такой кислый, будто ей не цветы подарили, а украли у неё любимую указку. Племянничек поднёс тётушке семь розовых роз, а Лариса Бруталова одарила классную букетищем из белых цветов с плавными изгибами (Павлин и названия-то им не знал), опутанных серпантинными ленточками и обсыпанных клейкими блёстками. После этих букетов три гвоздички Павлина давали бедное впечатление. Он выбрал не голландские узорчатые, а обыкновенные красные, и продавщица, выдернув цветы из воды, состроила ему рожицу. Но и этот букетец вместе с прозрачной обёрткой обошёлся ему в три тысячи восемьсот рублей!

— Как положено троечнику, — заметила математичка. — Три цветка — три балла.

— Измеряете успеваемость подарочками, Мария Аркадьевна?

— Твою успеваемость, Павлин Луганцев, подарочки не спасут. Можешь принести мне ведро роз, и всё равно останешься безнадежным троечником. На следующей неделе контрольная. Вот и покажешь, на что способен.

 

Скучно было Павлину на уроках. Алгебра… География… Даже русский язык, самый лёгкий предмет, не занимал его. С прошлого урока русский нагонял на Павлина тоску. Жанна Фёдоровна не особенная учительница, а такая же, как другие! Зачем ей в чём-то разбираться? Сказала «абсурд», и точка! Очевидно, русичка полагала, что из отличника Павлин мог в одночасье превратиться в двоечника. (Какая же гадина подделала тетрадь?) Так чего ради этот двоечник должен слушать что-то там о морфологии? Не абсурд ли: человек, сделавший пятьдесят ошибок в диктанте, внимательно слушает учительницу? Грамотно писать Павлин научился отнюдь не на уроках Жаннушки и не по скучным правилам в учебниках, обросших вереницами исключений, а читая книги, в том числе собрание сэра Вальтера Скотта!

Он грезил за партой о грядущих днях. О тех днях, когда ставить на матчах против него не рискнёт никто, когда он станет абсолютным чемпионом, которому будут подавать руку Борис с Германом и сам футбольный король Исполинский. Павлин скопит солидный капитал и откроет своё дело. Он и мама переедут в большую квартиру в новом доме. В квартиру с настоящей залой! Он купит блестящую серебристую машину, каменный гараж, мощный компьютер.

Добьётся он всего сам. Один. Побеждает сильнейший! Слабакам только и остаётся, что надеяться на «дружбу», на «команду». Взять Пузырёва: тощий, нескладный, бледный. Дистрофик! Чтобы выжить, прилепился к относительно сильным: Мочалкину и Корыткину. Или взять круглого отличника Владьку Спиридонова. С прошлого понедельника лежит в больнице со сломанной правой рукой. Поскользнулся на мокрых ступеньках! Доходяги вроде Спиридонова и поскальзываются-то по-настоящему, а не падают от ударов на футболе. Владька пристроился чуть не к половине класса: даёт списывать или решает контрольные, за урок по три варианта, по алгебре, геометрии и другим предметам, и никто из сильных не бьёт его, не мучает.

Иной пример — Катька Мыкина. Её в классе не любили. Не потому, что она была тонкой. Для девчонки быть тонкой — нормально. Катька и по физкультуре успевала, и вообще, считай, на одни пятёрки училась. Не любили её потому, почему и многих не любили: потому что все всех не любят. Но кого-то можно не любить и не бояться, а кого-то приходится бояться. А кого боишься, к тому подлизываешься, того уважаешь. Мыкину и не любили, и не боялись. Если тебя не боятся, ты человек конченый. Не важно, мальчишка ты или девчонка. Авторитет берётся от страха. В мире взрослых с этим обстоит так же. В их жизни кулаки, бандиты, начальники, наказание, увольнение, лишение премиальных и много чего. Страх! Павлин, пожалуй, подружился бы с Катькой: она притягивала его своей трудной независимостью. Все дарят классной цветы — она не дарит. Кругом троечники по математике — у неё пятёрка. Её обзывают — она думает о своём, будто на неписаные житейские правила плевать хотела. Он подружился бы с ней, да вот незадача: дороги у них разные. Он рвётся наверх, Мыкина катится вниз. Заклюют её! Эх, будь на её месте та Мыкина, первая! Предыдущая Мыкина была по-настоящему независимой. И красивой. Симпатичной-то уж точно!

Была!

 

В то апрельское утро, когда в классе появилась новенькая, назвавшаяся Катей Мыкиной, все только о ней и думали.

Прозвенел звонок на перемену, и ученики седьмого «А» закричали наперебой:

— Тоже мне, жгучая брюнетка!

— Победительница конкурса страхолюдин!

— Давно в зеркало смотрелась?

— Откуда ты такая взялась?

— Мыкина прилично одевается, а ты выглядишь как колхозница!

— Нечистая сила! — подытожил святоша Пузырёв.

Лариска-староста сказала:

— Хочешь, новенькая, я тебе по и-мейлу Катькину фотографию пришлю? Думаешь, мы дураки и дурочки? И любая может прийти в наш класс и объявить себя Катей Мыкиной?

— Или Ларисой Бруталовой! — крикнул Мочалкин. — Старостой класса!

— Или Марией Аркадьевной, — сказал с серьёзным видом Пузырёв.

Класс взорвался от хохота.

Посреди гвалта Павлин разобрал голос новенькой:

— Костя Гиль, твоя мама наконец закрыла дурацкий салон красоты. Я же говорила: глупо открывать салон в недостроенных микрорайонах. Салону место в центре! Бугаев! Твой отец вбухал денежки в строительство и погорел. Стройматериалы подешевели, квартиры подешевели, и пришлось ему объявить себя банкротом. А у моего отца сто восемьдесят гектаров земли, и он знает, как сделать деньги даже на экономическом кризисе!

Сказанное ею было чистой правдой. У всех дела катились под гору, а у фермера Мыкина, владевшего гектарами, бизнес, наоборот, расширялся. Красота, добываемая под крышкой солярия, или квартиры площадью в сто пятьдесят квадратных метров падали в цене, а спрос на картошку и хлеб оставался высоким, и цены на еду росли.

— Ты, Пузырёв, — продолжала новенькая, — обожаешь читать про инквизицию. Мочалкин, ты рвёшься в старосты. А у тебя, Лариса Бруталова, плохая память!

— Во даёт! — восхитился Бугаев. — Подготовилась, что ли?

— Хватит, девочки, мальчики! — Марьюшка стукнула тупым концом указки по столу. — Идите, на физику опоздаете. Кто фантик бросил? Малые дети, честное слово! Лариса, кто дежурный?

Те апрельские дни, когда Мыкина-2 обвыкалась в классе, Павлин помнил отчётливо. Листал их в голове, как книжные страницы. Подобно Мыкиной-1, новенькая секла в математике, училась на «хорошо» и «отлично» по другим предметам, была черноволоса и смугла. Но, словно вопреки первой Мыкиной, носила одежду бедных: колхозные, как выражалась Лариска, платьица, штанишки или юбочки, на которых глаз искал заплаты.

И была до уродливости некрасива.

Каждому известно, как могут измениться девчонки. Причёску сделают, приоденутся, подкрасятся, подрисуют что-нибудь на личике — и не узнаешь, и не поймёшь, тринадцать им лет или семнадцать. «Колхозная» же Мыкина совсем не красилась. Губы не подкрашивала, ногти не лакировала, бровки не подводила, ресницы не густила и не удлиняла, как делала та Мыкина, соревновавшаяся с модницей Бруталовой.

Поначалу новенькая давала отпор тем, кто привязывался к ней: язвила Мочалкину, отшивала Пузырёва. Хватило её ненадолго. В таком деле нужны выдержка и упрямство. Кто-кто, а Павлин отлично знал: стоять за себя приходится не по расписанию, не по четвергам или понедельникам, а каждую минуту. Наверное, новенькая сдалась потому, что её ответные насмешки били вхолостую. На девчонку показывали пальцем: «Ты не Катя Мыкина, чтобы так говорить! Мы тебя научим манерам, страхолюдина чёрная!» Новенькая, глаза которой всё чаще блестели, уверяла, что учится в седьмом «А» с сентября, что она «старенькая» Катя Мыкина. «Кто? Ты, дитя секонд-хэнда, замарашка в китайских тапках? — возражала ей Лариса Бруталова. — Я скорее поверю, что Земля плоская и стоит на китах и черепахе!»

Одноклассники крутили пальцами у висков и обзывали новенькую сумасшедшей, чокнутой, стукнутой, ненормальной, свихнутой, инопланетянкой, плаксой и Мыкиной-два. Классная ходила к директору и завучихе, но ничего не выяснила. Бюрократы постановили: пусть девочка учится, пятёрки всё-таки получает. Марьюшка потребовала от новенькой родителей в школу, но та, всхлипывая, ответила: «Они в Дании. Улетели опыт перенимать и методы изучать. Оттуда поедут в Норвегию. А потом полетят в Москву, к президенту». «А потом полетят со мной в космос, — пошутила Марьюшка. — С кем же ты живёшь?» — «С бабушкой». — «Пусть придёт бабушка». — «Она не пойдёт в школу, я уже просила её». — «Почему?» — «Не могу сказать».

Плакса была ещё и уморой! Марьюшка разводила руками: «Родителей нет, бабушка не придёт. Ты сама-то существуешь?» Мыкина-2 водопадами лила слёзы. «Мои родители прилетят!» — «Разумеется, прилетят». «На тарелочке!» — комментировал Мочалкин. «Мы подождём, — резюмировала классная. — Я буду звать тебя Катей Мыкиной, потому что в моём журнале числится такая Мыкина. И покончим на этом».

«Покончим с Мыкиной!» — тотчас соорудил лозунг племянничек. И новенькую принялись долбить все, кому не лень. Взамен прежней колючки Мыкиной в классе появилась плакса, и класс вдохновенно мстил ей вместо Катьки, которая многим стояла поперёк горла.

Шли дни. Новенькая притихла и вроде как смирилась с тем, что её считают сумасшедшей, повредившей мозги на математике. Такую версию выдвинул племянничек. Он и его дружки, любители подразнить и помучить, быстро вошли во вкус. «Так ты Катя Мыкина? — вопрошал Мочалкин. — Мы, конечно, тебе верим. Мы всем верим. А помнишь, как ты называла меня тупицей?» — «Да». — «Ну а ты — чёрная курица и страшила. Математичка свихнутая. И мы всегда будем так тебя называть. Поняла?» Новенькая опускала голову. Потом как бы выдавливала из себя: «Я нехорошо поступала». «Конечно, нехорошо, — вкрадчиво продолжал Мочалкин. — А дашь списать?» «Я поступала нехорошо, когда обзывала тебя. Прости меня, Рома. Но списать не дам. Вы умные ребята и сами решите задачи».

«Не дам» и успехи по математике были словно от Катьки-1. Но всё прочее! «Вы умные». Та Катька никогда бы так не сказала! Мочалкин и не рискнул бы дразнить ту. Над старой Мыкиной нельзя было посмеяться без последствий: отшила бы насмешника так, что он до гроба чувствовал бы себя идиотом. Новая же Мыкина была просто плаксой из детской песочницы.

Павлин тоже смеялся над ней. Над слабаками и слабачками надо смеяться: это их закаляет. Он и сам когда-то был слабаком, пока не закалился и не обрёл силу. Попробовал бы кто-нибудь над ним позубоскалить! Зубы бы на пол посыпались!

Постепенно к Мыкиной-2 привыкли: училась она хорошо, Мария Аркадьевна с удовольствием вызывала её к доске, да и классу новая Катька была удобнее старой. Та язвила и обижала; эта, поначалу тоже грубившая, обратилась в молчунью. Нюня-новенькая оказалась едва не полной противоположностью прежней заносчивой Мыкиной, девчонки №1 в седьмом «А». Или №1 напополам с Лариской-старостой; распределить девчонок на пьедестале Павлин затруднялся. Иногда он скучал по Катьке-1: без неё в классе сделалось как-то пасмурно, словно весну сменила осень.

За язвительность и боевитость прежнюю Катьку, первую, недолюбливали. Но у девчонок это происходит не так, как у мальчишек, высокомерие не считается у них зазорным. Да и было отчего Катьке задирать нос! Ехидная и умная Мыкина казалась Павлину сильной. Пусть на фоне Ларисы Бруталовой и других холеных девчонок она, с её чёрными прямыми волосами, по последней моде просто распущенными, так, что уши торчали, не казалась первейшей красавицей, но Павлина притягивала её сила. Энергия, ток электрический! Жить у Катьки получалось как бы шутя. И положение у неё в классе, и талант к математике, и папаша при тугриках. Одни берут жизнь штурмом, другие идут по ней как по подиуму. Катя была из последних.

Она не так красива, как Лариса? Зато ставила себя так, будто была красивее! Спиридонов делался средоточием внимания перед контрольной по математике? Зато Мыкина спустя двадцать минут урока сдавала свои листки, а Владька корпел над чужими вариантами! В итоге Марьюшка считала, что Спиридонов уступал в математике Мыкиной, хотя они были равны.

Одноклассники Мыкину не жаловали, но никто бы не решился с ней враждовать. Последнее, пожалуй, и делало её жизнь лёгкой.

И вдруг вместо задорной, ядовитой Катьки припёрлась в школу нелепая подмена! Размазня, не умеющая за себя постоять, напрашивающаяся на оскорбления. Чахлый цветок, поливающий себя собственными слёзами!

Как и исчезнувшая в никуда старенькая, новенькая не давала списать из своей тетради, считая, что дать списать значит оказать медвежью услугу, но никого не называла ни идиотом, ни имбецилом, ни даже дураком. Одевалась эта кислятина в тёмные брючки или юбки, в синие или чёрные пиджачки, во что-то уныло-простецкое. И это после соперничества первой Катьки с Лариской: обе щеголяли во французских и итальянских полосатых или клетчатых костюмчиках, в галстучках от кутюрье-мутюрье, в туфельках лакированных! Вдобавок Мыкина-2 носила громадные допотопные очки! Кто теперь носит очки, кроме бабуленций родом из дремучего советского века? Мыкину-2 обзывали не только Чернушкой, Страшилой и Фальшивкой, но Старухой и Академичкой. Если у той Катьки жизнь была лёгкой, то у этой она складывалась тяжёло. Обижают всегда того, кто позволяет себя обижать!

Блестя увеличившимися от линз глазами, несчастная девчонка, смирившаяся с незавидным статусом, лепетала наивно: люди, мол, должны помогать друг другу, а не враждовать. «Вот ты и помоги! — говорил ей Мочалкин. — Дай списать!» — «Я могу помочь: объяснить математику. А дать списать значит навредить». — «Мы хотим, чтобы ты нам навредила». Катька недоумённо молчала, а Мочалкин объявлял, что у неё шизофрения, расщепление личности, а потому ей надо жить в палате для психов и решать по сто задач в день, а не ходить в школу, куда ходят нормальные люди и где принято списывать и веселиться. Святоша Пузырёв говорил, что, раз Чернушка не любит ни ближнего своего, ни врага своего, то ни ближние, ни враги не станут любить и её. «Око за око, зуб за зуб, фингал за фингал», — цитировал он из религиозных книжек, а Корыткин обещал вызвать санитаров, которые упекут Академичку куда надо.

В отличие от Катьки-1, Катька-2 никому не казалась умной, пусть и успевала по алгебре с геометрией и не глупила по прочим предметам. То, что старенькой Катьке ставилось в заслугу, у новенькой обращалось в недостаток.

Каждый сам за себя! Даже доходяги Спиридонов и Пузырёв лучше приспособились к жизни, чем эта Мыкина!

Если та Катька была Павлину симпатична, то к этой он не чувствовал ничего, кроме презрения.

 

Последним уроком был классный час.

Переходя в кабинет математики, Павлин всё ещё думал о Катьке. Что же случилось с первой Мыкиной? Хотел бы Павлин её увидеть! Где она, как она?

На классный час Лариска обещала принести копии видеодиска с записью празднования 8-го Марта: мальчики седьмого «А» в кабинете математики поздравляют разодетых в пух и прах девочек. Запись и монтаж делал нанятый оператор. Каждый мальчик подарил что-нибудь той девочке, которую закрепила за ним Мария Аркадьевна. Павлин подарил доставшейся ему Кате Мыкиной роман «Айвенго» в суперобложке, купленный накануне. Потом класс поедал торты. Невкусные! Павлин подозревал, что Марьюшка половину собранных на торты денег прикарманила, а Мочалкин утверждал, что Лариске, которой поручили купить торты, подсунули в кулинарии «просрочку». Международный женский день праздновали до появления в классе другой Мыкиной, и Павлин рассчитывал увидеть в записи ту Катю, которую знал прежде.

Корыткин малевал на доске круглые физиономии, похожие на компьютерные смайлики. Рожица с ухмыляющимся ртом, в котором торчал единственный зуб, курила трубку. Правый глаз у неё был подбит.

— Корыткин, — с порога сказала Лариса, — немедленно вытри!

— А не вытру, что будет?

— Тогда я вытру.

— Вот и вытирай.

— Я, Корыткин, твоим лицом вытру.

— Грубиянка, — сказал Корыткин и намочил тряпку над раковиной.

— Ты и на мужа своего будешь кричать, Лариса? — спросил Мочалкин.

— Ему же на пользу!

— Непробиваемая! — выдохнул со своего места Бугаев.

Мария Аркадьевна вошла в кабинет по звонку.

— Лариса, принесла диск?

— Ой, — сказала староста. — Ой, Мария Аркадьевна!

Вот так всегда: когда Павлину чего-то сильно хочется, встревает незримый враг и вредит. Всего-то и было поручено Лариске сделать копии да пустить по классу! Даже тут оплошала! Все поручения заваливает. Как начала заваливать с сентября, так и продолжает. И всё равно ходит в старостах! Почему? Да потому, что ни в чём не отказывает Марии Аркадьевне и всегда с ней одного мнения! А ещё Лариска ничуть не боится мальчишек.

— Я не виновата, Мария Аркадьевна. У меня память дырявая. Я забыла сказать…

— Память, Бруталова, нужно тренировать, — перебил её Мочалкин. — Особенно старосте. Старосте много помнить приходится. Тренировать память можно компьютерным способом. Есть программное обеспечение, бесплатное, между прочим.

— Помолчи, Мочалкин, — сказала классная. — Лариса, ты оставила диски дома? Который уже классный час ты повторяешь, что забыла записать!

— Мочалкин не дал мне закончить, Мария Аркадьевна. Я не оставила диски дома. Копии я тоже не сделала. Но я не забыла. Вот. — Она подала Марьюшке квадратный пластмассовый футляр.

— Мой футляр, — признала Мария Аркадьевна. — Но диска-то нет!

— Конечно, нет, — сказала Лариса. — Про это я и забыла вам сказать.

— Хочешь сказать, я дала тебе пустой футляр?

— Вы не могли, Мария Аркадьевна, где-нибудь оставить диск?

— В марте я смотрела диск у сестры. — Классная задумалась. — Но я никогда ничего не забываю.

— Я не виновата, — повторила староста, краснея. — Честное слово.

— Что ж, — сказала классная, — тогда, видимо, виновата я.

— Уж лучше я, — торопливо сказала Лариса.

— Кина не будет! — сказал Корыткин. — Платили деньги, нанимали оператора, девчонки наряжались, торты ели, талией рисковали, а диск — хоп, и исчез! Лариса, ты в своём репертуаре. Скоро забудешь, в каком классе учишься. Представляю: приходишь ты на урок в какой-нибудь четвёртый «А»…

— Получишь, Корыткин!

— Только одно от тебя и слышишь! Пользуешься положением старосты?

— Лариса, ты не желаешь принимать критику, — заметил Пузырёв. — Даже святая церковь учитывает критику. В разумных пределах. А ты ставишь себя выше критики.

— В каких ещё разумных? — Лариса покраснела.

— Успокойся, Бруталова! — одёрнула её классная. — Мальчики просто досадуют. Мальчики тем и отличаются от девочек, что им всегда виноватого подавай.

— Известный политический подход, между прочим. — Мочалкин встал. — Мальчики ищут и находят виноватых и потому преуспевают в политике. А девочки в политике на вторых ролях. Потому что главного не понимают.

— Поясни, Мочалкин.

— У вас, Мария Аркадьевна, с Ларисой несовместимость. По-моему, вы обе положительные. Я по телевизору слышал, в женщинах на уровне наночастиц преобладает положительная энергия, а в мужчинах — отрицательная. Отечественные физики недавно открытие такое сделали. И вот вы, обе положительные, одноимённо заряженные, друг от друга отталкиваетесь.

— И какой же вывод сделал нанотехнолог Мочалкин?

— Вам, Мария Аркадьевна, нужен кто-то вроде меня. Немного мужской отрицательной энергии, и мы с вами притянемся.

— Скорее я на Марс переселюсь, чем ты станешь старостой. Очевидно, я оставила диск у сестры… Мочалкин, ты поступаешь некрасиво: любой промах Ларисы используешь как… — Классная замялась.

— Как повод для политической критики, — подсказал Мочалкин, — которую, как было справедливо замечено, кое-кто принимать не умеет. К тому же промахов у нашей замечательной старосты набралось многовато. Вы не находите, Мария Аркадьевна?

— Без тебя разберусь, Мочалкин.

— Подавляете учительским авторитетом, между прочим.

— Вы знаете моё мнение, — обратилась Мария Аркадьевна к классу. — Старостой должна быть девочка. Мальчики скорее будут слушаться девочек, чем других мальчиков. Кроме того, девочки миролюбивее.

— Это Лариска-то миролюбива? — Щёки Мочалкина заалели. — Да она кулаки в ход пускает! От неё вон даже Бугаеву как-то влетело, все знают!

— После её вмешательства Бугаев стал мирным человеком, или мне показалось?

И Марьюшка победно улыбнулась.

Пусть Лариска-миротворка всё проваливает, но лучше уж в старостах она, чем племянничек, сделал свой вывод Павлин. И всё же авторитарно назначать старосту, как это делает Марьюшка, нехорошо. Никакой демократии. А бывает она, демократия-то? Придумали её древнегреческие болтуны, а нынешние политики их изобретением пользуются. Власть народа! Это ж древний юмор! Над кем властвует народ? Командует в классе Марьюшка, в фирме властвует хозяин-директор: всё ясно. А там, где заводят пластинку про властвующий народ, всё переворачивается с ног на голову. Абсурд, как говорит Жанна Фёдоровна!

Может, Катьку в старосты? Одну миротворку сменит другая! Одна за добро с кулаками, вторая — как Кот Леопольд. От какой проку больше?

 

«Мочалкин, — подумала Лариса, — ведёт себя просто гадко. Будто он в классе второй староста. Будто у нас два старосты! Нет, две старосты. Два… О чём это я?»

— Лариса, спишь?

Голос Мочалкина взорвался гранатой где-то возле уха.

— Лариса, мы тебя ждём, — сказала Мария Аркадьевна. — Ты забыла про субботний поход в кинотеатр?

— Ой, извините! Нет, не забыла.

Лариса вышла к доске с айфоном, думая, что в айфоне памяти хватит на двоих: на аппарат и на человека. Айфон был модели IF. С интеллектуальным напоминателем. У Мочалкина тоже есть айфон, но всего лишь IH. Модели IF был ещё у Мыкиной — у первой Мыкиной!

— «Ограбление Центробанка», — прочитала она название фильма. — Слушайте аннотацию…

Она перебирала название за названием, читала аннотацию за аннотацией, пока не исчерпала подходящие фильмы. Седьмой «А» решил пойти на дневной сеанс. Над названиями некоторых картин Мария Аркадьевна смеялась: «Вампиры против драконов», «Лето оборотней» и «Вечная холодная жизнь». Ларисе эти названия тоже показались смешными и глупыми. За кровавые ужастики проголосовало ничтожное меньшинство: один Желтов. Вампирские саги, которым поклонялось уже второе (и поредевшее) поколение фанов, уступали фильмам об удачливых грабителях, пронырливых взяточниках и неуловимых хакерах. Мочалкин как-то сказал: люди любят смотреть фильмы про вампиров потому, что хотят пить кровь других людей и жить богато и вечно. Это было страшно и удивительно, Лариса записала эти слова в айфон, а Мария Аркадьевна спросила у племянника, сам ли он это вывел. Племянничек признался, что выудил ценную мысль в Интернете, на сайте одного сибирского писателя, живущего в глухой деревне и, не исключено, вампиров встречавшего. Ещё бы Мочалкин не признался: одноклассники быстро бы погуглили и разоблачили!

— Голосуем, — предложила Лариса. — Осталось три фильма. За какой голосов будет больше, на тот и пойдём.

— Я-то думал, — выступил Корыткин, — пойдём на тот, на какой захочу я.

— Глупо, Корыткин, — сказала Лариса.

Этот ещё с толку сбивает!

— Я называю фильм, вы поднимаете руки. И я поднимаю. И вы, Мария Аркадьевна. Демократия.

Большинство предпочло остросюжетный фильм «Ограбление Центробанка», который крутили в «Премьере». Вампиры и правда всем надоели. Непонятно, зачем эти кровавые фильмы вообще снимают! Наверное, наснимали на много лет вперёд, подумала Лариса. Хорошая мысль, надо бы в айфон записать.

Сделать это ей помешал Мочалкин.

— Лариса, — сказал он, — спорим, в «Киномаксе» зал удобнее, чем маленькие залы в «Премьере»? Там такие кресла!

— Мочалкин, в семисотом «Мерседесе» моего папы кресла ещё удобнее. Ничего, за два часа мозолей на заднице не натрёшь!

— Лариса! — возмутилась учительница.

— А что он всё время лезет, Мария Аркадьевна?

— Может, он в тебя влюблён, — сказал Корыткин.

— Фыр-р-р-р!

Очень нужна ей его влюблённость! У него папаша — менеджер. Высшего звена, но всё равно наёмник. Она не дура, чтобы ходить под ручку с Мочалкиным. Племянник классной — это не должность и не положение в обществе!

— Я не лезу, Бруталова, — упорствовал Мочалкин. — Ты не знаешь, где вкуснее мороженое, а я знаю. А ещё я знаю, какое мороженое любит Мария Аркадьевна.

— Мочалкин, не подлизывайся, — сказала тётя.

— В «Киномаксе», — проникновенно сказал ей племянничек, — подают фирменное мороженое. Таким мама угощала вас на день рождения. Дорогое мороженое. Вишнёвое.

Стараясь не отвлекаться на Мочалкина, Лариса запустила на айфоне программу-напоминалку. Вот привязался со своим мороженым! Вишнёвым! Так… Четырнадцать тридцать… Она активировала приложение-ремайндер: пусть напомнит о билетах.

 

Вполуха слушая пререкания Мочалкина и Лариски, Павлин прикинул, что билет в кино обойдётся не меньше чем в тысячу рублей даже на дневной сеанс. И придётся скидываться на билет Марьюшке. Для Ларисы, покупающей одноклассникам билеты на собственные карманные деньги и ждущей возвращения долгов по месяцу и по два, это пустяк, а для него брешь в карманном бюджете. Ничего, на ближайшем футболе он заработает побольше, излупит целую команду третьемикрорайонников. Вампиры, ограбления!.. Сняли бы режиссёры какой-нибудь простой фильм: про школу, про футбол, про добычу вещей и денег.

Когда классный час кончился, Павлин, ловя на себе восторженные взгляды пяти- и шестиклашек, завидующие — семиклассников из «Б» и изучающие — ребят постарше, обсуждавших вчерашний матч, неторопливо спустился с крыльца.

Филимонова среди завидующих «бэшников» не было. Павлину передали, что у того распухло ухо, болит голова (прямо как у девчонки!), и из-за этого он не пошёл в школу. Как же, из-за этого!.. Проходу ему не дадут!

В школьном дворе его поджидал Женька.

— Там, — третьеклашка махнул рукой, — Мочалкин к Катьке привязался. К чёрной. Из твоего класса.

— И что? — Павлин посмотрел сверху вниз на Женьку. — Все к ней привязываются. Сама виновата. Раньше вместо неё училась девчонка что надо, умела послать подальше, а теперь завелась ворона, которая слёзы льёт. Ты бы стал слёзы лить на футболе? Или наподдавал бы кому надо?

— Я не девчонка, Паш.

— Девчонкам тоже ставить себя надо.

«Пристают и к девчонкам, и к мальчишкам, — подумал он. — Интересно, как вела себя в школе Марьюшка? Приставали к ней?»

— Они у садика, — сказал Женька. — Не пускают её.

— Пойдём, посмеёмся, — сказал Павлин.

Женька не ответил.

 

Мочалкин и его дружки глумились над Мыкиной на том же самом месте, у забора, где вчера обзывали девчонку каракатицей. Трое загородили ей дорогу, а она и не пыталась мучителей обойти.

— Выбора нет, Мыкина, — сказал Мочалкин. — Или делаешь то, о чём мы по-хорошему просим, или прославишься!

— Выхода нет, — поддакнул Корыткин.

— Ты сама всё знаешь, — загадочно сказал Пузырёв.

Павлин сплюнул.

— Шантажисты, тоже мне! На её месте я бы вам всем морды расцарапал. Ходили бы потом полосатые, как зебры.

Пузырёв хмуро глянул на него. Остальные даже не удостоили взглядом.

— Фамилия Мыкина у тебя неспроста, — заявил Пузырёв.

— Суждено тебе горе мыкать! — подхватил Мочалкин.

— Твоя фамилия, — сказал ему Павлин, — тоже кое-что означает. Харю тебе надо почаще намыливать!

— Их трое, она одна, и она девчонка, — сказал Женька. — Это неправильно!

— Много ты знаешь! — ответил Павлин.

Может, к Катьке и нужно приставать? Побыстрее сделается сильной!

Не обращая внимания на Павлина, Марьюшкин племянничек гнул своё:

— Мы гарантируем, Мыкина: никто к тебе лезть больше не будет. Ты решаешь нам контрольные и даёшь списать домашку — мы тебя защищаем. Это деловой разговор. Условия выгодные, соглашайся. Ты ведь контрольные как семечки щёлкаешь.

— Вы, ребята, как бандиты: гарантируете защиту от вас самих, — заговорила наконец Мыкина. — Это называется «демагогия». Тебе, Мочалкин, после школы надо сразу в правительство или в депутаты идти.

— Почему бы и нет? Но ты в сторону не уводи. Не надоело быть Академичкой и Чернушкой? Пузырёв такие вещи за версту чует!

— Вы не пробовали жить в дружбе? Дружить, а не искать себе врагов?

Нет, та Катька такой дохлой чепухи никогда бы не нагородила! Дружба! Кот Леопольд перед мышами-вредителями!

— Ты, Пузырёв, не пробовал любить людей? — сказала Катька. — Что в евангелиях написано? Скажи мне, я библию не читала.

На худом лице Пузырёва отразилось мрачное удовольствие.

— Не мир принёс я, но меч! — воскликнул он. — Не мир, но разделение!

Святоша воздел к небу длинные тощие руки и потряс ими. Солнце укрылось под серой тучей, дунул холодный ветерок. Павлин поёжился.

Ни Мочалкина, ни Корыткина, ни Пузырёва на матчи не затащишь, а к девчонке втроём пристают! Чёрт, это и Женька понимает! В груди у Павлина шевельнулось смешанное чувство: злость напополам с жалостью. Кажется, недавно он испытывал нечто подобное. «Терпеть не могу, когда все против одного! Надо один на один и на равных! Но какая выгода вступаться за эту нюню?»

— Паш, у этой Катьки папка богатый, — шепнул Женька.

— Путаешь ты. У другой Мыкиной богатый. Насчёт этой сомневаюсь. Посмотри на неё. Одета на тысячу рублей. Ну, допустим, есть у папаши Мыкиной немного лишних тугриков. И что из того?

— Возьми её под свою защиту.

— Думаешь, её папаша запросто раскошелится? Я знать не знаю, кто он такой. Он, может, пьяница горький.

— Я слышал, ему деньги девать некуда.

— Это ты про папашу другой Мыкиной. Та с апреля у нас не учится.

— Много у вас Мыкиных развелось.

— И вообще, сначала надо поговорить с папашей, а потом уж дочку защищать. Ты мелкий, не понимаешь в делах.

— А ты покажи, что можешь защитить, а потом и говори! — сказал громче Женька. — Мой брат глухонемой, и некоторые думают, что он дурачок, а ведь он столько книг прочитал! С шести лет в библиотеку ходит. Он говорит: сначала дело, потом слово!

Подошли четверо или пятеро «бэшников» и стали смотреть.

— Не кричи.

«Неплохо вывернулся, салага!» — подумал он, слушая, что там талдычит Катьке Пузырёв. Тот молол жуткое: мол, Катька поклоняется сатане, и его долг — предупредить об этом общество.

— Говорить не с кем, Женька, — тихо сказал Павлин. — Её родители в Москве. Или в Норвегии. Она, кажется, с бабушкой живёт.

— В Норвегии? В Москве? Ну точно, полно у них денег! Подумаешь, одета на тыщу! Может, это новая мода, а мы и не знаем! Вот вернутся из Москвы, и поговоришь.

Вид у Женьки был насупленный, грозный. Вот-вот сам бросится защищать Мыкину!

А если отец Мыкиной и впрямь захочет нанять кого-нибудь? Конечно, Павлин не профессиональный телохранитель с двумя пистолетами и поясом по карате. Так ведь и Катька — не звезда столичного шоу-бизнеса. И миллионов Павлину не надо. Ему бы постоянную работу, тыщонок на двадцать в месяц. С чего-то надо начинать. И года через два он будет иметь репутацию не только футболиста. С опытом удастся пристроиться и к чьей-нибудь богатенькой дочке. Или к сынку. Плохо то, что про Мыкину он ничего не знает.

Как только Павлин подумал об этом, Чернушка повернула к нему голову. Пузырёв втолковывал ей про дьявола, «бэшники» хихикали, а она открыла рот и беззвучно пошевелила губами. Будто произнесла что-то.

— Она и сейчас молится сатане! — взвизгнул Пузырёв.

Один из «бэшников» перекрестился. Пузырь принялся истово крестить воздух и забормотал о святом духе.

— Никакому сатане она не молится, — прошептал Женька. — Она молится тебе, Паша.

— Как так?

— Я же умею читать по губам. Она сказала: «Помоги мне. Я та самая. И мои папа и мама — те самые». Только я не понял, что значит «та самая».

— Она давно это твердит. Новенькая, а говорит, что не новенькая, а та же Катька, что училась с нами раньше. Некоторые думают, она сошла с ума. А почему она губами, а не вслух?

— Откуда я знаю, Паш? Ты ведь с ней учишься. Не хочет, наверное, чтобы эти слышали! Говорю, богатые у неё родители. На выгоду твою она намекает. Слушай, Паш, а вдруг ей операцию пластическую сделали — и неудачно? И папка её прилетит из Норвегии, доктору накостыляет, и ей по гарантии лицо бесплатно вернут?

— Катьке? Операцию? Не нужна ей была операция!

— Богатым часто не нравятся их носы и губы. И они переделывают. По телику постоянно показывают. Ты будешь тянуть и дотянешь: кто-нибудь вместо тебя наймётся её охранять! У нас в классе одному наняли телохранителей. Трое шестиклассников его охраняют! Футболисты! И никто его не трогает, а папка этого пацана каждому по «Икс-боксу» купил. Ты тоже футболист. И знаменитый.

— Да тише ты! — огрызнулся Павлин.

И почему сопливые детишки вроде Женьки всё видят и понимают?

Отстранив третьеклашку, Павлин шагнул к троице.

— Ходили бы на футбол и там выступали! Зазаборники!

Святоша уставился на Павлина, а за ним и Мочало с Корытом повернулись. И «бэшники» таращились, боя ждали. А уж Катька — та во все глаза смотрела.

— Футбольный чемпион полюбил слабаков? — вкрадчиво спросил Мочалкин. — Точнее говоря, слабачек?

Кто-то из «бэшников» сказал вполголоса:

— Сейчас Дворянчик научит кое-кого футбольной правде!

Павлин представил себя рыцарем, на коне, с копьём, с ведром на голове, несущимся на хвастливого сэра Фэйсклота.

— Ты не знаешь, зачем мы здесь, — сказал Пузырёв. — Побойся бога!

Павлин опешил. Пузырь заговаривается? Или ему известен какой-то секрет? Если Мочалкин стратег троицы, то Святой Пузырь — её идеолог.

— Она появилась в школе не случайно, — заявил идеолог. — Ты ничего не знаешь, Луганцев. Но и тебе от неё досталось. Ты не веруешь в бога, но спасение наше в руках господа. И нет кары страшнее, чем кара отца нашего! Засохшие ветви собирают и бросают в огонь!

Не случайно? Пока возбуждённый святоша вещал про отца и огонь, Павлин кое-что вспомнил. В вывешенных перед началом учебного года списках классов Кати Мыкиной не было. Набралось двадцать девять учеников: фамилии по алфавиту, каждая пронумерована. Однако в классе появилась ученица номер тридцать. Мама тогда сказала Павлину: «Её отец, Роберт Михайлович, построил в Озёрных коттеджах чуть не замок. Чтобы записать дочь в ближайшую приличную городскую школу, он купил в кабинет труда несколько станков».

Но какая же это тайна? Катькин отец, наверное, и школу для дочки мог купить! Или построить, как коттедж. И училок нанять. Получше Марьюшки с Жаннушкой.

— Ты сам не свой, Луганцев, — продолжал Пузырёв. — Мыкина ведьма, и ты находишься под её чарами. Футбольный боец — и вдруг полюбил слабаков! Не ты ли говорил всегда: «Каждый сам за себя»? Ты околдован чёрной ведьмой!

Можно подумать, сам святоша ищет не выгоду!

— Заткнись. Она под моей защитой, — объявил Павлин. — Кто тронет её, тот будет иметь дело со мной. Я долго думать не стану.

— Это точно, — сказал Мочалкин.

— Мыкина заключила договор с дьяволом. И договор этот кончился. Была красивая — стала уродина! В средние века таких, как она, сжигали на кострах! — выкрикнул Пузырёв.

Павлина взяла досада. Это всё, что хотел сообщить Пузырь?

— Хватит чепуху собирать!

— Луганцев, можешь доказать, что она не ведьма? По-настоящему доказать, не кулаками. Я читал труды одного великого праведника. Он доказал, что святая инквизиция помогала науке, требуя от неё строгой аргументации. Вот и ты давай настоящие доказательства.

— От Коперника и Галилея им подавай строгие доказательства, а есть бог или нет — доказывать не обязательно? Почему бы твоей инквизиции не начать с себя? Ты называешь Мыкину ведьмой — ты и доказывай!

— Не груби, Луганцев. Грубость, как и кулаки, не аргумент. Речь не об инквизиции, а о тебе и Мыкиной. Костры инквизиции в далёком прошлом, а девчонка — в настоящем.

— В средние века из тебя получился бы пламенный борец с ересями. Какой-нибудь братец Торквемада. Ты выжег бы половину Европы.

— Еретикам и колдуньям не удалось бы отвертеться! — Пузырь осклабился самодовольно.

— Знаешь, зачем обвиняли и жгли? Чтобы имущество отобрать! Оно ведь инквизиторам отходило.

Пузырёв возвёл очи к небу.

— Тебе ли судить? Не ты ли отбираешь имущество на футболе, Луганцев? Дьявол вездесущ!

— Думаешь, я не найду что ответить? Зачем ты привязался к Мыкиной? Имущество, говоришь, отбираю? Я делаю это в честной драке, для которой у дохляков и трусов вроде тебя кишка тонка! Вы такие же математические тупицы, как я. И пришли вы сюда не спасать от дьявола школу, а потому, что отличник Спиридонов лежит в больнице! Контрольная вам нужна, а не победа над дьяволом! Помнишь, Пузырь, я хотел тебе въехать в ухо, а ты залопотал о смирении? Вот она-то, Пузырь, — Павлин кивнул на Катьку, — смирилась перед вами, а ты на неё нападаешь. Где логика? То у тебя враги, которых надо любить, но ты их ненавидишь, то у тебя смирение, но вместо него ты в атаку прёшь. На девчонку!.. Мыкиной не смиряться надо, а наточить ногти и рожи вам разодрать. Катька, сделаешь разок-другой, как я сказал, и эти инквизиторы от тебя махом отклеятся!

Не успела отзвучать эта гневная реплика, как на дорожку вывернули Марьюшка и Лариска Бруталова. Мочалкин принял стойку «смирно», Пузырёв прекратил таращиться в небо, а Корыткин сорвал и понюхал одуванчик.

В правой руке Марьюшка несла портфель, а в левой тащила пакетище с цветами. Лариска несла по пакету с розами в каждой руке. Узрев скопление школьников, классная и староста остановились. Мочалкин поспешил к тёте.

— Мария Аркадьевна, Луганцев не в себе.

— Что значит: не в себе?

— Требует от Мыкиной, чтобы та решила ему контрольную по алгебре. Через неделю контрольная, вы сами объявили.

— Мыкина тоже не в себе, — выступил Пузырь. — Она соглашается. Она, Мария Аркадьевна, дурно на него влияет.

— А вы, значит, выступаете против дурного влияния, — сказала классная.

— Церковь всегда выступала против дурного влияния, — не моргнув глазом, ответил святой Пузырь.

— Ты уже причислил себя к церкви?

— Я рассчитываю заслужить эту высокую честь, Мария Аркадьевна.

Учительница повернулась к Кате.

— Как ты могла, Мыкина? Я считала, ты на такое не способна.

— Она не могла, Мария Аркадьевна! — воскликнул Павлин. Он хотел сказать и про то, что святоша всё с ног на голову поставил, что это он и племянничек приставали к Мыкиной, да прикусил язык: это означало бы не разобраться, а застучать.

— Хочешь сказать, Пузырёв и Мочалкин меня обманывают?

— И это им нужно решить контрольную? — выпалила Лариска-староста.

Классная покривила губы.

— Моему племяннику? Лариса, ты ошибаешься.

— Конечно, тётя, она ошибается! Она всегда ошибается!

— Сколько раз говорить: не называй меня в школе тётей! Сдаётся мне, Павлин Луганцев, ты выгораживаешь Мыкину не просто так. У Мочалкина по алгебре средний балл четыре, а у тебя — три. Так кому требуется решить контрольную?

— Делаем правильный вывод! — поддакнула староста.

— Честно говоря, не ожидала от тебя, Луганцев, — сказала Мария Аркадьевна.

— А я не ожидала от тебя, Катя, — сказала староста. — Я считала тебя принципиальной. Ты сильно упала в моих глазах.

— Паша от меня ничего не требовал, — ровным голосом сказала Мыкина. — Ничего. И я ничего никому не обещала.

— Ещё и защищаешь Луганцева! — процедила староста. — Фи! Всем известно, какой он хулиган. Я твоё поведение осуждаю! Я поняла, почему в классе над тобой смеются, Катя. Без причины ведь никто ни над кем не смеётся. Тебя осуждают, значит, тебе нужно задуматься. Правильно я говорю, Мария Аркадьевна?

За учительницу ответил Пузырёв:

— Твой вывод справедлив, Лариса. И неизвестно ещё, кто дурнее: Мыкина или Луганцев. Известно одно: оба кончат плохо.

Марьюшка поморщилась.

— Пузырёв! Как не стыдно!

— Я понимаю вас, Мария Аркадьевна, — ответил тот. — Вы сказали это с педагогической целью. Но вы не можете поддерживать ведьм и хулиганов.

— Кого?

— Ведьм. Гипнотически воздействующих на хулиганов, Мария Аркадьевна.

— Не знала бы я тебя, Пузырёв, так отправила бы в психиатрическую клинику. Никакого воздействия на моих уроках не будет. На контрольной глаз не спущу с Мыкиной! Ещё неделя впереди. Идите по домам и готовьтесь.

— Вы не в курсе, Мария Аркадьевна, — произнёс замогильным голосом Мочалкин. — Не хотел вам говорить: капать, знаете ли, не принято… Но положение таково, что придётся это сделать. Как будущий староста, я должен…

— Что ты плетёшь, Мочалкин? — Марьюшка опустила наконец пакет с цветами. Следом за нею оба пакета поставила на землю Лариска.

Выдержав паузу, как актёр, Мочалкин сказал:

— Это всё придумала Лариса Бруталова.

— Что — всё? — спросила классная.

— Всё. Правда, придумать придумала, а организовать способностей не хватило.

— Ничего я не организовывала, — с раздражением сказала староста.

— Вот именно: ничего. Ты, как всегда, сплоховала. Не учла характеров. Мыкина никому не станет решать контрольные, Лариса. И списать не даст. На то она и Мыкина. Она даже тебе подчиняться не станет, хоть ты и староста. А всё почему? Потому, что ты плохая староста!

— Ничего не понимаю, Мочалкин! — сказала Марьюшка. — Или ты объясняешь, или я ухожу.

«А то цветы завянут», — подумал Павлин.

— Наша Лариса, Мария Аркадьевна, — сказал невозмутимо Мочалкин, — решила к концу года повысить в классе успеваемость. И начать с математики.

Лариса вскинула брови.

— По её плану, троечники будут списывать у Мыкиной, — продолжал Мочалкин. — И успеваемость поднимется!

— А в лоб, Мочалкин? — воскликнула Лариса.

— Тебе бы только в лоб!

— Я запуталась в ваших взаимных обвинениях, девочки и мальчики, — сказала классная. — Если это твоя идея, Лариса, так и скажи. Не отпирайся.

— Нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, — выдал Пузырёв. — Евангелие от Марка.

— Почему вы мне не верите, Мария Аркадьевна? — спросила Лариса. — Что я такого сделала?

— Вот именно: ничего толком не можешь сделать, Лариса, — сказал Мочалкин. — Я с самого начала года считал, что ты никудышная староста.

— И многие так считают, Мочалкин? Кроме тебя? — спросила Марьюшка.

— Мы считаем, — отозвался Корыткин. — То есть я.

— Лариса мне ничего не говорила, — отчётливо произнесла Мыкина. — Ни-че-го. Я не верю, что она такое придумала.

— Мне тоже не говорила, — сказал Павлин.

— Видите, Мария Аркадьевна! — Лариса просияла.

— Отпираться только и остаётся, — сказал Мочалкин.

— Хватит психологических игр! — оборвала его Марьюшка. — А тебе, Лариса, не мешало бы подумать о своём авторитете. Если хочешь на будущий год снова быть старостой. Мыкина, как решишь контрольную, листы сразу мне на стол.

— Обязательно, Мария Аркадьевна.

Подняв пакеты с цветами, классная и староста удалились.

Павлин сказал:

— Что, влипли, математики?

Мочалкин и его дружки промолчали. Один из «бэшников» спросил у Павлина:

— Так ты начистишь им хари?

— Посмотрю на их поведение. Ты будешь напрашиваться — тебе начищу. Тебя я тоже на матчах не замечал.

«Бэшники» засмеялись над своим, и Павлин понял, что попал в цель.

— Думал, драчка будет, а у вас кружок философов. — Сунув руки в карманы, униженный «бэшник» поплёлся прочь.

За ним потянулись остальные.

— Эй, Равиль, Данила! — крикнул им вдогонку Мочалкин. — У вас контрольная по алгебре когда?

Троица бросилась догонять «бэшников». Павлина дёрнул за рукав Женька. Он указал глазами на Мыкину. Та смотрела, как порхает над одуванчиками бабочка-крапивница.

— Мочало тебя боится, — шепнул третьеклашка. — И все они тебя боятся! Я стану как ты, Паша. Может, тоже кого-нибудь спасу!

— Спасу? — тоже шёпотом, чтобы не слышала Катька, спросил Павлин.

— Будут трое приставать к девчонке, а я им задам. На её защиту встану!

— Иди-ка домой, заступник сирых и бедных. — Он наклонился к Женьке. — Кстати, не ты бы, так я бы за неё не заступился. Чувствуй себя героем.

— Тебе точно помощь не нужна?

— В дележе богатств Катькиного папки?

Женька причмокнул по-детски. Вытянулся на цыпочках, зашептал возле уха:

— Ты проводишь её домой?

— Без сопливых догадаюсь.

— Ну, до завтра, Паша.

— Пока.

 

Катька стояла к нему спиною. Ждала, наверное, когда он и Женька закончат разговор. Потом, от громкого Женькиного «пока», встрепенулась.

— Ну вот, никого, — сказал Павлин, не зная, что и как говорить. Растерялся перед девчонкой! Как её называть? Мыкиной? Это грубо — по фамилии. Он же не Мочалкин и не Марьюшка. Назвать Катей было отчего-то неловко. Будто обязывало к чему-то. И почему с девчонками всё так сложно? Сказал Пузырёву: «Эй, Пузырь!», и всё ясно. А тут мучайся!

— Это точно, — отозвалась Мыкина, — никого.

Надо сказать: давай, до дома провожу. Годится!

Только он открыл рот, как у края забора показалась Марьюшка. Без цветов. Ходили слухи, что учительница, поставив дома в вазы букет-другой, остальные цветы сдавала в киоск. За полцены.

— Ходит туда-сюда! Опять с нотациями привяжется, — сказал Павлин. — И почему учителям обязательно надо остановиться и что-то сказать? Почему они не могут пройти мимо?

— Вы ещё здесь? — Марьюшка остановилась. — На родительском собрании, Павлин, я поставлю твою маму в известность.

— Ставьте, ставьте. Смотрите, не уроните.

— Не дерзи, Луганцев!

Катя сказала:

— Мария Аркадьевна, Луганцев не просил меня решать контрольную.

— По мнению Мочалкина, — сказала классная, — ты, Мыкина, слишком гордая, чтобы решать за кого-то задачи. Про Ларису он, конечно, присочинил. Я думаю, вы, детки, просто не сошлись в цене, а мой племянник застукал вас на торге. У тебя, Мыкина, денег нет, зато мой предмет ты знаешь на «отлично». Луганцев тоже не из богачей, но, видимо, карманных денег на «медвежью услугу» накопил.

— Фантазируете почище своего племянника, Мария Аркадьевна, — сказал Павлин.

— В седьмом классе учитесь, а вести себя совершенно не умеете, — сказала Марьюшка. — Что дальше-то будет?

— Дальше станем взрослыми, — сказал Павлин.

— Недурно! — оценила ответ Катька.

— Я поговорю с твоими родителями, Мыкина, когда они вернутся, — сказала Марьюшка.

— Я уверена, Мария Аркадьевна, вы добрый человек, — сказала девочка. — Но не хотите этого обнаружить.

— Что-что?

Классная сделала оскорблённое лицо и отправилась вдоль забора, осторожно переставляя каблучки по неровному асфальту.

— В гипермаркет, — сказала Катя, перекатывая носком туфельки камешек. — Всегда в это время ходит.

— Я тебя провожу, — сказал Павлин.

— Идём. — Катя зашагала в сторону, противоположную той, куда отправилась Марьюшка. Павлин догнал одноклассницу. — Ты же мужчина. Ты, конечно, считаешь, что мужчина — это тот, кто лупит кулаками. А я скажу: нет! Мужчина в первую очередь — обходительный кавалер! В галантный век это понимали лучше, чем сейчас. Или во времена рыцарства.

— Скажешь тоже!.. — протянул Павлин. — В галантный век не лупили кулаками, а кололи шпагами. Или дырявили из пистолетов на дуэлях. А рыцари протыкали друг дружку копьями и рубили мечами. Кровь и мясо, никакой романтики.

— Ужас! Люди предпочитают быть глупыми, злыми и кровожадными. Неужели не легче жить в мире и дружбе?

— Легче, Катя, легче.

Вот и разговор завязался. Нужно лишь поддержать тему, интересную девчонке.

Они повернули на Олимпийскую, улицу со спортивным названием, сохранившимся с советской эпохи, с 1980-го олимпийского года. Вела Катька: Павлин не знал, где она живёт. Мыкина-1 жила в Озёрных коттеджах, отсюда далеко. А эта где-то у бабушки обитает.

— Наподдаёшь Мочалкину, и жить становится легче, — сказал он. — А Мочалкин делается добрее.

— Злее! — Катя поправила на ходу ранец. — И тот, кто поддаёт, тоже делается злее.

Вместо Катьки Павлин стал смотреть перед собою. На дорогу, на тополя, на траву, на редких прохожих.

— Тебя дразнят. Почему? Потому, что ты молчишь. Ты молчишь, а надо — в ухо. Надо уметь поставить кое-кого на место. Меня же вот не дразнят.

— Тебя? Дразнят! Исподтишка.

Что верно, то верно.

— Всё равно… Разговорчиками о любви и дружбе их не проймёшь. Только раззадоришь. Надо быть… надо делать…

— Делать то, что я делала раньше? — Катька будто прочитала его мысли. — Делать, что делаешь ты?

— Да! — односложно ответил он, испугавшись слова «раньше» и темы, которая за ней может последовать. Вдруг Катька всё же сумасшедшая?

— Но они не любят тебя, Паша. — Девочка переступила бутылочные осколки.

— Никто никого не любит! — Павлин остановился, и она остановилась. Катя заглянула ему в глаза, и он не отвёл глаз. — А что, тебя они любят?

— Мне туда, — сказала Катька. — Почти пришли.

Катька №1 направилась бы отсюда на Широтную, улицу, кольцом опоясывающую три микрорайона. На остановку маршрутки, ходящей до Озёрных.

— Я у бабушки живу, Паша.

«У засекреченной бабушки, не желающей идти в школу», — чуть не сказал Павлин.

Бабушка обитала в панельной пятиэтажке, построенной с полвека назад. Серая штукатурка на стенах облупилась, крошечные кухонные окна смотрели подслеповато, маленькие балкончики, казалось, вот-вот отвалятся. Тополя подымались выше пятого этажа. Сейчас уж в городе тополя не высаживают, наоборот, спиливают. С таких вот пятиэтажек и юных тополей в одну веточку когда-то начинался этот район.

Во дворе их напугал автомобильный сигнал. Он раздался сзади — громкий, длинный, визгливый. Павлин с Катей отскочили к цветочной клумбе. Павлин погрозил шофёру кулаком. Остановив чёрный «Лексус» у мусорных баков, водитель опустил стекло, выставил наружу квадратную физиономию и посоветовал Павлину пореже руками махать, не то его в инвалиды запишут.

— Паша! — Катя потянула Павлина за рукав, прямо как Женька. — Ну, и чего ты добился? Он только разозлился. И ты разозлился!

— Мне один такой тип недавно чуть по ноге не проехал. На красный свет гнал!

Катька открыла ключом стальную подъездную дверь, впихнула Павлина в тамбур, громыхнула дверью. Обняла его тонкими руками за плечи.

— Мои родители бабушку не любят, и я раньше не любила, а зря! Бабушка правильно говорит о сознательности. Чем выше у человека сознательность, тем он добрее! Тем больше он думает о других и меньше о себе. Когда все больше думают о других, чем о себе, и когда это начинает им нравиться, устанавливается коммунизм. Не знаю, может, это особенный, бабушкин коммунизм.

Разговором Катя своего добилась: Павлину уже не хотелось выходить наружу, ссориться с автомобильным хамом. Бывали похожие случаи, когда виноватые автолюбители-взрослые привлекали к ответственности школьников. За хулиганство! Павлин хорошо знал, как действуют типы, вылезающие из «Лексусов» или «Вольво». Тащат подростка в «Гопо-трупо» или на учёт в ПэДээН ставят, в зависимости от возраста. И что только этому дяде надо у старой пятиэтажки? Приехал навестить школьного товарища, покуражиться? Мама с грустью рассказывала Павлину о вечерах встреч выпускников, где её бывшие одноклассники устраивали публичную демонстрацию своих капиталистических достижений. Наверное, мама тоже иногда подумывала о коммунизме.

Поднимаясь с Катей по лестнице, Павлин, сердясь на себя (потерял над собой контроль, а потом подчинился девчонке), сказал:

— Коммунизм никогда нигде не устанавливался.

«Вот и разбиралась бы сама, раз такая умная, с Мочалом и Пузырём, — подумал он. — Делала бы из них коммунистов сознательных! А то ведь: помоги! Вдобавок ещё нотации читает. Лучше бы просто спасибо сказала».

— Спасибо тебе, Паша.

Он остановился. По коже прокатилась волна мурашек.

— Пойду я. — Он снял руку с перил. — Ты этих наших… не бойся.

— Я и не боюсь. Паша, я в самом деле… страшила? — спросила она, когда он уже спускался. — Ведьма? Каракатица?

Он обернулся. Мыкина стояла у окна. Против света она казалась ещё чернее. Очки в чёрной оправе такие огромные! Должно быть, коммунистическая бабушка дала ей свои поносить.

— Ты хочешь, чтобы я соврал?

— Я бы поняла, если бы соврал. Но мне враньё не нужно.

— Тогда не обижайся, — предупредил Павлин. — На твоём месте любая бы обиделась. Ты не ведьма. Пузырь просто свихнулся на отцах-инквизиторах. Но ты чернушка. Необыкновенная какая-то чернушка!

Катька не обиделась. Даже улыбнулась!

