Портрет

Ольга Харитонова, Портрет, рассказ, художник, рисунок, любовь, натурщица

 

Текст участвует в конкурсе рассказов «История любви».

Об авторе: Харитонова Ольга.


 

Дома в конце улицы были совсем низенькими. Последней в ряду домов торчала кособокая, старинная изба-пятистенка с трехскатной крышей и светелкой. На ее заднем фронтоне было сделано два небольших круглых отверстия, чтобы на чердак могли проникать голуби.

Рядом с избой стоял добротный одноэтажный дом, обшитый тесом. От ветхой соседки его прятал глухой забор.

На железных панелях забора, на редкой хвое маленькой ели, что стояла перед ним, у дороги, на высоких сугробах – всюду намерз лед. Неутихающий ветер сдувал со льда сухой снег.

Белое солнце висело низко, его края расплывались. Пахло горьким угольным дымом.

Напротив пятистенки, на другой стороне дороги, расположились три молодых человека.

Ближе всех к обочине, по щиколотку увязнув в грязном сугробе, стоял невысокий паренек в длинной бесформенной куртке. В лице у него было что-то застенчивое и нежное, но глаза смотрели строго.

Ветер яростно бросался на него с разных сторон, и завязки на шапке-ушанке юноши извивались, как червячки.

За его спиной, чуть правее, высился молодой человек с худым, птичьим лицом. Его редкие рыжие усики, видневшиеся из-за края шарфа, совсем обледенели.

Позади этих двоих — еще один юноша. Невысокого роста, краснощекий. Из-под его шапки с помпоном пенились густые светлые кудри. В ладони перед лицом он держал электронные часы с резиновым браслетом. Его глаза внимательно следили за сменой цифр.

Юноша с усиками и паренек в ушанке держали в руках фанерные планшеты, уперев их краем в живот. На фанере кнопками были закреплены листы бумаги, с краю, через отверстие, подвязаны толстые карандаши на бечевке.

Оба поднимали перед глазами карандаши, измеряли части дома и быстрыми смелыми линиями заполняли бумагу. У обоих – у первого на перчатках, а у второго на варежках – были срезаны пальцы.

Светловолосый за их спинами несколько раз кивнул, глядя на часы, затем воскликнул:

— Все, время вышло!

Но юноши продолжали рисовать. Растирая грифельные штрихи, они старались закрыть большие плоскости на рисунке.

— Илья! Минута истекла! Не честно!

Юноша с усиками легко перебросил карандаш за край планшета и тот повис на нити. Откинув за спину широкую ленту полосатого шарфа, он снял лист с фанеры, скрутил в рулон и потянулся к рюкзаку на спине, чтобы спрятать набросок.

— Костик, закругляйся! – крикнул он соседу. Ветер толкнул его в бок, чуть не выдернув лист из рук. – Булат!

Юноша в ушанке нехотя остановился. Он выдохнул густой белый пар, вытянул руки с планшетом вперед, прищурился. Лишь несколько линий и пятен, но все на месте – и резные наличники окон, и окошко чердака, и светелка. Даже елочка у соседского забора поставлена в край.

С чердака на крышу выбрался рыжий клокастый кот. Пройдя по краю, он уселся рядом со светелкой, выставил пушистый хвост за спиной и стал похож на большую толстую белку.

Заметив кота, Костя снова схватил карандаш. Ребята стали ворчать, окликать его, но он лишь дернул головой в их сторону.

Через минуту кот объявился серым пятном на листе. Мелкий штрих, став нарисованной шерстью, торчал во все стороны.

Довольный работой, держа фанеру в правой руке, молодой человек стал выбираться из сугроба.

В окне избушки зажегся свет. Раскинув шторы, на улицу выглянула круглолицая старушка. Алые гроздья герани, стоящей на подоконнике, вспыхнули на ее шее пышным воротником.

Быстро смеркалось. Воздух стал тяжелее и горше от дыма.

Юноши вышли на дорогу, подняли воротники, поправили шапки, и побрели на другой конец улицы. Старушка долго смотрела вслед художникам, прижавшись к стеклу.

Автобусная остановка – продуваемая насквозь железная беседка, выкрашенная в неприятный зеленый цвет – была абсолютно пуста. Молодые люди свалили на узкую грязную лавочку рюкзаки, поставили на землю планшеты. Илья закурил.

