Ты

Двое, лес, осень, пара, он и она, любовь

 

Текст участвует в конкурсе рассказов «История любви».

Об авторе: Кипрушёва Полина. От 1-го лица: «24 года, живу в г. Сортавала, работаю в школе иностранных языков, преподаю финский язык. Закончила Петрозаводский государственный университет, факультет Прибалтийско-финской филологии и культуры, кафедру Финского языка и литературы».

 

 

 

1

 

Мы познакомились, казалось бы, случайно. В один из первых дней лета: когда всё, окрепнув после весны, как никогда было готово к новой жизни. Жёлтыми пятнами в длинной траве распускались одуванчики, ярко-голубым куполом уносилось вдаль небо, а ночь, укорачиваясь с каждым днём, вдруг исчезла до капли. Воздух стал жарким. Дождавшись триумфального часа, на полках в шкафу устроились цветные футболки и шорты, поменявшись местами с залежавшимися джемперами и джинсами. В прихожей на тумбочке по-хозяйски разложились солнечные очки, а в обувь юркнули босоножки. Начиналось лето. Наступал июнь…

О тебе мне рассказала подруга, несколько раз упомянула вскользь: ты был младшем братом её молодого человека. Помню, как впервые услышав о тебе, я подумала: «Было бы здорово с ним познакомиться!» Не знаю уж, что именно в тебе меня задело тогда: имя ли — упругое, как теннисный мячик, и в то же время детское и ласковое — Денис; увлечённость ли музыкой, когда-то — культурой «Эмо»; волосы ли, окрашенные прядями в розовый; или просто то, что ты — «младший брат». В любом случае, интерес появился, а план действий — нет. Ведь подумала я об этом несерьёзно, а так, с едва осознаваемым желанием. И оно, как полагается любому порядочному желанию, исполнилось.

Однажды, возвращаясь домой с шуршащем пакетом в руке, я заметила вдали юношу. Прислонившись к каменной ограде, он курил. Почему-то я узнала тебя сразу, хотя Яся (моя подруга) говорила о тебе совсем немного, без подробного описания внешности. Это произошло, как говорится, на каком-то подсознательном уровне. Помню, мне совсем не было страшно, а только любопытно и весело.

Я остановилась у тебя и просто сказала:

— Привет!

Ты поднял на меня отрешённый взгляд:

— Привет… Извини, а мы знакомы? — и потушил сигарету. В тёмно-карих глазах читались удивление и растерянность.

— Нет, но… мне рассказывали о тебе, и сказали, что ты хороший! — весело ответила я, держась обеими руками за пакет.

Ты усмехнулся; пухлые губы сложились в чарующую улыбку.

— Интересно! Что же такого рассказывали?

— Ну… разное, — улыбнулась я ещё шире, вслед за тобой.

— Да? — ты откинул косую чёлку, немного помолчал и предложил: — Знаешь, давай, договоримся так: мы начнём общаться, и потом ты сама решишь, хороший я или нет?

— Давай, — с радостью согласилась я, и пакет у ног участвующее зашуршал.

 

И мы начали общаться: неожиданно, вдруг, каждый день. Встретившись несколько раз втроём, с Ясей, мы оказались вдвоём. С тобой — как и в ту первую встречу — абсолютно исчезал страх. Я не понимала, что происходит, но не смущалась и не молчала, а говорила непринуждённо и легко. Так бывало только с самыми родными и близкими. Но мы-то с тобой такими ещё не были! Или уже были?.. А что, если мы, и вправду, «были знакомы уже тысячу лет»?

Ты тоже не стеснялся: спокойно перехватывал мой взгляд, подхватывал тему, перебивал, искренне смеялся и не вздрагивал, когда мы случайно касались друг друга.

Я узнала свой город заново. «Железка», парк, обзорная скала — это всё было и до тебя, но с тобой в одночасье сделалось значимее, полновеснее, роднее. Мы ходили по любимым, одним и тем же, местам, то и дело набирая в обувь песок, поскальзываясь на траве, спотыкаясь о ненужные камни, и только поражались, как не встречали друг друга раньше?! Тем более имея общую подругу! Мы недоумевали, но одинаково, каждый про себя, решали: «Не судьба!»

Срывая с обочины длинную траву, мы раскрывали друг другу жизни, такие похожие, такие разные. Мне было 16, тебе — 17. Ты жил в этом же городе, тоже с детства. И главное — ходил в ту же школу, что и я!

— Такого не может быть!! Почему же тогда мы ни разу не виделись?! — восклицала я.

— Ну, значит, ты просто меня не замечала. Подумаешь, розовые волосы, серьги в ушах… Ничем не приметная внешность.

— И правда. Подумаешь! Не то, что у меня: длинные тёмные волосы, чёлка… Просто не забудешь, если раз увидишь!

— Действительно.

От розового цвета волос сейчас у тебя остались лишь красноватые пряди. А серьги в ушах до сих пор были: в правом две, в левом — три. На руках татуировки: на левом плече и предплечье и на правом плече. Ты говорил, что хочешь сделать «рукава». И по-доброму рассмеялся, поняв, что я не знаю, что это такое. И ещё многих, «элементарных», вещей: дискотеки, алкоголя, сигарет.

Ты не представлял, как я живу. И я рассказывала тебе. О книгах, уносящих в другие миры. О мирах, придуманных вслед за ними. О реальности, желаемой быть забытой. Ничего страшного не было, нет. Просто тогда я ещё не обзавелась щитом от колючих взглядов и слов, а без него иногда становилось больно.

Книги ты любил тоже. Некоторые мы любили вместе, но в большинстве они отличались. Ты читал по несколько сразу и очень быстро, я же — по одной и еле-еле. Но с самого начала я стала вести список «твоих» книг. Шекспир, Гюго, Достоевский, Толстой, Киз, Брэдбери, Хэддон, Мураками. Позже ты догадался об этом и перестал называть все, считая некоторые совсем «неподходящими» для меня. А я всё равно узнавала и читала. Я восхищалась ими по-настоящему. Я слышала в них то же, что и ты.