— Я поняла.

— Зачем спрашивала?

— Маленький секрет. Когда-нибудь узнаешь!

 

До кинотеатра она доехала на такси. Когда водитель остановил «Волгу Москву», Лариса расплатилась наличными, сказала: «Сдачи не надо», насладилась подобострастием таксиста, выслушала: «Благодарю вас», поправила на плече сумочку, выставила ножки наружу — и представила, как ей подают руку. Руку не подали, и Лариса, пригнув голову, осторожно ступила на каблучки и выпрямилась. За спиною зашелестели шины отъезжающей «Волги».

Перед кассой она достала айфон. Четырнадцать тридцать. На Спиридонова билет не нужен, потому что Спиридонов в больнице. В классе тридцать учеников. Минус один в больнице. Плюс Мария Аркадьевна. Итого снова тридцать. Про мороженое она тоже помнит. Она угостит всех мороженым. Мочалкин обзавидуется!

У кассы Лариса вытащила из сумочки кошелёк, достала новенькие, приятно пахнущие десятитысячные.

— Тридцать билетов на завтра, на четырнадцать тридцать! — потребовала она у окошка.

Нарочно сказала: «четырнадцать тридцать», а не «полтретьего». Вдруг кассирша не так поймёт, вдруг спутает «четырнадцать тридцать» с «полчетвёртого»? Лариса облизнула губы, ощутив лёгкий привкус польской помады. С этим Мочалкиным, который везде суётся с советами, она стала слишком беспокойной!

 

Ночью Павлину не давала покоя одна мысль. Досадная заноза тоненько саднила где-то в глубине души.

Сегодня он попёр против самого себя. Сделал то, чего никогда не делал. Вступился за слабака. Вернее, за слабачку.

Слабачку? Кто сильнее: мочалкинская троица — или одна Катька? Мыкина наотрез отказывается решать троице контрольные. Над нею издеваются — она стоит на своём. Не они ли, пристающие к ней, изобретающие ложь за ложью, выглядят слабаками? Попрошайками и ничтожествами? Чернушка, не сдающая позиций! Как тебя такая девчонка, Дворянчик?

— Выживает сильнейший… Точнее, наиболее приспособленный, — пробормотал он, думая о троих мальчишках, которые ничего не могут поделать с одной девчонкой. — Какие же вы «наиболее»!

И сильные в голове Павлина заняли места слабых. В его мозгу будто реформу провели!

Павлин уснул. И приснилось ему…

 

 

 

Глава шестая. Необыкновенное заклятие

 

На сторожевой башне часовые с луками всматриваются в даль дальнюю. С запада медленно наплывают тяжёлые сизые облака. Хмурая тень от них накатывается на башню.

На траву рядом с сэром Пикок, переваривающим под грушевым деревом обильный завтрак, опустился оруженосец Юджин.

— Завтра отправляемся в Лондон, — сказал Пикок.

— Сэр? А как же Дик, который должен выковать ошейники?

— Я передумал, Юджин. Надо продать пленников в Лондоне. Девушку тоже свезём на рынок. Хватит с меня ванагорских выдумок о сказочных богатствах и заклятиях! Верно говорит Фэйсклот: там, в Ванагории, всё словно в волшебном тумане.

— Сэр Фэйсклот также уверяет, будто в Ванагории обитают мантикоры и летают трёхглавые драконы.

Пикок пожал плечами. Кто знает? Далеко в Ванагорию никто из навадских рыцарей не углублялся, а врать за столом о подвигах любят многие.

— На площади у костра, когда леди Лорейн приказала сжечь деву, — сказал он, — я был не в себе. Должно быть, на меня подействовало колдовство, о котором кричал отец Блэддер.

— О нет, сэр… Ты разоблачил отца Блэддера! Он солгал о сэре Энтони!

— Сочинять он мастер. Не стань он капелланом, он был бы одним из лучших менестрелей в Навадии.

— С решением насчёт леди, доблестный сэр Пикок, я бы не спешил. Прежде чем мы соберёмся вечером на семейный совет…

— Ты сказал: леди?

— Выслушай меня, высокородный сэр! По дороге леди Кэтрин рассказала мне любопытную историю. Было довольно поздно, когда мы подъезжали к поместью, и я не осмелился беспокоить моего рыцаря.

— По-твоему, она не лжёт?

— О сэр Пикок, не находишь ли ты, что обещание молодой леди вознаградить спасителя кое-чего стоит? Стоит много больше того, во что можно оценить груду пробитых доспехов и пару коней, которые, несомненно, укрепили мощь нашей королевы!

— Не знаю, где она этому научилась, но говорит она и вправду как леди.

— Высокородный рыцарь, позволь мне перейти к рассказу леди Кэтрин.

— Где-то я слышал это имя, — сказал Пикок.

— У графа Роберта Пустынного в канун пасхи пропала дочь, сэр.

— Он снарядил рыцарей на поиски и отправил их во все концы света.

— Ни один не отыскал её! А ведь старый граф предложил щедрую награду тому, кто обрадует его измученное горем сердце.

— И его дочь тоже звали Кэтрин.

— Именно, сэр! Только я не стал бы употреблять прошедшее время, а заодно обошёлся бы и без «тоже». Та, которую ты спас от сожжения, сэр, и есть леди Кэтрин, дочь сэра Роберта Пустынного!

Пикок не знал, смеяться ему или плакать. Или закатить Юджину добрый щелбан. Двойной. Так, чтоб в голове у того звенело до вечерни.

— Юджин, она тебя околдовала. Я начинаю верить отцу Блэддеру. Скоро она внушит тебе, что ты какое-нибудь восточное животное с хоботом, как его…

— Слон, сэр.

— Подумай-ка: если она дочь сэра Роберта, то почему никто не подаст ей руки и не отвезёт её в Пустынный замок? Почему никто из рыцарей и дам не узнал её? Леди Мэри не раз гостила у сэра Роберта и знает графскую дочь в лицо. Признайся, Юджин: наша пленница одурманила тебя каким-нибудь зельем? Околдовала взглядом? Не видишь ли ты вместо меня чёрную змею? Или тебе кажется, что у меня голова человека, а туловище льва, как у мантикоры?

— Нет, высокородный рыцарь, ты выглядишь в моих глазах так, как и прежде. Если девушка заклята, то это не значит, что она колдунья. Чем запутаннее тайна, тем она интереснее.

— Развязыванию путаных узлов, — сказал Пикок, — я предпочитаю разрубание.

— Тому есть известный исторический пример. Могу ли я начать рассказ, сэр?

— Мели, мельница!

 

— Заклятие леди Кэтрин, дочери графа Пустынного, весьма необычного свойства. Именно потому в него столь трудно поверить. Я начну с того же, с чего начала рассказ леди: с появления в замке сэра Роберта красноволосой целительницы.

Тучи, медленно плывшие по небу, приобрели лиловый оттенок. Пикок загадал: прольётся дождь — отец Блэддер прав; тучи обойдут поместье — следует попытать счастья со спасённой девой.

— До пасхи, — заговорил Юджин, — леди Кэтрин слегла в постель с сильной простудой. Ни мёд, ни травы, ни долгие молитвы, возносимые капелланом замка, не помогали. Девушка чахнула на глазах. Супруга сэра Роберта, леди Маргерит, послала в соседнюю деревню за поселившейся там целительницей. Та незамедлительно прибыла в замок. Уже на другой день жар у леди Кэтрин спал, а на губах воскресла улыбка. Вскоре молодая леди поправилась настолько, что могла гулять в саду. Красноволосая женщина была щедро одарена графом Робертом, как известно, человеком весьма богатым, и отпущена в деревню.

На другое утро сэр Роберт и леди Маргерит встретили в саду незнакомку. На самом деле прогуляться в сад вышла их дочь, но они не узнали её! Нет, сэр, леди Кэтрин ничуть не изменилась. Черты прекрасного лица не стали уродливыми, она не состарилась, не покрылась безобразными морщинами, волосы её не побелели и не выпали. Она говорила тем же голосом, помнила, кто она такая, узнавала близких. Она была той же юной леди, дочерью графа Пустынного и его супруги, и носила её одежды. В глади пруда она видела своё лицо, к которому привыкла. В то же время, сэр, для всех прочих она будто стала другой девушкой! Ни отец, ни мать, ни слуги в замке, ни вилланы не узнавали её!

— Граф снова послал за красноволосой?

— Нет, сэр, ему это и в голову не пришло! Девушка, гулявшая по саду, представлялась сэру Роберту и леди Маргерит чужачкой. Как она попала в замок? Почему поселилась в покоях их дочери? Не знает ли она, куда подевалась леди Кэтрин?

Поражённая родительскими расспросами дочь отвечала: «Батюшка и матушка, отчего вы задаёте столь странные вопросы? Вы не узнаёте родную дочь?» «Самозванка! — вскричал граф Пустынный. — Как смеешь ты выдавать себя за мою дочь? Ты ни капли не похожа на неё! Я пренебрегу законами гостеприимства и выгоню тебя из моих владений! Никто в замке не узнаёт тебя!» Сэр Роберт снова и снова спрашивал: кто эта гостья? Никто из обитателей Пустынного замка не узнал её. Девушка настаивала, что она леди Кэтрин, но люди качали головами, а кое-кто и крестился.

Кипящий от гнева граф выгнал родную дочь из замка, а затем разослал гонцов и рыцарей в разные стороны, дабы отыскать ту, которая будто бы пропала.

С пасхи молодая леди Кэтрин живёт милостыней.

— Провидение сжалилось над ней, — заметил Пикок. — Её не схватили наёмники или разбойники. Если, конечно, верить её истории.

— Однако, — сказал оруженосец, — ей не повезло бы, не случись на королевской площади сэра Пикока. По дороге в твоё поместье, сэр, дева рассказала мне не только о своей беде, но и о твоих врагах.

«Юный оруженосец, — сказала она, — ты не похож на человека, который оставит беззащитную деву в беде. Твой рыцарь, сэр Пикок, как мне показалось, имеет много врагов в замке королевы Мэри и мало денег».

Я не стал ей возражать и поведал о новом законе королевы.

«Прошение о пощаде для меня лишило его добычи?» — догадалась она.

«Сэр Пикок не обладает даром предвидения. Он не знал, что его ждёт. В тот миг, леди, когда он просил за тебя, королеве и явилась мысль переменить закон».

«Избавившись от заклятия, я отблагодарю достойного рыцаря».

— Как она попала в королевский замок? — Пикок жевал сладкую травинку.

— Тут, досточтимый сэр, мы встречаем наших старых знакомых. Сэр Фэйсклот наткнулся на леди Кэтрин на королевской дороге, где та тянется через лес. Леди доверилась рыцарю и без утайки изложила свою историю. Она направлялась в замок королевы Мэри с просьбой о помощи и защите. При дворе столько благородных рыцарей! На землю опускалась ночь, и лесная встреча с одинокой молодой странницей, одетой в богатый, но потрёпанный плащ, озадачила сэра Фэйсклота. Его оруженосец помог деве сесть на коня рыцаря, позади него. Ночью леди Кэтрин въехала через ворота в замок вместе с Фэйсклотом. К тому времени он знал её историю. Он показался леди мудрым рыцарем.

— Все принимают Фэйсклота за мудрого! — проворчал Пикок.

— Гибкого его ума, сэр, как раз хватает для избежания на турнире стычки с нежелательным противником.

— Когда-нибудь мы сойдёмся!

— Дева, — продолжал оруженосец, — рассказала рыцарю о красноволосой целительнице, о том, что никто её не узнаёт. Перемен в её лице нет, однако вместо настоящего лица люди видят иное! «Способ снять заклятие существует, — поведала она сэру Фэйсклоту. — Явившись мне во сне, целительница сказала, что придётся очень постараться, чтобы открыть его. И сказала, что снять заклятие в человеческих силах».

Объяснила леди Кэтрин и другое. Заклятие может быть передано постороннему. Если кто-нибудь приказал бы убить заклятую леди или убил по собственному почину, заклятие её перешло бы на убившего или приказавшего. «Крестьяне по дороге не трогали меня, — добавила странница, — и не донесли на меня церкви, хотя иным я рассказывала о заклятии. Я не обязана хранить в тайне объявленное во сне красноволосой. Крестьяне были добры ко мне, некоторые давали мне поесть».

«Леди, — спросил сэр Фэйсклот, — ты хочешь сказать, что тот, кто зачем-либо пожелал бы убить тебя, был бы заклят? И тот, кто приказал убить, и тот, кто убил бы? Или один из них?»

«О рыцарь, заклятие может быть передано лишь благородному сословию и лишь тому знатному лицу, которое либо совершило убийство, либо отдало приказ о казни. В деревнях не спрашивали об этом. Крестьяне были очень напуганы моим рассказом, и чем дальше я шла, тем меньше хотела делиться своей историей».

«Ни палач, ни простолюдин, выдай они тебя церкви, не пострадали бы от заклятия?»

«Не пострадали бы, сэр Фэйсклот. Почему ты спрашиваешь?»

«Заботясь о твоём благе, леди. Ты поступила предусмотрительно, не рассказав крестьянам, что заклятие передаётся благородным. Иначе бы крестьяне выдали тебя. Не доброта удерживала их, но сковывал их члены страх».

После этих слов рыцаря леди Кэтрин прониклась к нему симпатией.

— Где она была до того, как присоединилась к моим пленникам? — спросил Пикок. — Или заклятие сделало её невидимой?

— О нет, сэр. Фэйсклоту в его затеях будто помогал князь тьмы.

Юджин отмахнулся от назойливой мухи.

— Наша гостья, или пленница, сэр, как тебе будет угодно, поведала мне, как сэр Фэйсклот доставил её в замок королевы и совершил клятвопреступление.

 

Мост был поднят, и под покровом темноты рыцарь, его оруженосец и слуги остановились за внешней стеной замка. Где-то ухал филин. Леди Кэтрин разглядела смутно видневшиеся домики деревни. «Отведёшь леди в дом Клэр», — велел рыцарь оруженосцу. Тот слез с коня и подал леди Кэтрин руку. Она спешилась, и ноги сами понесли её к коню спасителя.

— Оруженосец отведёт тебя, леди, в дом крестьянской вдовы. — Сэр Фэйсклот простёр руку в направлении деревни. — Там ты переночуешь. Тебе придётся поменять одежду знатной леди на рубашку простолюдинки. Хозяйка с радостью даст тебе всё, что нужно. Ты должна походить на смиренную крестьянку, леди. Здешний капеллан, отец Блэддер, приравнивает заклятых к ведьмам. Не бойся! Пока я здесь, отец Блэддер тебе не страшен. Клянусь, он не сумеет причинить тебе вреда!

— Благодарю тебя, о высокородный!

— В ближайшие дни я вывезу тебя из замка, — пообещал спаситель. — Я устрою всё так, что комар носа не подточит. Мы вместе отправимся к твоему отцу. В замке сэра Роберта я испытаю силу собственного дара убеждения.

— Славный рыцарь, ты желаешь убедить моего непреклонного батюшку в том, что я его дочь?

— Да, леди. Пусть ты и не знаешь, каким способом снять заклятие, сердце подсказывает мне, что я на верном пути.

Леди Кэтрин одарила сэра Фэйсклота улыбкой.

— Но почему ты не обратишься к королеве, сэр?

Рыцарь произнёс заготовленную ложь:

— Отец Блэддер имеет влияние на леди Мэри.

У заклятой не мелькнуло и тени сомнения.

— Я готова вступить в дом крестьянки.

— Утром я навещу тебя, леди. — Оставаясь на коне, Фэйсклот поклонился.

Оруженосец ввёл странницу в жильё вилланки. Радушная, несмотря на суровое лицо, хозяйка дала леди старую домотканую рубашку. Крестьянка хорошо накормила гостью, застелила ей собственную постель, а сама улеглась на солому. Утомлённая дева тотчас уснула на кровати из грубых досок, отощавшая перина на которой была скорее большой, нежели мягкой. С тех пор как отец выгнал её из родного замка, ей доводилось ночевать и на земле.

Утром её навестил не сэр Фэйсклот, но оруженосец. Он передал слова рыцаря: «Капеллан не знает и не узнает о тебе, леди. Близок день, когда мы отправимся к сэру Роберту».

Леди Кэтрин передала с оруженосцем слова благодарности, хоть и удивилась тому, что рыцарь нарушил обещание. Должно быть, на то имелась чрезвычайная причина.

Она грустила у окошка в крестьянском домике. Когда же её злоключения останутся позади?

На следующий день, когда солнце клонилось к закату, леди Кэтрин увидела из оконца незнакомого рыцаря верхом. За ним тянулись пешие бедняки, видимо, пленённые. Замыкал отряд верховой меченосец.

— Сэр Пикок Луговой и его оруженосец возвращаются из Ванагории, — войдя в дом, сказала вилланка. — Говорят, рыцарь сражался с полчищами великанов, огненными драконами, трёхногими и трёхрукими людьми. Доблестных воинов отправлялось в путь столько, сколько пальцев на руках и ногах, и ещё столько же, а вернулось двое.

— Я немного слышала о сэре Луговом, — сказала леди Кэтрин.

— О, сэр Фэйсклот привёл из своего похода куда больше пленников! — воскликнула крестьянка. — Он поразил дюжину драконов, убил три дюжины великанов и истребил шесть дюжин мантикор! Его подвиги славили в замке три дня и три ночи. Сэр Фэйсклот — вот истинный рыцарь! Когда-нибудь он найдёт Грааль!

Пленники из Ванагории скрылись за воротами. Спустя время к леди Кэтрин примчался сэр Фэйсклот. Оруженосец остался ждать снаружи. Рыцарь поделился с заклятою планом, показавшимся ей простым и в то же время хитроумным.

— Позднее, леди, ты покинешь замок с пленниками сэра Пикока, — объяснил рыцарь. — Это единственная возможность уйти незамеченной. Помочь деве в беде — святой долг рыцаря. Сэр Пикок в этом отношении находится на недосягаемой высоте.

«Несомненно, — подумала дева, — у сэра Фэйсклота преданные друзья».

— Я не стану медлить и нагоню сэра Пикока на дороге, — продолжал рыцарь.

— И мы отправимся в Пустынный замок? — с замираньем сердца спросила леди Кэтрин.

— Нанесём визит графу Роберту, — подтвердил сэр Фэйсклот.

После таких слов какая дева не вверит свою судьбу достославному рыцарю?

Спеша на королевский ужин, Фэйсклот поручил её заботам оруженосца.

— Прошу следовать за мной, леди, — сказал тот. — Я проведу тебя в подземелье замка. На тебе подходящая одежда. Тебя не отличат от прочих пленников сэра Пикока. Смешавшись с ванагорцами, леди, с ними ты и ускользнёшь. Нужно лишь переждать ночь.

Безропотно следуя за провожатым, леди Кэтрин не могла не заметить, что любые двери открываются, а стража расступается, заслышав имя сэра Фэйсклота. Оттого она прониклась полным доверием к предполагаемому спасителю.

Лязгнула засовами дубовая дверь подземелья. Столь же смуглая, сколь лежавшие на сене пленники, дочь графа Пустынного вполне могла сойти за ванагорку.

Рассчитывая провести в подземелье всю ночь, она, ни с кем не заговаривая, устроилась в уголке на сене, молясь за славного рыцаря и успех его предприятия. Сей мудрый воин сумеет уговорить её отца, и тот сменит гнев на милость. Останется отыскать способ снять заклятие.

Не успела она уснуть под дружный храп ванагорских пленников, как заключённых подняли на ноги стражники. Грубые и твёрдые, словно поленья, руки схватили леди Кэтрин под мышки. Следом за прочими пленниками и пленницами её провели по узкой каменной лестнице и втолкнули в королевскую залу.

Когда отец Блэддер бросил ей в лицо обвинение, она подумала, что сэра Фэйсклота разоблачили, и королевский капеллан сию минуту обвинит его в пособничестве колдунье. Однако сэр Фэйсклот пожирал кабанье мясо и улыбался жирными губами.

— Достославный рыцарь посвятил меня не во весь свой план! — одними губами прошептала леди.

Из одной беды дева попала в другую.

 

— Ты заметил, сэр, её гордый взгляд?

— Заметил. Фэйсклот даже подавился, — подтвердил Пикок. — Пришлось по спине его треснуть. Но зачем он заварил эту кашу? Зачем обвинять в колдовстве и приговаривать к костру, если можно попытаться снять заклятие или хотя бы попробовать убедить графа Пустынного, что леди Кэтрин и есть леди Кэтрин? Можно совершить рыцарский подвиг и разжиться деньжатами.

— А то и невестой, сэр.

— И чего ради Фэйсклот навязал фальшивую колдунью мне?

— Сэр Фэйсклот мог думать, — ответил оруженосец, — что королева запомнит, кто привёл в замок колдунью.

— Трус и хитрец! — прорычал Пикок. — С каким бы удовольствием я насадил тебя на копьё! Жалкое твоё сердце болталось бы позади твоей спины!

— Стража слушается сэра Фэйсклота почти как королеву, — сообщил Юджин. — Из рассказа леди я уяснил, что он распоряжается в замке чуть ли не как хозяин.

— Он племянник королевы. — Пикок пожал плечами. — Как же мы не заметили, что нам подсунули чужую пленницу?

— Вино, мёд и усталость, сэр.

— Фэйсклоту не откажешь в сообразительности.

— Не откажешь в этом качестве и капеллану. Обвиняя леди Кэтрин в колдовстве, отец Блэддер напугал и наших пленников. Когда он стал кричать о костре и господней каре, даже самый храбрый из них, ученик оружейника, прикусил язык.

— Уж не считаешь ли ты, что Фэйсклот и Блэддер сговорились?

— На королевском ужине, сэр, от меня не ускользнуло, как сэр Фэйсклот подмигнул отцу Блэддеру, когда речь зашла о четырнадцатой пленнице. Я допускаю, что поступки отца Блэддера и сэра Фэйсклота продиктованы общим намерением.

 

Какое-то время Пикок молчал, обдумывая сказанное Юджином. Было в этой истории что-то, не укладывавшееся в голове. Что-то, нарушающее тот ход событий, который Пикок понял бы и принял.

— Пусть, Юджин, леди не лжёт, и мы верим в её заклятие. Верим мы и в то, что сэр Роберт, как только его дочь освободится от жуткого заклятия, вознаградит спасителя. Сэр Роберт никогда не слыл скупцом, а уж коли речь зашла о единственной дочери!..

— Верно, сэр.

— Как же ты, Юджин, объяснишь действия заговорщиков? Если заклятая девушка, которую ты называешь леди Кэтрин, сулит богатство и славу, то почему Фэйсклот и Блэддер не только пренебрегли обещанным вознаграждением, но и отправили леди на костёр, рискуя нажить врага в лице могущественного графа Роберта?

— Не думаю, сэр, — быстро ответил юноша, — что граф Роберт был бы опасен для капеллана и Фэйсклота: ведь он не признавал девушку своей дочерью и сам выгнал её из замка. Что до костра, сэр, то здесь, очевидно, мы имеем дело с загадкой. Не исключено, что отец Блэддер, пронюхав о девушке, попросту испугался.

— Костёр — загадка! — сказал Пикок. — Способ снять заклятие — загадка!

— Уравнение с двумя неизвестными, сэр. Думаю, стоит отыскать одно неизвестное, как тотчас явится подсказка для обнаружения второго.

— Легче найти Грааль, чем твои иксы и игреки!

— По-моему, я уже нашёл одну разгадку, сэр. Или путь к ней. В случае убиения леди заклятие переходит на лицо благородного происхождения, отдавшее приказ о казни.

— Королева? — воскликнул Пикок. — Нет, не она! Приказ о сожжении отдала леди-стюарт!

— О да, сэр. Кому-то очень хочется, чтобы заклятие перешло на леди Лорейн!

Оруженосец явно собирался сказать что-то ещё.

— Когда леди Мэри, сэр, согласилась помиловать девушку, обвинённую в колдовстве, я услышал, как сэр Фэйсклот чертыхнулся. Поначалу я неверно истолковал чувство королевского племянника, приняв его за недовольство человека, лишённого развлечения. Теперь же я допускаю, что виды сэра Фэйсклота на казнь происходили отнюдь не от небесного желания борьбы с колдовством, которое королевский племянник разделяет с отцом Блэддером, а от желания вполне земного: заполучить должность верховного стюарта. Встретив в лесу леди Кэтрин, выслушав её историю, а затем увидев твоих пленников, сэр, он понял: карты сами идут к нему в руки. Погубив через заклятие леди-стюарт, рыцарь добился бы желаемого и стал бы вторым человеком в королевстве. В замке говорят, что королевский племянник не раз высмеивал промахи леди Лорейн, а королева с его доводами порою соглашалась.

Пикок кивнул.

О противоборстве леди-стюарт и королевского племянника судачили давно. Сэр Фэйсклот и не скрывал неприязни к леди Лорейн. Однажды, по слухам, он сказал королеве: «Тётушка, где это видано, чтобы в стюартах состояли женщины!» Королева же полагала, что женщины созданы как раз для управления глупыми мужчинами. Правда, злые языки утверждали, что её вера в умение леди Лорейн вести при дворе дела пошатнулась. На Рождество разбойники ограбили королевских податных сборщиков, которым леди-стюарт приказала ехать по старой римской дороге, а не в обход, через крепости вассалов. Юджин тогда предположил, что леди Лорейн сбил с толку хвастливый сэр Фэйсклот. Тот уверял, что римская дорога безопасна: ведь на него и его людей там не нападали. Следующее недовольство королевы было вызвано тем, что на пасху в замке не оказалось достаточных запасов вина и сидра, пополнить которые леди-стюарт забыла, и королеве пришлось проститься со съехавшимися на празднества рыцарями и дамами много раньше, чем то позволяли законы гостеприимства.

Становилось жарко. Сад заливало солнце. Пикок посмотрел на небо. Тучи плыли над королевской дорогой, уходя к замку леди Мэри.

После ужина начался семейный совет.

Советоваться Пикок не любил: ему казалось, что решения принимают матушка и Юджин, а ему остаётся согласиться. Глядя, как слуга уносит посуду, он думал, что матушке, после гибели отца в походе помешавшейся на мире и любви, не следовало бы давать советы рыцарю. А уж когда планы строил оруженосец, это и вовсе выглядело так, будто яйцо учит курицу! Рыцарю пристало решать самому! Но чьим было решение вытащить из костра деву, решение, за которое Пикок заплатил столь дорого?

Бывало, сердясь, матушка говорила, что её сын, как и отец, создан для того, чтобы рубить и колоть, а голова дана ему для того, чтобы носить железный горшок. А бывало, на совете отыскивали выход из трудного положения, и пусть выход был найден не им, рыцарь с удовольствием наблюдал, как матушка и Юджин дожидаются его одобрения. «Наше общество, Юджин, хорошо действует на этого забияку», — говорила матушка. «Сэр Пикок во всём образец для меня, леди Констанс», — почтительно отвечал оруженосец.

Сегодня предстояло решить, как поступить с пленниками. С леди рыцарь уже решил: он попытается снять заклятие! Не приближайся день королевского турнира, он бы сию минуту отправился в поход в Пустынное графство! Где, как не там, следовало испробовать способы одолеть заклятье? Та, которую Пикок вслед за оруженосцем называл «леди», пока томилась в гостевом покое, едва ли представляя, кто она здесь: гостья или пленница. Пикок сообщит ей о решении завтра.

Что до пленных ванагорцев, то среди них были и мастеровые, и вилланы. Пикок склонялся к мысли продать ванагорцев на лондонском рынке: рабы не столь хорошо обрабатывают землю, как вольные крестьяне. Всё самое ценное из добычи рыцаря досталось королеве Мэри. Доспехи его в плачевном состоянии, как и доспехи оруженосца. Чем кормить голодных рабов, лучше получить за них немного серебра! Впереди турнир, а там и поход в Пустынное графство.

По указанию матушки слуга ввёл в залу ванагорца и с поклоном удалился. Рыцарь узнал этого человека, самого рослого среди собратьев по плену. Это был Том, ученик оружейника. По дороге в поместье он рассказал кое-что Пикоку. На своей родине ему, как и многим вилланам, грозила участь стать жертвой великана-людоеда, обитавшего в Страшных холмах. Двенадцать раз в год король Ванагор платил великану живой налог. Сёла пустели, когда королевские кольчужники забирали мужчин и женщин и уводили их на съеденье.

В своём поместье Пикок распределил ванагорцев по пустым крестьянским лачугам. Таких в его деревне нашлось немало: в канун пасхи свободные вилланы подались на запад. Пленники же из Ванагории не стремились обратно на родину и выказывали горячее желание жить подальше от неё.

— Говори, оружейник!

Тот, в рубахе до колен, поклонился.

— Мы, благородный сэр, пленённые тобою ванагорские мастеровые и крестьяне, просим не продавать нас на невольничьем рынке.

Пикок глянул на матушку, а затем сказал:

— Ты в своём уме?

— Прошу прощения, сэр. Боюсь, я выразил просьбу не самыми подходящими словами…

Решительно, последние дни складываются в сплошную полосу просьб и убытков! То королева рукою капеллана переписывает закон, то дева, спасённая от огня, несёт в себе заклятие, то ремесленник намеревается отнять последнюю надежду на прибыль!

— Начни я удовлетворять просьбы собственной добычи, я не замечу, как сам стану чьей-то добычей, — сказал Пикок. — У меня нет ничего, кроме лошади. У меня нет даже копья, а в щите больше дыр, чем железа. Я немногим отличаюсь от тебя, пленник. Разве что одежда почище.

— Сэр, — сказал ученик оружейника, глядя под ноги, — мне сказали, оружейник в твоём поместье очень стар. Среди ванагорцев найдётся и пара опытных лесорубов. Мы с радостью остались бы здесь.

— Сэр Пикок, — подал голос Юджин, — меня посетила мысль.

— Вероятно, ты напрашиваешься на двойной щелбан. — Пикок оттянул палец и так щёлкнул по доске на козлах, что та подпрыгнула.

— Я постараюсь избежать щелбана, сэр. Оружейник Дик и вправду стар. Молодой ученик был бы не лишним. И другие мастеровые пригодились бы. Сэр, ты собирался раскорчёвывать лес. Земля истощилась. И пора обновить частокол. Работников не хватает. Этой весной, до пасхи, многие вилланы подались на запад.

— В те дни здесь побывали кольчужники Лимона! — воскликнул Пикок. — Попадись мне этот наёмник, он съест у меня собственную кольчугу!

— Мы неплохо потрепали негодяев, — сказал Юджин. — Помню, сэр, ты здорово угостил Лимона его же булавой. Вряд ли он поумнел от этого.

— Лимон не уймётся, пока не отправится в ад!

— Лимон переживает не лучшие времена, сэр. Войн нет, а значит, у него нет денег.

— Уж не вступаешься ли ты за него?

— Я был бы первым, сэр, кто вздёрнул бы его на крепком суку. И оставил бы его птицам.

— Мальчики, — сказала матушка, — вы скармливаете птицам тех, кого рядом нет.

— Ты хочешь сказать что-то ещё, оружейник? — спросил Пикок.

— Мы, сэр, могли бы валить лес и корчевать пни. Пахать. Мы согласны на любую работу. Мы… — он замялся. — Мы не спешим в Лондон, сэр.

— Как и в Ванагорию?

— Упаси небо! С начала боя мы видели, что сила на твоей стороне, сэр, что нашим господам несдобровать. Мы и защищались-то для виду. И с радостью сдались!

— Для виду? Вы обманули своих господ! Обманули однажды — обманете и дважды!

— Не суди так строго, сын, — вставила матушка.

— Нет, сэр, — сказал ванагорец. — Тогда мы боялись умереть и боялись остаться в Ванагории. Теперь, коли ты позволишь, мы станем тебе преданно служить.

— Чем же немила вам родная сторонка?

— Ты знаешь это, сэр. Много людей пропадает в Ванагории. Одних съедает великан, другие становятся рабами ванагорских сеньоров. Они забирают из деревень кого хотят. Законы там не писаны. Когда кто-нибудь взывает к королевской справедливости, королева Жанна, говорящая вперёд короля Ванагора, отвечает тёмным словом: «Абсурд». Свободные люди там не то же, что здесь. На пятидесятницу ты свободный, на день всех святых — уже раб.

— У Ванагора, — пояснил рыцарю оруженосец, — остаётся всё меньше крестьян. Люди бегут из его страны. Из-за великана, налогов, рыцарей, которым нужны замки. Строить замок дешевле руками рабов, нежели ремесленников. Ванагория — скалы да камни! Бывает, колодец выдалбливают от пасхи до пасхи.

— Я скоро стану беднее, чем этот оружейник без мастерской. И мне не с кем сколотить компанию. Сэр Уильям и сэр Джеффри мертвы. Хоть и были оба трусоваты, но от похода никогда не отказывались. Оружейник, иди, — сказал он ожидавшему пленнику. — Подожди-ка!.. Готов ли ты выковать сам себе ошейник?

— Если на то будет воля господина.

Оружейник поклонился и покинул залу.

— Сэр Пикок, — сказал Юджин, — компания тебе не нужна. Приближается королевский турнир. О доспехах не изволь беспокоиться. У старика Дика есть железо. Ванагорский оружейник починит доспехи, а ошейники подождут. Бежать ванагорцам некуда. Не исключено, что они докажут свою преданность без ошейников куда вернее!

Матушка одобрительно кивнула.

 

 

Глава седьмая. Доктор Джекил и мистер Хайд

 

За десять минут до начала фильма Павлин был у «Киномакса». Все, кроме Ларисы и Марии Аркадьевны, уже собрались. Мочалкин, Корыткин и Пузырёв поедали у стеклянных дверей вишнёвый пломбир. Павлин утешался тем, что мороженое это ерундовое. Настоящее сливочное мороженое, говорила мама, быстро портится, а то, что имеет срок хранения по полгода и году, вовсе не сливочное. «Я была маленькой девочкой, когда перестали продавать настоящий сливочный пломбир, — объясняла она. — Теперь продают яркие этикетки. Раньше была жизнь, а теперь маркетинг».

Вот почему мама так любила историю. Ей казалось, раньше всё было лучше! Вспоминая собственную маму, бабушку Павлина, на момент смерти которой Паше было два годика, Констанция Филипповна уверяла сына, что в советское время и мороженое, и школы, и книги были лучше, чем при капитализме. С советских лет она переключалась дальше, на царскую, дворянскую эпоху. В те времена жизнь была ещё краше, чем при советской власти. А уж те времена, продолжал мысленно ряд Павлин, когда рубились на мечах рыцари, защищая честь прекрасных дам, были просто сказкой!

Может, раньше и вправду всё было лучше? Павлин в этом сомневался. Сливки сливками, а вот войн, против которых возражает мама, велось не меньше. Двигатель человечества — социальная эволюция. Желание приспособиться, оно же стремление к власти и выгоде. Наиболее приспособленный одолевает наименее приспособленного. Фёдор Иванович, обучая Павлина ударам и блокам, часто повторял это, замечая, что одними ударами дорогу в жизнь не пробьёшь.

Мочалкин сошёл по широким ступеням «Премьера». Доел с довольной физиономией вафельную трубочку, пачкая пломбиром щёки и тем самым как бы заявляя: «Не всем по карману вишнёвое мороженое за тысячу двести рублей!»

— Слушайте меня! — бросив обёртку от мороженого в урну и облизнувшись, сказал он. — Наша староста всё перепутала.

— Опять, что ли? — раздались недовольные голоса.

— Мы на «Ограбление Центробанка» пришли? — не то сказал, не то спросил Пузырёв.

— Ну да, на четырнадцать тридцать, — ответил Бугаев.

— А на четырнадцать тридцать здесь «Вампиры против драконов»! — сказал Мочалкин.

— Не мути воду! — сказал Амбал. — Как могла Лариска купить билеты на «Драконов», если мы решили идти на «Ограбление»? Я видел, она в айфон инфу сохранила. Ты трепался про вишнёвое мороженое, когда она на айфоне набирала. Афишу, может, сняли, последний день фильм идёт.

На афишах и вправду не было «Ограбления».

— Где ты видел, чтобы фильм шёл последний день в субботу? — спросил Мочалкин.

— Кому нужны эти кровососы? — возмутился Корыткин. — Лариска опять намудрила!

— Вон она топает, с Марией Аркадьевной, — сказал Мочалкин.

Класс поздоровался с Марьюшкой. Напустив на себя серьёзный вид, Мочалкин задал вопрос:

— Лариса, ты как вчера билеты покупала?

— Как-как! — Та с подозрением поглядела на Мочалкина. — Попросила в кассе тридцать билетов на четырнадцать тридцать. Спиридонов же в больнице, вот и тридцать: двадцать девять нам и один для Марии Аркадьевны.

— Мочалкин, — сказала классная, — ты со своей критикой переходишь все границы. Где повод для критики?

— Сию минуту будет повод, Мария Аркадьевна.

— Не тяни резину, до фильма пять минут, — сказал Бугаев.

— Я не пойду на этот фильм, — сказал Мочалкин. — Я голосовал за «Ограбление Центробанка», а Лариса купила билеты на «Вампиры против драконов». И если она думает, что я отдам ей деньги за билет, то сильно ошибается. Она всегда ошибается. Не знаю, почему Мария Аркадьевна сделала Ларису старостой.

— Мочалкин, прекрати! — прошипела учительница. — Лариса, быстро иди в кассы и узнай, на какой фильм мы идём.

— У меня записано в айфоне, — сказала Лариса. — Вот: четырнадцать тридцать, «Киномакс». Хорошо, иду в кассы.

— Но «Ограбление»-то идёт в «Премьере», — возразил Мочалкин. — Айфон и у меня есть. Только мне, между прочим, не поручают покупать билеты.

— Мочалкин! — Классная повысила голос.

— Почему её — Лариса, а меня — Мочалкин?

— Потому, что ты мой племянник.

Вернувшись из касс, Бруталова выглядела такой же тоскливой, как Мыкина-2 в её худшие дни.

— Память у меня как у старухи. И путаю всё…

— Придётся смотреть на вампиров и драконов, — сказала классная. — Иногда я не понимаю, что с тобой происходит, Лариса.

— Я советовал ей тренировать память, — спокойным голосом сказал Мочалкин, а Лариса тряхнула головой. — Ну, я домой. Мне алгебру учить надо. А мороженое, между прочим, здесь вкусное.

Подождав, когда к нему присоединятся Корыткин и Пузырёв, он добавил:

— Выбрали бы меня старостой — не знали бы проблем.

Три или четыре голоса сказали:

— И правда, может, на следующий год Мочалкина в старосты?

— И думать не смейте! — заявила Мария Аркадьевна.

— Как насчёт демократии? — спросил Павлин.

— Детям до восемнадцати демократия воспрещается, — отрезала классная. — Лариса, ты староста или поросячий хвостик? Ну-ка, веди нас в кино!

Чего ради Павлину таращиться на тупых вампиров и безмозглых драконов? Он голосовал за «Ограбление», и он сейчас уйдёт.

— Уходишь? — сказала Катя Мыкина. — Не уходи, Паша.

Он и сам не знал, отчего послушался.

 

Кино, конечно же, оказалось чепуховым. Вампиры бродили по городу ночью и спали днём по подвалам, драконы летали днём и ночевали в неприступных пещерах далеко от города. Вамп-хантеры решили стравить вампиров и драконов, чтобы вторые уничтожили пламенем первых, но в финале все центральные персонажи остались целы: и кровосос, происходящий от Дракулы, и древний дракон, ведущий род от райского змея, и главный герой-хантер. Скоро на экраны выйдет вторая часть.

Когда фильм кончился, Лариска предложила всем:

— Кто хочет мороженого? Угощаю!

— Ну ты, Лариска, даёшь!

— Какое хочешь можно выбирать? И «Эверест»?

— Мне три порции!

— А мне пять! Мочалкин говорил, в «Киномаксе» самое вкусное!

— Замёрзнешь, Бугаев, — сказала Мария Аркадьевна. — Я…

Она умолкла.

Пока шёл фильм, стеклянные двери кафе заперли. Снаружи на ручке повисла табличка:

 

Выездная налоговая проверка. Сезонная скидка на штрафы 10%.

 

Катя Мыкина тихо сказала:

— Паша, мне так жаль Ларису. Ничего у неё не получается!

«Лариса бы тебя не пожалела», — подумал Павлин.

— Неудачи надо принимать мужественно, — сказала Мария Аркадьевна. — Лариса, угостишь нас мороженым в другой раз. До свидания, девочки и мальчики.

— Паша, ты на автобусе или на маршрутке? — спросила Катя.

«Не хватало ещё полсотни за проезд выкладывать!»

— Я пешком.

— Замечательно! Можно, я пойду с тобой?

— Уже идёшь.

Она улыбнулась. И показалась Павлину не такой уж некрасивой. Правильно мама говорит: некрасивых людей не бывает. Чтобы стать красивым, надо улыбнуться! И Павлин сам заулыбался.

Они шли по центральной улице. Вдоль тротуара цвели яблони-дички. По веткам прыгали синички. Катька шла рядом, молчала, и Павлину её молчание нравилось. Неужели непременно нужно трепаться?

По светофору они перебежали дорогу — перебежали потому, что зелёный свет горел здесь только пять секунд, а медлительных пешеходов подгонял звуковой сигнал. На той стороне улицы из военно-исторического магазина «Андреевский флаг» вывалился с грохотом реконструктор в латах и опрокинул урну. Интересно, сколько лет нужно тренироваться, чтобы привыкнуть к тяжести и громоздкости лат? С детства, как оруженосец Юджин!

На мост, ведущий в микрорайоны, изгибающийся горбом над железной дорогой, Павлин обычно поднимался по ответвлению близ педагогического колледжа, где учились типы, мало похожие на будущих педагогов. Он всегда возвращался из города этим маршрутом. Относительно безопасным, кстати. Можно было срезать путь, перейдя железную дорогу под мостом, однако там, среди старых тополей лесополосы, таились грабители, охочие до чужих карманов и кошельков. Впрочем, путь по мосту и тротуарам тоже не был абсолютно безопасным. Однажды Павлин вступил в бой у семнадцатой школы, а в другой раз подрался у магазинчика возле колледжа. Невежливому 15-летнему студенту не хватило денег на банку пива. Несмотря на то, что студент был старше, вёрткий Павлин отдубасил его на потеху зрителям.

Катя любовалась с моста городом. На фонарных столбах трепетали чередою трёхцветные и красные флажки: недавно отшумел День Победы.

— Эй вы, с дороги!

Катя и Павлин прижались к парапету, пропуская велосипедистов, нахально мчавшихся по пешеходной дорожке. Что бы Катя ни говорила, а человек человеку волк!

— Я не просто так пошла с тобой, Паша, — сказала Катя, когда они спускались по длинной панельной лестнице с поржавевшими поручнями. — Ты самый подходящий человек, которому я могла бы рассказать свою историю. Может быть, единственный такой человек. По-моему, тебе это интересно.

— Интересно, — признался Павлин. — Всё интересно: твои родители, которые то в Норвегии, то в Дании, то в Москве, твоя бабушка, которая наплевала на Марьюшку. И две Кати тоже интересны! — выпалил он, понимая, о какой истории говорит Катя. — Ты сказала Женьке, что ты та самая? Почему ему, не мне? Почему губами?

У гаражного кооператива, к которому привели их ступеньки, дорогу им преградили две злобные рожи, украшенные кепками и сигаретками. С обоими парнишками Павлин встречался на хоккейном поле. Обоим не поздоровилось!

— Кыш! — Он закрыл собою Катю. — Или зубам во рту тесно?

Двое переглянулись и освободили путь. Катька будто и не заметила короткого противостояния. Павлин чуточку обиделся.

— Я подумала, Женька убедит тебя лучше, чем я, — сказала наконец она.

«Она, наверное, меня дураком с кулаками считает! Сила есть — ума не надо!»

— Для тебя я слабачка, которая глаза не умеет выцарапывать, а Женька ходит с тобой на футбол. Об этом все знают. И мне не хотелось просить помощи вслух. Не хотелось, чтобы слышали другие.

Сказанное Катькой ему понравилось. Чем меньше знают Мочало и разные посторонние, тем спокойнее жить.

— Что слышали? Что я — из-за денег? Всё везде из-за денег. Тебе ли не знать? Твои предки вроде бы не бедствуют, — осторожно добавил он.

— Я бы не хотела, чтобы всё было из-за денег.

— Ты рассказывай, рассказывай. Вместе быстро поймём, кто виноват и кому рожи начистить!

— Представляю, как ты «чистишь рожу» доктору наук! — Катя улыбнулась. — Вернее, докторше.

 

— Помнишь, Паша, я пришла в школу, а меня не узнали? Помнишь новенькую?

— На память не жалуюсь.

— История начинается с психологини. С докторши наук. Папа и мама решили: мне нужен психолог.

Павлин промолчал. Будь он папой этой Катьки, он бы тоже кое-что решил.

— Тоже считаешь меня двинутой? Паша, психолог — это не психиатр.

Они спустились в подземный переход. У размалёванной граффити стены растягивал аккордеон волосатый дядька, хрипло и фальшиво завывавший: «Околдовала ты меня, колдунья черноглазая!» Катька неожиданно вцепилась Павлину в руку. Ладошка её была холодна как лёд. Пока они не выбрались наверх, Мыкина молчала.

— Знаешь, зачем к психологу? — сказала она под солнцем. — Из-за Марьюшки! В конце третьей четверти на родительском собрании Мария Аркадьевна сказала папе, что у меня ужасный характер, я заносчива, даже на учителей смотрю свысока, кичусь математическими успехами и первыми местами на олимпиадах, веду себя вызывающе и слишком выделяюсь в классе. Так мне папа передал. «Чем выделяюсь? — спросила я. — Может, мне учиться на тройки? Как большинство? Чтобы не выделяться?» «Вся в меня, — сказал папа. — Со мной тоже сладу не было. Ох и задавался я в школе!» Я не поняла. Подумаешь, задавался! Пусть другие завидуют и догоняют! «Бизнес твой процветает, — сказала я. — Бывшие одноклассники извелись от чёрной зависти». Папа стоял на своём: «Мы с мамой хотим показать тебя психологу». Я попробовала пойти в контратаку: «Хочешь испортить мне будущее?» Нулевой эффект! Мой отец менять решения не любит! «Лучшее решение — то, которое принимаю я!» Вот как он говорит. И он, автократ и задавака, отвёз меня к психологу!

Точнее, к психологине. Прославленной. Суровцевой Анне Ильиничне. Без пяти минут доктору психологических наук и кандидату социологических наук. Она докторскую по социологии дописывала. Родителям наговорили про неё всякой фантастики: и чудеса творит, и применяет радикальные методы, и многие без ума от её подходов. Не специалист, волшебница! Увидев её, я сразу поняла: папа привёл меня к настоящему психологу. Волосы у дамочки красные, глаза зелёные, ногти синие, а серёжки в ушах чёрные. Полный психологический набор! Страшненькая, нос крючком! Баба Яга в молодости! Мне, злобной математической чемпионке, на секундочку стало жаль её. Но только на секундочку!

Павлин заметил:

— Узнаю Катьку Мыкину. Умела же себя вести!

Они обошли пьяного прохожего, у которого правая нога цеплялась за левую.

— Ты узнаёшь, а мне не верится, что это была я. Так, какая-то девочка, которой люди вокруг казались никчёмными и глупыми.

«И я казался», — припомнилось Павлину.

 

Плакать и жалеть? Катя и подумать не могла, что психологи учит такому людей! Особенно детей. Лить слёзы и горевать! А как же оптимизм, победа над депрессией, радость жизни, счастье и прочие штуки, которыми психотерапевты пичкают пациентов? Ах да, психолог-то радикальный!

— Ты не умеешь плакать и жалеть, — заявила Анна Ильинична на первом сеансе. — С этим мы будем воевать.

— Что за психологический терроризм? — возмутилась Катя. — И кому это надо — плакать и жалеть? Хотите, научу вас смеяться?

— Смех без слёз ничего не стоит. Однажды ты посмотришься в зеркало и быстро научишься и плакать, и жалеть, и думать не об одной математике.

Заумь психологическая! Деньги на ветер! Неужели папу очаровала эта синезелёная водоросль? Надо маме намекнуть, пусть отцу сцену ревности закатит.

Уже после первого сеанса, состоявшего из непонятных разговоров и мутной философии, Катя почувствовала: с ней что-то происходит. В её мозгу будто прописалась другая девочка. Тоже Катя, тоже Мыкина, а думает о своём, не Катином, вопросами мучается не Катиными. Катя вообще никакими вопросами не мучилась. Раздвоение личности? Шизофрения?

На следующем сеансе Катя рассказала об этом Анне Ильиничне. Та ни капли не удивилась.

— Не две личности, а обратная сторона одной личности. Как у монеты.

«Какая самоуверенная! — бушевала Катя. — Посмотрим, что скажут родители. По самоуверенности папка сто очков вперёд любому даст!»

Выслушав дочь, родители переглянулись. Папа сказал:

— Мы в психологии некомпетентны. Если надо, значит, надо. Ты девочка сильная, потерпи.

— Что надо-то?

— Анне Ильиничне виднее. Отзывы о ней положительные.

— Отзывы эти за деньги пишут!

— Меня на этом не проведёшь, — сказал папа.

Поначалу сеансы у Анны Ильиничны больше походили на споры, чем на психологические занятия. Отцу и матери дела не было до психологини, и получалось, что Кате предстояло одолеть психологию в единоборстве. Что ж, война так война! Катя выгонит дрянь, поселившуюся в черепушке! Возмутительно! Докторша глумится над дочерью преуспевающего бизнесмена, а тот за это платит!

— Ты слишком уверена в себе, Катя, — говорила Анна Ильинична. — А кто слишком уверен в себе? Люди, которые не знают жизни. Не спеши возразить! Люди, которые желают знать только то, что приносит им пользу. Всё остальное они отталкивают. Личный затхлый мирок представляется им центром мироздания.

— Затхлый? Это вы обо мне?

— Не торопись. За один присест всего не объяснишь. Кое-что и вовсе не объяснишь. Нужно пережить, а там придёт и понимание.

— Вы нарочно меня злите, да? Чтобы потом от злости полечить? Занимаете время, чтобы вытянуть с папы побольше денег? Вы тоже ради личной пользы?

— Деньги тоже нужны, — невозмутимо согласилась психологиня.

Раздвоение своё Катя осознала в школе. В ней поселилось сомнение. Прежде она с лёгкостью представляла, как кому ответить, как на что отреагировать: она видела жизнь как уравнение, а уж уравнения-то она как орешки щёлкала! Лёгкость жизни насыщала её упоением, как утренний воздух насыщает травы росой; она ощущала себя победительницей, и для этого ей не требовалось быть старостой, как Бруталовой, или плести дурацкие интриги, чем увлекался Мочалкин, желающий быть в центре внимания.

Сомневаясь, Катя стала запаздывать с реакцией. Ей казалось, что она делается нерешительной, чуть ли не робкой. Пока она прикидывала, как подколоть Мочалкина и стоит ли подкалывать, его отправляла протирать доску Бруталова. Пока она рассматривала деления на линейке, готовясь щёлкнуть ею по носу Бугаева, тот успевал сдуть у неё половину домашних задач. Внутреннюю свою перемену Катя наблюдала с ужасом. Её чувство юмора, от которого приходилось несладко всему классу, словно испарилось. Вокруг неё создавалось напряжение: в классе от колючей девчонки ждали новых выходок, но не дожидались. «Ты что такая тихая, Мыкина?» — удивлялся Амбал. Она вдруг пустила слезу, что было совсем невероятно.

Мама, как и отец, была непреклонна.

— Мамуля, у меня в мозгах двоится! Я — не я!

— Анна Ильинична предупредила нас о твоём возможном состоянии. С тобой всё в порядке. Трудный возраст! Ты взрослеешь, а психолог тебе в этом помогает.

— У доктора Суровцевой отличные рекомендации, — повторил замшелый аргумент отец.

Поняв, что жалобами родителей не проймёшь, Катя применила оружие помощнее: истерики. Она топала ногами, кричала, устраивала сложные сцены с падением на пол, изорвала на глазах родителей тетрадь по алгебре и последний свой математический олимпийский диплом. «Тетрадь заведёшь новую, а дипломов у тебя ещё много будет», — только и сказал отец.

Накричавшись, наплакавшись, Катя покорно садилась в папину машину, а потом покорно входила в кабинет к Анне Ильиничне. Ноги будто сами несли её к врачихе. На сеансах она старалась подстраиваться под тот психологический бред, что несла докторша, соглашалась с нею, чтобы та поскорее её отпустила и объявила конец лечению. Не тут-то было: какой психолог отпустит денежного пациента! И Катя снова злилась и по-настоящему психовала, понимая, что даёт докторше лишний повод растянуть сеансы.

Анна Ильинична подавала сопливой и всхлипывающей пациентке белоснежную салфетку, в которую неловко было сморкаться, и продолжала лечение. Катя ненавидела это слово: лечение. И терпеть не могла, когда психологиня называла себя доктором. Не в смысле учёной степени, которой она ещё не получила, а в смысле исцеления больных. «Какой ты, на фиг, доктор! — хотелось Кате крикнуть. — Ты и укола, поди, поставить не умеешь!»

Анна Ильинична внушала пациентке, что та видит мир с одной стороны и что в этом смысле она очень бедная. Объяснялось это со смесью интонаций: одновременно с сочувствием и насмешкой.

— Когда вы прекратите меня мучить? — спрашивала Катя в лоб.

Анна Ильинична качала головой.

— Не спеши, девочка. Тише едешь — дальше будешь.

Она показывала ей картинки. Не специальные психологические, с кляксами и загогулинами, какие Катя видела у школьного психолога, а репродукции с картин разных художников. В подобранных сюжетах одни люди смеялись над другими. Лица были изображены так, что те, кто смеялся, казались дурачками, а те, над кем смеялись, наоборот, умными и просветлёнными.

— Что ты думаешь? — спрашивала Анна Ильинична.

— Что так в жизни не бывает, вот что.

— А как бывает?

— Наоборот! Кто смеётся, тому хорошо; над кем смеются, тот плачет.

— Некоторые люди живут без горя и поэтому несчастливы.

От речей таких Катя за голову хваталась! Она объявила психологиню сумасшедшей и дома закатила новую серию истерик. Кусала подушку, выла по-собачьи и кричала в комнате: «Не было у меня никакого трудного возраста! Это вы, вы сделали мой возраст трудным!» Мама успокаивала дочь, а Катя ей кричала: «Не хочу мучиться, хочу жить легко!» Следовал ответ: «Надо жить так, чтобы другим рядом с тобой не было тяжело». — «Это она тебя научила? Я больше не поеду к ней!» Через день папа снова вёз Катю к Анне Ильиничне, и она не понимала, зачем туда едет.

Почему бы не спросить у самой Анны Ильиничны?

— Я ждала этого вопроса, — ответила та. — Ждала, когда ты для него созреешь. Но даже сейчас ты не можешь точно сформулировать вопрос. Не тревожься. Ты умная девочка, но ещё никто из детей не понял, что именно он хочет спросить.

— Из детей?

— Я работаю в основном с детьми. До четырнадцати лет.

— Переходный возраст?

— Да. Только ты не знаешь, куда переходишь.

— Ко взрослой жизни.

— Нет. От счастья к несчастью и наоборот.

— Кажется, я задала вопрос.

— Ты посещаешь сеансы из любопытства. Хочешь узнать, чем они кончатся. Вторая причина: ты желаешь доказать, что толку от моих сеансов нет. Ты считаешь, что останешься прежней. Назло мне. Однако закон нельзя обойти.

— Какой закон? Какого-нибудь Фрейда?

— Нет.

— По-вашему, я несчастная, и меня надо лечить?

— Это особое лечение. Тебя надо направлять.

— А если я буду противиться?

— Потребуется больше сеансов.

— И больше денег моего папы.

— И больше денег.

— Как это — направлять? Вы же не читаете всяких нотаций. Положительных примеров не приводите. Книжки и фильмы не рекомендуете.

— Я открываю тебе то, чего ты не видишь. Не желаешь видеть. Избегаешь этого. Моя задача — разблокировать вторую сторону твоей жизни. Пока в тебе бодрствует одна. Без второй ты не станешь счастливой.

— До вас я была счастливой! У меня всё получалось, а теперь меня мучают сомнения!

Психологиня так глянула на пациентку, будто та сморозила глупость несусветную.

В школе Катя чувствовала себя полнейшей тупицей. Когда-то, в прошлой жизни, ей казались дураками Корыткин и Пузырёв, а теперь дурой оказалась она сама, звезда математическая. Антоша Бугаев полез в её тетрадь, и Катя чуть не обозвала его идиотом, да слово в горле застряло.

После полупонятных разговоров, странных тестов с вопросами типа «Где больше счастья: в дружбе иль во власти?» (некоторые тесты шли в рифму), «Почему мы говорим: история человечества — история войн, а не история мира?», «Как ты представляешь жизнь без денег и прекрасной внешности?», картинок с улыбками и горем, с белыми дворцами и смертью от голода Анна Ильинична объявила, что сеансы окончены.