— Предлагаю рисовать во время поездки, — азартно махнул рукой светловолосый. – Четыре остановки, двадцать минут времени. Несколько набросков или один хороший портрет.

— Выдумщик ты, Сенька. Сам не рисуешь, зато народ напрягать горазд!

Илья взглянул на Костю. Тот стоял неподвижно, устало глядя на снег и щурясь от холодного ветра. Уши шапки он связал на затылке. Ветер, потеряв возможность играть с завязками, теперь пытался снять шапку с юноши целиком.

Крыша остановки давно просела. Ветер согнал с ее рифленого края сизо-черную крупную ворону. Ворона спорхнула на обледеневшую лавку, поскользнулась, неуклюже повалившись на бок, вновь подлетела, и, растопырив черные тощие лапы, прыгнула ниже, на снег.

Илья вынул из рюкзака чистый лист. Ветер попытался забрать его у юноши: дернул бумагу, свернул лист в одну, в другую сторону.

— Ты с нами? – обратился Арсений к Косте. Ничего не ответив, тот сменил лист на планшете.

Пучеглазый горчично-желтый автобус долго полз к остановке от поворота. Он заметно клонился вправо, натужно гудел и часто «чихал» выхлопной трубой.

— Все на борт лунохода! – скомандовал Арсений.

Ветер поднялся в душный салон вместе с ребятами. Ворона осталась.

Задняя площадка автобуса, опоясанная толстым ребристым поручнем, была свободна.

Илья и Костя прижались спинами к поручню, взяли в руки карандаши. Арсений показал подошедшему кондуктору веер из трех проездных билетов.

Кондуктор, пожилая женщина в легкой черной куртке и огромных очках с толстыми стеклами, пристально оглядела молодых художников. Вернувшись в свое кресло на возвышении, она принялась с любопытством наблюдать за их работой.

Заметив внимание женщины, Илья с улыбкой обернулся к ней, и, поймав ее взгляд, принялся изображать на листе круглое лицо наполовину скрытое очками.

Арсений отвернулся к окну, приложил к стеклу ладонь, вгляделся в растаявший участок.

Костя рисовать не спешил. Уперев фанеру под ребра, он взглянул поверх ее края на немногочисленных пассажиров.

Прямо за поручнем, лицом к ребятам, сидел худой старик: впалые щеки все еще красные, на шапке и на пушистых бровях, на кончиках белых жестких волосков, блестят капельки растаявшего снега, а под копной бровей – маленькие, грустные, глубоко посаженные глаза. За старичком, спиной, сидел здоровяк в черной кожаной куртке. Его затылок с мясистыми складками кожи венчала огромная бобровая шапка. Рядом с креслом кондуктора, на краю сиденья, ютилась круглая маленькая женщина. Она прижимала к груди авоську с таким же, как она, маленьким круглым кочаном капусты, обмотав ручки авоськи вокруг запястья. А в самом углу, прижав к замерзшему стеклу висок, дремала молодая девушка. Из-за кресла кондуктора виднелись острые плечи её серого пальто.

Костя определился с выбором. Ему очень не нравилось, когда объект рисования ответно бросал стеснительные взгляды, тушевался и менял положение. Спящая девушка была идеальной натурой.

Костя приподнял планшет и двумя длинными штрихами наметил макушку шапочки из пушистого кроличьего меха, и вторую пуговицу драпового пальто; затем очертил острые плечики и пушистый воротник, нашел подбородок и опустил из-под него тонкую шею, основание шейки обернул шалью, положил на плечи девушки две тонкие косички.

Лицо спящей было почти круглым, глаза располагались широко, переносица между ними едва угадывалась, подпрыгивая над пухлыми губами острым носиком.

Глаза девушки Костя наметил мягко, надеясь, что под конец работы она проснется, откроет их, и даст ему возможность полноценно завершить портрет.

Над головами кондуктора и девушки крупным желтым леденцом висела лампа. Её робким мерцающим светом была мягко окутана левая щечка спящей, правая же щека – ежеминутно вспыхивала рыжим огнем фонарей, мелькающих мимо окна.

Илья закончил набросок, довольно улыбнулся, и направился к кондуктору. Женщина с интересом взглянула на протянутый портрет, а в следующий момент сильно смутилась. Видно было, что ей очень нравится изображенная особа – с ее чертами, но заметно моложе, здоровее, с озорным блеском за роговой оправой очков.

