Олег прав: это неблагодарный труд — писать обзоры. И всё же я скромно надеюсь, что могу кому-нибудь помочь — посмотреть на своё «дитя» со стороны. Лично мне чужая вдумчивая критика помогает. А если я вдруг увлекусь красным словцом — не обижайтесь. Вы самые-самые — и на этом стойте твёрдым очинённым пёрышком!
Мылодрама
Женщины всегда с очевидным удовольствием страдали — страданиями мелодраматических героинь. И не от того, что своих не хватало, а потому что это абсолютно необходимый фитнес для склонного к полноте чувств женского сердца. Причём появление телевидения сделало дамское увлечение данным спортом угрожающе масштабным.
Нет, я тоже люблю поплакать настоящими неслышными сентиментальными слезами — когда доктор Топорков везёт княжну Марусю в Южную Францию, безостановочно выстукивая и выслушивая на её груди хоть маленькую надежду. И когда сын судьи вынимает из рук своей маленькой подружки «из подземелья» принесённую им фаянсовую куклу, а умирающая девочка смотрит перед собой смутным взглядом, как будто не сознавая, что с ней происходит, и вдруг тихо и жалобно плачет.
Но на вкус и на цвет… Я уверена: многосерийный фильм, снятый по мотивам «Цветка любви для милой Милы» Бориса Фабричного, порадовал бы многих любительниц мелодрам. Да и как рассказ он хорош — в своём жанре. Все признаки сентиментальной прозы налицо — чего стоит один язык! «Её обворожительная улыбка могла растопить ледяное сердце самого чёрствого и строптивого упрямца». «Много лет назад, когда Тимур видел в глазах любимой равнодушие, в его сердце словно вонзался острый нож». «Губы влюблённых соприкоснулись, и их накрыла волна необыкновенных чувств». «Но их наслаждение друг другом резко оборвали».
Правда, опять же, на мой вкус, такие словесные обороты и образы аж скрипят от литературного нафталина. Его так много, что текст становится будто неживым. Хотя рассказанная автором история вполне живая и даже жизненная, а потому должна бы вызывать приятие и даже сострадание. Нет, не вызывает. Может, только у меня? Единственная фраза, за которую я готова полюбить писателя, делающая тривиальное повествование — мгновенно, хотя и на миг — почти булгаковским: «И никто не мог нарушить покой счастливых влюблённых — ни седовласый старик с пистолетом, ни раскаты грома, ни капли дождя, стучащие по крыше».
И всё-таки предыдущее повествование — просто шедевр. А вот «Мимолётная любовь» Михаила Азариянца действительно мелькает перед моими читательскими глазами незаметно — вот только вкус, который она оставляет на губах, мне совсем не нравится. Все эти «Полуоткрытый ротик обнажал белые лепестки ровных зубов. Я ещё пуще задрожал всем телом» и «Я стал быстро раздеваться и, оставшись в одних трусах, смело шагнул в её комнату. Приподняв лёгкое одеяло, нырнул в постель» похожи на воспоминания заштатного комсомольского казановы о былых эротических подвигах бог знает каких «мохнатых» годов.
Ну и где тут любовь или хотя бы какая-то история — если только это не история дерзкого «перепиха» со спящей аборигенкой. А в итоге получается, что Валя, о которой ничего не сказано, кроме непосредственно телесных живописаний, предстаёт какой-то озабоченной гулящей бабёнкой, прыгающей с залётными комсоргами, пока муж на работе. А герой — вдобавок ко всем своим недостаткам — ещё и сочиняет очень скверные стихи.
Нет, Иван Алексеевич тоже шалил — бунинский студент мимолётно, в библиотеке, «шпилит», как это сейчас называют, красавицу-сиделку. Но когда она, навсегда уезжая, машет ему перчаткой из коляски, он кричит от отчаяния. Вот это, да, мимолётная любовь, о которой рассказано живописным бунинским языком — одно «Через четверть часа тройка влетела, мягко играя россыпью бубенчиков и шипя по песку вокруг цветника шинами, на круглый двор обширной усадьбы» чего стоит! Так и слышишь чёткий перестук копыт и длинное шшшшшипение шин — чудо. И такие чудеса — в каждом абзаце «Антигоны».