— Ты достаточно подготовлена. Пора сменить имидж. У тебя откроются глаза. Непонятное станет ясным.

Анна Ильинична подала Кате толстый альбом с фотографиями. Одни портреты! Женские.

На первых страницах красовались знаменитости, дамочки и светские бабули из Москвы, звёзды Интернета, ТВ-шоу, кино, бизнеса, с белыми зубками и перламутровыми губками. В середины они сменились портретами наёмниц, менеджерш высшего звена: в деловых костюмах, с портфельчиками, с хмурыми через одно личиками. Ближе к концу появились женщины, одетые на тысячу рублей. У большинства лица были печальные и затравленные, но иные женщины посреди нищеты улыбались! Прямо как Катина бабушка! Баба Клара одевалась бедно, как женщины с портретов, но улыбалась, когда говорила о справедливости. Семью Мыкиных баба Клара считала гнездом классовых врагов. Богатых людей она звала «буржуями» и «эксплуататорами», которые «украли страну». В гости к сыну, Катиному папе, она не ездила. «Мама нас идеологически презирает», — объяснял со вздохом папа. Вот те на, думала Катя: люди нашу семью уважают, завидуют нашим деньгам, а бабушка — презирает!

— Хотите, чтобы я сменила имидж и походила на золушку и неудачницу?

— Хочу, но показала не для этого, — ответила Анна Ильинична. — Со временем поймёшь, для чего.

— Вы никогда не ошибаетесь?

— Пригласи из приёмной папу. Сеансы окончены.

Катя чуть не завопила от досады. Какое разочарование! Вот ведь бестия психологическая! Водоросль синезелёная! Ловко она раскрутила папу на деньги! «Не пойти ли и мне в психологи? — думала Катя, открывая дверь в приёмную. — Фотки да картинки показывать, вопросы непонятные задавать! Деньги грести лопатой!»

— Присаживайтесь, — сказала отцу и дочери Анна Ильинична. — Терапия завершена.

«Терапия! Сумасшедший дом, а не терапия! Шарлатанство! Психологическое вымогательство! Ну и ладно! Скоро я об этой тётке забуду, а папа позабудет о потраченных денежках!»

— Традиционно психологи беседуют с родителями юных пациентов приватно, но у меня свой подход: ни слова за закрытыми дверями. Роберт Михайлович, я советую вам отправить Катю куда-нибудь пожить для смены обстановки. Смена имиджа — задача сложная, и она ещё более усложнится, если решать её в знакомой обстановке.

— Понимаю, — сказал папа, — но ведь учебный год, Анна Ильинична.

— Школа останется школой, Роберт Михайлович. Отправьте дочь пожить к вашей маме. К Катиной бабушке.

Папины брови поползли вверх и остановились где-то ближе к темени.

— Видите ли, у нас с мамой нелады. Трения на политической почве.

Психологиня и глазом не моргнула.

— Для смены имиджа, — сказала, — трения — самое то.

Пальцы Катины сами собою сжались в кулачки. Кулачки ударили по тугому дивану. В Кате словно пружина распрямилась и вытолкнула её в центр комнаты.

— Ты меня спросить не хочешь, папа? Меня тут в упор не видят? Ты кто: родитель или поросячий хвостик? Сослать дочь к бабушке, которая терпеть нас не может! Анна Ильинична, вам заплатили — так отстаньте от меня!

Папа открыл было рот, но Анна Ильинична его опередила.

— Вы живёте своей жизнью, ваша мама — своей. Почувствовать себя другим человеком, оказаться в его шкуре довольно трудно. Трудно, но можно.

В шкуре? Психологиня эта и не знает, что «шкурой» баба Клара обзывает собственного сына! Давным-давно бабушка отдалилась от родственников. «Мой сын — шкура, грабит народ!» — заявила она, когда папа начал сельскохозяйственный бизнес по скупке овощей-фруктов и перепродаже, по аренде угодий и их выкупу. Число его наёмных работников росло. Кате было тогда лет семь. Баба Клара поклялась, что ноги её не будет у сына. Бизнесменов она называла «нуворишами», «паразитами на теле народа» и «проклятыми спекулянтами, которым место на Колыме». Папа иногда ездил к ней, предлагал деньги. Та наотрез отказывалась: «Твои деньги пропахли крестьянским потом!»

Носила баба Клара косынку, блузку в горошек и длинную китайскую юбку. На ногах — калоши. Простуха из психологического фотоальбома. Контраст прямо-таки голливудский: папа в синем костюме с золотыми пуговицами, и баба Клара — в длинной юбке с заплатой. И Катя — в фирменных итальянских шмотках. Попади баба Клара в альбом Анны Ильиничны, она бы там не улыбалась!

— Бабушка — то, что надо, — сказала докторша. — Полная перемена обстановки и новый жизненный опыт закрепят у Кати всё, что я ей передала.

Передала? Пора положить конец этому психологическому спектаклю!

— Вы притворяетесь, Анна Ильинична, — сказала Катя. — Обманываете моего папу. Ради денег.

— Деньги я могу вернуть, — молвила водоросль.

Папа на Катю даже не посмотрел. А если б посмотрел, то увидел бы ребёнка с открытым ртом и вытаращенными глазами.

— Не надо возвращать. Я вам верю, — сказал отец.

— Нет, не верите, — ответила Анна Ильинична. — Никто никому не верит. Зато все верят результату.

Как быть, когда взрослые ведут себя так, будто ребёнка не существует?

— У нас в семье завелась психологиня, — сказала Катя, — и она решает, как и с кем мне жить. Всё ясно! Мои родители несамостоятельные. И я им не нужна. Надоела!

Папа вздохнул.

— Катя, ты знаешь: завтра мы с мамой улетаем в Данию. Оттуда в Норвегию. Потом на президентское совещание в Москву. Президент собирает передовиков сельскохозяйственного бизнеса на Шестое антикризисное совещание. А потом у нас посевная.

— Гарантирую: когда вы приедете, ваша дочь удивит вас, — вставила психологиня.

— Папа! Вы с мамой и раньше улетали! Ну и ладно! Потом не говорите, что я вас не предупреждала!

— О чём?

— Бабушка из меня революционерку сделает.

— Это всё?

Похоже, не боялся папа революционерок. Но он же их не знает! Против него ещё никто не восставал.

— Просто так я не сдамся, — отчеканила Катя. — Революционеры вообще не сдаются! Вырасту и уничтожу гранатами буржуазию. И разбогатевших психологов тоже.

— Логично, но неубедительно, — заметила Анна Ильинична.

— Это у вас, Анна Ильинична, неубедительно! Вы меня ни в чём не убедили!

— Знаю. Я объясняла. Требуется время, чтобы понять. Тебе нужно побыть на другой стороне, чтобы её постичь. У каждого человека две стороны. Художественно это описано в повести Стивенсона про Джекила и Хайда. Знать только одну свою сторону — ненормально, пусть человеку так и не кажется. Со временем покажется, — зловещим тоном добавила докторша. — От этого никуда не денешься.

Она скрипнула креслом.

— До сих пор ты знала лишь одну сторону. Теперь узнаешь и вторую. Это нелегко. Тебе будет казаться, что никому, даже родителям, ты не нужна, что от тебя все отвернулись. Но настанет день, когда ты почувствуешь, что вторая сторона гармонично слилась с первой. Если это произойдёт, ты станешь одной из тех редких девочек, которые понимают, что такое счастье.

Если произойдёт? Может не произойти? Что за день? Когда настанет?

— Этот день особенный. Необыкновенный.

— Расскажите про этот день!

— Тебе пора, Катя.

— Едем к бабушке. — Папа поднялся с дивана.

К Катиному удивлению, баба Клара встретила её без протеста и коммунистических нравоучений. Катя удивилась было, но тотчас поняла: бабушка не узнала своих гостей. Зрение у неё совсем испортилось, а платить врачам нечем. Из папиных объяснений баба Клара усвоила лишь то, что внучка привезена на перевоспитание. Что-то вроде удовольствия мелькнуло на морщинистом лице бабушки. Она выдвинула условие: «Если Катя живёт у меня, пусть одевается как простая девочка, а не дочка нуворишей, разграбляющих страну и притесняющих народ».

— О’кей, мама, — согласился папа. — Сейчас устроим. Поехали, Катя.

У магазинчика-подвальчика для бедных «Китайское счастье» папа слегка покраснел. Однако решительно взялся за дверную ручку.

— Магазин не продаётся, — сказала с тревогой администраторша, глядя на золочёные папины пуговицы.

— Оденьте девочку на тысячу рублей, — попросил папа.

Покинувшая примерочную Катя походила на девочку из недофинансированного детдома. Ещё тысячи на две рублей папа набрал смены. Бабушке он попробовал сунуть денег, но та рявкнула: «Хватит моей пенсии! Твои кровавые миллионы не нужны!»

Баба Клара тут же заставила внучку переодеться в платьишко за двести пятьдесят рублей. Катя погляделась в прихожей в зеркало. Вылитая бродяжка!

— Ты в линзах? — спросил папа.

— Линзы — буржуазное изобретение! — сунулась баба Клара. — Нормальные советские девочки носят очки!

Пришлось папе везти «советскую девочку» в «Оптику». По пути он захватил маму. Та соврала, что Кате идёт новая одежда. Казалось, папа и мама превратились в роботов, выполняющих указания Анны Ильиничны. В «Оптике» Катя пустила слезу, примеряя дешёвые пластмассовые оправы с тугими дужками. За ушами мозоли натрут!

«Не ной! — приказала она себе. — Надо узнать, чем этот имидж кончится».

Третий робот, бабушка, велела Кате зачесать волосы назад и стянуть на затылке резинкой — так, как она укладывала волосы себе. Подслеповато вглядываясь во внучку, сказала: «Ну вот, совсем другая девочка».

— Отчаливайте в свою Данию с Норвегией! — сказала Катя родителям. — Советы психолога вам дороже мнения родной дочери! Бабуля, устроим в городе революцию? Есть у тебя пулемёт? Объявим охоту на буржуйских психологов!

Катя шутила, роняя слёзы и не зная, что завтра настанет самый ужасный день в её жизни.

 

В сквере на Олимпийской двое заняли пустую скамейку. Катя сдула с ладони божью коровку.

— Все решили, что в класс пришла новенькая, — сказал Павлин.

Он и не заметил, как увлёкся рассказом Кати. Тому, что увлекает, всегда веришь! Будь это наяву или в книжке! Приключения Айвенго и Квентина Дорварда для Павлина не были выдумкой, капитан Немо взаправду ходил под водой на «Наутилусе» и помогал индусам бороться с оккупантами-англичанами, Жан Грандье воевал в Трансваале, а д’Артаньян и три мушкетёра казнили леди Винтер.

— В классе на меня пялились так, будто впервые видели! Бугаев сказал, что я заняла место Кати Мыкиной. Мочалкин… А Марьюшка… В общем, Паша, ты видел и слышал. Мне хотелось зареветь на весь класс! Никто мне не верил, Паша!

Руки Павлина сжались в кулаки. Случись такое с ним!.. И что бы он сделал?

— Когда кончилась алгебра, меня обозвали страхолюдиной и предложили посмотреться в зеркало, а Пузырёв перекрестил воздух. В зеркало я посмотрелась. Спустилась к столовой, чтоб наши не видели. В зеркале отражалась я! Не победительница конкурса страхолюдин. Не уродина. Другое платье, другая причёска, и только. Лариса Бруталова имидж меняла каждый месяц — и что? А учителя? Физичка выкрасила волосы в рыжий цвет и надела жёлтые туфли, а Мария Аркадьевна с марта изображает кудрявую блондинку. Помнишь, физрук её не узнал? Заглянул в класс и говорит: мне бы Марию Аркадьевну Великину!.. В общем, в тот день я сбежала с уроков. Дома, то есть у бабушки, я опять посмотрелась в зеркало. Почему Марьюшка сказала про другое лицо? Я была я! Лицо моё! Я ничегошеньки не понимала! Я спросила у бабушки: «Я похожа на себя?» Баба Клара ответила: «В буржуйских школах все с ума посходили!»

Тогда я решила: в классе придумали новую игру. Чтобы меня помучить. Я ведь всем досаждала, Паша. Я перебрала одноклассников и не нашла ни одного, кого я хоть как-то не обидела, не зацепила. И тебе от меня доставалось, Паша. И Марии Аркадьевне я дерзила. Считала её никудышной математичкой.

— Она и есть никудышная.

— И класс надумал мне отмстить. И Марьюшка участвует в сговоре! Никто из седьмого «А» меня будто бы не узнаёт. От меня отвернулись, как предсказала психологиня. Меня дразнили и изводили. Мочалкин спрашивал, не сплю ли я на соломе и не ем ли хлеб с лебедой, а Лариска интересовалась, нет от фирмы ли «Доча и Кабанов» моя юбка. Но какой там сговор! Масштаб, Паша, масштаб! Не могла же сговориться против меня вся школа! В седьмом «Б» меня не узнавали, учителя не узнавали, завуч не узнавала, да и директор на меня косился. Не придуривается же учительский коллектив! Или папа с мамой подкупили учителей, чтобы подыграть психологине?

На третий или четвёртый день я перестала сомневаться: все кругом считают меня другой девочкой, новенькой, однофамилицей «старенькой».

«Новенькая, где твой оценочный лист? — спрашивала Марьюшка. — Почему не сдала в учительскую? Директор сказал: заявления от твоих родителей не было».

«Заявление было, в сентябре», — отвечала я.

Классная меня как не слышала. Она как бы размышляла вслух: «Наверное, когда имя и фамилия у новенькой такие же, как у старенькой, заявление не нужно. Борьба с бюрократизмом».

«Если просите у меня заявление, Мария Аркадьевна, то попросите и у Мочалкина, и у Бруталовой».

«Новенькая, прекрати паясничать!» — возмущалась она.

Возмущалась искренне: Станиславский бы поверил! Поучала: «Паясничаньем авторитета в нашем седьмом «А» не заработаешь. Авторитет зарабатывают отличной учёбой и примерным поведением. Я знаю, правительство ведёт борьбу с бюрократизмом, но всему есть предел и мера. Так ведь и классные журналы отменят! Садись… Мыкина».

Спрашивала: «И откуда у тебя дневник Мыкиной? Вы с Катей сговорились?»

Я ревела. Ревела, ревела, ревела и пила много воды. Почти ничего не ела. За неделю похудела, дешёвые платьица висели на мне как на плечиках. Стала брякать костями. Ревела и от этого. Как ни странно, слёзы помогли. Однажды, проревевшись в бабушкиной ванной, я сделала открытие: «Она колдунья!»

— Кто? — спросил Павлин. — Психологиня или бабушка?

— Анна Ильинична, конечно! Бабушка — она коммунистка.

«Она не психологиня, она колдунья! — сказала я себе. — Радикальные методы! Это волшебство! Злое! Купленное за денежки моего папки! Эта учёная водоросль отняла у меня лицо! Моё лицо осталось моим только для меня! Для всех остальных оно сделалось лицом другой девочки! Уродливым лицом!»

От колдовства я переходила к науке. «Или не колдовство, а наука? Величайшие достижения современной психологии на практике! На мне поставили научный эксперимент. Я подопытная крольчиха. Нет, колдовство! Если бы лицо менялось по науке, то менялось бы для всех, и для меня тоже! Колдунья она, колдунья!»

И я отправилась к психологине. То есть к колдунье! Умылась — и вперёд!

Добравшись до её офиса, подумала: а что, если и она меня не узнает? Вот потеха! А потом вернутся отец с матерью — и они не узнают! Объявят в розыск!

— И? — спросил Павлин.

— «И», Паша, не было! В кабинете Анны Ильиничны работал стоматолог! Зубы пациенту сверлил. Я дождалась, когда досверлит, и спросила про психологиню. Он ответил, что она уехала не то в Свазиленд, не то в Лесото. «Надолго?» — «Зубы будешь лечить? Учти, у меня дорого». — «Так вы знаете про неё или нет?» — «Здесь, по-твоему, справочная?»

Павлин сказал:

— Зубки бы ему рассверлить бормашиной, заговорил бы как миленький.

— Не знал он ничего, Паша! Какое ему дело до того, кто раньше кабинет занимал!

— Никому ни до кого нет дела.

— И плохо, Паша!

— Не плохо и не хорошо, а как есть.

— Утром я потопала в школу. В классе смеялись надо мной, дразнили по-разному. Ты знаешь.

— Я и сам дразнил… Не надо было в классе говорить, что ты Мыкина. Назвалась бы Ивановой. Соврала бы, что родители приедут из Норвегии лет через двадцать.

— Назваться Ивановой? Паша, откуда мне было знать, что у меня изменилось лицо?

— Верно… И дневник у тебя Катькин. И оценки её. То есть твои!

— О, ты начал мне верить!

Павлин почувствовал, как губы его растягивает улыбка. Верит он или нет?

— Поверить, Паша, трудно. Иногда мне самой казалось, что моя новая жизнь — сон. Но сколько я ни встряхивалась и не протирала глаза, ничего не менялось. Психологиня говорила про необыкновенный день, в который мои Джекил и Хайд соединятся. Что за день? Когда настанет?

Марьюшка потребовала в школу моих родителей. Но ведь они за границей! А баба Клара чихать хотела на Марьюшку: «Чума на эту капиталистическую школу! Вы там, в ваших платных школах, давно забыли, что такое эСэСэСэР и кто такие Ленин и Брежнев». Пошевелила немного спицами — вяжет она сослепу гибриды носков и варежек, и добавила: «В советское время в школах уму-разуму учили, а нынче только деньги собирают. Всё народное украли и назвали: бизнес. Будь моя воля, Катя, ты бы в школу не ходила». — «Где же учиться, бабушка?» — «Лучше нигде не учиться, чем таскаться в рассадник капиталистической заразы, где нормальных детей превращают в дельцов и хапуг! Раньше дети мечтали стать лётчиками и детскими врачами, а теперь банкирами да чиновниками».

Бабушка умеет ответить! Подкованная! До того как у неё испортились глаза, она читала «Трудовую правду» и «Накануне». Теперь эти газеты читаю ей я. Про богатых людей там пишут: «Капиталистические паразиты, эксплуатирующие чужой труд и выставляющие свои жирные морды в телевизор».

Мария Аркадьевна не поленилась прийти к бабушке сама! Баба Клара её и на порог не пустила, отшила через дверь: «Я с буржуйскими прихвостнями не разговариваю!»

Случайно я подслушала разговор Марьюшки с директором. В открытой учительской. Директор сказал: «Пока нет другой Кати, пусть уроки посещает эта. Я не сыщик, а школьный менеджер. Кто-то из родителей класса возражает? Нет. Пусть девочка учится. Оценки у неё хорошие. На олимпиадах за школу выступать будет».

Итак, я для них однозначно чужая. И я сказала себе: я буду бороться! За себя бороться. Себя отстаивать. Не за коммунизм сражаться, когда за светлое будущее для всех борются, а отстаивать себя.

— Вот это правильно. Узнаю Мыкину.

Печальная улыбка скользнула по сухим губам девочки.

— Я постановила: день, про который говорила Анна Ильинична, настанет тогда, когда я докажу всем, что я — это я. Все способы перепробую!

Первым делом я попыталась избавиться от бабушкиного влияния. Сменить одежду и обувь. Снять очки, надеть контактные линзы. И сделать себе человеческую причёску. Никаких резинок и пучков! Хочу распущенные по моде волосы! Я же не старуха.

— На какие шиши?

— В точку, Паша!

Купить другую одежду и контактные линзы было не на что. Я могла бы занять в школе денег, если б кто-то поверил, что я та самая Мыкина. Но кто поверит!.. Волосы я распустила, но это ничего не изменило. Бабушка на меня накричала и назвала меня маленькой ведьмой. В школе ко мне относились как прежде. Может быть, видели у меня вместо причёски волосы в пучок. Наревевшись в ванной, я снова собрала волосы на старушечий манер. Пусть хоть бабушка будет довольна!

Я стала настоящей плаксой, Паша. Я полюбила плакать! Все видели во мне другую девочку, нюню и плаксу, и я быстро превращалась в эту другую!

Дни шли за днями, и я всё больше чувствовала себя чужой. В школе и у бабушки. В городе. Везде! На маршрутке я доехала до Озёрных коттеджей. Но и там меня не узнали. Я поздоровалась с соседями, а они подозрительно на меня глянули.

И во мне что-то замкнулось! Меня оскорбляли, надо мною смеялись, а я молчала. Я осознала: я никого не хочу оскорблять в ответ. Пусть говорят что хотят — я промолчу. Я окончательно превратилась в плаксу, размазню, уродину и нищенку. Всё это была, видимо, чистая правда. Такая же чистая, как то, что раньше я была красивой и модной тринадцатилетней стервой. Той, лицо которой по психологической прихоти я продолжала видеть в зеркале!

Последним своим шансом вырваться из психологического проклятия я считала математику. Уж в алгебре-то новенькая секла как старенькая! Я решала задачи двумя способами, я прошла половину учебника за восьмой класс, я победила в весенней городской матолимпиаде, и меня сфотографировали для областной газеты. Без толку! Мария Аркадьевна ставила мне пятёрки и говорила: «Берите пример с новенькой», а Мочалкин на переменке добавлял: «Наша Академичка с ума сошла. Сдвинулась на математической почве».

Я поговорила с Марией Аркадьевной наедине. В запертом классе.

«Твой почерк похож на почерк Мыкиной? Что с того, у многих девочек почерки похожи!»

«Сняли бы у меня отпечатки пальцев, Мария Аркадьевна!»

«Я тебе не полицейский. Да и логики в твоих словах не вижу. Будь у меня отпечатки пальцев Мыкиной, я могла бы их с твоими сличить. Но у меня их нет. Если мода на фальшивых детей распространится, придётся и впрямь снимать отпечатки».

«Какая мода, Мария Аркадьевна? Какая же я фальшивая?»

«Зачем ты подделываешься под Мыкину? Не хочешь объяснять? Тогда зачем затеваешь этот разговор? Добиваешься, чтобы тебя перевели в спецшколу? Одна мода у вас сменяет другую. Вчера фальшивые дневники и тетради, а теперь и ученицы ненастоящие».

«Вы имеете в виду мой дневник, Мария Аркадьевна?»

«Я имею в виду дневник настоящей Кати Мыкиной, который каким-то образом оказался у тебя. Не исключено, что ты мастерица подделывать почерки, включая мой и других учителей. Не ты ли подделала тетрадь Павлина Луганцева по русскому?.. Достань платок, утри слёзы! И открой кабинет. Сейчас звонок будет. Тринадцать лет — трудный возраст. В этом возрасте сначала делают, потом думают».

— Марьюшка сама сначала делает, потом думает, — сказал Павлин. — И Жаннушка не лучше. Не думать, а быть как бы машиной, им удобно.

— Марьюшка произнесла моё имя таким тоном, что я решила больше с ней не говорить. У меня на уме было ещё одно доказательство. Я хотела сказать, что помню всё, что было в классе с начала учебного года. Но Марьюшка ведь ответит, что это у любого ученика можно спросить. Пусть подозревает меня в чём хочет! Пусть думает, что я какой-нибудь биомонстр из лаборатории. Фальшивые дети!..

— Или пусть ничего не думает. Как все училки.

— Ты, Паша, первый, кто слушает меня и говорит со мной. И я уверена, что ты не собираешься надо мной смеяться. Ты очень прямой человек, Паша.

«Прямой! Похоже на «упрямый». Однокоренные слова! А некоторые «упрямым» ругаются!»

— Ты злой, но ты прямой.

— Злой, — согласился Павлин. — Это нормально. Добрым на шею садятся и едут. Доброта — слабость. Злость — сила. Энергия!

— Выходит, ненормально быть такой, как я, — задумчиво сказала Катя. — Ненормально плакать вместо того, чтобы давать сдачи или оскорблять в ответ.

— Ну да. — Павлин смутился отчего-то. — Они ведь бьют туда, где чуют мягкое. — Он вспомнил Фёдора Ивановича. — Если твоё мягкое станет твёрдым, они кулаки поотшибают.

— Вот бы сделать так, чтоб они не били!

— Есть один способ. Надо избить их так, чтоб встать не могли. Чтобы уселись в инвалидные коляски.

— Мне уже не хочется быть прежней Катей. Она такая злая, Паша! Неужели ты совсем не веришь в дружбу и мир?

— Мир и дружба — для слабаков. В коммунистов я не верю. Никто не делает для кого-то; каждый делает для себя. Когда ненавидишь и тренируешься, чтобы ещё сильнее ненавидеть, становишься сильнее. Когда дружишь, слабеешь. Надо рассчитывать на себя, а не надеяться на друзей. Надеясь на друзей, я бы не победил на футболе. Те, кто надеялся, проиграли.

— А я с удовольствием представляю, Паша, что все люди на планете — друзья.

— Может, и я бы представлял, не будь они все врагами.

Мыкина внимательно посмотрела на него. С каким-то маминым выражением. Мама смотрела так на Павлина, когда на языке у неё крутился вопрос.

— Все, Паша? Выходит, и я тебе враг? И ты только притворяешься, что я тебе интересна?

Она вскочила со скамейки. На щеке её блеснула слезинка.

— Катя! — почти крикнул Павлин. — Не враг ты мне! Сядь, пожалуйста. Может, не все. Но в это трудно поверить.

— Это правда, Паша, — тихо сказала Катя. — Я же обзывала тебя имбецилом. Ты плохо понимаешь в математике.

«Она не притворяется и не врёт. — Павлин посмотрел на свои руки, потом посмотрел на асфальт. — Так не притворяются. Она та самая! Не та не стала бы жалеть, что обзывалась! Как можно жалеть, если это делала не сама

— И я был хорош, Катя.

Мыкина улыбнулась сквозь слёзы и села рядом.

— В общем, Паша, вышло так, как обещала Анна Ильинична. Вторая моя сторона оказалась полной противоположностью первой. Я была заносчивой и насмешливой, а стала тихой и смирной. Прежде я ехидничала, теперь помалкивала. Раньше Мочалкин или Пузырёв боялись мне слово поперёк сказать, теперь я не смела им возразить.

— Но ты не уступаешь им. Не даёшь списать. Не решаешь за них контрольные!

— Это другое. Оно тоже от второй стороны. Списать значит сделать во вред. От списывания глупеют. Понемногу, Паша, у меня стали открываться глаза.

— Из-за очков? Ты стала лучше видеть?

— Очки — часть имиджа, замена линз. Я не о том. У меня открылось какое-то постороннее зрение. Я увидела себя со стороны. Меня стало вроде как две: я прежняя и я новая. И новая я была очень недовольна старой. Я словно бы разлюбила саму себя. А ещё я всех жалела. Включая тех, кто меня обижал. Оказывается, каждого есть за что пожалеть!

Павлин почесал голову. Что-то тут не сходилось.

— И ты стала счастливой, как обещала тебе психологиня?

Катя поёрзала на скамейке.

— Необыкновенный день не настал, Паша.

— И ты веришь в него?

— Верю.

— Ты же сделала всё возможное, чтобы он настал. Всякие там доказательства!..

— Не знаю, нужны ли доказательства. Может, надо просто жить доброй жизнью?

— И сколько так жить? Лет сорок? Восемьдесят? Хуже каторги! По-моему, ты хочешь сдаться, Катя! Сдаваться нельзя! Вот вернутся твои родители — и тебя не узнают. Представляешь? И будешь жить дальше с коммунистической бабушкой, а в школе терпеть издевательства Мочалкина!

Оба вскочили одновременно.

— Я что-нибудь придумаю, — сказал Павлин.

— Если ты, Паша, собрался подраться с Мочалкиным…

— Не знаю я, что я собрался!

«Я ведь имбецил», — чуть было не добавил он.

 

Проводив Катю, Павлин пошёл домой. По дороге думал о психологине-волшебнице. Многовато волшебников развелось! У ржавого гаража, на котором краснели неровные буквы: «Леннин рулит!» (лишнюю «н» кто-то перечеркнул чёрной краской, а кто-то другой зачеркнул перечёркивание и исправил в соседнем слоге «и» на «о»), его дожидался Женька.

— Чего тебе? Щелбанов давно не получал?

— Мне-то ничего. А вот им — чего-то!

Женька показал на троих, переминавшихся у края девятиэтажки.

Бывшие противники с последнего футбольного матча! Третьемикрорайонники. Втроём на одного? Слабаки!

Кулаки инстинктивно сжались. Глаза обшарили пространство у дома: под окнами, за гаражом, у тротуара, где росли тополя. Справа высился кирпичный забор частного охранного предприятия «Рубикон». Глупо сходиться здесь: у «Рубикона» торчат камеры наблюдения, сотрудники вызовут полицию. Участники боя попадут прямиком в «Гопо-трупо», в лапы подполковнику Ванагорину! Павлину пока не приходилось иметь дела с детским полицейским подполковником, и он считал, что иметь и не обязательно. От «Гопо-трупо» расстроилась бы мама.

— Женька, дуй домой.

— Не пойду!

— Тогда тащи кирпич. — Павлин показал на обломок силикатного кирпича у гаража. Третьеклашка метнулся к гаражу.

Первый из троих, Игорь Томов, попросту Том, крикнул:

— Дворянчик, мир!

— Знаю я ваш мир! — Павлин поглядел в глаза подходившему Томову. — Враньё ваш мир! Мир — вообще враньё! Зря прёшь на рожон, Томми!

Махать кулаками после драки было затеей неправильной и рискованной. Это понятие всякий усваивал с детского садика. Мстительных махальщиков отлавливали и устраивали им «тёмную», а затем отправляли по домам голышом. Голых, их фотографировали, а фотографии выставляли в социальные сети.

— Говорю же, мир. Парни, стоп!

Томов остановился в нескольких метрах от Павлина. По бокам от него встали Слава Горяев по кличке Ролик, любитель роликовых коньков, и Аркаша Олнянский, которого «сократили» до Олни. Все трое, особенно Олни и Ролик, представляли собой ходячий коллективный синяк. Толстые губы Олнянского были раздолбаны всмятку. Кто это наподдавал так ему? Павлин помнил его физиономию на футболе, помнил, как молотил её. Молотил — громко сказано: два-три удара, и Олни свалился.

— Я иду медленно, у меня ничего нет, — сказал Том.

Шаг за шагом он приблизился к Павлину и Женьке. Тот обеими руками стиснул обломок белого кирпича.

— Кирпич ни к чему. Мы хотим поговорить. Махать кулаками после драки — это не про нас.

— Кто вас знает! На матче вы вроде поддавались. Или показалось?

— Да, — непонятно ответил Том. И опустил глаза. Уставился на свои кроссовки. — То есть не то чтобы поддавались… Мы поняли: нам тебя не одолеть. Аркаше, — он мотнул головой на двоих, дожидавшихся поодаль, — уже так лицо разбили, что он не видел ничего, а Славке до потери пульса оставался последний удар. Тогда мы решили: сначала Аркаша и Славка пощады просят, а за ними сдаюсь я. Перед тобой никто не устоит. Ты теперь футбольная звезда. Чемпион.

Павлин усмехнулся. Лестью его не проймёшь! И он вовсе не так хорош, как расписывает этот третьемикрорайонник. На хоккее в прошлом сезоне ему здорово досталось.

— С чем пришли?

Том поднял глаза.

— Хотим быть с тобой в команде.

— Что?

Такого поворота Павлин не ожидал. Чего угодно ждал: внезапной атаки, растерявшегося Женьки, боящегося запустить кирпич, Ролика и Олни, устраивающих кучу малу, сирену полицейской «коробочки», но не предложения о команде!

— Как вы это представляете? Я живу в первом микраше, вы — в третьем. Так не принято. Я что, должен правила объяснять?

— Мы играем по правилам.

Сунув руки в карманы джинсов, Томми рассказал, что его отец и отцы Ролика и Аркаши — строители, работают в одной фирме. Шестнадцатиэтажки в микрорайонах — проекты этой фирмы. Все трое в такой шестнадцатиэтажке и живут, кстати, в той же, где обитают знаменитые Борис и Герман. К двадцатилетию фирмы гендиректор расщедрился и решил сделать работягам, которые вкалывают в фирме со дня её основания, то есть по двадцать лет, подарки: выкупить их старые квартиры и с доплатой вселить желающих в новые. Доплата крошечная. Квартиры в доме в первом микрорайоне. На днях его сдадут.

Павлин знал, о каком доме говорит Томов.

— Дворянчик, мы переезжаем. Но пришли не только из-за этого. Мы крепкую команду хотим создать. Само собой, ты бы стал боссом.

— Опять команда! Учились бы стоять за себя, а не разводить философию!

— Погоди ты! Мы будем жить в первом микраше. Все говорят: в первом нет команды, в первом всё случайно.

— Может, я и победил случайно?

— Мы не какие-нибудь доходяги, — сказал Том. — Команда выигрывала бы. И тебе было бы хорошо, и нам. Говорят, ты Лимону знатно врезал. И в первом микраше тебя боятся.

— Боятся значит уважают.

— Дворянчик, я тебе вот что скажу… Мы бы с большим удовольствием разбили рожи кое-кому из третьего. В третьем микраше плохо. Про Бориса и Германа знаешь? Мы матч проиграли, и пришлось платить за проигрыш. С носа по пятьсот рублей. А если бы выиграли, Борис и Герман отобрали бы из наших трофеев то, что им нравится. С выигранных ставок тоже половину отнимают.

— Деловые парни! Своего не упустят, — заметил Павлин.

Борис и Герман, правая и левая рука Великана на футболе и хоккее, учились в девяносто третьей школе, в восьмом классе. Оба наблюдали за матчами с застеклённой тонированной лоджии с шестнадцатого этажа. Обозревали футбольное поле в немецкие бинокли «Минокс». Тополя, поднимавшиеся не выше третьего этажа, им не очень мешали.

За Борисом Кругловым (Круглым) и Германом Огурецким (Огурцом) стоял девятиклассник из их школы Сашка Исполинский. Его-то, жителя загородного посёлка Соломино, и звали Великаном. Считалось, что двоих или троих он порезал ножом, столько же почикал лезвием, а уж сломанных рук, ног, носов и ребёр шло без счёта. За Исполинским будто бы маячили грозные ребята лет восемнадцати-девятнадцати, отсидевшие небольшие сроки в колониях. Исполинский был столь изворотлив в делах, что даже сам Мстислав Витальевич Ванагорин, начальник «Гопо-трупо», то есть городского отдела полиции по работе с трудными подростками (а заодно муж русички Жанны Фёдоровны из сотой школы), не мог к нему подступиться. Нет улик, нет свидетелей, да и потерпевших зачастую нет. Пострадавшие то упали с лестницы, то споткнулись на крыльце супермаркета, а то поскользнулись на льду, ежели дело было зимой.

— Круглого с Огурцом мочи терпеть нет! — сказал Томов. — Как жить с этой данью? Мы хотим быть с тобой, Дворянчик. Говорят, ты упрямый и слегка двинутый, но бьёшься честно. И налогов не изобретаешь. Говорят, кстати, что Исполинский собирается наложить лапу и на первый микраш. Тем более крепкая команда не помешает!

Том протянул Павлину руку. Горяев и Олнянский подошли к Томми, тоже, видимо, готовясь подать руки.

Павлин руку Тому не пожал.

— Посмотрим, парни. Как покажете себя в первом бою! Драться на футболе надо было честно, до последнего. Говоришь, крепкая команда? Вот и сколотил бы в третьем микраше такую команду! В одной команде поддаёшься — поддашься и в другой. Скользкий ты какой-то!

Том не нашёл, что ответить. Развернулся и пошёл. Ролик и Олни потопали следом.

— Нет им веры, Женька! Ещё не переехали, а уже микраш свой предали.

— Здорово ты уел их. — Третьеклашка бросил кирпич. — Может, Паш, они бы пригодились? Ты бы ими командовал. Том же сказал: ты будешь боссом!

— Что у наших, что в третьем на уме только команды. А я трофеи предпочитаю!

«Стоит мне наставить кому-нибудь фонарей и расплющить губы, как все записываются в мои друзья! — сделал вывод Павлин. — Всем хочется дружить с победителем. Залезть под крылышко к сильному. Что Ефремке, что Тому, что Катьке Мыкиной. Никто не рвался создавать со мной команду, когда я был слабаком!»

Он почувствовал себя чемпионом и властителем судеб.

 

После ужина, когда он домывал посуду, мама сказала:

— Паша, мне надо с тобой поговорить.

«День разговоров какой-то! — подумал Павлин. — Всем надо со мной поговорить. Наговорюсь на год вперёд!»

Он вытер руки, повесил полотенце на крючок и сел напротив мамы. Так у них было заведено: когда мама хотела поговорить, они не шли в его комнату или её комнату, она же гостиная, а садились за кухонный стол.

Лишь бы тема не касалась футбола! Остальные темы были допустимы, а то и желательны. Скажем, тема покупки нового компьютера.

Мама поправила бумажный эдельвейс в вазочке. Эдельвейс смастерил когда-то папа.

— У тебя нет друзей, Паша.

О, тема дружбы! К ней он готов!

— Меня это очень беспокоит, — сказала мама. — Ты заканчиваешь седьмой класс. В твоём возрасте многое решается. Почему у тебя нет друзей, Паша?

— Мама, твои сведения устарели. Ко мне даже просятся в друзья!

— Просятся?

— Игорь Томов сегодня просился. И не один, а с друзьями: Аркашей Олнянским и Славкой Горяевым. До них Ефремка и Вилли из нашего класса в друзья набивались.

Мама рассчитывала повоспитывать сына, но вместо того ей пришлось удивиться!

— А ты?

— А я пока думаю: дружить с ними, или нет.

— Ты так разборчив?

— А как надо? Со всеми дружить? Знаешь, почему они липнут?

— Ты сильнее?

— Вот именно! Слабаки защиты просят!

Мама сняла хлебную крошку с руки.

— Не всегда ты был сильным, Паша. Помню, в третьем классе тебя побил один мальчишка, Канарин. И в чётвёртом он к тебе приставал.

— В пятом я побил его!

— Я не о том. Неужели ты не хотел бы, чтобы тогда, в четвёртом, у тебя были друзья, которые пришли бы на помощь?

— Наподдавали бы Канарину?

— Нет. Вы всюду были бы вместе и не давали бы себя в обиду.

— Только слабаки кучкуются и поют песенки о дружбе, мама! Дружить им выгодно. Разве тут не обман? Если ты не можешь победить один на один, ты никуда не годишься. Вот и начинаешь искать дружбы. Ты стала бы дружить с кем-то, кто подружился с тобой из-за денег? Всё время приходил бы в гости и клянчил денег.

— Ефремка и Вилли никуда не годятся?

— Слабаки. Нюни. Проигравшие.

— А эти мальчики — Игорь Томов и другие?

— С этими потруднее… Но и они проигравшие.

Томми, Ролик и Олнянский, подумалось Павлину, всё же могут принести пользу. Пусть служат ему, Дворянчику. Командовать будет он. Если начнут крутить-вертеть, он разобьёт им рожи, и они превратятся в первом микраше в ничто. В третьем микрорайоне у них были Борис с Германом и Великан, а тут не будет никого. Парнишек из третьего микраша в первом не жалуют. «Эти ребятишки вряд ли будут мне противоречить, — подытожил Павлин. — А в будущем, когда я стану взрослым, мне понадобятся сторонники. Проверенные в деле. Не такие трусишки, как Ефремка и Сунгаров. Вот и вся дружба. Ожидание выгоды! Назовём вещи своими именами!»

— Ты долго думаешь, Паша.

— Нужно было кое-что понять.

— И что ты понял?

— Я решил дружить с Томовым.

— Решил прямо тут, за столом?

— Прямо тут.

— И почему же?

— Выгодно.

— В чём выгода?

— Для него в том, что я не слабак. Для меня — посмотрим. Может, я решил поэкспериментировать. Проверить, что за штука такая — дружба. Все говорят, что она есть, а я говорю, что её нет. — Он почувствовал, что говорит слишком много правды. — Хочу проверить: есть ли от дружбы какой-то толк?

— Только поэтому ты будешь дружить с Игорем? Ради пользы? Выходит, ты совсем не веришь в дружбу?

— Зачем верить, мама? Посмотри — кругом одни враги! На планете идёт сорок войн. Все друг друга ненавидят. Все врут, воруют и отнимают.

— Был такой философ Томас Гоббс. Он учил, что в мире беспрерывно идёт война всех против всех.

— Разве не идёт?

— Мы же с тобой не воюем друг против друга.

— Не воюем. Но другие-то воюют.

— Если хотя бы два человека во всём мире не воюют, значит, не все воюют против всех.

— Это, по-моему, придирки. Философ обобщил.

— Не он один обобщил. Многие политологи считают войну естественным состоянием человечества. Так прямо и пишут: естественным. В университетских учебниках пишут. Но давай не будем устраивать дискуссию о войне и мире. Ты лучше скажи, Паша: ты предпочёл бы воевать со мной или жить в мире? Что кажется тебе естественным: мир в нашей квартире или стычки и ссоры? И каких бы учителей ты предпочёл в школе: мирных или воинственных?

— Вроде нашей Марьюшки! Я понял, мама. Хотя Марьюшка кажется мне естественной. Она по-другому не умеет.

— Я не о ней, я о тебе. Какой бы ты хотел видеть Марию Аркадьевну? Или какую бы учительницу хотел видеть на её месте?

— Ага, — только и сказал Павлин.

Мама потрепала его по голове.

Всё-таки мама у него философ! Она не говорит, как Марьюшка: «Принеси мне дневник», или как Жаннушка: «Абсурд!», а задаёт вопросы. Не утверждает, а спрашивает. И можно с нею поспорить, но тогда она задаст новые вопросы. И снова придётся подумать!

 

 

Глава восьмая. Кольчужник с арбалетом

 

До поместья доносились стук топоров и равномерное вжиканье пил: за луговиной ванагорцы валили деревья. Рыцарь и его оруженосец обходили частокол, тянувшийся от поставленных на самом высоком месте ворот до зелёной низины. Кое-где ограда прогнила настолько, что шаталась, будто ряд гнилых зубов. Старые колья рухнули бы от единственного удара бревна. «Проклятье! — досадовал Пикок. — Когда у меня будет достаточно монет, чтобы не думать о брёвнах и доспехах?» Он провёл пальцами по частоколу. Сквозь дырку в перчатке виднелась ладонь.

— По коням, Юджин! — сказал рыцарь. — Узнаем, много ли пользы от тех, кого ты уберёг от судьбы невольников!

Опустился надо рвом мост, открылись со скрипом ворота, застучали копыта. Дозорный на северной сторожевой башне посмотрел вслед двоим всадникам, скакавшим к лесу и отмечавшим свой путь серыми клубами пыли. Клонившееся к западу солнце подкрашивало розовым кромки неподвижных облачков. В вышине звенел жаворонок.

На опушке рыцарь и оруженосец спешились, привязали коней и добрались до прогалины, где трудились лесорубы. Те прекратили работу и уставились на Пикока. Покачивалась в сосне длинная двуручная пила, чьи кованые зубья добрались до середины ствола.

— Ты и твои лесорубы, Том, свалили за день деревьев меньше, чем у меня пальцев на руках, — сказал Пикок.

Оружейник, чей торс поспорил бы с охватом вековой сосны, отёр рукавом пот со лба.

— Не сразу Москва строилась.

— Язык твой впереди дел твоих! — Пикок подошёл к старой сосне, обросшей толщей рыже-чёрной коры. — Сколько времени тебе нужно, чтобы повалить это дерево?

— Если начать сейчас, то солнце скроется за краем земли, когда я окончу. Немного сделаешь двумя пилами, сэр. А завтра станет меньше и на одного хорошего работника. Я буду занят в кузне.

Помятые латы, пробитый щит, вспомнил Пикок. Ещё один повод для досады!

— Тебе следовало заняться доспехами сегодня! Королевский турнир приближается!

— Разве ты не хотел убедиться, сэр, что твои люди делают то, что должны делать?

— Должны? — Рыцарь посмотрел на Юджина, но тот предпочёл отмолчаться.

Решительно, в последние дни все говорят загадками! Загадок и тайн Пикок не любил, предпочитая им ясность. Споры же пусть решаются в открытом бою. Победитель всегда прав: ведь его руку на поединке направляет господь!

Оружейник встрепенулся и обернулся. Там, где сосны сгущались, упала сухая ветка. Где-то долбил ствол дятел.

— Храбрецы ходят налегке, сэр, — сказал мастеровой. — Между тем латы и шлем защитили бы рыцаря от неожиданностей. Кто знает, что прячет лес!

— Не хочешь ли ты сказать, оружейник, что в моём собственном поместье мне грозит опасность? И как ты починишь мои латы, если я стану их носить?

— Когда я возьмусь за твои латы, не высовывай носа из дому.

Пикок расхохотался. Том, стоявший вполоборота к рыцарю, снова вгляделся в лес.

— Кто знает, сэр, что может случиться!

— Здесь не Ванагория!

— Мы знаем о заклятой девушке, сэр. О той, которую хотели сжечь. От этой истории попахивает заговором.

Оружейник показал рыцарю широкую спину. Пикок с удивлением заметил, что пальцы Тома сжимают голыш.

— Он допускает, сэр, — пояснил его слова Юджин, — что у тебя в королевском замке завелись враги.

— Не ты ли, Юджин, поучаствовал в их сотворении?

— Скорей за дерево, сэр! — прошипел оружейник, совершая быстрое движение.

Прошуршав в хвое, пущенный Томом камень достиг цели: до прогалины долетел слабый вскрик и шум падения. В тот же миг в старую сосну, у которой стоял Пикок, вонзилась чёрная стрела. Странное кровавое оперение дрожало в футе от головы рыцаря.

— Смею надеяться, лазутчик был один, сэр, — сказал Том. — С камнем я малость припозднился. Позволь мне, сэр, пойти первым.

Пикок и Юджин направились за Томом, прихватившим тяжёлый топор. За просветом, открывавшим маленькую поляну, лежал человек с обнажённой головой. Лицо его, вытянутое и желтоватое, по форме и цвету напоминающее перезрелый лимон, залила кровь. Кольчуга лежавшего оканчивалась у колен. Такие носят наёмники.

— Будь я проклят, если перед нами не Лимон! — вскричал Пикок. — Знатный стрелок из арбалета!

Оруженосец поднял из травы арбалет и колчан. На поляне пощипывал траву конь.

— Добыча, сэр, — сказал оруженосец.

— У меня острый слух, мой господин, — сказал оружейник.

— Он хочет сказать, сэр, что ему представился случай доказать свою верность, — перевёл Юджин. — Верно я говорю, Том?

— Пожалуй, что и так. Надо бы связать кольчужника. Осмелюсь сказать тебе, благородный рыцарь: ты храбр, но безрассуден. Тебе следовало укрыться за деревом.

Только сейчас Пикок осознал, что находился на волосок от гибели.

— Топор и камень, сэр, — оружие простых людей, — заметил ремесленник. — И всё-таки топору я бы предпочёл молот. В кузне я чувствую себя уютнее, чем в лесу. Я силён и ловок, но рукам моим привычнее железо, а лицо привыкло к жару горна.

— Надо признать, оружейник, с камнями ты обращаешься ловко. И с пращой тоже, — сказал Юджин. — Помнится, это ты оглушил сэра Джеффри?

— Не знаю, кто из ваших был сэром Джеффри, но шлем помог ему мало. — Оружейник ухмыльнулся. — Никогда не знаешь, кто вылезет из лесу или покажется из-за холма. В своей стране мы привыкли ко всякому. Я повсюду носил пращу. В Ванагории говорят: запас камней карман не тянет.

— Лимон отличный стрелок, — сказал Пикок. — Промахнулся он потому, что получил камень в лоб.

— Мы хотим поблагодарить тебя, высокородный сэр. — Оружейник поклонился, за ним поклонились лесорубы. — Ты позволил нам остаться. Обещаем служить тебе верно.

— Благодарите его. — Пикок указал на оруженосца. — И матушку. Они, обладающие немалым даром убеждения, склонили меня к мысли оставить вас в поместье.

— Стрелок дышит, сэр. — Оружейник кивнул на шевельнувшегося Лимона.

— Связать негодяя! — приказал Пикок. — Сейчас пришлю телегу. Отвезти его в деревню и запереть в амбаре! Займись этим ты, Том. В лесу обойдутся без тебя.

— Слушаюсь, сэр. Рыцарь заботится о собственной безопасности, я забочусь о его доспехах.

Лесорубы проводили рыцаря и оруженосца до опушки, где ждали привязанные кони.

— Кому же угодно, Юджин, чтобы я покинул сей мир? — Пикок пустил Грэя шагом. — Едва ли Лимон в одиночку тащился через лес, помышляя меня ограбить! Или отплатить мне за то, как я взгрел его прошлой весной!

— Я бы не ломал над этим голову, сэр, — сказал оруженосец. — Не думаю, что наёмник, в поясе которого зашита пара золотых монет, станет свято хранить тайну.

 

Прогуливаясь на другой день в саду, Пикок думал о том, что сказал в амбаре Лимон.

Сказал он, надо полагать, правду. Ничто так быстро не отучает лгать, как страх. Едва завидев рыцаря, пленник, чьи руки и ночи были связаны, пополз подобно червю к ногам вошедшего.

— Я пригожусь тебе, сэр Пикок. Я скажу всё, что мне известно, а известно мне больше других.

— Говори, — велел рыцарь.

— Знаю, твоему слову верят. Скажи: пощадишь ли ты меня?

Повесить наёмника — дело слишком короткое, чтобы с ним торопиться.

— Подлая шкура, тебе ли торговаться?

Слушая рассказ кольчужника, Пикок укрепился в одном умозаключении: трусливые натуры, плетущие заговоры и устраивающие покушения, остаются трусливыми до конца. Кто страшится открытого боя, тот не откроет лица и наёмнику!

Наниматели встретились с Лимоном в том сосновом лесу, через который была прорублена королевская дорога. Сговаривались с ним трое всадников в латах и глухих шлемах. За деревьями их ждали верховые, вооружённые мечами, луками и арбалетами; лиц воинов наёмник не видел; те, в свою очередь, не могли слышать разговора, который вёл с Лимоном главный из троих. В голосе того сквозили властные нотки, тон был хвастлив и небрежен. Несмотря на господские манеры, наниматель оказался скуп до слёз. Сошлись на трёх золотых монетах, но господин в шлеме раскошелился лишь на две. Тот, чьё лицо прятал шлем-горшок, похоже, был тем же человеком, что сговаривался с наёмником и в предыдущий раз, перед пасхой.

— Да, сэр! В канун святого праздника мы нанесли тебе визит не по своей воле. Что было, того не воротишь, сэр! — Лимон трагически крякнул. — Мои лихие парни налетели на твоё поместье подобно буре! Однако ты дал нам прикурить! Драпали мы — только пятки сверкали! Ты крепко двинул мне булавой по черепушке: у меня и нынче в мозгах звенит! С того-то дня фортуна и перестала мне улыбаться.

— Никчёмная жизнь вошла в чёрную полосу, — сказал Пикок, не тая злорадства.

— Перед пасхой всадников тоже было трое. Встречались мы на границе Ванагории. Цвета всадники носили другие. Щиты пустые, без гербов. Да ведь меня не проведёшь! Я немало повидал людей, сэр. Под горшками-шлемами голоса звучат одинаково глухо, но характер под горшком не спрячешь! В канун Пасхи со мною говорил, несомненно, тот же самоуверенный господин, говорил тем тоном, которым не приличествует говорить рыцарю, как не приличествует и затевать такие дела, каковых чураются иные кольчужники. То был не рыцарь — вот что я думаю!

Я вздумал пойти против тебя, сэр Пикок, и потерпел поражение. Вдобавок на меня обрушились неудачи. Господь положил предел моим злодеяниям! В канун пасхи мне заплатили четыре золотые монеты, хотя я просил пять. Теперь же дали две монеты вместо трёх! «Я знаю цену наёмникам», — сказал насмешливый голос из-под горшка.

Мне, растерявшему всех своих ребят, ничего не оставалось, как согласиться. На пару золотых я бы открыл в Лондоне мелкую лавчонку, сэр.

— Кровью несло бы от твоей лавчонки!

Наёмник уткнулся в солому.

Перед Пикоком вдруг встали одна за другою две картины: он, пеший, добивает булавой Энтони Скалистого из Ванагории, не пожелавшего просить пощады, и, много позднее, верхом на Грэе, зарубает мечом ванагорского же рыцаря, одного из тех, против которых дрался в компании с сэром Джеффри и сэром Уильямом, дрался ради той же цели, ради какой сражаются кольчужники: монеты, доспехи, кони.

Лимон что-то сказал, оторвав лицо от соломы.

— Повтори!

— Я бы охотно служил тебе, рыцарь! Я заметил, твои люди преданы тебе. Такую преданность редко встретишь, сэр. До сих пор я видел, как всё вокруг, включая честь и достоинство, продаётся и покупается.

— Что известно тебе о чести и достоинстве! — Слова эти вырвались у рыцаря сами собою, и ему почудилось, будто не он говорит их наёмнику, а наёмник ему.

Пикок приказал слуге напоить и накормить кольчужника.

 

 

Глава девятая. «Лечиться тебе надо, Филимонов!»

 

Воскресенье было днём учебным. Школьные дни сдвинулись из-за выпавшего на выходной 9 Мая. Последним уроком в расписании стояла физкультура. Павлин подтянулся на турнике семнадцать раз, на зависть Мочалкину, которому физрук не засчитал шестое подтягивание. Прощай, чёрная полоса!

Даже приближавшаяся контрольная по алгебре не омрачала настроения Павлина. Как ни крути, но там, где иксы и игреки, выше тройки ему не прыгнуть! Эх, другую бы учительницу!.. А списывать он не станет. Тройка так тройка. Зато законная!

А ещё Павлин одолел Филимонова. Вся школа об этом знает. Знают во всех микрорайонах.

На первом в сезоне футболе он тоже победил. Только о нём и говорят!

Правда, поползли слухи, что до конца мая футбола не будет. Поле, конечно, не опустеет, но ребята будут приходить попинать мяч, а не друг дружку. Говорят, начальник «Гопо-трупо» взял на карандаш некоторых футболистов. На прошлом матче кому-то сломали руку, а после матча, как выяснилось, был бой из-за трофеев, а ещё одному типу устроили «тёмную», и побитое тело забрала «скорая помощь». Не желая неприятностей от подполковника Ванагорина, Борис и Герман матчи временно прекратили.

Но и это не трагедия! Летом полицейские чины уходят в отпуска. Полиция на отдыхе — да здравствует футбол!

И не исключено, что кое-что удастся заработать на защите Кати Мыкиной. Чем отдавать деньги кошмарной психологине, Катькин папаша лучше бы Павлину заплатил!

 

Проходя у раскрытых ворот гаражной стройки, Павлин увидел, как поворачивает стрелу подъёмный кран. Внизу китайская машина крутила бетономешалку с тяжело плюхавшимся раствором. В открытой коробке третьего этажа гомонили таджики.

Миновав ворота, Павлин ступил на протянутые вдоль дощатого забора мостки, отделявшие стройку от шелестевшей листвой рощицы. Доски прогибались под ногами и поскрипывали. Павлин размышлял о странной психологине, которую Катька считала колдуньей, и о дядьке с чемоданчиком, назвавшемся обыкновенным волшебником. Он вот-вот до чего-то додумается!

Дддыц! С тупым металлическим стуком что-то врезалось в доску забора. К ноге Павлина подкатился стальной болт. Болты на стройках не летают! И не влепляются с такой силой в заборы. Павлин присел на корточки. Присвистнул и медленно выпрямился. Игорёк Томов вывел из рощи Филимонова. Тот тащился, сильно прихрамывая и понурив голову. Лимон бегать вообще не умел, а с хромой ногой, видимо, предпочёл поднять лапки.

За Томовым шуровал Женька. Куда без него!

В руке третьеклашка держал большую рогатку с болтающейся бечёвкой. Паззл сложился: Филимонов, рогатка, болт. И Том, доказывающий свою лояльность (слово из рыцарских времён!). Но что он делал в берёзах?

— Том, давай обратно. В рощу, — скомандовал Павлин.

В рощице, заваленной пивным и сигаретным мусором, они выбрали местечко почище. Женьке было велено убрать пластиковые бутылки, а пыхтевшему Филимонову — сесть на землю спиной к берёзе.

— Он из рогатки пульнул, — сказал Игорь.

— Никак не уймётся! — Павлин глядел на маленькую стриженую голову Лимона.

— Игорёха тихо так подкрался, Лимоныча пихнул, и тот из рогатки промазал! — радостно сообщил Женька. — Игорёха ему ррраз — в живот, ррраз — по коленке, и Лимоныч свалился!

— И заныл: «Сдаюсь!» — добавил Томми. — Как-то легко он сдался!

«Сам-то ты как сдался?» — подумал Павлин.