 

Поразительно, но разговоров нам хватало не только на день, но и почти на целую ночь. Практически сразу мы обменялись телефонами и добавились друг другу в соцсетях. И тогда, приходя домой, мы торопились скинуть ботинки, проглотить ужин, залезть под душ и броситься в кровать — чтобы продолжить общение через телефон.

«Привет. С тобой классно говорить», — помню твоё первое сообщение. И как что-то защекотало в животе, подтолкнуло сердце, залило лицо, заставив зарыться в подушку и накрыться с головой одеялом. Как будто я засмущалась кого-то. Как будто ты мог меня видеть.

Ночью разговоры были особенными. То, что при свете дня не осмеливалось приобрести форму, храбро находило её тогда.

«А ты когда-нибудь любила?» — однажды, немного по-книжному, спросил ты. Я ответила без утайки: «Мне нравился один человек, но это было «издалека» и недолго. И тем более этот человек нравился нам вместе с подругой. Так что всё изначально было как-то не так. А ты?» Ты тоже уже любил. Но и в твоих словах не чувствовалось сожаления или груза воспоминаний. Мы просто поведали друг другу факт. Это так было. Было. И прошло.

Мы говорили о дожде. Вдруг, с тобой я поняла, что люблю его. Ты сказал, что раньше плакал, когда шёл дождь. Я ответила, что и сейчас могу заплакать из-за ерунды, хотя уже не маленькая. «Но ведь мужчины не плачут», — говорил ты.

И ещё говорили о семьях. У меня, как полагается, были мама и папа, и у нас были хорошие отношения. У тебя был старший брат, младшая сестрёнка Надя, мама и отчим, который «был просто очень строгим человеком». Он беспокоился за все те же вещи, за которые беспокоятся любые родители, но в наказании иногда позволял себе лишнего. Ты не жаловался, нет, просто делился. А я слушала. Я могла слушать тебя бесконечно.

Пытаясь прощаться, ссылаясь на голос разума (уже шёл пятый час утра), ты однажды написал: «Ночь создана для любви».

И ещё, мы начали делиться музыкой. Ты первый отправил мне «Бэль». Нежная и щемящая, полная любви, безвыходности и тайны, она была прекрасна, как летняя ночь.

А ночь за окном была белая. Она поглядывала между шторами слепым глазом. Там совсем не было звёзд. «Все разобрали…» — однажды промелькнуло у меня сквозь сон, сладко положив голову на подушку и написав тебе «Спокойной ночи».

 

 

2

 

Как и у той музыки, и у беззвездной слепой ночи, так и у тебя была тайна.

И знала я её почти с самого начала. Только с самого начала не знала, что это — не всё.

Ещё в рассказах подруги о «младшем брате», я поняла, что у него — у тебя — есть некоторые проблемы со здоровьем. Несколько лет назад ты попал в серьёзную аварию, некоторое время не мог ходить и имел серьёзные проблемы с позвоночником. Тебе нельзя было носить тяжёлое, заниматься спортом, даже просто бегать или быстро ходить. Встретившись с тобой, я начисто про всё это забыла: внешне по тебе нельзя было ничего такого сказать, не считая лёгкую сутулость.

Вспомнила об аварии только случайно: как-то ты встретил меня с магазина, в руках у меня был тяжёлый пакет, и я с улыбкой протянула его тебе: «Поможешь?».

— Извини, я бы с радостью, но… мне нельзя, — сказал ты.

Я не знала, куда спрятать глаза, но ты сам всё время извинялся и чувствовал себя ещё более неловко, чем я. И тогда, по дороге домой (мы просто пошли медленно), ты сам мне всё рассказал. Авария была пять лет назад. У водителя, с которым ты ехал, была высокая температура: в какой-то момент он потерял сознание и выехал на встречную полосу. И не успел свернуть, когда очнулся и увидел надвигающеюся машину. Сам он отделался лёгким сотрясением мозга, а ты пострадал серьёзнее: получил перелом позвоночника.

Ты рассказал об этом буднично, без дрожи в голосе. Стоя за углом моего дома, перебирая тростинку. А мне не верилось, что это вообще могло с кем-то произойти по-настоящему.

 

И вот, когда однажды ты не ответил на моё сообщение и звонок, я забеспокоилась. Несколько раз проверила, не в сети ли ты — но нет: заходил последний раз в 4 часа утра, когда мы с тобой попрощались. Я позвонила Ясе:

— Привет, ты не знаешь, что с Денисом? Он почему-то не отвечает на сообщения и звонки, — выпалила я, поздоровавшись лишь по чётко выработанной привычке.

— Привет! Не знаю, давай, я попробую позвонить? И перезвоню тебе!

Но тоже ничего не вышло. Тогда Яся предложила сходить к тебе.

 

Мы не были друг у друга в гостях. Как-то хотелось, что ли, больше воздуха: много воздуха и открытого пространства и только мы. А в гостях, скорей всего, не удалось бы побыть вдвоём, пришлось бы сначала знакомиться, потом говорить шёпотом. Но, признаюсь, мне хотелось этого, ни раз я представляла наше знакомство.

И никак не думала, что впервые приведёшь в свой дом меня не ты.

— Может, здесь подождёшь? — зачем-то спросила Яся у подъезда.

Об этом, разумеется, не могло быть и речи.

Двери лифта открылись на самом высоком, девятом, этаже, выпустив нас на крошечную чёрно-белую лестничную клетку, пахнущую сыростью и кожей. Яся позвонила в тёмную дверь со сверкающим номерком 62. За дверью послышались шорохи и приближающиеся шаги. «Кто?» — приоткрыл дверь тихий женский голос.

— Здравствуйте, тётя Марина. Это Яся. А Денис дома?

— Да, да, дома.

— А можно тогда войти?

— Ну, нежелательно, конечно…

— Мы очень быстро!

— Да, хорошо. Только недолго!

Нас впустила худенькая женщина, в плюшевом сине-зелёном халате и светлыми, небрежно собранными, волосами.

— Проходите, — почему-то шёпотом продолжала говорить она, оставаясь сама в прихожей.

Яся знала, куда идти.

— Разувайся, оставь здесь, — сказала она мне вместо «радушной» хозяйки. — Пойдём.

