Котёнок с сиреневыми глазами

Сосны, луг, пейзаж, Олег Чувакин, Котёнок с сиреневыми глазами, повесть

Олег Чувакин
Олег Чувакин
Человек. Автор. Редактор. Пишет себе и людям

 

 

Часть первая

 

 

Глава первая. Котёнок и Наполеон

 

Был мартовский день. Алёше, со школьным рюкзачком за плечами стоявшему на дорожке, думалось, что от деревьев горьковато пахнет листьями, а от снега под ногами тянет сыростью. Сегодня в голубом небе светило солнце, но вчера завывала, посвистывала метель. Когда она шуровала за окнами, было темно, и густо летевшие за окном снежинки казались не белыми, а серыми. После метели Алёша и папа заново расчистили дорожку к дому, а снег в тележке вывезли за ворота, к соснам. Сосны у них росли и во дворе: две возле крыльца и ещё две у ворот. Сейчас уличные ворота открыты — папе нужно загнать джип в гараж. Вот папа въезжает во двор, серебристые бока машины сияют на солнышке. Алёша снимает рюкзачок с учебниками, опускает на крыльцо, стаскивает с рук варежки. Из кармашка рюкзачка выглядывает зелёный сотовый телефон. Хороший цвет — зелёный. Скорей бы весна! Алёша закрывает глаза на секундочку, но, желая видеть и снег, и солнце, и свет, и папу, снова открывает. По щекам его бегут солнечные слёзы. Папа, остановив джип во дворе, выходит из машины, брякает ключами, отпирает гаражные ворота. Сколько на свете ворот и дверей! Алёша, поправив на голове шапочку (мама связала), отворачивается от папы. И вдруг — удивляется. Глазам своим не верит. У сугроба под сосной, той, что у крыльца, сидит котёнок. Только что никакого котёнка, кажется, не было. Откуда он взялся? Сидит себе смирненько, обернувшись пушистым хвостиком, и взглядывает на Алёшу. Будто дожидался тут, когда Алёша вернётся из школы! У котёнка три цвета: много белого, на спинке длинная полоска коричневого с чёрным, а носочки на лапах и кончик хвоста совсем чёрные. Алёша давно собирался завести котёнка, но так и не завёл. У Славки Бухвалова — собака, у Лариски Забегайло — тоже собака, только не такая большая, как у Славки, всего лишь пекинес, у Иваненко — громадная кошка породы мэйнкун. У Пошехонова — морская свинка. У Сарая, и у того какая-то крыска есть. А у него — никого.

Опустившись на корточки, Алёша гладит котёнка. Тот выгибает спинку, поднимает хвост, трётся об Алёшину ногу. У котёнка круглые сиреневые глаза, и он такой тёплый! Алёша отворачивает края своей шапочки, открывает уши. Он хочет слышать, мурчит ли котёнок. Но не слышно: папин джип въезжает в гараж. Через тарахтенье двигателя чей-то голос доносится до Алёши. За раскрытыми воротами, на улице, маячит фигура Славки Бухвалова. «Здравствуйте», — громко говорит Славка, глядя в их двор. «Это он папе», — думает Алёша, снова гладя котёнка. Но папа не отвечает Славке, вряд ли он его слышит, джип уже в гараже, но мотор ещё работает. В руке у Славки держалка для поводка, поводок натянут. У Славки — кавказская овчарка. Её не видно: метит, наверное, забор. Славка любит свою собаку. Светка Симонова как-то спросила: «Ты любишь её потому, что она злая, да?», и Бухвалов сделал важное лицо и ответил: «Да. Я люблю всё злое. Большое, сильное, злое». И Алёше стало грустно. Он подумал, что Славка врёт. Ведь никто на самом деле не может любить злое. Пусть даже большое и сильное.

Папа в гараже глушит двигатель. Котёнок мурчит.

— Леон! — кричит Славка. — Ко мне! Сидеть, кому сказано!

Леоном — Наполеоном — зовут Славкину собаку. Алёша видит, как Леон, усевшийся было у ног Славки, резко встаёт на четыре лапы и порывается вперёд, насколько позволяет ему поводок. Алёша поднимается с корточек. Ноги его немного затекли, и теперь по ним бегут мурашки. Наполеон, напружинившись, натянув поводок так, что ошейник скрывается под шерстью, загребая снег передними лапами, блестя глазами и рыкая, смотрит в какую-то точку. Нет, не на Алёшу. На котёнка, возле которого стоит Алёша. Рука Славки с поводком вытянута, рот его не то смеётся, не то кривится от досады. Он снова кричит: «Сидеть, кому сказано!», но овчарка, вместо того, чтобы выполнить команду, вдруг резко пятится назад, поднимается на задние лапы, сбивает с ног замешкавшегося Славку, — и мощным прыжком устремляется вперёд.