Девушка на сидении рядом с ней продолжала спать. Автобус тормозил, и маленькая головка в серой шапке перекатывалась с виска на уголок лба, а затем медленно возвращалась обратно.

Положив штрих на шапочку и воротник, Костя взялся за косички.

Он сплел их ровненько, быстро, словно расчесав кончиком грифеля в них каждый волосок.

Близилась заветная остановка, ребятам приготовились к выходу.

Потеряв надежду увидеть открытые глаза девушки, Костя чуть явнее прочертил линии её сомкнутых век, посадил на их край щеточку колких густых ресниц.

Он был ничуть не расстроен – ему удалось запечатлеть не только образ, но и как будто процесс.

«Выгружаемся!» — скомандовал Арсений и шагнул к двери.

Костя перебросил карандаш через край фанеры. Дверь-гармошка разошлась в стороны и ребята нырнули в толпу. Выплыли к пешеходному переходу, стали спускаться. Пальцы на руках сильно мерзли, приходилось перехватывать планшет и греть руки поочередно в карманах.

На развилке пешеходных тоннелей в небольшом кафе была приоткрыта дверь. Носы зацепил аромат свежих горячих беляшей.

— Ох, и хочется…- протянул Илья. Он остановился в нерешительности напротив стеклянной стены кафе. Его ладонь затеребила шарф на груди. Видимо, он пытался поглаживаниями успокоить желудок.

Арсений остановился за плечом Ильи. Костя же рукой отодвинул товарищей в сторону и распахнул дверь кафе.

Внутри помещения громко гудела витрина, её стеклянный короб мелко дрожал. Внутри него дрожали на бумажных тарелках несколько сосисок в тесте, контейнеры с крабовым салатом, булочки и три беляша.

Вручили Арсению по 4 рубля и отправили к продавцу. Он вернулся к одноногому высокому столику с двумя парящими стаканчиками кофе.

— Товарищ Гвоздюк, товарищ Булатный, — протянул он стаканчики друзьям.

Снова ушел и снова вернулся с чаем и тремя беляшами.

После вечера на морозе горячие беляши казались волшебным лакомством: волшебно блестели янтарные подгорелые бока, волшебно сверкали жирные пальцы, лучились алмазами белые кусочки лука в фарше.

— Покажите хоть, что вышло, — дополняя волшебную трапезу, блеснул глазами Арсений. Илья сделал громкий глоток:

— Я свой подарил.

Он улыбнулся, вспоминая довольный взгляд кондукторши. У него не хватило духу забрать у нее из рук портрет.

— А у тебя, Костик, кто?

Костя пожал плечами:

— Старика нарисовал.

— Покажи!

Арсений потянулся к планшету Кости, но тот его отвернул.

— У тебя руки жирные. Посмотришь еще.

Он сам не понял, почему соврал. В его душе родилось чувство собственности. Чувство нежности и заботы, ему почудилось, будто своим взглядом Арсений и Илья потревожат сон портрета.

Выйдя из перехода, простились и разошлись. Илья и Арсений пошли к остановке, Костя побрел в общагу.

Ветер сорвался. Он метался меж голых веток деревьев, дергал сумки из рук прохожих, толкал, опрокидывал и срывал.

Рекламные полотна, развешанные на фронтоне торгового центра, так отчаянно бились о стены, что казалось, будто в проулке открыли пулеметную очередь.

Костя поднял воротник, подвязал уши шапки на шее и прибавил шагу.

На крыльце общежития курили старшекурсники. Костя за их спинами юркнул в дверь, кивком поздоровался с вахтершей, прошел к лестнице.

В воздухе клубился серый, горько-сладкий туман. Смешивались ароматы с кухонь, запахи давно немытых жирных стен, гнилых полов, мышей и табака.

Костя заскочил к себе в комнату и отгородился от зловония дверью и занавеской.

Ботинки были оставлены на коврике. Один из них упал на бок, оскалив блестящую молнию.

С полки, из рук фарфоровой куклы, был взят тройник-удлиннитель, в него воткнута вилка электроплитки. Плитка приветственно щелкнула. На ее блин тут же присел чайник-малышок, еле слышно зашептался с плиткой.

Несколько его предшественников, чайников побольше, доживали или скорее домирали свой век на холодильнике, маленькой кремовой Юрюзани. Её дверка сверху донизу пестрила наклейками от мандаринов, бананов и переводками, изображавшими цветочные букеты, машинки и ГДР-овских модниц.