И вроде бы автор «Мимолётной любви» под конец повествования даже природу пытается описывать, но выглядит это несуразной заплаткой, не слишком ровно и слишком банально скроенной: «…и только глядя в эту бесконечность, начинаешь понимать, что ты в нем — только песчинка». Побойтесь Бога! Какое небо — «пустое и необъятное днем и темное, усыпанное бисером миллионов звёзд и десятками млечных путей — ночью»? Ведь герой, справив свою нехитрую нужду, и не думает «снова побывать там, где живет Валя».
И всё-таки она вертится!
И всё-таки сентиментальную прозу можно писать хорошо. Пример? «Майский рассвет» Татьяны Поповой — он и правда порадовал. Вроде бы обычный сентиментальный рассказ про восемнадцатилетнюю девочку, «поматрошенную и брошенную» взрослым мужчиной, про «скелет в семейном шкафу», о котором ей рассказывает пытающаяся утешить мама. И мамина история выходит чувствительной — о сердцах четырёх её собственной юности: Ира любит Юру, Юра любит Иру, но однажды, позже, оступается, и тогда его возвращает в семью Серёжа, который тоже любит Иру, а вовсе не Беату, хотя так и кажется со стороны.
В общем, есть где разгуляться женской любви к мелодраме. Но милые авторские открытия, чудные наблюдения делают эту историю извечно юной и свежей — как тот «лес, который начинался сразу за забором» и где «вдруг резко и жалобно вскрикнула птица, словно поставив точку в разговоре». «Шорох шагов по гравию» шуршит и перекатывается — словно эти самые шаги и попавшие под них серые камешки. А мимолётная вспышка интереса тут же гаснет, «накрытая душным одеялом безысходности и безразличия» — потому что влюблённая обиженная девочка мгновенно вспоминает, что «за три месяца он ни разу не произнёс слова «люблю».
Два ярких вещественных образа тянутся через всё повествование, делая его объёмным и законченным — игрушечного калейдоскопа из Лизиного детства и порезанного Лизиного пальца. Первый сначала превращается во «внезапную яркость мира», которая точно уменьшится, если ты о ней расскажешь даже маме. И ломается, как волшебство калейдоскопа, брошенного разозлившимся главным хулиганом средней группы Васькой на пол: мир становится «тусклым до незаметности». Это сопровождается практически неуловимым чувством собственной вины — ведь Лиза считает, что сама тогда разозлила Ваську.
А ещё Лиза режет палец: когда мир серый — ранка не болит, потому что девочка просто ничего не ощущает от шока своей первой несчастной любви. Она чувствует боль так, что не может уснуть, когда начинает излечиваться и оживать, услышав историю любимых ею взрослых. А на новом красно-оранжевом рассвете, в который Лиза открывает глаза «то ли через секунду, то ли через вечность», палец уже почти совсем не болит.
И мне — читательнице и женщине — просто не может не быть симпатично «Последнее свидание» Красавиной Катарины Валерьевны, написанное гладко, правда, без особых «интересностей». Но главное — молодой автор даёт, как я думаю, довольно точную психологическую зарисовку одного из весьма распространённых «подвидов» любви: когда Ему и Ей одинаково невозможно и вместе, и врозь.
Они — слишком разные, слишком «колючие» — как дикобразы в Антарктиде. Им холодно: они прижимаются друг к другу — и тут же колючки вонзаются в беззащитную тёплую плоть. Естественно, они тут же отскакивают в стороны — Кудрина к удобному ненапрягающему жениху, Артёмов в свои обиды на «эгоистку»-любимую. И снова нестерпимо замерзают — вдали. Это может продолжаться бесконечно — почему-то мне кажется, что «последние свидания» будут случаться с завидной регулярностью: и Кудрина уже выйдет замуж, и Артёмов женится или найдёт подходящую ему подружку.
Очень милая вышла зарисовка — хорошо и точно то, что встреча двух происходит в потоке спешащих мимо людей. И дело даже не в «динамике» нынешней жизни, которая этим как бы подчёркивается. А в том, что ведь наверняка и Ему, и Ей всё время говорят: «Вы друг другу не подходите» — и они слушают. Не друг друга, а чужих. Да, автору рассказа в наблюдательности и писательской чуткости не откажешь — уж не знаю, сознательной или инстинктивной.
