Бог в клетчатой рубашке

Бог, кучерявый, рубашка, клетчатая, небо

Олег Чувакин
Олег Чувакин
Человек. Автор. Редактор. Пишет себе и людям

 

А. упал на пол, умер, поднялся в небо и очутился за столом, плывущим средь облаков. «Хорошо, качки нет, — мелькнуло в голове, — не то затошнило бы».

За столом его ждал некто кучерявый в клетчатой рубашке.

— Здравствуй, новенький! Добро пожаловать наверх!

— Привет, — отозвался А., не зная, как именовать собеседника.

На скатерти возникли две фарфоровые чашки. Пар из них потянулся в небо. Облака кругом плыли, создавая иллюзию движения стола, но ветра не ощущалось. Наоборот, было тепло и тихо, будто в комнате. «Покой», — подумал А., и это слово его напугало.

— Чай с лимоном. Угощайся, не стесняйся, — предложил кучерявый. — Вафли, булки с изюмом, кекс с орехами? Торт в честь прибытия?

— Погоди… Как оно закрутилось-то! Бац, хлоп, и на небо… Ты вот, положим, кто?

— Не догадываешься?

— Неужто бог? Тот, что Вселенную сотворил?

— Нет, она сама. Я лишь наблюдаю.

— Над тобой кто-то есть?

— Боже упаси. Командиры тут не водятся. Самоорганизация и анархия. Свобода и полёт. Сам посуди: какой начальник управится с вечностью?

— И каждого новенького чайком потчуешь?

Author picture
Не спешите заказать редактуру. Не швыряйтесь деньгами. Сначала покажите свой рассказ или отрывок романа

Кому показать рассказ или роман? Писателю! Проверьте свой литературный талант. Закажите детальный разбор рукописи или её фрагмента.

— Каждого.

— Как успеваешь-то?

— Время не вода, субстанция уплотняемая. И давки на небе не наблюдается. Заглянешь в небесную статистику, проценты подобьёшь, удельный вес прикинешь и поразишься… Внизу тесно, а наверху просторно!

Бог в клетчатой рубашке вздохнул.

— Супруга моя тоже сюда попадёт?

Спрашивать о жене было неловко. А. будто наперёд знал ответ.

— Нет, — сказал кучерявый бог.

— А куда попадёт? В ад? А здесь что? Рай?

— Можно и так сказать. Ад там, внизу. — С горькой усмешкой бог глянул в просвет между облаками.

— Как Надька моя туда попадёт, коли она уже там?

— Я не сказал: попадёт. Это твой глагол. Будь аккуратнее со словами и с пониманием собеседника. И не спеши. Спешить, дорогой А., некуда.

— Отчего ж не сюда? А если я за неё попрошу? Тебе, конечно, видней…

«Надька б на небе переменилась, — предположил А. — Рай всё-таки… Влияние благотворное…»

— Она переменится. Только не тут. Там. После смерти душа твоей супруги войдёт в новое тело. Круговорот тел продолжится до тех пор, пока её душа не созреет для рая. Точнее, для любви.

— И долго душа созревает? Сколько на то уходит времени?

— Когда одна жизнь, когда многие поколения. Сотни, тысячи лет.

— А я, значит, здесь.

— Ты здесь.

— Почему?

— Ты созрел. Давно созрел.

— А обратно мне нельзя? Вниз?

— Пожалуйста. Это осуществимо, и исполняется не мною, а тобою. Только «обратно» означает не воскресение, а новое рождение.

Рука дрогнула. А. расплескал чай. Лужица, не успев впитаться в скатерть, исчезла, пальцы высохли.

— Обратно ты не хочешь. Никто не хочет в ад.

— Тоже статистика имеется?

— Имеется. У бога с этим строго. Не мошенничать же с самим собой! Обратных билетов ноль. Там, на Земле, любят большие числа: миллионы, миллиарды. Но нет ничего показательнее, чище ноля!