Прямо по узенькому коридору мы зашли в комнату налево. Дверь была приоткрыта. Яся постучала в матовое стекло, спросила: «Можно?» — и, не дождавшись ответа, зашла.

Ты лежал напротив на кровати, отвернувшись к окну. В одежде, поверх покрывала, «ничком». Я успела удивиться и подумать, что, наверное, не надо тебя будить. Но Яся смело села на краешек кровати, дотронулась до твоего плеча и как-то особенно ласково позвала:

— Деня, это мы пришли! Яся и Дина.

Ты вздрогнул и обернулся. Увидел меня и тотчас, с каким-то испугом, перевёл взгляд на Ясю. Потом, словно придя в себя, сел на кровати, попытался улыбнуться:

— Привет. Не думал, что вы придёте… — и продолжал смотрел на неё, а не на меня. У тебя было очень бледное лицо. И какой-то сдавленный голос.

— Да, — сказала Яся, рассматривая тебя. — А мы вот решили придти. Надо хоть иногда пользоваться телефоном, а то некоторые люди могут волноваться! — она засмеялась и обернулась ко мне: — Садись, что ты стоишь!

Я села. Теперь, чтобы увидеть тебя, мне нужно было либо перегнуться назад, либо нагнуться верёд. Я мучительно выбирала, что будет лучше.

— Ну, как ты?

— Неплохо…

— Я вижу, — усмехнулась Яся. — Температуры нет?

— Была ночью и утром. Сейчас, вроде, нет…

— Это хорошо. А голова как?

— Немного болит.

— Плохо.

Мы молчали. На синем ковру передо мной растянулось солнце.

— Может, пойдём погуляем? — предложила Яся.

Ты ничего не ответил. Наверное, помотал головой.

И снова тишина.

— Ладно, ты давай, лечись, не болей! — прервала её Яся. — Не надо летом болеть!

— Да.

Тишина.

— Ну, мы тогда пойдём, — Яся обернулась ко мне. Я нерешительно кивнула.

— Давай, не кисни, — сказала она, встав с кровати и ласково дотронувшись до твоей руки. — Отвечай, пожалуйста, на телефон. Если не ответишь, мы снова придём! Пока!

«Пока», — пробормотали мы с тобой друг другу, не смотря в глаза.

 

В прихожей нас снова встретила хозяйка дома, как я поняла, твоя мама. Помню, у меня никак не удавалось застегнуть застёжку на босоножке. Мне хотелось выбежать на улицу так.

 

Когда мы вышли, уже вечерело. Темно не было, но дневная суета улеглась. Только неугомонный ветерок всё блуждал в деревьях, хватал за руки тонкие ветки, а приметив нас, ринулся в волосы.

Первые минуты мы молчали.

— Ну что ты, как-то сникла? Эй! — Яся потрепала меня по руке.

— Да нет…

— Он часто болеет. И сейчас просто не ожидал, что ты придёшь.

— Чем он болеет?.. — умоляюще взглянула я на подругу. — Это просто температура, грипп?.. Или это из-за спины?

— Разные болезни у него, — немножко резко ответила она, смотря вперёд. — Я думаю, он сам тебе всё расскажет…

 

 

3

 

С твоей тайной она появилась и у меня. Моей тайной был ты. Но что же это всё-таки было?

Всю ту ночь я не могла заснуть. Пришла страшно усталая: хотелось свалиться в кровать прямо с порога. Но стоило только оказаться в ней, как сон, показав язык, улизнул.

Лёгкие сумерки сменила совершенно белая ночь. Наша ночь. Все шорохи улеглись, всё уснуло и казалось погружённым в какой-то слишком крепкий, мёртвый, сон. Мне почему-то стало страшно. А мы ведь подолгу разговаривали с тобой такими же вот ночами. Но теперь ночь словно напоминала о себе, шептала, что она хоть и белая, но всё же — ночь. Снова, как в детстве, до ужаса захотелось, чтобы проснулась мама, почувствовала мой страх и пришла. Чтобы села на краешек кровати и погладила по голове. Но мама, конечно же, не приходила: она, утомлённая после длинного рабочего дня, крепко спала.

Я пыталась себя успокоить, а в сердце что-то настойчиво стучало, выталкивая его из груди.

У меня не выходила из головы худая женщина в мягком халате, квартира, до краёв наполненная тишиной, узкий коридор и ты, свернувшейся «ничком» на кровати. Я говорила себе: ничего страшного не произошло, ты просто заболел. Совсем скоро, может быть, уже завтра, ты напишешь мне или позвонишь. У тебя просто температура и сильно заболела спина. А если ты и не поправишься скоро, я буду тебя навещать. Приносить апельсины. Я улыбнулась, представив это. И подумала мимолётно: почему всегда апельсины? Я вот, например, больше обрадовалась бы нектаринам. Но, хотя, если бы ты принёс мне апельсины, я полюбила бы их больше всего на свете. Я стала бы читать тебе. Например, «Маленького принца». Хотя ты не любишь сказки, да. Ну, мы что-нибудь бы выбрали. Я приходила бы утром и уходила бы поздно вечером… Покупала бы нужные лекарства. Я была бы с тобой…

Шторы окрасились в багровый. Я потянулась к телефону. Экран был одиноко пуст. Мне захотелось тебе что-нибудь написать. Сладко устроившись на подушке, я начала размышлять о чём-то неуловимом. И незаметно заснула.

Той ночью мне снились апельсины.

 

Когда я пришла к тебе в следующий раз, то всё, увиденное в тот вечер, показалось просто страшным сном.

Ещё за дверью меня встретил гостеприимный лай собаки, а в коридоре — мягкие лапы, щекочущий язык и горячее дыхание.

— Рики! Рики! — пыталась успокоить радость пса твоя мама. — Здравствуй! Проходи, разувайся… Рики, ну дай, гостье пройти.

Я смеялась. Высокий, тёмно-шоколадного окраса лабрадор, не угомоняясь, цокал коготками по линолеуму вокруг меня, тыкался мягким носом в ладони, с неподдельной радостью заглядывал в глаза и бил пушистым хвостом по неподходяще стоящей рядом тумбочке.

— Рики! — пёс тотчас обернулся и ринулся к тебе ещё с большим энтузиазмом.