— Ты-то что тут делаешь? В турпоход ходил?

— Мы решили следить за тобой. Я, Ролик и Олни. Очередь установили. График. У тебя много врагов. А мы… мы пробуем дружить с тобой.

— И Женька с вами, — сказал Павлин.

— Я заметил, как они за тобой ходят! — отозвался третьеклашка. — Они хорошие, Паша!

— Мы-то хорошие. Он плохой. — Игорь кивнул на Филимонова. — Таким, как он, «тёмную» надо устраивать.

— С «тёмными» надо повременить, — сказал Павлин. — Нельзя сейчас.

— Слышал, — согласился Томми. — Говорят, Ванагорин уходит в отпуск в начале июня. Жене на даче помогать. Грядки полоть. Вот тогда и оторвёмся!

Лимоныч уткнул лицо в колени.

— Как настроение, плохой?

— Дерьмовое настроение.

— Сейчас будем улучшать.

— Не надо. — Филимонов оторвал лицо от колен. После детсадовской встречи физия его изобиловала оттенками синего, багрового и лилового. — Я всё расскажу. Я больше не хочу с ними. Против тебя, Дворянчик, не хочу.

— С кем — с ними?

— Первый раз по телефону со мной договаривались. Потом насчёт рогатки — по чату. Кто такие, не знаю.

Павлин прихлопнул на щеке комара. На ладони отпечаталась кровь.

— Первый раз — это когда ты в школе меня толкнул?

Побитая физиономия оживилась. Филимонов осторожно вытянул на траве левую ногу, за ней правую.

— Сперва, Дворянчик, мне по телефону позвонили.

— Это ты уже говорил, — заметил Том.

— Не мешай, — сказал Павлин. — Парнишка с трудом соображает!

— Это перед тем было, — сказал Филимонов, — как я на тебя попёр в школе. Ну, потом мы сошлись в детском садике.

— Что-то ты совсем плохо соображаешь, Лимон. Про «попёр в школе» мы давно поняли.

— Сила есть — ума не надо! — воскликнул Женька.

— Молчи, малявка, — вяло ответил Лимон. — Слушать будете? Вам сперва про этот заказ, а потом про тот, или наоборот?

— Хронологически, — сказал Павлин.

— Чего?

— По порядку валяй!

По порядку у Филимонова получилось. Когда он закончил, Павлин спросил:

— Он точно посоветовал зарядить рогатку болтом?

— А этот чиканутый согласился! — сказал Том.

— Филимонов, ты бо-ольной! — протянул Женька.

У Павлина вспотела шея. А если бы этот болван попал ему в висок? Или в глаз?

Павлин живо представил, как Мочалкин, Корыткин и Пузырёв окопались где-нибудь в вайфай-кафе, попивают лимонадик, поедают мороженое и постукивают с айфона Филимонову в чат. Это кто-то из своих, из тех, кто знает нужный сетевой адрес.

— Ты чиканутый, Лимон, — повторил Том. — Ты Пашку убить мог. Или изуродовать.

— Убить? Из рогатки? — На побитой роже Лимона мелькнуло искреннее недоумение. — Шуткуете? Подшибить чуток… Как не подшибить — за деньги-то? Чё, Дворянчик, ты сам-то не стрельнул бы, за деньги-то? Или благородный? Я чё, не понимал, что делал? — Филимонов словно размышлял вслух. — Отец у меня на той неделе в запой ушёл. Допился до края… Какую-то пьяную тётку домой ночевать привёл, а мать пытался выгнать. Ладно, нажрался так, что упал у дивана и уснул. Тётка уснула в ванной. Пришлось мне перед школой на кухне умываться. Квартира у нас однокомнатная, я летом на лоджии сплю… Мать плакала всю ночь. Плакала и тоже пила. В ночной ларёк за винищем бегала. Сперва к соседям ломилась — денег на бутылку занять. Спектакль! Ночью чертей разгоняла: бегала по комнате с крестом и скалкой. Телевизор раздолбала… В школе тоже паршиво. Наша классная на второй год меня собирается оставить. Мать говорит: плевать, платить за школу всё равно нечем… А ещё, Дворянчик, я злился на тебя. Мне никто так не поддавал. Ты сатана какой-то, а не человек. И синяков у тебя не бывает, и не боишься ты ни капельки.

— Надо было с ним дружить, а ты на него попёр, — заключил Том.

Филимонов стукнул мясистым кулаком по земле.

— Этот, по чату, предложил мне деньжат чуток. Порядились… Ладно, говорю, подшибу я твоего Дворянчика, а то зазнался пацан от победы на матче. А этот пишет мне: «Он не мой, а твой, между прочим. Тебе наподдавал».

— Так и написал: «между прочим»? — спросил Павлин.

— Так и написал. А чё?

«Это «между прочим», — подумал Павлин, — давно прилипло к языку Мочалкина».

— Деньги мне опять подложили в почтовый ящик, — сказал Филимонов. — Кто подкладывал, не видел.

— Ну, это просто, — сказал Павлин. — Они сначала деньги в ящик сунут, а потом звонят или в чат идут.

— Они же торговались!

— Это тебе кажется. Сколько предложили, столько ты и взял. Я уверен, это Мочалкин. С ним не поторгуешься. Такой же жадный, как его тётушка.

Филимонов встрепенулся:

— А другие, значит, — Корыто и Пузырь?

— Уж Пузырь — точно. «Кто не с нами, тот против нас» — его тема. Крестоносцы, инквизиторы, костры на площадях — это он обожает. Всех бы заживо сжёг, кто против него.

— А что за тетрадь они упоминали?

— Тетрадь моя. Теперь понятно! — Павлин порадовался разгадке. — Пузырёв написал за меня диктант по русскому. Купил нарочно тетрадь и написал, подделал мой почерк, а настоящую мою тетрадь куда-то припрятал. И училке сдал поддельную! Я от Жаннушки «пару» получил. Я по русскому языку двоек не получаю. Понял, Лимон?

— Не понял. Я вот по всем предметам двойки получаю.

— Ты всё рассказал?

— Всё, — сказал Филимонов. — В смысле, дальше ты без меня знаешь. Сперва я пошёл бить тебе морду, но морду набил мне ты, а потом решил угостить тебя из рогатки, но меня взял Томыч.

— Кругом проиграл, — подытожил Павлин. — Дважды продался, и оба заказа провалил. Я б с таким, как ты, на футбол не пошёл. Да ты туда и не ходишь! По мелочи предпочитаешь зарабатывать? Из-за угла норовишь? Дрянь ты, Лимон! Все люди дрянь, но ты, Лимон, дрянь в квадрате!

— Можно, я буду с тобой, Дворянчик? Хочешь, морду кому-нибудь набью?

«Ещё один друг нарисовался!»

— Все хотят быть со мной. Где ты был раньше? Когда со мной быть никто не хотел? Вот разбил бы ты рожу Мочалкину или Корыткину, я б с тобой поговорил. О дружбе. Нынче это модная тема!

— А чё? Я разобью.

Филимонов глядел на Павлина как-то по-собачьи. Будь у него хвост, он бы им повилял.

— И все подумают, что я тебя нанял? По-твоему, я без тебя не обойдусь?

— Что вы со мной сделаете? — спросил Филимонов.

— Возьмём на стройке кирпич да дадим тебе по башке. Чтоб сдох и не мучился, — сказал Том.

— Давайте, — вдруг согласился Филимонов.

— Вот дурак. Что будем с ним делать, Пашка?

Павлин сходил к забору, подобрал на мостках болт. Увесистый. Лупить Филимонова не хотелось. И было противно от Филимонова: жалкого, безвольного, раскисшего у берёзы. Павлин зашвырнул болт в рощу, а Томову велел разломать рогатку.

— Зачем ломать? Пригодится.

— Ломай!

У Павлина возникло ощущение, что всё, что сейчас произошло, уже совершалось раньше. Кажется, такое повторение событий называется дежавю. Странное чувство! Павлин точно знал: болтами в него до сих пор не пуляли.

Какая-то мысль не давала ему покоя. Мысль эта почти проявилась у забора, аккурат перед тем, как в доску ударил болт.

— Пошли, — сказал Павлин, ничего не вспомнив.

— Лимон пойдёт к мамочке? — спросил Игорь.

— Том дело говорит, — сказал Женька. — Ты, Паша, Дворянчик или кто? Наказать полагается.

Или кто… Том. Лимон. И… Вот оно!

Павлин понял. Или вспомнил. Понял и вспомнил! Наоборот: вспомнил и понял!

— Ненормальное у тебя лицо, Дворянчик, — сказал Филимонов. — Ну, как у изобретателя… Ты будто научное открытие сделал.

— Заткнись, Лимоныч, — сказал Игорь. — Слышь, Дворянчик, так не положено — ничего не делать.

— Надо его в плен взять, — сказал Женька.

Павлин вздрогнул. Плен!

— В плен мы его уже взяли, — сказал Том.

— И как мы возьмём его в плен, Женька? — Павлин старался не выдавать волнения.

— Наверное, как у третьеклашек принято. — Том хмыкнул.

— Он будет делать то, что прикажет Паша, — заявил Женька. — Пока Паша его не освободит.

— Звучит заманчиво, — заметил Павлин. — И что обычно делает пленник?

— Много чего. Например, в школе не ходит, а ползает. Или задаёт учителям всякие смешные вопросы: «Скажите, как меня зовут, Наталья Александровна, а то я забыл!» А то входит в учительскую и объявляет себя новым директором. Или просто кукарекает.

— Где кукарекает?

— Где хочешь. В школе. Во дворе.

— Ладно, — сказал Павлин, — пусть покукарекает, и разойдёмся.

— Ты что-то придумал, Паш. Я же вижу! — протянул Женька. — И не говоришь. Даже Лимоныч заметил.

— Я только начал придумывать, Женька. Не додумал ещё.

— Вставай, Лимон, — сказал Томми. — Для начала покукарекаешь. Только где?

— У школы, — сказал Павлин.

 

Они приказали Филимонову встать посреди школьного двора, перед крыльцом, так, чтоб его, кукарекающего, увидели из окон. Сами экзекуторы отошли за яблони. Кукарекать пленнику велели двенадцать раз. Филимонов было возразил: почему, мол, двенадцать, давайте хотя бы десять, но Павлин, назвав число, отступать не собирался.

И Лимон закукарекал.

Начал хрипло и вяло, а потом ничего, разошёлся. Видать, самому стыдно стало: будто испугался. И тут смелость нужна! И вообще, проигрывать нужно уметь.

Филимонов кукарекал одиннадцатый раз, когда из школы вышла его одноклассница Светка, староста седьмого «Б». С немым удивленьем замерла на крыльце, уставившись на кукарекающего дылду. Лимон так вошёл в роль петуха, что приседал, кукарекая, вытягивал шею, а руки как крылья разводил. Павлин и Том хихикали за деревьями. Женька и вовсе лежал на траве, держась за животик.

— Ты что, Филимонов, от весны одурел? — спросила староста Светка.

— Ну, и одурел. — Филимонов густо покраснел. — Одурел, сил просто нет!

— Правду говорят, что тебя побил «ашник» Луганцев? Он ведь ниже тебя на голову. Ты всегда выбираешь противника слабее?

Вместо ответа Филимонов вытянул шею и прокукарекал двенадцатый раз. Светке в лицо.

— Лечиться тебе надо, Филимонов! — сказала, уходя, Светка.

— Вырастешь — женюсь на тебе! — крикнул Филимонов.

— Я из тебя подкаблучника сделаю! — хохоча, крикнула в ответ староста.

— Дворянчик, — сказал, отсмеявшись, Том, — у меня кое-что есть для тебя. Информация. Олнянский видел, как ваш Корыткин крутился возле дома одной девчонки. Ты с ней вроде бы ходишь.

— Приставал?

— Нет. Девчонку Олни не видел.

— Корыткин к ней не полезет. Она под моей защитой.

Пока он, Дворянчик, защищает Катьку, никто из троицы не рискнёт её тронуть. Кишка тонка!

— Пока, Том, — сказал Павлин.

Идя с Женькой к дому, он думал о своём «научном открытии».

 

Дома Павлин включил компьютер. Сказал:

— Лимон, значит. Наёмник Лимон! А Игорь Томов — оружейник Том!.. Как я раньше не догадался? Волшебные сны! Волшебной палочки нет, но волшебство существует. Обыкновенное!

Павлин загрузил словарь «StarDict». «Павлин» по-английски будет… Он догадывался, как будет, но следовало проверить. Peacock!

— Это я, — пробормотал восхищённо Павлин. — Я. Или не я, но кто-то, очень на меня похожий. Мой предок? Из тех бриттов, про которых твердит мама?

Сказать об этом маме? Нет, сначала нужно разобраться. В волшебника со скамейки мама и не поверит! Поверит разве что Женька.

Женька — это Юджин! Тут и словарь не нужен.

Дальше пошло как по маслу. Одно совпадение за другим!

Facecloth — Мочалкин. Launder — Корыткин. Bladder — Пузырёв. Пузырь, а заодно пустомеля!

Друзья Игоря Томова? Ролло и Олни. Лесорубы! Славка Горяев, он же Ролик, и Аркашка Олнянский, он же Олни.

А кто Марьюшка? Элементарно, Ватсон! (Кстати, мама говорит, что у Конан-Дойля этого выражения в рассказах о Холмсе нет: его придумал не Конан-Дойль, а другой англичанин, Вудхауз.) Марьюшка — леди Мэри! Такая же жадная! И фамилия совпадает с прозвищем: королева — Великая, а Мария Аркадьевна — Великина!

Мама — леди Констанс.

У Павлина аж пальцы вспотели.

Выходит, волшебник не соврал.

Ещё одна разгадка: подполковник Ванагорин. Король Ванагор!

Что с «прототипом» Жаннушки, учительницы русского языка, любительницы говорить «абсурд» и жены Ванагорина? Есть такая! Во сне оружейник Том сказал: «Когда кто-нибудь взывает к королевской справедливости, королева Жанна, говорящая вперёд короля Ванагора, отвечает тёмным словом: «Абсурд». Она! Жаннушка работает в двух школах: в сотой и девяносто третьей, в первом микрорайоне и третьем. У Тома, Ролика и Олнянского она русский не ведёт, потому что они учатся с первой смены, но про её «абсурд» они наверняка слышали.

И Катя Мыкина. Тут думать нечего: она — леди Кэтрин. Заклятая леди. С переменившимся лицом. Катька не врёт и не сочиняет!

Наконец, раскрашенная психологиня. Красноволосая! Та самая колдунья с красными волосами из Пустынного замка, что закляла леди Кэтрин!

Всё сходится! От кольчужника Лимона до красноволосой. И лица из снов похожи на здешние. А он не мог понять, кого напоминают ему эти персонажи!

— События здесь и там тоже совпадают. — Павлин пересел на диван. — Катьку заколдовали, Филимонов дважды на меня напал, во сне Лимона нанял Фэйсклот, а тут Лимоныча — Мочалкин. Арбалет — рогатка! Лимон у меня пленный и тут, и там. Отец Блэддер переменил закон, чтобы меня, то есть сэра Пикока, облапошить, а здесь Пузырёв подделал тетрадь. Во сне Пикок захватил добычу в Ванагории, а здесь я добыл трофеи в третьем микрорайоне. В Ванагории я был с сэром Уильямом и сэром Джеффри, и их там убили, а на футбол ходил с Вилли и Ефремкой, и им на матче здорово досталось. Во снах ванагорцы во главе с Томом не желали возвращаться в Ванагорию, а тут Томми, Ролик и Олни не хотят жить в третьем микрорайоне — и тоже ко мне просятся! В замке Пикок спас от костра леди Кэтрин, а в школе я защищаю Катьку. Леди Кэтрин выглядит как крестьянка, а Мыкину в школе дразнят колхозницей. Наша староста в замке — леди-стюарт. Лариса — Лорейн! Это она отправила на казнь леди Кэтрин, а Лариска при Марьюшке заявила, что осуждает Мыкину. Марьюшке я купил на футбольные деньги цветы, а в замке Пикок отдал королеве Мэри ванагорских пленников. Во снах никто не узнаёт леди Кэтрин, а у нас все считают Мыкину новенькой. Отец Блэддер обвинил леди Кэтрин в колдовстве, а Пузырь обзывает Катю колдуньей! Блэддер — капеллан в замке, а Пузырь — святоша в классе! Сэр Пикок разоблачил отца Блэддера, совравшего про сэра Энтони, а я разоблачил Пузыря, вравшего про колдовство из-за контрольной!

Павлин прошёлся по комнате. Взгляд его скользнул по корешкам томов в книжном шкафу.

В замке интриги плетёт Фэйсклот, а в школе — Мочало. И там, и тут этот тип — племянник! Там — королевы Мэри, здесь — классной Марьюшки!

И он, Павлин, и его мама так же бедны, как сэр Пикок и его матушка.

Зато у обеих Кать родня богатая. Сомненья прочь! Роберт Михайлович, Катин отец, — могущественный граф Роберт Пустынный!

Павлин и Пикок, выручая Кэтрин-Катьку, соблазнились денежками.

Глухонемой брат есть и у Женьки, и у Юджина.

Сэр Пикок Луговой и Павлин Луганцев привыкли обходиться без друзей и долбят Юджина-Женьку щелбанами.

Но ведь это только сны! Что они меняют? Где волшебные свойства, которые обещал дядя с чемоданчиком?

— Постой-ка! Сначала сны повторяли происходящее здесь, а теперь опережают реальность! Вот они, свойства! Сны — подсказки! То, что случается там, происходит и тут! Прочь, иксы и игреки, да здравствует знак равенства! Что сделает Фэйсклот — то сделает Мочалкин! Что сделает леди Мэри — сделает Марьюшка! И так далее!

Павлин снял с полки «Айвенго».

— Пикок — это же я! Сэр из средней школы! Уснул — и готово! Надеюсь, обыкновенный волшебник не злой и не прикончит Пикока на каком-нибудь поединке!

Стоп! А Катя? Похоже, ей волшебница досталась злая! Кажется, Эдуард с красноволосой не в дружбе. То-то за ней помчался! Наверное, она из необыкновенных. Эдуард говорил, что необыкновенные не совсем понимают простых людей…

— А сам-то Эдуард? Кто он в том мире? Не было там никакого волшебника!

 

 

 

Глава десятая. Садовый чародей

 

Гуляя по саду после допроса кольчужника, Пикок думал, что нанимателем Лимона, господином в шлеме-горшке, вполне мог быть Фэйсклот. Королевский племянник любил побахвалиться, и речь его там, где он мог это себе позволить, часто звучала вызывающе. Отвечая Пикоку, зная точность его копья и силу меча, королевский племянник сдерживался, но в разговоре с кольчужником, имея за спиною вооружённый отряд, трусливый рыцарь, конечно же, давал себе волю.

Вторым в шлеме, вероятно, был сэр Ландер, всюду сопровождавший Фэйсклота и бывший как бы его тенью.

Третий — не отец ли Блэддер? Не он ли надел на худое своё тело рыцарские латы и скрыл бледное лицо за глухим шлемом? Воинствующая церковь не гнушается якшаться с презренными наёмниками!

Именно капеллан обвинил леди Кэтрин в колдовстве. Именно он, когда Пикок испросил для девы пощады, уверял, что рыцарь околдован ведьмой. Именно капеллану, как заметил Юджин, подмигнул Фэйсклот!

Эта троица вполне могла попытаться убить его или навредить ему. Заговорщики во главе с Фэйсклотом плели сеть интриги! Фэйсклот желал стать верховным стюартом. Отец Блэддер рассчитывал увеличить при нём свои доходы, присваивая через казни имущество тех, кого объявлял нелояльным к церкви и отступившим от веры. Сэр Ландер при удаче королевского племянника тоже отхватил бы куш.

Арбалетная стрела — подходящий способ для трусливых натур! Убив Пикока чёрной стрелой с окровавленным опереньем, заговорщики обвинили бы в убийстве колдунью, то есть леди Кэтрин, и отец Блэддер устами леди-стюарт приказал бы развести на площади новый костёр, жарче прежнего. Королеве нечего было бы возразить, и никто из рыцарей не осмелился бы просить за несчастную девушку. Обратив таким образом заклятие на ничего не подозревавшую леди Лорейн, капеллан расчистил бы путь в лорды-стюарты Фэйсклоту и укрепил бы собственную власть над толпой. Та, которую святой отец обвинил бы в колдовстве, внушала бы народу ужас! Погибший Пикок, пропавшая леди Лорейн, явление вместо неё какой-нибудь незнакомки с отвратительными чертами… «Пусть колдунья отправляется в геенну огненную!» — кричал бы святой отец с королевского балкона, простирая тощую длань к трескучему костру. Фэйсклот и Ландер таким образом поставили бы точку в долгом скрытом противостоянии: уничтожили бы сильного противника, рыцаря, против которого они страшились выступить на турнирах, всякий раз избегая с ним столкновения.

Мысли сэра Пикока перескочили на турнир. На большой королевский турнир, который устраивался каждый год после пасхи.

— С каким удовольствием я выбил бы из седла подлого хвастунишку Фэйсклота! — воскликнул рыцарь. — И его компаньона Ландера! Говорят, мечом сэр Фэйсклот владеет лучше, чем копьём. Так пусть докажет это! Прославиться владением мечом, подбирая себе противников слабых, — удел не рыцаря…

Пикок осёкся.

Под яблоней стоял человек в зелёном плаще и не моргая смотрел на Пикока.

Явившийся был много старше рыцаря; плащ, который он носил, мог принадлежать кому угодно: дворянину, богатому оруженосцу, зажиточному виллану, а то и наёмнику. Кольчужнику, вторгшемуся в поместье с намерением убить хозяина!

Рыцарь выхватил кинжал. Незнакомец усмехнулся и скрестил руки на груди.

— Я не наёмник, о рыцарь. Я даже не ношу кольчуги. У меня нет оружия, если не считать оружием то, что я направлю не во вред тебе, но во благо.

— Вчера, — сказал Пикок, опуская кинжал, но не убирая клинок в ножны, — наёмник пустил в меня чёрную стрелу с окровавленным опереньем. Сегодня являешься ты, будто призрак, и смеёшься при виде кинжала. Кто ты? Как проник сюда?

— Для меня не существует границ и стен, преграждающих путь простым смертным. Присядь, о благородный.

У ног пришельца возникла скамеечка. Подобрав полы плаща, человек сел. А вот и другая скамеечка, для Пикока. Ножки её покрылись мхом и вросли в землю. Пикок сунул кинжал в ножны. Нож против волшебства бессилен.

— Наша беседа касается тебя, рыцарь, и ещё нескольких людей. Думаю, ты не захочешь доверить им свои секреты, потому как и они не горят желанием доверить тебе собственные тайны.

— Ты говоришь о моих врагах?

— Ты встретишься с ними.

До сей поры Пикок не видел чародеев. Колдунов и колдуний, тех отец Блэддер отправил на костёр предостаточно, но подлинных волшебников, которые, как можно судить по песням менестрелей, существовали задолго до царствования короля бриттов Артура, ему встречать не доводилось.

— Ты чародей?

Незнакомец наклонил голову в знак согласия.

— Я Эдвард, ученик великого Мерлина.

О Мерлине и замке, в который его заточила злобная фея, менестрели рассказывали долгие истории. Одни говорили, что замок — плод собственного волшебства Мерлина, но хитрая фея Моргана, сотворив медную стражу несметным числом, заключила волшебника в каменном мешке навсегда. Другие пели о небесном замке, висящем посреди облаков: не стерегут там чародея стражники, но замку тому не опуститься на землю. Как снежные сугробы, подтаивают его стены каждой весной. От замка и от Мерлина почти ничего не осталось: плоть волшебника и каменная твердыня смешиваются с облаками и дождями проливаются на землю. Третьи рассказчики уверяли, что Моргана не околдовывала Мерлина, а виною заточения чудодея явилась волшебница Ниниана — юная ученица самого Мерлина, очаровавшая его на старости лет. Для неё и для себя Мерлин построил воздушный замок, который и поныне крепок, но для людей невидим. Согласно последней легенде, чародей жив, как жив и король Артур, которому Мерлин служил когда-то, но оба никогда не вернутся на землю.

— Мерлин жив? — спросил Пикок.

— Сия тайна не для людей.

Перед носом у Пикока белые яблоневые цветы обратились в спелые плоды. И вновь стали цветами!

В песнях менестрелей упоминались волшебные мечи, заговорённые шлемы, непробиваемые щиты и особенный туман, который делал рыцаря невидимым для его врагов, но в котором рыцарь видел противников отчётливо.

— Кудесник, ты дашь мне волшебный меч?

— Нет. Со времён короля Артура и Мерлина многое переменилось. Нравственный прогресс не стоит на месте. Владение волшебным мечом ныне считается в кругах чародеев бесчестным способом добиваться победы. Рыцарю не приличествует побеждать потому, что он одарён сверхъестественной силой или чудесным оружием. Ценна та победа, когда один рыцарь берёт верх над другим, имея в руках такое же оружие и будучи облачён в такие же латы, какими владеет противник. Несомненно, только в этом случае бой может быть признан честным, а противники — равными. Разве порядочность и великодушие не чтятся более в рыцарстве? Разве честь требует от рыцаря быть коварным, нападать из-за угла или обладать такими преимуществами, которые делают его непобедимым?

— Не учи меня рыцарской чести, чародей!

— Ты не заносчив, сэр Пикок, но пользуешься заносчивостью как маской. Помни: чем больше в человеке заносчивости, тем меньше у него друзей.

— Ты прибыл сюда, чтобы воспитывать меня? Я посвящён в рыцари самим сэром Теодором!

— Мне известен твой трудный путь, сэр Пикок.

— Не лучше ли, чародей, перейти к делу? Болтливость не украшает рыцаря, она не к лицу и тебе.

— Я взялся объяснить тебе, о рыцарь, почему ты не получишь волшебного меча и иных преимуществ над другими рыцарями.

— Ты явился сюда — стало быть, кое-что для меня заготовил!

Волшебник улыбнулся.

— На турнире ты встретишься с сэром Фэйсклотом.

Пикок вскочил.

— Чародей, ты читаешь мои мысли! Перед прошлым турниром я послал вызов Фэйсклоту, послал и Ландеру. Оба вызов приняли. Однако на турнире направили свои копья и коней так, чтобы меня миновать. У Фэйсклота отличные доспехи. И отличный белый конь, который, пожалуй, храбрее хозяина. Я не прочь завладеть и этим конём, и доспехами! Вызовы обоим я послал и на сей раз — ещё снег лежал на полях.

— Я не дам тебе волшебного меча, — сказал ученик Мерлина, — но сделаю так, что сэру Фэйсклоту и сэру Ландеру не удастся избежать встречи с тобою. Названные рыцари не сумеют смешаться с прочими участниками турнира так, чтобы избежать сильного противника, каковым являешься ты, сэр Пикок. Один и второй неминуемо поскачут навстречу тебе. Исход столкновения решат сила, смелость и ловкость. Не волшебство. Помни это.

— Иного мне и не нужно! Почему ты помогаешь мне, ученик великого Мерлина?

— Ты стремишься измениться, но пока этого не знаешь. Моё дело — подтолкнуть.

— Ты говоришь загадками!

— Не большими загадками, чем твой оруженосец.

Скамеечка исчезла вместе с волшебником. Ни следа не осталось и от другой скамеечки. На тропинке показался Юджин.

— Мне показалось, сэр, ты с кем-то разговаривал.

— Мне и самому так показалось.

 

 

Глава одиннадцатая. Интриган Мочалкин

 

Сон, в котором чародей пообещал сэру Пикоку встречу с врагами, рассеял у Павлина последние сомнения. То, что происходило в старинном мире, случалось и в мире школьном! Случалось то раньше, то позднее. Сны не всегда опережали реальность, а, значит, не всегда и подсказывали. Да и подсказка ли они?

Когда кончились уроки, Павлин сказал Кате:

— Идём ко мне. И не спорь!

— Какая из меня спорщица? Паша, ты выглядишь так, будто сделал открытие!

— И хочу поделиться им с тобой! Боюсь только, не поверишь!

— Я-то? А кто не верил в мою колдунью?

— Больше никаких сомнений! Катя, мне тоже повстречался волшебник. — Павлин сказал это очень тихо, убедившись, что в шумном школьном коридоре их не слышат.

— Ох!

— Не бойся, с моим лицом ничего не случилось. Этот волшебник с лиц только синяки сводит. Пойдём-ка отсюда: Мочало вон пялится!

 

Из-за тополя высунулась физиономия. Не врага, но Славки Горяева. Ролик пронёсся мимо на своих колёсиках, оставив за собою ветер. Пусть охраняет! Дружба начинала Павлину нравиться!

Дома, на диване, он рассказал Кате свою историю. Об Эдуарде, чемоданчике, снах и совпадениях…

Мыкина оказалась слушательницей что надо. Ни разу не перебила, говорила «угм», «ого», «так вот оно что» и ни капли не притворялась. Её «ого» было настоящим «ого», не с рассеянным многоточием, а с восклицательным знаком.

— Почему раньше не рассказал? — спросила Катя, когда они пили на кухне чай.

— Сам только вчера додумался! Понял, что там, у рыцарей, происходит то же, что тут. Вообще-то, я вчера собирался тебе позвонить…

— Понятно. Мой сотовый онемел. На балансе минус триста рублей. Кредит исчерпан! Бабушка отказывается пополнять баланс. Говорит, сотовая связь — буржуазное изобретение для облучения мозгов и вымогательства денег.

— Квартирного телефона у бабушки нет?

— Нет. Для неё дорого. Даже по тарифу для пенсионеров. Я ей говорю: а понадобится врача вызвать? Отвечает: никакие они не врачи, а враги народа, проклятые живодёры и спекулянты, всех их на Колыму сослать.

— Деньги у меня есть, — сказал Павлин. — Баланс пополним.

— Не удивляйся, если не отвечу, — предупредила Катя. — Я при бабушке не разговариваю. Буду перезванивать.

Павлин допил остывающий чай.

— Слушай, Катя, я есть хочу. Давай супа наедимся. Моя мама варит мировой суп!

— И я хочу, — призналась Катя. — Баба Клара варит ужасный суп. Не видит, что в кастрюлю кладёт. Твоя мама где работает?

— В архиве.

— Хорошее место. Государственное.

— Вот и она так говорит. — Павлин поставил кастрюлю с супом на плиту. — Но зарплата у неё крошечная.

— Откуда же у тебя деньги?

Экспресс-конфорка потрескивала, нагреваясь.

— От верблюда, — буркнул Павлин.

Никакой тактичности, честное слово!

— От футбола, — ответила сама себе Мыкина. — Ты ведь выдающийся драчун. Обиделся, Паша?

— Что плохого в футболе? Или в хоккее? В боксе? Мочалкин и его подпевалы вон на футбол не ходят. Слабаки! — Он взял столовую ложку, помешал в кастрюле суп. — Слабаком быть нельзя. Слабаки на последнем месте в жизни.

— Как я, — сказала Катя. — Слабачка. Гарантированное последнее место.

— Гарантированное? Красноволосая сказала леди Кэтрин, что способ снять заклятие есть. А твоя психологиня говорила про какой-то необыкновенный день.

— Хочешь помочь, Паша?

Он подул на ложку, попробовал суп. Обернулся к Кате. Девчонки, кажется, любят задавать вопросы, ответы на которые им известны.

— Хочу, — ответил. И снял кастрюлю с конфорки.

 

Наевшись супа, тоненькая Катька сказала: «Чувствую себя объевшейся толстухой!» В комнате они плюхнулись на диван. «Может, Катя и не совсем некрасивая», — подумалось Павлину. Ну не назвал бы он её страшилой! А кто назовёт, тому не поздоровится!

Загибая пальцы, Павлин перечислил сходства между снами и явью. Катя кивала, смотрела на него, и он убедился: её карие глаза — глаза Мыкиной-первой. Те глаза его завораживали. Много в них было всего: и насмешка, и глубина, и притягивающая теплота, и ещё что-то. Может быть, там проглядывал Катькин математический ум. И просвечивало папкино богатство. Золото из сундуков графа Роберта!

— Есть и кое-какие отличия. «Там» от «здесь», — сказал Павлин. — Я об этом в школе думал. Несовпадения.

— Я тоже об этом подумала.

— Тогда давай ты первая.

— Я заметила числа. Тринадцать против четырнадцати. Мочалкин, то есть Фэйсклот, настаивал, что Пикок привёл из Ванагории четырнадцать пленников, а Пикок насчитал тринадцать. Но в пиршественной зале пленников оказалось четырнадцать.

— В нашем мире нет этих тринадцати и четырнадцати, — подхватил Павлин. — Может, на футболе?

— Вот тебе подсказка: числа связаны со мной. Не догадываешься?

— Нет.

— Не сдавайся. Чему вас только учат на футболе!

— Там не учат!.. Тут что-то не сходится. Пикок привёл тринадцать пленников, а после футбола ко мне навязались трое. Где ещё десять? Ну не люблю я математику!

— Математика ни при чём. Как и футбол. Четырнадцатой в замке была я, Паша. То есть леди Кэтрин.

— Стоп. Кажется, я уловил.

Тридцатая ученица седьмого «А». В списках их класса в конце августа значилось двадцать девять учеников, а учиться явилось тридцать.

— Двадцать девять и тридцать! — Он почувствовал, как губы его расплываются в улыбке. — Число учеников нашего класса. Ты была тридцатой!

— Видишь, — сказала серьёзно Мыкина, — совпадения могут оказаться не прямыми, а косвенными.

— Вряд ли волшебник планирует все эти события. Похоже, он только кино показывает. И, пожалуй, подсказывает.

— Может, Паша, мы повторяем чьи-то жизни. Они давно их прожили, а мы живём сейчас.

— Какие-нибудь давние наши предки.

— Сэр Фэйсклот, — заметила Катя, — торчит в замке королевы. У нас Мочалкин живёт у мамы с папой. Расхождение!

— Сэр Фэйсклот — дядя взрослый. В ту эпоху рыцари стремились быть при дворе. Особенно персоны королевской крови.

— Логично. Ещё что-то или кто-то?

— Крестьянка в замке. Клэр. Не представляю, кто она в нашем мире.

— Та крестьянка, у которой провела ночь леди Кэтрин? Моя бабушка! Вилланку зовут Клэр, а мою бабушку — Кларой.

— Не сходится. Фэйсклот хорошо знаком с Клэр. Разве Мочалкин знаком с твоей бабушкой?

— Значит, в нашем мире это впереди! Вот и подсказка! Мочалкин познакомится с моей бабушкой. Правда, с трудом такое представляю!

— Выходит, порядок событий не всегда соблюдается. Плюс-минус месяц, неделя, день?

— Если судить по твоему рассказу, то да. Здешний твой волшебник появился раньше тамошнего чародея. И вообще, Паша, средняя школа — не старинный замок. И Россия двадцать первого века — не то же, что рыцарское средневековье. Быт другой, нравы, технологии… Не может одна эпоха в точности соответствовать другой. Рыцарь — и мальчик из седьмого класса! Твой рыцарь убивает, но ты-то никого не убил.

— Не удивительно, Катя, что тебе в школе никто не верил. — Павлин потеребил диванное покрывало.

— Не рыцарские бы сны, навеянные волшебством, — и ты бы не верил!

Павлин понял, почему ему нравилось говорить с Мыкиной. Она совсем не врала. Говорила, как есть, не думая, рассердит это собеседника, или нет. Она не приспосабливалась, как многие. И он отвечал ей тою же монетою.

Неужели он недавно потешался над Катей на пару с Мочалкиным?

— Обыкновенный волшебник предупредил тебя, что с необыкновенными лучше не связываться… — задумчиво протянула Катя.

— Твоя Анна Ильинична — необыкновенная! Злая! Отняла у тебя лицо. Я-то получил сны. И в замке — то же самое. Чародей пообещал Пикоку честный турнир. Встречу с Фэйсклотом, и никаких там разящих мечей или непробиваемых доспехов.

«Наверное, я скоро столкнусь с Мочалкиным», — мелькнуло у Павлина.

— Вот и сравни, — сказал он. — Мои сны и твоё лицо. Сны безвредные. Даже полезные. Можно вроде бы пользоваться ими как подсказками.

— Но Анна Ильинична всё время твердила о счастливых девочках.

— Катька! — Павлин решил быть суровым. Иногда мужчине нужно быть суровым с женщиной. — Не похожа ты на счастливую девочку!

Он вскочил с дивана. Мыкина молча смотрела на него снизу вверх. И тут Павлин вспомнил про деньги. И сел. Диванные пружины горько скрипнули.

Леди Кэтрин обещала сэру Пикоку богатство. Отец леди, граф Роберт Пустынный, богат. Папка Мыкиной, очевидно, тоже не знает, куда девать деньги. Психологиням раздаёт, летает в Данию, Норвегию. Павлин вообразил, как Катин отец рассчитывается за защиту дочери, отслюнявливает десяти- и двадцатипятитысячные купюры. Сцена эта показалась Павлину мерзкой. Но Катька нарочно нашептала Женьке о своих родителях!

Скажи кто Павлину сейчас, что денег ему не видать, стал бы он снимать заклятие с Катьки? Ведь что он только что хотел сделать? Клятву дать! Опуститься на колени перед Мыкиной и заявить: «Я сделаю всё, чтобы заклятие пало».

Нет, выпендриваться и говорить высоким штилем он не станет. Речи перед дамами хороши для разных рыцарей, убивших человек сто или пятьсот, а ему красоваться рановато.

Поступит ли он так, как Пикок Луговой? Средневековый рыцарь не прочь и заклятие снять, и золотишко из сундуков графа Роберта извлечь!

Чтобы не молчать, Павлин сказал:

— Хватит с тебя этой Анны Ильиничны. Пусть обитает в своём Свазиленде.

— Это выдумки стоматолога. Про Свазиленд. Может, и ты всё придумал, Паша?

Он поразился её словам.

— Ничего себе, придумал! Я не Вальтер Скотт. И зачем бы мне?

— Нет, не придумал, — сама себе, как показалось Павлину, ответила Катя. — Придумал бы, так покраснел бы.

— Да ну! — Павлин ещё сильнее удивился. — Это почему?

— Потому, что придумал бы из-за меня.

Правду пишут в романах: женщин трудно понять!

— Из-за тебя?

— Чтобы было о чём со мной говорить. Ты же давно хотел со мной поговорить. Когда у меня было другое лицо. И вообще, хотел со мной дружить.

«Говорит, что я бы покраснел, а покраснела сама!»

И тут жар прихлынул к щекам Павлина. Катька угадала! Ну и ладно! Кто не краснел перед девчонкой?

— Я бы так и сказал: хочу дружить. Я никогда не вру.

— Никогда-никогда?

— Ну, случается. — Он подумал про ответы матери об «обмене» спортивных костюмов или телефонов. — Но это временные меры.

— Кто такой подполковник Ванагорин? — переменила тему Катя. — Ты сказал: король Ванагор — он как подполковник Ванагорин. Этот подполковник — муж королевы… ой, Жанны Фёдоровны?

— Да. И ещё он…

Павлин замялся.

— Паша, все знают: ты ходишь на футбол. А многие футболисты попадают к полиции. Он полицейский подполковник?

— Детский полицейский. Начальник «Гопо-трупо». Работает с теми, кому до четырнадцати. С «трудными».

— «Гопо-трупо»? Что за ужасное название! Ты всё-таки убил кого-нибудь?

— Не убил.

Павлин расшифровал ей «Гопо-трупо».

— И зачем вы ходите на этот дурацкий футбол!

— Ты что-то хотела сказать, Катя.

Она бросила рассматривать некрашеные свои ноготки.

— О чём ты думаешь на футболе? — Теперь она смотрела ему в глаза.

Всё-таки девчонки — воспитательницы. Хлебом не корми, дай повоспитывать!

Он скажет ей правду. Воспиталки и училки от правды шалеют! Рты у них открываются, а волосы встают дыбом. Павлин открыл удивительное воздействие правды ещё в детском садике. «Я собирался дать в нос Вовчику, — прямо отвечал он воспиталке. — И он бы заревел». — «Любишь, когда другие дети плачут?» — «Да». У растерявшейся воспитательницы глаза делались круглыми, как у зверька.

— На футболе? Всех побить хочу, — ответил Павлин, смутившись, однако, от того, что со времён детсада его взгляды на жизнь изменились мало. — И добычи захватить побольше. И пусть меня боятся.

У Катьки волосы дыбом не встали. Не та причёска!

— Это потому, что ты всех ненавидишь, Паша.

— Я ненавижу их потому, что они меня ненавидят.

— Ты всех считаешь слабаками и всех злишь, Паша. Каждый сам за себя, говоришь ты. Дружат слабаки и доходяги. В дружбу не веришь! Это страшно, Паша! Я раньше такая же была! — неожиданно сказала Мыкина. — Думала, вокруг все дураки, а я умная, способная, красивая.

— Теперь так не думаешь. И что? — Павлин усмехнулся. — Тебя полюбили? Раньше тебя побаивались и уважали, а сейчас…

— Не нужно мне, чтобы побаивались! — По Катиным щекам потекли слёзы, а голос задрожал. — И тебе не нужно. — Катя достала платок, вытерла слёзы, Павлина не стесняясь.

— Тоже будешь учить меня дружбе? — спросил Павлин, чувствуя, что говорит не то, но упрямо говоря это «не то».

Катя вскинула затуманенные глаза.

— Ещё кто-то учит?

— Многие. — Он подумал о Ефремке, Томе и его друзьях, которые хотят создать с ним команду. О маме подумал.

Катя открыла створку книжного шкафа.

— Любишь Вальтера Скотта?

Что-то мамино почудилось Павлину в её интонации.

— Айвенго, — сказала она, — не боялся выйти на бой один, но у него были друзья.

— Это же роман, Катя! Выдумка! В реальности люди притворяются, будто дружат! Делают это ради выгоды. Кто пытается со мной подружиться? Слабаки и нытики! Они добиваются моей дружбы, чтобы побеждать в футболе.

«Разве только мама не думает о выгоде! — мысленно вычислил Павлин исключение. — На то она и мама! Все мамы, наверное, исключения. Поэтому им легко опровергать Гоббса!»

— По-моему, Паша, всегда видно, кто друг, а кто враг. И почему он враг, а не друг, тоже видно. Я недавно это поняла.

— После лечения у психологини?

— После лечения у психологини.

Он разозлился.

— Шиворот-навыворот! Ты хочешь, чтобы я тебе помог. Но зачем тебе помощь? Тебя всё устраивает! Ты не хочешь быть той Катькой. Тебе нравится быть на последнем месте. Ты не желаешь быть сильной. Не любишь смеяться, зато любишь плакать. Или ты хочешь стать той же Мыкиной? Я запутался!

— Паша, я хочу быть целой Катей, а не половинкой. Надоела мне колдовская шизофрения. Мочалкин угадал: я как сумасшедшая.

«А мне? Какой мне больше нравится Катя? — От подуманного глагола Павлина снова бросило в жар. — Обзывающейся имбецилом или такой, как сегодня?»

У порога квартиры, когда Катя взялась за дверную ручку, он сказал:

— Кать, а ведь в замке Фэйсклот интригует против леди-стюарт.

— А наш Мочалкин рвётся в старосты!

— Интересно, как в школе Мочало подкапывается под Лариску?

— Я уже догадываюсь.

 

Бывает так, что пять, семь, а то и двенадцать дней ничего особенного не происходит. Школа, учителя, «домашки», обеды, ужины, телевизор, улица. От скуки перечитаешь какой-нибудь роман Вальтера Скотта или «Капитана Сорви-голову» Буссенара. Однако бывает и так, что события словно сжимаются, спрессовываются, чтобы произойти в одно-единственное утро. Не утро, а звезда нейтронная!

С утра пораньше Павлин надумал зайти за Катей. Защищают ведь не только в школе и после, но и до! Катю он увидел у подъезда бабушкиной пятиэтажки. За плечами рюкзачок, в руке носовой платок, фигурка сгорбленная, точно девочка в старушку обратилась. На дальнем конце двора мелькнула знакомая фигура, скрылась за углом.

— Племянничек? — Павлин подбежал к Кате.

— Стой, Паша! Силовые приёмы тут бесполезны. И даже вредны!

— Против Мочала-то? — воскликнул Павлин, снова порываясь побежать за врагом. — Он только силы и боится!

Мыкина вцепилась Павлину в рукав.

— Успокоился? Мочалкин не ко мне приходил.

Катька разжала пальцы.

— Не к тебе?

— К бабушке.

— Что племянничку нужно от бабушки?

— Ты не помнишь, о чём мы говорили?

Павлин стукнул себя по лбу.

— Клара и Клэр!

— Паша, что тебе снилось ночью?

— Ничего. Сны приходят не каждую ночь. А то снятся дважды за сутки.

Они обогнули дом. Мочалкина и след простыл.

— Паша, убери куда-нибудь платок.

Носовой платок у Кати был большой. Синий. Мужской. Павлин сунул его в брючный карман.

— Ты плакала?

— Плакала. Это платок Мочалкина.

— Мочалкин дал платок? И чего этот интриган хотел?

— Жаловался бабушке на моё поведение.

— Юмор?

— Нет.

Они перешли дорогу. На зелёный свет. За огнями светофора Павлин тоже следил. Когда идёшь с девчонкой, мир отчего-то кажется вдвое больше и вдвое опаснее.

 

Вот уж кого не ждала Катя увидеть в бабушкиной квартире, так это Мочалкина. Особенно такого Мочалкина! В толстовке с вышитой на груди красной звездой, в повязанном на шею алом шёлковом галстуке. И в красной кепке. Красного цвета столько, что глазам больно. Катя чуть кашу изо рта не выронила.

Разряженный на манер социалистического красного агитатора гость держал под мышкой газеты. До сих пор Катя думала, что бумажные газеты читают одни пенсионеры, да и то самые бедные. Вроде бабы Клара, которой за Интернет платить нечем, да и смартфон купить не на что. Неужели и Мочалкин читает? Рома поклонился, как актёр на сцене, выпалил «Здравствуйте!» и показал бабушке газеты. Любимые её «Трудовую правду» и «Накануне». От света, испускаемого красным Мочалкиным, бабушкино лицо порозовело.

— Моя фамилия Мочалкин, а имя Рома, — представился он. — Я учусь с вашей внучкой в одном классе. Это хорошо, — он ткнул в сторону Кати пальцем, точно врага народа пригвоздил, — что она здесь. Я ничего не делаю тайно. Я читаю эти газеты, мои родители их читают и друзья читают. Между прочим, мы хотим, чтобы жизнь стала лучше, честнее. В стране кризис, люди думают о коммунизме. У меня много друзей. Беда, что у вашей Кати друзей почти нет. Забияка Павлин Луганцев, который крутится возле неё, не в счёт. Приличные ребята с ним не дружат. Представляете: он дерётся за деньги! Таким, как он, место в колонии. Но я не о нём. Видите ли, товарищ Клара…

Племянничек вещал с таким видом, словно агитировал вступить бабушку в какую-то тайную партию. Баба Клара преобразилась: от речей Мочалкина расцвела, распрямилась, скинула лет десять. Её словно в революцию пригласили!

— Ваша внучка, — тараторил Мочалкин, — не понимает, что такое солидарность. И не желает понимать. Коммунисты должны быть честными, не так ли? Некоторым ученикам в нашем классе (и мне, между прочим) трудно даётся алгебра. Почему бы Кате, у которой с математикой отлично, не помочь одноклассникам? Но вместо этого Катя зазнаётся, называет всех в классе недоумками и имбецилами. Никому не хочет помогать. Староста осуждает поведение Кати, и все в классе осуждают. Кроме, конечно, её дружка, хулигана Луганцева.

Оратор сделал эффектную паузу. Свернул в трубочку и развернул пролетарские газеты.

— Говорят, Катю испортили родители, которые ездят по заграницам, — он подглядел в газетку, — и пропитываются там отравляющими миазмами капиталистического образа жизни. Её мама и папа, э-э… заматеревшие носители идеологии буржуазного класса. — Он нежно погладил алый галстук на груди. — Вся надежда на вас, товарищ Клара! Говорят, вы боретесь за коммунизм. Вот и я за коммунизм. Моя бабушка, она в деревне живёт, говорит, что в России при демократах стало хуже, чем у прогнивших западных буржуев. А раньше, в эСэСэСэР, жизнь была другая. Хорошая, добрая. Люди помогали друг другу. Никто не воровал, не было железных дверей и решёток. Даже стёкол в окнах не было. Дети вместе учили уроки, все были круглыми отличниками, а самые отличные получали право записаться в отряд космонавтов. А ударники вступали в отряды лётчиков, врачей и разведчиков. Уже, говорят, и двери в Стране Советов хотели отменить, как вдруг враги народа, проникшие в Кремль, взяли да объявили капитализм. Мои папа и мама бедные, товарищ Клара. Папа не может найти работу. Наверное, я перестану учиться в школе: учёба стоит дорого. И учителя там вымогатели. То деньги им давай, то подарки неси. Я и некоторые ребята, мы хотим, чтобы наш класс был дружным и коммунистическим. А Катя хочет, чтобы каждый сам по себе. Дружит она только с хулиганом Луганцевым. Он за деньги и убить готов. Только и мечтает, как бы стать самым богатым из буржуев.

— Видно, антисоветчик, — сказала бабушка. — Будущий капиталист, угнетатель пролетариата и паразит. Дрянной мальчишка!

Баба Клара прищурилась и так взглянула на Катю, что той захотелось дать дёру.

— Мы верим в идеи Маркса и отрицаем паразитический класс буржуазии! — вещал вдохновлённый Мочалкин. — Когда вырастем, сделаем революцию. Баррикады, Т-34, базуки, бензопилы и всё такое прочее. Красное знамя, топор и молот. Мы победим! И тогда отменим деньги, и всё всем раздадим поровну.

— Молодец, товарищ Мочалкин! — воскликнула бабуля. — Только не топор, а серп. А Катьке я покажу, где раки зимуют!

Новоявленный товарищ вручил бабе Кларе газеты, неумело отдал пионерский салют, ухмыльнулся и ушёл. Бабушка подслеповато подступилась ко внучке.

— Какой замечательный Рома Мочалкин! Он жизнь видел, его папа и мама бедные. А ты, дочка буржуев, ничего в жизни не смыслишь! Вот и зазналась. Ставишь себя выше других. А ты не выше, а ниже! Этот мальчик сознательный. Вокруг него сплотились другие сознательные мальчики и девочки. А ты связалась с хулиганом! Воспитывай тебя я, ты бы выросла хорошей девочкой! А теперь что? Буржуазный сор из тебя только палкой выбьешь!

Пока бабушка искала на балконе палку, Катя схватила приготовленный ранец с учебниками — и за дверь. Бабушка вслед прокричала:

— Поганка буржуазная! Я тебя заставлю служить делу революции и претворять заветы Ильича в жизнь!

Выскочив на улицу, Катя чуть не налетела на Мочалкина.

— Влетело дурёхе от коммунистической бабули? — спросил племянничек. — То ли ещё будет, Мыкина! Советую тебе решить нам контрольную. Решишь — отвяжусь. Иначе жизнь раем не покажется. Между прочим, не вздумай жаловаться Дворянчику. Хуже себе сделаешь. И ему хуже. Начнёт глупый Павлинчик бочку на меня катить — тётя моя молчать не станет, и Ванагорин быстро сошьёт на твоего футболиста дело. А матчи для Дворянчика, между прочим, — карьера. С футболом он знаменитость, а без футбола — ноль без палочки. Смотри, не испорть дружку карьеру. Он останется без карьеры и без денежек, а ты, Мыкина, будешь слёзы лить. Где ты ещё найдёшь дружка, такая страшная? Возьми платочек, не хнычь. Всего-то и надо — решить задачки. Мы люди мирные, не то что твой Павлин.

 

— Что за Ильич?

— Ленин. Который раньше в Мавзолее лежал.

Павлин и Катя остановились у школьного забора.

— На глаза твоей бабушке мне лучше не попадаться. Я для неё бандит махровый. Школьник-рецидивист. Кстати, Том говорил, что видел в твоём дворе Корыткина.

— Том — твой новый друг?

— Вроде того. Он из третьего микрорайона. Корыткин, наверное, следил за… товарищем Кларой. Выяснял, какие газеты она в киоске покупает, о чём с соседками говорит. Информацию передал «сознательному мальчику». Тому оставалось войти в роль!

— Пойдём, — сказала Катя, — не то на алгебру опоздаем. Ты и так рекорды по опозданиям ставишь. И не угрожай, пожалуйста, Мочалкину. Всё испортишь.

— Да понял я! — Павлин немножко обиделся. — Не такой я дурак, как ты думаешь. Понимаю, что у Мочала тётушка. Но как-то надо с ним разобраться! Жаль, турниров в этом мире не предусмотрено!

— Мы что-нибудь придумаем, Паша.

В классе Лариса Бруталова болтала с Мочалкиным.

— Ой, я про журнал забыла! — Староста ахнула. — Треплюсь тут с тобой, Мочалкин! Ты нарочно, да? Чтобы я побежала за журналом и на урок опоздала? Корыткин, не вздумай доску изрисовать! Девочки, мальчики, я в учительскую.

— Лариса, ты переутомилась, — ровным голосом сказал Мочалкин. — Лишь бы накричать! Журнал-то у Марьюшки на столе.

— Ты и принесла его из учительской, — добавил Корыткин.

— Господи, спаси и сохрани Лари-и-иску Брута-а-алову, — помолился Пузырёв, имитируя раскатистый бас священника в храме.

— Аминь! — Мочалкин прыснул. — Староста память пропила! Что пьёшь, Лариска? Туалетную воду?

— Ой! — Та густо покраснела. — И правда, журнал на столе! Девочки-мальчики, я скоро свихнусь. Ничегошеньки не помню!

— Лариса, мне тебя так жаль! — Мочалкин прижал руку к сердцу. — Не пора ли тебе сдать пост старосты? Я бы принял. Я о твоём благе пекусь. Тебе отдохнуть надо.

Со звонком в класс вошла Марьюшка. До Павлина докатилась сладкая волна её духов. От духов этих в классе чихали. Классная открыла журнал.

— Так, — сказала. И повторила с недоуменьем: — Так… И с каких это пор Луганцев сделался круглым отличником? А Мочалкин двоечником?

— Абсурд, как выразилась бы Жанна Фёдоровна, — тотчас отозвался Мочалкин.

— Чья шутка, дорогие мои?

Марьюшка медленно обвела взглядом класс. Глаза её остановились на Павлине. Нечего на него пялиться! Опять он виноват? У школьных училок всегда виноваты те, кого училки не любят! И почему учителя так примитивно мыслят? Какие они после этого педагоги!

И почему это он отличником стал?

Староста с шумом отодвинула стул, встала.

— Какая шутка, Мария Аркадьевна?

— Лариса, сядь. Ты, как всегда, не в курсе. — Марьюшка не скрывала злости. — Посмотрите. — Она подняла журнал, показала. — Видите? Обложка на журнале старая, а под обложкой — журнал новый. Требуется дополнительное объяснение? Кто-то подделал классный журнал! Это надо было не полениться! Такое бы трудолюбие — да в созидательное русло! — Классная замолчала. Полистала журнал. — Я видела этот почерк!

В классе воцарилась мёртвая тишина. Её разорвал хриплый голос Бугаева:

— Кто-то поедет на Дальний Восток, ямы для ядерных отходов копать. Лет на двадцать пять. За подделку классного журнала.

— Какая наивная подделка! — сказала классная. — Одним поставлены двойки, а другим сплошные пятёрки. Логика глупого ребёнка. Неужели я не догадаюсь, что это не настоящий журнал? Это как низко надо ставить мои умственные способности!.. Зато легко понять, кто шутнику друг, а кто враг. А врагов, — Марьюшка заговорила медленнее, — у шутника куда больше, чем друзей. Точнее, друг у него всего один.

Павлин выдержал ещё один пристальный взгляд Марьюшки, попристальнее предыдущего. Потом Марьюшка перевела глаза, в которых горел огонёчек торжества, на кого-то другого. Павлин обернулся. Кажется, Марьюшка сверлила взглядом Бугаева. Нет. Его соседку. Катю!

— Встань, Мыкина! — велела Марьюшка. — Объясни, будь добра, зачем ты наставила Луганцеву и себе по всем предметам пятёрок, а Ларисе Бруталовой — двоек? И Мочалкину тоже — двоек? Что за нелепая шутка? И ведь это происходит не впервые. Я говорю о разных твоих подделках, Мыкина. Теперь стало ясно, кто подделал тетрадь Луганцева по русскому языку. Хитрец Луганцев с тобой подружился, и ты больше ему не пакостишь. Зато моему племяннику от тебя досталось. Я-то считала, он необъективен… Сопоставим факты, Мыкина! Родители твои неизвестно где, бабушка называет школу капиталистическим притоном, а меня буржуйским прихвостнем. — Марьюшкино лицо покрылось алыми пятнами, словно учение коммунизма преследовало её не только морально, но и физически. — Ты дурно влияешь на класс, Мыкина! Допускаю, умственно ты не вполне здорова. Придётся принять меры. Как только вернутся твои родители, я вызову их в школу. Если ты и с родителями что-то выдумаешь, я доложу директору и обращусь в полицию. Может быть, господин Ванагорин, муж Жанны Фёдоровны, поставит тебя на полицейский учёт. Устроим тебе через него принудительное психиатрическое обследование.