А. глотнул из чашки. Терпкий, крепкий цейлонский чай, осветлённый лимоном, в меру подсахаренный. В точности такой, какой А. любил и какой никогда не подавала ему жена, то сыпавшая две ложки сахара в чашку, как для себя, то забывавшая про лимон.

Он вспомнил, как упал, как умер. Затылок стукнулся о пол, звякнули бирюльки люстры. Душа дымком прозрачным потянулась кверху, обвилась вокруг люстры. Из кухни притопала Надька, стуча каменными пятками, хлопая тапками, приложилась к упокоившейся груди, к умолкнувшему сердцу. Выпрямилась у тела и выкрикнула в потолок, точно у лампочек душу узрела: «Сдох, стервец!» Под этот-то крик и подался А. в небо, через потолок, через крышу, оставляя внизу город.

— Лёгкая, в сущности, смерть, — заметил бог. — Счастливая. Ни мучений, ни больниц, ни сожалений на одре. Тромб оторвался. Хлоп, как ты говоришь, и в небо. Большинство людей умирает иначе.

— Ты не про Надьку?

Взгляд бога на миг стал испытующим.

— Супруге твоей с кончиной не повезёт. Источит её рак. Полтора года мучений. И поухаживать некому.

— Ох… — услышал А. свой голос.

— Вижу, жалеешь истинно. Жалеешь ту, что изводила, пилила, мучила, эксплуатировала и оскорбляла тебя семь дней в неделю. Отличаешь ли ты любовь от ненависти?

— Чёрт его знает… — Употребив слово «чёрт», А. запоздало поёжился. Понравится ли богу поминание рогатого? — Привыкнешь к несчастью, срастёшься с ним, так оно и счастьем покажется!

— То же самое сказал мне Сократ.

— Грек древний?

— Он.

— Гляди-кось: тыщи лет пролетают, а человек не меняется!

— Ошибаешься. Меняется. Духовный прогресс есть. Любовь прибывает, нелюбовь убывает.

— Кажется, я догадался… Меняется там, внизу. Только вот тысячи лет на то уходят… Сколько-то моей Надьке понадобится!..

— Много. Ты ничем ей не поможешь. Испытание любовью — экзамен внутренний, не внешний. Любовь есть познание, а не учение.

— С первых парт не подсказывать, а?

Бог сотворил вазу с бисквитами.

— Статистический факт: о нелюбимых жёнах, мужьях, родственниках, знакомых прибывшие спрашивают не формально. Не из приличий. Не ради того, чтобы произвести впечатление.

— Нелюбимых… — повторил А., как бы взвешивая определение.

Бог стряхнул с рукава крошку пирожного.

— Ты продолжил неразрывный статистический ряд. Угощайся, кстати. Божественной свежести пирожные!

Отказаться А. не посмел. Да и чего ж отказываться-то? Это Надька покупала сладости песочные, рассыпавшиеся в пальцах, проникавшие крошками в лёгкие, кашлять заставлявшие, а тут потчуют тем, что он любил: бисквитами нежными! Любил? Любит, поправился он мысленно. Смертушки нет, а бисквитов навалом!

— Взять твою нелюбимую супругу, носящую красивое имя Надежда. Рядом с ней ты потерял последнюю надежду на счастье. Она помыкала тобою, считала тебя неприспособленным, глупым, ни на что не годным, а вне воли женщины и вовсе тряпкой, не мужчиной. Меж тем ты трудился от зари до зари, не зная выходных дней, не имея отпусков и не ропща. Случалось, ты пил тайком от жены водку, заедал чесноком, чтоб перегаром не пахло, а иногда плакал в постели, к стене отвернувшись. Ты ненавидел жену и презирал себя. Она возмущалась, когда ты звал её Надькой, желая величаться Надюшей или Надей, зато сама называла тебя по имени так редко, что ты вздрагивал от неожиданности, когда это случалось. Когда у тебя оторвался тромб, когда ты захрипел и дух испустил, она воскликнула: «Сдох, стервец!» Не слишком приятно уходить под такие речения! И вот ты среди облаков и грустишь оттого, что она застряла внизу. Тебе жаль, что ей предстоит долгий ад. И жалость эта — чувство истинное.