— Привет! — улыбнулся ты мне, присев на корточки перед псом. — Разувайся и проходи ко мне, я его отвлеку! Рики, пойдём! — ты увёл пса в свою комнату.

На коричневом полу прихожей прыгали солнечные зайчики, с кухни слышалось шипение сковородки, журчание воды и звяканье посуды. Перебивали друг друга телевизоры. Краем глаза я заметила пушистый ковёр в гостиной и развалившегося на нём, не уступающего в пушистости, кота. Равнодушный к внешней суете, похожий на льва, он невозмутимо потягивал лапками и жмурился на солнышке.

Я долго провозилась в прихожей с обувью: всё не могла решить, куда её лучше поставить. А потом вдруг задумалась, брать ли с собой сумку или только телефон? И ещё: тебя не было в коридоре и, хоть я и знала, куда идти, но почему-то мне вдруг стало совершенно непонятно, как это сделать.

— Ну чего, ты стесняешься? — выглянула из кухни твоя мама. На ней был всё тот же сине-зелёный плюшевый халат, и волосы по-прежнему держались в каком-то беспорядке. Но в глазах, смотревших на меня, было что-то очень приветливое и доброе. От этого хотелось улыбнуться в ответ.

— Проходи, не бойся. Ведь знаешь, где комната Дениса? А я скоро позову вас на чай.

Ты был в комнате с Рики. Увидев меня, лабрадор снова подбежал здороваться. Но ты ласково и настойчиво увёл его за дверь, велев идти помочь маме на кухне. Что Рики послушно и сделал.

— Как он слушается тебя! — поразилась я, глядя на дверь.

— Да, мы с Рики прекрасно ладим и слушаемся друг друга! Слушаться бы мне так родителей — они были бы счастливы! — засмеялся ты.

— А я и не знала, что у тебя есть собака! И я не заметила его в прошлый раз!

— Потому что его и не было дома! Он гулял! А у тебя собака есть?

Мне было забавно: никак не думала, что, встретившись, мы будем говорить о собаках!

— И у тебя ещё кот есть? Я заметила его там, на ковре.

— О, да, это Симба. И это, кстати, его любимое место: он боится, что про него забудут, поэтому всегда ложится на ковёр, ближе к двери, чтобы его все видели. Просто Симба появился раньше Рики и вот теперь, бедный, ревнует.

Спохватившись, ты посадил меня на кровать. Тёмно-синее покрывало было горячим от солнца. Окошко, открытое тут же, у кровати, впускало с улицы тёплый ветерок и звонкие голоса. На белой стенке напротив висело несколько чёрных гитар, больших и поменьше, а ещё несколько небрежно лежало на полу, рядом с массивными колонками. У изголовья кровати, у стенке, невозмутимо покоился коричневый шкаф, а напротив растянулся письменный стол, заваленный книгами, блокнотами, фломастерами и альбомом. Почему-то мне было гораздо интереснее разглядывать всё это, чем взглянуть на тебя. Я осмелилась лишь бросить мимолётный взгляд, с облегчением заметив, что твоё лицо уже не такое бледное.

Нас, как и обещали, вскоре позвали пить чай. Помню большие круглые чашки и голубую клеенчатую скатерть, обсыпанную ромашками, — всё это тогда мне показалось знакомым: как будто из детства. И ещё помню, что чай был «Липтон». И как ты, наклонившись к чашке, сказал: «Он такой вкусный, что жалко пить».

Только сев за стол, мы с твоей мамой поняли, что до сих пор не познакомились. Тётя Марина оказалась очень приятной женщиной. Светло улыбалась, она расспрашивала про меня, заботливо пододвигая корзинку с печеньем, сахарницу, подавая нам, забытые в начале, чайные ложки. У неё были очень красивые, длинные, с ухоженными ногтями, пальцы. Музыкальные пальцы. Я сразу представила её пианисткой. И решила, что в гостиной у вас непременно должно стоять пианино.

С остальными твоими родственниками я тогда не познакомилась: брат был ещё на сессии, Надю на денёк забрала к себе бабушка, а отчим должен был вернуться только вечером.

После чая мы гуляли с Рики. Ходили по тропинкам и скверам неподалёку. Здесь Рики также прекрасно слушался тебя: не вырывался, не тянул поводок, с удивительной выдержкой игнорировал мелькавших кошек и собак. Но зато какой волей оказалось для него озеро! Здесь все «правила приличия» начисто забылись. Стоило отстегнуть поводок, как Рики стал носиться вокруг нас, загребая лапами песок и выхватывая из твоих рук резиновый мячик. С неописуемой страстью и решимостью он бросался вслед за ним в воду — словно тот был в панике барахтающимся утопающим. Крепко сжав его в зубах, сосредоточенно прижав мокрые уши, Рики возвращался к нам и только, выпустив «утопающего» на песок, начинал тотчас подталкивать его к нам, прося поиграть «в спасателя» ещё раз. Рики, конечно же, обрызгал нас, прыгая по воде и бурно отряхиваясь на суше: футболки были мокрые и прилипали к телу, словно, купались и мы тоже, в мокрые сандалии набились песок и камушки. Я терпеть этого не могла. Но тогда, почему-то, это перестало быть так неприятно.

Вернувшись, мы попили чай ещё раз, и ты пошёл меня провожать.

И только тут, в мягких сумерках наступающего вечера, подальше от дома, как будто боясь быть услышанными, мы решились заговорить о главном.

— Испугалась, наверное, тогда? — начал ты.

— Ну так… — замялась я. — Если только немножко… Как ты сейчас себя чувствуешь?

— Как видишь, уже гораздо лучше, — ты помолчал. — Прости, что тогда так повёл себя… Правда, не ожидал, что ты придёшь. Да и неважно себя чувствовал.

— Да-да, я поняла… Ничего страшного! Но почему ты чувствовал себя неважно? Что с тобой было?..

— Да так, много всего, — усмехнулся ты.

Тут я остановилась и с небывалой настойчивостью заговорила, повернувшись к тебе:

— Денис, прошу, скажи правду! Ты чем-то болеешь? Это что-то серьёзное?.. Прошу, скажи!.. Я ведь всё равно узнаю: если не от тебя, то от Яси! Мне ничего не страшно, ты только скажи правду!

