Ирина Дежева. Пути стебля

Девушка в воде, фото, иллюстрация, рассказ

 

Текст прислан на конкурс «Художественное слово» 26.03.2017 г.

Об авторе. Ирина Дежева (псевдоним). Родилась в Одессе, живёт в Санкт-Петербурге. Состоит в Южнорусском союзе писателей. Публикации, в т. ч. конкурсные, можно посмотреть в Интернете. Автор двух поэтических сборников. Участвует в литературно-музыкальном проекте «ЁоХор».

Примечание организатора. Автор на 30% превысил максимальный объём текста, заданный правилами (10.000 знаков с пробелами). Однако рассказ на конкурс принят. Смотрите примечание здесь.

 


 

Пути стебля

 

Когда Шен услышала звонок, проснулась, закрыла тетрадь и вспомнила: мальчику всё время попадали волосы в уши, маленькие серебряные пауки. Рявкнул вдалеке рассвет, дурные шила, голость, прости, прости… Раздуманный пейзаж в тумане неделю… Мы врываемся завтраком на сливках что-нибудь — яйца с ослепительно жёлтыми зрачками или сыр, там, творожок карстовый из раковин венерки, мама всегда по-купает по взгляду, лучом нутра засвечивая городское… Тиной «люблю». Почему вкусно, когда чавкают, Шен не уясняла до сих пор.

Агноносна и посватана. Что бы это могло значить?

Город притушил рёбра, снял колокол, улёгся в телефон.

— Поздравляю Вас.

— Приглашаю Вас.

Байка.

Плыть всё время хочется, и получается, но только внутри. Мальчик не знал времени, он часами заботливо рассматривал годы, хлопки Хроноса позволяя пешком — так быстро — Шен никогда не угнаться. Миг, я любуюсь, заповеданному вдвоём.

Вход обычно справа, но можно и слева, хочется северней, кажется южней, всё равно разобран порядок, тело не суетится, в кусте фиги покоится стебель, величный волшебник привычной красоты. А-а-а…

— Мы поедем в джангл на тракторе опознавать рыльца стрекоз и блудиться закатами, любимая!

Мальчик всех готов немедля поднять в воздух, даже «по-стариковски» — словами…

Город неясен, разрывающ, труп. Сумчатые поглощают сумками жизнь, как кусок переправы, хирурги языка и собственного перегноя. Кто вы? — поражается Шен. Перстни у запачканного моря, как можете глумиться вы над продажей себя? Мы хотим бежать, неверующие, но памятью, сквер-но, лишь правильно оскорбляя кислотность…

Иногда на завтрак красная рыба, о… Полюса… Тугой пояс на запятках повседневного — у мальчика он верный, фирменный, другого мама не по-купала, ступая советскими хребтами лучшего. А?стракция. Недостаток чутья.

Порой не угадываешь равновесья, срыв, потеря, бомбёж, скулёж. Шен держалась, ломая поцелуями огненный габарит.

— Ты сибарит! А-а-а… придумал тоску и ищешь смешное место!

Забвение смазывается терпкой тхиной. Мальчик ?окрывает ею стейки. И после смерти в тебя вселяется солнце.

Связь поколений меняет смыслы — заботы есть забота. Работа есть труд. Весна — значит, веселье. Где акация, там и черёмуха. Тяжкое всякого перемирие со сном, и ты звонишь отставшему городу по Морзе: не понимаю, не понимаю, чувствую гравий мозга и крики сухие в груди, сули крылья радостные, стволы высокие, молоко топлёное за 22 копейки. Мальчик умел заводить сибирскую волынку. Шен не разбиралась в будущем, верила в стяжанье, оттачивая сладости сигаретой. «И» вот стебель готов покинуть и надорвать мягкие кусты присталого покоя… ого… поднять мир, как одеяло.

— Ты хочешь этого?

Кивает.