— Было же у нас хорошее… — прошептал А. — Поженились же мы… Поцелуи сладкие, платье белое, цветы розовые… А потом перевернулось всё, Надька будто личину сбросила… Неуж поначалу притворство было? Поверить не могу!

— И не верь, — мягко сказал бог.

А. слизнул с губы сладкую крошку. Хорошо в раю кормят!

— Два десятка лет ты кормил и одевал свою жену, работал с утра до ночи на начальников, отдавал последнее просителям, а в ответ получал нездоровье, кнут, насмешки и бессонницу, — перечислял бог. — Дурака работа любит! Эта поговорка застряла в ушах твоих.

— Всеведущий!

— Люди прозрачны для меня, как вода родниковая. — Бог глотнул чая.

А. отпил из своей чашки и удивился: чай был таким же горячим, как прежде.

На щеках бога появились ямочки.

— Желаешь, чтобы чай остывал, как ты привык?

— Нет, — отказался А.

— Хорошо.

Каждый размышлял о своём. А. понимал, что бог видит его мысли.

— Что нужно делать человеку, чтобы попасть сюда?

— Не с той стороны заходишь. Скорее, чего не нужно делать. Не нужно отвечать действием на действие. В ответ на страдание производить новое страдание. Не нужно строить ад и умножать горе.

— Почему я не помню своих прежних жизней? Или никто не помнит?

— На небе помнят всё. У тебя была одна жизнь. Ты удался на славу. На Земле ты называл себя нездешним. Точнее и не скажешь.

— Погоди-ка… Вот так и помнят: все жизни с начала, первую, десятую или сколько их там?

— Так и помнят. От худшей к лучшей. И никогда наоборот. Когда твоя жена усовершенствуется, ты получишь её.

— Вот ты давно наблюдаешь… За нами, за людьми… Скажи: отчего я думаю о ней, о Надьке?

Бог в клетчатой рубашке не отвечал, ожидая продолжения.

— Как она меня только не обзывала! Мямля! Рохля! Тюфяк! И уж совсем обидно, длинно, по писателю Горькому: рождённый ползать летать не может! Иной раз, конечно, и водочки выпьешь… От обиды. От несправедливости. От непонимания… Ведь было у нас… Иначе было… Объятия, мечты разные… Ходили мы парой в кино, на каруселях крутились, танцевали, в стройотряде трудились и о будущем мечтали, о полёте, так сказать, человеческом… Верили в счастье, думали, что друг для дружки созданы… Лежали на пляже, перед нами шумело море, а над нами синело небо, это вот самое небо! Как так получается, что в человеке одно уходит, куда-то скрывается, а взамен вылезает другое, доселе спрятанное? Имя-то и вправду какое: Надежда! Я всё надеялся: переменится Надя, откроется в ней обратно что-то… То, что закрылось, затворилось…

— Ты на верном философском пути, мой друг! — Бог просиял, и белые облака кругом озарились солнечной позолотой. — Откроется — глагол точный. Откроется то главное, из чего состоит человек и для открытия чего предназначен! Пока человек не откроет в себе это, он сюда не поднимется! А как поднимется, так и к любви подлинной приблизится! — Внезапно бог помрачнел. — Разочарование! Его чувствую я, видя, что представителю рода человеческого требуется тысяча лет для открытия очевидного. Пятнадцать, двадцать тел меняет душа, двигаясь к простой истине! Наивным и неприспособленным считали тебя на Земле, но одной бренной жизни хватило тебе, чтобы подняться к золоту солнца и чистоте облаков. И всё-таки срок томления земного идёт на убыль! — Голос бога зазвенел, прокатился над облаками горным эхом. — По статистике небесной вижу: показатель промежуточных жизней сокращается, шестерёнки духовного прогресса крутят механизм нравственный. Где раньше требовалась тысяча лет, ныне хватает восьмисот; то, на что прежде уходила дюжина поколений, теперь укладывается в нить из десятка судеб. Человечество хорошеет, медленно, но верно!