— А зачем? — резко ответил ты. — Вот я тебе скажу и что потом? Что?

Боевой настрой тотчас исчез. Вдруг стало жутко обидно.

— Как же зачем? Ведь… мы не посторонние друг другу люди. Я просто должна это знать…

— Ну, прости, прости, что я так резко, — ты обнял меня. — Просто не нужно тебе это знать. Не хотел я, чтобы ты знала.

Я крепко держалась за тебя, прижав голову к твоему плечу, а в глаза снова попросились слёзы.

— Ведь я почти уже всё знаю. Я чувствую, что что-то не так… Ведь да?

Ты тихо отстранил меня и посмотрел в глаза. В твоих я увидела «да».

Всё было очень просто.

Ты не собирался умирать, нет. И у тебя не было онкологии. У тебя просто болела душа. Синяков, царапин, кровоточащих ран — ничего этого не было видно, но это не означало, что их не существовало вовсе; они просто были где-то там, глубоко. В душе. Душа болит, а хоть раз, наверняка, болела, у каждого. Но ты относился к числу тех, кто с этой болью справиться сам уже не может. То есть душа эту боль отдаёт и, как бы ни старалась удержать её в себе, не удерживает и отпускает. А боль, оказавшись на свободе, начинает всё, что видит, потихоньку разрушать. Ведь открывшееся ей мир вовсе не похож на тот, к которому она привыкла. А то, что непонятно легче всего разрушить и построить заново, чем постараться понять. Боль преломляет через себя всё дважды и замечает лишь негативные стороны. Стоит ей заметить злость, так она злится вдвойне, непонимание — она сама не понимает вдвойне, а стоит встретить страх, так она чувствует его — вдвойне… Ты сказал: «Так бывает. Я не один такой. С этим можно жить». Ты теребил мочку уха, а потом закурил. Каждую осень и весну тебе нужно ложиться в больницу — в психиатрическую. Рецидив. Припадок. Приступ. Появились эти медицинские, пропитанные хлоркой и йодом, настоящие, серьёзные слова. Вылечить это нельзя. Неизвестно, на какое время болезнь остановится, а когда начнёт прогрессировать вновь. Будет чудом, если ты успеешь закончить университет и получить образование. Работу тебе будет найти крайне трудно. Создать семью — невозможно.

Всё было так сложно.

 

 

4

 

Я, конечно же, плакала. Заплакала тогда, при тебе, и не могла остановиться. Помню, ты всё время называл меня «солнышком», повторял, что ведь я ничего не могу сделать и что, главное, ты жив. «Я живой, видишь? Я не собираюсь умирать. Не со-би-ра-юсь! По крайней мере, ещё лет 50!» Ты пытался шутить, повторял, что ты такой не один. «Ну что ты, — ласково гладил меня по голове, — я никуда не уйду, если ты не хочешь. И мы, конечно, можем дальше дружить, если ты не боишься». Я мотала головой. И всё равно плакала. И ночью в подушку — тоже. Что-то понятное и ясное открылось мне, что-то, стискивающее сердце и горло. А перед глазами всю ночь горело липкое и противное «никогда».

 

Мы снова стали видеться каждый день: я ещё несколько раз приходила к тебе домой, потом ты «поправился», и мы снова гуляли.

Незаметно, без предупреждений и пафоса, сник июнь, освободив своё место крепышу-июлю. Настало время бурных купаний, когда по дороге всюду встречались люди с длинными полотенцами, солнечными очками и панамками-кепками, а у озера то и дело слышался бурный всплеск смеха и воды. И снова мы приходили на озеро с Рики. И он так же, как и в первый раз, обрызгивал нас водой. А в обувь всё так же забивались мокрые камушки и песок. И снова это уже не было так неприятно.

 

В июле домой приехал твой брат. Теперь мы часто гуляли вчетвером. Вы были похожи с ним. Хотя очень разные на первый взгляд. Он не красил волосы в розовый и не носил серьги. Но и никогда не возвращался домой к определённому времени. Глаза у него были такими же тёмно-карими, как у тебя. Но чего-то в них не хватало. Он редко выглядел подавленным, часто улыбался и смеялся, но его глаза всегда оставались неизменными. И ещё, казалось, что он очень привык быть «старшим»: очень мило, с какой-то скрытой материнской лаской заботился о тебе, хотя был всего на два года старше. Всегда следил, чтобы ты оделся тепло, если мы шли гулять вечером. Моментально замечал, когда тебе становилось плохо. А стоило вам не увидеться день (он не всегда ночевал дома), сначала всегда спрашивал: «Как горло? Голова? Температуры нет?» — и прикладывал ладонь к твоему лбу.

Тебе почему-то всегда нужно было уходить домой раньше, чем брату. Бывало загулявшись, мы забывали смотреть на время, и ты уже не успевал меня проводить. Тогда мы доходили до вашего дома, Яся и твой брат обещали тебе, что сопроводят меня «до самого крыльца». Мы растягивали последние минутки и прощались. Мне никогда не хотелось тебя отпускать.

Июль — был временем бесконечных улиц, прогулок, до боли в ногах, озера, разговоров. Июль был временем нас четверых.

И всё было прекрасно в этом, но только одно меня смущало тогда: твой брат часто целовал Ясю, а ты меня — никогда.

И ещё помню, мы говорили о страхе. «Даже не знаю, чего боюсь… — отвечал ты. — Точно боюсь чего-то. Например, закрытых помещений… Но, мне кажется, я боюсь чего-то ещё».

 

 

5

 

Август подкрался обречённо и тихо. Ничем не заметный в начале, он резко заявил о себе к середине. Ночь вдруг вновь окрасилась в чёрный, припорошив себя крупинками звёзд. Украдкой падали бездыханные листья. А небо, не выдержав, всё чаще разрывалось дождями. Жар, понурив голову, усмирился. На полках, рядом с футболками, вновь заняли своё законное место толстовки, а в прихожей рядом с босоножками — кеды и кроссовки.

Всё, словно, пройдя невидимый цикл, возвращалось на свои места.