В словенстве первозванное почитается. Забывая смысл, ничего не делаешь в особенный день. Внутренний праздник, проворот Земли. Подённый бунт растворить кожу, но не себя. Иные кровью расписались, влились и поросли. Осталось что-то тихое, блаженное, русское.

— Зачем ты ходил с ними? — Шен варила борщ, не помещаясь в кастрюлю, пришлось разделить на две, лилось — зачем ты ушёл?

— Я вышел и не подумал, а потом перед магазином подумал, и не знал, как вернуться, сказал, что заболела нога, и прибежал.

Мальчик считал, что люди произошли от самолётов. Ежедневно по мечте катались все виды транспорта, но этот всевидящий тугокрыл не покидал наши подбородки никогда. Наши КБ — самые симпатичные. Шен написала несколько авиапортретов мальчика — один графитом на умирающей двери спальни, когда уехал, другой мелками на доске (вышел лик) на день Валентина (исчезнувшего, но велевшего поминать), третий акварелью на ватмане на сколько лет? Но мужчины этот наёмный возраст не отмечают.

Замолчим же и мы, схимницы и поборницы, ласточки и лучи («уи» вместо праздника, т.е. орехи затем, укроем поездных зверей, запакуем рюкзаки, и)… лабиринты прахом. Высота, растворение… Горы. Надёжное осыпание мыслей. Чинтамани Времён. Сандаловый век пригортанной тиши, Владыка величия, зрячести, за-сты-вающий стебелёк.

Шен сочинила картонный театр:

Фигуры под наклоном

Торс монолитен

Конечности движутся резкими подбрасываниями людьми позади

как в куклах

Будто кукловоды подрагивают и подталкивают — руки, ноги, головы картонных персонажей. И всё под наклоном. Но руки и ноги болтаются сами по себе, а чтоб повисшую голову вернуть обратно, некто извне, например, бьёт его в морду, по-человечески. (Рисунок прилагается.)

 

Мальчик жаждал ходить по краю, раскидывая перчатки в 19 век. Будто опознание невидимым домом и нерождённым ядром. Шен не умела терять ся, ловила брак сачками разлуки, жила на острове с Одином, разгляды.. круглые фотографии и слушая предельный оркестр «среди снов». Под животами жили слоны, по ночам заводи.. струнные монолиты, беседы — так «было» радостно и легко. Где ты, белоозерский кочевник, ожидаемой поступью войдя в Васюганье? Окликаются россыпи талых стен. Мальчик был благодарен Д. Боуи, за то что его любил первый друг, Климентий Вздорный. Эта история долго катилась по нёбу судьбы…

Город пах, сыпался, живьём расставаясь с трухлявым модерном. Зелёные сети лесок вместо лесов полоскали взгляд, но корни питывали лишь новостройки — прибрежные кролики, насытившие мольбы. Из окон молчаливых убого уходило Синее море.

— Твоя весть в раковине, мудрой мусорке гениальных персонажей! — Шен лопалась в узких парках под винтом смеха и тоски. Мальчик любил животных и говаривал афоризмами: Кусто диез?!? Стебелёк дрожал мячиком, быт прятался в подол октавы, трухи.

Перемирие с участью, или долгий бой с желаемым, или фатальный при?кус возможного. А вот Лёша пьёт всегда, а Аня никогда. Идут годы — чувствуешь ржавчину то на своём, то по чужому приятельскому виску, жизнь нерастворённая, бухаешь. Мальчик умел обижаться на самого себя. Тогда лениво сучился безмен, стонала партия золотой остановки, не спишь, душишь себя, сорока, не бухаешь. Оля кодируется, Серёж (номер телефона?) переходит на марихуану. Перемещенье. Из синего в красный зал. Понтийские торги в пузе маскарада. Безродно, но весело. Задуй меня, мастер, задуй…

Посылаемое дóлжно. Остальное — скрижали.