Когда Костя открыл холодильник, чайники на нем вздрогнули.

В кремовой Юрюзани редко встречалось больше 4-х видов продуктов одновременно. Чаще другого в ней можно было увидеть пельмени, молоко, картошку… Иногда, в выходные, после возвращения хозяина из родительского дома, тут появлялись соленые огурчики, капустка и сало.

Имелись в холодильнике и постоянные жители: банка сгущенки неведомой даты изготовления, кетчуп и яблочный сок, перелитый в бутылку из-под вина.

Эти предметы давно никто не трогал. Казалось, они были тут всегда и всегда будут как части странного дребезжащего организма: банка сгущенки – холодный железный мозг, кетчуп – красное горячее сердце, а бутылка вина – желудок со своими соками.

Чайничек на плитке забормотал, заворчал – так рассердился, что из его носа повалил пар. Чего наговорила ему плитка?

На горячей чугунной конфорке чайничек сменила железная чашка с вареной картошкой – пятью серо-желтыми половинками.

Чайную пачку украшал белый профиль некой принцессы Нури, надпись уверяла «черный, байховый», но пакетики внутри имели разные наполнения и ярлычки. Каких только не было: зеленый «Липтон», красная «Ява», «Акбар»…

Костя наклонил носик чайника над кружкой и одновременно второй рукой опустил в нее чайный пакетик.

Сварливая плитка и с картошкой не нашла общего языка: довела ее до треска и свиста.

Костя выключил плитку, спешно поставил чашку перед собой, пододвинул, не глядя кружку с чаем. Он смотрел на рюкзак. Тот стоял у обувной полки, на самом пороге. Толи не решаясь войти, толи, норовя убежать.

Костя поднялся, подошел к рюкзаку, вынул листы, достал из-за него фанерный планшет.

Рисунок избушки он убрал в шкаф, на полку с другими работами, бросил поверх разнокалиберной бумаги и скрученных холстов. Лямку рюкзака накинул на руль от велосипеда Урал, который висел на стене у двери подобно оленьим рогам. Планшет с портретом понес к столу, держа перед собой.

При свете кухонной лампы, бумага портрета виделась желтой, такого же цвета, как щечка у настоящей девушки под лампой-леденцом. Легко представлялись вспышки оранжевого на второй ее щеке. Легко представлялось, что она живая.

Костя придвинул второй стул и усадил портрет к столу. Достал пакетик, заварил вторую кружку чая, аккуратно придвинул к портрету.

Вот она, озябшая от ретивого ветра, сидит напротив него. Крепко держит в ладошках кружку, жмет замерзшие стопы одну к одной. Ножки непременно в вязаных носках, серо-белой шерсти, голенища у носков широкие, болтаются вокруг худых лодыжек.

Серая шапочка рядом с его ушанкой на полке, под ними его куртка и ее пальто. На плечах блестят капли талого снега.

И как будто он давно ее знает. Не знакомится наново, не смущается. Рассказывает все как есть, угощает картошкой.

И все беседы про себя – слышны только голоса за стеной, где-то глухой собачий лай да трубы шумят.

Серые грифельные косички на портрете в действительности были медными. А какими могли быть её глаза? Зелеными, голубыми или карими, а может быть серыми?

Рыжий и зеленый – сочетание контрастное, яркое. Есть во внешности рыженьких девушек с зелеными глазами что-то таинственное, даже ведьминское.

Девушка напротив вряд ли была такой. Рыжий огонь волос она усмирила плетением. С виду была проста, наивна, сон делал её беззащитной, словно ребенка.

Голубой – этот цвет подошел бы ей. Ярко-рыжие волосы с медным отливом отлично оттеняют выразительные голубые и серые глаза. Блеклые, затуманенные и задумчивые, с легкой мутью, с поволокой.

— Покажу тебе комнату, пошли. – Костя поднялся и поднял на руках планшет. Портрет повернул от себя, прижал к груди.

— Вот здесь я сплю, — поднес он его к двухярусной кровати. – А на втором этаже живут драпировки, подрамники, холсты и тазик для душа.

Через край второго яруса свешивались длинные разноцветные полосы ткани, торчали углы деревянных рам, — как будто предметам вовсе не хотелось там жить.