Твоему брату по каким-то причинам нужно было вернуться на учёбу раньше, и Яся до конца августа поехала с ним.

Помню, в последний вечер, перед отъездом Яси, мы долго сидели вдвоём у неё во дворе, на деревянной скамеечки у крыльца. Уже было темно и прохладно. В траве стрекотали кузнечики. Яся хотела мне тогда что-то сказать. «Знаешь, ведь уже август, скоро осень…» — начала она, но у меня в кармане зажужжал телефон. Она не договорила тогда своих слов. А я не стала переспрашивать. Я догадывалась о них, но не желала слышать. Мне хотелось, чтобы они растворились в этой ночи.

 

Почти весь август, как и июнь, мы провели вдвоём. Но август был меланхоликом по темпераменту — и распылял светлую тоску повсюду вокруг себя.

Иногда, даже рядом с тобой (даже рядом с тобой — особенно) мне становилось вдруг нестерпимо грустно. Казалось, как будто что-то кончается. Но я отгоняла от себя эти мысли: ничего не кончается, этому просто виной упавшие листья и дожди, и привычка, связывавшая август с расставанием! А на самом деле ничего-ничего не кончается: ведь нам не нужно прощаться с приходом осени, теперь мы нашли друг друга и живём в одном городе. Возможно, встречи из-за школы будут реже, но мы ведь выкрутимся, найдём время!..

Как-то, скрываясь от дождя у тебя, мне захотелось поделиться с тобой этим страхом, захотелось, чтобы ты развеял его. По окну настойчиво бил дождь, как будто желая, чтобы мы впустили его, но мы лишь наблюдали за ним, устроившись в тёплой комнате, на твоей кровати.

— Знаешь, иногда мне становится очень грустно… — начала я, положив голову к тебе на плечо.

— Что такое? Почему? — ты повернулся ко мне.

— Ну… я очень боюсь, что… всё кончится, когда закончится август…

— Что — всё?

— Всё. Ты. Что ты… исчезнешь, — пробормотала я, закрыв глаза.

Ты молчал.

Я с тревогой взглянула на тебя. Ты смотрел в окно.

— Почему ты молчишь?.. Ты ведь не исчезнешь? Нет? Правда?

Мне хотелось снова услышать «правда-правда», как привыкли отвечать мы по нашему негласному договору. Но ты только сказал:

— Ну, куда я могу исчезнуть, глупенькая. Успокойся…

 

А потом — всё пошло как-то не так.

Ты снова не отвечал на мои сообщения и звонки. Я не находила себе места: ведь не могла же так просто заявиться к тебе? Хотя потом уже думала — что могла. Но сначала позвонила Яси: может быть, твой брат что-то знал или мог бы узнать? Он позвонил родителям, спросил; передал Яси, она передала мне. «Он лежит у себя в комнате и никого не хочет видеть». У меня сжалось сердце. «Что же мне делать?..» — показалось, что подумала, но спросила я. «Жди», — отозвалось на том конце телефона.

Ждать, оказалось, невыносимо трудно. Несколько раз я порывалась пойти к тебе. Так и не решилась, но несколько раз подходила к твоему дому, искала в окружающей тьме светлый квадратик знакомого окна. Но не находила. Свет горел слева и справа, внизу, но только не в твоём окне. Засыпая, я мысленно обращалась к тебе, просила держаться, обещала, что всё будет хорошо, повторяла, что я с тобой. И продолжала тебе писать. На телефон и «ВКонтакте». Говорила какую-то ерунду. Про то, что произошло за день, про книгу, которую сейчас читаю (читалось, на самом деле, с трудом, только ради того, чтобы тебе рассказать), отправляла понравившуюся музыку (найденную специально для тебя). На самом деле, прошло всего немного дней: может быть, пять, а может, — целых семь. Но мне, как и всегда в таких случаях, ожидание показалось вечностью.

Сообщение от тебя пришло нежданно, как будто специально караулило перерыв в моём ожидании. «Привет. Прости, что пропал. Если ты завтра не занята, может быть, встретимся?» На глаза набежали слёзы. С улыбкой я успела подумать: «Ты ведь обещал не исчезать…» — но тотчас отдёрнула себя: нет, не обещал.

Мы снова встретились у тебя (на улице опять вот-вот должен был начаться дождь). Помню, ты открыл мне дверь, и вид у тебя был какой-то ужасно понурый, подавленный. Бледное лицо, в глазах — не единой искорки, и сдавленное, полное отчаяния и внутренней боли «Привет». А мне хотелось броситься тебе на шею.

Мы пили пустой чай на кухне. Ты пододвигал мне корзинки с печеньем, сушками и шоколадными конфетами, но сам ничего не брал. И мне не хотелось. Квартира, как и когда-то, туго наполнилась тишиной: молчали телевизоры, молчал ты, молчала и я. Только у ног тёрся ласковый Симба. Я чувствовала в горле противный комок, и радость, с которой я летела сюда, к тебе, незаметно исчезла, как постепенно исчезает улыбка с лица. Я уже хотела сказать: «Ну, я, наверное, пойду» — как ты, словно «включился», посмотрел на меня, улыбнулся, спросил:

— Ну как твои дела?

Потом мы сидели у тебя в комнате, говорили о чём-то. Дождь, передумав, так и не показался из-за облаков, оставив лишь мучительное ожидание по себе.

Под вечер в прихожей завертелся ключ. Послышалось перебирание лап, лай, детский смех, мужской голос. «Пойдём», — ты посмотрел на меня.

— Дениска!.. — к тебе навстречу побежала Надя.

— Здравствуйте! — поздоровались мы с тётей Мариной и мужчиной в сером свитере с высоким горлом. Он нёс на кухню большие пакеты, она пыталась успокоить Рики, но тот, увидев нас, как всегда, с радостью ринулся к нам. И снова стал тыкаться в мои ладони.

— Привет, привет, — смеялась я.

— Знаешь, куда мы ходили?! — начала Надя, но увидев меня, застеснялась, замолкла. Из русых косичек в разные стороны выбивались волосы, а в таких же карих, как и у тебя, глазах, светилось детское, простое, счастье.

— Здравствуйте, — смущённо подняла она на меня свои глазёнки.