Алёша не оглядывается на гараж, на папу. Некогда оглядываться, раздумывать, просить помощи. Котёнок — Алёша видит его каким-то нижним зрением — не убегает от несущейся собаки. Наверное, он не понимает, что от больших злых собак нужно убегать. Только вздыбливается у него шёрстка на спинке, и сиреневые глаза не отрываясь смотрят на летящее мохнатое чудовище. У Наполеона ничего не получится, с каким-то сладким восторгом думает Алёша. Тут всё просто. В войну люди с гранатами бросались под танки, а Алёше всего-то надо остановить собаку. Он не думает о том, что собака Славки Бухвалова чуть меньше танка, что она большая и злая, весит семьдесят килограммов (так Славка говорил), и может и покусать его. Стиснув кулаки, Алёша бросается наперерез Леону и подставляет оскаленной собачьей морде плечо, отворачивая лицо от оскаленной зверской пасти. Мягкий и тяжёлый собачий корпус, неуклюже вильнув, врезается в него. Собачья морда, снег, небо, сосна, оказавшаяся вдруг перед самым лицом, в мгновенье смешиваются в глазах Алёши. Он успевает зажмуриться и закрыться рукой. Бамс! Боли он не чувствует, а чувствует запах сосны и хвои. Будто из пустоты несётся крик: «Алёша!..» Алёша хочет ответить папе, а потом крикнуть котёнку: «Беги!», а ещё он хочет схватить мохнатого кавказца Наполеона, который где-то поблизости, — за ухо, за ошейник, за лапы, за что подвернётся, хоть за пасть, за острые волчьи клыки, но не может. Он больше ничего не может: он падает куда-то в темноту, которая кажется ему то коричневой, то тёмно-красной, то чёрной, непроглядно чёрной, а ещё почему-то мокрой и холодной — как собачий нос, как множество чёрных собачьих носов.

 

Author picture
Не спешите заказать редактуру. Не швыряйтесь деньгами. Сначала покажите свой рассказ или отрывок романа

Кому показать рассказ или роман? Писателю! Проверьте свой литературный талант. Закажите детальный разбор рукописи или её фрагмента.

 

Глава вторая. «Добро пожаловать в кошмар!»

 

На второй день, ближе к полудню, Алёшу перевели в общую палату. «Общей» эту палату назвала маленькая, ростом чуть выше Алёши, постовая сестра тётя Аня. Палата и была общей: восемь кроватей, восемь тумбочек, на стене у двери единственное зеркало, рядом с ним на отрезках пластыря прилеплен календарь на 2011-й год. Напротив входа — два широких окна. Через облака пробилось солнце, наполнило жёлтым светом палату. Алёша заморгал, из глаз его выползли слезинки, скатились на кончик носа, и нос защипало. Он еле удержался, чтоб не чихнуть на всю палату.

Из восьми кроватей одна была обитаема. В несолнечном ряду.

— Новенький! — сказал мальчик с забинтованной головой, сидевший на этой кровати и глядевший на Алёшу. По виду — шестиклассник, как и Алёша. Из-под бинтов, желтоватых со стороны виска, торчала рыжая макушка. Голова была замотана бинтом по самые уши.

— Твой сосед, — сказала Алёше, отчего-то вздохнув, тётя Аня.

— Что уставился? — сказал рыжемакушечный, кривясь и покрываясь морщинами так, словно ему было не столько же лет, сколько Алёше, а тридцать или сорок, и он был очень сердитым старым человеком. — Клюшкой мне заехали, ясно? Я упал, и мне снова заехали. И коньками добавили. Порядок, в общем. Ничего, — сказал забинтованный, зевая и потягиваясь. — Уже не больно. Зубы-глаза целы, как говорит мой батя, и нормально. Когда выпишусь, я тоже им всем заеду. А как же! — Мальчик на кровати улыбнулся, глаза его карие сверкнули тёмным огнём. — Они уже боятся. Я знаю. Нельзя прощать. Не то потом превратишься в эту самую… не синюю, а белую птицу. В ворону особенную.