Костя поднес портрет к окну. На подоконнике, зацепившись за оконную ручку, висело зеркало.

— Люблю когда мое отражение видно. Мне так легче дышится. И одиночества как будто нет, — Костя повертел перед овалом зеркала веснушчатым носом. — А вот мой стол, моя кузница.

Он остановился у длинного стола, придвинутого к стене. Стена над ним была изрисована акриловыми красками: по ней в обнимку летели аквамариновый юноша и краплаковая девушка, на двоих два крыла – по одному у нее и у него. Он выведен васильковым контуром, а она – вишневым. Волосы у нее густые и, кажется, что рыжие.

Костя поставил планшет ребром на стол. Портрет спал и ничего не мог видеть. Костя перечислил вслух:

— Завален. Не мусором, ни в коем случае. Все нужное. Бумаги разных форматов и фактур. Блокноты, альбомы, — он пальцами разворошил материалы на столешнице. — Карандаши, перья, ручки, баночки туши, фломастеры, маркеры, акварель, кисти, клей, скотчи, макетные ножи… Ластики разных мягкостей, фирм, размеров, степени стертости и стираемости. Еще всякие провода, стикеры, прищепки, нитки с иголками, кнопки и прочее. Все найдется. Инструменты? Пожалуйста! Закурить? Да, конечно.

Костя сел к столу и «посадил» планшет с портретом на колени, как ребенка.

— Стопка набросков имеет интерес особый, — он придвинул бумажную стопку. — Это эскизы, наброски, идейки, зарисовки, порисульки, кляксы, пятна, всевозможные поиски и еще еканая куча всего, форматом от А4 до А7 и даже А10.

Когда Костя встал, ножка его стула задела спящий за столом пакет. Тот упал и рассыпал изо рта обрезки цветной бумаги. Разные упаковки, фантики, обложки тетрадей, вырезки из журналов…

— Я часто на столе разбираюсь, раскладываю вещи по местам, но при работе бардак наводится мгновенно…

Костя был уверен, девушка его не осуждала. Не в ее характере, придуманном самим Костей, и не в ее правилах было судить. Она будто прикрыла глаза и успокаивающе шептала: «Все хорошо».

Обойдя все, Костя наконец присел на первый спальный этаж кровати, портрет поставил рядом.

За окном была иссиня-черная темнота. А здесь, перед окном желтая тишина.

— Не люблю темноту, — зашептал Костя, улегшись на спину. – Вот смотришь в нее и осознаешь, что ей нет края, что она бесконечна в ширину и высоту. Словно у нее есть вес, она тяжестью давит на тебя и сковывает…

Портрет понимающе жмурился, шептал «Все хорошо».

Домой возвращаться было бы поздно. Она бы расплела косы и прилегла на другой край кровати головой, откинув рыжую копну волос. Тени кленовых веток полосатили бы ей лоб, нос и губы.

Ему мерещился ее легкий, сладковатый запах – он мог бы сравнить его с ароматом холодного малинового компота, и с его же цветом – цвет ее бледно-розовых, детских губ.

А волосы бы пахли, как сухая трава поздней осенью – с горчинкой.

Он не посмел бы коснуться ее. Уснул бы так, среди травы и малины, думая о компоте и осеннем солнце.

Костя действительно уснул. А на утро портрет был первым, что Костя увидел в этот день.

Солнце вставало слева, снизу и левые ребра оконных рам ярко светились.

Костя решил взять портрет с собой в университет. Ему так нравилась ее неожиданная компания, романтичность и, вместе с тем, абсурдность ситуации, в которой он всему был хозяин и указ, что продлить эту фантазию хотелось как можно дольше.

Он свернул портрет трубочкой, вокруг него обернул еще один чистый лист, перетянул бумажную пару резинкой и спрятал в рюкзак. Спешно примостил рядом с ними пачку угля. Оделся, обулся. Завтрак решил совместить с обедом.

На улице было тихо и солнечно. Костя шагал быстро, и также быстро менялись в его голове мысли.

А если бы все было взаправду? Если разыскать ее, разузнать, разобщаться? Косте казалось, что это было бы легче легкого: они общались весь прошлый вечер, все выходило гладко и запросто.

Можно попросить дядю Севу из типографии размножить портрет. Штук хотя бы до десяти. Внизу подписать адрес, попросить откликнуться письмом. Не сама, так кто знакомый узнает и скажет ей. И, может быть, она напишет.