— Здравствуй, — дружелюбно улыбнулась я.

— Ну чего ты, не стесняйся, — ты присел перед сестрёнкой, обхватив её за маленькие плечи. — Это Дина. Помнишь, ты у меня про неё спрашивала?

Видимо, от этих слов девочка засмущалась ещё больше. А мне стало радостнее.

— Ну, куда вы ходили? — поинтересовался ты.

— На пляж!.. — сначала тихо, а потом громче, позабыв всякое стеснение, рассказывала девочка. — Это был настоящий пляж! Мы его нашли! Там сначала кусты, лес, а потом — пляж!! Папа сказал, что он «дикий»! — малышка забавно округляла глаза и крепко держала тебя за руки, словно желая из-за всех сил передать тебе своё восхищение.

— Денис, ты ел? — отозвалось с кухни. Открылась дверца холодильника. В проёме двери появился твой отчим и ответил вместо тебя: — Нет. Почему?

Он был загорелым, крепкого телосложения и ещё не стар. Но волосы почему-то были почти все седые.

Ты встал и молчал. Надя подбежала к папе:

— А мы ведь пойдём на пляж сегодня ещё раз? Да?.. Пойдём, пойдём? И Дениса возьмём с собой!

— Да, конечно, если сильного дождя не будет, — он присел перед малышкой. — Денис, и ты пойдёшь с нами. Рики тебя тоже очень звал.

 

Несколько раз мы попали на тот пляж все вместе — с твоей семьёй, мамой и папой. Это случалось всегда под вечер. В гордом одиночестве, на воле, танцевал ветер. Надя прыгала у самой кромки воды, так и норовя «нырнуть» в озеро. За что твой папа то и дело щекотал её и легко, как пушинку, подкидывал на руках в воздух, кружил, ставил на песок и убегал, как мальчишка. А она, с радостным визгом и смехом, мчалась за ним. Вокруг них носился счастливый Рики. Мы брали с собой плед, расстилали его и садились — ты уставал. А твой папа то и дело подбегал к нам и, подкравшись к тебе со спины, щекотал за подмышки, как маленького. Ты вздрагивал, пытался отвертеться и преодолеть смех, но не выдерживал и смеялся. А твоя мама тогда наблюдала за вами с тихой улыбкой и счастьем в глазах.

 

 

6

 

То, что всё должно каким-то образом закончиться, я поняла внезапно: однажды проснувшись, мне открылась простая истина: разве ты говорил хоть раз, что любишь меня?

Мне понадобилось тотчас это у тебя спросить — и сказать самой. Но писать об этом не хотелось, я лишь спросила о встрече.

Я снова пришла к тебе, под вечер, в уже совсем осеннюю погоду: пришлось надеть джинсы и тёплую кофту. Дверь мне открыл твой папа. Я поздоровалась и прошла к тебе в комнату. И как, когда-то уже давно, постучав в матовое стекло приоткрытой двери, не услышала ответ и вошла сама.

— О, привет, — ты сел на кровати.

— Привет, — я села на краешек. — Как ты?

— Нормально, — хотя вид у тебя был каким-то измученным.

— Может, тогда пойдём, погуляем? — предложила я.

— И что мы там будем делать? — вдруг спросил ты.

— Как что? — спустя несколько секунд выдавила из себя я. — Гулять, разговаривать… Но, если, конечно, ты неважно себя чувствуешь, мы не пойдём…

— Со мной всё в порядке. Не загоняйся.

Невольно пальцы сжались в кулаки, захотелось сказать «окей». Но к горлу снова подошёл противный комок, перехватив все слова. Я снова уставилась на синий ковёр у себя под ногами. Если бы ты обнял меня, ласково назвал, прижал к себе. Но ты этого не делал. Ты молчал. И тогда впервые я ощутила злость на тебя. Ну, почему ты молчишь? Это легче всего, да?.. А я ведь тоже чего-то боюсь. И мне тоже бывает очень плохо. Мне захотелось выкрикнуть всё это тебе в лицо. Но вместо этого я тоже молчала. Постепенно злость сменилась отчаянием и какой-то мольбой. Теперь мне захотелось просто сказать: «Ведь я тебя люблю». Как будто это могло всё объяснить. Исправить… Я и этих слов не сказала, но ты словно услышав их, подвинулся ко мне и уже без раздражительных ноток сказал:

— Не надо меня любить.

Я закрыла лицо ладонями.

— И плакать из-за меня тоже не надо. Прошу, — ты осторожно погладил меня по спине, — я не смогу быть с тобой. А по-другому не хочу. Прости, что не сказал тебе этого раньше. Надо было сказать уже давно, знаю.

Мне казалось, что я ослышалась. Уже не думая о том, как выгляжу, отняла мокрые ладони и посмотрела на тебя. У тебя не было слёз. Ты был поразительно спокоен. Только снова начал теребить мочку уха, но тотчас прекратил: рука дрожала.

И также забыв об осторожности, всяких красивых словах, я спрашивала, негодуя:

— Что? Почему ты не можешь?.. В смысле? Я ведь не прошу, чтобы ты звал меня замуж!.. Мне ничего не надо, ничего! Просто… быть с тобой!

— А мне надо. Мы будем просто общаться? О чём ты говоришь? Как себе это представляешь? Ты будешь меня любить, а я никогда не смогу тебе ничего дать. Никогда-никогда. Услышь!..

— Но мне ничего от тебя не надо!..

— Так не бывает. Любовь — это ответственность. Это значит, что каждый отвечает друг за друга и что-то ему отдаёт. Ты вот сможешь мне что-то отдать, а я тебе — нет. Это не честно, согласись?

— Но почему же ты не можешь поверить, что это уже будет очень много?! Если мы будем вместе!

— Каким образом быть вместе?! Сидеть у моей кровати! Нет, прости, я так не хочу.

— Но мне этого будет достаточно!

— Откуда ты знаешь?

— Просто, просто, знаю!

— Почему же я этого не знаю?..

И тут мне показалось, что есть надежда. Я бросилась к тебе и, забыв обо всём на свете, начала гладить, целовать.