Америкэн бой, уеду с тобой
С этими словами в конце восьмидесятых годов во всех телевизорах страны жизнерадостно скакали очень симпатичные девчонки в «комбинациях» — как же я хотела такую же помаду! Но песня «про Америку» мне, школьнице, нравилась совсем другая — о тёртых джинсах, ставших слишком малыми. Как ни странно, я, чистокровный гуманитарий, любила математику и не любила географию и уже начала, пока смутно, понимать, что от перемены места тебя в этом мире сумма того, что находится внутри, ничуть не меняется.
И всё-таки я отчётливо помню: моих сверстниц отчаянно тянула «красивая жизнь»… Как ос повеявший с чужого сада аромат? Даже подцепить «нового русского», который покупал бы тебе колготки с невиданной лайкрой и сникерсы, казалось многим моим одноклассницам и однокурсницам заветной удачей. А уж выйти замуж за иностранца — запредельной мечтой. Но я искренне думала, что всё это было и кануло в том времени, когда мы только-только испробовали первые запретные плоды, которые «нас так долго учили любить». И поэтому даже удивилась, увидев сразу три рассказа о «заграничной любви». Один из них — «Оса, летящая на аромат» Колмогоровой Натальи Ивановны — мне сразу же понравился.
Хорошо: «Набережная — на исходе мая. Она залита солнцем, словно сковорода — скворчащим подсолнечным маслом». Впрочем, «масляное» очарование быстро улетучилось. А в «сухом остатке» оказалось несколько удачных фраз: «Я мёрзну в его объятиях, как бездомная кошка — возле источника тепла»; «В его глазах отражаюсь я, в моих глазах — Марк и целый мир»; «Я знаю наверняка: сейчас Наташка хлопает своими кукольными ресницами, словно пытаясь взлететь. А ведь может и взлететь! Потому что форточка открыта, а на улице — цветущий месяц май». Да ещё осталось странноватое ощущение от созданного автором мира, который застыл, покачиваясь, как радужный мыльный пузырь, залетевший из мая тридцатилетней давности.
И вроде бы оно очень даже неплохо: воспоминания собственной юности — самая упрямая и прекрасная на свете штука. Просто, наверное, я не верю героине или меня не трогает такая, как у неё, любовь. В этих случаях всегда свербится каверзный вопрос: а если бы Марк был таджикским рабочим — его любви тоже бы хватило на них двоих, она бы также разожгла в «Катарине» костёр?
Удивительно, но словно ответом на рассказ Натальи Ивановны звучит «Золотая рыбка» Елены Рехорст — даже имена у героинь одинаковые. Только её Катьке вообще всё равно — влюблена она или нет. Главное — «колготки с лайкрой» да побольше, побольше! Очень бойкая получилась у автора история — и язык бойкий, простой, без изысков. Правда, на мой личный вкус — слишком пресно. И финал ожидаемый — хотя бы по Пушкину: осталась Катька у разбитого корыта. Даже «дед» — Якоб — куда-то пропал (вместе с рыбкой).
Но всё познаётся в сравнении: я читаю «Ты всё, что у меня есть» Ковальчук Тамары Васильевны — и с сожалением понимаю, что слово Елены, живущей в Датском королевстве, шустро вильнув хвостом, ушло в холодную глубину, где мечтают андерсеновские русалочки. А от «спасибо за откровение», «нависла тишина», «их уста сплелись воедино» и так далее у меня аж мороз по чувствительной кожице уха.
Нет, всё понятно: восьмидесятилетнему «америкэн бою» невероятно повезло — к нему «по интернету» приехала пятидесятилетняя землячка, которой на вид меньше сорока. И уже через неделю: «Они не помнили, как оказались в одной кровати, как наслаждались друг другом, даря любовь и ласки» — это даже не сентиментальная проза, а самый что ни на есть наивно-разухабистый любовный женский роман.
Главное — он смог «быть настоящим мужчиной»! Кажется, можно только порадоваться за немолодого уже человека. Но, такая я, видно, вредина — не могу. Наверное, откровение вместо откровенности мешает. А также нависшая тишина и сплетённые воедино уста. Уже не говоря о ласках, которые Он и Она дарят друг другу, наслаждаясь в одной кровати.