— Я не подделывала журнал, Мария Аркадьевна, — сказала Катя. — И Пашину тетрадь не подделывала. Диктант был написан Пашиным почерком. Тот, кто сумел подделать его почерк, подделал бы и ваш, Мария Аркадьевна. В журнале.

— Всем известно, Мыкина, что дети легко подделывают детские почерки, а подделывать почерки взрослых способны только взрослые. У вас, подростков, рука не набита. Не пытайся отвертеться! Сумасшедший дом, а не школа!.. Что ты тянешь руку, Мочалкин?

Катя села, Мочалкин встал.

— Насчёт Катиной бабушки вы попали в точку, Мария Аркадьевна.

«Врёт с честным лицом, как политик в телевизоре», — подумалось Павлину.

— Мария Аркадьевна, Мыкина и её бабушка — отъявленные коммунистки. Хотят, чтобы всего было поровну и у всех одинаковое. Обе с катушек съехали. Потому-то бабушка и в школу не идёт. Она и внучку заразила сумасшествием.

Бугаев отодвинулся от Катьки вместе со стулом. Он сидел теперь в проходе между рядами.

— Бугаев, — сказал Мочалкин, — боишься ты правильно. Они и из тебя скоро коммуняку сделают. Пробормочут коммунистические заклинания, и готово. Коммунизм — настоящая зараза. Ты и не понимаешь, как делаешься коммунистом! А потом начинаешь чушь нести, как вот Мыкина. Про то, что она другая, и всё такое прочее. Ты читал, что случилось с мозгом Ленина? Не было у него никакого мозга! Шарик сухой катался под черепушкой. Науками доказано. Антропологией и палеонтологией.

— Господи, спаси и сохрани Россию! — сказал Пузырёв.

— У всех, кто верит в коммунизм, со временем образуются в голове сухие шарики, — сказал Мочалкин. — Ты, Бугаев, и без того второгодник. У тебя и шарика не будет.

— Где ты это вычитал, Мочало? — спросил Амбал. — На что намекаешь? Врежу по черепушке так, что твои шарики из ушей повыскакивают!

— Разошёлся, Бугаев! — сказала Марьюшка. — Лучше бы по алгебре с геометрией подтянулся! И по остальным предметам. Или собрался сидеть в седьмом классе до армии?.. Мыкина, это правда? Ты помешана на коммунизме?

— Оправдываться не хочу, — отрезала Катя. — Оправдываются пусть виноватые. Ничего плохого в том, что все люди братья, нет. Кому-то нравится, когда кругом вражда и зависть, а мне не нравится. И коммунизм — не колдовство. Какие такие заклинания, Мочалкин?

— На себя посмотри, Мыкина. Давно понятно, что без заклинаний тут не обходится. Хлеб — народам, земля — крестьянам, оружие — рабочим, корабли — матросам. Вот такие заклинания.

Мария Аркадьевна вдруг закашлялась.

— Истинно, истинно говорю, — Пузырёв показал пальцем на кашляющую классную, — Мыкина — колдунья. В средние века такую, как она, привязали бы к столбу…

— Пузырь, — сказал Павлин, сказал погромче, — я тебя так привяжу, что кишки из глотки полезут. Мочало, ты всё сочиняешь! Ты ходил к Катиной бабушке и коммуниста перед ней разыгрывал. Я во дворе тебя засёк. Спорить станешь?

— Нет, не стану, Луганцев, — с неожиданной улыбкой ответил Мочалкин. — Я нарочно нанёс визит Катиной бабушке. С целью выяснить, кто она такая. Я ведь будущий староста. Мне надо вырабатывать стратегию и тактику. Я должен понять, кто дурно влияет на класс. И разобраться в происходящем. Лариса разобраться не способна, а я способен. Я купил коммунистические газеты и втёрся в доверие к бабушке Мыкиной. К товарищу Кларе. И сделал выводы. Коммунисты никого слушать не хотят, Мария Аркадьевна. У них одна тема: смерть буржуям! Видите, до чего дошло: Мыкина заразила Луганцева. Ещё чуть-чуть дурного влияния, и коммунистическая чума охватит весь класс. Скоро эта парочка революцию тут устроит. Начнёт искать врагов народа и реки крови проливать.

В классе зашумели. Гудел Бугаев, требовавший, чтобы его пересадили от рехнувшейся Мыкиной. С угловой парты на «камчатке» возмущался, попискивал смесью фальцета с тенорком Желтов: мол, устроили вместо урока психиатрический спектакль, не дают учиться! Это ему-то, перескакивавшему с тройки на двойку и обратно! Катя приложила палец к губам: Паша, не вмешивайся.

— Замолчите! — взвизгнула Марьюшка.

И тут в дверь постучали.

В кабинет вошёл директор. С классным журналом.

— Садитесь, садитесь! — Он махнул журналом. — Здравствуйте, Мария Аркадьевна. Журнал вашего «А» лежал в приёмной. На столе у Иванны Львовны. Я подумал, вы заболели.

— Я… — сказала Мария Аркадьевна и закашлялась. — Из… извините… — Она стала сильно кашлять, лицо её жутко покраснело.

— Колдовство, — прошептал Пузырёв. — Мыкина колдует!

Директор вздрогнул, всучил журнал Марьюшке и улизнул. Дядькой он был суеверным, об этом все слышали.

Прокашлявшись, Мария Аркадьевна сказала сипло, почти шёпотом:

— Лариса! Ты староста класса или поросячий хвостик?

— Сколько дел ей поручили, столько она и провалила, — сказал Мочалкин.

— Помолчи, Мочалкин, — прошептала Марьюшка. — Лариса! Не можешь обеспечить порядок? Надо всего лишь принести из учительской журнал. Если уж такая простая задача тебе не по силам… В начале учебного года ты была староста как староста. Что случилось, дорогая моя? — Классная снова закашлялась.

— Ой, Мария Аркадьевна, я, наверное, переутомилась! Я сама не помню, что делаю, а чего не делаю. Я вроде бы принесла журнал из учительской и вроде бы не принесла.

— В спецшколу её перевести! — высказался Корыткин. — Для умственно отсталых.

— Только вместе с тобой, Корыто!

Классная подняла руку.

— Лариса, ты стала слишком грубой. И ты не оправдала ни моих надежд, ни ожиданий класса.

— Мочалкина — в старосты! — самовыдвинулся Мочалкин.

— Ты знаешь, Мочалкин, — сказала Лариса, — а я не против! Посмотрела бы я, как ты будешь старостой, а твой дружок Корыткин будет малевать на доске!

— Он не будет, Лариса. У тебя нет авторитета, а у меня он есть. Ты никогда не задумывалась над простой вещью: президентом страны становится тот, кто хочет им быть? Воля к власти! То же и со старостой! Ты ведь не очень-то и хотела в старосты, а?

— Очень интересно, Мочалкин! — сказала Мария Аркадьевна. Голос её помаленьку прочищался. — Сам додумался или в Интернете прочитал?

— Вы про президента? По телевизору один философ, доктор наук, сказал. А я запомнил. Потому что это и ко мне относится. Президент начинается со старосты, Мария Аркадьевна.

— Ты и в президенты собираешься?

В классе засмеялись, но как-то робко.

— Почему нет? Что касается класса, то я начну с пропажи диска. Того, который записали на 8 Марта. Расследую это дельце. При мне будет полный порядок!

— Плох тот солдат, что не желает быть генералом, — сказала Мария Аркадьевна. — Я подумаю над твоим предложением, Мочалкин.

— Над моим самовыдвижением, — рискнул поправить классную Мочалкин. — Вот увидите: за меня проголосует большинство.

— Господи, какая самоуверенность! — Мария Аркадьевна вздохнула. — И потом, у меня не голосуют.

 

За Павлином, провожавшим Катю из школы, увязался Женька.

— Что затеяли Пузырь и Мочало? — спросил он, обгоняя Павлина и заглядывая ему в лицо.

— Откуда знаешь?

— Они всё время что-то затеивают!

— Не затеивают, а затевают.

— Женя правильно говорит, — задумчиво сказала Катя.

— Ты о чём?

— Про «всё время». Я о Ларисе.

— Классный журнал подделал Пузырь, — сказал Павлин.

— Как твою тетрадь? — влез Женька.

— Да.

— Что ты ему сделаешь, Паш? А зачем — журнал?

— Мочалкин в старосты рвётся. Пузырь ему прислуживает. В журнал он наставил пятёрок Кате и мне, а остальным налепил двоек. Чтоб все решили, и Марьюшка тоже, что журнал подделала Катя. Ясно?

— Ничего не ясно, — признался Женька.

— Ну, Катя, она… дружит со мной. И почерк: Пузырь исписал журнал Катиным почерком. Марьюшка и решила, что это Катиных рук дело. И даже решила, что тетрадь мою тоже она подделала, а не Пузырь.

— Какая-то дура ваша Марьюшка. В тетради твой почерк был, а в журнале — Катин.

— Марьюшка сказала, что дети не умеют взрослые почерки подделывать, а умеют только детские.

— Всё равно дура. Если бы это была Катя, так подделала бы почерк хотя бы Пузыря. Или Мочалкина.

— У нас же её, — Павлин покосился на Катю, молча шедшую рядом, — сумасшедшей считают.

— А, — только и сказал Женька.

— Бэ. Настоящий журнал из учительской на урок сам директор принёс. Лариске-старосте от Марьюшки досталось.

— Ого!

— Вот тебе и «ого». А ещё Мочало с утра побывал у Катиной бабушки. — Павлин рассказал Женьке про визит Марьюшкина племянничка к «товарищу Кларе». — И выступил на алгебре. Сказал, что Катя и её бабушка с катушек съехали. Сам Мочалкин собрался кругом порядок навести: сначала стать старостой класса, а после школы — президентом страны.

— Так его в Кремль и взяли! — сказал Женька. — Зачем он к бабушке-то ходил?

— Вот же непонятливый! Чтоб жизнь Кате отравить! Чтоб все считали её двинутой и были настроены против неё.

— И заодно против тебя, ты же с ней дружишь. В ухо ему за это!

— В ухо? Вот тогда-то, — вступила в разговор Катя, — все точно настроятся и против меня, и против Паши. И вообще, Мочалкин обещал тёте нажаловаться, если Паша к нему полезет. А та нажалуется Ванагорину.

— Ябеда ваш Мочалкин! — сказал Женька.

— Не докажешь, что ябеда, — сказал Павлин. — Он это Катьке наедине сказал.

— Хитрый. И умный.

— Умный? Катя — умная! Математику знает лучше Марьюшки! А Мочалкин… — Договаривать Павлину не хотелось. Почему племянничка считают умным? Посмотрим ещё, кто умнее и находчивее!

— Мочалкин-то сегодня проговорился, — сказала Катя. — Когда про диск сказал.

Они перешли дорогу.

— Что за диск? — спросил Женька.

— Видеозапись 8 Марта, — ответил Павлин. — Катя, ты хочешь сказать… Ведь Марьюшка, когда Лариска притащила пустой футляр, сказала, что смотрела диск у сестры! А кто её сестра?

— Мама Мочалкина, — сказала Катя.

— Где мама Мочалкина, там и Мочалкин! Понимаешь, Женька?

— Чего тут не понять? — Женька хмыкнул. — Сами говорили, он старосту вашу свалить хочет. Вот и стырил диск: подвёл её!

Павлин подумал, что оруженосец Юджин из снов не знает о садовом волшебнике, а здешний Женька не знает про волшебника из сквера. Павлину и не хотелось, чтобы Женька знал. Подумает, что Павлин без чародея — ноль без палочки. А никакой он не ноль! Он это всем докажет. И первому — волшебнику!

— Плюс история с кинотеатром, — сказала Катя. — Дурацкий фильм про вампиров и драконов. Наш стратег давно Ларису подсиживает!

— Кино?

— По-моему, Паша, путаницу устроил тоже Мочалкин. Лариса же беспамятная. Племянничек ей все уши прожужжал «Киномаксом» да мороженым в «Киномаксе». А выбранный фильм, «Ограбление Центробанка», шёл в «Премьере». Мочалкин сбил Ларису с толку, и она поехала в «Киномакс» и купила билеты на то же время, как в «Премьере», на четырнадцать тридцать. Племянничек заранее подобрал два фильма, которые начинались в одно время. Потом запутал её: «Киномакс», «Киномакс»…

— Ну ваш Мочало даёт! — сказал Женя. — Ему точно в президенты надо!

— И с мороженым все пролетели, — сказал Павлин. — Особенно лакомка Марьюшка. Она Лариске этого не забудет.

— И как всё продумал! — заметила Катя. — Знал, что в «Премьере» билеты через Интернет заказать можно, а в «Киномаксе» — нет.

Павлин почесал голову. Вот почему Мочало считается умником!

 

— Паша!

От остановки не спеша шла мама.

— Привет, мама. — Павлин посмотрел на Катю, на Женьку.

Мама тоже посмотрела на Катю, на Женьку.

— Ты сегодня рано, — сказал Павлин.

— Короткий день. Новый праздник. В этом году президент утвердил. День работника государственных рыночных архивов.

— Мам, это Катя из нашего класса, — сказал Павлин.

— Констанция Филипповна, — представилась мама.

Дальше язык Павлина сказал то, чего Павлин говорить вроде бы не собирался.

— Катя согласилась объяснять мне математику. С завтрашнего дня. Я её попросил. У нас контрольная на носу, а в июне тесты.

Врать было противно, главное же, непонятно, зачем вообще врать. А язык молол дальше:

— Она здорово сечёт в математике! Нашей Марьюшке до неё как до Луны!

— Давай, Паша, начнём сегодня, — подыграла Катя. — Зачем откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня? Контрольная в среду. А среда завтра. Ой, как сказала бы наша староста! Я мигом дома переоденусь, и мы пойдём к тебе. Если ты, конечно, не возражаешь.

— Мой гуманитарий не возражает! — заявила мама.

 

 

Глава двенадцатая. Первый день королевского турнира

 

Луг, находившийся неподалёку от королевского замка и именовавшийся Зелёным ристалищем, был обнесён двойной оградой. Два ряда вкопанных сосновых столбов сохранились с прошлых турниров, а жердины к столбам приколотили свежие. Широкий промежуток между первой и второй линиями жердей давал достаточное пространство для герольдов, судей и оруженосцев. Скамьи по восточную сторону занимала знатная публика, среди которой находились матушка Пикока и леди Кэтрин, чьё лицо скрывала тёмная вуаль. Простонародье, щуря глаза от солнца, толпилось за западной оградой: кто стоял, кто сидел на чурбаках или кучах дёрна. Среди простолюдинов Пикок отыскал взглядом двух лесорубов. Оружейник Том, устроившийся на крепкой нижней ветви лесного дуба, махнул ему рукой. Ближе к лесу располагались шатры и палатки. Там бойко торговали закусками, вином, сидром и пивом. Поодаль от торговцев дожидались своего спроса оружейники, кузнецы и плотники. В праздничной толпе шныряли карманники. Одного из них сцапал за ухо Юджин, направлявшийся с запасным мечом и щитом к ристалищу. Незадачливый воришка получил такого пинка, что пролетел добрый десяток футов.

Когда окончилась утреня, на арене устроили представление жонглёры. Герольды тем временем делили рыцарей на партии. Порядок устанавливался следующий: в широкие проходы с северной и южной сторон впускали поочерёдно по несколько рыцарей, распределяя затем их у противоположных концов ристалища так, чтобы ни одна из сторон не имела перевеса в знатности и воинской опытности.

В деревянной башне, возвышавшейся у края леса, ждали начала турнира королева и леди-стюарт. Был там и капеллан. Отец Блэддер не жаловал турниров и не раз высказывался в том духе, что жестокая забава с копьями и мечами гасит в людях любовь, пробуждает греховный азарт, склоняет к культу дикарской силы, отвращает от матери-церкви и рождает смертельную вражду. Потрясая папским постановлением, объявлявшим турниры и поединки бесовскими забавами, и не желая поощрять грешных зрелищ, на которых одни сыны церкви уродуют и убивают других сынов церкви, капеллан обыкновенно отказывался присутствовать на состязаниях. Впрочем, этот проповедник любви одновременно отличался пристрастием к кострам, пыткам в подземельях и трёххвостой плётке, которой яростно хлестал вилланов и рабов, недостаточно низко ему кланявшихся.

Первым от лагеря северных рыцарей на ристалище впустили сэра Фэйсклота, чьё оружие было осмотрено судьями. Он поклонился королеве и капеллану. Святой отец махнул ему платочком, которым потом вытер вспотевшую тонзуру. Пикок, определённый герольдами в лагерь южных рыцарей и пока дожидавшийся за пределами ристалища, разглядывал зрительские ряды. Лицо матушки было скорее серьёзно, чем хмуро; выражения лица леди Кэтрин, спрятанного под вуалью, Пикок видеть не мог.

Сэр Фэйсклот с лошади склонился к герольду. Слушая рыцаря, тот кивал, словно кукла на верёвочках. Не извещал ли королевский племянник герольда о своём намерении выбить из седла сначала такого-то рыцаря и такого-то, которые будут поставлены против него? Выпрямившись в седле, королевский племянник переглянулся с сэром Ландером. Оба лучезарно улыбались, на шлемах их играли блики, а страусовые перья, качаясь, золотились на солнце.

Освободившийся герольд взял под уздцы коня Пикока и повёл на ристалище. Пикок оказался лишь в третьей шеренге! В первом ряду выстроилось трое всадников, во втором — пятеро. Рыцарь привстал на стременах, выглядывая своего противника. Находясь в третьем ряду, нечего и думать, что сойдёшься именно с тем, против кого поставили тебя герольды.

— Здесь твоё место, сэр Пикок, — сказал герольд. — Твой первый противник — Красный Рыцарь, давший обет не открывать имени до рождества. Твой следующий противник — сэр Фэйсклот. Третий противник — сэр Ландер.

— Я не посылал вызова Красному Рыцарю! — сдерживая ярость, сказал Пикок.

Но герольд уже обратился к сэру Гильберту, который тотчас пустился в столь громкий спор, что к спорщикам устремился один из судей.

— Тысяча дьяволов! Изрублю на куски! — кричал сэр Гильберт. — Я вызывал сэра Джеймса! Не вижу его в рядах противников! Почему мне подсовывают огородные чучела в латах вместо сэра Джеймса, которому я обещал выпустить жир из пуза?

— Сэр Джеймс не приехал на турнир, — отвечал герольд. — Он прислал за себя… — Герольд принялся перечислять имена тех, кто должен был сразиться на турнире вместо сэра Джеймса.

Оторвав копьё от земли, Пикок ощутил его тяжесть. Скорее всего, сегодня Фэйсклот столкновения избежит. Завтра, когда дело дойдёт до пешей схватки, племянник королевы может и передумать. Мечом он владеет лучше, чем копьём, а на ногах стоит крепче, чем держится в седле. Пикок отыскал взглядом Юджина, прислонившегося к столбу внешнего ограждения, там, где ждали и другие оруженосцы. Охапка ясеневых копий с наконечниками, сделанными Томом, лежит на полотнище у ног Юджина. Запасной щит висит на груди оруженосца, на поясе покачивается запасной меч. Хороший, выносливый конь, прежде принадлежавший кольчужнику Лимону, а теперь служивший рыцарю подменой на турнире, пасётся у леса.

Пикок привстал на стременах, пытаясь разглядеть соперника в третьей шеренге, выстроившейся напротив. Что за красный герб? Второй неизвестный герб обнаружился у соседа Красного: на флажке копья трепетала медовая эмблема с луной. Кто эти рыцари? Что бы ни задумал Фэйсклот, Пикок не отступит. Недаром его прозвали Луговым: в состязаниях на лугах он нередко выходил победителем, и доспехи побеждённых и кони со сбруей переходили в его собственность. Пикок давно мечтал повесить в зале продырявленный щит и измятый горшок Фэйсклота!

Когда конные партии рыцарей были расставлены в шеренги в шахматном порядке, соперник против соперника, протрубил гнусаво рог, и громкоголосый герольд по знаку королевы приступил к оглашению правил. Говоря, он делал паузы, чтобы правила лучше запоминались и чтобы те, кто их не расслышал, могли пересказать их соседям.

— В турнире, — начал герольд, — участвуют рыцари, подтвердившие свою родовитость. В первый день состоится общее состязание. Конные рыцари, разделенные на две партии, равные по числу и опытности участников, по сигналу вступят в общий бой. Он продолжится до вечерни, либо, если к тому времени на ристалище не останется ни одной пары рыцарей, имеющих силы продолжать, окончится по велению королевы. Чепец на копье почётного судьи, опущенный над головою утомлённого рыцаря, служит выражением особой милости леди Мэри. С рыцарем, над которым опущен чепец, вести бой запрещается. Обласканный дамской милостью рыцарь до конца дня лишается права участвовать в состязании.

Именно милостью королевы, припомнил Пикок, сэр Фэйсклот и вышел сухим из воды на прошлогоднем турнире. Завидев сильных соперников, он зашатался в седле, и леди Мэри смилостивилась над ним, не получившим ни царапины. Почётный судья склонил над Фэйсклотом «дамскую милость». Тем же вечером племянник закатил в шатре пир: подсчитав золото и серебро выкупа, полученное от тех, кого он сумел выбить из седла или одолеть в пешей схватке, он долго веселил приятелей. Пикоку не удалось сойтись с Фэйсклотом ни в конный день турнира, ни в пеший. На третий же день королева объявила состязания простонародья: стрельбу из лука по мишеням и бои дубинами. Разочарованный Пикок (впрочем, не без добычи) отправился восвояси.

— Упавший с коня рыцарь считается поверженным и далее не участвует в конном бою, — продолжал герольд. — Победитель, выбивший из седла рыцаря, получает его коня, сбрую и доспехи, либо, по желанию, денежный выкуп. Запрещается задевать копьём туловище, ноги и седло противника. Ежели это произойдёт, выбитый из седла рыцарь не считается поверженным. Тот же, кто выбил его из седла, не считается победителем и не получает ни королевской награды, ни доспехов противника. В особых случаях, если оба рыцаря вылетели из сёдел, они могут вновь сесть на коней, сами или с помощью оруженосцев, и продолжить борьбу. Рыцарь, чей конь получил ранение, вправе сменить коня. Любой из рыцарей, участвующих в турнире, может отдохнуть у ограждения. Чтобы его верно поняли противники, ему следует снять шлем. Отдыхать разрешается после каждого конного столкновения.

Пешие бои сегодня запрещаются. Оружие конных рыцарей — копьё.

Королева вручит победителю особый подарок — вышитый ею поясной кошелёк.

Победитель назначит царицу красоты, выбрав её из благородных дам, присутствующих на турнире.

Герольд сделал паузу.

— Второй день королевского турнира начнётся, как и первый, с конного состязания. Участвовать в нём могут все рыцари, в их числе и те, кто потерпел поражение в первом дне. Второй день имеет отличие от первого: рыцарь, выбитый из седла, не считается поверженным. Будучи в состоянии продолжать бой, он может участвовать в состязании на ногах. Пусть рыцари покажут искусство пешего боя!

Дозволяется рубить мечами, но запрещается колоть. Единственное оружие пешего боя — обоюдоострый меч. Не дозволяется использовать кинжалы, стилеты, алебарды и булавы. Побеждённым признаётся рыцарь, не имеющий сил подняться ни самостоятельно, ни с помощью оруженосцев, либо рыцарь, признавший себя побеждённым. Побеждённым считается и тот, кого наступающий оттеснил и прижал к ограде. Доспехи побеждённого рыцаря переходят к победителю. За победителем остаётся право предпочесть доспехам денежный выкуп.

Против каждого рыцаря, участвующего как в конном, так и в пешем состязании, действует только один противник. Схватка двоих или троих против одного рыцаря не допускается. Победивший может вызвать на бой следующего противника. Бои конного воина против пешего, равно как и пешего против конного, не дозволяются. Для вступления в схватку с пешим воином всадник спешивается.

Турнир второго дня, как и первого, продолжится до вечерни, либо, ежели к вечеру на ристалище не останется ни одной пары рыцарей, готовых вести бой, окончится по знаку королевы.

В подарок победитель второго дня получит приз, определённый царицей красоты, избранной рыцарем-победителем первого дня.

После паузы герольд продолжил:

— На третий день состоятся бои один на один между теми рыцарями, которые пожелают сойтись на ристалище. Допускается как конный, так и пеший бой, в качестве оружия может использоваться копьё, меч и любое другое оружие, о каком договорятся стороны. В поединках могут участвовать только рыцари, лучше прочих показавшие себя на турнира, в их числе и победители первого и второго дня. Победитель третьего дня получит прекрасного белого коня из королевских конюшен!

Белый скакун, подведённый пажом к деревянной башне, был и вправду прекрасен. То был один из коней, которых Пикок захватил в Ванагории и которых при помощи пергамента и отца Блэддера леди Мэри объявила королевским имуществом.

— Рыцари, — объявил герольд, — не посчитавшиеся с правилами, лишатся оружия и права участия в турнире. Следят за соблюдением правил судьи. Им известны имена либо прозвища всех рыцарей, приехавших на состязание.

Доблестные рыцари королевства! Леди Мэри призывает вас доказать свою храбрость и показать высокое искусство побеждать!

Хотел бы Пикок сойтись с Фэйсклотом и показать то самое искусство, о котором упомянул громкоголосый герольд! Но, видимо, придётся удовольствоваться Красным Рыцарем, у которого и герб незнакомый, и имени-то нет.

Судьи заняли свои места. Герольд, дождавшись знака леди Мэри, поднёс рог к губам и трижды протрубил. Рыцари опустили копья и пришпорили коней.

Арена будто наклонилась перед мчащимся Пикоком. Только что перед ним был круп гнедого коня сэра Ричарда, а по правую руку, выдвинувшись вперёд на полкорпуса, нёсся сэр Гильберт, как вдруг оба пропали, и лишь повисшие клубы коричневой пыли напоминали о них. Рыцари словно сгинули в пыли! Первый и второй конные ряды словно расступились. Конь Пикока, серый в яблоках Грэй, мчался не на Красного Рыцаря, бывшего в третьем ряду противного лагеря, а на сэра Фэйсклота, медленно, точно демон, проявлявшегося в тёмном пыльном облаке. Перед ним и по его бокам скакали навстречу своим противникам другие рыцари. Фэйсклот был словно стиснут чужими лошадьми и таким образом лишён возможности манёвра. Столкновения с тем, кто мчался на него, ему не избежать. Осадить коня означало бы выказать трусость.

Волшебство садового чародея! Пикок пригнул голову в тяжёлом шлеме-горшке и покрепче сжал копьё, направленное в сердцевину щита Фэйсклота, в герб с головою льва. Под ногами летела земля, которую разбивали конские копыта, над головою голубело небо, на восточных рядах замерли матушка и леди Кэтрин, но Пикок видел только щит, широкий вверху, острый внизу, с головою льва. Только на льве сосредоточился сейчас Пикок, не замечая ни коня Фэйсклота, ни его шлема с развевающимся пышным плюмажем, ни копья, грозившего выбить его из седла, а то и убить.

Он знал также, что при ударе на миг закроет глаза.

Но ему пришлось закрыть их раньше!

За несколько ярдов до столкновения королевский племянник повернул щит к востоку. Солнце отразилось от шлифованной поверхности. Глаза Пикока будто о затылок ударились. Рыцарь зажмурился, шпоры врезались в бока Грэя, копьё в руке дёрнулось.

Грохот и лязг железа со всех сторон, крики толпы. Что-то тяжёлое ударило Пикока в шлем. Его же копьё зацепило только край щита со львом: он углядел это сквозь чёрные и красные круги, плывшие в глазах. Солнечный свет в пыли померк. Грэй поднялся на дыбы, опустился и повёз своего седока к противоположному краю ристалища. Там удержавшийся в седле рыцарь должен был развернуться и снова ринуться в бой. Биться следовало до тех пор, пока один из всадников не упадёт.

— Храбрый сэр Фэйсклот съехался с сэром Пикоком, и оба удержались в сёдлах! — прокричал кто-то из герольдов. — Копья их остались целы, щиты и шлемы не повреждены! Бой будет продолжен! Два прославленных рыцаря сошлись, блистая…

— Святые угодники! — загудел под шлемом сэр Гильберт, разворачивавший своего коня на краю ристалища, рядом с Пикоком. — Что это было? Как очутились они…

Герольды, чьи голоса были слышны плохо, призвали рыцарей перестроиться, а судьи велели соблюдать порядок. Пикок снова мчался навстречу Фэйсклоту, который тоже пришпорил коня. На сей раз Пикок целился в шлем с плюмажем. На щит рыцаря он и не посмотрит. Чёрные и красные круги ещё плавали в глазах. Впрочем, в воздух поднялось столько пыли, что ею можно было скрыть полкоролевства.

— Ученик Мерлина! Не дай коварству победить! Если мне суждено проиграть, пусть паду я от рыцарской силы и ловкости!

Метил он ниже плюмажа и выше прорезей для глаз, в лоб противника, спрятанный под тяжёлым шлемом. Точное попадание в лобовую часть почти всегда выводило противника из строя, обладай тот хоть медной головой.

Вокруг с лопающимся звуком ломались копья. Лязг стали смешивался с конским ржаньем. Фэйсклот ударил мгновеньем раньше Пикока. Зато Пикок влепил наконечник копья если не в середину лобовой части, то туда, где угадывался висок, что считалось отличным попаданием. Грэй, шарахнувшийся от коня Фэйсклота, из-за чего длинное копьё противника только оцарапало шлем, спас Пикока от верной смерти. Фэйсклот же, получив прямой удар в горшок, выскочил из стремян, как пробка из бутылки. Грохнувшись на землю, тело его лязгнуло, будто груда железа. Белый конь Фэйсклота рухнул: похоже, сломал передние ноги. Два оруженосца бросились к Фэйсклоту и поволокли его за ограду.

— Доблестный сэр Фэйсклот, как ни прискорбно это сообщать, покидает ристалище! — завыл герольд. — Победа по праву принадлежит сэру Пикоку Луговому!

Отбросив обломок копья, в тучах пыли, держась ограждения, Пикок отъехал в угол ристалища. Правая рука его дрожала. Мышцы помнили удар, нанесённый Фэйсклоту. В глазах плавали чёрно-красные пятна.

На южной части арены рыцарь стащил шлем, тем самым показывая рыцарям, судьям и герольдам, что желает отдохнуть. Явился с новым копьём Юджин.

— Ты показал себя великолепно, сэр, — сказал оруженосец, отирая лицо рыцаря мокрым полотенцем. — Сэр Фэйсклот поступил недостойно, ослепив тебя щитом!

— Значит, ты заметил приём негодяя, — отдышавшись, сказал Пикок.

— Не всё, что замечаем мы, угодно видеть остальным. — Оруженосец подал Пикоку глиняную чашу с водой.

— Особенно неугодно это судьям и герольдам! — Пикок усмехнулся. — Копьё-то у Фэйсклота длиннее положенного на целый фут. Помоги-ка надеть шлем… Хороший шлем сделали Том и старый Дик!

Юджин завязал кожаные шнурки.

— Обидно сэру Фэйсклоту покидать ристалище в начале турнира!

— Сдаётся мне, ещё кое-кому придётся убраться с этой славной арены!

— Помоги тебе святой Георгий, сэр!

Теперь Пикок знал, кто станет его противником, пусть того и не желая. С помощью оруженосца рыцарь сел на коня и принял от Юджина копьё. И вот он уже скачет навстречу Ландеру! Чародей держит слово!

— Сэр Пикок и сэр Ландер… — услышал рыцарь. Прочие слова герольда потонули в топоте конских копыт.

В трёх-четырёх ярдах от Пикока схлестнулись два рыцаря: Красный и сэр Гильберт. Внезапно что-то ударило Пикока, не достигшего своего противника, в левое плечо. Не тяжесть бы лат, щита и шлема, Пикок неминуемо вылетел бы из седла: левая нога его выскочила из стремени, а Грэй, ощутив, как всадник заваливается набок, шарахнулся вправо. Простонародные лица, залитые солнцем, открытые тёмные рты, оружейник Том, вставший во весь рост на ветви дуба, кувыркнулись в глазах Пикока. Тяжесть доспехов сохранила целыми кости и оставила всадника в седле, но эта же тяжесть потянула его, завалившегося набок, к земле. Поводья натянулись, и Грэй ушёл в сторону ещё дальше. Ландер с гиканьем пронёсся мимо; расцвеченный плюмаж почти лежал на его шлеме — так скор был конь рыцаря.

Когда пыль немного осела, герольд крикнул:

— Сэр Пикок Луговой уклонился от столкновения с доблестным сэром Ландером!

Не герольдам решать, кто победил, а кто проиграл! Герольду возразил судья:

— Сэру Пикоку попал в плечо обломок копья сэра Гильберта, выбитого из седла тем, кто представился под именем Красного Рыцаря. Сэр Пикок едва не вылетел из седла, но сумел удержаться. Сэр Пикок и сэр Ландер могут снова съехаться. Никто из них не нарушил правил, и ничто не мешает им продолжить состязание за кошелёк, вышитый леди Мэри!

Не все здесь прислуживают племяннику! Заставив Грэя, выказавшего первые признаки усталости, развернуться у северного конца арены, Пикок приготовился к новому столкновению с Ландером. Левая рука его онемела, но копьё-то он держал в правой!

Рыцарь нацелился в шлем противника и старался не смотреть на его щит. Особой изобретательности от сэра Ландера ожидать не приходилось, зато он был мастер обезьянничать, перенимать коварные приёмы у своего компаньона. Сблизившись с Пикоком, сэр Ландер, скакавший с южной стороны ристалища, повернул большой щит к востоку под углом так, чтобы от него отразилось, ослепительно сверкнув в отшлифованной стали, солнце. Ландер допустил серьёзную ошибку: поворачивая щит, он на полном скаку повернул и голову, словно сомневался, что светило находится на востоке. По тому, как дрогнуло копьё в его руке, Пикок догадался: Ландер ослеплён ярким солнцем. Рыцари столкнулись, и Пикок нанёс противнику столь сокрушительный удар, что кожаные ремешки, крепившие у того шлем к панцирю, лопнули. Шлем Ландера своротило набок, на потеху простолюдинам.

В углу ристалища Пикок развернул и остановил Грэя. Из-за поднявшейся пыли он почти ничего не видел.

— Сэр Ландер не удержался в седле, — сказал, принимая у рыцаря шлем, Юджин. — Твой удар, высокородный рыцарь, был столь силён, что сэр Ландер, оставшись на некоторое время в седле, затем рухнул с коня, будто мертвец. При падении одна его нога застряла в стремени. Боюсь, он ударился о землю головой. Было жутко видеть, сэр, как чернели пустые прорези в свёрнутом набок шлеме.

— Грэй устал, — выпив воды, сказал рыцарь.

— Я приведу нового коня. — Юджин принял чашу.

— Так Ландер мёртв? Сломал шею?

— Нет, сэр, им занимаются лекарь и костоправ. Сэр Ландер крепкой породы.

 

За клубами пыли солнце, стоявшее в зените, казалось красным диском. Прежде чем Пикок добрался до Красного Рыцаря, ему пришлось выбить из сёдел троих других противников. Конь, ранее принадлежавший Лимону, стал сдавать. Передохнув у ограды, Пикок пересел на Грэя.

Зрители поедали пироги, запивая их вином и сидром. На арене остались самые сильные и опытные воины. Фэйсклот с Ландером, должно быть, вне себя от злости. И королева едва ли рада тому, что её племянника с треском вышибли из седла.

Предпоследним, с кем вступил в схватку сэр Пикок, был рыцарь, имени которого (как, впрочем, и имени Красного) Пикок не знал. Герольды называли его Медовым.

Дважды съезжались Пикок и Медовый Рыцарь, и оба раза, сломав копья, оставались в сёдлах. На третий раз Пикок выбил из седла противника, ударив в центр его щита и протащив на копье несколько ярдов, пока копьё не надломилось.

С тем, кто называл себя Красным, сэр Пикок съезжался трижды. Красный великолепно держался в седле; конь его, по-видимому, был привычен не только к турнирам, но и к сражениям. В первой же схватке Пикок чуть не вылетел из седла от удара Красного Рыцаря, направившего копьё в щит противника. Копьё же Пикока проскользило по щиту Красного Рыцаря так легко, словно тот намазали маслом.

Когда соперники съехались снова, Красный повторил удар в щит. То ли конь подвёл, то ли всадник, бившийся более полудня, притомился, но копьё его угодило в низ щита и особого вреда не причинило. Зато Пикок удачно попал в верхнюю часть щита Красного. Тот удержался в седле тем лишь, что натянул поводья своего коня, отчего тот взвился на дыбы.

После третьего столкновения Пикок и Красный Рыцарь, вдребезги разбившие копья (Пикок о шлем противника, а Красный Рыцарь о щит, от которого после удара мало что осталось), тоже остались в сёдлах.

Пот заливал Пикоку глаза, полные пыли. Красный Рыцарь отъехал, пошатываясь в седле, к противоположному краю ристалища. Рыцарей на арене почти не осталось.

От королевской башни донёсся голос герольда:

— Леди Мэри велит почётному судье склонить над Красным Рыцарем чепец дамской милости!

Конечно, королеве не хотелось, чтобы Красный, один из наиболее сильных рыцарей, выбыл из состязания в первый день! Пикок склонил просоленное лицо к Юджину, к мокрому полотенцу.

Пыль над ареной рассеялась, осела на неподвижных телах в доспехах, на боках мёртвых, раненых и переломавших ноги лошадей. Кроме обласканного королевой Красного Рыцаря, кланявшегося перед башней и заставлявшего кланяться коня, и сэра Пикока Лугового, на ристалище не осталось ни одного участника, который был бы в состоянии продолжать турнир.

— Слава святому Георгию! — прошептал Пикок. — У меня и щита-то уж нет!

О том, что он вышел победителем первого дня, рыцарь подумал лишь тогда, когда увидел герольдов и судей, обходивших поверженные тела.

 

Под восклицанья возбуждённой толпы сэр Пикок прогарцевал через ристалище и остановил Грэя у королевской башни. Два женских лица смотрели из ложи. Выглянул и хмурый отец Блэддер.

Согласно обычаю, приз полагалось вручать самой королеве. Однако леди Мэри послала к Пикоку юного пажа.

— Благородный сэр Пикок! Миледи награждает тебя вышитым ею кошельком и желает тебе достойных побед!

Не давая Пикоку сказать, королева махнула музыкантам. Завыли, заныли волынки, дудки, свирели; зазвенел, отбивая ритм, бубен. Первый день турнира подходил к концу. Паж укрепил королевский кошелёк на поясе Пикока, и рыцарь снова объехал ристалище и вернулся к башне. Музыканты прекратили терзать инструменты.

— Победитель турнира, — выкрикнул герольд, — избирает царицу красоты!

Королеве и отцу Блэддеру предстоит ещё одно испытание!

 

Накануне турнира матушка кое-что сказала сыну.

— Мой мальчик, тебе следует избрать царицей красоты леди Кэтрин.

— Разве я уже победил?

— Негоже рыцарю отправляться на турнир с мыслями о поражении.

— Леди Кэтрин… — поглядев на дверь, начал Пикок.

Матушка жестом остановила его.

— Она некрасива. Но то чужое лицо. Причиной тому заклятие.

— Будет сложно доказать её благородное происхождение, матушка. В замке видели её в рубахе простолюдинки. Твоя одежда из сундуков не поможет.

— Сэр, мы не должны утаивать, что она дочь графа Пустынного, — сказал явившийся из ниоткуда Юджин.

— Ищешь способ снять заклятие?

— О да, сэр.

— Подумай, мой мальчик, — сказала матушка, — как разинет народ рты, узнав леди Кэтрин! Менестрели разнесут весть о чуде от Навадии до Святой земли!

— Едва ли заклятие преодолевается так просто, — сказал оруженосец, — но если хотя бы один рыцарь перед королевой и другими рыцарями признает леди Кэтрин той, кто она есть, признание это станет мостиком на пути её примирения с отцом. Быть может, граф Роберт смирится с тем, что его дочь неузнаваема. И тогда его удастся убедить и в том, что искать следует не дочь, а красноволосую колдунью.

— Какое благородство, Юджин! Ты созрел для посвящения в рыцари!

— Сэр, я весьма польщён…

— Выказывать благородство — хороший ход там, где оно в цене! Не ты ли говорил мне, Юджин, что та, которую я вытащу из костра, сумеет меня отблагодарить? Не эта ли благодарность и была целью, к каковой ты меня направлял? И не я ли заплатил столь высокую цену королеве за призрачную надежду?

— Понимаю, сэр. Граф Роберт обещал вознаграждение тому, кто вернёт ему дочь, но не тому, кто станет убеждать, что в его дочери годится та, кого он изгнал и кого не узнаёт ни он, ни его супруга.

— Ты говоришь очевидные вещи!

— Сэр, ты забываешь, что отец Блэддер, будучи в союзе с Фэйсклотом, отправил леди Кэтрин на костёр.

— Иксы и игреки! Твои бесконечные загадки, Юджин!

— Первая из них, смею надеяться, разгадана: приказ отдала леди-стюарт, но идею о сожжении подал отец Блэддер. За Блэддером, как бы в его тени, стоял умный и хитрый сэр Фэйсклот.

— Это ни в коей мере не приблизит нас ко второй разгадке: к способу избавить леди от заклятия. И прекрати называть Фэйсклота умным!

— Прошу прощения, сэр, но мы могли бы быть полезны королеве. А окажись мы ей полезны, сэр, она переменила бы к нам отношение.

Наивными показались Пикоку речи оруженосца!

— Ты хочешь, чтобы я стал доносчиком?

— Он хочет, — сказала матушка, — чтобы ты, мальчик мой, сделал то, что должен сделать.

Странно, но то же подумал и Пикок! Однако вслух сказал иное:

— Королева мне не поверит. Речь идёт о её племяннике. И о святом отце, пламенном борце с колдовством и по совместительству составителем свода законов.

— Королева поверит тебе, сэр, — настаивал оруженосец. — Поверит в том случае, когда с леди Кэтрин будет снято заклятие. Когда её узнают, леди поведает без утайки, что с ней произошло по милости сэра Фэйсклота и отца Блэддера, и ради чего святой отец пытался превратить её в золу и развеять по ветру. Я думаю, сэр, в этом случае рассказ леди Кэтрин, приправленный нашими свидетельствами о подосланном в поместье убийце, произведёт большое впечатление на королеву.

— В этом случае, — акцентировал Пикок.

— Именно так, сэр. Только тогда, когда чары заклятия спадут. Нет лучше подтверждения для публики, чем чудо, сотворённое у публики на виду! Едва ли нужно напоминать, сэр, что в таком случае тебя ждёт и благодарность графа Пустынного, известного своею щедростью. Я предлагаю испробовать все способы, могущие уничтожить заклятие.

— На этом пути мы рискуем стать не друзьями королевы, а врагами, — заметил Пикок. — Кроме того, мне претит быть доносчиком.

— Неужели ты предпочтёшь отступить, сэр? Неужели интриги Фэйсклота и его компаньонов не похожи на измену королеве? Разве ты сам, о высокородный, не учил меня кодексу чести? Сэр Фэйсклот — заговорщик, а наш долг — хранить верность королеве!

— И разве, мой мальчик, — вставила мать, — рыцарь не обязан защищать честь девы? Ты спас леди от костра — иди же дальше!

«Это ни к чёрту не годится! — подумалось Пикоку. — Меня поучают то чародей, то оружейник, то мальчишка оруженосец, то, наконец, женщина».

— Начну я с того, — сказал рыцарь, — что выбью Фэйсклота из седла.

— Отличное будет начало, сэр! — Глаза Юджина блеснули.

Порешили на том, что леди Кэтрин накинет тёмную вуаль. Юджин и матушка сопротивлялись: при накинутой вуали заклятие может сохранить силу. Пикок настоял на своём. Слишком хорошо он помнил, как отец Блэддер обвинял деву в колдовстве, как вытягивалась его рука, как на жертву, обложенной поленьями, указал длинный белый палец. Конечно, капеллан не посмеет и слова сказать против той, которая явится в лике леди Кэтрин, дочери графа Пустынного. Но получится ли освободить леди от заклятия, объявив её царицей красоты?

 

Грэй миновал старого воина сэра Аллена Речного, прошёл мимо леди Джоанны, леди Клеменс, а затем и леди Констанс, и замер у места, где ждала заклятая дева.

Майский ветерок обдувал разгорячённое лицо Пикока. Рыцарь победил на турнире благодаря не волшебству, но умению держаться в седле. Он опустил копьё к ногам леди Кэтрин.

Трижды протрубили герольды.

— Леди, чьё лицо спрятано под вуалью, — объявил герольд, выбежавший на ристалище, — милостиво просим тебя открыться: общество желает насладиться твоими прекрасными чертами!

Из-под вуали последовал ответ:

— По причинам, которые я сохраню в тайне, я не могу открыть своё лицо. Дабы не оставаться безымянной, я беру себе имя Луговой Леди — в память о достойном рыцаре, избравшем меня. Прошу не придавать значения моему титулу, ибо для любой девушки называться царицей красоты означает носить самый высокий титул.

Герольд поклонился, следом поклонился царице красоты Пикок. Рыцарь медленно отъехал от леди Кэтрин.

— Луговая Леди — царица красоты! — провозгласил герольд.

Прочие герольды подхватили:

— Луговая Леди — царица!

По усталому телу Пикока пробежала дрожь. Ноги и руки даже чесаться перестали. Вуаль царицы колыхнулась на ветру, и рыцарю показалось, что перед ним леди из Пустынного замка.

Вслед за именем царицы красоты герольдам полагалось выкрикнуть имя того, кто избрал её. Однако о ритуале словно забыли. Будь победителем Фэйсклот, того славили бы, срывая голоса!

Королевский племянник, облачённый в лёгкую тунику, стоял у северного прохода. По другую сторону прохода Пикок увидел Красного Рыцаря в помятых доспехах и в шлеме. Белого коня Фэйсклота, переломавшего ноги и оставшегося на ристалище, один из его оруженосцев заколол кинжалом, и королевские пажи тут же принялись опутывать тушу верёвками. Фэйсклот потерпел поражение, и его доспехи или выкуп за них принадлежали победителю. Приказ заколоть коня, пусть и с перебитыми ногами, попирал турнирные обычаи.

 

В шатёр, опустив голову, вошла матушка. Не сними Юджин с рыцаря панцирь, биенье сердца Пикока сопровождалось бы железным эхом. Обернулась ли заклятая дева прекрасной леди?

— Увы, мальчики!

Рыцарь ощутил во всём теле страшную, клонящую к земле усталость, а в левом плече ноющую боль.

Неужели вуаль?.. Но будь лицо леди открыто, отец Блэддер и толпа, жаждущая зрелищ, вцепились бы в деву мёртвой хваткой! Капеллан, конечно же, передал королевскому племяннику слова леди Мэри в адрес Пикока: «И впредь не привози в мой замок ведьм!» Фэйсклот сделал бы всё, чтобы изгнать Пикока с турнирного луга.

К шатру приблизились крики празднующей толпы.

— Я начинаю думать, — сказал Пикок, — что отец Блэддер прав, и наша гостья —колдунья. Юджин, ты заслужил щелбан. Готовь лоб!

— Мой сын, быстро же ты сдаёшься! — воскликнула мать. — Хватило пары тычков копьём, чтобы ты поверил прохиндею Блэддеру! Неужели ты забыл, как святой отец перемарывал вековой закон? Неужели для тебя ничего не значит благодарность леди Кэтрин? Неужели и честь для тебя, как для многих, — пустые слова, и манят тебя лишь добыча и деньги? О нет, ты не тот, кем любишь представляться! Не мечта о сундуках со златом, достойная презренного ростовщика, промышляющего пахнущим грязью и кровью металлом, ведёт тебя, но чертит путь твой упрямство! Ты не бросаешь дело на половине или четверти! Никто не посмеет сказать, что сэр Пикок Луговой отступил! А ежели посмеет, то вслед за своими словами умрёт! Сын мой, оставайся упрямым! Будь прямым, как стрела, как древко копья, как сверкающий на солнце клинок! Не дай недругам посмеяться над тобою, не дай повода для глумливой радости! Иди до конца — не бросай деву в беде!

Выйдя за шатёр, матушка прошептала:

— Мужчины! Вы проливаете в битвах столько крови! Не грех бы вам высушить немного женских слёз!

 

 

Глава тринадцатая. «Тяжело в учении — легко в бою!»

 

Математикой Катя занималась с ним до вечера. Павлин никогда бы не подумал, что алгебра может увлекать. На свете есть масса интересных занятий: чтение, футбол, мечты о будущем, но уравнения!..

— Это просто, Паша, — сказала Катя. — Что получается, то становится интересным!

Верно! Он не увлекался бы футболом, коли не умел бы в игре побеждать!

— Можно научиться решать задачи по образцу, — объяснила Катя. — Это самый быстрый, но и самый глупый способ подготовиться к контрольной. Задачи на контрольной могут отличаться от образцов. Другой путь — понять метод решения. Ты любишь читать книги? Можно научиться читать уравнения как обычные предложения! Тогда ответ словно всплывает в воздухе. Как смысл за книжными строчками! Музыканты, Паша, читают ноты в нескольких ключах. Переводчики читают на разных языках. Им понятны арабская вязь, иероглифы, иврит, древнегреческий. Это путь умный, Паша. Давай-ка представим, что мы с тобой умные!

«Ты-то точно умная!» — подумал с восхищением Павлин. Катя показалась ему не одноклассницей, а учительницей. Нет, не учительницей — учёной!

Проводив учёную до дома, Павлин вернулся, поужинал и, к своему удивлению и удивлению мамы, снова засел за письменный стол. Не мог оторваться от чисел и иксов!

Шёл одиннадцатый час, а Павлин всё вникал в точную игру уравнений. Заглянувшей в комнату маме сказал:

— Наверное, Кате прямо в школе Нобелевку по математике дадут. Откроет какие-нибудь новые иксы и игреки — и дадут.

Над алгеброй он просидел почти до полуночи. Не решил всего одну из пятнадцати задач, подобранных Катей.

Ложась в постель, Павлин вспомнил: он «съехал» по математике в шестом классе, а до того имел пятёрку. Марьюшка виновата? Учившая его прежде Анна Ивановна объясняла лучше. И всё-таки он и сам мог бы поднапрячься!

Теперь Павлину так же сильно хотелось победить на контрольной, как на футболе. И доказать, что он способен не только махать кулаками!

 

Мария Аркадьевна раскрыла доску.

— Так много задач! — ужаснулся Бугаев.

— Амбал, замолкни! — сказал с «камчатки» Мочалкин. — Задачи решай — другим не мешай!

— В рифму! — оценил Корыткин.

— Старостой себя возомнил? — взъелся Бугаев. — Спорим, быстрее тебя решу!

Заявление второгодника озадачило Павлина.

— Тихо! — Марьюшка стукнула по столу указкой. — Время!

Павлин оглянулся на Катю. Показал ей оттопыренный большой палец. Её губы шевельнулись: «Давай решай!» Бугаев, зыркнув на уткнувшуюся в смартфон училку, вытащил из рукава сложенную в гармошку бумаженцию.

Первую задачу Павлин решил так, как учила Катя: переписывая условие, подобрал способ решения. Коли так пойдёт со всеми задачами, он справится с контрольной на ура! Но на третьей задаче Павлин споткнулся. Промучившись пол-урока, перешёл к задаче четвёртой и последней. Решил её, когда до конца урока осталось восемь минут.

Вчера он лёг спать, чувствуя себя пусть не математическим академиком, но мальчишкой, который заслужил похвалу девчонки, разбирающейся в алгебре. Ночью ему приснилась победа на королевском турнире. Пикок победил, несмотря на коварство врагов! И избрал царицу красоты. Почти как гордый Айвенго.

Нельзя проиграть на контрольной!

Решение сложилось в мозгу перед самым концом урока. Как он сразу не догадался?

Точку Павлин поставил со звонком. Закрыв с удовлетворением двойной листок, он поднял голову. Кое-кто торопливо дописывал. Перед Катей парта была пуста: Мыкина сдала контрольную в середине урока. Бугаев румянился, словно офицер на параде. Обычно на контрольных Амбал грустил. Станешь грустным, когда ты двоечник-второгодник и редкая тройка для тебя — праздник! Сегодня же Амбал излучал счастье. У Мочалкина лицо тоже было такое, будто ему задарили сто тысяч рублей. Уж не Катя ли решила им задачи?

Марьюшка приняла у Пузырёва и сосчитала сданные листы.

— Оценки узнаете завтра. Бугаев, да ты сияешь, как звезда кремлёвская!

— Что, и посиять нельзя?

— Бугаев, — сказала с ехидством староста, — ты чистый листок, наверное, сдал? Надо было готовиться к контрольной. Вдруг пятёрку бы получил?

— Пятёрку даже ты не получишь, — отрезал второгодник. — И вообще, помалкивай! Ты у нас теперь неавторитетная.

— А в нос, Бугаев?

— Мария Аркадьевна, — обратился к классной Мочалкин, — вы одобряете насильственные методы старосты? Послушайте, как она разговаривает! Я согласен, сила иногда решает проблемы: миротворчество, напалм, ядерные бомбы, карате, люди в чёрном, добро с кулаками и всё такое прочее. Но мы ведь живём в правовом государстве. Так президент по телевизору говорит. Лариса наша, между прочим, беспамятная, и её силовые подходы могут привести к печальным результатам. А вдруг она врежет не тому, кому надо? Я, к примеру, на посту старосты готов обходиться исключительно разумом. Между прочим, мы люди. Хомо сапиенс.

— Посмотрим, Мочалкин, какой ты человек разумный, — сказала Марьюшка. —После проверки контрольных станет ясно, кто тут сапиенс.

— Бугаев точно не сапиенс! — Голос Ларисы дрожал, прямо-таки вибрировал от обиды. — Второгодники к сапиенсам не относятся!

— Не называй другого так, как не желаешь, чтобы называли тебя! — Пузырёв поднял палец.

— Жаль мне тебя, Лариса, — проникновенно сказал Мочалкин. — Попадёшь в ад.

— Идите на физику, болтуны! — сказала Мария Аркадьевна. — Чтобы в XXI веке числиться в сапиенсах, нужно высшее образование, а вы пока и среднее не осилили.

Толкаясь в проходах, класс потянулся к выходу.

Сквозь шум Павлин расслышал голос Бугаева.

— Посмотри на Луганцева! Измученный какой! Будто не задачки решал, а мешки с цементом ворочал!

Будет смешно, если Амбал останется в седьмом классе на третий год! Как говорит мама, хорошо смеётся тот, кто смеётся последним.

— Ну как, Паша? — поинтересовалась Катя.

— Кажется, справился.

— Молодец! Я верю в тебя!

 

На тротуарчике между школой и детсадом Павлин спросил у Кати о Бугаеве. Может, и не надо было спрашивать, но он не удержался.

— Интересно, с чего так развеселился Амбал?

Катя улыбнулась, отчего стала почти красивой.

— Думаешь, наверное, что ему я решила? Нет, Паша. Я же сказала: не буду никому решать и не дам списать. Вот помочь с математикой — другое дело. Тебе и любому.

— Непонятно, чему радовался Амбал.

— По-моему, ему стало всё равно. Может, собрался школу бросить. У него уже паспорт есть. Устроится на работу.

— Вон Мочалкин идёт, — сказал Павлин.

По дорожке в одиночестве брёл Марьюшкин племянничек.

— Что нос повесил? — спросил Павлин.

— Какой ты неотёсанный, Луганцев! — Мочалкин остановился. Видок у него был пасмурный, будто солнечный май внезапно раскис в слякотный октябрь. — Я думал, Мыкина положительно на тебя повлияет. Видимо, я ошибся. Мыкина хорошо влиять неспособна.

— Паша, не лезь к нему, — сказала Катя.

— И не подумаю! Кстати, Катя, я никогда ни к кому не лезу. Лезут ко мне. И получают по зубам! — Павлин повернулся к племянничку. — Положительное влияние, говоришь? Кому его не хватает, так это тебе!

— Что ты хочешь сказать?

— Дам тебе совет. Как будущему старосте. Ищи в классе не врагов, а друзей.

Мочалкин выпучил глаза.

— Дворянчик заговорил о дружбе?

— Заговорил. Проявляется положительное влияние Мыкиной.

— Прежде чем я начну искать друзей, мне надо стать старостой, — заявил Мочалкин. — У старосты друзья найдутся сами собой.