— Ну, пожалуйста, Денис, Денисочка! Милый, дорогой, любимый, поверь!.. Я верю, мы справимся! Всё будет хорошо! Правда-правда! Давай, хотя бы попробуем! Хочешь, я встану на колени?..

Ты тоже обнимал меня и всё время шептал «нет», а потом вдруг стал освобождать руки:

— Нет, нет, нет, прошу, нет…

И потом со страшной резкостью оттолкнув меня, ты упал спиной на кровать и закричал, рыдая:

— Не надо, прошу, пожалуйста, не надо!.. Нет, нет!.. Не надо, не надо…

В комнату вбежал твой папа.

— Денис! Что происходит? Что случилось?

Он ринулся к тебе. Ты то шёпотом, то громче повторял «не надо», рыдал и метался по кровати.

Он сбегал за лекарствами и шприцем. Сел на кровать и пытался отдёрнуть тебе рукав, но это никак не выходило: ты не давался, а увидев шприц, испугался ещё сильнее.

Наверное, надо было помочь. Хотя бы подержать тебя или позвонить кому-нибудь. Но я ничего этого не сделала. Я убежала.

 

 

* * *

 

Стоит ли говорить о том, что произошло дальше?

Тебе стало хуже, пришлось лечь в больницу раньше: едва начался сентябрь. Я винила в этом себя. Корила, упрекала, чуть ли не била: зачем я начала об этом говорить?.. Ведь, не сказав тебе этих слов, всё могло бы обойтись… А потом, мысленно, в тысячный раз, прокручивая тот вечер, я вспоминала, что никаких «таких» слов я тебе не говорила. Что просто сказал ты: «Не надо меня любить» — а я не смогла этому поверить.

Мы созванивались и подолгу разговаривали с Ясей. Она, конечно же, убеждала меня, что я ни в чём не виновата, что ничего плохого и ужасного не сделала. Что это всё ты сам. Что просто ты уже очень устал, и родителям надо было показать тебя врачу раньше, а не ждать осени. Тогда этот разговор вышел бы спокойнее. Но я всё равно грузом ощущала вину.

А в сентябре, двадцать пятого, от тебя по электронной почте пришло письмо. Ты просил меня не переживать и не винить себя ни в чём. Извинялся, что тогда, наверное, напугал меня. Благодарил за все те дни. И — просил постараться всё забыть. Полюбить кого-нибудь другого. Здорового. Лучшего. Кто смог бы быть со мной всегда.

 

 

* * *

 

Сейчас ты часто мне снишься. То мы стоим на каком-то вокзале, и я тебя куда-то провожаю. Или ты меня. То мы просто гуляем. Лето. На улице ослепительно солнечно. А на душе так радостно-радостно. Что просыпаясь, забираешь кусочек этого счастья в «реальный» мир. А то мы, как будто дома у моей бабушке. Все собираются уезжать и спрашивают меня: поеду ли я? А я с улыбкой отвечаю, что, конечно же, останусь. Мы остаёмся вдвоём. Ты поднимаешь меня и кружишь. Я смеюсь, а сама думаю: тебе ведь нельзя. Но мы смеёмся. Мы так счастливы. А порой мне снится, что мы переписываемся «ВКонтакте». Так забавно, увидеть во сне переписку: просыпаешься и думаешь, что ответить?

 

И мы до сих пор созваниваемся с подругой. Всё говорим о том же. И на мой отчаянный вопрос: «Но что же мне делать?..» — она всегда отвечает одинаково:

— Жить.

 

© Кипрушёва Полина

Полюбилось? Поделитесь с друзьями!

Вы прочли: «Ты»

Теперь послушайте, что говорят люди. Скажите и своё слово, коли желаете. Чем больше в мире точных слов, тем счастливее наше настоящее. То самое, в котором каждый миг рождается будущее.

Не видите формы комментариев? Значит, на этой странице Олег отключил форму.

Отзовитесь!

Ваш email не публикуется. Желаете аватарку — разместите своё личико на Gravatar. Оно тотчас проявится здесь!

Отзывы премодерируются. Символом * помечены обязательные поля. Заполняя форму, вы соглашаетесь с тем, что владелец сайта узнает и сможет хранить ваши персональные данные: имя и электронный адрес, которые вы введёте, а также IP. Не согласны с политикой конфиденциальности «Счастья слова»? Не пишите сюда.

Чувакин Олег Анатольевич — автор рассказов, сказок, повестей, романов, эссе. Публиковался в журналах и альманахах: «Юность», «Литературная учёба», «Врата Сибири», «Полдень. XXI век» и других.

Номинант международного конкурса В. Крапивина (2006, Тюмень, диплом за книгу рассказов «Вторая премия»).

Лауреат конкурса «Литературная критика» (2009, Москва, первое место за статью «Талантам надо помогать»).

Победитель конкурса «Такая разная любовь» (2011, «Самиздат», первое место за рассказ «Чёрные снежинки, лиловые волосы»).

Лонг-листер конкурса «Книгуру» (2011, Москва, детская повесть «Котёнок с сиреневыми глазами»).

Призёр VII конкурса имени Короленко (2019, Санкт-Петербург, рассказ «Красный тоннель»).

Организатор литературных конкурсов на сайтах «Счастье слова» и «Люди и жизнь».

По его эссе «Выбора нет» выпускники российских школ пишут сочинения о счастье.

Олег Чувакин рекомендует начинающим писателям

Вы пишете романы и рассказы, но выходит незнамо что. Показываете друзьям — они хвалят, но вы понимаете: вам лгут.

Как распознать в себе писателя? Как понять, стоит ли мучить себя за письменным столом? Почему одни авторы творят жизнь, а другие словно полено строгают?

Вопрос этот формулируют по-разному, но суть его неизменна.

У Олега Чувакина есть ответ. Прочтите его книгу. Она бесплатна. Не надо подписываться на какие-то каналы, группы и курсы. Ничего не надо — только прочитать.

Сборник эссе «Мотив для писателя» Олег создавал три года. Двадцать эссе сами собою сложились в книгу, посвящённую единственной теме. Теме писательского пути. Пути своего — и чужого.

Коснитесь обложки.

— Олег, тут так много всего! Скажите коротко: что самое главное?

— Самое главное на главной странице.