Пол полночи полуночь. Единение муженственности. Руки знают, ветрила идут. Шен всё равно было как и поначалу смущало. Но мальчику тоже было всё равно, поэтому плоть что плотва — где чище, там радость. Этот святой держал крепко, не выпус?ая, даже если забыл, забываешь. Но когда вспомнишь… вспоминаешь всё.

Раньше перед дождём снилась бабушка, теперь — город. Шен придумала роман, но не могла записать: то шорохи жизни, то медовые дорожки, то разности несведённого пути. Надо всегда знать, где строить церковь. Мальчик разговаривал со Степаном Сусаниным. Гонялись монстры, кидая потухшие спички в Космос, гуляли аски, жарой забитые, как гвозди. Мальчик приехал из центра, заражённый, он всю жизнь со славой переезжал, и вот, увязший пуп, Оперный, как в Италии, лица, как после грязи, солнышко, стушёванный рай в заляпанном перламутре, где всё есть, но ничего нельзя.

— Рассеклась я, как нить русая, шёлковая, де-ре-во ищу. Зачем ты сюда приехал?

— Тебя встретить. Укрепить.

— Приморским красным? или розовым? Может, сразу славянским белым? По-нашему, по-устюжански?

Мальчик умел отвлекаться на ходу, ведал, как постичь другого, любого дозвонившегося, лечил только лесом, помнил слёзно своё. Волнорезы характеров бередили Шен тотально, без встреч. Жажда совпаденья отвлекает, анархирует, разжи?ает, но так увлечённо влекут… Вдребезги, и пишется хорошо. Мощно.

Город мял, вонял, логово, склеп с юмором и подписанной визиткой, кто где-то когда-то жил…

Шеен расписывала стены и думала о квартирантах. Зелёные тюльпаны росли из трёх миров волнистой штукатурки, как буйный стебель, разогнув запуск, ищет нишу, снимая панамку, говоря о любви. Приходили акробаты, гитаристы, архитекторы, сладкоежки, художницы, коллекционеры, милиционеры, трубач, фотограф, сестра, соседи, лучники в виде лучников, Шагал в образах плафона, Бродский, загнанный на суде. Все жаждали крупы, крохотки, жадной крупицы тишины, сочащей с сердца, в стуже монастырского котла за углом. Коврик. Прячьтесь, несмелые, я уйду потом…

Обед сквозил без нашего участия, невнимательно, «непозволительно», как вторили б обе мамы, доставляя суп автобусом и сырные палочки почтой. 108 минут немоты. Вместе все века — милые полуденные дежавю. Когда чаша мальчика зависала в оливковом вакууме глаз, сладко теребя равновесье, весь род гнездился под балконом, в пять сек всякие связи выворачивали панцирь наизнанку, резкая нужда косил самшитовую роту, аки желудок. Суки. Шеен открывала сундук и нервно отстреливалась.

— Это мелкие пилигримы…

— Пахотное вне!

— Они беспомощны и фатальны…

— Гнилой образив привлеченья!

— Надо тронуться, якшаться, прощать…

— Спасенье самости — тщетный из углов.

Перетянутая молчаньем, сухая пена — одиночество. Липкие маски на твёрдых слезах. Ссора долгоруких. Разлука… Тёртое. Награбленное. Сомневающееся в нулях. На изогнутой станции подают пюре, песню, стакан дерьма. Покрова общежитий заслоняют завтрашнее расписание, возврат виден лишь преображённым. Тужишь вволю, на придуманном мостике, жув-жув, шырыл-шырыл… Тюркское журчанье у самого слепка горла. Провал. Гороскоп сверять можно: каждый день одна и по-разному… Господи, прости грехи мои, пожалуйста, Матерь божья, заступница людская, помилуй нас. Всевышний, даруй… Звонок. Ищет спасти человека язык — в трубу телефона. «Ты НЕ черней, а? Из засушенного хлеба слетим, как пироги в мир батонов». Похожесть цветов — преобладанье на полке. Свататься в бисквите веселее. Разветвлённая обрядность шевелила дух и настилала погосты. Сухо крылась дверь, в потёмки сладостных глубин погружался стебель, ища оконце, угадав туннель.