— Опять ждать, говоришь… Тысячу лет, восемьсот ли… Экая пропасть! А что, будет живо человечество через восемьсот-то лет?.. Стало быть, роботы в койках девок не заменят… Помню, спорили мы с Надей, кого лучше родить: мальчика или девочку. Но никто у нас не родился. Должно быть, потому Надя и воспитывала меня. Под рукой-то больше никого… Как она там без меня? Как бы передать, сказать ей…

Бог покачал головой.

— Увы, мой друг, никак. Между верхом и низом связи нет. Либо тут, либо там. Остаётся одно: ждать.

— Так-то оно так, да только тысяча ли годов, восемьсот ли — экая тюрьма выходит!

— Что тысяча лет перед вечностью!

А. отвернулся. Шмыгнул носом.

— Налюбит она там за тыщу-то лет!.. Меня за всеми и не упомнит потом.

— Об этом ты узнаешь в своё время. — Бог смахнул посуду в небо.

«Летает тут, глядит сверху, в любви не понимает, не разобрался в любви-то!» — сказал А. себе. Клетчатый, понятно, прочтёт его думку — и пусть! И хорошо!

— Сам-то разобрался? — поинтересовался бог.

— И не надо, и нельзя в ней разбираться, — придав голосу побольше твёрдости, возразил А. — Не выйдет ничего! За миллион лет не разберёшься! И вечности не хватит! Но если и хватит… Если любовь разобрать на винтики, пропадёт она! Разложат её на формулы, на молекулы, на клетки с митохондриями, учебники напишут — и кончено!

— Никто не напишет, — сказал бог. Губы его изогнулись в обезоруживающей улыбке. — Вы, люди, пока не понимаете, что такое любовь. Вы лишь на пути к ней, и от финиша очень далеки. Несмотря на то, что иные из вас вырвались вперёд. Что такое одна жизнь в масштабе сорока тысяч лет? Что такое шажок к звёздам? — Он запрокинул голову, и в небе голубом вдруг проступила, замерцала фигура Ковша. — Так называемая человеческая любовь — смесь физической страсти с силой привычки. Человек закалён, вынослив и способен привыкнуть даже к страданию. Люди так далеко заходят в своей любви, так широко её трактуют, что считают ею и ненависть. Любить того, кого ненавидишь, есть нонсенс, заблуждение логики, ложь психики. Это иррационально и попахивает коллективным диагнозом. Муж-подкаблучник любит глумливую жену, раб обожает господина, народ воспевает властителя-тирана, религиозное учение предлагает возлюбить врага. Чёрное окрашивается белым, но скрытой основы не меняет. Вы уживаетесь с шизофреническим кошмаром противоречий внутри себя на протяжении веков и тысячелетий. Земная социальная эволюция тому прекрасное свидетельство. Меняются технологии и быт, но сущность человека неизменна. Кроманьонец молотил соперника дубиной, хомо сапиенс двадцать первого века плюётся снарядами. Как заметил один ваш учёный, нравственно люди до сих пор живут в каменном веке. Не исключено, что через сорок тысяч лет эту мысль истолкуют правильно. Эта мысль умрёт, растворится в истории, когда для небесного подъёма души будет достаточно одной жизни, одной судьбы.

«Не чёрт ли он? Не игрок ли душами? Не дьявол ли? — мелькнуло у А. — Крутит тут, вертит… Испытывает?.. Провалил, скажет, экзамен — и швырк меня в преисподнюю!»