Арсений всегда говорил, что художникам, по долгу службы романтичным натурам, должно быть легко с девушками. Разве не романтично будет рассказать ей о том, как Костя ее выбрал, об ее острых плечиках, косичках и свете на щечках, о чае на двоих заочно, о беседах без слов? Знакомство начнется с переписки – не романтика разве?

Однажды, уже ближе к весне, он позовет ее в парк. Они впервые встретятся, медленно пойдут по аллее, обходя лужи…

У Кости бешено стучало сердце. Мысли его так раззадорили, что он готов был бежать в типографию прямо сейчас, вместо занятий. Но ветер, приобняв Костю за правое плечо, уверенно толкал его в сторону университета.

Занятия в первую очередь, сердечные дела – во вторую.

Хвост очереди в гардероб делал несколько завитков. Костя не стал ждать, смял куртку в ком и затолкал в рюкзак.

Четыре этажа дались нелегко – сердце и так было как птичье. Аудиторию уже открыли. Преподаватель — седобородый, с брюшком – застыл у двери. Студенты обходили его и пропадали в дверном проеме.

Костя прибавил шагу, но, не дойдя нескольких шагов до класса, вдруг еле заволочил ногами.

С лавочки, широко улыбаясь кому-то, поднялась веснушчатая, меднокосая Она. В бесформенном зеленом свитере крупной вязки, в модных ярко-голубых джинсах, она, в сопровождении костиных одногруппников, обошла преподавателя и пропала в классе.

Костя, бесспорно, верил своим глазам, и в чудеса тоже верил. Он разволновался, оправил волосы.

В классе расставляли мольберты и стулья. Кто-то устраивал вещи на подоконнике. Преподаватель раскрывал свежую газету. Меднокосой нигде не было.

Костя взял себе мольберт, расположился у окна, приколол кнопками чистый лист и достал пачку угля.

Померещилось ли ему? Могла ли его фантазия так окрепнуть и так обмануть его? А если и, правда, она? Тогда там, за ширмой, сейчас Она готовится позировать группе, развешивает на крючки свой зеленый свитер и джинсы.

За годы учебы натурщиц было не мало – молодых и зрелых, с телом юным, спортивным или же старым и запущенным. К ним относились всегда спокойно, оставляя плотское и стыдливое в коридоре. Не девушка и не женщина – натура, живая анатомическая модель.

И никто не позволял себе ни особой мысли, ни взгляда, тем более сейчас, на старших курсах.

Но Косте отчаянно хотелось обмануться. Для него была болезненной мысль о том, что Её, запечатленную им такой невинной и робкой, будут разглядывать и растаскивать по двадцати новым портретам.

Костя не раз позировал сам. Каждый в группе позировал. Группа могла раздеться, сесть кругом и рисовать друг друга. Но Её не хотелось показывать никому.

Её нагота была особенной наготой, тем таинством, которое должно было стать наградой любящему её.

Костя готов был бежать в угол класса, одевать, отговаривать, но вместо этого, он просто сидел, глядя на белый лист, разлинованный лучами утреннего солнца.

Она вышла, не прикрываясь, гордо, красуясь. Присев на задрапированный стул, кокетливо уложила за ухо прядь распущенных рыжих волос. Улыбнувшись кому-то, вытянула губы, глядя наигранно томно, подалась вперед, помяла ладонями свои бледные груди.

Посаженная лицом к высоким незашторенным окнам, она отражательно блестела глазами. Глаза ее были ярко-зелеными. Приняв нужную позу, не держала ее строго, то поправляя волосы, то плавно стряхивая с себя невидимые былинки: с бедра, с плеча, со щеки.

Сейчас её не хотелось рисовать. Костя даже не поднял с колена руки. Он следил за бликами в рыжих волосах, в зеленых глазах и на бледной коже, пытаясь уловить, как развеивается и ускользает созданный им робкий и нежный образ.

Преподаватель пошел по классу, сделал несколько замечаний.

— Константин, чего сидишь? – послышалось возле уха. – Засмотрелся?

Засмотрелся. Но не с восторгом, а жалостью. Робкой, рыжей девочки больше не было. Её не было никогда.

Костя снял с угла стула рюкзак и стремительно вышел.

Как романтичной натуре, ему было свойственно мечтать масштабно, за час распланировать всю жизнь, потерпеть разочарование и вновь расписать судьбу заново, по нескольку раз на дню.

