Ливень

Дождь, ливень, девушка, рассказ Инны Ким

 

Текст участвует в конкурсе рассказов «История любви».

Об авторе: «Инна Ким (псевдоним, под ним публикуюсь с «далёкого» 1990 года — в основном, как журналист). Замужем 20 лет. Дочери 15 лет (о Боже, неужели я тоже такой была?!). Два наилюбимейших занятия — читать и писать (к обоим пристрастилась с пяти лет). К одним и тем же книжкам, перечитывая, возвращаюсь всю сознательную жизнь. И постоянно переписываю свои вещи, пытаясь добиться идеального звучания (но внутренний перфекцинист никогда не остаётся довольным). Ваш конкурс, Олег, для меня прекрасная возможность познакомиться с талантливыми и не похожими на меня людьми — и, надеюсь, с кем-то подружиться».


 

 

1

 

Итак, она зовётся Лялькой, в миру — Еленой, а при определённых обстоятельствах, подразумевающих шампанское и длинноногие розы, — Еленой Прекрасной. Нет, её лицо не поднимает в поход тысячу кораблей — она и сама не считает себя красавицей. Да и в любви ей никак не везёт.

Но факт остаётся фактом: почему-то из всех имён мама выбрала воспетое слепым поэтом. И с чего он взял, что та Елена лицом была похожа на вечноживущих богинь и ахейские мужи девять лет умирали под стенами Илиона единственно ради её красивых глаз?

 

Лялька вздыхает, вспоминая лекции по «Иллиаде» — оглушающий май в широких окнах. И бу-бу-бу: про список кораблей, спешащих по Скифскому морю. А через дорогу от филфака, где она училась, был киоск с горячими беляшами (почти как у мамы), и за большую перемену Лялька, первокурсница с голодной воробьиной фигуркой, успевала так умаслиться, что феечки Маршака снимали стыдливые шляпки.

В общем, юность — зелёный шаляй-валяй гуляй ветер. В голове — точно небо, заполненное птицами-мечтами, а впереди — бесконечность, которой хватит на всё про всё. Но вот он — лист с университетскими оценками, на которые никто и не взглянул, кроме мамы. У двадцатидвухлетней Ляльки теперь совсем взрослая жизнь: работа, ядовитые шепотки обиженных Лялькиной молодостью женщин, липкое внимание мужчин, туфли, купленные на собственные деньги, — правда, уже не проспишь две первые пары подряд.

 

А в это время где-то на Земле шумит трава дождя. В лугах воды стоят стада испуганных деревьев. На тёплых трубах затхлых подземелий спят кошки в одеялах тонких шкур. А молоко в надорванной картонке на подоконнике холодном стынет. Бормочут книжки в пыльных переплётах. И тряпка дня стирает крошки звёзд.

За окнами темно — почти как ночью. С небес подтёки нежной акварели. На сердце смутно — так всегда в апреле.

 

Лялька стоит у окна с лениво обвисшим на руках мягким кошачьим тельцем и размышляет: а может быть, и нет никакой смерти? Ты просто засыпаешь — и просыпаешься. Прижимаешь к себе кошку. Подходишь к окну. И делаешь попытку улыбнуться: чтобы мир снова стал голубым и нежным. А сердце бьётся тихо-тихо, как капель в стекло.

Скоро опять будет дождь — можно надеть любимое платье, чулки и туфли на десятисантиметровых каблуках и гулять, до боли сжимая мокрыми ледяными пальцами изогнутую ручку зонта. А потом вспомнить, что сегодня должна прийти подруга с работы. Машка! Она наверно стоит у закрытых подъездных дверей и злится, и говорит себе: ещё десять минут и я уйду. И Лялька, как сумасшедшая, бросается на дорогу, чтобы поймать какую-нибудь машину. Хорошо, та сразу же тормозит.

 

Симпатичный парень, сидящий на водительском месте, улыбается и шутит с Лялькой до самого её дома. И только дома, напоив чаем и чем покрепче обиженную подругу, она вспоминает, что забыла в незнакомой машине свой распрекрасный зонтик. А на следующий вечер, возвращаясь с работы, обнаруживает у подъезда того парня, который её подвозил.

Он сидит на лавочке, выкуривая неизвестно какую по счёту сигарету, и терпеливо ждёт, положив рядом Лялькин зонт. О, Лялька заранее знает, что и этот её новый роман истончится и высохнет, как старая змеиная кожа. Но она уже изнемогает от кровосмешения дыхания и солнца — на мокрых от пота простынях, когда можно смеяться счастливым хриплым смехом и курить вдвоём.

 

Он принёс бутылку шампанского, и они пьют её на кухне, а потом до утра занимаются любовью, почти не произнося никаких слов. Да и зачем тут какие-то слова? И так всё понятно: есть мужчина, женщина… и ночь, когда они вместе.

А когда он засыпает, она тихо лежит рядом, испытывая лёгкое чувство вины. Ну зачем ей всё это? Опять… Может, чтобы не мечтать о том, что почему-то не сбывается?

 

Она просыпается от возмущённого царапанья в дверь — изгнанная ночью кошка пытается прорваться обратно. Лялька лениво идёт на кухню, а оскорблённое животное, немного помедлив, чтобы понюхать незнакомого человека, нагло развалившегося вообще-то на её (кошкиной) законной подушке, торопливо спрыгивает с постели и максимально независимо следует за проштрафившейся хозяйкой. И оборачивает лапы нетерпеливым хвостом, ожидая, пока Лялька откроет холодильник, найдёт там картонку молока и нальёт ей полное блюдце.

Всё ещё дуясь и только чуть-чуть вздрагивая ухом в сторону подлой предательницы, кошка начинает жадно лакать.

 

Лялька выкидывает пустую бутылку от шампанского и моет липкие бокалы, и вытирает тряпкой стол, и включает заляпанный прикосновениями рук электрический чайник. На кухне нет штор, и бесстыдно обнажённые окна не могут защитить её от сумасшедшего весеннего света, который осязаемо физически проникает в каждую пору её ещё по-зимнему нежной кожи.

Она оборачивается на звук мужских шагов. Он её обнимает, но оба чувствуют себя неловко. Едят яичницу. Пьют чай. Злопамятная кошка, изыскав первую же возможность, кусает его босую голую ногу и, счастливая, прячется под кровать.

 

Она удивляется, что он никуда не уходит. А он объясняет, что сегодня же суббота, и он ещё вчера предупредил маму, что задержится… у друга. А ей становится жаль своего обычного апрельского субботнего одиночества, которое она самым расчудесным образом проводила бы теперь вместе с кошкой и книжкой в постели, и от этого Лялька становится немного раздражённой. Но он, как будто ничего не замечая, начинает её целовать.

А после секса — нежного и ленивого, как это всё никак не кончающееся утро и следующий за ним золотой от солнца апрельский день, — ей звонит старшая сестра и приглашает вечером в гости, а она говорит, что будет не одна.

 

И сестра, и её по-субботнему расслабленный скучный муж, и даже их нарядные малютки (мальчик и девочка) очарованы милым молодым человеком, который наконец-то появился у их дорогой Лялечки. Давно пора! Да и сама Лялька начинает в него влюбляться. Привыкает, наверное? Тут, в кругу родных участливых лиц, под водочку и сельдь в свекольной шубе, от той неловкости, которую она обычно испытывает наедине с новым любовником, не остаётся и следа.

Ей весело, тепло и удобно — как всегда бывает в хороших туфлях, если их разносить. И всё-таки она рада, когда, проводив её до дома, он спешит к матери, обещая завтра позвонить.

 

Наконец она одна! И целое воскресенье впереди — можно будет хорошенько отмыть квартиру, сварить себе спагетти со шпинатом, а потом помириться с кошкой и вместе забраться в кровать. Но сначала Лялька принимает ванну: звонкие удары воды слышно даже из комнаты, а от горячего весёлого пара зеркало покрывается молочным туманом, по которому по мере остывания начинают бежать быстрые струйки воды. Будто это плачет её одиночество.

А может, пока ещё не слишком поздно, послать всё к чертям собачьим? И отключить телефон, потому что никакой надежды, что он не позвонит в воскресенье, у неё уже нет. О, она прекрасно знает, что значит, когда у мужчины такие глаза. Он захочет снова прийти. И остаться. Быть в её жизни. А оно ей очень нужно?

 

Так ни на что и не решившись, Лялька засыпает и уже сквозь сон с улыбкой слышит, как её всё ещё обиженная кошка тихо пробирается к подушке и, повозившись несколько минут, начинает тоненько всхрапывать. Наутро между ними вновь воцаряется мир и полное взаимопонимание. Лялька орудует тряпкой, а кошка, притаившись за сапогами, настороженно наблюдает за всеми движениями этой явно опасной штуки, которая лично ей внушает самые сильные подозрения.

Изредка она делает отчаянный выпад, зацепляясь когтями за мокрую старую майку, которую Лялька списала для воскресной уборки квартиры. Вздохнув, она освобождает глупое животное, которое перепуганной чёрной молнией тут же уносится прочь, чтобы через некоторое время опять вернуться и, затаившись, ждать удобного случая для нового нападения на злую тряпку.

 

Лялька даже успевает поесть свои спагетти — прежде чем в её квартире раздаётся требовательный звонок. Он снова остаётся на ночь, и наутро они выпивают чудовищное количество кофе, чтобы как-то проснуться на работу. Она ощущает себя странно пустой и звенящей и думает о сегодняшнем вечере.

А скоро опять выходные: они целый день валяются вдвоём в постели и, болтая пустяки, курят одну сигарету за другой, стряхивая невесомые трубочки пепла в кошкино блюдце. Смирившаяся с неизбежным кошка находит себе новое место для сна — старую майку, сохнущую на батарее.

 

Они встречаются всё реже, и всё чаще ближе к ночи он возвращается домой: сначала говорит, что друг попросил помочь перевезти вещи или у что матери подскочило давление, а потом уже и не ищет никаких причин. Да и не нужны никакие причины — она и сама понимает, что их роман пошёл на убыль.

Но он всё ещё нуждается в близости и теплоте её тела, ставшего для него таким же привычным и необходимым, как, например, пятничное пиво с друзьями. А она начинает устраивать ему сцены, после которых они бурно мирятся в постели.

 

В общем, всё, как всегда: он оказывается таким же, как и все другие мужчины, и Лялька взахлёб предаётся своим сердечным страданиям — хотя есть ли из-за чего страдать, ничего особенного, и что она в нём нашла. А когда он снова уходит, чтобы, возможно, уже ни разу не появиться в её жизни, Лялька задёргивает шторы и погружается во тьму ожидания.

Он её солнце. Он лучше всех. Она без него наверно умрёт. Но плакать нельзя! Она чувствует себя глупым зонтиком. Ничего не скажешь: приятная и удобная вещь — пока идёт дождь. Но её так легко забыть где угодно, когда этот дождь кончается.

 

Он не звонит уже несколько дней, а она с утра до вечера целую вечность шатается по мокрой полночи своей уходящей, точно вода в песок, разнесчастной любви. Опять одна! И тут виноватый трезвон в дверь. Он! С шампанским. И всё, как в первый раз. А утром в её крохотной височной венке бьётся невозможное счастье. А может, это, и правда, любовь — точно такая, как написано в книжках, выпачканных молью тёплой серебристой пыли?

Но что же им делать с этой любовью? И что ей самой эта любовь? Они всего лишь несмышлёные дети, которые, почувствовав жажду, спешат её утолить. Или птицы. Или шустрые полёвки. Или бабочки-однодневки. Хотя нет — говорят, что эти бабочки не занимаются сексом.

 

Они продолжают по привычке встречаться, хотя он её уже просто изматывает своим невниманием или ревностью, или чем-то там ещё, а она его всё больше и больше бесит — тем, что может целыми часами говорить только о себе. И однажды вечером, сразу же после секса, она или он, или они не выдерживают и наговаривают друг другу много злых, несправедливых, обидных слов, которые уже невозможно ни забыть, ни простить, ни загладить.

Она горько-горько плачет, уткнувшись жарким лбом в ледяное стекло окна. А он бешено хлопает входной дверью, до смерти перепугав несчастную кошку.

 

Но все эти подлые слова, которые только что были им сказаны, никуда ведь не делись! Они, как жухлая осенняя листва, — знаете, такая влажная и бурая от гнили, — разлетелись по всей квартире, налипли противной склизкой жижей на стены, забрались в укромные уголки и выгнали оттуда её одиночество, терпеливо и торжествующе ждущее именно этого часа.

Здесь просто невозможно было оставаться, чтобы вновь и вновь слушать его оскорбления, — видимо, навеки налипшие на стены, — и вспоминать прикосновения его нежных требовательных губ, глядя в укоряюще-немигающие кошачьи глаза.

 

Но не к маме же убегать и не к сестре, которая «так и знала — непутёвая ты у нас, Лялечка»! Вот так, промаявшись до следующего дня, она едет утешаться к подруге Машке, к которой когда-то так спешила, что забыла в незнакомой машине свой зонтик.

И ведь Лялька заранее ей позвонила, чтобы спросить, можно ли будет остаться ночевать. И та всё поняла, напоила остатками вчерашнего коньяка, выслушала слёзные Лялькины жалобы и даже покивала: действительно, какой подлец.