— Вам до офицерства, как до вымени, — любила говорить Маша, вернувшись однажды с Закарпатья. А видели, как плетут ковры? всех до колена прошивая в цветочки? Вы трогали огонь ежевыспанного светила? Эх, братики, малокровная гать…

«Нам-очи меня, пожалуй-ста»

 

Посватана и заповедана. Это что-то значит. Везде и Всегда плач. Как успокоиться, незваный, маленький Зодчий? Отпустить руки в волнистый сад, сравнить пепельные глаза, включиться в русло, и так чутко втечь. С невиданного камня прыгнуть на бережно согнутую ветку и вкусить предлагаемую желтизну. Сорвать, и сорваться. Больше Шеен не хотела. Ведь крылья для близости, не о печи. «После усталости приходит протрезвление» — козлиное гадание по философским сказкам, последний воробей допивает падаль нерва. О, зоркие сны… Когда уже в сторонке от кино, достаточно лишь осознания Иоселиани. И охапки пряжи тянут нить под пальцы, и оранжевые перья летят с гор, и друг в Японию уе??ает, и волк понюхал, и тот же дом, поворот, прозрачное затишье, счастье, родина… Назад, чувство, отворачивай пробки, расставляй картинки, спеши, стебель, повторенье — не ложь.

Шеен знала, как позировать художнику, глаза-полотно, глаза-полотно, полотно, нет глаз, нет, нет, долго, — почему не смотришь на меня? водишь не глядя… Но главное — ждать, чуть-чуть, на волоске конского жеста, снова глаза — полыми пулями, навсегда из пыли, навылет. Мальчик знал — летать не вредно. В летописных кругах слывя авиатором. Иногда тошнило. Зряка. Ч-Ч-Ч…

А вот за ужином, за ужином раскрывалась жизнь. Если (когда) вопрос не ?стал, нас выкрали лихачи. А если приподнялся… Снимай ключи холодильной сажи, кропи чеснок, да как, смолоду, покоряй отроги, мужчина, строй Обо. Перчим без устали, пред-вкушаем Созерцанье, взлетаем, ту-ту молебный цветок, в лучшем тепле и одеждах. Шеен подходила мальчику косточками, как нежная тень средневековому носорогу. Упруго сыпался бархат живописных времён. Молчать! — силилось званье, сплёвывая опыт — изначальное перо. Мудрость моментальна, истина вечна. И трёт абажур эротично разбавленной стату-этки, и пост меняет контрдансы на чудо, и лопнет сейчас спираль неутомимого в деле кормчего, яблочного стебелька…стебелё-ё-чек… Мальчик говорил, Шеен поёт жалобную песню, отталкиваясь от горизонта. Стыд №.

На племенных выставках было счастливо, вкусно и безнадёжно — подавали соль местечкового пофигизма, кроша гениальное затылком, разъедая трудяг бесплатно, пространствами таблеток на остатках земли. О кааянискатуи, индейская суматоха, польза быть. Перекасаются ведь оттого, что раньше уже встречались, виделись в пыльном детстве сна или поволоке обратимой жизни. Шеен называли ангелом на перекрёсткха души. Иногда с рюмкой. Иначе броско. С черникой или случайно ночью объевшись белены. Так где ж ты, убитый полем бастард по морю? Как твоя липкая верная пятерня?

Мальчик верил, что жизнь придумана не завтра, и сладко маялся, вспоминая и обдумывая спасение.

 

так кто вдвоём? как мы вдвоём.