— Не испытываю. И я не чёрт. Не дьявол и не его порождение. Земные моральные оценки ко мне неприменимы. Это просто бессмысленно. Дьявола не существует так же, как не существует и специального ада для грешников, где заправляют копытные и хвостатые подручные сатаны. Но ты не обязан со мною соглашаться. Никто не обязан. Спорьте о любви хоть миллион лет! Подсказываю: против меня имеется личный аргумент. Я не человек, пары не имею.

— Несправедливо… — пробормотал А.

— Отнюдь нет, — возразил тот, что предстал в образе мужчины в клетчатой рубашке. — Вселенная несправедливости не ведает. Небу такое понятие чуждо. Несправедливость есть творение ада.

— С высоты оно виднее…

— Споры к истине не ведут. К истине ведёт гармония. За субдоминантой следует доминанта, за доминантой — тоника. Самая главная земная наука — музыка. Извлекать и фиксировать её вы научились, но вот понимать!.. То же и с любовью.

— Музыка… Наука… Странный ты бог!

— Не странный. Просто вы себе другого придумали.

— Вон оно что! — А. почесал подбородок. Вспомнил: с утра успел побриться и чистую рубашку надеть. Ещё кое-что вспомнил. Комнату, кровать, книгу на тумбочке, тоненький слой пыли на обложке. — Знаешь, бог, я столько всего не закончил… Столько задумок было! Многое и не начал.

— За чем же дело стало? В твоём распоряжении вечность.

— Книгу всё не мог одну дочитать. Толстую. Некогда было… В книге той рассказы разные и ещё большая штука, про вино из одуванчиков. Написано так, будто слова живые, потрогать можно.

— Брэдбери, — сказал бог.

— Что?

— Не что, а кто. Автор.

— А на обложке марсианин нарисован. Бог, марсиане существуют?

Облака растворились, голубизна неба обернулась глубокой синевой. Стол висел в космическом пространстве, усеянном скоплениями звёзд. Шар Земли, сине-зелёный, с белыми прожилками, плыл под ногами.

— Ой! — вскрикнул А., и пальцы его вцепились в столешницу.

— Всё ещё хочешь вернуться? — спросил бог. — Заново родиться, и…

По челу новенького скользнула тень. Он закрыл рот и опустил руки на колени.

И вскинул лицо.

— Боже, давай на Марс рванём! Полетели, а?

— В гости к человеку, понимавшему кое-что в любви и ненависти и писавшему о том со скоростью шестьсот знаков в минуту, — откликнулся бог.

И тотчас они перенеслись на берег марсианского канала, где Рэй Брэдбери угостил их вином из одуванчиков.

 

Спустя семьсот с лишком земных лет А. и Надежда встретились среди звёзд. Всё вышло так, как предсказывал бог. Ну, на то он и бог.

Надежда, выглядевшая теперь в точности как та девушка, которой молодой землянин А. когда-то с трепетом сердечным надевал на палец обручальное кольцо, сказала:

— Разве мы на мученье рождаемся? И на муки другим? И ведь восемь веков мне понадобилось, чтоб дойти до ответа!

— Не печалься, Надежда, — отвечал А. — Бог говорит, что прежде требовалась тысяча лет. Прогресс налицо! Каких-нибудь сорок тысяч лет тренировок, и люди будут научаться любви за одну-единственную жизнь!

— Одну-единственную, — повторила она, глядя на того, к кому поднялась волею Вселенной, с кем соединилась, вдохнув века воспоминаний и утолив единственную накопившуюся жажду — жажду любви.

 

© Олег Чувакин, апрель—июль 2018

Полюбилось? Поделитесь с друзьями!

Вы прочли: «Бог в клетчатой рубашке»

Теперь послушайте, что говорят люди. Скажите и своё слово, коли желаете. Чем больше в мире точных слов, тем счастливее наше настоящее. То самое, в котором каждый миг рождается будущее.

Не видите формы комментариев? Значит, на этой странице Олег отключил форму.