 

А когда стало слишком поздно, и подруга пошла в спальню, чтобы достать для Ляльки постельное бельё, в дверь неожиданно-громко позвонили — и в кухню вошёл её обидчик и сразу же накинулся на неё с какими-то безумными, злыми, пьяными упрёками. А Лялька всё еще ничего не понимала! Она даже подумала, что он её выследил. Вообще-то такое за ним водилось: даже почти разлюбив, он продолжал ревновать, — так что Ляльке становилось страшно.

И только потом, намного позже, когда всё тайное уже было безнадёжно явным, старшая сестра во всём ей призналась. С выражением смущённой жалости, смешанной с её вечным «я так и знала», ещё с детства доводившим Ляльку до бешенства (это обычно у сестёр).

 

Как оказалось, он в тот же вечер, когда они так ужасно поссорились, явился к её сестре домой и сидел, злой и пьяный, обняв бутылку коньяка, которую принёс с собой, а она уже наполовину опустела. Так что пришлось уводить заинтересованно-упирающихся малюток смотреть в другой комнате мультики, а самой зорко следить, чтобы муж не перебрал (за компанию).

Но тут, слава богу, уже мало что соображавшему гостю позвонила Машка — «ты же знаешь, Лялечка, она мне никогда не нравилась, она же почти ровесница мамы, и я так и знала, что как только между тобой и твоим парнем пробежит чёрная кошка, она тут же затащит его в свою постель!» — и обиженный мужчина сорвался в ночь, прихватив недопитый коньяк. А через день — «нет, ты только представь, он опять к нам заявился и нёс такой бред, что я чуть с ума не сошла!».

 

Но тогда, у подруги, глупая-глупая Лялька ничего не понимала, ничего ещё не знала, ни о чём таком даже не догадывалась. Она просто убежала от его нападок в бывшую комнату Машкиного сына, — будто в детстве, когда закрывалась в ванной от домашних ссор.

И вдруг услышала, как из соседней спальни раздаются какие-то странные стоны и всхлипы: никаких сомнений — там сейчас занимались любовью.

 

Какая же ты всё-таки… Машка! А он? Неужели не мог хотя бы немного подождать? Как смешно-то, Господи, что они оба отправились утешаться именно к ней! И вот встретились. А Ляльке что делать? Мобильник, торопясь из дома, она забыла — и такси не вызовешь. Выскочить за дверь в холодную сентябрьскую ночь, ловить попутку?

Но ведь это опасно и глупо — мало ли на кого нарвёшься. И он обязательно поймёт, что добился своей цели: оскорбил её, унизил, растоптал. Нет! Она встанет завтра утром как ни в чём не бывало — свежая и прекрасная, с безжалостной улыбкой на устах — и приготовит им чай.

 

Лялька заснула в неслышных тёплых слезах, а проснулась от крика: оказывается, это кричала она сама. Но разве она может такое чувствовать? Ведь он ей совсем не нужен. А Машка… Бедная Машка! Да Лялька первой была бы рада, если б её подруга нашла себе любовника.

Только не его. Только не в тот же день, когда они расстались. Только не так подло. Ведь это действительно было подло, правда, милая Маша?

 

Она встала, умылась, почистила зубы. Не торопясь, накрасила лицо. Отмыла все вчерашние тарелки с засохшей закуской, успокаиваясь этими простыми бездумными движениями, и выкинула в мусоропровод бутылки из-под коньяка: одна, на две трети допитая, была вчера у Машки, и Лялька выпила оттуда всего пару рюмок, а вторую — уже полупустую — он принёс с собой.

Потом она заварила свежий чай и нарезала симпатичные бутерброды, с громкой, почти естественной радостью крикнув в сторону спальни: «Эй, сони, пора вставать! Я уже приготовила завтрак». Но он так и остался в постели, пока она не ушла. Жаль! Не увидел в последний раз, какая она красивая даже по утрам (в отличие от Машки).

 

Машкина собака крутилась рядом, а её хозяйка старательно делала пустое лицо и смущённо отводила глаза, а иногда специально и быстро взглядывали в тоже пустые и старательно улыбающиеся Лялькины очи. Подруга торопливо пила приготовленный Лялькой обжигающий чай и невнятно бормотала, что он сам пришёл — даже не для Ляльки, а для самой себя.

И всё-таки — это было так видно! — Машка была счастлива, несмотря на всю эту не слишком-то красивую историю и на то, что её любовник был страшно, нечеловечески пьян, так что за эти украденные две ночи она получила мало радости, а он всё время говорил об одной только Ляльке.

 

Нет, Лялька не рассорилась с Машкой. Та была неплохой — весёлой. Просто ей не везло в личной жизни. В Машкином прошлом была какая-то душераздирающая история: её муж то ли повесился, то ли спился — в подробности она не вдавалась, а выспрашивать Лялька стеснялась. Был и сын (подросток). Лялька видела его пару раз и запомнила, с какой робкой, неприкаянной нежностью он жался к Машке.

Но та опять отправила его жить к бабушке куда-то на Север, а почему — это подруги тоже не обсуждали. Хотя Лялька, конечно, догадывалась: Машка очень хотела выйти замуж. Вот только никто её туда почему-то не звал, несмотря на привлекательную внешность и непревзойдённое умение жарить котлеты. И все мужчины, с которыми она знакомилась, по-хозяйски воспользовавшись Машкиной постелью и съев Машкины котлеты, навсегда становились временно недоступными абонентами.

 

Лялька с Машкой по-прежнему встречались: и вдвоём, а иногда — под настроение — Лялька даже встречалась с Машкой и её молодым любовником. Подругу это заметно беспокоило — ведь весь вечер он только и делал, что нападал на Ляльку, а она его лениво поддевала. Лялька даже понимающе выслушивала, какой он подлец: грубый, невнимательный, а иногда и откровенно злой. «Но почему? Что я такого сделала? Я ведь для него… Я ведь ради него!».

А когда через месяц или два он её бросил, именно Лялька утешала несчастную Машку. Вот только больше никогда в жизни умная-разумная Лялечка не оставалась ночевать у своих подруг. И никому из них не говорила, как это больно — шагать по гниющим листьям мокрого сентября, когда тебя совсем никто не видит и поэтому уже можно не улыбаться. И каждую минуту вертеть в голове его слова. И ту ночь, когда она проснулась от собственного крика.

 

А впереди — снова проклятое одиночество, но теперь оно её пугает. Что за мука, что за скука — мятный чай по вечерам и сердечная тоска! И не вышепчешь. Но назавтра в пол синего-синего осеннего неба — солнце, и золотая метель листопада весело кружится по городу. Лялька беспечно скачет по лужам в своих только что купленных сапожках — она замечательно выспалась и готова к новым славным битвам. Но сначала она заворачивает в старый парк — там её ждёт смешная четверолапая подружка, которая до нового мая сторожит гремящее железо разобранных аттракционов.

Это бывшая Машкина собака — она даже спала рядом с Лялькой, щекотно слизывая её слёзы в ту ночь. А когда на месяц или два Машка украла обиженного злого мужчину, он настоял, чтобы собаки больше не было в доме. Может, его раздражало это ласковое ни к чему не приученное животное или безмятежная нежность, с какой всегда улыбалась Лялька, когда трепала тёплые тряпочки мягких собачьих ушей.

 

Подружка от цепи уже отвязана, и они гуляют по безлюдным мокрым аллеям: только Лялька и собака, которая пытается ухватить зубами улетающую листьями осень и обиженно замирает — пасть опять остаётся пустой. Хорошо-то как, Господи: октябрь!

Это очень приятные прогулки — будто Ляльке опять двенадцать. И парк ей прекрасно знаком. Больше всех аттракционов Лялька любила старенькую цепочку, раскручивающую тебя по небу, так что от страха и счастья даже тела своего не ощущаешь, точно ты — это тоже небо, а оно, вцепившись в холодные цепочки карусели, летит вместо тебя под облаками. А внизу ждёт упавшая с ноги босоножка и новое счастье — личное облако воздушной ваты, разлетающейся сахарным смехом.

 

 

2

 

Лялька находит новую работу и переезжает в другой район, но по-прежнему бывает в парке, чтобы проведать собаку. За прошедшие пять лет та ничуть не поменялась: всё так же недоумённо хлопает пустой пастью, на этот раз гоняясь за яблоневым цветом, разлетающимся по белым мокрым дорожкам.

Ничего не поделаешь: апрель! Холодно. А к вечеру опять начинается дождь. Она едет в такси, держа на коленках зонтик и тортик (Машка позвала в гости). Они давно не виделись — год или два. И за это время Машка, которой уже за сорок, наконец-то вышла замуж, пошло скатившись в скучное семейное счастье. А теперь ей хочется им похвастаться перед молодой одинокой Лялькой.

 

Машка мило улыбается, Машкин муж подливает французский коньячок в хрустальные, до боли знакомые Ляльке стаканчики. И тут в комнату заглядывает высокий красивый парень и спрашивает: «Ма, а где мои носки? Я в кино опаздываю».

Лялька изумляется: так это и есть тот мальчик, которого Машка, помнится, отправила к бабушке? Это надо же, а она и не знала, что Машкин сын уже год как вернулся домой и теперь учится на первом курсе местного университета.

 

Стремительно потеряв интерес к носкам и кино, первокурсник смеётся всем Лялькиным шуткам. Подливает ей коньяк. И абсолютно игнорирует растерянные взоры матери, разрывающейся между пожилым опьяневшим супругом, которого требовалось уложить в постель, и глупым девятнадцатилетним мальчиком, клеившим взрослую женщину. Слава богу, Лялька догадывается попрощаться. Но этот юный дурачок, разумеется, идёт её провожать. А она даже не думает предложить ему подняться наверх. Так, позволяет поцеловать себя пару раз, чтобы закрепить свой головокружительный успех ну и, конечно, попробовать, каков этот мальчик на вкус.

А почему бы и нет? Ведь она ничем не обязана Машке, которая — тут Лялькино сердце мстительно стукает — когда-то сбагрила своего сыночка на Север (и предала подругу). Действительно — забавный вышел вечер. Вот и не поверь после этого в карму.

 

А едва Лялька продрала свои ясные карие очи, он уже терзал несчастный дверной звонок своею юной и явно жаждущей совсем иных прикосновений рукой. Был выходной, а на выходных она обычно спала сколько влезет, пока даже делившая с ней подушку представительница кошачьего племени, которое вообще-то относится к подклассу вечноспящих животных, не высыпалась и не начинала с демонстративным шумом пытаться открыть холодильник, чтобы приготовить себе хоть какой-нибудь завтрак.

Лялька недовольно восстала на пороге — ну и чего тебе, солнце, понадобилось? А парень радостно помахал Лялькиным зонтиком, который она забыла валяться где-то в Машкиной гостиной.

 

Надо же, какой хитрый: нашёл причину, чтобы к ней прийти! Вздохнув, Лялька закинула зонтик куда подальше и пошла поить влюблённого мальчишку чаем с печеньками — наверняка ведь любит сладкое, как и все маленькие.

Он пил одну чашку за другой (а что бедняжке оставалось делать?) и бросал на Ляльку отчаянные взгляды — неужели ты действительно не понимаешь, зачем я пришёл? А Лялька, внутренне усмехаясь, намазывала вареньем батон.

 

Заканчивая это кэрролловское чаепитие, она принялась за мытьё посуды и, даже не оборачиваясь, обронила, что к ней сейчас должны приехать гости. На прощание он всё-таки попытался её поцеловать (как вчера!), но так как она уверенно увернулась, только беспомощно ткнулся носом в Лялькину ещё пахнущую сном (и кошкой) шею. А, перерезав дверью хрупкую юношескую влюблённость, беспощадная Лялька, и не ожидавшая никаких гостей, спокойно устроилась на диване — с книжкой, телевизором и гуттаперчевым кошачьим тельцем.

Только вечером он явился снова, и Лялька, сдавшись, пошла с ним в кино, где стоически смахивала со своих плеч и коленок его горячую руку. И фильм-то оказался хорошим! Но в пылу этой неустанной борьбы она так и не поняла, кто там кого и за что убил.

 

А потом они гуляли по весеннему парку, под отважно сияющими сквозь тьму фонарями, и что-то такое определённо случилось — произошло в её уставшем от одиночества сердце, потому что Лялька уже сама начала торопливо отвечать на его торопливые поцелуи.

Но всё-таки она опять не пригласила его домой — хотя, добравшись до квартиры, уткнулась в туманное оконное стекло и долго-долго смотрела, как он, помаячив на месте, пошёл по пустынной улице и растворился в холодной апрельской черноте.

 

Он не приходил и не звонил несколько дней, и Лялька — удивляясь собственной досаде — уже по-настоящему маялась, что на этом всё и кончилось, так, в общем-то, и не начавшись. Вот и доигралась! То ли он обиделся, то ли не настолько сильно влюбился, чтобы надеяться и ждать.

А, оказалось, он просто сдавал какой-то страшный зачёт, о чём возбуждённо отрапортовал ей по телефону: да, конечно же, сдал, по случаю чего его любящая мать решила устроить маленький праздник — кстати, Ляльку она тоже приглашает!