Губы Мочалкина расползлись в улыбке. Он наслаждался тем, как отбрил оппонентов.

Мимо прошли Вилли Сунгаров и Ефремка Болотников.

— Забирайте Дворянчика в свою компанию, — предложил им племянничек. — Он тут целую проповедь о дружбе прочитал. Миру мир, войны не нужно, вот девиз отряда «Дружба»!

Вилли и Ефремка покосились на ходу на Павлина. Ему стало неудобно. Не ощущал более Дворянчик той внутренней силы, что будто бы поднимала его над побитыми футболистами! Не становится ли он слабаком? Вот и с Катей, которую раньше находил слабачкой и нюней, он теперь дружит.

Но без её умной помощи он не решил бы контрольную.

Без вмешательства Тома и Женьки Филимонов пробил бы ему болтом голову.

— Ты что-то задумал, Мочалкин, я знаю, — заговорила Катя. — Я хочу тебе кое-что сказать. Я говорила это, но повторю.

— Повторение — мать учения, — изрёк племянничек.

— Сегодня не твой день, Мочалкин. Ты вообразил, что я решу тебе задачи. И пятёрка за контрольную проложит тебе дорогу в старосты. Все в классе, кроме разве что Марии Аркадьевны, знают, что алгебру всегда делал тебе Спиридонов. Но сейчас он в больнице. И завтра ты узнаешь о двойке. Двоечник на старосту класса никак не тянет!

— Мыкина, ты говоришь банальности. Мне скучно.

— Что ж, признаю: я не такая заводная, как ты. С моей бабушкой и классным журналом ты с огоньком придумал! И коммунистическую роль сыграл выразительно. Товарищ Клара! Топор и молот! Бабушка в восторге. Тебе бы в актёры! В драматурги! Но за игрой, товарищ интриган, ты упустил главное. «Решишь — отвяжусь»? Твои слова? Так вот: на все твои угрозы и оскорбления у меня один ответ.

Мочалкин вздохнул.

— Перед бабушкой ты пропагандировал коммунистическую взаимопомощь. Умей ты приобретать друзей, а не врагов, ты бы понимал, о чём говоришь. Ты бы не вредил, а помогал. И тебе бы помогали. Это просто, Мочалкин! Хочешь быть отличником? Я тебе помогу. У тебя будут настоящие четвёрки и пятёрки, не фальшивые. Свои, не чужие. Давай заниматься математикой, Мочалкин! И Корыткина с Пузырёвым прихвати.

Возле Мочалкина успели нарисоваться его дружки. Услышав о математике, Святой Пузырь перекрестился, бормоча, что числа — от лукавого.

— Заниматься будем у моей бабушки. У товарища Клары. Как тебе идея? Не слишком скучная?

Мочалкин сглотнул. Почесал шею.

— Жаль, я при бабушке про занятия сказать не догадалась! Но если ещё сунешься с враньём, так и знай: оставлю тебя заниматься алгеброй. А после занятий будешь читать товарищу Кларе «Накануне».

Павлин засмеялся. Катька-2 иногда здорово напоминала Катьку-1!

— Ладно, — сказал племянничек. — Потопали. Устал я что-то от лекций.

Трое кислолицых во главе с Мочалкиным перелезли через забор детсада. Тощий Пузырёв наверху чуть надвое не переломился.

— Паша, а тебе нельзя играть в футбол! — заявила Катя.

Эк, разошлась! Может, после школы Мыкиной поступить в пединститут и в учительницы податься? А что? Из неё выйдет классная математичка!

— Иначе Мочалкин использует твоё участие против нас. Не зря же он сказал мне про Ванагорина!

— Футбола до июня не будет, — напомнил Павлин.

— Вот и отлично!

— Катя, я только начал побеждать!

— Победы бывают не только на футболе!

— Сам знаю!

— Паш, а тебе ночью снилось что-нибудь?

— Снилось! — Он обрадовался перемене темы. — Пойдём-ка.

Удалившись от школы, они встали под клёном. Погладив шершавый ствол, Павлин пересказал Кате сон. Тот эпизод, где сэр Пикок избрал на турнире царицу красоты, пересказывать отчего-то было неловко.

Катя зарумянилась.

— Вот видишь, — сказала она, — там была победа!

«Неизвестно ещё, — подумал Павлин, — к чему ведёт эта победа! И непонятно, какая победа будет здесь. Ждать очередного сна? Замучаешься ждать подсказок! И не хочу я подсказок. Не списываю же я математику. — И тут Павлина осенило. — Это не подсказки! Кажется, волшебник дал мне пример! Ну, образец. Как в задачах. Но я же могу и собственной головой думать!»

— Паш, а кто у нас Красный и Медовый?

— Вот и я голову ломаю!

 

 

Глава четырнадцатая. Возвращение щуки

 

На ночь матушка обернула его левую руку полотенцем с травными примочками.

— Юджин, — сказала она, — поверх примочек привяжи ему холодные доспехи.

— Да, леди Констанс.

— Знай, сэр Пикок: этот настой мне помогала готовить леди Кэтрин, — покидая рыцарский шатёр, сказала матушка.

После заутрени и потехи жонглёров королева объявила второй день турнира.

Четырежды Пикок съезжался на коне с разными рыцарями, из них однажды с Ландером, вылетевшим из седла лишь потому, что его лошадь была задета крупом коня, скакавшего сбоку, и однажды с Фэйсклотом. Этого Пикок сбросил на землю прямым ударом в шлем.

Дважды Пикок съезжался с Красным Рыцарем, и оба раза соперники удержались на конях, чем вызвали у публики бурю восторга. Судьи призвали обоих всадников спешиться: не только потому, что силы их в конном бою были признаны равными, но и потому, что пришло время объявить пешее состязание. Тем рыцарям, кто плохо показал себя верхом, давался шанс проявить ловкость на земле.

Превосходно державшийся на турнире Красный Рыцарь притягивал Пикока, и он желал сойтись с ним на мечах. Однако и в пешем бою первым противником Пикока оказался Фэйсклот. Арена словно наклонилась, состязающиеся чудом сместились, и меч Пикока ударил по щиту Фэйсклота, хотя мгновеньем ранее его атаковал Красный Рыцарь.

«Что ж, — мысленно произнёс Пикок, отразив удар Фэйсклота, — тем больше азарта получит публика! Оставлю Красного на десерт».

Клинки звенели, высекая искры и сверкая на солнце. Длинным мечом сэр Фэйсклот владел мастерски. Починенный щит Пикока был прорублен в двух местах. Племянник королевы наносил удары с такою силою, что Пикок едва не падал. Ещё один тяжёлый удар, и сэр Фэйсклот выдирает меч из досок чужого щита, соря щепками.

«Я опьянён победами! — думал Пикок, отступая и отражая удар из боковой позиции. — Фэйсклот отлично владеет мечом и жаждет сполна отплатить за свои поражения! Нынешние чародеи не преподносят Эскалибуры, зато уверяют, что рыцарь хорош сам по себе. Кому, как не мне, подтвердить это?»

Теснимый королевским племянником Пикок оказался в невыгодном положении: против солнца. Взору его открылась восточная сторона ристалища. Леди Кэтрин и матушка видят, как его теснит наседающий противник! Юджин из-за ограды наблюдает его спину. Он вот-вот постучит сзади по панцирю и спросит: «Сэр, не желаете ли освежиться кружкой эля?»

Пикок отражал удары, с яростью наносимые Фэйсклотом, и уходил вбок — с тем, чтобы солнце не било в глаза и чтобы не коснуться ограды. Стоит рыцарю задеть жердь или столб, и судьи объявят его проигравшим. На том турнир для него будет окончен. Покинув ристалище, Пикок до следующего турнира не узнает, падёт ли с дочери графа Пустынного заклятие, ежели какой-нибудь рыцарь станет сражаться подряд три дня в её честь и выйдет во все дни победителем. Силу заклятия не пробрал титул царицы красоты, но, может, одолеют его чистые победы?

Толпа простолюдинов ахнула. В ярде от жердей меч сэра Фэйсклота врубился в щит вчерашнего победителя. Длинный меч крепко засел в досках щита. Временно лишившись меча, Фэйсклот полностью открыл шлем для контрудара. Пикок не стал бить разоружённого, а рванул собственный щит на себя. Гремя тяжёлыми латами, вцепившийся в меч Фэйсклот потерял равновесие. Развернув его спиною к ограждению, Пикок наклонился, насколько позволял панцирь, и, едва не уткнувшись шлемом в шлем врага, толкнул того, действуя рукою со щитом и рукою с опущенным мечом, к ограде, за которой вопили простолюдины.

Говорят, погнавшийся за двумя зайцами ни одного не поймает. Но Пикок достиг обеих целей: освободил истерзанный щит от чужого меча и повалил противника. Сэр Фэйсклот с нанизанной на меч щепой рухнул, треснувшись шлемом-горшком о столб и подняв облако пыли.

Пикок обессилел. Левую его руку сводило от боли.

— Святой Георгий с тобою, храбрый рыцарь! — крикнули с западных рядов.

Что-то кричали и с восточных рядов, где сидела знатная публика, но дальней стороны ристалища Пикок не слышал.

Рядом раздался голос судьи:

— Сэр Фэйсклот выходит из состязания: он упал на ограду! Победителем в схватке признаётся сэр Пикок Луговой!

Унылыми, вовсе не праздничными голосами герольды подхватили:

— Слава сэру Пикоку, одолевшему в честном бою доблестного сэра Фэйсклота!

«Доблестный? А для меня эпитета не нашлось!» Не успел победитель подумать это, как стальным ураганом, звеня, лязгая, даже скрежеща, на него налетел кто-то со знакомым гербом на щите. Ландер! Рука у Пикока болела, каждое движенье тела отзывалось в ней мучительным спазмом. Коварный враг, выступивший тотчас после того, как судья объявил Фэйсклота поверженным, намеревался сделать с Пикоком именно то, что сэр Луговой минуту назад сделал со своим противником. Ландер вынуждал Пикока коснуться ограждения.

— Наподдай проныре, сэр Пикок! — выкрикнул с возмущением кто-то.

Сэр Ландер поступал как негодяй: его противник был измотан трудным боем, щит его был изрублен едва не в куски. Несомненно, Ландер знал и о больной руке соперника. Пока оруженосцы Фэйсклота, укрываясь щитами, помогали удалиться своему рыцарю, Ландер рассчитывал навязать схватку Пикоку и переломить сложившееся положение — не дать сэру Луговому стать победителем второго дня.

Подставляя левый край щита под удар и разворачиваясь корпусом, так, чтобы меч противника ударил плашмя, Пикок ухитрился отступить от ограды. Ландер не отставал; он опять замахнулся и ударил. От щита Пикока, наполовину искромсанного, полетели щепки. Несмотря на боль в руке, рыцарь выдержал атаку и нанёс открывшемуся врагу рубящий удар по шлему — увы, недостаточно сильный. Ландер по-прежнему теснил ослабевшего соперника. Вот-вот тот коснётся жердей!

К противникам приближалась группа бьющихся рыцарей, среди которых выделялись Медовый и Красный. Эти молодцы в латах только делали вид, будто они дерутся между собой! Пикок, в котором всколыхнулась ненависть, разгадал их цель: сообща оттеснить победителя первого дня к жердям, лишив его пространства для манёвра. Не выйдет отеснить одного — придавить к ограждению вместе с противником! Ландер в таком случае становился разменной монетой.

— Держитесь, канальи! Будь я проклят, если щука не останется у меня!

Чучело щуки, приносящее удачу, вручила леди Кэтрин матушка. Щука была первым призом Пикока, добытым на турнире, в котором юный воин участвовал после посвящения в рыцари. Достав чучело из ниши в гостиной и попросив сына передать его леди Кэтрин, матушка сказала: «Молодой леди, которой суждено стать царицей красоты на турнире, нечего взять с собою в качестве подарка победителю. Но что может быть лучше щуки-талисмана? Не беспокойся, леди, — добавила матушка, — щука от нас не уйдёт. Мой сын победит. В бою и состязании нет ему равных!»

«Заклятие, — сказала в ответ леди Кэтрин, — научило меня понимать, каково это: не иметь ни одной близкой души и отовсюду чувствовать дуновение холодного ветра. Только с вами, леди Констанс и сэр Пикок, мне хорошо, только возле вас я чувствую тепло солнца. Я верю: чары падут!»

Отбиваясь от наседавшего Ландера, Пикок вспомнил эту сцену, и силы его точно удесятерились. Образы заклятой леди, матушки, Тома, спасшего его в лесу, верного Юджина прошли пред ним чередою. Пусть изрублен щит, пусть за спиною ограда! Разве трудное положение в бою — не лучшая возможность показать ратное искусство? Не так ли сказал бы сэр Теодор, учитель и истинный рыцарь?

Сделав ложное движение корпусом и мечом налево, Пикок плашмя ударил вправо, по открывшемуся сбоку шлему врага. Крепко, должно быть, загудело в голове у приятеля Фэйсклота! Ландер не растерялся и ответил, но удар его запоздал. Там, где только что стоял сэр Пикок, оседала пыль, и длинный меч Ландера разрубил верхнюю жердь ограды. Тут-то Пикок и нанёс сокрушающий удар. Он выбил меч из руки врага, ударив ближе к острию, да так, что подпрыгнувшая рукоять меча заехала Ландеру по нижнему краю шлема — должно быть, рыцарь язык прикусил!

Судья, что вчера честно рассудил об обломке копья сэра Гильберта, угодившем в плечо сэру Пикоку, провозгласил победу Пикока.

— Сэр Ландер лишился меча! — воскликнул он. — Следовательно, признаётся побеждённым! Его победитель — сэр Пикок Луговой! Слава сэру Пикоку!

— Слава! Слава! Слава! — закричали простолюдины.

— Сэр Ландер покидает арену! — объявил судья.

Герольды не повторили сказанного им, несмотря на то, что им полагалось и повторять, и разносить новости по Зелёному ристалищу.

Теперь воля Пикока к победе была столь велика, что даже все силы ада, сплотись они чёрною толпою против рыцаря, не остановили бы его! Быть может, новая победа откроет истинный лик леди Кэтрин!

О ней думал Пикок, сражаясь с Медовым Рыцарем. Щит Медового был цел, а меч сиял в солнечном свете как новенький, только из кузницы. На глухом горшковом шлеме — ни вмятинки! Медовый либо удачно избегал на турнире серьёзных противников, либо был невероятно ловок в бою.

Трижды Пикок атаковал соперника, и трижды тот с лёгкостью отражал его атаки. Медовый показал умение владеть мечом едва ли не большее, чем то, каким обладал сэр Фэйсклот. Что ж, надо отдать им должное!

Неожиданно для противника Пикок оставил прежнюю тактику, представлявшую собою фальшивые выпады, сменявшиеся неожиданными ударами, наносимыми в открывшиеся места, и двинулся на Медового с фронта, прикрываясь от ударов его меча остатками щита и рубя противника сверху, пользуясь тем, что был выше противника и имел меч потяжелее. Меч в роли топора!

И Медовый начал отступать.

Сэр Теодор учил юного Пикока: каждый бой требует своей стратегии и тактики. Не бывает одинаковых противников. Один ловчее, другой сильнее, третий выше, а четвёртый крепок в седле, но слаб на руку и в пешем бою быстро валится. Кого-то берёшь лобовым напором, кого-то изнуряющей атакой, состоящей из мелких наскоков, а кого-то одолеваешь лишь тогда, когда обнаруживаешь его ахиллесову пяту.

Пикок намеревался улучить момент, когда Медовый, отражая щитом очередной «топорный» удар, открыл бы часть шлема спереди. Тогда Пикок нанёс бы ему удар не сверху, но сбоку, рубанул бы по середине горшка или по низу.

Промах! Меч его рассёк воздух, пройдя в дюйме от уклонившегося рыцаря. Занося снова меч, Пикок увидел, что щит висит на груди противника, а в обеих руках того блистают клинки: меч и стилет. Немного увидишь в горшке, и всё же Пикок понял, куда метит коварный противник: в левый бок, где крепятся и соединяются панцирные пластины. Войдя между пластинами, узкое лезвие стилета проберётся между стальными кольцами. Правила турнира запрещали колоть, дозволялось лишь рубить; правила запрещали и применение скрытого колющего оружия: кинжалов и стилетов. Такое оружие нельзя было проносить за ограду ристалища. У Пикока судьи проверили вооружение тщательно. Похоже, на Медовом Рыцаре их внимание притупилось!

Нисходящим движением щита Пикок парировал колющий меч — тот скользнул у его ноги. Далее случилось необъяснимое. Стилет исчез: из пыльного воздуха будто протянулась незримая длань, выхватила и унесла лезвие! Вмешался садовый чародей? Заступился святой Георгий?

Зрители на восточных рядах и в башне едва ли видели детали боя. Не потому ли Медовый и решился на нарушение правил?

Крик судьи, того, что чтил рыцарские идеалы, а с ними и турнирные правила, потонул в рёве, донесшемся с рядов простонародья. Зато Пикок расслышал вопль герольда.

— Взять его! Он метнул в сэра Медового камень! Королевская стража, сюда!

Не длань святого Георгия выдернула стилет из руки негодяя — вышиб его пущенный меткою рукою камень! Голыш и стилет лежали у ног Медового Рыцаря. От продолжения схватки Медового удерживал судья. Оружейник Том высился посреди простонародья, скрестив на могучей груди руки. Вот кто пустил камень!

— Стойте! — выкрикнул судья. — Герольды, остановите турнир!

Королева в башне подала знак. Один из герольдов протрубил в рог. Постепенно лязганье доспехов и звон мечей стихли. Оруженосцы воспользовались паузой, чтобы вынести с ристалища тела поверженных рыцарей.

— Глаза мои слезятся от пыли, однако видел я достаточно, чтобы вынести оправдательный вердикт простолюдину, бросившему камень! — объявил судья. — Стражники, пленить следует не человека, вмешавшегося в поединок, но Медового Рыцаря. Он нарушил правила турнира и поступился рыцарской честью. Он не только нанёс благородному противнику колющий удар мечом, который, по счастью, был отражён, но и одновременно попытался поразить рыцаря стилетом. По чьей небрежности или по чьему допущению, продиктованному чёрной завистью к достойному противнику, каковым является сэр Пикок Луговой, на ристалище явился рыцарь, вооружённый вдобавок к мечу опасным стилетом, пригодным для хладнокровного убийства, но не для турнирной забавы? Сэр Медовый, следуй за стражей; участь твою решит королева. Тебе надлежит обнажить голову, отдать меч пажам и ждать возле башни. Что до тебя, сэр Пикок, то ты волен продолжать состязание с тем, кого сочтёшь достойным!

С этими словами судья поклонился королеве. Та подала знак к продолжению турнира.

Не успел судья удалиться, как на Пикока подобно вихрю налетел Красный Рыцарь. Судья отскочил от меча, рассекшего воздух возле самого его носа. Пикок не раз был свидетелем того, как судьям, носившим не панцири, но тонкие кольчуги, в пылу состязания отсекали носы, пальцы, а то и руки по локоть.

— Красный Рыцарь состязается с сэром Пикоком! — прокричали герольды.

Пикок умирал от жажды. Лицо его, упрятанное под глухим шлемом, заливал едкий солёный пот. В состязании этого дня он не имел ни одной передышки. Стоило предыдущему сопернику упасть, как наседал на Пикока следующий. И ныло левое плечо. Пикок мог бы опустить меч к земле, показав тем самым Красному, что желает отдохнуть, но противник уже ударил по его мечу. Пикок мог бы поклясться, что сатанинский хохот раздался под шлемом атакующего.

Воин с красным гербом наступал по всем правилам пешего боя. Наступал медленно, но верно, отвоёвывая пространство фут за футом, дюйм за дюймом. В его действиях был заложен холодный расчёт. Он наносил удары, отбивал, снова наносил, продвигался без устали и был намерен атаковать, пока его соперник не рухнет от изнеможения или не свалится, оглушённый сильным ударом.

Двое противников двигались вдоль ограды на расстоянии копья от неё. Слева от них находились ряды с простолюдинами, справа состязались рыцари, число которых значительно поредело.

Солнце било почти прямо в шлем Красному Рыцарю, но он столь ловко наносил удары, оказываясь то справа, то слева от Пикока, что, казалось, яркие лучи нисколько не беспокоят его. Скорее, солнце мешало противнику: блики в чужом отполированном щите ослепляли Пикока. Кого спасла вчера королева, остановившая конное состязание? Может ли быть, что королева спасла от поражения не Красного, но Пикока?

По каждому движению Красного Рыцаря, по тому, как тот уклонялся от опасных ударов, как парировал, как искусно поднимал или поворачивал щит, как перемещался на тот фланг, где Пикок был открыт (левая сторона его щита сильно пострадала от предыдущих противников), было видно, что наступающий воин далеко не новичок в пешем бою. В его манере атаковать было что-то угрожающее. У Пикока появилось чувство, что он не состязается на турнире, а дерётся в смертном бою, где нет ни милости, ни передышки, ни пощады.

Отбиваясь, Пикок отходил всё ближе к проходу. Ещё немного, и Красный загонит его в угол, откуда Пикоку не выбраться. Если он проиграет этой бой, судьи, пожалуй, всё равно оставят его в числе победителей второго дня: ведь среди тех, кто был им побеждён, находятся знатные персоны Фэйсклот и Ландер. Как ни хитри иные прислужники-судьи, найдутся и честные голоса!

«Никогда не веди бой, думая о поражении! — раздался в голове Пикока голос сэра Теодора. — Даже зная, что противник много сильнее, бейся и стремись к победе. Запомни: никто не сражается ради того, чтобы проиграть!»

Кажется Пикоку, что в воздухе мелькает одновременно несколько мечей, которые держит в пяти или семи руках Красный Рыцарь. Пикок задыхается, пот заливает ему глаза, на зубах скрипит песок.

Красный Рыцарь слева. Пикок отражает удары разбитым щитом, отвечает одним ударом на два. Меч противника бьёт по левому плечу Пикока. Бьёт плашмя, соскользнув со щита, и всё же удар обрушивается на плечо подобно молоту на наковальню.

Боль пронзает руку и тело Пикока. Даже глаза, кажется, вот-вот выскочат из глазниц. Пикок отшатывается от Красного, чей шлем надвигается: стальная фигура будто вознамерилась схватить противника за плечи и швырнуть за ограду. Сквозь пыль, чья завеса застилает прорези шлема, Пикок видит, как враг его заносит меч, метя, должно быть, опять в левое плечо.

Отразив щитом удар, Пикок собрал остаток сил и наградил соперника таким ударом, что тот, укрывшись щитом, покачнулся.

Он, Пикок Луговой, должен победить! Иначе честь победы достанется проходимцам! Неизвестный с красным гербом — не настоящий рыцарь! Разве не дал бы передохнуть уставшему воину тот, кому дорога рыцарская честь?

Парировав очередной удар, Пикок пошёл на допустимую хитрость: сделал вид, что пошатнулся, и отступил на шаг. Красный, не медля, занёс меч над головой, намереваясь нанести решающий удар, а Пикок размахнулся мечом справа, дабы ударить по шлему врага сбоку.

Оба соперника достигли своих целей. Пикок получил такой удар по голове, что в глазах потемнело. Какое-то время ему казалось, что он уменьшился до размеров гнома и целиком поместился внутри шлема. Из шлема на латы сыпался песок. Но вот в прорези горшка хлынул свет, и в клубах пыли упавший на колени Пикок увидел Красного Рыцаря. Тот лежал на боку, силясь подняться. Рыцарь, которому не подняться без посторонней помощи, в пешей схватке считается проигравшим. Опираясь на расщеплённый свой щит и не выпуская из руки меча, Пикок поднялся. Ноги его дрожали. Он поправил, как мог, шлем, поправил щит на левой руке. Из дыр в щите струился песок.

Оглушённый рыцарь почти ничего не слышал. Его спас подшлемник, смягчивший удар.

На шлеме противника меч Пикока оставил хорошую вмятину: оружейнику будет над чем поработать.

Судьи за жердями дожидались того же, что и Пикок. Поднимется ли Красный?

Безусловно, Красный был опытным воином. Однако контрудар Пикока вышиб из него боевой задор. У сумевшего встать на ноги Красного Рыцаря, похоже, трепетали все конечности: меч и щит прыгали в его руках, а ноги дёргались, будто рыцарь собирался сплясать на арене. Пикок ждал решения судей, когда трижды протрубил герольд. Звуки рога показались Пикоку очень тихими.

Королева подала знак почётному судье, и тот, со своим копьём, поспешил туда, где ждали Пикок и его противник.

Опять, как во вчерашнем состязании, над Красным Рыцарем был склонён чепец дамской милости!

Должно быть, королеве было любопытно узнать, кто сей неизвестный рыцарь, и она желала, чтобы он добрался до третьего дня турнира. Кроме того, Красный состоял в партии Фэйсклота, а в первом и втором дне партия эта поредела: выбыли и Фэйсклот, и Ландер, и Медовый, преступно нарушивший правила. За честь партии королевского племянника мог постоять лишь безымянный рыцарь с красным гербом, и леди Мэри, конечно же, не хотела допустить его потери.

Красный Рыцарь издали поклонился королеве и медленно, держась ограждения и стараясь не угодить под мечи бьющихся рыцарей, направился к выходу.

На ристалище осталось не более полудюжины сражавшихся рыцарей. Вот зашатался и упал один, получив удар по шлему; свалился рядом с ним, обессилев, и тот, кто его ударил. В последней схватке Пикоку пары не нашлось. Вскоре мечи перестали звенеть. По знаку королевы судьи, а за ними герольды объявили второй день турнира оконченным, а главным победителем, как и в день копейного состязания, по значению и по числу побед, определили Пикока Лугового.

— Сэр Пикок Луговой! Сэр Пикок Луговой! — вразнобой выкрикивали в разных концах арены громкоголосые герольды. Слух понемногу возвращался к Пикоку.

Особенно громко радовались простолюдины. На восточных рядах публика вела себя сдержаннее, дожидаясь, когда победитель явится к царице красоты. Убрав меч в ножны, повесив щит на шею, Пикок оглядел в прорези горшка ристалище. Оседала красневшая от лучей солнца пыль, шевелились на земле, будто железные черви, поверженные рыцари. В башне мелькнуло искажённое злобой лицо отца Блэддера.

На ристалище выбежали королевские пажи и оруженосцы. Их обязанностью было помочь подняться лежавшим рыцарям, или, если те не могли передвигаться, уложить их на деревянные носилки и унести с ристалища, а затем разыскать на поле боя их мечи, щиты и шлемы.

Юджин снял с Пикока шлем и дал ему напиться. Затем отёр лицо рыцаря мокрым полотенцем. Полотенце почернело: им будто протёрли печную трубу!

— Сэр Пикок, я горжусь тобой! — сказал оруженосец.

Следом за Пикоком герольды назвали прочих победителей. В их число вошли сэр Гильберт и Красный Рыцарь, а также несколько других рыцарей, достойно себя показавших.

Протрубил герольд, призывая к тишине.

— Сэр Пикок Луговой, победитель второго дня королевского турнира на Зелёном ристалище, получает приз от царицы красоты!

Столь упоительной победы у Пикока ещё не было! Он пересёк ристалище, поклонился королеве и направился к леди Кэтрин. Усталость его словно исчезла, а боль чудесным образом покинула руку.

Матушка развернула и передала леди призовую щуку. Пикок отчего-то представил, что на руках у леди Кэтрин ребёнок, и к щекам его под шлемом прилила кровь.

Царица красоты поднялась со скамьи.

— Храбрый рыцарь! Сэр Пикок Луговой! — заговорила она из-под вуали. — Ты не только отличился в первом дне королевского турнира, но с честью победил и во втором. Несомненно, к победе тебя вела благая цель. Господь дал мне острое зрение, а вуаль уберегла глаза от пыли. Я разглядела, как недостойный противник пытался поразить тебя подлым ударом стилета и уколом меча, однако тебя не одолел и был с позором с поля изгнан. Ты сражался открыто и прямо, не прибегая к коварным уловкам. Пусть же лучший из лучших получит эту щуку — знак доблести и залог будущих честных побед!

Протрубил рог.

— Королева желает, чтобы прекрасная дама, избранница сэра Пикока, открыла лицо! — возгласил у башни герольд. — Желает того и народ!

Народ подтвердил своё желание гиканьем.

— Хотим видеть царицу!

— Негоже прятать красоту под покрывалом!

Герольды призвали к тишине, и королева, улыбаясь в башне, сказала:

— Доблестный сэр Пикок, я настаиваю: пусть твоя прекрасная избранница откроется. Не в обычаях турнира одаривать победителя, пряча лицо!

Пикок поклонился королеве. Поклонилась ей и леди Кэтрин, державшая щуку. Матушка поднялась и приняла у царицы красоты щуку.

— Покажись им, леди, прошу тебя, — сказал Пикок.

— Боюсь, они не узнают меня.

Дрожь пробежала по телу рыцаря под доспехами.

Дева взяла пальчиками край вуали. Вокруг ристалища стало так тихо, что Пикок разобрал пересвист лесных птиц. Слух почти вернулся к нему.

— Святой Георгий, помоги снять заклятие! — прошептал он.

То ли небесный Георгий был занят кем-то другим, то ли пребывал далековато от сэра Пикока и молитвы не расслышал, то ли молитва оказалась слишком коротка для столь крупного святого, но девушка, открывшая лицо, осталась неузнаваемой. Матушка молча передала ей талисман.

Приняв щуку, Пикок поклонился леди, а затем королеве.

По рядам прокатился гул недоумения, похожий на ропот. Матушка гордо вскинула лицо и поджала губы. Раскрасневшаяся леди Кэтрин презрительно смотрела на ухающих зрителей. Что ей, которую собственный отец выгнал из дому и которую чуть не сожгли заживо, гул недовольной толпы!

Пикок видел открытые рты и округлившиеся глаза. «Некрасивая царица красоты! — неслось с рядов. — Разум покинул рыцаря!» Победитель усмехнулся. Умным всегда считался не он, а Фэйсклот. Ему, Пикоку, достаточно быть упрямым. Он победил честно. Кому-то царица красоты не по нраву? Тем хуже для недовольных!

Запела труба герольда. Публика ждала, что скажут устроители турнира. Тишину разорвал яростный крик:

— Господи, спаси и сохрани! Избавь от нечистого! Колдунья!

Выкрикнул страшные слова отец Блэддер, высунувшийся из башни чуть не по пояс и направивший палец на леди Кэтрин.

— Колдунья! Колдунья! — подхватили по рядам.

От ограды ристалища глазели на открывшуюся царицу красоты Фэйсклот и Ландер. Они уже оправились от поражения. Красного Рыцаря видно не было. Леди Кэтрин выдержала колючие взгляды.

— Не будь ты святым отцом, отвечать бы тебе за грязные слова на поединке! — прошептал Пикок.

 

 

Глава пятнадцатая. Желтов и Бугаев

 

Последним уроком была физкультура.

Физру Павлин любил. Бегать и подтягиваться у него получалось. Катя права: что получается, то становится интересным. Физрук Луганцевым был доволен. А ведь так было не всегда!

Когда-то, в пятом классе, Павлин подтягивался на турнике один-единственный раз. Физручка из той школы, где он учился до сотой, высмеивала его: «Луганцев, висишь, как тряпка на заборе!» Не желая быть «тряпкой», он пристрастился к утренним тренировкам в школьном спортгородке. От подтягиваний на турнике ладони его покрылись саднящими мозолями, которые позднее пожелтели и затвердели. Павлин добавил к турнику упражнения на брусьях, отжимания на асфальте и бег. Бицепсы его окрепли, бёдра обрели твёрдость. Походка стала уверенной, пружинистой. Когда к нему снова привязался задиристый Канарин, Павлин, не откладывая, набил тому рожу. Невиданное дело: Канарин заплакал! Не от боли, а от неожиданности и позора!

Перейдя в новую школу, в шестой класс, Павлин дал себе слово: он будет прыгать выше всех, бегать быстрее всех, подтягиваться больше всех. Обидеть себя никому не позволит и в драке спуску не даст! Упрямство есть воля к победе!

Подтягиваться в спортгородке, делать на турнике «выход силы», подъёмы-перевороты и «солнышко» Павлин поначалу стеснялся. Он старался приходить на площадку пораньше, часов в шесть утра. Но в седьмом классе Павлин уже радовался публике: он научился отжиматься и подтягиваться помногу, и зрители иногда любовались юным спортсменом и вслух вели счёт.

Прыжками в высоту он занимался дома. Складывал для этого высокие диванные подушки на пол в комнате-зале. «Залой» мама называла свою спальню, обставленную в интерьере гостиной: диван, журнальный столик, «стенка», телевизор, кресло. Лишь комод в углу, над которым висело зеркало в раме, немного нарушал гармонию «залы». Диван служил заодно кроватью, журнальный столик — прикроватной тумбой, в «стенке», помимо посуды, хранились геральдические коллекции, немного потрёпанных книг, изданных в XIX веке, мамины тетради с архивными выписками и записями о дворянских родах, исторические книги, полные собрания сочинений Пушкина и Лермонтова и тридцатитомник Диккенса. Для тренировок Павлин укатывал из спальни-гостиной журнальный столик, отодвигал кресло, чтобы оно не мешало прыгать, снимал подушки с кресла и дивана и складывал их горкой ближе к окну. Разбежавшись, прыгал через горку как через «козла». В комнате площадью семнадцать с половиной квадратных метров разбежаться как следует было нельзя, но в недостатке расстояния имелся и плюс. В школьном спортзале разбег был куда больше, чем в маминой спальне, а посему то, что с великим трудом удавалось Павлину дома, на уроках физкультуры выполнялось с лёгкостью. Прыжки же «ножницами» он отрабатывал, натянув через комнату бельевую верёвку. «Тяжело в учении — легко в бою!» — повторял Павлин, глядя на физкультуре на тех, кто выбывал из шеренги, не взяв очередной планки.

Седьмой «А» был, в общем-то, классом слабаков. «Слабаков» не в смысле «хиляков». Мочалкин, к примеру, хиляком не был, но на физре заметно отставал. Седьмой «Б» был куда спортивнее. И дружнее. Несмотря на неприветливого Филимонова. Да и тот ныне тяготел к дружбе!

Как только в расписании попадалась физкультура, Мочалкин и его дружки придумывали отговорки, ныли то от зубной, то от головной, то от желудочной боли, таскались в медпункт, показывали физруку подозрительные прыщи. Палыч, конечно, их презирал. Тем не менее, сдавать нормативы уклонистам приходилось. Мочалкин и его дружки и подтягивались, и бегали метры и километры, и прыгали «ножницами». И одноклассники видели, насколько Мочалкин с Корыткиным уступают тренированному Луганцеву.

Мочалкин терпеть не мог быть вторым, тем паче быть последним. Потому и в старосты рвался. На физре же племянничек завидовал очевидному лидеру — Луганцеву. В зависти ничего хорошего нет, считал Павлин. Никакое это не конструктивное чувство, как недавно ляпнула одна ведущая по телевизору, и к свершениям оно не подталкивает. Подталкивай зависть к свершениям, Мочалкин прыгал бы через планку не хуже Луганцева. Выше бы прыгал! Ноги же у него не короче. А он не прыгает. И не бегает. И подтягивается едва на троечку, пять раз. И в длину с места еле-еле прыгает на «удовлетворительно», ровно на полтора метра. Сантиметром меньше, и была бы двойка. Что конструктивного принесла Мочалкину зависть? Бедняга вынужден притворяться, что у него болит живот! Не от зависти ли племянничек возненавидел Павлина?

Сам Павлин завидовать не умел. Упрямые гордые люди, у которых есть в жизни цель, завидовать не могут в принципе.

В раздевалке Павлин переоделся в фирменные адидасовские курточку и трико и вместе со всеми отправился на спортплощадку. Сегодня бег. На прошлом уроке Палыч предупредил, что седьмые классы побегут два километра.

С этой физры мочалкинской троице никуда не деться, как бы ни шустрили ребятки с больными животиками и конечностями. Так выходило по волшебным снам. Слабакам придётся показать себя во всей красе, как показали себя сэры Фэйсклот и Ландер на турнире!

Если контрольная по алгебре сочеталась с первым днём королевского турнира, то бег на физкультуре станет параллелью второму дню состязания. Победил ли на математике Павлин? Пока неизвестно. Он знает только, что очень старался, как и сэр Пикок на ристалище. Оценки за контрольную Марьюшка объявит завтра. С физрой всё куда быстрее. Чтобы пробежать две тысячи метров, нужно меньше десяти минут!

— Что, Дворянчик, готовишься мировой рекорд побить? — с кисло-насмешливым видом спросил Мочалкин. Одетый в белую футболочку, он переминался у полосы «Старт». В футболочке племянничек зяб: было градусов десять тепла.

Павлин посмотрел на беговую дорожку. Не разлито ли где подсолнечное масло? Проверил кроссовки: не налепили ли на подошвы тайные агенты Мочалкина жевательной резинки, гудрона или ещё какой-нибудь липкой дряни? Не налепили!

— Парни, строиться! — скомандовал физрук. — Мочалкин, почему за линию вылез? Фору хочешь получить?

— Смеяться над детьми непедагогично, Сан Палыч, — сказал Мочалкин. — Вы же учитель.

— Плохой я учитель. Был бы хорошим, ты бы турник и козла любил. И бегал бы на «отлично». Попрошу и впредь делать мне замечания, Мочалкин. Как только подтянешься четыре раза вместо девяти, сразу говори: физрук — плохой педагог.

— Я не четыре, я пять раз подтягиваюсь, Сан Палыч.

— Прекращаем болтовню. Сначала бегут мальчики. Пузырёв, не изображай хромоногого. Справкой не запасся? Побежишь со всеми. Не то девочки засмеют.

Женская часть класса зафыркала. Громче всех фыркала Лариска.

— Ай-яй-яй, старостой называешься! — сказал Мочалкин.

— Помалкивай, марафонец!

Шеренга мальчиков выстроилась у линии. Справа от Павлина приготовился Желтов, слева — Сунгаров. Вилька — бегун неплохой, будет с кем посоревноваться.

— На старт! — сказал физрук, занося над кнопкой секундомера большой палец, — внимание! Ма-арррш!..

Взяв старт, Павлин не торопился. Берёг дыхалку на последнюю сотню метров, когда надо будет рвануть так, чтоб подошвы задымились.

Насчёт последних метров не он один был такой сообразительный. Желтов, в маечке и шортах, бежал с ним вровень, отрываясь не больше чем на полкорпуса. Будто приклеился к Павлину. И ухмылялся отчего-то.

Павлин наддал немного: невесело бежать в числе последних. Вилька Сунгаров вон первым несётся, чуть не на полкруга впереди. После футбола, где Вилька был не в лучшей форме, он, конечно, хотел кое-что кое-кому доказать. В принципе, это нормально. Это не какая-нибудь там «конструктивная» зависть, которую рекламируют по телевизору.

За Вилькой, словно тень, нёсся на всех парах Бугаев. Это Павлина удивило. Бегун из Амбала был посредственный. И на стометровке, и на больших дистанциях, несмотря на то, что второгодник был старше одноклассников, он обычно шёл то в серединке, то в замыкающих. Лентяй этот в школьные чемпионы не рвался. Но сегодня уже с полкилометра висел у Вильки на хвосте. Вот-вот обгонит его.

И обогнал!

«Тренировался, что ли? Тайком бегал по утрам?» Павлин наддал чуть-чуть. Нельзя позволить азарту увлечь себя. Холодное сердце — залог победы. Так учит Палыч. И правильно учит!

Посмотрим, сказал себе Павлин, как покажет себя новоиспечённый бегун на втором километре. Точнее, на последней сотне метров.

На физкультуре были зрители. Как на турнире! Девчонки-одноклассницы, физрук, несколько остановившихся прохожих, с десяток младшеклассников, среди которых крутился Женька. К брусьям прислонился десятиклассник, прозванный Аленом Делоном: руки в карманах, смотрит через чёрные дымчатые очки не поймёшь на кого. Павлин частенько видел его на футболе. Говорили, он любит всякие соревнования и приключения. И, коли на то дело пошло, не прочь морду кому-нибудь набить. И ценит справедливость. Драка — так один на один. Кто проиграл, например, в карты, — пусть немедля гонит проигрыш. Как-то на футболе Ален Делон встал на сторону паренька, про которого недруги наврали с три короба, чтобы «тёмную» ему устроить. Ещё десятиклассник обожал старое кино. Лёня (так на самом деле звали Алена Делона) утверждал, что нынче хорошее кино снимают разве что случайно, а вот полвека назад и ещё раньше киноискусство, особенно во Франции, было на высоте.

Павлин повернул на новый круг. Моргнул от сверкнувшего солнца. Точно в кадре фильма, приблизилась и проплыла заметная среди прочих девчонок Катя Мыкина. Кто там во сне за Желтова? Вероятно, Медовый Рыцарь. Со стилетом! А кто здесь Красный? Не исключено, что персонаж обнаружится позднее. Пока нужно опасаться Желтова.

Стоило Павлину подумать о Желтове, как у него будто выросла третья нога, и три его ноги перепутались. Он не бежал теперь, а летел, видя, как уносится вперёд Желтов, и слыша крик Алена Делона: «Ты, в шортиках! На скандал нарываешься!»

Падая, Павлин успел подставить левую руку. Её словно обожгло. Хорошо, рукава адидасовские длинные! Коленку ободрал, под трико чувствуется. И костюмчик попортил. Павлин снова бежал, кривясь от боли. Теперь он шёл последним. До финиша — полтора круга. Желтов элементарно дал подножку, гад! Рука горела, но, главное, побаливала коленка. «Не вздумай хромать!» — внушал себе Павлин, вопреки боли ускоряясь и догоняя самых последних, Святого Пузыря и прочих рассыпающихся на кости дохляков. Давать ускорение было рановато, но этим правилом бега пришлось пренебречь. Иначе он придёт к черте во втором десятке. Как же он прозевал Желтова-Медового? Тугодум!

— Желтов! — зычно крикнул физрук. — Снимаю с дистанции! Марш ко мне!

Палыч — справедливый судья с ристалища!

Желтов обмяк, срулил с дорожки. До Павлина, приканчивавшего круг, долетели нахальные возражения «Медового»:

— Что я сделал, Сан Палыч? Я просто бежал, а он свалился. Я не виноват, что он о мою ногу запнулся. Он кривоногий, это все знают.

Разболтался не на шутку! До сих пор этот тихоня-троечник никак не выделялся.

— Желтов, почему лицо воротишь? — спросил Палыч. — В глаза смотри!

До Павлина донёсся удивлённый голос Лариски:

— А что это у тебя с глазами, Желтов?

— Твоё какое дело, староста недоделанная? — слепил тот в ответ тавтологию.

Что Желтов сказал дальше и что ему ответили, Павлин не расслышал. Он обогнал бегущих в середине и вырвался в число первых. Опережали его Сунгаров и Бугаев. Вилька часто хлопал ртом, а вот Амбал, с трясущейся малиновой щекой, но с закрытым ртом, держался великолепно, как кандидат в мастера спорта. Невероятно!

«Не задыхаться, не хромать! Быть не человеком, а машиной! — приказал себе Павлин. — Бежать и побеждать!»

Он пересёк линию и вышел на последний круг. Лицо Бугаева из малинового потемнело до свекольного. Амбал на бегу оглядывался, проверяя, не наступает ли кто ему на пятки. Из приоткрытого рта торчал бурый кончик языка. Антоша смахивал на дворнягу, измученную жарой.

Вилька безнадежно отстал от нового кандидата в чемпионы седьмого «А». Расстояние между двоими на глазах увеличивалось. Что такое с Бугаевым? То на контрольной по алгебре ему весело, то на физре показывает результаты! Не иначе, тайно берёт уроки математики, а по утрам кроссы бегает. Чтобы выскочить из второгодников!

Павлин превратился в раскалённую железную печку, такую, какие ставят в дачных банях. На последней четверти круга, выдыхая из лёгких чистый огонь, он обошёл Сунгарова. Парнишка сильно сбавил темп. Глядя на Вильку, подумаешь, что норматив в два километра рассчитывали по нему.

Повернув, Павлин и Антоша Бугаев одновременно вышли на финишную прямую. Павлин сосредоточил взгляд на взмокшей футболке Амбала. Пропотевшая насквозь серая футболка, красные спортивные трусы, тоже мокрые, мелькающие ноги, сгибающиеся в коленях, прыгающая тень на асфальте. Амбал вдруг оглянулся. Взгляд вприщурку, капли пота на бордовой щеке.

У финиша рука Бугаева потянулась к Павлину. Амбал словно желал оттолкнуть его. Рука лишь скользнула мягко по предплечью соперника. Другое плечо Бугаева пересекло линию.

— Финиш! — крикнул физрук.

Павлин постепенно перешёл на шаг. Бугаев обогнал его за финишной линией и добежал до самого поворота. Там круто развернулся и спортивным шагом направился обратно. Шёл, нагнув голову, набычившись, глядя исподлобья. Павлин стоял на дорожке и дышал. Амбал намерен подраться? Прямо здесь?

Перед Павлином выросла фигура физрука.

— Не покалечился? Травм нет?

— Ерунда, поцарапался.

— В медпункт сходи.

Коленка у Павлина вроде бы больше не болела, а вот руку жгло. Рукав «адидаски» безнадежно испорчен. Желтов за это ответит.

— Болит? — подскочил Женька.

— Не умру.

— Я первый прибежал! Так, Александр Палыч? — спросил Бугаев. — Все видели, а?

Палыч покачал головой.

— Одновременно с Луганцевым. У вас одинаковое время: девять минут тринадцать секунд. Это больше, чем пятёрка.

— Я первый, — тупо повторил Бугаев, глядя физруку куда-то в ноги.

— Вы у финиша даже руками махали параллельно, — сказал Палыч. — Будто один человек двигался.

— Сами вы параллельный, — мрачно сказал Амбал, не глядя на физрука.

— Не груби, Бугаев. Ты пробежал отлично. Но вот что я скажу: не к лицу тебе хвастаться первым результатом среди семиклассников. У восьмого класса, у твоих ровесников, норматив на две тысячи метров — девять минут ровно.

— Вы Луганцева любимчиком сделали! — Амбал пнул по камешку. Промахнулся.

— Нет у меня любимчиков, Бугаев. Но мне нравятся те, кто не валяет дурака и занимается спортом. Нравятся честные ребята.

— Я нечестный?

— Бугаев, прекрати спорить, — сказал физрук.

— Здравствуйте, Александр Павлович, — сказала Марьюшка.

К спортгородку её привела Лариса.

— Здравствуйте, Мария Аркадьевна, — сказал физрук. — Вы знаете, у меня правило: секретов от ребят не делать. Посмотрите-ка в глаза Желтову. Если мальчик в седьмом классе всерьёз интересуется допингом, значит, папка с мамкой плохо за ним приглядывают. И второе: на бегу он дал подножку Луганцеву. Но наш герой не сплоховал: несмотря на падение, показал отличный результат. Годовая пятёрка ему обеспечена. Подпишете похвальную грамоту Луганцеву, Мария Аркадьевна?

— Во-во! — выкрикнул Бугаев. — Дворянчик — любимчик Палыча! Про меня и не вспомнили! А я к финишу с ним пришёл! Даже вперёд! Просто никто замечать не хочет!

— Ты второгодник, Бугаев, — осадила его Марьюшка. — Не стыдно истерики закатывать? Ты бы ещё с первоклашками состязался.

— Приходи к нам, Бугаев! — подначил его Женька.

Класс засмеялся, а Бугаев сжал кулаки.

— Две пятёрки, — объявил во всеуслышание Палыч. — Луганцеву и Бугаеву. — Физрук заглянул в листок. — Семнадцать четвёрок. Вилли Сунгаров до пятёрки не дотянул секунду. У остальных тройки. Желтов сошёл с дистанции. Остаётся без оценки. Отдельно отмечу Костю Гиля. После больницы пробежал на твёрдую четвёрку. Так держать! В целом мальчики седьмого «А» — молодцы. Седьмой «Б», правда, показал лучшие результаты, зато в седьмом «В» я поставил восемь двоек.

— Луганцев и Бугаев, значит, первые, — сказала Марьюшка. — Эти бы им результаты, да по точным предметам!

Палыч промолчал.

— Желтов, — сказала Мария Аркадьевна, — ты отправишься со мной в медпункт. Где взял наркотики?

Жёлтков издал рыкающий звук.

Физрук сказал:

— Сейчас с ним бесполезно говорить. Вилли, Ефрем, проводите Марию Аркадьевну и Желтова до медпункта. Справитесь?

— Конечно! — дуэтом ответили Вилька и Ефремка.

— Теперь бегут девочки, — сказал Палыч.

Девочки построились у линии. Павлин заметил, как Мочалкин коротко пошептался с Бугаевым. После бега от лица того отхлынула кровь, но теперь оно снова потемнело.

— Застучала, значит! — донеслось до Павлина.

Кто кого застучал? За Лариской стукачества не водится: она всегда предпочитала разбираться сама. Марьюшку Лариска привела просто потому, что ей физрук велел. Малолетнего наркомана спалил сам Палыч.

— Мыкина! Стукачка! — завопил вдруг Бугаев. — Ты заложила Желтова! Жизни тебе не будет! Врубилась, уродина?

— Бугаев! Бугаев, кому говорю! — прикрикнул на него физрук. — Хочешь к директору? Не люблю водить к директору, но ты мне урок срываешь!

— Замуж образину никто не возьмёт! — проорал Бугаев.

Катя у «старта» смотрела на вопящего Амбала. Девчонки возле неё помалкивали. Физрук ещё что-то сказал, Павлин не расслышал, ноги несли его к Амбалу. Бордовая рожа была уже перед ним, Амбал сгруппировался и сощурился, как вдруг Павлин утратил способность двигаться. Над ним склонилось лицо физрука. Палыч очень, очень сильный! Павлин упёрся в физрука как в забор.

Бугаева обхватил сзади Ален Делон.

— Мальчик, — сказал старшеклассник впустую дёргавшемуся Амбалу, — вначале вежливо разговаривать научись, а потом рот разевай. Следовало бы набить тебе морду. Ты девочку оскорбил.

— Конец тебе, Павлинчик! — выкрикнул Бугаев, оставив попытки вырваться. — Я бью всего два раза: один раз по башке, второй — по крышке гроба. Усёк, Дворянчик? Крутой на футболе, да? Посмотрим, кто ты в школе!

— Не тебе судить о футболе, — сказал Ален Делон.

— Меня отец на футбол просто не пускает! Я против папана своего не иду, ясно? Не то б я показал, кто первый!

— Возьмёшь норматив восьмого класса — будешь считаться первым, — сказал физрук. — Тренируйся, бегай.

— Бегать, не бегать… Не ваше дело! — огрызнулся Бугаев.

— Вы все здесь — моё дело.

— Может, вам поискать другое дело? — буркнул Бугаев, глядя под ноги.

— Бугаев, что ты городишь? — вознегодовала староста. — Тоже таблеток объелся?

— Скоро из старост вылетишь! Считай, вылетела! Тебя никто не уважает.

— Не уважает…

Лариса неожиданно замолчала.

Физрук спросил негромко у Павлина: «Успокоился?» Затем подозвал Бугаева и велел ему идти в раздевалку, а сам отошёл с секундомером к девочкам. Ален Делон проводил Бугаева взглядом.

По щекам Лариски ползли слезинки. Слёз старосты Павлин прежде не видел. Катя положила ей руку на плечо и что-то сказала. Лариса сделала сердитое лицо. Не привыкла к утешениям!

Павлин был уверен: «допинг» Желтову дал Мочалкин. Или продал. В том, что Желтов что-то съел, сомневаться не приходилось. Иначе бы не полез с подножкой. Да и бегать он не мастер, а тут в стайера превратился. Желтов курит лет с восьми. С загаженными лёгкими ему и улитку не обогнать!

Бугаев, выходит, Красный Рыцарь из сна. Что же в нём красного? Рожа свекольная? Трусы?

Палыч дал команду «марш», девочки побежали. Катя шла то четвёртой, то пятой, то третьей, держала ровный темп. Гонку вела хмурая староста. Лариска бегунья что надо! Всё, что у неё ниже шеи, — ноги.

Ларису обогнала Катя. Какое-то время они бежали вровень, как Павлин с Бугаевым. Павлин напрягся, когда соперницы вывернули на финишную прямую.

— Девочки, поднажмите! — подбодрил их физрук.

Как ни болели за Катю Павлин и Женька, первой прибежала Бруталова. За ней, с разницей в две секунды, финишную черту пересекла Мыкина. Павлину показалось, что она замедлила бег нарочно: пусть Лариска, такая несчастная, победит!

Обеим физрук поставил пятёрки. Только две пятёрки у девочек и вышло. Остальные получили четвёрки и тройки, а двоек девочкам Палыч не ставил принципиально.

 

Бугаева в раздевалке не было. Павлин скинул форму, принял душ. Рука и коленка ободраны. И адидаску жаль. Добыта в бою! Зато у него пятёрка за бег. Несмотря ни на что! Девять тринадцать — превосходный результат.

На крыльце школы его встретил Женька.

— А вот и Катя, — сказал он.

— Привет, мальчишки, — сказала Катя.

— Салют, пятёрочница, — сказал Павлин.

— Почему Бугаев стукачкой тебя назвал? Ты же не говорила с физруком? — засыпал её вопросами третьеклашка.

— Тебе это так важно, Женя? Нет, не говорила.

— Это не мне важно, это вообще важно! Если не говорила, значит, врут они! Интриги плетут. А вы ничего не делаете. Ни-че-го!

— Что же нам делать?

— Не нам, а ему! — Женька ткнул пальцем в Павлина. — Наподдавать им!

— Не надо так, Женя, — сказала Катя. — Все и так злые. Будешь бить злых — они станут ещё злее.

— Пашка раньше бил. И его уважали.

— Можно уважать, например, за пятёрку по физкультуре. Или по русскому.

Женька скорчил кислую рожицу.

Павлин сказал:

— Женька, отстань хоть на полчасика. Дай Катю проводить.

— Извини, Паш. Я забыл, что с девчонками по двое не ходят.

Катя улыбнулась.

По дороге к бабушкиному дому Павлин пересказал ей очередной сон.

— Фамилия Желтов означает жёлтый или медовый цвет. Цвет лугового мёда! А Бугаев? Не вижу сходства. Там Красный, а здесь должен быть какой-нибудь Краснов. Или там Алов, Кумачеев, Красницкий.

— Может быть, потом выяснится.

— Не люблю загадок.

— Паша, мы должны навестить Владика Спиридонова.

Сам Павлин и не вспомнил бы про отличника, лежавшего в больнице со сломанной рукой.

— Никому он в нашем классе не нужен. — Катя вздохнула. — Как списывать — все к нему. Как в больницу попал — будто и нет человека.

— Верно, — согласился Павлин. — Даже Лариска про него не вспомнила. А ведь классная объявляла, в какой больнице он лежит. И часы приёма.

— Идём?

— Сперва пообедаем.

— Я и забыла, что ты мальчишка!

— Приёмные часы с четырёх. Спешить некуда.

Они встретились позднее на автобусной остановке. И спустя полчаса были у Спиридонова.

 

Тот, видимо, гостей не ждал. Павлин и Катя не звонили ему, номера не знали, и им пришлось заглянуть в палату. Из восьми коек была занята единственная. Больные общались в холле с друзьями и родственниками, а загипсованный Спиридонов углубился в задачник. На тумбочке лежали ксерокопии с иксами и игреками. Отличник математикой развлекается! Ну а что? Может, это дело его жизни.

Задачник Спиридонов держал левой рукой, а правая, вся в гипсе, только пальцы наружу, смешно торчала у виска. Отличник откинул одеяло и стал слезать с койки, и Павлин увидел, что под пижамой у него тоже гипс: вся грудь закрыта, наверное, до живота. Спиридонов был обделан гипсом и обвязан какими-то желтоватыми кольцами. Загипсованная рука так задралась к голове, что казалось, будто мальчишка козырял по-военному.

— Торакобрахиальная конструкция, — скороговоркой выдал Спиридонов. — В палате задразнили уже. Вы лучше помалкивайте. Надоело.

— Мы и поздороваться-то не успели! — Неприветливость одноклассника задела Павлина.

— Мы тебе яблок принесли, — сказала Катя.

Отличник бросил книгу на койку и здоровой рукой собрал листки с задачами, спрятал в тумбочку. Туда же убрал пакет с яблоками, отказавшись от Катиной помощи.

— Алгеброй занимаешься? — спросила Катя.

Спиридонов не пригласил их сесть, да и сесть-то было некуда, разве что на постель. В холле стояли диваны, а в широком коридоре попадались банкетки, но Владька отчего-то предпочитал сидеть на кровати.

— Ну, занимаюсь, — сказал Спиридонов. — Что в больнице делать?

— Мы как раз эти темы прошли, — сказала Катя. — Из какой книги у тебя копии?