 

И обнять уходящий градус или смятенье, и быть правдой в приятном (соне), морозиться в пустоте, но ведать — тайна исчезла, и…

Ни разрыв, ни огрызок, не торба. Глазочек. Забытый мякиш опознанной трататы. Шеен не знала, о ком мечтать. Сусальный поклон нездешнего суицида. А есть ли кто — кто не боится слов? Слепые догадки. У мальчика всё двоилось. Он медитировал на расходящихся тропках-кругах, не слыша, нырял и грохотал детским паровозиком, поев, повторы, потаённо, вернули-сясь… и так потёк, как засох, и так заспав, удлиняя поступь…

 

ПРЫЖОК ЕСТЬ РАДОСТЬ

ЗА

ЛИСТАЛИ

 

Ше казалось ?то юг — ?то по нотам но?и Вселенной…

 

© Ирина Дежева

Полюбилось? Поделитесь с друзьями!

Вы прочли: «Ирина Дежева. Пути стебля»

Теперь послушайте, что говорят люди. Скажите и своё слово, коли желаете. Чем больше в мире точных слов, тем счастливее наше настоящее. То самое, в котором каждый миг рождается будущее.

Не видите формы комментариев? Значит, на этой странице Олег отключил форму.

4 отзыва

  1. Я совершенно не разбираюсь в таком стиле, простите. Прочла несколько раз и ничего не поняла. О чём?

  2. Ирина, доброго Вам дня. Пребываю в недоумении. Полном. Если Вы желали изобразить нечто в стиле «Варкалось. Хливкие шорьки…», то я вынуждена Вас огорчить: не вышло. До Чарльза Латуиджа Доджсона (Льюиса Кэррола) Вам ещё очень далеко. Но дорогу осилит идущий.

Добавить комментарий для Рита Отменить ответ

Ваш email не публикуется. Желаете аватарку — разместите своё личико на Gravatar. Оно тотчас проявится здесь!

Отзывы премодерируются. Символом * помечены обязательные поля. Заполняя форму, вы соглашаетесь с тем, что владелец сайта узнает и сможет хранить ваши персональные данные: имя и электронный адрес, которые вы введёте, а также IP. Не согласны с политикой конфиденциальности «Счастья слова»? Не пишите сюда.

Чувакин Олег Анатольевич — автор рассказов, сказок, повестей, романов, эссе. Публиковался в журналах и альманахах: «Юность», «Литературная учёба», «Врата Сибири», «Полдень. XXI век» и других.

Номинант международного конкурса В. Крапивина (2006, Тюмень, диплом за книгу рассказов «Вторая премия»).

Лауреат конкурса «Литературная критика» (2009, Москва, первое место за статью «Талантам надо помогать»).

Победитель конкурса «Такая разная любовь» (2011, «Самиздат», первое место за рассказ «Чёрные снежинки, лиловые волосы»).

Лонг-листер конкурса «Книгуру» (2011, Москва, детская повесть «Котёнок с сиреневыми глазами»).

Призёр VII конкурса имени Короленко (2019, Санкт-Петербург, рассказ «Красный тоннель»).

Организатор литературных конкурсов на сайтах «Счастье слова» и «Люди и жизнь».

По его эссе «Выбора нет» выпускники российских школ пишут сочинения о счастье.

Олег Чувакин рекомендует начинающим писателям

Вы пишете романы и рассказы, но выходит незнамо что. Показываете друзьям — они хвалят, но вы понимаете: вам лгут.

Как распознать в себе писателя? Как понять, стоит ли мучить себя за письменным столом? Почему одни авторы творят жизнь, а другие словно полено строгают?

Вопрос этот формулируют по-разному, но суть его неизменна.

У Олега Чувакина есть ответ. Прочтите его книгу. Она бесплатна. Не надо подписываться на какие-то каналы, группы и курсы. Ничего не надо — только прочитать.

Сборник эссе «Мотив для писателя» Олег создавал три года. Двадцать эссе сами собою сложились в книгу, посвящённую единственной теме. Теме писательского пути. Пути своего — и чужого.

Коснитесь обложки.

— Олег, тут так много всего! Скажите коротко: что самое главное?

— Самое главное на главной странице.