 

И Лялька, как последняя дура, туда попёрлась. Машкин муж был заметно рад — стареющие мужчины всегда радуются обществу молодых женщин. А вот Машка была почти демонстративно удивлена (а ведь когда-то дружили!). Но бедняжке всё же пришлось кормить ненавистную Ляльку, пришедшую отобрать её мальчика, бутербродами с красной икрой. Но как только глупый сынишка, бессовестно пожиравший разлучницу счастливыми глазами, отлучился из комнаты, она прошипела в лицо врагу, коварно вторгшемуся на территорию святой — хотя и немного запоздалой — материнской любви: «Я думала, ты догадаешься — вообще-то тут у нас внутрисемейное торжество».

Лялька, мгновенно покраснев не только до корней, но даже до кончиков своих и без того почти красных от краски волос, чуть не подавилась бутербродом. В это время глава семьи, вход в которую для Ляльки так недвусмысленно был заказан, пытаясь сгладить возникшую неловкость, бессмысленно улыбался.

 

Дабы не травмировать ранимую материнскую психику, Лялька почла за лучшее не дожидаться ни завершения этого явно переставшего быть томным семейного праздника, ни даже возвращения ни о чём не подозревающего влюблённого парня, а просто смылась. Но уже через двадцать минут он, естественно, стоял под её дверью и отчаянно жал на звонок. И сначала Лялька — честно-честно! — не хотела ему открывать. Она просто бесилась от злости на саму себя… и от обиды на Машку: и той, старой, пятилетней давности, которая, оказывается, никуда не делась, — и только что нанесённой (бутербродов та, что ли, пожалела?). Но именно по этим двум причинам (из-за обиды и злости) она, в конце концов, ему открыла (и даже оставила его у себя).

Как знать, произошёл бы этот роман вообще, если бы одна запаниковавшая женщина не натворила бы своих, простительных для любой матери, глупостей, а другая (молодая и обиженная) — своих? И даже в этом случае, скорее нет, чем да… Если бы однажды — пять лет назад — Лялька не проснулась в Машкиной квартире от своего безнадёжно-беспомощного крика.

 

Но случилось то, что случилось, и у Ляльки, которой в мае исполнялось двадцать восемь, появился девятнадцатилетний любовник. Впрочем, грех жаловаться: с его стороны присутствовала очевидная влюблённость, а с её — привыкание и нежность. Да и секс был вполне приличным — хоть он и заглядывал постоянно в Лялькины шоколадно-сияющие очи, как бы спрашивая, всё ли делает правильно.

Они не просто встречались — они жили вместе. Прямо тогда, после позорного изгнания Ляльки, вернувшийся в гостиную паренёк разругался с матерью, которая (очередная материнская глупость!) стала выговаривать, что эта взрослая женщина ему не пара.

 

Как-то Ляльке позвонил Машкин муж и попросил прийти на семейную встречу (одной), чтобы помириться с Машкой. Ляльку, которой уже надоело жарить котлеты и стирать носки студенту, это устраивало. На общем совете они решили вернуть сына безутешной матери, а благословенный покой — в однокомнатную Лялькину квартиру. Но увы! Влюблённый мальчик оказался против. И пришлось пойти на компромисс: всё осталось, как было, но Машка, которую возраст и спокойное замужество превратили в заботливую (и толстую) матрону, стала приносить обеды и чистые рубашки для сына.

А Лялька, ещё не признаваясь в этом даже себе, начала всё чаще задумываться о побеге — да, из собственной квартиры и, желательно, куда-нибудь подальше. Последний роман её уже утомил. Прошло несколько месяцев, и парень, похоже, сам подустал от беспрерывного юношеского пыла, так что они теперь нередко куда-нибудь вместе выбирались — то в гости к Машке, которая всегда радовалась их приходу, то в кино, то в боулинг с его друзьями (и подругами).

 

Один из таких походов и стал для Ляльки той последней песчинкой, которая окончательно опустошила песочные часы её глупой любви. И всё кончилось в одно мгновение — как всегда. Хотя ничего особенного тогда не произошло. Они просто все по очереди катали шары, пили пиво, смеялись. И тут Лялька вдруг увидела, как он, приобняв юную блондиночку, что-то шепчет ей в самое ухо, а она счастливо улыбается!

Лялька растерянно оглянулась — её окружали весёлые и уже немного пьяные мальчишки и девчонки, с которыми ей и поговорить-то было не о чем! Никогда. И она внезапно почувствовала себя такой старой — даже не на свои двадцать восемь, а на все двести восемьдесят. Просто какая-то древняя развалина.

 

Не пускаясь ни в какие никчёмные объяснения, Лялька вызвала такси и поехала домой. Она прекрасно видела, как он, растерянный и несчастный, прямо в тапочках для боулинга выскочил из клуба, но всё равно захлопнула дверцу машины и попросила таксиста не тормозить. И тут же заверещал её мобильник! Конечно, он. Сейчас начнёт спрашивать, что случилось. И снова говорить о своей любви… Тоска. Лялька вырубила телефон.

На работу она еле притащилась — страшно хотелось спать. Он полночи, наверное, стоял под дверью, окончательно истерзав её входной звонок. А Лялька сделала телек погромче и, прижав к себе такое спасительно-тёплое кошачье тельце, бессмысленно взирала в орущий экран.

 

Вечером она собрала в коробку все его вещи — флэшки с музыкой, которая её всегда раздражала, и эти вечно валяющиеся где попало джинсы, футболки, конспекты. И Лялькина однёшка, будто ничего и не было, с едва слышным автоматическим щелчком вернулась в первозданное состояние порядка, которым так гордится любая идеальная вселенная, пока появившийся в ней хаос юной жизни не вносит в её приятное, но однообразное существование помехи взрывоопасной нестабильности. Стало пусто, тихо, почему-то холодно и немного печально.

Лялька позвонила Машке и попросила, чтобы та забрала вещи сына. И уже через полчаса, глядя в лицо своей бывшей подруги, вдруг вспомнила совсем другое лицо — девятнадцатилетнее, девчоночье. И в одно ясное мгновение она поняла, что собственным на первый взгляд таким нелогичным поступком сделала счастливыми двух женщин сразу — любящую мать и влюблённую девочку.

 

Это не считая кошки, которая тут же освоила освободившееся пространство и время снова одинокой Лялькиной жизни и уже дрыхла без задних лап на Лялькиной подушке. А он больше не звонил, не барабанил в дверь, не караулил её у подъезда… Даже обидно! Неужели его любви, о которой он столько говорил, не хватило хотя бы на какое-то… страдание? Всё оказалось так просто. Встретились. Пожили вместе. Расстались. И… ничего! Как глупо-то, Господи, честное слово.

И если жизнь до этого — нового мальчика! — была просто невыносимой, то теперь на Ляльку обрушилась такая совершенная пустота, что ей, казалось, нечем стало дышать. Его шаги, его слова, его прикосновения — всё исчезло, будто было стёрто хорошим мягким ластиком; и она беззащитно повисла в этой странной пустоте без ставших за последние месяцы такими привычными и необходимыми мыслей и чувств, ощущая одну лишь боль оттого, что сломалось и уже не подлежит починке.

 

Она опять была свободна и одинока. Перекрасилась в цвет шоколада — такого горького, что он казался практически чёрным, купила короткую курточку, новые сапоги и легинсы, а ещё — длинный шарф из алого шёлка и такое же бельё (только из кружев). И на неё снова оглядывались встречные мужчины — ещё бы! Такое зрелище не скоро забудешь — высокая, тонкая, кожаная, с густыми тёмными волосищами в полнеба. Мечта любого насмотревшегося немецкого кино маньяка.

Сбрасывая кожу очередного романа, Лялька всегда чувствовала дискомфорт, но ещё никогда она так не бесилась — наверное, всё-таки возраст. Она даже заскочила в случайный тату-салон, где выбила пониже поясницы дурацкую порхающую бабочку. Нет, ну разве не идиотка?! Да, она сама оборвала этот глупый роман (а не надо было и начинать). Только почему она чувствует себя так, как будто это ей (а не ему) девятнадцать? Уж, кажется, столько раз обжигалась — пора бы успокоиться. Но сердце, вот глупое, продолжает тихо тикать и вздрагивать в ожидании чего-то необыкновенного, что год за годом всё никак не случается.

 

И вдруг ей звонит Машка! «Лялечка, милая, — проникновенно шепчет дружелюбный, как и раньше, Машкин голос, — Ты бы не могли к нам зайти? Лучше прямо сейчас? С тех пор, как вы расстались, мальчик сам не свой. Никуда не ходит с друзьями, лежит на диванчике в детской и смотрит в потолок. Я боюсь, что он сделает с собой что-нибудь страшное».

Нет, ну надо же! Лялька уже так приятно и плавно погружалась в бесчувственную тёплую пустоту своего психотерапевтического одиночества. И вот вам, нате, на знойном безоблачном горизонте явственно замаячило безутешное горе матери (и к тому же подруги — пусть и бывшей), оплакивающей сына-самоубийцу, вина за которого, это вне всяких сомнений, ляжет камнем на Лялькино сердце… Просто подлость какая-то.

 

И, скрипя этим сердцем, Лялька надевает соблазнительный новый наряд, облегающий и подчёркивающий всё, что надо (и что, слава богу, ещё очень даже неплохо подчёркивается), продуманно небрежно закалывает на макушке свой густой недавно окрашенный роскошный шоколад, совсем чуточку трогает лицо и грудь мерцающей пудрой, долго и тщательно красит ресницы и губы. И отправляется утешать брошенного парнишку, который от отчаянной любви к ней задумал, бедняжка, неладное.

Призвавшая её Машка очень рада, и прежде чем приступить к ещё неясной для самой Ляльки процедуре утешения, ей приходится минут сорок пить чай, постоянно ловя на себе странные Машкины взгляды, полные вопросительной тревоги и надежды — одновременно.

 

Но вот Лялька запущена в комнату будущего самоубийцы — он действительно лежит на диване… и слушает музыку (в плеере). Довольно мерзкое, в общем-то, занятие, если учесть, что его отчаянная любовь стоит перед ним — и в таком сарафанчике, что, кажется, сама бы на себе женилась!

«А, это ты? — наконец-то поднимает на неё глаза несчастный безутешный юноша, — Зачем пришла? — неожиданно он заметно оживляется, — Ты, наверное, мою тетрадку по сопромату нашла? Слава богу, а то я тут везде обыскался! А Маринка, ну ты её знаешь, она с нами в боулинге тогда была, просила ей помочь с пересдачей».

 

И тут Ляльку оглушает неожиданно пришедшее к ней понимание истинной причины Машкиной обеспокоенности — в виде не сдавшей сопромат Маринки, которая, разумеется, гораздо опаснее ни на что, в общем, не претендующей разумной взрослой «Лялечки»! Она что-то абсолютно невразумительно бормочет про чай и что давно не виделась с его матерью, и вот решила, пользуясь таким счастливым случаем, заскочить, чтобы спросить, как его дела. В общем, полный бред.

Прощаясь с Машкой (а он так и не вышел — наверное, сильно печалился по поводу так и не найденного конспекта по сопромату), Лялька даже нашла в себе силы, чтобы улыбаться. Забавно, но Машкиного мужа нигде поблизости не наблюдалось. Скорее всего, теперь-то уж окончательно бывшая подруга заблаговременно и для его же пользы удалила благоверного из лона семьи — а то, не успеешь и глазом моргнуть, как придётся спасать ещё одного слабого мужчину!

 

На увядшем лице этой женщины лежала заметная тень разочарования. Увы, Лялька не оправдала возложенных на неё надежд — девятнадцатилетняя, конечно же, крашеная блондинка Маринка уже закогтила её глупого наивного мальчика. И в глазах матери, у которой отнимали самое дорогое — единственного сына, рождённого в муках и успешно заброшенного к северной бабушке, — стояла такая печаль, что Лялька её почти пожалела.

А ещё она пожалела глупую наивную Маринку, которая, само собой разумеющийся факт, рано или поздно выйдет замуж за этого мальчика… и будет всю жизнь воевать со своей свекровью. Но больше всего на свете — здесь и сейчас! — Лялька жалела саму себя, снова зачем-то втянутую в чужие некрасивые игры. И снова обделённую — своей красивой любовью.

 

 

3

 

А тут ещё зной — плотный, душный, летний — прямо физически осязаемо обтянул шершавой влажной кожей хрупкие скелеты городских высоток и печальные клёны, побледневшие от жары, пыль скамеек и одиночество фонарей. Даже время застыло — хоть режь его на куски. И Ляльку будто затащило в бездонно-унылый и расслабляюще-тёплый омут безвременья — сейчас накроет с головой, но сопротивляться нет ни сил, ни желания.

Только и остаётся — пойти в кино. Лялька ещё с детства любит это делать — одна. Почему бы это? Видимо, в двенадцать лет самостоятельные походы в кинотеатр были для неё сакральным актом взросления. Туда надо было идти мимо домов, художественной школы и двух магазинов, а потом по пыльной липовой аллее, после тихого бледно-медового солнца которой кинокасса казалась погружённой в темноту и гулкую прохладу.

 

И всё было — тайна: белеющие стройные ноги античных колонн, фотки старых актёров на стенах, бархатный занавес с благородно источенными молью золотыми кистями. Но когда она оказалась в этом детском кинотеатре студенткой, он вдруг стал неописуемо маленьким и жалким.