12 отзывов

  1. Нынче время сжато. И некоторые из наших современников уже научаются любви за одну-единственную жизнь. Так чувствуется мне.
    И бог такой хорошенький: кучерявый, с ямочками. И бисквитное печенье — тоже моё любимое. )))

  2. Как здорово! И главное, не безнадежно. Подумаешь, какие-то 800 лет, что это по сравнению с вечностью.

    1. Сущие пустяки! Восемь сотен лет посреди вечности — это как в нашей жизни дорогу перейти.

  3. Прочитала с удовольствием:) Как заметила Ольга, рассказ попался «очень вовремя»! Спасибо.

    1. Благодарю вас, Алина! Не читали «Гольф по ночам» Брэдбери? Когда я писал своего «Бога», передо мною неотступно стоял Рэй Дуглас. Разумеется, он попал в рассказ.

  4. Только мне кажется, что многим еще не хватает одной жизни, а некоторым моим знакомым так и совсем много времени понадобится. Уж больно они похожи на Надю.

      1. И это не шутка! Так оно и есть! Чем больше таланта и труда вложено, тем сильнее ощущение, что Бог целует в маковку!

Добавить комментарий для Нетта Отменить ответ

Ваш email не публикуется. Желаете аватарку — разместите своё личико на Gravatar. Оно тотчас проявится здесь!

Отзывы премодерируются. Символом * помечены обязательные поля. Заполняя форму, вы соглашаетесь с тем, что владелец сайта узнает и сможет хранить ваши персональные данные: имя и электронный адрес, которые вы введёте, а также IP. Не согласны с политикой конфиденциальности «Счастья слова»? Не пишите сюда.

Чувакин Олег Анатольевич — автор рассказов, сказок, повестей, романов, эссе. Публиковался в журналах и альманахах: «Юность», «Литературная учёба», «Врата Сибири», «Полдень. XXI век» и других.

Номинант международного конкурса В. Крапивина (2006, Тюмень, диплом за книгу рассказов «Вторая премия»).

Лауреат конкурса «Литературная критика» (2009, Москва, первое место за статью «Талантам надо помогать»).

Победитель конкурса «Такая разная любовь» (2011, «Самиздат», первое место за рассказ «Чёрные снежинки, лиловые волосы»).

Лонг-листер конкурса «Книгуру» (2011, Москва, детская повесть «Котёнок с сиреневыми глазами»).

Призёр VII конкурса имени Короленко (2019, Санкт-Петербург, рассказ «Красный тоннель»).

Организатор литературных конкурсов на сайтах «Счастье слова» и «Люди и жизнь».

По его эссе «Выбора нет» выпускники российских школ пишут сочинения о счастье.

Олег Чувакин рекомендует начинающим писателям

Вы пишете романы и рассказы, но выходит незнамо что. Показываете друзьям — они хвалят, но вы понимаете: вам лгут.

Как распознать в себе писателя? Как понять, стоит ли мучить себя за письменным столом? Почему одни авторы творят жизнь, а другие словно полено строгают?

Вопрос этот формулируют по-разному, но суть его неизменна.

У Олега Чувакина есть ответ. Прочтите его книгу. Она бесплатна. Не надо подписываться на какие-то каналы, группы и курсы. Ничего не надо — только прочитать.

Сборник эссе «Мотив для писателя» Олег создавал три года. Двадцать эссе сами собою сложились в книгу, посвящённую единственной теме. Теме писательского пути. Пути своего — и чужого.

Коснитесь обложки.

— Олег, тут так много всего! Скажите коротко: что самое главное?

— Самое главное на главной странице.

Как стать писателем?
Как обойтись без редакторов и курсов?
Author picture

Возьмите у меня всего один урок. Я изучу ваш текст и выдам вам список типичных ошибок в стиле, композиции, сюжете. Вы одолеете их все при мне.

Станьте самому себе редактором!