Она, видно, заметила, что за иксы были на листках.

Спиридонов одарил её сердитым взглядом.

— Из задачника обыкновенного… Как поживаете? Что в школе интересного? Как всегда, ничего?

«Что это он растараторился? — подумал Павлин. — Обычно он сам по себе».

— Не рад нас видеть? — прямо спросила Катя.

Павлин присоединился:

— К тебе толпы, что ли, ходят? Никто ведь из наших не приходил.

Тот ответил, глядя в стену:

— Откуда знаешь?

— Кто-то приходил?

— Нет… Нет. Вы… вы мне руку разрабатывать мешаете.

— Не понял, — сказал Павлин. — Как ты её разрабатываешь? Она же под гипсом.

— Врачи лучше тебя знают, как под гипсом разрабатывать!

— Ладно, Спиридонов, не хочешь нас видеть — не надо. А чепуху всякую городить нечего. Пошли отсюда, Катя.

Катя неожиданно легко согласилась.

— Вот и делай после этого добро людям! — сказал на улице Павлин. — Мы его навестили, а он нас, считай, выгнал. Может, надо было ему вместо яблок бананов купить? Может, у него на яблоки аллергия?

— Может, у него на тебя аллергия? — спросила Катя. — Ты его никогда не обижал, Паша?

— Я тебе не Мочало. Списывать не требую. И не желаю.

— Не знаю, что и сказать.

— Все будто взбесились! Подножки ставят, наркотики жрут, в палатах волками глядят. Послушай, Катя… У меня есть немного денег. Пойдём в центр, на каруселях покрутимся! На колесе! Не отказывайся. Будь обыкновенной девчонкой.

Так легко ему это сказалось!

И они крутились на каруселях, поднимались к небу на колесе обзора, которое почему-то называлось «чёртовым», а на последние деньги повертелись на центробежном «Сюрпризе». Пристёгнутая Катя взвизгивала и кричала «Ух!», а Павлин представлял, что они тренируются перед отлётом в космос.

День этот кончился хорошо.

 

 

Глава шестнадцатая. «Сжечь проклятую ведьму!»

 

— Леди Кэтрин, — сказал Пикок, — не бойся. Ни один волос не упадёт с твоей головы. Покуда я жив, врагам до тебя не добраться.

— И покуда жив я! — Возле Пикока вырос Юджин, без шлема, но в кольчуге, опоясанный мечом и при щите на груди. — Оружейник и лесорубы на деревьях. С пращами, — прошептал он достаточно громко, что Пикок разобрал каждое слово, но достаточно тихо для того, чтобы его не расслышали посторонние. — У них полно камней. У Тома припасён и лук, и меч, и кольчуги.

— Повеселимся?

— О да, высокородный рыцарь. Победителю полагается праздник.

— А что на долю побеждённых?

— О них позаботится господь. В лице отца Блэддера.

Капеллан в башне вовсю крестил воздух: на север, запад, юг, а затем осенил крестом свою узкую грудь. Толпа ахнула: с запада наплыла на солнечный диск серая туча, и огромная чёрная тень пробежала по лицам и по земле.

Сквозь гул толпы до Пикока долетели выкрики рыцарей.

— Святой отец! — кричал из-за жердин Фэйсклот. — Прежде чем помчаться на меня, сэр Пикок осенил себя перевёрнутым крестом! Колдунья его подучила! Сожжём её, спасём доблестного рыцаря!

— Одному рыцарю, — поддакнул компаньону Ландер, — не будь он укреплён колдовской силой, не одолеть на турнире столько опытных воинов!

Капеллан обратился к туче, закрывшей небо:

— Господь всевидящий! Ты знаешь, на чьей стороне правда! Сказано в писании: душа, что обращается к волшебникам, истреблена будет! Освободить рыцаря от чар тайной волшбы — наш святой долг!

Фэйсклот, чьё лицо было в синяках и ссадинах, осклабился. Леди Лорейн что-то зашептала королеве на ухо.

Пикок взялся за рукоять меча. Юджин сказал:

— Остановись, сэр. Если мы начнём сейчас, враги воспользуются этим. На нас набросится толпа. Фэйсклот и капеллан скажут, что мы находимся под действием чар и нас ничто не спасёт, кроме очищающей смерти. Тут-то нам и конец. Грешно, сэр Пикок, и думать о конце!

Речь оруженосца напомнила рыцарю заветы сэра Теодора. Впрочем, Пикок сам учил Юджина этому же. Рыцарю, потомку славных предков, берущих корни от времён короля Артура, когда огнедышащие драконы испускали дух, сражённые мечами храбрейших рыцарей, пристало жить мыслями о славных победах.

Со всех сторон неслись крики:

— Сжечь проклятую ведьму!

— Спалить её!

— Страшная туча и ветер — злого ума дело! — вопил Блэддер. — Избавимся от колдуньи, не то вседержитель покарает нас!

Налетевший ветер трепал волосы леди Кэтрин. На фоне летевших по ветру чёрных волос и свинцового неба лицо её казалось белым.

— Леди, сядь, умоляю тебя, — сказал Юджин.

— Сядь, леди Кэтрин, — сказал и Пикок. — Мы победим и в этом бою, но не сию минуту.

— Я ждала твоих слов, о рыцарь. — Леди опустилась на скамью возле матушки, и та сжала её руку.

Пикок передал матушке щуку.

Отец Блэддер простёр костлявые руки к леди Кэтрин.

— Сжечь её! Именем королевы! Она околдовала его! Дева с отталкивающими чертами не может быть царицей красоты! Обманутый рыцарь видит в ней то, что она ему внушает! Леди Лорейн! Пусть люди соберут в лесу хвороста!

Королева не возразила распалившемуся святому отцу. Знать бы ей, что станет с леди-стюарт после того, как та прикажет сжечь деву! Знать бы ей, кто воспользуется чарами, против которых она по наущению отца Блэддера намерена бороться! Интриган-племянник доберётся и до тётушки!

Сверкнула сталь: Пикок выхватил из ножен меч.

Он поднял его кверху, к облакам. Тотчас освободилось солнце, выкатился жёлтый диск из-за тучи, заиграл ослепительно на клинке. О нет, сэр Пикок не бросился на Фэйсклота-зубоскала! Меч — лучшее средство остановить толпу. Каждый рыцарь о том знает, но лишь тот имеет право обнажить меч перед людьми, кто сердцем открыт, за кем нет ни капли лжи.

Пикок не умел лгать: упрямым, суть прямым, людям противна ложь; их дорога может быть трудной и страшной, но никогда — кривой.

Увидев, как блеснула вертикаль рыцарского меча, как поспешила туча небесная на восток, как побежала, заторопилась за нею тёмная тень земная, толпа замерла. На острие меча зажглась золотая искорка.

Королевские пажи, устремившиеся к Пикоку, точно вросли в землю. Как вкопанные, стояли судьи, герольды и все, кто окружал ристалище. Сияющий меч приковал к себе вниманье всего маленького королевства.

— Позволь сказать, миледи!

Королева махнула платочком.

— Сэр Фэйсклот, — громко начал Пикок, опуская меч, — ты первый оскорбил меня, сказав, будто я осенил себя перевёрнутым крестом. За ложь, рыцаря недостойную, ты ответишь передо мной и перед богом!

По стопам твоим пошёл другой лжец — сэр Ландер. Этот рыцарь, дважды проигравший мне в состязании, утверждал, что одолеть столько опытных воинов, сколько удалось повергнуть мне, без нечистой силы нельзя. Слышать подобные обвинения от поверженных я считаю унижением для себя и позором для тех, кто их произнёс!

Названные рыцари, — продолжал Пикок, — задели честь леди Кэтрин, дочери графа Пустынного. Они смеялись над нею, показывали на неё пальцами и называли колдуньей. За оскорблением девы последует возмездие!

Я вызываю на поединок тебя, сэр Фэйсклот, а затем тебя, сэр Ландер. Драться будем острыми копьями и боевыми мечами. Исход смертельного боя укажет, кто прав, а кто солгал, кого ждут почести, а кого — позор!

Отец Блэддер трижды перекрестился, глядя в небо, а потом забормотал что-то: должно быть, обратился с просьбой к своему излюбленному святому — Мартину.

— И да рассудит нас небо!

Рыцарь замолчал. Губы его пересохли, левая рука ныла.

Толпа выла и бесновалась.

Лицо сэра Ландера вытянулось, как баклажан. В отличие от Фэйсклота, Ландер не умел скрывать чувств. Фэйсклот же уставился на Пикока. Ни презрения во взгляде, ни ненависти. Скорее, задумчивость. На мгновенье Пикоку сделалось страшно. Не за себя, за леди Кэтрин. За матушку. Если его убьют на поединке, им обеим несдобровать.

По велению королевы протрубил герольд. В наступившей тишине Пикок продолжил:

— Я вызываю на поединок и Красного Рыцаря. Я не прощаю тех подлых приёмов, которые он использовал против меня на состязании. Это могут подтвердить судьи и герольды. Пусть правда победит, а кривда погибнет!

Капеллан перекрестился истово.

— Сын мой, колдунья затуманила твой разум! Околдованный рыцарь не может участвовать в поединках, как не может участвовать и в турнире!

— Сии правила, святой отец, выдуманы тобою! Так же, как выдумана и колдовская сила леди Кэтрин! На королевской площади я уже уличил тебя, запалившего костёр без суда, во лжесвидетельстве! Ежели кто-то из вызванных мною страшится меня или боится смерти, пусть не таится, пусть покажет, сколько в нём чести и смелости! Рыцарь ли тот, кто швыряет в лицо оскорбления и скрытно, будто наёмник, бьёт стилетом? Рыцарь ли тот, кто трусливо укрывается за измышлениями о колдовстве?

Королева в башне кусала ногти, видимо, обдумывая, как спасти племянника.

— Обвинение в колдовстве и запальчивые речи — не причина для поединка! — заявила она с досадой.

Поднялся старый рыцарь сэр Аллен.

— С каких же пор, миледи, ложное обвинение девы, находящейся под заклятием, о котором должно сожалеть, перестало являться поводом для поединка?

— Верно! Справедливо! — зашумели в рядах.

— Господь незримо выступит за того рыцаря, за кем стоит истина!

Были высказаны, однако, и противоположные мнения.

— Смерть колдунье! На костёр её!

— Святой отец! Не дай дьяволу утвердиться!

Пикок поднял меч и опустил.

— Если победителем в трёх поединках выйду я, значит, царица красоты воистину есть леди Кэтрин, дочь графа Роберта Пустынного!

— Сэр Пикок, ты глуп и упрям! — не сдерживая злобы, воскликнула королева. — Твоя кровь пропитает песок ристалища! Надо быть Ланселотом или самим королём Артуром, чтобы победить в трёх смертных поединках с лучшими рыцарями! Я допускаю, что сил и ловкости моего племянника не хватит, чтобы победить тебя, околдованного ведьмой, но чужестранец Красный Рыцарь, на которого местное колдовство действует слабо, тебя свалит! Не забывай, упрямец: тому, что ты сейчас стоишь, а не лежишь, ты обязан моей милости!

Королева слукавила: называть лучшими тех, кто был выбит из седла или прижат к ограде, значило уподобляться менестрелям, сочинявшим сказки. Упрямец! Пикоку нравилось быть упрямцем. Ему не надо быть Ланселотом — довольно быть собою! Во что бы то ни стало он снимет с девы заклятие!

Протрубили герольды. Юджин зашептал на ухо своему рыцарю:

— Сэр, судьи отобрали оружие и доспехи у того, кто назвал себя Медовым Рыцарем. Наш Том сгорал от любопытства, желая знать, кто прячется за сладким прозвищем, в чью руку угодил его камень. Оружейник крутился у судейских шатров, предлагая рыцарям, вышедшим из турнира, поправить шлемы и панцири. Разоблачённым оказался кольчужник Желток. Любит пить сырые яйца, отсюда и прозвище, и жёлто-медовые цвета на доспехах. Допущен на турнир вопреки правилам. Не думаю, сэр, чтобы королеве доложили об этом.

«Вот откуда таланты Медового! — мелькнуло у Пикока. — Разбойник с большой дороги, владеющий мечом так, как владеет им редкий рыцарь!»

— Позволь мне окончить, о королева! — сказал Пикок. — Последним, кого я вызываю на поединок, будет тот, кто выдавал себя за рыцаря и участвовал в состязании, не имея на то благородного права!

По рядам прокатился гул. Положительно, сэр Пикок развлекал публику почище лицедеев и фокусников. Он неизменно побеждал на турнире, выбирал в царицы красоты самую некрасивую девушку, спорил со святым отцом, разгонял в небе тучи и вызывал на поединки цвет королевского рыцарства.

— Я говорю о Медовом Рыцаре, пытавшемся уколоть меня стилетом и пронзить мечом. Самозванец разоблачён! Это наёмник из лесной шайки кольчужника Лимона.

Королева вопросительно поглядела на леди Лорейн. Та всем своим видом выражала непонимание и удивление.

— Поскольку тот, — сказал Пикок, — кто орудовал стилетом, оказался не рыцарем, а человеком неблагородного происхождения, разбойничавшим на большой дороге и продававшим свой меч и ловкость любому, кто поболе заплатит, я стану драться с ним оружием простолюдинов.

Лик королевы омрачился. На равных с благородными на турнире бился лесной бродяга, выдававший себя за рыцаря? Как попал сюда этот наёмник? Кто за ним стоит? Почему судьи проморгали стилет? Почему на состязании оказался зрячим единственный судья? И почему леди-стюарт так скверно выполняет свои обязанности? Много вопросов задала себе королева!

Размышления её перебил отец Блэддер.

— Та, что выдаёт себя за леди Кэтрин, одурманила доблестного Пикока! — затараторил он. — Рыцарь не ведает, что творит! Кого не одолеют сэр Фэйсклот и сэр Ландер, тот падёт от руки Красного Рыцаря, ниспосланного на турнир святым Мартином! Мы видели, как бьётся этот рыцарь! Не милующая длань леди Мэри, лежать бы сэру Пикоку на арене, а не сотрясать воздух непотребными кровожадными вызовами, более смахивающими на речи дикого язычника, чем на то, что приличествует говорить доброму христианину! Господи, смилуйся над грешником! Королева, запрети властью своею сатанинские поединки!

Капеллан умолк, и в игру вступил Фэйсклот:

— Драться оружием простолюдинов!.. Не пообещала ли ведьма тебе сундук золота и полграфства в придачу? Чем ты лучше наёмника, Пикок?

— Молю тебя именем вседержителя, миледи! — провыл капеллан.

Не могла королева пойти против рыцарских законов и обычаев! Не в её власти отменять вызовы. С тем же успехом она могла запретить ярмарки, балаганы, турниры и войны. К тому же дело касалось чести её племянника. Леди Мэри отлично понимала, что, если в королевстве напрочь исчезнет понятие чести, то ближайшее её окружение превратится в шайку головорезов. И разве не господь устанавливал в поединке, на чьей стороне правда? Допускать победу нечестивца значит отвергать бога. Против такого основательного довода не нашёл бы что возразить и капеллан.

Властительница отдала распоряжение леди-стюарт и подозвала герольда. Выслушав её, тот объявил:

— По воле королевы поединки пройдут завтра! Сэр Пикок выступит против своих противников после утрени. И да победит правый! Затем продолжится турнир.

Отец Блэддер сник. Он возражал против смертных поединков, как возражала против них церковь вообще, однако далеко не все рыцарские заповеди сходились с христианскими настолько, чтобы стать общими.

Королевские слуги на ристалище разогнали простолюдинов, подбиравших то, что не успели поднять пажи и оруженосцы. Обсуждая богатый на события день, рыцари расходились по шатрам или угощались у винных столов. Лекари предлагали чудодейственные бальзамы, костоправы похвалялись умением вправлять и сращивать кости, кузнецы и оружейники предлагали рыцарям свои услуги, торговцы вином и элем выкатывали из палаток и раскупоривали бочки. Ряды вокруг ристалища опустели. Пикок остался наедине с леди Кэтрин, которая больше не прятала лицо. Поблизости вели беседу матушка и Юджин.

— Заклятие осталось в силе, — сказала леди. — Но я благодарна тебе, милый рыцарь. И мне страшно за тебя.

— Тебе страшно за человека, который несколько дней тому назад собирался продать тебя в рабство? Который ставил выше тебя пару коней со сбруей и груду продырявленных доспехов?

— С тех пор, мой рыцарь, как я повстречалась с красноволосой целительницей, мне стало казаться, что в каждом человеке уживаются двое: плохой и хороший. В тебе было больше хорошего, нежели плохого; теперь же плохого не осталось вовсе.

— Прибереги добрые слова до того дня, когда падёт заклятие.

— Добрые слова — не вода в пустыне!

И эту девушку принимали за простолюдинку!

— Я поставлю стражу возле наших палаток. Оружейник и его люди будут охранять твой покой, леди. Я и сам не сомкну глаз.

— О нет, храбрый рыцарь, тебе нужно выспаться. Отдохнуть перед завтрашним боем. Этой ночью мне не грозит опасность. Медовый заключён под стражу, а рыцари, которых ты вызвал на поединок, не посмеют причинить мне вреда.

— Боюсь, они способны на всё. Их и королева не остановит.

— Ты забыл, мой рыцарь, что всякий человек из благородного сословия, причинивший мне вред, тотчас перенимает заклятие. Не думаю, чтобы сэр Фэйсклот или сэр Ландер, которым кое-что известно обо мне, добивались именно этого. Приказа сжечь меня на костре — вот к чему они ведут.

В проницательности леди не откажешь! Если кого и попробуют убить ночью, то не её, играющую роль орудия для прихода к власти, а рыцаря, стоящего на пути заговорщиков. Но, во-первых, по лагерю ночью ходит стража, и едва ли она в полном составе служит Фэйсклоту, во всяком случае, без шума не обойдётся; во-вторых, хороши же будут наутро Фэйсклот и Ландер, когда выяснится, что ночью кто-то заколол, как телёнка, их победителя — того самого, с кем у них назначены поединки! Многие рыцари, в груди которых бьются честные сердца, узнав о ночном убийстве, пожелают вызвать Фэйсклота на поединок — и не только не бывать ему верховным стюартом, но и нового дня не прожить!

Приблизился оруженосец.

— Благородный сэр Пикок, — сказал он, — в состязании не было равных тебе. Менестрели сложат о тебе песни.

— Я бы предпочла, — заметила матушка, — чтобы они пели о живом моём сыне, а не о мёртвом. Зачем, о сын, ты вызвал сих дьяволов на поединок? Ладно бы одного, но всех! Я начинаю разделять мнение отца Блэддера: турниры мутят человеческий разум.

— Матушка, — ответил Пикок, чувствуя, что говорит именно то, что нужно, — один господь ведает, суждено мне утром умереть или нет. Не вызови я оскорбителей на поединок, наши враги отправили бы леди Кэтрин на костёр, а засим объявили бы род Пикоков колдовскими пособниками. Мы встали поперёк дороги королевскому племяннику.

Прежде Пикок не произносил «мы» даже в мыслях.

— Неужели не обойтись без кровопролития? Воистину, мужчины кровожадны!

— Нужно кое-кого отдубасить? Рассчитывайте на моих молодцов! — За спиною матушки вырос оружейник.

— Леди Констанс, храбрый сэр Пикок победит, — сказала леди Кэтрин. — Или нет в мире правды!

Матушка вздохнула.

— Всю ночь мы будем молиться за тебя, мой мальчик!

 

 

Глава семнадцатая. «Она рыцарей в тетрадке рисовала!»

 

В это утро Павлин встал по будильнику, натянул заштопанную адидаску и сделал хорошую пробежку.

В школе первым уроком была алгебра. Мария Аркадьевна вынула из портфельчика стопку листков с контрольными. И контрольные, и журнал Марьюшка отныне держала при себе. Забывчивой старосте не очень доверяла. Кому доверять в седьмом «А», где подделывают чужие тетради и переписывают классные журналы?

— Мальчики и девочки, — сказала Марьюшка, — результаты контрольной меня удивили.

Она развернула чей-то листок.

— У меня в руках работа…

Павлин затрепетал. Спиною почувствовал взгляд Кати.

— …Желтова.

Павлин подпрыгнул на стуле. Чем мог удивить классную Желтов? Незадачливый бегун, объевшийся наркотической дряни!

— За контрольную он получил твёрдую четвёрку. Молодец, Желтов. Встал на путь исправления?

— Конечно, Мария Аркадьевна. — Желтов поднялся. — Я такой. Ну, это… Уже почти правильный. Решил подтянуться. А что? Математику вы нормально объясняете. Может, в отличники вырвусь. На медаль пойду.

Павлин не знал, что и думать!

— Идём далее. Работа Бугаева, — сказала математичка. — Пятёрка!

Павлин оглянулся. Катя просто рот разинула. Опять загадки? Бугаев получил пятёрку за контрольную. А на турнире Красный Рыцарь бился, считай, на равных с Пикоком. Не победитель, но лучший среди лучших. Был обласкан самой королевой! Но как второгодник сделался математическим отличником?

— Пятёрка, однако, с минусом, — уточнила Марьюшка. — Спорный вопрос, какая оценка пойдёт в журнал: пятёрка или четвёрка. Казнить нельзя помиловать! Не могу разобрать, Бугаев, описки у тебя или ошибки. Скобка в решении не закрыта. И пропущен знак. Если покажешь, где закрыть скобку и поставить пропущенный знак, я поставлю в журнал пятёрку.

— Ставьте четвёрку, Мария Аркадьевна, — поспешил ответить Бугаев. — Я не гордый! Пятёрку получу в другой раз. Я недавно начал тренироваться по математике. Голова и сбойнуть может.

— Я начинаю думать, что не знаю своих учеников. Кто с тобой занимался, Бугаев? Тебе наняли репетитора?

— Никто не занимался. Я так, сам решал. В Интернете нашёл образцы и подготовился.

— Готовые решения нашёл? Я проверяла: нет таких задач в сети.

— Я не такие нашёл, а похожие. Честно! Вы привыкли мне не верить, потому что я второгодник.

— Вам верить — с ума сойдёшь. Во всяком случае, я тебя поздравляю. Твоя первая четвёрка, она же пятёрка с минусом. Надеюсь, не последняя.

Классная взяла несколько листков.

— Неразлучная троица: Мочалкин, Корыткин, Пузырёв. У всех четвёрки. Тоже неплохо! Вам бы ещё по физкультуре улучшить балл.

На физкультуре не спишешь, заметил про себя Павлин.

— Я подтянусь по физре, Мария Аркадьевна, — выступил Мочалкин. — Я не виноват, что накануне ногу подвернул. Нога вроде прошла, но, пока бежал, снова заболела. Тройка не считается. В будущем учебном году беру обязательство бегать на четвёрку.

— Поглядим, как ты обещание выполнишь.

— Я, между прочим, все обещания выполняю, Мария Аркадьевна. Я ведь кандидат в старосты, не забывайте.

— Троечнику по физкультуре в старостах не место. Я считаю, старостой может быть хорошист или отличник. У Ларисы Бруталовой четвёрка за контрольную, а за бег пятёрка. Вот с кого надо брать пример.

Ларискины акции опять пошли вверх! Староста с победной улыбкой повернулась к Мочалкину. Но не сказала ничего, сдержалась.

— Костя Гиль, — назвала следующее имя Мария Аркадьевна. — Четвёрка с минусом, в журнал пойдёт четвёрка. Молодец.

Павлин был согласен с классной. Костя и правда молодец. Он долго болел, по-настоящему болел, желтухой, и вот теперь нагонял по всем предметам. И на физре хорошо себя показал. Вот кого надо уважать.

— И ещё кое-кто удивил меня, — сказала Марьюшка.

Она выдержала паузу. Как конферансье!

— Павлин Луганцев.

Он встал, хоть классная и не требовала этого.

— У тебя, Павлин, пятёрка. Твёрдая.

«Вот оно, возвращение щуки!»

— Не знаю, что вы, мальчики и девочки, задумали, но своими оценками вы произвели на меня впечатление. Это подарок на мой день рождения? Учтите, подарки раньше времени не дарят.

— Дождётесь от Луганцева подарка! — Мочалкин хмыкнул. — Не догадываетесь? Мыкина ему контрольную решила! Я вас предупреждал. Будь я старостой, я проследил бы за порядком!

«Ну и гад же ты, Мочало!»

— Ей, Мария Аркадьевна, что одну, что две контрольные решить — пара пустяков! Она и четыре решит!

— Ну-ка встань, Мочалкин. — Мария Аркадьевна смотрела на племянника, как показалось Павлину, неприязненно. — Расскажи поподробнее.

— Мы при вас тогда с Мыкиной и Луганцевым разговаривали, у школы, помните? — затараторил тот. — Вы с Ларисой шли. И Лариса сказала, что она Мыкину осуждает. Справедливо, между прочим. Нечего медвежьи услуги оказывать! А Луганцев с Мыкиной чихать на всех хотели. Вот и договорились. Вы вот не хотите, чтоб я старостой был, а я бы порядок в классе навёл! При мне бы не списывали и не решали за других. Я задачи сам решаю. У меня четвёрка, зато заслуженная. А у Луганцева отметка фальшивая. Когда это он пятёрки получал?

Мочалкин сел, довольный.

— Павлин Луганцев, — сказала Марьюшка, — я жду объяснений. Твоя пятёрка и впрямь удивляет.

— Мне помогла Катя Мыкина. — Павлин встал. — Мы вместе занимались математикой. У меня дома. Позвоните моей маме, спросите. Катя объясняет великолепно! — Павлин саданул восклицательным знаком, будто меч к небу поднял.

«Катя не царица красоты, но математическая царица!»

Классная нахмурилась, но промолчала.

По кабинету математики поплыл горячий, громкий шёпот Пузырёва:

— Колдунья она! Не мог человек выучить разом всё, что за полчетверти проходят!

— Пузырёв, — сказал Павлин, — благодаря Кате я сделал ценное открытие: кроме кулаков, у человека есть голова. У тебя она тоже есть. Если вера не помогает решить контрольную на пятёрку, попробуй напрячь разум. Твой друг Мочалкин недавно целую речь задвинул про сапиенсов — советую прислушаться.

Мария Аркадьевна не прервала Павлина.

— Похоже, мне не верят! — сказал он. — И напрасно! Я докажу: Мочалкин врёт. Нагло врёт, кстати. Мария Аркадьевна, давайте устроим эксперимент. После уроков останемся я и Мочалкин. Вы дадите нам подобные задачи. И сорок пять минут времени.

— Никаких экспериментов, Луганцев, — отрезала Марьюшка. — И с чего ты взял, что тебе не верят? На контрольной я глаз не спускала с Мыкиной. Она никому ничего не решала. Она сдала работу, а потом… Она рыцарей в тетрадке рисовала!

— Рыцарей? — с недоумением протянул Пузырёв.

— Из средних веков. И священника. На балконе. В чёрной рясе. Или сутане. Не знаю, как эта одежда называется. Ещё дрова в поленнице, столб, а у столба — девушку. И палача с факелом. Священник походил на тебя, Пузырёв.

Пузырь сглотнул. Булькнул шумно, на весь класс. И перекрестился.

Тотчас в классе посерело, потемнело: на солнце за окном наползла туча.

 

— Костя Гиль, зажги свет, — попросила Марьюшка.

Костя щёлкнул у двери выключателем. Кабинет математики залил белый свет.

Пузырь снова перекрестился. Трижды. Боится Катю? Почему верующие боятся колдуний и ведьм, если их бог всемогущ? И всевидящ? Непонятно. Всё у них непонятно. Кроме торговли свечками, библиями и обрядами.

Святоша сказал:

— Мария Аркадьевна, разве вы не видите? Стоило вам заговорить про Мыкину, как класс погрузился во тьму. Луганцеву не нужно списывать у Мыкиной. Он станет отличником благодаря её колдовской силе. Ничего смешного! В одиночку мне с колдовской силой не справиться. Нужна помощь класса. Мне добровольно помогают Мочалкин и Корыткин, но этого недостаточно. Лариса, ты же староста. Помоги. И ваше содействие нужно, Мария Аркадьевна. Все вместе мы поможем Мыкиной. Мы изгоним из неё дьявола… — Он вдруг замолчал.

Павлин спросил:

— Что с тобой?

— Трудно… говорить… — Святой Пузырь поднёс руку к горлу. — Что-то в горле застряло. Это она… Колдует!

— Тебе плохо? Иди в медпункт, — сказала Мария Аркадьевна. — Кто-нибудь тебя проводит.

Пузырёв отрицательно помотал головой.

— Мне надо… быть… здесь.

Он сел. За окном почернело. Как над лугом-ристалищем!

Мария Аркадьевна посмотрела на розовые наручные часики.

— Раз уж мы превратили урок алгебры в классный час, — сказала она, — предлагаю обсудить поведение Желтова. Вчера у него взяли анализ крови. Результат положительный. Жанна Фёдоровна пообещала мне, что её муж, опытный офицер детской полиции, лично найдёт время для выяснения обстоятельств этого дела. Желтов, тебя не затруднит объяснить, почему ты принял наркотик перед уроком физкультуры и почему дал подножку Луганцеву? Лучше признаться здесь, чем доводить до «Гопо-трупо».

— Я поступил плохо, Мария Аркадьевна. — Желтов поднялся. Смотрел он то в пол, то в окно. — Я всё расскажу. Знаете, я много понял за последние два дня.

— Что ты понял?

— Знаете, Мария Аркадьевна, раньше я много списывал. По русскому, по математике. Не понимал, зачем учиться. Всё равно у моих предков на университет денег нет. А теперь я понял: учиться нужно для того, чтобы не терять даром времени. Я начал с алгебры. Начал разбирать задачи, решать понемножку. Стало получаться. А вот на физре я не очень-то… И как назло — бег, километры. Я и подумал: разок обману, а потом не буду обманывать. Натренируюсь за лето! Подтягиваюсь и прыгаю я нормально, а бегаю так себе. Дыхалка слабовата. Отец дома курит, все лёгкие мне и мамке прокурил. Ну, я подумал и согласился.

Он стоял и рассматривал пол. Линолеум в сиренево-салатовый ромбик.

— С кем согласился? На что согласился?

Мария Аркадьевна всегда была не прочь поиграть в сыщиков.

— Вы же знаете, на что. На озверин. Жёлтые таблетки. Я всего одну и проглотил. Сначала ничего не почувствовал, но когда Сан Палыч дал «старт», меня будто понесло. Я ног не чуял. Энергии столько пёрло, что хотелось что-нибудь сделать. Врезать кому, подножку дать. Ну, я и дал. Я бежал рядом с Дворянчиком, вот ему и досталось. Моя нога как бы сама всё сделала. Озверин — штука такая, с ней себя не контролируешь. Палыч меня с дистанции снял… Зрачки у меня сузились… Ему Мыкина сказала, так бы он не заметил. И давай мне про допинг!..

— Признаваться трудно. Но надо, — сказала учительница. — Полпути ты прошёл. Давай дальше.

Тот молчал.

— Ты не сказал главного, Желтов. Кто дал тебе наркотик? От кого ты получил жёлтые таблетки?

Допрашиваемый поднял голову.

— Вы что, не поняли? Она и дала.

— Кто — она?

— Она. — Желтов мотнул головой куда-то в сторону бугаевской парты. — Мыкина! Она нарочно и сказала Сан Палычу, что я наркотиков накушался, чтоб на неё ничего такого не подумали. Хитрая!

— Так, — сказала Марьюшка.

— Она и объяснила мне кое-что. Про таблетки. Про коммунизм. А вы что думали? При коммунизме, сказала, все будут есть наркотики. Чтобы быть счастливыми. Знаете, дуреешь от этих таблеток — просто ракеты и космос! С чего бы мне подножку Луганцеву давать? Ладно, обогнать! Нет, нога взяла и сама дала подножку!

— Неизвестно ещё, — заметил Мочалкин, — скольких в классе Мыкина наркотиками подкармливает.

— Мочалкин, тебе слова не давали, — сказала Марьюшка. — Мыкина! Приторговываешь? Где берёшь таблетки? У бабушки? Она фармацевт?

— Бабушка моя на пенсии, Мария Аркадьевна, — ответила Катя. — Никакой она не фармацевт. С тем же успехом Желтов мог сказать, что распространяете их вы. Никаких доказательств у него нет. Легко на меня валить! Папа и мама у меня за границей, от старой бабушки толку нет. Оговорили меня уже на целый фантастический роман. Я и злобная колдунья, и торговка озверином, и сумасшедшая, присвоившая чужое имя.

Павлин громыхнул стулом.

— Мария Аркадьевна, они же врут!

— Ты судишь пристрастно, Луганцев, — сказал племянничек. — Ты с ней гуляешь. Кто его знает, какие у вас отношения!

— Да я тебя!..

— Прекратите оба! — Классная стукнула указкой по столу. — Успокойтесь! Распространение наркотиков — дело серьёзное. Мыкина, с тобой и вокруг тебя происходит что-то неладное. Вся-то ты засекреченная, без родителей, при своевольной бабушке, негативно настроенной к школе!.. С чего бы Желтову врать? Я вижу, он струхнул и решил сознаться. Похвально. Если в классе действительно завёлся распространитель наркотиков, то ему прямая дорога в «Гопо-трупо». Господи, Мыкина, неужели твоя бабушка верит, что при каком-то коммунизме люди для счастья будут употреблять наркотики?

Катя ничего не ответила. Павлин тоже бы промолчал на её месте. Существует же гордость!

— Дворянчик! — подал голос Мочалкин. — Она тебе, наверное, сундуки деньжищ наобещала! Она же та самая Мыкина! Точно, заколдованный! Она из тебя верёвки вьёт. На таблеточках сидишь? Анализы-то у тебя надо брать, не у Желтова!

Загудел баритоном Амбал:

— Она ему, Павлину нашему, всякого наобещала!.. Слышал я. Долларов и евро от заграничных родителей, вечную жизнь и коммунизм. Его в России установят через озверин и чёрную магию.

Прорезался вдруг голос у осипшего Пузырёва:

— Может, она наобещала ему, что он станет президентом новой коммунистической страны? Колдунья влияет не только на него! На многих! Через год школу и не узнаете, Мария Аркадьевна!

— Одни коммунисты будут ходить. Бродить медленно, как зомби, — сказал Мочалкин. — Объевшиеся озверина, околдованные!

Пузырёв вытянулся в струну, направил длинный палец на Мыкину.

— Ведьма! Берегись, господь всё видит!

— И учителя, между прочим, тоже будут за коммунизм, — добавил спокойно Мочалкин. — Не по своей воле. Через подсознание и воздействие. Ленин и Сталин были колдунами и шаманами. По телевизору про это сколько рассказывали! И Гитлер был мистиком. Всё это одна жуткая компания. Так, потихоньку, всё и начинается…

— Хватит!

Павлин топнул: аж лампы на потолке зазвенели! Никто, никто не вступится за Катю! И Марьюшка с классом заодно! Все у неё хорошие, даже Желтов! Всем она верит. Кроме Кати! Насчёт Кати ей и доказательства не нужны. «Признания» Желтова достаточно! Похвально!.. Все они одинаковые, училки: что Марьюшка, что Жаннушка!

— Наверное, во зло легче верить, чем в добро, — сказал Павлин. — Но погодите! Тучи сейчас разойдутся. Никакой тебе тьмы, Святой Пузырь!

В кабинете математики настала полнейшая тишина. Никто, казалось, не дышал.

— Слушайте сюда, слабаки! После уроков договоримся, где и когда встретимся. Я собираюсь разобраться со всеми, кто имеет что-то против Кати. Со всеми лжецами и интриганами. Это касается тебя, Амбал. Тебя, Мочало. Корыто, Пузырь и Желтов — и вас тоже.

— Луганцев, ты решил побить полкласса? — спросила учительница.

— Надо будет — всему классу наподдаю! Каждый, кто оскорбит Катю Мыкину, нюхнёт вот этого!

Павлин показал одноклассникам кулак.

— Дева в беде и верный рыцарь, — констатировала Мария Аркадьевна.

Павлин изумился. Уж не восхищается ли им она?

И тотчас кое-что понял.

Марьюшка живёт одна, со своими школьными цветами. Некому в случае чего показать за неё кулак. Как и Катя, она хочет с кем-нибудь дружить. Рыцаря ей не хватает!

Или она просто переменила кое о ком мнение? После пятёрки по алгебре?

— С распространением таблеток, тем не менее, будет разбираться муж Жанны Фёдоровны, — сказала Марьюшка. — Там, где наркотики, педагогика заканчивается и начинается уголовный кодекс. Павлин Луганцев, имей в виду: полицейские могут признать тебя сообщником. Особенно если ты начнёшь активно вступаться за деву в беде.

— Во-во, — донёсся до Павлина весёлый баритончик Бугаева, — он бандюган, а Мыкина — его маруха.

Павлин даже не повернулся ко второгоднику. Теперь всё! Разговорчиками о мире и дружбе Павлина Луганцева отныне не проймёшь. Есть предел, за которым мир кончается и начинаются военные действия. Пусть Мочало жалуется тёте или хоть Ванагорину, рожу он ему покривит.

— Смотрите, солнце! — сказал Костя Гиль.

Электрический свет в классе перебивал солнечный свет. Костя щёлкнул выключателем. Туч как не бывало!

— Настоящее колдовство, — раздался голос Пузырёва. — Чем не доказательство? Они с Мыкиной оба колдуны!

— А знаете, почему Дворянчик такой смелый? — сказал Мочалкин. — Почему весь класс грозится побить? Наш Дворянчик нашёл себе заступничка — Алена Делона! Няньку из десятого «Б»!

Кое-кто засмеялся, громче всех смеялись Желтов и Бугаев.

Десятиклассник Ален Делон — он как сэр Аллен из сна.

Прозвенел звонок.

 

Павлин дождался оскорбителей на школьном крыльце. Катя ни слова не сказала. Молчала на крыльце, слушала.

— Встретимся в воскресенье, поняли? Пузырь, кстати, меня не интересует. С ним драться стыдно. Разве что сам боя попросит!

— Нарываешься, Дворянчик. — Амбал сплюнул. — Даже жаль тебя, дурака.

Мочалкин хохотнул. Уставился на Катю.

— Что, Мыкина? Думала, без твоей математической помощи не обойдёмся? Мы, между прочим, умные!

— В восемь утра в детсаду, — обозначил время и место Павлин. — И не опаздывать!

— Тоже мне, директор школы! — Мочалкин хмыкнул.

— Пошли, ребята, — сказал Бугаев. — А то заразимся от сумасшедших!

Павлин назначил бой на воскресенье потому, что в выходной в городе будет меньше народу: все укатят на дачи и в деревни. Подполковник Ванагорин тоже умотает вскапывать Жанне Фёдоровне грядки. В такую рань, в восемь утра, ашники-бэшники и прочие любопытные, оставшиеся в городе, будут дрыхнуть. Устраивать большое сборище в детсаду и не хотелось, и нельзя было.

А ещё Павлин хотел успокоиться. Пятницы и субботы ему хватит, чтобы прийти в себя. Нельзя драться с яростью. Надо как на футболе. Расчётливо, холодно, до победы.

— Всё как во сне? — спросила Катя.

Они спустились по ступенькам.

— Да, — ответил Павлин, — только это не потому, что сон.

— Знаю, что не потому.

— Ты против?

— Я и против, и не против.

— Они совсем обнаглели. Их Мочало заводит. Мы с тобой и Гитлер, и Сталин, и Наполеон, и чёрт те что на помеле. Я вот набью им рожи, и ты расколдуешься. Нет?

— Тучи у тебя хорошо получились, — сказала Катя. — Марьюшка аж покачнулась на каблуках.

— По подсказке из сна.

— Привет, Женя! — сказала Катя.

Павлин и не заметил, как появился Женька. Оруженосец!

Третьеклашка напустил на себя серьёзности.

— Говорят, Паш, ты собрался наподдавать всему седьмому «А». Можешь рассчитывать на меня. Я тебя в обиду не дам.

Павлин постарался не рассмеяться. Катя поправила Женьке воротник рубашки и спросила:

— Как ты это сделаешь?

— За мною сила. — Женька махнул рукой в сторону забора.

Павлин увидел за стальной сеткой вытянутую фигуру Ролика. На коньках. Ролик держался за забор и говорил с Игорем Томовым. И Аркаша Олнянский был там же.

— Твои друзья, Паша? — не то спросила, не то сказала утвердительно Катя.

Если это был вопрос, то впервые в жизни Павлин не был уверен, что хочет ответить, как часто отвечал раньше: «Друзей не бывает». Он ощутил что-то вроде приступа гордости. Почему нет? Друзья! Люди, которые хотят быть с ним. Быть за него. Значит, он стоит того, чтобы кто-то хотел быть с ним и за него. И он — он тоже хочет быть с ними! Не врать же самому себе!

— Друзья! — ответил он.

 

Учебные часы у Марии Аркадьевны кончились. Она накинула в учительской раздевалке плащ, надела берет, подхватила сумочку. Попавшемуся навстречу физруку сказала «до свидания». На крыльце её оглушил нестройный хор мальчишеских голосов.

— Спорнём: Дворянчик ему так харю расквасит, что родаки его не узнают!

— Кому? Бугаю? Он же кабан, он второгодник!

— Где бой назначили? В детсаду?

— Говорят, Вовчик ставки принимать будет!

— Бугаев выдаст Луганцеву по полной программе. Спорим на тысячу?

— Колян, почему в воскресенье? Чего они тянут?

Кто, как не учительница, умеет впитать разом всё, что говорят вокруг? Кто, как не классная руководительница, может вычленить из хаотического шума главное и соединить вычлененное в целое?

Заметив на крыльце классную седьмого «А», возбуждённые спорщики замолкли. Однако Мария Аркадьевна суть уже усвоила.

Павлин Луганцев, он же Дворянчик, бросил на уроке вызов чуть не половине класса. Теперь она уловила, что Луганцев, слов на ветер не бросавший, драку назначил на воскресенье, а местом встречи выбрал детский сад.

Мария Аркадьевна прекрасно знала, о каком садике говорили подростки.

Будь Мария Аркадьевна школьницей, она бы, не в пример девочкам седьмого «А», посещала бы футбол, хоккей, бегала бы на драки и вообще на любые мероприятия, где развивали бурную финансовую деятельность самодеятельные букмекеры. Она бы непременно выигрывала! Она бы поставила тысяч двадцать, а то и все сорок, на Павлина. Против Бугаева. И против своего собственного племянника! Мария Аркадьевна считала племянника слизняком. Способен только хорохориться! В старосты, понимаешь ли, захотел!

Как зло, как красиво вступился Луганцев за Мыкину! Эх!

Мария Аркадьевна представила, как идёт под ручку с неким мужчиной. Лет тридцати. А навстречу — хулиганы, бандиты небритые… И он их… Этого мужчину она вообразила своим мужем. Он защищает, оберегает её, вступается за её честь. И дарит ей цветы, которые, конечно, покупает на свои деньги.

Учительница шла домой и думала.

— Что-то надо делать, — размышляла она вслух. — Договориться с Александром Павловичем? Но почему обязательно физрук? Конечно, Палыч мужчина, у него авторитет, а у меня… Ёлки зелёные! — Марии Аркадьевне подумалось, что в её характере есть что-то общее с характером племянника. — Трусиха! Дамочка безвольная!

Прежде классная седьмого «А» так неуважительно себя не называла.

— А почему, собственно, я мучаюсь? — воскликнула она.

От её возгласа прохожие шарахнулись в стороны, а один плешивый тип прикрылся портфелем, будто Мария Аркадьевна планировала ему лысину расцарапать.

Учительница извлекла из сумочки смартфон, хранивший номера родителей 7-го «А» (в том числе и номер Мыкина-папы; правда, после появления в классе другой Кати он не отвечал), и, орудуя полированным ноготком, добралась в телефонной книжке до записи «Луганцева К. Ф.». Мама Павлина, в отличие от многих родителей, о своём чаде беспокоившаяся, разрешала звонить в любой час дня и ночи.

— Здравствуйте, Констанция Филипповна, — сказала Мария Аркадьевна.

Далее она обрисовала родительнице назревавший конфликт, который подростки готовились разрешить привычным способом: кулаками.

Собственный уверенный тон, которым она говорила с родительницей, учительнице понравился. Это был новый, твёрдый тон. Она станет пользоваться им всегда!

Классная руководительница и мама ученика обязались совместными усилиями не только предупредить назревавшее воскресное побоище, но и укрепить ослабевший учительско-родительский авторитет в классе.

 

Своего недруга она заметила на полпути к «Перекрёстку». Мочалкин расплачивался у киоска «Пресса». Купленные газеты племянничек свернул в трубку. Перебегая от дерева к столбу, от столба к дереву, Катя за ним проследила. Мочалкин направлялся к бабушкиному дому! У подъезда его встретил Корыткин. Сообщив что-то, тот удалился, а Мочалкин открыл подъездную дверь. Откуда у него ключ? Впрочем, такой расхлябанный замок можно и пальцем открыть. Вполне коммунистический замок!

У Кати созрел план. Выждать минутку, подняться до бабушкиного этажа и подслушать. Через картонную дверь, сохранившуюся от советских времён, можно разобрать каждое слово. Подслушивать нехорошо, но не в случае с Мочалкиным!

Когда она приникла ухом к двери, Мочалкин трепался о психологии и психологах. Вознамерился что-то у бабушки выпытать!

— Нет бы повысить зарплату рабочему классу, — вещала товарищ Клара, — так буржуи разбрасываются деньгами, отдают их психологическим паразитам! Буржуазия никогда не знала цены трудовым деньгам. Я не удивляюсь, Рома, что мальчики нынче думают о революции.

— Психологические паразиты — это в точку, товарищ Клара, — сказал Мочалкин. — Паразит есть мишень революции!

У Кати зачесался язык. Так и хотелось ляпнуть: не кто-нибудь, а сама психологиня, Анна Ильинична, и посоветовала пациентке сменить имидж! На «колхозный»! И пожить у коммунистической бабушки.

— Видать, до того довела внучку психологическая мадам, что сынок мой буржуазный испугался и дитя мне на перевоспитание привёз! Чует правду, змей капиталистический!

— Так точно, товарищ Клара!

— С ума они там все сошли, Рома, в офисах, коттеджах да кабинетах психических!

— В коттеджах? А Катины родители где живут?

— В коттедже и живут! Не то Речном, не то Озёрном. Я у них не бывала. Говорят, сынок мой целый замок отгрохал. На костях пролетариата!

— Контрреволюционный тиран! — сказал Мочалкин.

— Говорят, сынок-то мой капиталистический, чтоб Катьку в школу вашу устроить, не то учительнице, не то директору взятку сунул. Её и взяли в класс.

— Это вы про первое сентября?

— Раньше-то они в городском центре жили.

— Между прочим, Катя на себя не похожа. Никто её не узнаёт. Вы ничего такого не замечаете?

— Не узнаёт! Я и сына-то своего не узнаю. Настоящий агент империализма! А ведь когда-то был славным мальчиком. Что проклятый капитализм с людьми делает!.. Ты вот пока не испортился, держишься, а Катька портится с каждым днём. Потому и не узнают её. Да ещё с рецидивистом связалась! Разве теперь школы? В советское время были школы. А теперь притоны какие-то. Учителя обуржуазились. В советское-то время дети в кружки ходили, самолёты да корабли склеивали, в космонавты и водолазы готовились, а нынче тому только и учатся, как денежки друг у дружки отбирать. Бизнес называется! С ума сходят от злобы, а потом психологов разных нанимают!

— У нас тоже кружок в школе. Кружок революционеров. Тему психологов мы обязательно обсудим.

Катя рванула от двери.

Из-за угла дома подглядела за Мочалкиным.

Насвистывая «Марш Будённого», тот топал по тротуару.

Коммунист недоделанный! Догадался! Понял, что странная история с одноклассницей упирается в психолога!

 

По дороге к «Перекрёстку», убедившись, что ворогов поблизости нет, Катя позвонила Павлину.

— Мочалкин догадался, — подытожила она, окончив рассказ. — Так и должно быть. В твоих снах Фэйсклот знает про заклятие леди Кэтрин.

— И использует его, — сказал Павлин.

— Интересно, что использует Мочалкин?

— Кать, про психологиню твою он ничего не знает. Ни имени, ни офиса. О методах радикальных тоже не знает. И вряд ли узнает: она же исчезла. А про волшебство и мои сны ему тем более не узнать. Разве что ты ему разболтаешь.

— Точно, сейчас ему позвоню.

Ладно хоть, подумал с трубкой возле уха Павлин, здесь не тёмное средневековье, когда без лишних размышлений и сожалений сжигали кого угодно. Типчики вроде Пузыря обожали жарким делом промышлять. Дай Пузырям волю, они и в двадцать первом веке костры запалят! Прямо в школьных дворах!

— Мы победим, Катя, — сказал Павлин. — Это даже Женька понимает!

— Батарейка в телефоне садится, Паша. И мне пора. Бабушка меня потеряет.

— Встретимся завтра в школе.

— Может, ты увидишь сегодня сон.

— Или завтра.

Драться с Амбалом и прочими интриганами он будет послезавтра. Рыцари могут присниться не сегодня, а накануне боя.

Хорошо бы обходиться безо всякого волшебства, пусть и обыкновенного!

— Настало время жить без подсказок, Паша.

В который раз Павлин удивился: он и Катя думали об одном.

— Я не сэр Пикок, я Павлин из седьмого «А»!

 

Мочалкин тюкнул по клавише «Enter» и полистал пронумерованные страницы поисковой машины. Поглядел в окошко. За стёклами черным-черно. Родители за стеной смотрят вечерний телесериал и думают, что их сын учит уроки. А он не учит!

— Никогда б не подумал, что в городе развелось столько психологов!

После разведки у «товарища Клары» ему не давала покоя мысль о психологическом паразите, у которого брала сеансы Мыкина.

Как найти этого психолога? Ни имени, ни фамилии; известно лишь, что Мыкина лечилась у женщины, у психологической мадам. Но женщин-психологов поисковик обнаружил в городе столько, что голова у Мочалкина шла кругом. Написать всем по электронной почте? Нет, он позвонит. Притворится, что ему нужен частный психолог. Не просто психолог, а такой, который способен переменить человека до неузнаваемости. Не говорить же прямо о Мыкиной!

Он тут же придумал романтическую историю, хихикнул и вооружился айфоном.

Обзванивая психологинь, он интересовался у них, не было ли в их практике такого, чтобы пациент после сеансов делался как бы другим человеком.

— Я знаком с одной девочкой. И она, между прочим, изменилась: её и не узнать! Я в неё влюблён, понимаете? И мне тоже требуется психолог! Она ко мне равнодушна. И я хочу хоть в чём-то походить на неё. Её зовут Катей. Я ищу психолога, у которого она брала сеансы. У вас не брала?

Скоро он оставил попытки найти «мадам» по телефону.

Психологини, соизволившие выслушать его, отвечали примерно так: «Мальчик, тебе сколько лет?» Или так: «Будь ты взрослым, ты бы знал: психолог, как и любой врач, придерживается определённой этики».

А если психологические сеансы — маскировка? И не имеют отношения к появлению в классе другой Мыкиной? Откуда знать что-то старой бабке? Она же ненавидит родственников, обзывает их кровопийцами и не бывает у них!

С этой мыслью Рома Мочалкин лёг спать. Бабушка Мыкиной, ясно же, полуслепая. Буквы в газетах не различает. Замечает ли она разницу между той Катькой и этой?

К следующему вечеру Мочалкин понял: он искал не то. Мыкина утверждает, что она та самая, хоть и не похожа на прежнюю Мыкину. Её будто подменили, а имя с фамилией оставили!

Мочалкин поёжился.

Подменили. Полуслепая бабка не чует разницы. Надо искать не психологов, а результаты их лечения! Материалы о подменах людей. И об исчезновениях.

Он ввёл в поисковое поле «Яндекса» запрос: лечение психолог пациента не узнать. В соседней вкладке задал другой запрос: психологи пациенты человек пропал вместо него появился другой с тем же именем. Щёлкнул по верхней ссылке, перешёл ещё по нескольким. Нашлось пять странных случаев. Совпадающих. «Между прочим, ого-го! Этот исчез, а вместо него… А тут сосед сдал соседа в психушку, а потом сам… Значит, если кто-то кого-то сдаёт врачам или органам, то с ним самим происходят чудеса… Кто такие эти психологи? Сколько их? Психологиня, к которой ходила Мыкина, пропала. Вместо неё в кабинете зубной врач работает… Кто такая наша Мыкина? Человек ли?»

Психологи-инопланетяне! Рома аж вспотел. Он разоблачит Мыкину — и тогда!.. Что — тогда? Кто сыграет роль главного действующего лица в психологическом разоблачении? Не ему же подставляться под превращения всякие! Идея: староста сыграет! А он, умный стратег, поглядит со стороны, в кого она потом превратится. Его задача — с невинным видом вбросить идею. Когда вместо Лариски появится незнамо кто или Лариска превратится в незнамо кого, ему откроется прямая дорога в старосты!

Возбуждённый Мочалкин сохранил найденные веб-страницы, кое-что распечатал на принтере и сложил листы в папочку.

Отец заглянул в комнату, вопросительно поднял брови, постучал по циферблату наручных часов: детское время, мол, вышло. Рома сделал подходящее лицо и соврал:

— Пап, нам эссе по литературе задали. Про глобальную сеть.

Спустя полчаса Рома принял душ, погасил в комнате свет и улёгся в кровать.

Во сне ему явилась Бруталова. Не юная Лариса, а столетняя старуха. Припёрлась старушенция в кабинет математики и прошепелявила: «Я Лариса Бруталова. Почему вы на меня пальцами показываете? Это неприлично!»

Тётя Маша спрашивает: «Бабушка, вы к кому?» А та щурится подслеповато.

Тут выступает он, Рома Мочалкин. Остроумно шутит:

— Она в детство впала! Эй, бабуля, первый класс в другом крыле!

Класс подхватывает его смех. И тётя Маша со всеми хохочет.

Утром Мочалкин проснулся с отличным настроением. С таким настроением просыпаются триумфаторы!

 

 

Глава восемнадцатая. Поединок

 

После утрени, на которой мрачный капеллан походил на саму смерть, по лагерю распространились слухи. Мол, сэр Пикок, его оруженосец, леди Констанс и леди Кэтрин ночью поклонялись сатане. Колдунья, присвоившая имя пропавшей леди, распространила злые чары на рыцаря и его близких. Стараниями самозванки те обрели способности к волшбе. Ночь напролёт колдовская братия просила князя тьмы помочь Пикоку в утреннем бою. Свидетели разглядели ночью в шатрах колдовского семейства причудливые силуэты, вытянутые, кривящиеся в свете факелов, и услышали ужасные речи, обращённые к дьяволу. Речи произносились на тарабарском языке: ни слова не разберёшь, а произношение таково, будто глухие, низкие голоса доносились прямо из преисподней. Уверяли, что Пикок и его оруженосец читали библию, перевёрнутую вверх ногами, и от того смысл читаемого менялся на противоположный, заповеди превращались в кощунства. Пикок и оруженосец осеняли себя перевёрнутыми крестами, и земля содрогалась, когда они это делали. Иные свидетели ужасались огненным письменам в чёрном небе, стиравшим звёзды и луну, а затем воскрешавшим. Сам отец тьмы, опускаясь над ристалищем ради сделки с Пикоком, огромным плащом закрывал звёзды!

Прибывшего сатану сэр Пикок будто бы просил сделать его копьё и меч необоримыми. За услугу рыцарь обещал хозяину ада бессмертную душу. Молодая колдунья, называющая себя леди Кэтрин, требовала у чёрта рогатого страшных ран для сэра Фэйсклота, сэра Ландера и Красного Рыцаря, от которых те шесть лет не могли бы умереть и мучились бы, гния заживо и моля о смерти; для кольчужника же, назвавшегося Медовым Рыцарем и похвально пожелавшего попытать сил в борьбе с дьяволом на земле и для того проникшего на турнир, колдунья требовала у князя тьмы сумасшествия: он должен был до самой смерти, зимой и летом, бегать вокруг королевского замка и предсказывать погоду. Мать же сэра Пикока заклинала повелителя преисподней отвести от её сына любое оружие или сделать его безвредным. Пусть копья и мечи ломаются либо бьют мимо! Когда начнётся первый утренний поединок, люди убедятся, что рыцарь необорим, ибо он скрепил ночью договор с сатаною кровью.

В довершение всего разнёсся грязный слух о леди Кэтрин. Сняв с себя одежды, она якобы расхаживала по лагерю, смущая наготою королевских стражников, а затем взмывала в небо и оставляла там телом своим дьявольский след, бывший как бы её повторяющимся отраженьем. Сатанинским сосудом, долгое время сохранявшимся в небе, любовались всю ночь стражники, а самозванка, опустившаяся на землю, тем временем творила колдовские дела. За ночь она обессилила сэра Фэйсклота, сэра Ландера и кольчужника Медового. С наступленьем зари след в небе померк, и Красного Рыцаря обессилить ведьма не успела. Считалось, что сэр Пикок найдёт свою смерть от меча сего рыцаря. Отец Блэддер, как слышал Юджин, назвал Красного орудием господа.