Испугавшись этого своего прозрения (беспощадного, как любое взросление, а значит — понимание, но ещё неприятие непременной будущей смерти), Лялька растерялась. А это было действительно страшно — как найти в большой коробке с детским хламом маленькую музыкальную шкатулку, которую так любила в двенадцать.

 

Тогда она была полна (именно для тебя!) прекрасными дворцами, говорящими Чёрными курицами и всеми невыносимыми чудесами забытого в таких вот коробках детства. И ничего не осталось. И уже никогда не получить от подземного короля волшебное конопляное семечко и не обнять доброго друга Чернушку.

Что поделать! Воздушный шарик детства с нарисованной скрипучим фломастером смешной смеющейся рожицей улетел навсегда, на прощанье звонко окунувшись в синюю лужу неба. Его печаль не привяжешь к мизинцу, как в двенадцать лет. И, задыхаясь, не достанешь дна руками. След детских ног на берегу — печать. На все башни из песка, которые ты сама же нелепо разрушила.

 

Но Ляльке и сейчас нравится ходить в кино одной — будто ей опять двенадцать. Только теперь она привычно ныряет в культивированные тепло и свет многоэтажного развлекательного центра, расставившего уютные сети для своего обычного вечернего отлова. Все её недавние переживания, предательство, слёзы, любовь — будто отрезало. Они остались там, в другом мире, а здесь всегда одни и те же освещение, температура и даже, кажется, время — в общем, как раз такое, чтобы уставиться на большой экран с правильным ведёрком воздушной кукурузы и газировкой в высоком картонном стаканчике.

Она смотрит какой-то бесконечно-сопливый подростковый блокбастер про отчаянно жаждущих любви и понимания юных вампиров, автоматически пожёвывая бессмертный попкорн. А когда выходит из дрейфующего в собственном мироздании киноцентра, неожиданно обнаруживает, что… наступила ночь; и глухое эхо, раздробленное испуганной рысью десятисантиметровых каблуков, стремительно несётся по непроглядным переулкам (опять, сволочи, все фонари вырубили) — к Лялькиному милому, но, увы, столь далёкому отсюда дому.

 

Она открывает сумочку в поисках сигарет, но они, проклятые (ведь только сегодня новую пачку купила!), куда-то задевались — ни в одном кармане нет, и даже в крошечном кармашке для мобильника, о чудо, находится именно мобильник, а не сигареты. И от этого желание курить становится просто нестерпимым! А Лялька никогда не противится своим нестерпимым желаниям, и поэтому она идёт до ближайшего киоска, но на первой попавшейся остановке только цветы и бутерброды быстрого питания, и на второй остановке сигаретного киоска тоже нет.

Зато тут хотя бы светлее (от вывесок). И Лялька неустрашимо шагает сквозь плотную духоту, облепившую ночной город, медленно поджаривающийся на сковороде этого июля, и вдруг — гроза и ливень, с огромными, как в детстве, пузырями на мгновенно возникших лужах! То ярко-розовое от вспышек, то снова невидимое небо зловеще громыхает. А сама Лялька уже через минуту такая мокрая, что впору отжимать. Спасаясь от ливня, который бьёт с небес наотмашь всё безжалостнее и больнее, она, ставшая похожей на раскисшую шоколадку, капает и течёт — и бежит, рыдая, по улице.

 

На крылечке какого-то магазина, закрытого, но приветливо мигающего неполным комплектом своего светящегося названия, будто выплывающего из толщи воды, Лялька торопливо вызывает такси. А когда оказывается дома, слава богу, без ненужных приключений на свою порхающую бабочку, то просто купается в потоке эндорфинов, радостно резвящихся в её крови. Это ж надо, столько счастья сразу: и кино с кукурузой, и гроза с настоящим ливнем, и путь домой без мистических битв с любителями вампирских блокбастеров — да и сигареты, кстати, она тоже купила.

Но главного она даже ещё не понимает — этот ливень очистил её от всего: неудачной любви пятилетней давности, глупого недавнего романа, боли, злости, неуверенности и обиды, застоявшихся тёмной болотной жижей. Она теперь как чистый лист бумаги: пиши, что хочешь, — любые новые звонкие вещи. И тогда Лялька становится бессмертной, как вечноживущая гомеровская богиня Елена Прекрасная. Она снова любит. Кого? Пока это тайна. И тут в её однокомнатной вселенной раздаётся требовательный звонок.

 

© Инна Ким

Полюбилось? Поделитесь с друзьями!

Вы прочли: «Ливень»

Теперь послушайте, что говорят люди. Скажите и своё слово, коли желаете. Чем больше в мире точных слов, тем счастливее наше настоящее. То самое, в котором каждый миг рождается будущее.

Не видите формы комментариев? Значит, на этой странице Олег отключил форму.

44 отзыва

  1. Не буду скрывать: с Инной «встречаемся» на литературных конкурсах в третий раз. И я не устаю поражаться богатству языка, образам, захватывающим в плен, необычным при правдивой очевидности. С первой строчки, с длинноногих роз и до однокомнатной вселенной — язык восхищает. Порадовало, что в рассказе — женский взгляд на любовь. Вот в тех образцах, о которых Олег написал — исключительно мужской взгляд. Получается, женщины о любви не умеют писать? А Инна доказала, что умеют:).

    1. Татьяна, а вы добавьте к моему списку что-нибудь женское. То, что вы считаете историями любви. И других читателей прошу сделать то же самое. Я назвал те истории, которые первыми пришли мне в голову; те истории, что особенно запомнились, врезались в память. И предложил конкурсантам прибавить к списку что-нибудь своё: «И всё-таки я советую прочесть названные рассказы о любви, а то и прибавить к ним что-нибудь. Из личного списка избранного». Действуйте, друзья! Давайте обогатим свою душевную копилку коллекцией рассказов о любви!

      Да, кстати: список образцовых историй любви выложен здесь.

      1. Извините, Олег, что не Татьяна) Истории любви, рассказанные мужчинами и женщинами, действительно различаются. Причём не обязательно, чтобы женские писали исключительно женщины. Например, «Цветы запоздалые» — Антон Павлович, но женская (безыскусный, точный до деталей рассказ, простой и трогательный, а как без этого женщине-то?!). В вашем списке его нет — видимо, недостаточно «самолётный»?

        1. Инна, спасибо за напоминание! Как я могла не упомянуть об этом рассказе, одном из самых любимых!

        2. Чехова тут и так больше всех: три рассказа. Можно ещё много текстов Бунина добавить. Или Казакова. Но зачем? Я считаю, что своей цели достиг: дал несколько примеров историй любви, написанных в разное время разными авторами, друг на друга непохожими. Конкурсанты вправе дополнять этот список, не соглашаться с ним, обсуждать его, предлагать варианты. Не исключено, что все вместе участники конкурса составят такой список, которым заинтересуюсь и я. Это было бы здорово, потому как я прочёл почти 8 тысяч книг. Добавляя в комментариях свои рассказы о любви, помните: я составлял свой список из произведений не современных авторов, но классиков. Учиться следует именно у них. Они — опора, они — фундамент.

    2. Спасибо, Татьяна, у Вас доброе сердце. Мне кажется, что любовь — это константа существования женщины, которая всегда или перед любовью, или во время любви, или после любви, но каждый раз это «после» — уже новое «перед». А любовь мужчины — так уж получается — была, есть и будет в свободное от «самолётов» время и место души.

  2. Мне очень стыдно, что я только сейчас прочитала Ваш рассказ, Ирина. Не понимаю, как я могла упустить из виду такую вещь!! Супер! Вы достойны победы!! Но это не главное) Вы же сами знаете)) Главное, что мы можем читать и вдохновляться такими талантливыми произведениями. Очень близок мне текст, прочувствовала эту Вашу Лялечку — такую же грациозную, нежную и игривую, как кошка, как длинноногий цветок, не без шипов, конечно…)) Но роза не без шипов. Мы — женщины знаем об этом. Шикарные образы, красивый язык, яркие сравнения. Очень понравился рассказ!

  3. «А в это время где-то на Земле шумит трава дождя.

    На сердце смутно — так всегда в апреле.»

    Красивый какой отрывок! Вернулась к нему и прочла несколько раз.

    1. Спасибо, Ирина. Этот дождь превращается в ливень — через пять лет. Очищает от всего сорного, готовит героиню к новому — как землю, которая в итоге должна родить зерно. В общем, этот образ очень для меня важен.

  4. Инна, как я поняла из ваших отзывов, обзоров, вы профессиональный, талантливый и очень чуткий критик. Вы единственная, кто написал комментарий к моему рассказу, указав на недостатки. Я расстроилась. Нет, не из-за того, что вы указали мне на ошибки (за это я вам очень благодарна, и уже исправила всё в своём домашнем черновике), а из-за того, что они у меня есть. Текст был просто «зачитан» мною, поэтому такой результат, не хватает профессионализма!
    Две недели назад начала читать ваш рассказ, дошла практически до середины, и помню, что мне даже нравилось. Но срочные дела отвлекли меня от чтения. Рассказ я так и не дочитала по сей день. Вернусь ли я к нему? Не знаю. Скорее всего, нет. Почему? Не зацепило! Напоминаю, я не профессиональный критик и писатель, а обычный читатель, и это моё мнение.

    1. Марина, благодарю за потраченное время. Хотя, конечно, Вы написали не отзыв на мой рассказ, который даже не прочли, а отзыв о самой себе) Но это даже забавно. Что-то мне подсказывает, что Вы совсем молоды. И я рада, что смогла чуточку Вам помочь — собственно, этого и хотела. Ваш рассказ тронул меня какой-то милой безыскусной искренностью — что ли. Это ведь важно — как я думаю. Немножко пугает, что Вам трудно «продираться» через прозу Константина Чарухина — да и мой рассказ Вас «не зацепил»))) Да, мне этого не понять — в 6 лет я читала наизусть «Евгения Онегина» и «Мцыри», в 15 анализировала сочинения Платона, Мандельштама, Маяковского и Достоевского, а в 18 зачитывалась Сартром, Стейнбеком, Ионеской и Борхесом) И они меня цепляли и не казались сложными. Но на вкус и на цвет… Нет, я не «профессиональный критик» — у Ольги Кат это получается гораздо лучше. Я так сказать — профессиональный читатель. Ну и талантливый писатель — хоть это ужасно нескромно!)

  5. Я немного не так выразилась, когда написала, что Вы, Инна, единственная, кто написал комментарий к моему рассказу, указав на недостатки. Будто все писали хорошие отзывы, а Вы раскритиковали. Нет, я имела ввиду, что Вы ввообще единственная, кто откликнулся на мой рассказ. И за это вам ещё раз спасибо!

  6. О рассказе Инны Ким «Ливень» — субъективное мнение

    «Странная вещь сердце человеческое, и женское в особенности.»
    Прав Михаил Юрьевич. Ой как прав!
    Этот факт в который раз подтверждает Инна Ким, рассказывая о метаниях своей героини Ляльки-Елены. Ну чего не хватает красивой, умной, вполне самодостаточной женщине? Какого чёрта тянет её в дождливый день на улицу? Просто: апрель на дворе — смутно на сердце. Вот и выходит Лялька с каким-то особенным фантастическим зонтиком на прогулку, а на самом деле — на поиски Любви.

    ЗдОрово всё так начинается в рассказе: интригующая завязка; красочным, ярким языком рассказывается история. Но потом начинаешь в повествовании «вязнуть».

    Почему так? Пытаюсь понять.
    Думаю, оттого что цельности произведению не хватает — оно состоит из мастерски написанных отдельных частей. Получилось не многопланово, а дробно. Пожалуй, из «Ливня» можно было бы легко сделать два, а то и три полноценных рассказа.
    Возможно, именно из-за этой дробности не прорисовывается достаточно чётко характер героини. Что-то так: кошек любит, собак тоже, под дождём гуляет, красивая…

    А может, так и было задумано автором: не может быть здесь определённости, и цельности не может быть, ибо странная вещь — женское сердце.

    В заключении хочу сказать:
    спасибо Вам, Инна, за рассказ, буду и впредь с интересом читать то, что Вы пишите.

    От души желаю творческих успехов,
    Ирина Май

    1. Спасибо, Ирина, я подобного отзыва давно ждала! Насчёт дробности — возможно, Вы правы, надо об этом думать. Благодаря Вам, теперь у меня такая возможность — думать — появилась. А то сама «увязаешь» в собственном рассказе — трудно посмотреть на него со стороны. Но Ляльку я очень люблю. А если сделать цикл рассказов о ней — это «спасёт отца русской демократии», то бишь сделает героиню цельной? Или только хуже станет, потому что каждый рассказ будет отдельным фрагментом-куском? Как Вы думаете?

      1. Здравствуйте, Инна!

        Знаете, мне кажется интересной тема: «Лялька и Маша». Что там у нас с женской дружбой? Существует ли вообще такое явление? Что скажете? Разобраться бы — Вам это под силу.
        Заодно и характер Елены обозначился бы.
        Только это совсем другая история. Не правда ли?