Всего лишь очередная мечта. Всего лишь одна придуманная жизнь.

Костя прошел сразу на улицу. Только завернув за угол раскрыл рюкзак и вытащил куртку. Из куртки на снег выпала бумажная трубочка.

Ветер, посчитав, что Костя выбросил портрет за ненадобностью, подхватил его, развернул, и понес его по проулку, придумывая свою, особую историю и свою меднокосую Её.

 

© Ольга Харитонова

Полюбилось? Поделитесь с друзьями!

Вы прочли: «Портрет»

Теперь послушайте, что говорят люди. Скажите и своё слово, коли желаете. Чем больше в мире точных слов, тем счастливее наше настоящее. То самое, в котором каждый миг рождается будущее.

Не видите формы комментариев? Значит, на этой странице Олег отключил форму.

11 отзывов

  1. Отличный рассказ с массой точных эпитетов и важных деталей. Спасибо автору и удачи!

  2. Частица внешней и внутренней жизни героя взята с натуры и уложена на нескольких листках. Художественно, убедительно, мастерски. Поздравляю автора! Новых находок и удач!

  3. Чудесный рассказ — и написан чудесно. Читала — и была там, в этом придуманном Вами, Ольга, мире и в своей юности, когда с друзьями-мальчиками ходила на пленэры и «рвала любовь», потому что её коснулся, «захватав», чужой взгляд. Узнавание, попадание — 100%. Вы очень талантливы. Желаю Вам успеха!

  4. Поздновато вышла на этот конкурс, но благодаря его организатору, особо отметившему ваш рассказ, решила прочитать его. И не пожалела. Вот это уже не сценарий и не смахивающий на очерк рассказ, строго написанной по теме. Это настоящая проза: не избитая, потрясающая глубиной мысли и чувств.
    Вы — большой молодец! Поздравляю! У вас хорошее будущее!

Добавить комментарий для Инна Ким Отменить ответ

Ваш email не публикуется. Желаете аватарку — разместите своё личико на Gravatar. Оно тотчас проявится здесь!

Отзывы премодерируются. Символом * помечены обязательные поля. Заполняя форму, вы соглашаетесь с тем, что владелец сайта узнает и сможет хранить ваши персональные данные: имя и электронный адрес, которые вы введёте, а также IP. Не согласны с политикой конфиденциальности «Счастья слова»? Не пишите сюда.

Чувакин Олег Анатольевич — автор рассказов, сказок, повестей, романов, эссе. Публиковался в журналах и альманахах: «Юность», «Литературная учёба», «Врата Сибири», «Полдень. XXI век» и других.

Номинант международного конкурса В. Крапивина (2006, Тюмень, диплом за книгу рассказов «Вторая премия»).

Лауреат конкурса «Литературная критика» (2009, Москва, первое место за статью «Талантам надо помогать»).

Победитель конкурса «Такая разная любовь» (2011, «Самиздат», первое место за рассказ «Чёрные снежинки, лиловые волосы»).

Лонг-листер конкурса «Книгуру» (2011, Москва, детская повесть «Котёнок с сиреневыми глазами»).

Призёр VII конкурса имени Короленко (2019, Санкт-Петербург, рассказ «Красный тоннель»).

Организатор литературных конкурсов на сайтах «Счастье слова» и «Люди и жизнь».

По его эссе «Выбора нет» выпускники российских школ пишут сочинения о счастье.

Олег Чувакин рекомендует начинающим писателям

Вы пишете романы и рассказы, но выходит незнамо что. Показываете друзьям — они хвалят, но вы понимаете: вам лгут.

Как распознать в себе писателя? Как понять, стоит ли мучить себя за письменным столом? Почему одни авторы творят жизнь, а другие словно полено строгают?

Вопрос этот формулируют по-разному, но суть его неизменна.

У Олега Чувакина есть ответ. Прочтите его книгу. Она бесплатна. Не надо подписываться на какие-то каналы, группы и курсы. Ничего не надо — только прочитать.

Сборник эссе «Мотив для писателя» Олег создавал три года. Двадцать эссе сами собою сложились в книгу, посвящённую единственной теме. Теме писательского пути. Пути своего — и чужого.

Коснитесь обложки.

— Олег, тут так много всего! Скажите коротко: что самое главное?

— Самое главное на главной странице.