— Наш капеллан, — ответил на это Пикок, — утратил веру в доблесть и отвагу сэра Фэйсклота!

— Интриганы и заговорщики, сэр Пикок, — сказал Юджин, — не доверяют друг другу. Привыкший хитрить и строить козни быть верным и преданным не умеет, ибо душа его отравлена. Так учил меня отец.

Глядя на него, Пикок устыдился щелбанов, которыми он прежде частенько угощал оруженосца. Вчера, когда леди Кэтрин откинула вуаль, Юджин встал рядом, готовясь умереть вместе со своим рыцарем.

— Перед поединком я прошу у тебя прощения, Юджин.

Слова эти дались Пикоку нелегко. Не принято просить прощенья у пажей и оруженосцев!

— О сэр Пикок, о служении истинному рыцарю другим приходится лишь мечтать!

Попросил прощенья Пикок и у матушки, и у леди. Женщины переглянулись. За обеих ответила матушка:

— Да будет с тобою в бою святой Георгий, а прощать нам тебе нечего. Пусть прощают те, кто будет сражён на лугу твоею рукою!

Обратился рыцарь и к Тому с лесорубами.

— Вам и вашим землякам из Ванагории, оставшимся в моём поместье, я дарую свободу. Распоряжайтесь ею, как сочтёте нужным.

— Храбрый сэр Пикок, — ответил оружейник, поморгав покрасневшими от ночного бдения глазами, — мы находим нужным служить тебе и твоей матушке. Великодушный рыцарь, ты мог бы обречь нас на рабство в ошейниках, но не сделал этого! Мы остаёмся. Каких бы страшных сказок ни сочиняли лживые твои злопыхатели, правды им не одолеть! Не сатана, — Том сплюнул через левое плечо и перекрестился, — но святой Георгий поддержит тебя в бою! А ежели недостанет божественной силы, дополнит её сила земная!

— Я могу умереть от ран или стать калекой, а враги мои могут уцелеть. На этот случай, Том, я говорю: вы все свободны.

— Мы остаёмся с тобою, храбрый рыцарь!

— Дело говоришь, Том! — отозвались лесорубы.

Они поклонились Пикоку, и он вновь ощутил то свежее чувство, являвшееся ему в последние дни, когда думалось или говорилось «мы». А ведь совсем недавно он с удовольствием повторял: «Каждый сам за себя». Он даже научал Юджина этому нелепому девизу, происходящему точно от сатаны!

У богато украшенного шатра, высившегося близ шатра королевского, Пикок увидел сэра Фэйсклота в подшлемнике. Лицо того с заплывшим глазом было угрюмо и в то же время выражало потаённую радость. «Мало вчера тебе досталось», — подумалось Пикоку.

 

Два конных рыцаря заняли места в разных концах ристалища. Пикоку выпало быть на юге, Фэйсклоту — на севере. Герольд объявил правила поединков.

В верховом копейном бою противники съезжаются единожды. Кто после столкновения остался на лошади, тот спешивается; кто вылетел из седла, поднимается. Подниматься дозволяется с помощью оруженосцев. Кто не поднялся ни сам, ни с помощью, тот считается побеждённым и неправым. Оружие, доспехи, конь его переходят к победителю. Проигравший более не считается рыцарем. Победитель имеет право помиловать побеждённого или покарать. На поединке разрешается не только рубить, но и колоть, однако, как на турнире, не разрешается держать при себе подлого оружия и действовать коварно, например, швырять песок в смотровые прорези на шлеме противника. Рыцарь, пойманный на бесчестных приёмах, покрывается позором. Его щит с гербом разбивают, а оружие и коня со сбруей отправляют в королевскую казну.

Исключение составлял поединок с Медовым: с ним сэр Пикок будет драться оружием простонародья. Кольчуга, щит, лёгкий шлем с наносником и булава — такое облачение и вооружение для драки с наёмником Пикок определил сам.

Грэй в нетерпении переступал передними ногами. Фэйсклот на другом краю арены выглядел полумёртвым: закованная в латы фигура покачивалась в седле, клонясь к холке лошади. На ристалище выехало огородное пугало в латах! У шатра Фэйсклот держался куда бодрее: стоял прямо и чему-то радовался. Неужели на королевского племянника подействовали его же колдовские измышления? Нет! Фэйсклот, дважды побеждённый Пикоком, попросту задрожал от страха!

Два герольда у ограды наклонили древки с белыми флажками. Герольд у королевской башни протрубил в рог.

Как в первый турнирный день, мчавшийся Пикок сосредоточился на щите врага. Нет, он не думал о том, чтобы единым ударом поразить Фэйсклота: пробить копьём и щит, и броню, в которую закован рыцарь, едва ли по силам человеку. Задачей Пикока было вышибить рыцаря из седла и перейти к пешему бою. Копейным ударом следовало нанести максимальный урон: оглушить противника, чтобы он не мог подняться, либо повредить его щит, что ослабило бы его защиту. Менять доспехи не дозволялось, и в этом было существенное отличие поединка от турнирного состязания с мягкими правилами. Отличием было и то, что на турнире толпа конных рыцарей поднимала клубы пыли, в которых с трудом угадывались противники, а на поединке неслись друг на дружку только двое. Соперникам дышалось легче, а публика видела всё.

Наконечник копья Пикока ударил точно в голову льва и скользнул к правому краю вражеского щита. Копьё с хрустом переломилось; Пикок выпустил обломок. По рядам прокатился рокот. Развернув Грэя, рыцарь увидел следующую картину: Фэйсклот, раскинув руки, лежит на земле; на щит поверженного и на открытые части панциря оседает коричневая пыль. Лошадь фыркает рядом, будто выражает хозяину презрение. Бегут на ристалище оруженосцы Фэйсклота, бежит и Юджин. Спешившись с помощью оруженосца, Пикок увидел на траве целёхонькое копьё своего противника.

— Сэр, — сказал Юджин, — копьё врага прошло мимо!

Как бы ни был плох Фэйсклот в копейных столкновениях, о его промахах Пикок прежде не слышал. Если рыцарь ослабел после вчерашних и позавчерашних состязаний, он не обязан был соглашаться на поединок. Сэр Фэйсклот, как и любой рыцарь, ослабевший от участия в турнире или получивший раны, мог потребовать отсрочки поединка до выздоровления и укрепления. Сам Пикок имел право назначить поединки на более позднюю дату, потому как у него болела рука. Правда, в последнем случае переносом поединков непременно воспользовался бы отец Блэддер. Недруги Пикока, несомненно, придумали бы за это время, как отправить на тот свет неугодного рыцаря. Гибель его открыла бы капеллану и королевскому племяннику дорогу к распоряжению судьбой леди Кэтрин. А вслед за одним костром капеллан разжёг бы чужими руками и другой, в котором обуглились бы кости бывшей леди-стюарт, чьё лицо после казни леди Кэтрин тоже стало бы неузнаваемым. По наущенью святого отца приказ спалить леди Лорейн отдала бы сама королева! Вершиной триумфа Фэйсклота стало бы удаление преобразившейся после этой казни леди Мэри: племянник просто выгнал бы королеву-тётушку из собственного замка, подобно тому, как граф Роберт Пустынный выгнал из замка дочь. Лакомый кусок перепал бы и Ландеру — скажем, должность королевского казначея.

Оруженосцы помогли Фэйсклоту подняться.

— Сэр Пикок, — прокричал герольд, — ударил копьём в середину щита сэра Фэйсклота, а сэр Фэйсклот не попал ни в щит, ни в шлем сэра Пикока и был выбит из седла. Следующее оружие поединка — обоюдоострый меч. Противники вправе наносить как рубящие, так и колющие удары.

Оруженосцы увели коней с ристалища. Протрубил рог, и Пикок и Фэйсклот сошлись в пешем бою. Впрочем, боем это не назвал бы и крестьянин. Пикоку казалось, что под доспехами вовсе не Фэйсклот, а кто-то другой, кому меч в новинку.

Трижды племянник королевы падал от прямых рубящих ударов Пикока, приходившихся то на шлем, то на щит, и трижды поднимался, слабея на глазах. Он пытался и колоть, и рубить Пикока длинным мечом, но действовал на манер слепого. Всякий раз меч его проходил мимо панциря Пикока, мимо щита, мимо шлема.

В конце концов Фэйсклот ткнул меч в землю и упал на колени. В шлеме не поднимешь голову к небу. И всё же по тому, как Фэйсклот постарался задрать её, было ясно: рыцарь собрался молиться.

— Сатана овладел ареной! — завопил капеллан.

Атаковать рыцаря без меча Пикок не мог. Судьям же следовало признать того, кто оставил меч, побеждённым.

— Меч сэра Пикока обладает дьявольской силой! — кричал из башни капеллан.

— Святой отец, сделайте что-нибудь! — кричала королева.

— Колдовство! Колдовство! — бесновалась толпа.

Отдельные крики перешли в грубый рёв.

Протрубил в рог герольд.

Оруженосцы увели Фэйсклота с ристалища. Рыцарь качался на ходу так, будто ноги его одеревенели.

— Я здесь, сэр!

Юджин, в кольчуге, с мечом на поясе, держал за уздцы Грэя.

Пока Пикок утирался и пил воду, поданную оруженосцем, а затем надевал шлем и садился верхом, на арену въехал следующий его противник, Ландер. Этот трясся на коне так, что его доспехи дрожали. Копьё волочилось тупым концом по земле.

— Что за балаган? — Пикок начал кое-что подозревать.

— Святой Мартин, помоги! — Капеллан простёр из башни руку, показывая на нового противника Пикока. Конь Ландера поворачивал голову, как бы стараясь увидеть собственного всадника, фыркал и, казалось, недоумевал. — Посмотрите на этого рыцаря: он не может биться! Он опутан колдовскими чарами! Он полон решимости сразиться с самим дьяволом, но в человеческих ли это силах? Смирись, сэр Пикок: пади на колени, откажись от поединков!

— Сэр Пикок, мало чести биться с рыцарями, против которых действуешь не мечом, но магией! — выкрикнули с западных рядов.

— Не то ли было во времена Артура? — возразил сэр Аллен.

— Во времена Артура волшебством усиливались праведные, а не те, кто околдован во зло и злым духом!

По знаку леди Мэри сэр Ландер всё же занял место у южного прохода, напротив северного, где дожидался его Пикок.

Ландер покачивался в седле, щит на его руке сполз вниз. Поднять копьё рыцарю не удавалось. Почему же ни Фэйсклот, ни Ландер не отсрочили поединки? Такая просьба не считалась позорной. Бой же против слабого противника считался бесчестным и бросал тень на рыцаря. Ясно: Фэйсклот строит козни!

Сигнала к поединку не было, и Пикок сказал:

— Юджин, помоги-ка мне снять шлем.

Освободившись от шлема, Пикок поднял руку и направил Грэя к башне.

— Леди Мэри, позволь говорить!

— Я не вмешиваюсь в рыцарские поединки! — было ему ответом.

— Сэр Пикок, — крикнул ближайший судья, — словами ты, по-видимому, уклоняешься от поединка! Твой противник готов к бою. Ещё немного, и ты, о благородный, будешь признан побеждённым! Прикажи оруженосцу подать тебе шлем! — И судья добавил тише: — По правилам поединка сэр Фэйсклот объявляется побеждённым!

«Что ж, — подумал Пикок, возвращаясь к своему краю арены, — я заполучил копьё и коня Фэйсклота, теперь дело за доспехами Ландера!»

Он пришпорил было Грэя, но тотчас подался назад, сжал бёдрами бока коня и потянул поводья. Конь обиженно заржал. С изумленьем рыцарь наблюдал, как сэр Ландер, выронив копьё, валится на холку своего коня. Тот переступил ногами так, точно старался удержать сползавшего рыцаря, закованного в тяжёлые латы.

Оруженосцы Ландера бросились через проход помогать своему рыцарю, а капеллан разразился целой речью:

— Сатана, которому ночь напролёт молилось колдовское семейство, внял нечистым просьбам: доблестные навадские рыцари лишились сил! Оружие храброго сэра Фэйсклота, сумевшего, несмотря на сатанинское колдовство, поднять копьё и меч, было направлено дьяволом мимо доспехов его противника, укреплённого князем тьмы! Сэр Ландер, как это очевидно каждому, обессилен начисто! Кто знает, не лишён ли сей славный рыцарь сил до конца дней своих?

— Колдовство! Колдовство! — шумела толпа по обе стороны ристалища. — Сжечь ведьму! На костёр её!

Приблизившись к башне, Пикок обратился к капеллану.

— Отец Блэддер, почему же леди Кэтрин не применила силу, каковую ты ей приписываешь, на первом дне турнира и на втором? Почему сэру Фэйсклоту и сэру Ландеру ничто не помешало сражаться со мною на копьях и скрестить со мною мечи? Ничто не помешало драться и Красному Рыцарю, противнику весьма опытному!

— Это доказывает, насколько хитра твоя ведьма, изворотливейшее создание ада, сосуд мерзости! Не ты ли, сэр Пикок, победил и в первый, и во второй день? Не ты ли получил подарок от королевы и приз от царицы красоты, которую сам и выбрал? Не ты ли, победив на языческом лугу, возомнил себя непобедимым до той степени, что вызвал на поединок цвет королевского рыцарства? Разве это не говорит о колдовских чарах? О тайной силе, которая не проявляется сразу, дабы её не раскусили в первое же утро, но возрастает день ото дня? Чрез очи господа я вижу многое, чего не ведает искательница милостей сатаны, которою ты околдован! Берегись, рыцарь, ибо ждёт тебя за грехи расплата!

Пикок молчал, понимая, что святой отец сказал лишь половину.

Отец Блэддер перекрестился и поцеловал золотой крест, висевший на груди. Пропел рог, и повисла над ристалищем тишина.

— Неужели не найдётся ни одного достойного и храброго рыцаря, готового сразиться с посланником дьявола? — выкрикнул капеллан. — Неужели никто не одолеет того, чей меч разит с одного удара, а панцирь и шлем отталкивают чужое оружие? Неужели нет молодца, кто взялся бы прославить имя господа, повергающего волшебников и обаятелей в прах, а прах развеивающего с холодным северным ветром? Во имя отца и сына, и святого духа заклинаю вас: поразите неистовую отрыжку сатаны!

Вот что задумал королевский племянник! Недаром он слывёт хитроумным. И один бог ведает, как возрастает хитроумие рыцаря, когда с ним соединяется отец Блэддер!

Отозвались послушные зову капеллана рыцари, искушённые то ли скорою славою, то ли небесной благодатью, которая сойдёт на них после победы над нечестивцем. Один, положив пальцы на рукоять меча, поднялся со скамьи, другой, в полном ратном облачении, направился к ристалищу со стороны лагеря. Ещё несколько будущих героев вышли на луг с обнажёнными длинными мечами. Много ли золота посулил негодяям королевский племянник?

Возле спешившегося Пикока выросли фигуры оруженосца и пары молодых геркулесов в кольчугах и открытых шлемах, вооружённых длинными мечами, сверкавшими на солнце. Грозная четвёрка встала вкруговую, изготовившись противостоять двум дюжинам меченосцев, ринувшихся в проходы с севера и юга.

Воззвал из башни капеллан:

— Господь дарует вам победу, доблестные рыцари!

Господь, казалось, и впрямь придал сил иным атакующим. Фэйсклот и Ландер, недавно напоминавшие огородных чучел на ветру, размахивали мечами с необыкновенной лёгкостью. Впрочем, оба предусмотрительно держались позади прочих рыцарей, устремившихся к Пикоку, Юджину, Тому и Ролло.

Рёв толпы стих. Лязгали доспехи тех, что двигались по лугу, торопясь сойтись с Пикоком в бою. Услышав глас королевы, воины остановились.

— Сэр Пикок, — сказала леди Мэри, — несомненно, околдован той, что выдаёт себя за леди Кэтрин, а его противники ослаблены. Сэру Пикоку не страшны одновременно десять или двадцать противников. Волшебство царицы красоты дало ему нечеловеческие силы. Поэтому следует рассматривать противоборствующие стороны как равные. — Она помедлила. — Если только смертные люди могут равняться с дьяволом!

С рядов знати донёсся ропот. Посреди старых рыцарей с достоинством поднялся сэр Аллен. Он обратился было к королеве, но его слова заглушил рог.

Юджин наклонился к шлему Пикока.

— Некоторые из этих доблестных воинов, сэр, боятся, что тут настоящее колдовство. Посмотри, сэр, на того и этого.

Рыцари, на которых указал Юджин, словно опасались приблизиться к четвёрке своих противников. Не думалось ли им, что с ними случится то же, что случилось на арене с Фэйсклотом и Ландером? Не боялись ли они, что руки и ноги их отсохнут, а кости потрескаются? Едва ли им приходило в голову, что Фэйсклот и Ландер вполне оправились от былой слабости, хоть и движутся позади.

— Верные рыцари, — надрывался Блэддер, — с вами бог! Благословляю вас крестом, сыны мои! Да будет поражён дьяволопоклонник!

Капеллан поцеловал крест, и две дюжины рыцарей с воплями ринулись на Пикока и его товарищей.

Пикок отыскал глазами матушку и леди Кэтрин. Возле них высился Олни, а ещё там были другие люди; по богатой одежде в одном из них Пикок узнал сэра Аллена. Напротив сэра Аллена и Олни стояли королевские пажи. Не за царицей ли красоты и матушкой явились они? Мысль эта придала Пикоку решительности. Он и вправду ощутил в себе сверхчеловеческую мощь!

Отбивая атаку, рыцарь рубил направо, колол налево, укрываясь щитом с тою лёгкостью, будто отмахивался от мух назойливых. Того рыцаря, за которым прятался трусливый Фэйсклот, Пикок повалил наземь и оттолкнул сапогом. Чей-то меч ударил Пикока по шлему, но у воина лишь слегка зазвенело в голове. Отступив всего на шаг, он уткнулся в чью-то спину, Ролло или Тома. Он продолжал биться, зная, что его товарищи его не предадут. Две-три новые фигуры заслонили Фэйсклота и Ландера, державшихся сзади.

При Пикоке отчаянно рубился Юджин. Один рыцарь рухнул под его мечом, другой зашатался, отведав хорошего удара; закачался и сам Юджин. Но нет, держится оруженосец, вот он выпрямился, отразил удар — и следующий вояка, рискнувший скрестить с ним меч, грохнулся на спину, подняв тучу пыли.

С воинственным криком Пикок врезался щитом в двоих рыцарей, повалил за ними Медового и вышел на Фэйсклота. Меч против хитроумия и коварства!

Фэйсклот и Ландер побросали мечи и попадали на колени. Прекратили сражение и прочие рыцари, выступившие по зову отца Блэддера. Пикок огляделся. С полдюжины рыцарей лежали на истоптанной траве неподвижно. Трое, лязгая латами, отползали. У Юджина был помят шлем и изрезан щит. Меч Тома был красным от крови. Кровь залила щёку Ролло.

На арену явился Красный Рыцарь.

В глухом шлеме-горшке он медленно двигался по ристалищу. Красный был слеплен из другого теста и потому в безобразном нападении не участвовал. Он намеревался ответить на вызов, брошенный ему Пикоком, по всем правилам.

Юджин, Том и Ролло сложили мечи и щиты поверженных рыцарей в кучу и наблюдали за приближеньем одинокого воина.

— Не утомился ли ты в неравном бою, сэр Пикок? Отдохни! — донёсся из-под шлема голос Красного Рыцаря. — Мы можем драться завтра или когда тебе угодно.

— Я рассчитываю справиться с этим делом сегодня.

И рыцари скрестили мечи.

Противник Пикока дрался так, что трудно было предугадать его следующее действие. Вот-вот, казалось, меч ударит сбоку, но клинок вдруг смещался и колол спереди, так, что Пикок едва успевал укрыться; когда же рыцарь ждал рубящего удара сверху, он получал удар по шлему сбоку. Ухо, которому уже досталось на турнире, оглохло. Кровь, струившаяся из него, текла по шее. Пикок выставил щит, собираясь отразить прямой удар, но противник извернулся и нанёс удар его не в корпус, а по голове. Затем Красный будто бы открылся, неудачно отразив удар и подставив под меч грудь, как вдруг меч его уколол Пикока в ушибленную руку. От боли сознание рыцаря помутилось, чёрные и красные круги поплыли в глазах, мешаясь с голубизною неба.

Падая, рыцарь услышал странный тихий крик; так кричат простуженные, потерявшие голос. Крик леди Кэтрин, конечно же, пролетел над всем ристалищем, но рыцарь под шлемом слышал только одним ухом.

Если он не поднимется, его сочтут побеждённым. У него отнимут доспехи и оружие, а потом и поместье, дарованное его предкам королём Джоном Лесным. Без герба и щита он превратится в бродягу. Леди Кэтрин и матушку сожгут на костре. Участи Юджина и Тома тоже никто не позавидует.

Опираясь на щит, рыцарь поднялся. Голова гудела, левая рука горела. Из-под рукава кольчуги капала кровь.

— Славный Красный Рыцарь с господней помощью одолеет нечистую силу! — вопил капеллан, извиваясь в окошке подобно червю.

Воодушевлённый собственным успехом и поддержкой святого отца Красный набросился на Пикока.

Видя, как налетает могучий противник и зная, что лучше проиграть и умереть, чем проиграть и выжить, Пикок выполнил тот опасный трюк, каковому научился, ходя в оруженосцах.

Заслонив щитом грудь и живот, он замахнулся мечом так, чтобы враг, увидев угрозу сверху, приподнял бы щит и открыл часть корпуса. Пикок оставлял без защиты свой шлем и обе руки, одна из которых была ранена. Взамен рыцарь получал преимущество, дававшее шанс неожиданно атаковать противника.

Пикок не ударил Красного по шлему и не опустил меч ему на плечо, как тот мог предполагать, поднимая щит для отражения удара. Пикок отступил на шаг, резко опустил меч и направил вперёд. Слишком поздно Красный заметил смертельную опасность! Увлёкшись стремительною атакою, которою он полагал добиться победы, он напоролся на выставленное соперником жало. Остриё прокололо его панцирь и разорвало кольчугу; Пикок ощутил, как клинок погрузился в мягкое.

Сам Пикок тоже получил рану: враг проколол ему панцирь на левом боку.

Красный Рыцарь дрогнул и попятился. Пикок, чей меч вместе с кольцами кольчуги застрял в теле противника, невольно сделал шаг за отступившим. Опомнившись, он выдернул меч.

Фигура Красного Рыцаря перекосилась. На продырявленный панцирь хлынула кровь.

— Пощади его, сэр Пикок!

Крик леди Кэтрин показался Пикоку шёпотом.

Красный завалился набок и с лязгом упал.

С меча Пикока стекала кровь. Кровь того, кто хоть и был рыцарем, но не всегда об этом помнил.

Рядом с Пикоком ждали Юджин, Том и Ролло. Публика столпилась у ограждений, желая получше разглядеть победителя и побеждённого.

— Слова королевы — истинное пророчество! — выкрикнул отец Блэддер. — Лишь дьявол способен одолеть столько рыцарей! Бог отступился от этого человека. Царица красоты — колдунья!

— Победи эти подлецы, — сказал Юджин, — капеллан запел бы о воле всевышнего, о божьем правом суде! Теперь ему ничего не остаётся, как взыскивать с сатаны!

Оруженосец помог Пикоку снять шлем, в котором рыцарь задыхался. Его охватила слабость. Юджин взял шлем в руки, и Пикоку почудилось, что железный кулак на горшке угрожает ему.

Оруженосцы тащили прочь с ристалища тело Фэйсклота, лязгавшее измятыми латами. Впрочем, племянник в бою не пострадал. Он лишь доигрывал свою игру.

Пикок обратился к королеве.

— Позволь сказать, леди Мэри! Царица красоты — не колдунья!

— Как ты докажешь это, непобедимый? — холодно спросила королева.

Без клятвы Пикоку не обойтись. И ставка будет высока!

— Клянусь, миледи, ко дню поминовения святого Бертрама любой человек узнает в этой девушке леди Кэтрин! Узнает свою дочь и сэр Роберт, граф Пустынный!

— Рыцарь, ты сам избрал трудный путь! — сказала королева. — Если к названному дню дева не окажется настоящей леди Кэтрин, она и её покровители поступят в распоряжение отца Блэддера.

— Святой Мартин, самозванка не может быть леди! — возопил капеллан. — О слепцы, вы не видите, что только те, кого она околдовала, находят её леди Кэтрин!

— Отец Блэддер, — спокойно сказала королева, — ты, должно быть, с утра опился эля. Добивайся она сходства колдовством, она бы давно казалась всем леди Кэтрин.

— О королева! О великая справедливая Мэри! — закричали зрители, большей частью простые люди.

Простонародье всегда принимало сторону тех, кто выказал себя храбро на поле боя, особо же тех, кто выстоял в неравном бою. И кому, как не простолюдинам, знать, как капеллан, проповедовавший про пять хлебов, две рыбы и двенадцать коробов полных, а заодно про то, что лилии ни трудятся, ни прядут, заставлял вилланов работать на себя, отнимал у них хлеб и скот и любил пускать в ход трёххвостую плётку!

— Будь дева заклятой, — возразил капеллан, — победа сэра Пикока, если только мы были свидетелями божьего суда, а не козней дьявола, освободила бы её от колдовских пут! Мы узнали бы леди Кэтрин, будь эта девушка ею!

По толпе прокатился гул.

— Святой отец прав!

— Прав победитель! С ним сам господь!

— Дьявол вышел на луг против господа!

Пикок собрался с силами.

— Моего упрямства, — сказал рыцарь, — хватит на то, чтобы заявить: поединок не снимет заклятия. Очевидно, для спасения девы копьё и меч непригодны. Отец Блэддер, ты скажешь своё слово тогда, когда настанет день поминовения святого Бертрама. Не забывай: ты запятнал себя лжесвидетельством. Божий суд, свершившийся на арене, показывает, на чьей стороне правда!

— Вольнодумец, ты выступаешь против святой церкви!

— Я выступаю против лжи!

— Господь накажет тебя, строптивец! — И капеллан скрылся в башне.

Юджин указал перчаткой на тело Красного Рыцаря. К поверженному отчего-то не выбежал оруженосец.

— Сэр, сей рыцарь хочет говорить с тобою.

— Сними с него шлем.

— Сэр, твоя рука ранена, тебе нужен лекарь.

— У этого рыцаря осталось совсем мало времени. — Чувствуя головокружение, Пикок опустился подле Красного на колени.

Увидев открытое лицо побеждённого, он узнал его. Ещё один наёмник! Впрочем, этот был когда-то рыцарем. И звали его сэр Булл.

— Рыцаря!.. — бледнея, повторил умирающий. — Мне некому исповедаться, сэр Пикок. Церковь считает турниры и поединки жестокой забавой, а убитых приказывает хоронить за оградами кладбищ. Но господь всё видит и слышит. Я исповедуюсь тебе. И королеве. Я хочу, чтобы мои слова слышала леди Мэри. Пригласи сюда королеву, сэр.

Сопровождаемая пажами королева уже приближалась к умирающему. Пикок поклонился ей, а тот, кто называл себя Красным Рыцарем, сделал слабое движение головой. Королева отослала пажей прочь. Отступил по её приказу и Юджин.

— Леди Мэри, и ты, сэр Пикок… Не могу забрать свой грех с собою. Я виновен! Сам господь, о мужественный рыцарь, даровал тебе победу. Прости меня, великодушный Пикок! Смерти твоей желал сэр Фэйсклот.

Королева ахнула.

— Королева, ты слышишь последние слова умирающего. Я не желаю уносить тайну в могилу и не желаю ещё чьей-то смерти. За убийство мне заплатили. Королевский племянник люто ненавидит тебя, сэр Пикок. Он рассчитывал, что я проткну тебя мечом! Всё, что здесь произошло, подстроено им в сговоре с отцом Блэддером. Фэйсклот был весьма раздосадован тем столкновением с тобой на турнире. При помощи судей и герольдов он намеревался избежать боя с сильными противниками. Состязаться с тобою должны были два наёмника: я и Медовый. Фэйсклот приказал либо искалечить тебя на турнире, либо убить на поединке. Он, заплативший нам, много болтал о колдовстве, однако на лугу я не увидел ничего, кроме доблести и правды, победившей ложь… И я… — На губах наёмника пузырилась розовая пена. — Я рад твоей победе, сэр. Большая часть — умереть от твоего меча! Когда-то я был рыцарем, но нужда привела меня в стан разбойников. Прощай.

По лицу Булла пробежала дрожь. Глаза его остановились. Пикок закрыл их.

— Итак, мы знаем, откуда на турнире кольчужники и запрещённое оружие. — Королева покачала головой. — Фэйси ведёт дурную игру! Сэр Пикок, ты дал мне одно обещание, я дам тебе другое. Я отдалю от двора племянника. Что до моего решения, то его отменить я не могу. Тайна этого турнира останется тайной. Успей снять заклятие с девы до дня поминовения святого Бертрама! Народ будет преклоняться пред тобою, коли ты добьёшься этого. И это станет лучшей наградой и тебе, и твоей леди!

Пикок с трудом выпрямился и поклонился. «Королева не знает про Лимона с арбалетом, — подумал он. — И про то, как передаётся заклятие!»

Королева повернулась было к башне, из окна которой едва не вываливался от любопытства святой отец, но остановилась.

— Благородный Пикок, — сказала она, — неужели мой племянник так завидует твоим турнирным победам?

Слова ответа вертелись у Пикока в голове, цепляясь одно за другое и двигаясь бесконечной цепью. Красные и чёрные звенья тянулись и исчезали в пустоте.

Последнее, что он услышал, был крик леди Мэри:

— Лекаря сюда, живо!

 

Очнулся Пикок в шатре.

Над ним склонилась леди Кэтрин. Её карие глаза, полные слёз, необъяснимо притягивали его.

— Леди Констанс, — прошептали её губы, — мой заступник очнулся! Нет, нет, — леди Кэтрин приложила к губам палец, — молчи, рыцарь! Береги силы. Много крови вытекло из тебя. Так много, что с нею могла уйти и душа.

— Не могла. — Пикок попробовал улыбнуться. — Я не закончил начатого. И у меня мало времени: до дня святого Бертрама осталось двенадцать восходов солнца.

— Молчи, — повторила леди Кэтрин. И прикусила губу. — Не двенадцать. Одиннадцать. Солнце зашло и взошло, пока ты лежал в беспамятстве. За этот день кое-что случилось. Королева отправила сэра Фэйсклота паломничать в Святую землю. Замаливать грехи. Перед тем как начался третий день турнира, герольд…

— Я пропустил третий день…

— Пропустил, исцеляясь от ран!.. Итак, перед турниром герольд объявил, что сэр Фэйсклот покидает двор и отправляется в паломничество.

— Леди Мэри приняла мудрое решение!

— О да, мой рыцарь. После влияния на королевского племянника колдовской силы, от которого он начал шататься на ристалище, как камыш на ветру, ему следует окрепнуть. Святая земля — самое подходящее место для укрепления силы и духа!

Без королевского племянника капеллан терял в замке половину своих возможностей.

— И другая новость, — сказала дева. — Наёмник по прозванию Медовый получил на шею железный ошейник и стал рабом королевы. А теперь спи, мой рыцарь!

Пикок и не заметил, как заснул. Когда проснулся, увидел у изголовья Олни.

— Лежи, славный сэр Пикок, — сказал лесоруб. — Твоя леди так ухаживает за тобой, а матушка так много молится, что раны твои затягиваются на глазах.

— Олни, — сказал он, — дай мне напиться.

— Не пей много, сэр, — сказал Олни, подавая воду. — Леди не велит.

Напившись, Пикок спросил:

— Ты был с матушкой на рядах?

— Сэр Аллен поспешил мне на выручку, — сказал Олни. — Благородный рыцарь не побоялся остановить королевских пажей и оруженосцев сэра Фэйсклота, явившихся по приказу капеллана за леди Кэтрин. Вот его слова: «Пока неравный бой на арене не окончится, пока господь не установит правду, обе леди останутся под моей защитой! Я вызову на поединок всякого, кто приблизится к ним». Я же, — заметил Олни, — покуда сэр Аллен говорил, молил святого Георгия дать мне сил выстоять против этих кровожадных дьяволов.

— Отступать — глагол не из твоего лексикона, — сказал Пикок.

— Тому, кто рубит твёрдое, негоже отступать пред мягким! — с гордостью ответил лесоруб. — Друзья сэра Аллена его поддержали, и посланники отца Блэддера удалились ни с чем.

Поклонившись вошедшей леди Кэтрин, лесоруб покинул шатёр.

— Завтра ты можешь встать, благородный рыцарь, — сказала леди.

— Завтра? У меня достаточно сил сегодня!

— Если мы тронемся в путь сегодня, к ночи ты сляжешь и пролежишь до дня поминовения.

— Ты сказала: в путь?

Прося у королевы срока до поминовения Бертрама, рыцарь поступил наобум. Он не знал, как использует отпущенное время. Следует ли ему доставить леди к отцу? Или попытаться разыскать красноволосую ведьму и принудить снять заклятие?

— В бреду ты обещал, сэр, — сказала леди Кэтрин, — отвезти меня в замок отца и убедить его признать меня… Нет, повторить этого я не могу.

— Я грозился убить твоего отца?

— О нет, нет. Но даже если ты вспомнишь сказанное, не придавай ему значенья. То говорил не ты, то говорила твоя лихорадка.

— Прости, леди, наверное, я был груб…

— Ты не был груб, о рыцарь!

Что же сказала его лихорадка?

 

У опустевшего Зелёного ристалища осталось два шатра, оба с гербами Пикока Лугового. Прежде чем пуститься в путь, Пикок должен был сделать то, что давно приспело.

— Юджин, — сказал рыцарь, — настал торжественный день! Твоими усилиями леди Кэтрин была спасена от костра, разожжённого стараниями отца Блэддера. Благодаря тебе жив и я. Ты бросился на арену и выстоял в смертном бою. Всюду ты находился рядом со мною, где бы я ни был и что бы мне ни грозило. Мой оруженосец, ты совершил столько достойных дел, что и половины их хватило бы, чтобы объявить: юноша, настало время твоего посвящения!

Юджину помогли разоблачиться. Оставшись в белой рубашке, он опустился перед Пикоком на колени.

Меч показался Пикоку очень тяжёлым.

— Сэр, — заметил с тревогою Том, — ноги плохо слушаются тебя!

— О рыцарь, — сказала леди Кэтрин, — ты слишком слаб! Забудь обо мне. Благодаря тебе я свободна. Я могу просто уйти — вот этой королевской дорогой.

— Я освобожу тебя от заклятия, леди, — сказал Пикок. — Я не смею удерживать тебя силою, но прошу: оставайся с нами. Дорога опасна для одинокой девушки.

Сказав это, Пикок поднял меч и плашмя коснулся им шеи Юджина.

— Отныне ты рыцарь, сэр Юджин! — провозгласил он.

Меч в руке его не дрожал.

— Зелёный! — воскликнул Том. — Будем звать его Зелёным: в память о подвигах на ристалище!

— Годится! — сказал Пикок. — Сэр Юджин Зелёный!

— Благородный рыцарь, ты упустил кое-что. — Не поднимаясь с колен, Юджин подставил лоб.

Отогнув средний палец, Пикок поставил бывшему своему оруженосцу, а ныне рыцарю Юджину Зелёному, лёгкий щелбан. То был первый щелбан, который он дал с удовольствием.

 

 

Глава девятнадцатая. Классная руководительница, а не поросячий хвостик

 

Бугаев чавкнул жевательной резинкой. Надул и лопнул пузырь.

В квартире он был один. Батя и мамка вчера укатили на дачу. Считавший родителей дачными маньяками Бугаев находил субботу и воскресенье честно заслуженными выходными, возможность же отдыха от умственного труда через труд физический отрицал. Отрицал с тою же силою, с какою отвергал искусство тургеневский герой Базаров. Впрочем, от этого книжного героя Амбал знал только фамилию, а из тургеневских произведений читал лишь «Муму». Да и этот рассказ приписывал то Пушкину, то Толстому, по очереди, чтоб классикам не обидно было.

Антоша вспомнил, как позорно спалился на физре Желтов. Зря Мочало дал ему таблетку! Племянничек, понятно, всё продумал, но так ведь и до «Гопо-трупо» додуматься недолго!

Доверие Мочалкина Бугаеву льстило: тот дал ему три таблетки, а Желтову — одну.

— Меня не спалят! — Антоша подмигнул политической карте мира на стене. — Молокососы себя не контролируют, а я — другое дело!

Он прошёлся по комнате и плюхнулся на диван.

— Надо было мне на физре две таблетки проглотить. Тогда бы я Павлинчика обогнал. И Палыч бы мозги не компостировал. Восьмой класс, седьмой, нормативы!.. Сожру зараз две таблетки или три — и побью мировой рекорд. Во класс опупеет!

Бугаев посмотрел на карту. На Южно-Африканскую Республику. Потом на Конго. Обнаружилось почему-то два Конго. Наверное, таблетка действует. Очень хотелось в Африку! Там всегда лето и везде висят фрукты. И есть хлебные и железные деревья. И крокодилы. И тиранозавры.

Притереться бы в школе к какому-нибудь полезному типчику! К Мочалкину, например. Сперва такой типчик дела в школе делает, в старосты выбивается, власть в классе берёт, а потом взрослую команду сколачивает. Людей для поручений приглашает: то сделать, сё. А из кого команду сколачивать? Из тех, кто показал себя ещё в школе! У команды водятся денежки, а с денежками Африка делается доступной. Всё делается доступным. Вещи. Бугаев плюнул на старый маленький телевизор. Диагональ 26 дюймов. Такой через лупу смотреть! «Зато недорого», — сказал батя. Рассуждение неудачника! Надо жить так, чтоб всё было большое и дорогое! Вот у него будет такое правило жизни.

Бугаев ударил кулаком по раскрытой ладони. В стенах шлёпнуло звонкое эхо. Волосы на голове Антоши зашевелились, как змейки.

Озверин по мозгам шибает ого-го! Волосы шевелятся и летаешь, как самолёт. Есть какое-то слово, обозначающее такое летание… Инфантерия… Антропофобия… Гравитация! То есть левитация. Ну, и бегаешь тоже. Как спринтер, стайер, космонавт и марафонец. Будто не ноги у тебя снизу, а колёса. И не два их, а четыре. Палыч-то на физре его не засёк. Нетушки, Антон Бугаев не дурак, не Желтов какой-нибудь. Он старался людям в лица не смотреть. По зрачкам-то всё видно!

Вскочив с дивана, Бугаев завис над полом. В восторге подпрыгнул и чуть не треснулся головою о потолок.

— Ух!

Он съест и последнюю таблетку. Если он заломает Дворянчика (заломает! Пашка не супермен и боксом не занимался!), то потребует у Мочала ещё озверина. Шесть таблеток. Восемь. Пусть попробует отказать! Платит он мало. Жадный: весь в тётку! Пусть хоть озверинчика подбросит. Бег бегом, пятёрка пятёркой, а на физре нужно ещё подтянуться и выполнить прыжки с места. Без таблеток он подтягивается слабовато даже по нормативам седьмого класса. После пятёрки за бег ему нельзя опозориться с подтягиваниями и прыжками. Девчонки засмеют. Но нельзя же научиться подтягиваться и прыгать за несколько дней! Требуется озверин. И побольше. Летать охота!

Сейчас он узнает, как действуют две таблетки. Он, считай, восьмиклассник, почти девятиклассник, в девятом классе попадаются парнишки немногим старше его. Что ему эта детская доза? Позорно экономить, как родаки, он не станет.

Из карандашницы Бугаев вывалил на письменный стол ручки, фломастеры, канцелярский ножик. Следом за ластиком выпала жёлтая таблетка.

— В Африку хочу! — Он ткнул пальцем в то Конго, что было побольше.

 

Маме Павлин сказал, что пошёл заниматься спортом. Разве это враньё? Драка давно стала спортом, а спорт превратился в драку. Футбол от боя отличается только воротами и мячом. И ворота и мяч скоро станут необязательными.

Павлин облачился в адидаску, попорченную на физкультуре и кое-как заштопанную. Следом за ним детсадовский забор перелез Женька. Не спалось мальцу в воскресенье! Знал бы Женька, какие сны видит Павлин!

«Оруженосца» распирало от значительности и таинственности. Ещё бы: обычно третьеклашек на бои не берут!

Что до настроения, то оно у Павлина было самое то. Он желал победы. Во сне сэр Пикок получил раны, но победил. Рыцарем двигало желание дать ответ оскорбителям дамы, семиклассник намеревался наподдавать обидчикам подруги.

Было прохладно. Градусов пять. Павлин зяб. Женька в китайской курточке пускал пар.

— Одна минута девятого! — «Оруженосец» смотрел на экран мобильника. — Они, Паш, трусы, они не придут. Тебе не холодно?

— Скоро станет жарко.

— Это если придут.

— Придут.

— Хорошее место для боя. Тут веранда, там деревья, тут деревья, там забор.

— Вон Пузырь. А вон Мочало.

— Катя идёт! Смотри, за Мочалкиным-то — целая толпа!

Как на турнире!

В садик пришли Сунгаров с Болотниковым, парочка бэшников, несколько шестиклассников и ребята постарше, из восьмого, девятого классов. Всего человек пятнадцать. Пришёл и Ален Делон.

— Ведьма, ты зиму наколдовала? — бросил Мыкиной племянничек.

«Не злись, — приказал себе Павлин, помогая Кате перелезть через забор. — Мочалкин нарочно себя накручивает. Трусит! Как Фэйсклот перед Пикоком. Все они трусят!»

— Пришлось обмануть бабушку, — шепнула девочка Павлину. — Она хотела, чтобы я сделала генеральную уборку. Я сказала, что иду заниматься математикой с товарищем Мочалкиным и его друзьями. Что они убедили меня: коммунизм лучше капитализма. Бабушка спросит у Мочалкина, правда ли это. Не знаю, что будет! Но скоро мама с папой приедут.

— Не пойдёт больше к твоей бабушке Мочалкин! Незачем. Он уже выведал что хотел.

— Эй, колдуны, хорош шептаться! — сказал Мочалкин.

Он был в белом свитере, в чёрной кожаной кепочке и держал под мышкой пластиковую папочку, через корку которой проглядывали какие-то листки. Имел вид бизнесмена. Уж точно не поклонника Карла Маркса!

Корыткин сбросил ветровку, стащил через голову пуловер и стал разминаться у веранды, пуская пар. Вернее, воображать, что разминается. Боец из него очень средний, пусть он и не доходяга, как Пузырь.

Святоша вытянулся смирненько возле Мочалкина. Таращился в серое небо. Высматривал, должно быть, старика-бога, сидящего на туче: белые одежды, седая борода по ветру, огромные глаза, в которых застыло лицо семиклассника Павлина Луганцева, кандидата в кипящий адский котёл. Или на раскалённую сковороду.

— Паша, они тебя побьют! — Щёку обожгло горячее дыхание Кати. — Их так много! Они что-то гадкое задумали! Не надо было тебе начинать.

— Надо. И не я начал.

— Что ты видел во сне? — быстро спросила она.

— Отставить шепотки! Помолись перед смертью, Дворянчик! — Мочало ухмыльнулся.

Папку из подмышки он не выпустил. И кепку не снял, не говоря о свитере белом. Павлин знал: пока не явится Амбал, боя не будет. Второгодник, поди, уже считает себя победителем. Вот и важничает, опаздывает. Будет забавно, если Амбал не явится! Тогда-то Мочало и получит по первое число. Украсится заслуженными фонарями.

Павлин поприседал, затем стал делать наклоны из стороны в сторону. Женька разминался, повторяя движения старшего друга.

 

Проглотив вторую таблетку озверина, Бугаев замер посреди комнаты.

Кулаки его вдруг разбухли. Огромные, они покачивались на вытянутых руках, будто гири.

— Ух!

Подпрыгнув, Бугаев врезал кулаком по карте мира. Удар пришёлся на ЮАР и получился таким сильным, что на подставке зашатался телевизор. И дом зашатался!

Бугаев рассмотрел внимательно свой новый кулак. Поднесённый к глазам, тот сделался таким большим, что за ним ничего не было видно: ни телевизора, ни карты, ни даже комнаты. И костяшкам не было больно. А ведь Бугаев ударил не «грушу», а стену.

— Всё, Дворянчик! Башку тебе оторву.

Одеваясь, Бугаев подумал, что надо бы начать ходить на футбол. С озверином он сделается чемпионом. Вроде бы местными правилами таблетки не запрещены. Там он и деньжат подзаработает, и «прикидами» обзаведётся. Давно пора гардеробчик обновить. И плевать на предупреждения папана насчёт футбола. Папан, конечно, два года на зоне отмотал и предупреждать право имеет. Но что хорошего в его жизни?

— Если я не буду думать о своём будущем сегодня, то… то никто не подумает за меня завтра! Кажется, пословица такая есть. Ёлки-палки, опаздываю! Ничего, дождутся! Без меня Мочало и Корыто — пффф! Дым!

Войдя в лифт, Бугаев обнаружил, что его руки, особенно кулаки, едва поместились в кабине. Бугаев заботливо уложил руки у живота.

На улице руки ещё увеличились. Бугаев поглядывал на прохожих: не замечают ли? Все спешат по своим делам. Да и вообще, никто никому не нужен! Так раньше говорил Павлинчик-Дворянчик. Правильно говорил! Пока не сошёлся с чокнутой Мыкиной. И сам не чокнулся. Ничего, сегодня дури в нём поубавится!

Когда Бугаев перелезал через забор детского садика, энергия жёлтых таблеток гудела в нём столь мощно, что он задержался верхом на заборе.

Длиннющие его руки запросто могли достать до веранды, у которой его ждали. От забора руки могли дотянуться до этих слабаков и потрепать их по головёнкам. Но он же не дурак и не станет показывать, какие у него теперь руки и какие кулаки.

Бугаев представил, как он бьёт Дворянчика, как его громадный кулак, заполнивший собою всё пространство, несётся навстречу крошечному Павлинчику…

 

Дрогнула, колыхнулась сетка. С забора спрыгнул Амбал. Не похож на засоню! Пританцовывает от нетерпения. Если кто и выглядел заспанным, так это Желтов, перевалившийся через забор следом за Бугаевым. В телевизор, наверное, полночи таращился. Приёмы карате по ночным телеканалам изучал.

Бэшники делали ставки, по рукам ходили денежки.

— Володя! — Павлин протянул восьмикласснику несколько банкнот. — Ставлю всё на себя.

Тот усмехнулся, но деньги принял. Стал что-то подсчитывать на айфоне.

— На Амбала, — сказал Володе его одноклассник.

— На Амбала, — сказал другой.

Амбал покачивался перед Павлином. Он прятал руки за спину, будто их стеснялся.

Вдруг упал на колени Пузырь. В чёрных штанах, в чёрной курточке, в капюшоне, страшный, как образ смерти из хоррор-романа, он бухнулся острыми коленками в песок и перекрестился.

— Покайся, Павлин Луганцев! — запричитал он пискляво и вытянул из-под куртки крестик на цепочке. — Признайся в грехах, обрети свободу от дьявола! Ведьма Мыкина околдовала тебя! Сатана отнял у тебя ум! Ты собрался побить зараз полкласса. Разве ты мастер спорта по боксу?

— Народ, говорю для тех, кто не в курсе событий, — выступил Мочалкин. — Наш храбрец Луганцев позавчера объявил, что побьёт меня, Бугаева, Желтова и Корыткина. Если надо, побьёт полкласса и целый класс. Наша Марьюшка тому свидетель. И вообще, кто вякнет против его коммунистической невесты, тому хана.

— Луганцев рассчитывает на сатану! — воскликнул Пузырь. — Он поклоняется дьяволу вместе с Мыкиной. Мыкина заколдовала многих и добралась и до нашей классной. Я не шучу! Марьюшка назвала Мыкину девой в беде, а Луганцева рыцарем! Поняли? А ведь Мыкина подделала классный журнал и наставила себе и Дворянчику пятёрок! И написала фальшивый диктант за Дворянчика, за который он получил двойку. Сатана лукавит и потешается! Скоро дойдёт до ваших классов!

— И кем мы станем? Коммунистами или сатанистами? — спросил один из старшеклассников.

— И что делать с вашей Мыкиной? Сжечь? Или дать ей метлу — и пусть летит?

— Мыкина, — вставил Корыткин, — торговка. Кое-кого на наркотики подсадила. Желтова, к примеру. Первые дозы даром.

Пузырёв поднялся с колен, отряхнулся и перекрестил Амбала.

— Бугаев, ты орудие господа бога.

— Встань на шухер, — приказал святоше Мочалкин. — У забора. Где перелезали.

Бугаев фыркнул по-бульдожьи, посучил руками-колбасами.

— Ты, что ли, первый? — спросил у него Павлин. — Эй, орудие!

— Мочалкин, а тебе быть первым слабо? — с задором выкрикнул Женька.

Неловко стало Павлину. И он щёлкал этого Женьку по лбу! Казалось, это было тысячу лет тому назад.

Не удостоив третьеклашку ответом, Мочалкин поправил под мышкой папочку.

Бугаев опустил голову, набычился. Он был в рубашке с закатанными рукавами и в старых джинсах. Ручищи у него дёргались, волновались, будто жили своей жизнью. Кулаки тёмные, почти малиновые, щёки побагровели. Амбал не такой неповоротливый, как Лимон, и на год старше. И неизвестно ещё, прикинул Павлин, не бросится ли в бой за второгодником Желтов. Не исключено также, что интриган Мочалкин договорился с кем-нибудь из бэшников или восьмиклассников.

 

Констанция Филипповна Луганцева, мама Павлина, поглядывая на настенные часы, взволнованно разговаривала по телефону.

— Паша ушёл, Мария Аркадьевна. Сказал, на спортплощадку. Очевидно, соврал и ушёл на бой. Так ведь они говорят: на бой? — Она опять взглянула на часы. — Рванём?

Да-да, мама Павлина, женщина интеллигентная, дворянских кровей и с высшим гуманитарным образованием, употребила звучный уличный глагол!

— Рванём! — согласилась в трубке классная руководительница седьмого «А». — Оденьтесь попроще, Констанция Филипповна. Садик в воскресенье закрыт, возможно, придётся лезть в рваные дыры в заборе, оставлять на них клочья одежды и всё такое прочее, как выражается мой шкодливый племянник.

— Всё такое прочее, — повторила Констанция Филипповна. Драка дракой, а в нейлоновых колготках в дыры не полезешь!

— Встретимся у центральных ворот. Я знаю, где мальчишки перелезают. Чтобы их не спугнуть, мы, как выразился исторический персонаж, пойдём другим путём.

Констанция Филипповна натянула джинсы, надела поверх футболки старый джемпер, обулась в китайские мокасины (подарок сына, который желал видеть маму спортивной) и потрусила в сторону детсада.

<…>

 

(Конец большого фрагмента.)

 

© Олег Чувакин, 2011—2017

 

 

Скачать роман «Закон для всех эпох»

 

КАК СКАЧАТЬ РОМАН «ЗАКОН ДЛЯ ВСЕХ ЭПОХ» ОЛЕГА ЧУВАКИНА БЕСПЛАТНО?

Скачать полный текст романа Олега Чувакина «Закон для всех эпох» в файлах PDF (для распечатки на формате А4), FB2, EPUB и MOBI (для чтения на букридерах, некоторых моделях смартфонов или на компьютерах) можно по этой ссылке. Ссылка ведёт на собрание файлов. Это совершенно бесплатно.

Файл PDF представляет собой авторскую вёрстку с буквицами и прекрасно подходит для тех, кто любит читать на бумаге.

FB2 сделан при помощи дополнения FBTools для Libre Office, имеет оглавление, обложку и сохраняет форматирование, включая курсивное начертание.

EPUB и MOBI сконвертированы в Calibre версии 3.12 под Linux и проверены мною на старом букридере Gmini. Они тоже имеют обложку, оглавление и сохраняют форматирование (MOBI — частично). Однако на старом букридере обложки в обоих форматах не читаются. Пожалуйста, расскажите в комментариях, как файлы открываются у вас.

В оформлении обложки использована фотография Dmitry Ratushny (взята с сайта fancycrave.com, использование коллекции снимков с этого сайта дозволено свободно, без разрешения автора: «All images (“Contents”) offered on Fancycrave can be used for free. You may use them for commercial and non-commercial purposes. You do not need to ask permission from or provide credit to the artist or Fancycrave, although it is appreciated when possible. <…> Thus, except for the above mentioned limitations, Fancycrave grants you an irrevocable, non-exclusive license to copy, modify, distribute, perform, and use Contents from Fancycrave for free, including for commercial purposes, without permission from or attributing the image authors or Fancycrave»).

Полюбилось? Поделитесь с друзьями!

Вы прочли: «Закон для всех эпох»

Теперь послушайте, что говорят люди. Скажите и своё слово, коли желаете. Чем больше в мире точных слов, тем счастливее наше настоящее. То самое, в котором каждый миг рождается будущее.

Не видите формы комментариев? Значит, на этой странице Олег отключил форму.

10 отзывов

  1. Только что выложил свой роман «Закон для всех эпох». Читайте, дорогие друзья!

  2. Олег, спасибо вам от моего Витали. Ему столько же, сколько вашему герою. Тринадцать. Он еще не дочитал, но свою электронную читалку из рук не выпускает. Знаете, он говорит, что так сейчас никто не пишет. А я читала ваш рассказ о «великодушии». В одном московском журнале. Вот. Как-то сумбурно получилось. Может, еще потом напишу, когда дочитаем. Спасибо вам. И за дар тоже. За оба дара!

  3. Дочитала до четвёртой главы и дальше не смогла. Прошу прощения, Олег. Написано замечательно. Особенно там, где Павлин в средневековье попадает. Но школьная тема для меня слишком больная и от желания избить каждого антигероя начинают чесаться ладони. Я как будто вновь окунаюсь во времена, когда над лёгкой оговоркой не «общепризнанной звезды» ржали аки кони всем классом. Без раздумий. Ужасно противно, когда нестандартно работающий мозг является причиной злопыхательства учителей и общей массы учащихся. Проходила на своей шкуре.

Отзовитесь!

Ваш email не публикуется. Желаете аватарку — разместите своё личико на Gravatar. Оно тотчас проявится здесь!

Отзывы премодерируются. Символом * помечены обязательные поля. Заполняя форму, вы соглашаетесь с тем, что владелец сайта узнает и сможет хранить ваши персональные данные: имя и электронный адрес, которые вы введёте, а также IP. Не согласны с политикой конфиденциальности «Счастья слова»? Не пишите сюда.

Чувакин Олег Анатольевич — автор рассказов, сказок, повестей, романов, эссе. Публиковался в журналах и альманахах: «Юность», «Литературная учёба», «Врата Сибири», «Полдень. XXI век» и других.

Номинант международного конкурса В. Крапивина (2006, Тюмень, диплом за книгу рассказов «Вторая премия»).

Лауреат конкурса «Литературная критика» (2009, Москва, первое место за статью «Талантам надо помогать»).

Победитель конкурса «Такая разная любовь» (2011, «Самиздат», первое место за рассказ «Чёрные снежинки, лиловые волосы»).

Лонг-листер конкурса «Книгуру» (2011, Москва, детская повесть «Котёнок с сиреневыми глазами»).

Призёр VII конкурса имени Короленко (2019, Санкт-Петербург, рассказ «Красный тоннель»).

Организатор литературных конкурсов на сайтах «Счастье слова» и «Люди и жизнь».

По его эссе «Выбора нет» выпускники российских школ пишут сочинения о счастье.

Олег Чувакин рекомендует начинающим писателям

Вы пишете романы и рассказы, но выходит незнамо что. Показываете друзьям — они хвалят, но вы понимаете: вам лгут.

Как распознать в себе писателя? Как понять, стоит ли мучить себя за письменным столом? Почему одни авторы творят жизнь, а другие словно полено строгают?

Вопрос этот формулируют по-разному, но суть его неизменна.

У Олега Чувакина есть ответ. Прочтите его книгу. Она бесплатна. Не надо подписываться на какие-то каналы, группы и курсы. Ничего не надо — только прочитать.

Сборник эссе «Мотив для писателя» Олег создавал три года. Двадцать эссе сами собою сложились в книгу, посвящённую единственной теме. Теме писательского пути. Пути своего — и чужого.

Коснитесь обложки.

— Олег, тут так много всего! Скажите коротко: что самое главное?

— Самое главное на главной странице.

Как стать писателем?
Как обойтись без редакторов и курсов?
Author picture

Возьмите у меня всего один урок. Я изучу ваш текст и выдам вам список типичных ошибок в стиле, композиции, сюжете. Вы одолеете их все при мне.

Станьте самому себе редактором!