        1. Не удержалась) Это отрывок из моей повести «Здравствуй, Настя»: он как раз про мою любимую Ляльку и женскую дружбу…

          День шестой

          Лялька
          8.00

          Здравствуй, Настя!
          Я пишу тебе. Пишу, пишу – у меня осталось слишком мало времени. Может, уже завтра я стану «недоступным абонентом». Да, у меня появятся «совсем другие дела». И поэтому я спешу всё написать – в эти последние дни. Только что это? Признание? Исповедь? Предостережение? Я и сама толком не знаю – просто пишу, пытаясь до тебя достучаться. Боюсь, что возненавидишь. Надеюсь, что простишь

          Конечно, ни одна из миллиардов девочек не слушала и даже не слышала предостерегающие, скучные «истории» взрослых. Да и зачем нам знать о чужих ошибках? Все мы с упрямой неумолимостью совершаем свои.
          Я ведь тоже такой была – хотя представить «тётю Лялечку» пятнадцатилетней тебе наверняка сложно и смешно.

          В том весёлом грозовом июле двадцать лет назад мама неожиданно отпустила меня на Танину дачу. Всего какая-то пара недель отделяла старшую сестру от счастливого (замужнего) материнства, но её свекровь, занятую поисками светлого пути к вершинам самосовершенствования, этот факт нисколько не волновал. А будущий счастливый отец учился и работал, так что у мамы абсолютно не было времени возиться ещё и со мной – она целыми днями, сразу после работы, жарила-парила и шила крошечные чепчики.
          Я же в это время вместе со своей лучшей школьной подругой наслаждалась свободой, близостью чистой реки, бегущей между огромных, горячих от солнца валунов, и незатейливыми девчоночьими секретами, которые всегда сопровождают отношения подростков, находящихся в остром смятении от собственного превращения в женщин. Мы вставали ближе к полудню, когда небо уже становилось почти белым от зноя, съедали котлеты и варенье (именно в таком сочетании), оставленные на душной солнечной веранде неутомимой подружкиной бабушкой. Та с утра до вечера полола, поливала, собирала, консервировала, а в краткие часы отдохновения жарила эти самые котлеты и варила поспевшую ароматную клубнику для бестолковых маленьких лентяек.

          Болтая до вечера, мы лежали на шершавых каменных плитах, торчавших из прозрачной ледяной воды, пока голова не плыла от солнца, и обе с визгом, брызгаясь и смеясь, ныряли с камней прямо в реку – такую холодную после застывшего от жары воздуха, что перехватывало дыхание. А вечерами, когда измотанная солнцем и активной дачной деятельностью Танькина бабушка уже мирно всхрапывала под любимый сериал, к дому, погрузившемуся в благословенную прохладу, как бы невзначай стекались деревенские мальчишки. Перекидывались с нами, городскими, хриплыми от переизбытка гормонов шуточками, звали покататься на мотоциклах, пожечь костёр на речном берегу, послушать, как они терзают струны своих раздолбаных гитар, ну и всё такое, чем обычно обычные мальчики пытаются склеить хорошеньких сверстниц.
          В общем, мы с Андреевой ложились спать чуть ли не под утро, хотя моё сердце оставалось абсолютно спокойным – романтические подвиги деревенских подростков были слишком неуклюжими, чтобы произвести ожидаемое ими впечатление. Так бы я и провела те безмятежные школьные каникулы – одуряющее солнце, речка, жареные котлеты, неловкие подростковые ухаживания. Но тут на бабушкину дачу приехал старший брат моей подружки.

          Разница в возрасте у нас была просто чудовищная (аж семь лет!), и тогдашней мне он казался очень взрослым и опытным мужчиной. У меня по всему телу бежали мурашки, когда я чувствовала его дыхание на своём беззащитном затылке (в то время я носила высоченный хвост – ещё не огненный и даже не тициановский, а просто рыжий, какой достался мне от природы и папы). Разумеется, старший брат задержался на даче до конца собственных каникул (он перешёл на пятый курс).
          Он свято пообещал бабушке, которая с заметным облегчением отбыла в городскую квартиру, посвятить себя заботам о поливке огурцов и недремлющему контролю за тем, чтобы его сестрёнка и её школьная подруга не спутались бы с деревенскими балбесами, которым только одного и надо. Бедные огурцы! Они тогда все пали жестокой и безвинной смертью от жажды, а вот местные мальчишки действительно остались ни с чем – днём студент отсыпался, а по вечерам, вместе с друзьями, приезжавшими из города, они катали девятиклассниц на мотоциклах.

          Я до сих пор помню бесшабашное чувство ветра, с силой бьющего прямо в лицо и поднимающего мой непослушный хвост в облака. Мы гоняли по деревенским улицам, по лесу, по берегу потемневшей к ночи реки, и он мне что-то кричал, но я ничего не слышала, потому что у меня в ушах стоял только гул бесконечного ветра.
          И вдруг он останавливался и глушил мотор, а я опять чувствовала себя оглушённой – уже от внезапно наступившей тишины и его торопливых поцелуев. Конечно, это оказалось намного интереснее глупых костров и гитар.

          А потом лето неожиданно закончилось, и я вернулась в школу – в свой предпоследний класс, когда надо было много всего читать и зубрить, чтобы сдать экзамены так, как бы этого хотелось маме, и поступить в университет, который находился всего в нескольких трамвайно-тролллейбусных остановках от дома. Лучшая школьная подруга тоже туда поступила.
          Но мы к тому времени уже почти не разговаривали. Разругались два года назад, ещё на даче, из-за каких-то глупых девчоночьих пустяков, а на самом деле, конечно же, из-за тоже глупой и тоже девчоночьей ревности, не последнюю роль в которых сыграл – нет, не тот мой бестолковый летний роман, а один белобрысый пятнадцатилетний мальчишка (одноклассник).

          Правда, на первом курсе мы всё-таки помирились и даже задружили с новой неистовой силой. Снова бегали вместе в кино, делились секретами, вызубривали наизусть экзаменационные билеты и отбивались от навязчивых ухажёров.
          Тогда же коварная лучшая подруга, которая, кажется, всё ещё дулась, затащила меня на свадьбу к своему старшему брату, большому любителю мотоциклов и девятиклассниц, и мне было как-то неудобно отказаться. Но весной, когда я скоропостижно выскочила замуж, мы опять и, кажется, уже окончательно рассорились. Так что начали общаться только к пятому курсу.

          Лялька
          9:20

          Все всегда говорили, и я это тоже видела, что Андреева, моя лучшая детсадовская, а потом школьная и университетская подруга, намного красивее меня. Во-первых, глаза – большие и без всяких намёков и натяжек откровенно сапфировые. Во-вторых, ноги – действительно от ушей. И аккуратные розовые ушки – точно фарфоровые. И прямой носик, как у алебастровой статуэтки. И вся, как эта самая статуэтка: тоненькая, нежная, с нежно сияющей кожей, похожая на изображение принцессы Анхесенамон.
          Все мальчишки должны были быть в неё влюблены. Но почему-то влюблялись в меня – с обычными ногами, которые приходилось зрительно удлинять десятисантиметровыми каблуками, ничем не примечательными в смысле красоты ушами и почти заметно вздёрнутым вверх носом. Видимо, было во мне что-то такое – волнующее, манящее и дразнящее, а потом ощутимо щёлкающее по носу и снова неожиданно-призывно улыбающееся, а главное, живое и суматошно-горячее, чего в распрекрасной, но холодной красавице Танечке не было и в помине. А ещё я была рыжей.

          Я всегда дружила, ссорилась и снова мирилась с Таней Андреевой, пребывая в состоянии постоянного внутреннего соперничества с её удивительной фарфоровой красотой, которая, честно говоря, никогда не давала мне (совсем не красавице) покоя. Впрочем, и сама Андреева была в этом смысле ничуть не лучше.
          Она тоже, как могла, боролась со мною и даже не раз и не два тайно состояла в коалициях девчонок и женщин, ведущих против меня, ничего из себя не представляющей выскочки, непримиримо-вечную женскую войну. А я, прекрасно это видя, вела себя по отношению к своей лучшей подруге, если честно, мелко и подло – иногда. Например, однажды в пятнадцать лет специально влюбила в себя мальчика, в которого, я точно это знала, была до смерти влюблена моя прекрасная, холодная и несчастная, как Снежная Королева, лучшая подруга.

          В это время мне и моей лучшей школьной подруге было по пятнадцать. Мы вместе ходили в школу, а после уроков – на танцы. И, конечно же, гадали на женихов, а, возвращаясь домой после танцев или побежав в магазин за хлебом, или просто гуляя на улице, или загорая на речном берегу (и зубря завтрашние уроки), вместе отбивались от «женихов», выходивших на охоту на таких вот, как я и Таня, юных и беспомощных.
          А как было страшно и абсолютно неоткуда ждать помощи – когда из-за обычной пустячной ссоры с Андреевой я гуляла одна!

          Я помню, как меня обступали со всех сторон, не оставляя ни единого шанса вырваться. И все эти гадкие кривые улыбочки, словечки, свистящий шёпот прямо в лицо, и когда хватают за руки. И холодные злые глаза, в которых нет ничего человеческого – даже вожделения.
          Хотя я прекрасно понимала, что в этой дикой охоте, бессмысленной и беспощадной, в которой меня загнали, поймали – даже не ради удовлетворения базового животного инстинкта, а чтобы поиграть, наслаждаясь страхом и болью беззащитной жертвы, – если я не спасусь, то меня ожидает ещё и такое, страшное и горькое унижение.

          Тогда я вдруг начинала говорить без остановки обо всём на свете, постоянно повторяя одни и те же фразы (это успокаивает), и всё время улыбаться (но не вызывающе, а глуповато) – то есть включала дурочку. А можно ещё и телефончик дать и даже адрес, по которым меня никогда не найти. Да хоть стихи Мандельштама читать или методично пересказывать «Братьев Карамазовых» – тоже здорово ломает неокрепший мозг.
          И делать ноги, пока эти гадёныши не очухались – потому что они страшнее даже Дикой охоты Средневековья, состоящей из демонов, призраков и безголовых собак. Те трепали умерших некрещёными детей. Эти, с кривыми гадкими улыбочками и холодными пустыми глазами, просто забавляются.

          Лялька
          10:05

          Однажды весной в пятнадцать лет бессменная школьная Снегурочка Таня Андреева обнаружила, что мальчик, в которого она была беззаветно влюблена ещё с первого класса, оказывается, сохнет по её лучшей подруге. И даже не зная, но наверняка ведь догадываясь, что я, тоже глупая и пятнадцатилетняя, сама всё это и устроила, впервые за всю свою примерную жизнь сбежав с уроков (и танцев), не задумываясь, села в притормозившую рядом со школой большую чёрную машину.
          А после всего случившегося, ошеломлённая и зарёванная, прибежала ко мне – единственной, которой всегда и всё могла рассказать. И ощущая стыдную вину за это нелепое подружкино падение, я подливала ей свежий чай и шептала, что всё пройдёт и образуется, если крепко-крепко закрыть глаза и подумать, что ничего и не было.

          Лялька
          11:10

          А как всё хорошо начиналось! Пятнадцатилетним всё кажется таким волнующим. И будто будущую жизнь можно решить просто и приятно, как логарифмическое уравнение, а чтобы исправить любую помарку, достаточно аккуратно вырвать неправильный лист и переписать всё заново. Помню, в пятнадцать, я была убеждена, что это навсегда – эгоистичная физическая радость простых движений тебя в безостановочно движущемся мире. Шла, нет, летела по солнечно-пятнистому кудрявому маю: ветер касался руки, розовые яблони щекотали взгляд.
          А внутри меня всё пружинилось, тянулось, звенело – было очень приятно чувствовать своё тело полностью. Как сокращаются мышцы и бежит весёлая кровь. Ощущаемые кожей теплоту и движение воздуха. Фиксируемые сетчаткой разноцветные вспышки весны. Все звуки и запахи. И новенькие туфли, конечно. Они немного тёрли уже горячую от этой боли пятку, но были невероятно красивыми.

          Я тогда с недоверием смотрела на женщин за тридцать. Некоторые из них были даже красивыми, увереннее и красивее пятнадцатилетней меня, но все – непредставимо старыми. Уж я-то никогда не постарею. И тридцать пять мне ни за что не будет – в это невозможно поверить.
          Я сочувственно улыбалась, глядя на тридцатилетних людей. Они казались мне несчастными, скучными, больными – угораздило же их «подцепить» возраст.

          Только уже через минуту об этом не думала – опьянённая своим нескончаемым пятнадцатилетием. Даже то не смущало, что тогда я всё время откладывала на завтра – славу, любовь, приключения. Казалось, они ждут за порогом: сделай шаг – и всё станет твоим. Все земные царства, лежащие у ног. Все откушенные тобою плоды.
          Рыжая, смешная, робкая, я стеснялась всего – своего нового изменённого тела, пытливо-жадных взглядов мальчиков, змеиного шипения стареющих женщин, с бессильной злостью вспоминающих собственную юность. И в то же время была невозможно, раздражающе уверенной – в себе и в неисчерпаемости чудес мира, и в оглушительном ощущении своего бессмертия.

          Лялька
          12:05

          Хорошенькая фарфоровая Снегурочка всех детсадовских, а потом и школьных утренников Танька Андреева была смертельно влюблена, кажется, ещё с семи лет, а к пятнадцати это чувство, высказанное одной только мне и то под строжайшим секретом, успело обрести угрожающую форму. И это любой женщине, даже в возрасте благоухающей розовой юности, в каком мы обе тогда пребывали, было очевидно.
          Да ежу же понятно, что твоя лучшая подруга неспроста часами слоняется мимо зеркала – с настойчивостью маньяка из какой-нибудь старой доброй киношки. А кошмарное пятно опрокинутого томатного сока на новом платье, авиакатастрофа, в которой она одна уцелела, и даже лайки в Инстаграмме производят на неё не больше впечатления, чем созвездие Кассиопеи на сладко спящего в своей норке мышонка.