В этом рассказе множество мелких странностей — например, не знающая языка героиня лихо характеризует жителей Америки как добрых и наивных людей, которые не всегда понимают, что делают. А океан притягивает её «ранимую» душу — без всяких доказательств этой пресловутой ранимости, а просто явленной нам априори. И потом как-то трудно верится во внезапно вспыхнувшую любовь между Андреем и Марией — по-моему, только в восемнадцать можно влюбиться по «запаху тела» и «чуть заметному подрагиванию губ». Правда, объяснением этой любви мне кажется единственно пронзительная фраза автора: «Вдруг Андрей испугался, что всё это может скоро закончиться, и рядом опять останется только его старость».
© Инна Ким
8 отзывов
Инна, обзор прочитала на одном дыхании. Некоторые оценки до удивления совпали с моими. Большое спасибо за лестный для меня анализ моего рассказа. Признаюсь, после Вашей критики моего рассказа на другом конкурсе я стала пристрастнее к своим творениям, придирчивее и строже. Это я пишу не только для того, чтобы Вас поблагодарить, но и для других авторов, особенно начинающих. Знаю, как болезненно многие переживают критику, даже конструктивную. И хочу сказать, что хорошая критика — как удобрение для растений, причем удобрение самое лучшее, натуральное:). Спасибо за обзор! Буду ждать новых обзоров от Вас и Олега. И, может, еще кто порадует свежим взглядом на конкурсные рассказы.
Помните, я Вас упрекала за банальный слог — при чудесных историях? А в «Майском рассвете» Вы, как писательница, затейничаете — и это, конечно же, украшает рассказ, делая его интереснее и глубже. Мне приятно думать, что тогда своими словами я сослужила Вам какую-то службу. Надеюсь, кому-нибудь ещё сослужу. Я за всеобщее общение и совершенствование! И благодарна за критику ещё прошлых конкурсов и Вам, и другим: считаю, что благодаря этому я стала проще и лучше, читабельнее, писать. Спасибо! И, да, тоже хочется свежих обзоров — и конструктивной критики)
Инна, я именно о той Вашей критике и написала:)
Инна, большое вам спасибо за новый обзор! Ваши отзывы о рассказах, ваши обзоры — настоящее украшение «Истории любви», ибо написаны они с любовью. С любовью к слову, любовью к авторам и любовью к критике.
Прочитал обзор на мой рассказ… Спасибо, что прочитали. Говорите, фразы нафталином попахивают? Спорить не буду, скажу лишь одно вся наша жизнь пахнет нафталином. По одной простой причине: без прошлого нет будущего, и каждая наша новая мысль — это синтез чего-то более старого.
Совместимы ли любовь и нафталин? Сочетается ли запах литературного штампа с любовной лирикой? Это вопросы, на которые нам еще предстоит ответить.
«Но если скажут вдруг: хочешь сам любовь — выбирай свою! Я, поглядев вокруг, знаю — взял бы вновь ту же самую….» Можно ли любовь детства назвать ст6арой, попахивающей нафталином. Вряд ли. Мой рассказ не пахнет нафталином, он пахнет… антуриумом :)
Не хотела Вас обидеть — и тем более Вашу любовь детства. Абсолютно искренне считаю — о чём и написала: Вы сочинили хороший сентиментальный рассказ. Да, лично я не люблю штампы — ни читать, ни писать. Но лучше уж штампы, чем речевые ошибки, правда? А Ваш слог ровный, приятный, ни за какую колючку не зацепишься. Действительно, антуриум) С уважением и наилучшими пожеланиями!
Всё хорошо, Инна, никаких обид нет. Ваш обзор прочитал с удовольствием, а замечания, конечно же, учту. Подавляющее большинство писателей, безусловно, считают свои работы хорошими, и всегда нужен тот, кто и поддержит, и даст объективную критику. Ибо совершенству предела нет, а замечания заставляют пересматривать свой подход к творчеству и вносить коррективы, что позволит сделать следующие работы еще лучше.
Спасибо вам большое, Инна, за положительную рецензию. Мне очень приятно, что вы так точно поняли мой замысел. Это значит, что я справилась с поставленной задачей. Да, всё именно так — таких «последних свиданий» влюблённых ждёт ещё великое множество.