          И к тому же её глаза всё время сияют так, что можно здорово экономить на электричестве, а в магазин она собирается столько, что все домочадцы успевают умереть с голоду.
          Тут не нужно быть Склифосовским, чтобы поставить точный диагноз «Острая сердечная достаточность». Он же «Рана в области сердца с рваными краями и осложнениями в быту». Он же «Да ты что, мать, влюбилась?».
          Действительно влюбилась. А жить, работать, учиться, строить светлое будущее, грабить прохожих в подворотнях вместе с влюблённой девушкой чревато неожиданными эффектами. Зато интересно! Однако нужно своевременно принять элементарные меры безопасности и подучиться на курсах по оказанию первой медицинской помощи.

          Существует две разновидности влюблённости. Острая форма и тупая. Первая по своей симптоматике похожа на тропическую лихорадку, а вторая на вялотекущую шизофрению. При острой форме жертва может безудержно рыдать, как героиня мыльного сериала. Бросаться на друзей, превращая их жилетки в мокрые тряпки. Часами трепаться по телефону на актуальные метафизические темы. Носить короткие жёлтые юбочки с красными шёлковыми блузочками и туфли на каблуках пятнадцать сантиметров. Курить по пачке сигарет в день. Рассказывать неприличные анекдоты. Дразнить животных.
          И т.д. И т.п. Всё в том же духе. При тупой форме влюблённая девушка бродит, вздыхает, глупо улыбается. Обращаться к ней с вопросами всё равно, что попросить у памятника Пушкину попить.

          Обе формы часто осложняются маниакально-депрессивным психозом, поэтому категорически не рекомендуется острить по поводу предмета влюблённости своих лучших подружек или, не дай бог, внешности и красоты самих страдалиц. А если искушение чересчур велико, следует заранее спрятать все колющие, режущие и со всего размаха врезающиеся предметы. Служба спасения может и не успеть!
          Если же какой-либо индивид давно мечтал избавиться от вредной подружки или сестрёнки, не стоит упускать такой удобный случай. Как только она начинает задумываться о смысле жизни и меняет уже пятую помаду за день, можно неназойливо оставить на заметном месте намыленную веревку.

          Но если жаль смотреть, как гибнет ещё вчера цветущее невинное создание, лучше применить один из вариантов человеколюбия. Самый простой, дешёвый и эффективный – это карты. Если гадать на свою любовь с утра до вечера – сам процесс может захватить настолько, что вроде уже и не нужно даже встречаться. И так всё известно – конечно, любит, но бумага в казённом доме и злая дама с денежным интересом мешают соединиться двум пылким юным сердцам.
          Хотя влюблённые девицы, если честно, просто мастерски устраивают облавы на предмет своих воздыханий. К активной деятельности по его поимке привлекаются все заинтересованные стороны: «Ты пойдёшь на первый этаж, ты беги на пятый, а я буду караулить у мужского туалета». Но вдруг что-то случается с речевым аппаратом влюблённой. Зато как она смотрит! Сто очков вперёд любому кролику, любующемуся своим удавом.

          А ещё все влюблённые – просто кошмарные эгоисты. Носятся со своей болячкой и шипят на всякого, кто осмелится стоять ближе, чем три метра от сердца. К тому же им всё равно, кто станет президентом в стране, сколько стоит литр молока, и кто кого и за сколько купил. То есть на лицо вопиющая ненормальность.
          Да, влюблённость – это асоциальное явление. Особенно неразделённая. Осторожно, убьёт! Так что на месте президента страны я бы в законодательном порядке обязала всех глупых мальчишек разделять наивные девчоночьи страсти. А в случае нарушения – моментальная высылка на необитаемый остров без Интернета!

          Лялька
          13:30

          Как все влюблённые девчонки, подружка рассказывала о своей «вечной» любви часами. Его звали Серёжа. Он был симпатичный, хотя и ничего особенного. Учился с нами в одном классе. Ходил в музыкалку. Ещё рисовал странные картинки. Глупая снегурочка врезалась в него много лет назад, но он, вот ведь тупица, ни о чём не догадывался.
          И если подумать, то не так уж я была виновата. Просто однажды, собираясь из школы, мы о чём-то заспорили, и Серёжа, чтобы договорить, пошёл провожать меня до дома. Но почему-то мы пошли не по прямой дороге, где идти не больше десяти минут, а каким-то странным кругом – по дальним улицам. И выяснилось, что у нас много общего и вообще – я его идеал! И смеясь и смущаясь, мы совсем не замечали беззвучно плачущую Андрееву, которая всё это время шла с нами рядом.

          Уже через несколько дней забросивший и школу, и музыкалку Серёжа бегал за мною наивным симпатягой-щенком, а мне самой, как оказалось, это было очень приятно. Такой уж у нас всех был тогда возраст – пятнадцать лет.
          Серёжа говорил, что мы должны пожениться и родить дочку – такую же красивую, как я. А потом, в деревне, на даче Танькиной бабушки, я – чисто из девчоночьей вредности, свойственной всем подросткам, разрываемым извечной, но случившейся как будто впервые и именно с ними, прямо здесь и сейчас, глобальной гормональной перестройкой стремительно становящегося взрослым детского организма, и не понимающим толком, что же это такое происходит, почему и зачем?! – целовалась с почти пятикурсником.

          И Серёжа об этом узнал! Разумеется – от ревнующей Таньки. А мне было стыдно что-то объяснять, хотя ничего тогда и не было – только эти глупые поцелуи на речном берегу. Вскоре родители белобрысого мальчишки перевели его в другую школу, после окончания которой (и музыкалки тоже), он поступил в консерваторию, навсегда уехав из нашего города. Там Серёжа увлёкся перфомансом и стал участвовать в выставках, где обнажённые девушки резали прямо на себе барахтающуюся в собственных кишках и слезах живую рыбу, а полуобнажённые юноши фотографировали свой прооперированный аппендицит. В общем, кошмар.
          Но как-то раз в сентябре – тогдашнем, пятнадцатилетнем – он написал мне письмо.

          А Андреева – уже безнадёжно и безутешно – продолжала любить мальчика, который ей понравился ещё в первом классе. К тому времени он давно свалил за бугор, где благополучно женился и обзавёлся дочерью, и ни с кем не выходил на связь даже в «Одноклассниках».
          Андреева же, без проблем окончив университет, как когда-то школу и такой же университетской снегурочкой-красавицей, стала мучить детей «образом пушкинской Татьяны». И то ли из-за того липкого пятнадцатилетнего секса, то ли из-за несчастной любви, превратившей её сердце в вечную мерзлоту, ни с кем не встречалась, не дружила и даже не целовалась.

          Пока в прошлом сентябре, почти в тридцать пять, утомлённая сочинениями новых пятнадцатилетних девчонок и образовательными программами, по которым их надо образовывать, моя бывшая лучшая подруга, по-прежнему сапфировоглазая, красивая и холодная Татьяна Дмитриевна Андреева неожиданно для всех не растаяла. И это был, чёрт побери, самый крутой экшн во всей её скучной снегурочкиной жизни!

          Лялька
          14:50

          Я тогда случайно встречаю Танину бабушку, по-прежнему энергичную и крепкую, как её знаменитые огурцы. Она говорит, что «Танечка ушла в монастырь». И я, как дура, честное слово, в ближайшие выходные тащусь в этот монастырь, чтобы… что? Вспомнить былое? Расплакаться, упав на грудь? Исповедаться и успокоить своё виноватое сердце? Помириться и снова подружиться?
          По скучной загородной дороге моё беспокойное воображение во всех красках живописало бедную Андрееву, которая так больше и не смогла никого полюбить и не нашла ничего лучше, чем просто сбежать от мира. И вдруг увидела будто летящий в небе храм, гудящую густым солнечным звоном колокольню и бесконечные безмятежные поля женского монастыря – всю нежность и силу сентябрьского, неожиданно тёплого мира, ликующе поющего вечную Песнь Песней во славу любви.

          Монастырь стоял на крутой горе, торжественно любуясь своим отражением, которое дробилось и текло вместе с ледяной рекой куда-то в вечность. В далёком синем небе неподвижно висели птицы, внимательно высматривая шустрых полёвок. И поздние тяжёлые шмели деловито, точно младенцы, сосали тёплый нектар вдруг опять распустившегося белого шиповника. А вокруг – тихие золотые поля, над которыми дрожало галлюциногенное марево нежного тумана, и быстрый серебристый промельк хитрой местной плотвы – в речной воде.
          В монастырском храме – никого. Но в прохладном полумраке, под высоким сводом с грустно парящими ликами, ещё пахнет ладаном утренней службы. А рядом с огромным распятьем, вырезанным из кедрового ствола так детально, что все терновые колючки венца и все капельки крови на пригвождённых руках казались почти настоящими, сухо щёлкают горящие свечи.

          Я стою у весёлого витражного окошка, открытого в сентябрь, тёплый и свежий, словно запах только что скошенной травы, и слушаю, как поют птицы и перекликаются занятые сельскохозяйственными хлопотами монашки в длинных чёрных платьях и платках. Сестра Магдалина, ещё недавно бывшая Татьяной Дмитриевной и просто Таней, укатила рано утром на монастырской тайоте – сеять Божье слово через подручные средства массовой информации. Видимо, в этом и состояло её послушание, которым она занималась суетливее некуда, уйдя в монастырь от суетного мира.
          В ожидании старой подруги, я терпеливо любовалась местными красотами и слонялась по благоустроенному подворью и крутому берегу реки. Было жарко и очень хотелось искупаться. Но я боялась, что это может быть воспринято, как нарушение заведённого здесь устава (ещё выгонят с позором из монастыря!), и решила на всякий случай не рисковать. Вернувшись в гостиницу для таких же праздношатающихся приезжих, сполоснула лицо холодной водой из-под крана и пошла обедать в общую трапезную.

          На длинном деревянном столе, покрытом клеёнкой в весёленький цветочек, уже стояли хлебницы с тонко напластованными ржаными горбушками и большие миски с аппетитными овощными закусками, а на столике рядом дымились кастрюльки с супом, круглой картошкой, жареной рыбой и компотом – ну прямо шведский стол! Отобедав, я снова отправилась шататься по округе, пока не наткнулась на стайку юных послушниц, которые явно строили глазки своим ровесникам, прислуживающим в храме.
          Они о чём-то оживлённо шептались и хихикали – ну совсем как обыкновенные старшеклассники. Только одеты были не в узенькие джинсы на бёдрах, а в бесформенные тёмные одеяния – местную «форму». Я улыбнулась – ведь наверняка эти пятнадцатилетние, как и те, из мира, время от времени влюбляются и даже страдают от неразделённой любви. А потом, наверное, рассказывают обо всём местному священнику, получая от него заботливый отеческий нагоняй и нестрогую епитимью, соответствующую их, в принципе, бесхитростным маленьким грехам (таким же, как и они сами).

          Ближе к вечеру заявилась Татьяна-Магдалина. Но тут же опять куда-то унеслась, оставив меня в растерянности – наедине с тихой монастырской жизнью. Так мы почти и не виделись – бывшая подруга оказывалась всё время страшно занята. Причём было очевидно, что лично ей всё это очень нравится – она чувствовала себя, как местная плотва в воде.
          Прожив в монастыре до воскресенья (я купила сюда «путёвку выходного дня») и всласть нагулявшись среди жужжащих, чирикающих, свиристящих, шуршащих и квакающих золотых полей, я постояла на парочке одуряюще пахнущих ладаном служб, объелась жареной рыбы и укатила домой. А забравшись на диван с книжкой, подумала, что почти полная тёзка пушкинской Татьяны, ставшая в иночестве Магдалиной (вот же ирония), теперь-то уж точно навечно остановила в своём сердце время бесконечных надежд и разочарований.

          Лялька
          16:50

          В счастливые пятнадцать я не носила лифчика и косметику, чтобы они не мешали мне чувствовать движение воздуха и прикосновение предметов. И была, как розоватый бутон яблоневого цветка. Даже пахла так же вкусно – просто юностью. Я читала свои стихи – такие грустные, про древнеегипетскую принцессу Анхесенамон, собирающую ромашки и васильки для умершего Тутанхамона.
          На школьной сцене стоял твёрдый стул с высокой спинкой. А в лицо мне светил жёлтый театральный свет, из-за которого я ничего не видела, кроме какой-то чёрной шевелящейся пропасти перед собой, откуда раздавались дыхание, поскрипывание, шелест.

          После чтения я ещё несколько секунд посидела на стуле. И этого времени хватило смешному белобрысому мальчику, чтобы подойти и поцеловать мне руку – так можно поцеловать бабочку, боясь стряхнуть с невесомого крылышка пыльцу, делающую его способным летать.
          Его второй поцелуй – в губы, несколько часов спустя, у него дома, куда мы зашли «за интересной книжкой», – был такой, как открывают перламутровую раковину. Ещё не зная, что там внутри – жемчужина или устрица.

          Но, похоже, что всё-таки Серёжа искал жемчуг. И делал это очень старательно и неумело. И тут появилась его мать. Вся на нервах, на бегу, куда-то страшно опаздывая и оправдываясь – за спину, к входной двери, где раздражался какой-то мужчина (его отец). Эта женщина с ещё хорошей фигурой и осветлёнными волосами беспокоилась, поужинал ли её мальчик. И напоминала, что завтра у него важная контрольная. И такой холодной, тёмной, древней материнской ненавистью мельком окатила сразу же замеченную ею девчонку! Маленькую тварь, которая пришла украсть её сына.
          Всё-таки отцы католической церкви времён мрачного Средневековья сильно промахнулись, не привлекая в ряды Святой Инквизиции женщин. Мужчины! Чего стоит весь их жалкий набор инструментов перед изощрённостью пыток, которые рисует разъярённое воображение матери, когда она видит своего дорогого маленького пятнадцатилетнего мальчика, беспомощно бьющегося в сетях гормонов, «порочно» расставленных его одноклассницей?!

          В тот вечер у Серёжи ничего не получилось. Он был слишком нетерпелив, а я чересчур смущена. Или может, подействовало «проклятие» Серёжиной матери? Убегая, она так на меня посмотрела, что я чуть не самовозгорелась!
          А если честно – это ведь он был влюблён, а я не влюблена. Так что в дальнейшем я стала твёрдо отказываться от продолжения совместных физиологических опытов. Но это мне ничуть не мешало вместе гулять, выслушивая про мою идеальность. И стыдно признаться, я даже дразнила Серёжу – приближала к нему лицо (будто для поцелуя), а сама, смеясь, тыкала в ждущие губы мальчишки белоснежные щекочущие зонтики июньского одуванчика.

          Лялька
          18:45

          Это ж надо! Всего за одну весну и лето своего единственного в жизни пятнадцатилетия, которое ни за что не переписать, я наделала столько глупостей.
          Во-первых, влюбила в себя, в общем-то, ненужного мне белобрысого одноклассника. И почти влюбилась сама – в старшего брата лучшей подруги, влюблённой в мальчика, влюблённого в меня.

          Ну не дура? Такая дурацкая дура, что не прошло и трёх лет, как я снова взялась за старое! Зачем-то очаровала (и обидела) хорошего, в принципе, дедушку, зачем-то вышла замуж, зачем-то сделала от мужа аборт (и тут же с ним развелась)… Зачем? Зачем?! Зачем!
          Ты не знаешь, но я ведь очень долго и безуспешно лечилась – так хотелось прижать к груди своего сыночка или дочку! И ничего не помогало. Видно, это заветное материнство беспощадно перечеркнул тот дикий день, когда я отсчитывала минуты до действия наркотика (и убийства моего ребёнка!). А может… Всё случилось – как случилось – из-за давнего, пятнадцатилетнего, испуганного «проклятия» Серёжиной матери, измученной переживаниями за сына (и перекисью водорода)? Или даже раньше: когда из-за глупого и упрямого девчоночьего соперничества я захотела поиграть со смешным белобрысым кроликом, тоже глупым и пятнадцатилетним, который был первой и, как оказалось, единственной любовью моей лучшей подруги?!

          Лялька
          20:20

          В сентябре, после того, как мы так нелепо и некрасиво расстались с Серёжей (а ведь он даже приходил – объясниться, но я не стала к нему выходить), я достала из почтового ящика конверт. Он писал, что прощает меня и любит, а ещё по-прежнему хочет, чтобы мы поженились и родили дочку. И я, когда только начала читать то несчастное письмо, отчего-то просто затряслась (как от высокой температуры).
          И тут ко мне в гости зачем-то пришла Андреева и сразу же увидела этот проклятый исписанный прыгающим Серёжиным почерком тетрадный листок и, побледнев, как смерть, тихо попросила его прочитать. А я, сделав такое легкомысленное и даже пустое лицо, ну вроде бы этот факт меня нисколько не занимает (да и само письмо тоже!), протянула конверт лучшей подруге.

          Андреева села к окну – спиной ко мне. А потом очень быстро засобиралась домой, будто что-то забыла, но на прощание бросила на меня страшный потемневший взгляд и, словно чем-то давясь, прошептала: «А ты уже решила, что ему ответишь?». Вот и всё. Оставшись одна, я порвала Серёжино письмо на мелкие клочки (вместе с конвертом, где был обратный адрес) и, смыв их в унитазе, проплакала до вечера.
          Мне было очень больно, одиноко, холодно и пусто – как будто на мою уютную маленькую ракушку, где прятался от огромного страшного мира глупый моллюск беспомощного пятнадцатилетнего сердца, кто-то взял и наступил, так что во все стороны брызнули осколки. А вечером, обидевшись за какой-то обычный и совсем не важный пустяк на маму, я наглоталась снотворных таблеток и, немного полежав, прислушиваясь к происходящему внутри своего живота, закрылась в ванной и вызвала у себя рвоту.

          Лялька
          22:00

          Но однажды прошлой зимой, почти засыпая от привычной офисной скуки, я от нечего делать перебирала серебристо-мерцающие сети яндекса или гугла – да и наткнулась, как это часто и бывает, совершенно случайно на сайт когда-то так сильно влюблённого в меня мальчишки. А он, представляешь, стал не последним человеком и даже широко известным – в узких музыкальных и художественных кругах! Жил в Нью-Йорке. Был женат на той самой обнажённой девушке, которую аж ладошки зудели привлечь за жестокое обращение с рыбами. А ещё у них была дочь. Интересно, такая же красивая (и глупая), какой когда-то была пятнадцатилетняя я?!
          Глупо, конечно, но я даже ему написала – будто отвечая на то несчастное сентябрьское письмо, безответно погибшее, о Господи, двадцать лет назад, на которое он наверняка, надеясь, ждал ответа. Нет, не то чтобы «я тебя тоже люблю, какая же я была идиотка, давай попробуем начать всё сначала» (всё-таки я не идиотка), а просто «как дела, чем занимаешься, помнишь наш класс…». Разумеется, он мне не ответил, но я, прекрасно зная, что так и будет, каждое утро упрямо искала ответ.

          Словно зашла, растерянно улыбаясь, в серебряную от старости реку времени и теперь, отчаянно щурясь, пыталась высмотреть там крошечный солнечный камешек, который сама и бросила на дно давным-давно. Смешно и думать, что спустя столько лет и я, и моё письмо, старательно делающее беззаботный вид, были ему зачем-то ещё нужны.
          Мой ответ, опоздавший на целую жизнь, был нужен только… самому письму. Наивное, пятнадцатилетнее, даже не дочитанное, разорванное и брошенное в воду, оно все эти годы неприкаянно болталось рядом со мной – как неупокоенный призрак.

          Хотело, чтобы на него ответили. Мечтало оказаться на свободе – чтобы, взлетая вверх по нежно раскрывающейся бесконечной спирали дивной розы миров, возродиться чем-то прекрасным и ненапрасным, чем-то счастливым, что непременно дочитают до конца (например, какой-нибудь хорошей книжкой о любви).
          Уф, даже, кажется, отпустило! А вообще-то всё и для всех совсем неплохо закончилось. Вон Серёжа в итоге получил одновременно и славу, о которой, ведь наверняка, мечтал ещё мальчишкой, а возможно, что даже сильнее, чем обо мне, и дочь, запланированную ещё в пятнадцать лет. И даже прекрасная снегурочка Андреева, в конце концов, растаяла, превратившись в очень деятельную и счастливую сестру Магдалину. А я… У меня есть ты, а скоро появятся «дела», которые всё простят и всё искупят.

          Лялька
          23:55

          Когда моё сердце остановится, постоит-постоит да так и не заведётся, будто ослабнет какая-то пружинка, заставлявшая его тихо тикать, я буднично выйду из своего тела – слабым дыханием, лёгким взмахом сомкнувшихся ресниц, успокоившейся полуулыбкой на устах. И удивлённо посмотрю вниз.
          Так вот, оказывается, я какая… была?! Довольно симпатичная, если честно, хотя и ничего особенного. Рыжие волосы. Вздёрнутый нос. Нежный овал лица. Тонкие белые пальцы.

          Сделав неуверенный кружок над собой, я вылечу из распахнутого окна, по привычке вдыхая тёплый запах весеннего дождя, вымывающего с улиц снег. Но ничего у меня из этого не получится. Ах да! Я же забыла, что обоняние, как и все остальные мои чувства – собственно, вместе с самими органами чувств – остались в пустой, остывающей от открытого окна комнате, где лежит опустевшее тело.
          Но прежде чем стать ничем и всем, я отправлюсь к двум крошечно сверкающим высоко над облаками звёздам. Надо будет обнять вечно верно ждущую меня собаку, которую я когда-то предала. И полюбоваться, каким красивым и счастливым стал мой семнадцатилетний ребёнок (сын или дочь).

          Девочка моя! Хотя в пятнадцать лет такое невозможно, ты должна понять: ничего нельзя переписать. Потому что есть вещи, которые уже не исправишь (никогда!). И однажды у тебя не останется драгоценного ожидания чего-то огромного, невероятного, радостного, которое с тобой обязательно случится.
          Поэтому просто живи – сейчас. И постарайся не делать ошибок, которые приходится вырывать из истончающейся тетрадки жизни вместе с мясом собственного сердца.

          1. Спасибо, Инна, — очень интересно.
            Можно ли где-то продолжение почитать?

            1. Вся повесть выложена здесь vk.com/doc-154408938_453406926 Написала её в прошлом году (от имени 35-летней Ляльки). А в этом году — 3 рассказа, в которых героине 20-22 (началось всё с конкурса Олега))

                1. Ирина, просто скопируйте эту строчку в поисковик (ничего добавлять не надо). Нажимайте поиск. Первым же выпадет моя «Здравствуй, Настя».

                    1. Ссылка работает, я вставил её в адресную строку браузера, открылся текст в виде документа Word Online. Это повесть «Здравствуй, Настя!»

  7. Наконец добралась до вашего рассказа, Инна.
    Сказать, что впечатлена объемностью образов, красотой языка, изяществом оборотов — не сказать ничего. У вас прекрасное, практически безупречное чувство языка и стиля, образы, метафоры, сравнения. С какой любовью и преданностью вы описываете ваших героев, как тщательно, подробно и правдиво вы строите сюжет, я верю каждому слову и каждый поворот сюжета выглядит логичным и единственно правильным для такой женщины, как Лялька.
    А какая прекрасная у вас кошка! Я несколько раз перечитала, какая она ревнивая, хитрая, мстительная, очаровательная, настоящая. Вообще, мне ваша манера немного напоминает Петрушевскую, тот же неспешный говор, те же будничные трагедии.

    Но я немного понимаю, о чем выше писали Марина и Ирина, о вязкости. Мне кажется, а я сужу исключительно как читатель, что за тщательностью и подробностью безупречно выписанных фраз, немного теряется сама жизнь, становится пресноватой, вроде бы идеальный текст, и интересный сюжет, а динамика и ритм остаются неизменными до самого конца и от этого пропадает ощущение открытий, ты как будто качаешься на волнах, но дух не захватывает. Вот если бы некоторые моменты ускорить, пусть даже за счёт не вполне чётко построенных образов, то это бы добавило жизни и тревожности и переживание за героиню только бы усилилось.

    Опять же, это только лишь с моей дилетантской точки зрения.
    Вы — чудесный писатель. Я сегодня начала вашу повесть, очень нравится. Как только дочитаю, обязательно напишу отзыв.
    Спасибо!

    1. Спасибо за вдумчивый отзыв! Я согласна, что «идеальность» фраз словно вымораживает само повествование — оно становится как ледяная Снегурочка. Вроде бы красивая, а Лель выбирает другую — не такую красавицу, но живую и горячую. Да, есть у меня этот мучительный комплекс — перфекционизм. В 16 я на несколько лет бросила писать стихи и портреты, решив, что не смогу делать это лучше моих тогдашних любимых Мандельштама и Врубеля. Слава Богу, в 22 опять начала) Ещё раз спасибо Вам, Ирине и Марине — буду думать, что делать.

      1. Очень вас понимаю. Я вообще бросила писать, если не лучше всех, то какой смысл?
        Сейчас пытаюсь себя победить, «Привет, любовь» это второй мой рассказ на этот конкурс. Первый я зашлифовала и отполировала до неузнаваемости. Все сожгла и написала новый за три вечера, отправила очень быстро, пока не началось. Там ошибок — тьма :)

        1. Даже если там есть ошибки — они вписываются в композицию) Кстати, мне очень понравилось письмо героя от 1 января — такое очаровательно заплетающееся (ну выпил одинокий, усталый и тоскующий по умершей жене мужик по случаю Нового года — от этого только трогательнее).

          1. Спасибо :)
            да, это очень удобно, если что — я тут ни при чем, это все он :)

  8. Я достаточно легко писал свое мнение о местных произведениях. Что-то мне нравилось, что-то нет, но я старался писать честно.
    Но вот здесь меня заклинило. Дело в том, что уже успев познакомиться с Вашими, Инна, комментариями под работами других авторов, где Вы и едкость допускаете, и резкость, и даже балансируете иногда на пороге утонченной издевки, ожидал увидеть в «Ливне» что-то потрясающее.
    Ведь логично предположить, что человек, который пишет такие решительные комментарии, меряет их по собственной шкале безупречного (!) творчества.
    Так как Вы позиционируете себя человеком объективным и умеющим слушать критику, то буду с Вами честен: будь «Ливень» произведением другого автора, слабее Вас в творческом отношении, и уж тем более – без Вашего профессионального опыта (как-никак, Вы – журналист), то я, быть может, и был бы более лоялен к этому – на редкость неуютному тексту.
    Неуютность его (исключительно, конечно, на мой личный вкус) заключается в однообразных любовных похождениях с предсказуемым завершением, которые Вы слишком старательно, стерильным языком увязали в единый сюжет. Но они все равно напоминают какие-то хаотичные рывки.
    Он не уютен для чтения настолько, что я, который легко лет в 14 осваивал экзистенцианализм творчества Сартра, тяжеловесную готику Джуны Барнс, полифонию романов Достоевского, Ваш рассказ — при всей его внешней упрощенности, читал тяжело.
    На мой взгляд, Вы слишком постарались насытить его выразительными образами, в погоне за эффектностью которых забывая иногда о том, что получается: беру навскидку — кровосмешение (?!) дыхания и солнца, стыдливые (?) шляпки и др. Эффектно, но слишком притянуто за уши, слишком вычурно, слишком навязчиво. Но что ещё хуже (и непростительнее для профессионального писателя) – Вы не устояли перед искушением использовать уже заезженные до неприличия образы (например, про истонченную змеиную кожу – это уже клише).
    Но есть, конечно, и запоминающиеся образы – например, про разлетевшиеся по всей комнате обидные слова, которые гнилыми листьями набились повсюду и налипли на стенах.
    В целом же создалось впечатление, что передо мной не история на тему любви, а отвлеченная демонстрация литературных приемов, ловкости пользования словами, умения красиво оформлять мысли. У других авторов, которые намного слабее Вас в техническом плане, все же больше цельности в портретах героев.
    Но вот что я читал у Вас с удовольствием, это все сцены с кошкой. Что удалось – то удалось. Ради кошарки этой можно и почитать «Ливень».
    Извините, если обидел, но Вы сами пригласили меня высказать свое мнение про этот рассказ. А я не умею и не хочу лукавить, присоединяя свой голос к хору комплиментов под этим произведением. Даже если Вы считаетесь здесь фаворитом на конкурсной скачке.
    Вы меня увлекаете и удивляете своими критическими обзорами. Это — факт. Там — Ваша стихия. А вот в «Ливне» Вы явно перемудрили.

    1. Перед уходом с сайта решила оставить последний свой комментарий под рассказом заинтересовавшей меня Инны Ким. Оставила, а потом прочитала другие отклики на «Ливень». Увидела Ваш.

      Первое желание — немедленно заступиться за «Ливень». А потом поняла, что Вы просто не удосужились понять, о чем это произведение. Да и Ваши замечания тоже не выдерживают никакой критики! Что, например, не понравилось Вам в «кровосмешении дыхания и солнца»? Неужели Вы не почувствовали, как необычно Инна Ким подчеркнула неразрывность солнца и дыхания — отсюда и «кровосмешение»?

      А уж про демонстрацию приемов и прочего — так это, вообще, извините — нелепо. Любой пишущий так или иначе демонстрирует свое мастерство в технике литературного изложения. Не демонстрируют это только те, кому демонстрировать нечего. И если у Инны Ким техническая сторона творчества на уровне — так это ей не в минус, а в плюс.

      Впрочем, каждый из нас все равно останется при своем мнении. По крайней мере я в последний день пребывания на сайте «Счастье слова» получила настоящий подарок, увидев ссылку на «Ливень».

      1. Сегодня второй раз я восклицаю «О, женщины-женщины». Сначала в отношении Нетты, занимающейся выведением — кстати, Вас — на чистую воду (кто-то в конкурсе участвует, а кто-то успевает ещё и расследования проводить), а теперь и в отношении Вас самой.

        Уважаемая Ольга Борисовна Анцупова! Даже не так — уважаемая землячка (да-да, я тоже из Нижнего и уже успел почитать о Вас в местной прессе)! Вы же сами неоднократно писали здесь, что каждый читатель имеет право высказывать свое мнение. Что все мы разные и поэтому заведомо испытываем разные эмоции от одних и тех же текстов. И что поэтому наши точки рения могут не совпадать и это нормально.

        Так с чего Вы вдруг так возмутились? Вам нравится «Ливень»? Очень хорошо. А мне — категорически нет. Более того, такие женщины как Лялька, вызывают меня гадливость своей нравственной нечистоплотностью. Как хотите, но я не понимаю этого — переспать «от скуки», «для здоровья», «по пьяне», «попробовать — а вдруг получится?» и прочее. Любовь и зоология — разные вещи.

        Да, я может и не «удосужился понять, о чем это произведение». Просто надо мной тяготело отвращение к героине и я не мог от этого избавиться.

        Инна Ким не нуждается в адвокатах — это сильный и неординарный писатель. Но это вовсе не означает, что все её произведения у всех читателей должны вызывать умиление и восторг. Кстати, жаль, что Вы уходите: на сайте появились новые рассказы и мне бы, честно говоря, хотелось бы сравнить свое мнение с Вашим.

        Из периодики я узнал, что Вы работаете со стариками в районных Центрах соцзащиты населения. Так что, когда встану на ноги, мы с женой обязательно придем на одну из Ваших встреч с читателями.

        1. Все следующие комментарии, присланные с одного IP-адреса с Ольгой КАТ и посвящённые пропаганде этого автора и человека, я удалю. Это первое и последнее предупреждение. Затем я удалю её конкурсное сочинение.

          1. Уважаемый Олег! Вы указали Роману на одинаковость наших IP-адресов. А Вы не подумали, что во многих современных домах несколько квартир завязываются на один Интернет-центр и что все пользователи поэтому имеют один IP-адрес? На нашем Интернет-центре — 11 квартир и теперь кто-то из соседей (которых я не знаю) может спокойно прийти ко мне домой, сославшись на наше «знакомство» на Вашем сайте? А я вовсе не собиралась расширять круг своих знакомых. Тем более что и меня напрягала вся эта рекламная акция, в которой я вовсе не нуждаюсь.

            В подобной ситуации на прошлогоднем литературном конкурсе на одном из сайтов, когда мы принимали участие вместе с моим соседом по площадке и другом по литобъединению (то есть с одного IP-адреса пришли две разные работы от разных авторов), у нас организаторы просто запросили информацию о наличии Интернет-центра в доме.

            Мне жаль, что Вы не догадались этого сделать, я бы даже не поленилась и сходила бы к соседям, на чьей территории IP-шники установили роутер, и сфотографировала бы его вместе со сканом схемы маршрутизации для Вас, как это обычно делается, когда речь идет о совпадении адресов.

            Поэтому я убедительно прошу удалить мою конкурсную работу с Вашего сайта.

            1. С большим облегчением и даже с удовольствием удаляю ваше сочинение по вашей просьбе. Потому как, согласно логам журнала, у Ольги и Романа совпадают ай-пи, операционная система (её марка, версия, разрядность) и браузер. Вдобавок оба почтовых адреса, прописанных на одном почтовом сервере, практически сливаются (разница всего в три буквы, а оформление идентичное, даже число знаков одинаковое). Это же настоящее чудо!

        2. Не могу удержаться от ремарки: незамужняя Лялька влюбляется в 22 года — нет, не по «пьянЕ» и тем более не от скуки, для здоровья и т.д., а просто потому, что ей очень хочется любить и быть любимой. А второй раз она влюбляется, опять же одинокая и свободная, через пять лет — потому что «вдруг что-то случилось, произошло в её уставшем от одиночества сердце». Где здесь «нравственная нечистоплотность» да ещё такая, что вызывает «гадливость» и даже «отвращение»?! Хотите по-честному? Я настолько жуткая чистоплюйка, что Ваша любимая героиня из «Стерпится-слюбится» лично мне несимпатична как раз из-за того, что она, будучи глубоко замужней женщиной, кувыркается с чужим мужиком и даже пытается разрушить его семью. Ну да, конечно, просто верх нравственности))) Только, пожалуйста, без обид!

      2. «…неразрывность солнца и дыхания — отсюда и «кровосмешение…» Ольга Борисовна, Вы чудо! Да, да, да, именно так: когда влюблена — дыхание становится сродни солнцу. Отсюда и грех кровосмешения. А не смешивать их невозможно — они превращаются в единое целое. Вы меня восхищаете, честное слово.

  9. Прочитала на одном дыхании, но не смогла сразу изложить свои мысли: захотелось перевести дух и подумать.

    «Ливень» ошеломляет. Силой литературной проработки, выверенностью замысла, осязаемостью героини: я настолько прочувствовала (благодаря абсолютно точной авторской прорисовке образа) эту женщину, что, как мне кажется, сумела понять все её эмоции. Лялька хочет любви, но не может найти ту единственную тропу, которая выведет её к ней. Причем Лялькины мимолетные (и её саму же раздражающие связи с мужчинами) не воспринимаются как проявление распущенности или полное отсутствие самоуважения.

    Это, кстати, интересный момент: эпизод за эпизодом, встреча за встречей, но Лялька каким-то образом остается цельной натурой, словно все эти свидания с постельным продолжением проходят мимо, не затрагивая её душу. Инне Ким удалось невозможное: создать портрет женщины, которая по общепринятым стандартам должна была бы восприниматься, как профурсетка, но воспринимается как искренний, самодостаточный и умеющий не заступать за край человек.

    Даже второстепенные персонажи – подруга, её муж, сын, сестра Ляльки и кошка (хотя порой я ловила себя на мысли, что кошка — далеко не второстепенна в этой истории) возникают ярко и запоминающе. Они очень органично вписаны в общую сюжетную линию и не отягощают рассказ, а напротив, делают его ещё более ярким.

    А как точно и к месту вписаны поэтические строки! «А в это время где-то на Земле шумит трава дождя…» Всего лишь несколько чудных строк и – досада от того, что это волшебство кончилось… И я возвращаюсь снова к сюжету «Ливня» — сюжету о нашей жизни. О желании любви. О страхе перед одиночеством. О нежелании принимать то, что само плывет в руки.

    О языке рассказа писать не буду – сразу чувствуется профессиональное перо. Собственно, благодаря профессионализму и сам рассказ получился очень легким для прочтения, несмотря на всю его многослойность и объем.

    К сожалению, мне пора покидать этот сайт – я по объективным причинам не смогу больше уделять ему столько времени, как раньше. Но мне повезло найти здесь несколько рассказов, которые произвели на меня сильное впечатление. «Ливень» — одно из них.

    Рада знакомству! С уважением, Ольга Борисовна

    1. Большое спасибо, и Ольга Борисовна, и Роман! Ваши отзывы потрясающие.

    1. Спасибо, за добрые слова! Они не только кошке — автору тоже приятны)

Добавить комментарий для Наталья Отменить ответ

Ваш email не публикуется. Желаете аватарку — разместите своё личико на Gravatar. Оно тотчас проявится здесь!

Отзывы премодерируются. Символом * помечены обязательные поля. Заполняя форму, вы соглашаетесь с тем, что владелец сайта узнает и сможет хранить ваши персональные данные: имя и электронный адрес, которые вы введёте, а также IP. Не согласны с политикой конфиденциальности «Счастья слова»? Не пишите сюда.

Чувакин Олег Анатольевич — автор рассказов, сказок, повестей, романов, эссе. Публиковался в журналах и альманахах: «Юность», «Литературная учёба», «Врата Сибири», «Полдень. XXI век» и других.

Номинант международного конкурса В. Крапивина (2006, Тюмень, диплом за книгу рассказов «Вторая премия»).

Лауреат конкурса «Литературная критика» (2009, Москва, первое место за статью «Талантам надо помогать»).

Победитель конкурса «Такая разная любовь» (2011, «Самиздат», первое место за рассказ «Чёрные снежинки, лиловые волосы»).

Лонг-листер конкурса «Книгуру» (2011, Москва, детская повесть «Котёнок с сиреневыми глазами»).

Призёр VII конкурса имени Короленко (2019, Санкт-Петербург, рассказ «Красный тоннель»).

Организатор литературных конкурсов на сайтах «Счастье слова» и «Люди и жизнь».

По его эссе «Выбора нет» выпускники российских школ пишут сочинения о счастье.

Олег Чувакин рекомендует начинающим писателям

Вы пишете романы и рассказы, но выходит незнамо что. Показываете друзьям — они хвалят, но вы понимаете: вам лгут.

Как распознать в себе писателя? Как понять, стоит ли мучить себя за письменным столом? Почему одни авторы творят жизнь, а другие словно полено строгают?

Вопрос этот формулируют по-разному, но суть его неизменна.

У Олега Чувакина есть ответ. Прочтите его книгу. Она бесплатна. Не надо подписываться на какие-то каналы, группы и курсы. Ничего не надо — только прочитать.

Сборник эссе «Мотив для писателя» Олег создавал три года. Двадцать эссе сами собою сложились в книгу, посвящённую единственной теме. Теме писательского пути. Пути своего — и чужого.

Коснитесь обложки.

— Олег, тут так много всего! Скажите коротко: что самое главное?

— Самое главное на главной странице.