— Понятно, — сказал Алёша. У него кружилась голова. И опять подкралась тошнота. Час назад он думал: всё, тошнить больше не будет; таблетки подействовали. Но после того, как он прошёл с тётей Аней по длинному коридору, поднялся на лифте в травматологическое отделение, снова прошёл по коридору, — опять и затошнило, и голова закружилась. И кушать ему совсем не хотелось, а тётя Аня, пожалуй, примется уговаривать. Она полдороги говорила об обеде. Взрослые любят уговаривать и любят кормить обедами. Ну как можно есть какую-нибудь котлету, когда тошнит? Наверное, тёте Ане жалко, когда еда пропадает. Алёше тоже жалко пропадающую еду, но ведь тошнит. Скорее бы мама с папой пришли. И про котёнка рассказали. Как он там? Пока папа на джипе вёз Алёшу в больницу, о котёнке, кажется, никто не думал. Алёша лежал на заднем сиденье с закрытыми глазами, голова ужасно болела, и хотелось ему, чтоб не было у него никакой головы. В глазах то краснело, то темнело, и он изо всех сил старался не стонать, потому что рядом сидела мама, держала его ноги на своих ногах, и на его ноги, на джинсы, капали её слёзы. Чем кончилась история со Славкиной овчаркой, Алёша не знал. Он ударился о сосну, а потом будто сразу очутился в машине. В машине, которая ехала. Про котёнка Алёша вспомнил только в больнице, после того, как медсестра из реанимационного отделения — все называли её Леночкой — поставила ему укол в вену и дала таблетки. Но папы и мамы рядом уже не было, а доктор Виктор Борисович вместо того, чтобы ответить Алёше, только улыбнулся и приложил палец к губам.

— Это пройдёт, мой милый, — услышал Алёша голос тёти Ани. — Потошнит — и пройдёт. Сразу никогда не проходит. Потому и больница.

Она прошла к кровати, стоявшей у окна, открыла тумбочку. Положила туда пакет со свёрнутыми Алёшиными вещами: запасной футболкой, рубашкой, шортами, носками. И другой пакет, переданный вчера мамой: с мылом в футляре, зубной щёткой и пастой, и махровым полотенцем.

Алёша всё стоял у двери, не решаясь почему-то пройти к кровати. Будто если он пройдёт к ней, то останется в этой больнице навсегда. Ему даже не сказали, долго ли ему тут лежать. Врачи такие таинственные!

— Шмоток-то, — сказал рыжий, пересаживаясь на кровати так, чтобы ему удобно было наблюдать за Алёшей, — как у девчонки! Ты что, на конкурс красоты собрался? С твоим забинтованным лбом первое место среди уродов тебе обеспечено. В тебя что, машина влепилась? А нос тебе кто ободрал? Одноклассница? А к руке что, деревяшку прикрутили? А пиратский крюк к деревяшке не будут приделывать? Я тут бегал в одно отделение: там людям вместо рук и ног, и даже голов такие штуки приделывают, что и в ужастиках не увидишь.

Алёша подождал, пока рыжий закончит, и ответил:

— Это просто бинт. Много бинта. На руке, — сказал он. Ему почему-то казалось, что всё, что он ни ответь соседу, будет сказано невпопад.

— Рассказывай сказки! — громко сказал рыжий. — Сначала у них бинт, укольчики разные, таблеточки — сначала белые, потом голубые, потом серые. Но потом рука твоя почернеет, и её быстренько отрежут. У кого отрезают, тому приделывают деревяшку. Протез называется. Могут и ногу отрезать — на всякий случай. Слыхал о гангрене?

— Помолчи хоть минутку, болтун. — Тётя Аня закрыла тумбочку. — А ты, Алёша, его не бойся. Он только языком чесать горазд. Вот, дочесал — клюшками-то ему и наподдавали.

— Много вы знаете! — хмыкнул рыжеволосый. — Вы ещё не знаете, как я могу клюшкой въехать. Вы знаете, какая у меня клюшка?

— Нужна мне твоя клюшка!

Алёша медленно — чтобы голова не закружилась сильнее — подошёл к кровати у окна. Тётя Аня задёрнула шторы — наполовину.

— Эта, у окна, — моя кровать? — спросил Алёша.

— Может, моя! — сказал забинтованный, ловко перекидывая ноги через кровать и усаживаясь лицом к Алёше и тёте Ане.

Тётя Аня сказала:

— Хотел переехать на эту койку — почему не занял? После Вадика?

— После Вадьки-то?

И рыжий многозначительно замолчал.

— Что? — Тётя Аня встала в проходе, глядя поверх очков на рыжего.

— А то, что помер он, — сказал тот.

— Господи, — тётя Аня перекрестилась трижды, Алёша вскинул глаза на неё, — вот врун, честное слово, кто бы слышал, что он тут брешет. Ты, Алёша, не слушай его.

— И ты, новенький, помрёшь, — закончил рыжий. — Откинешь эти самые… коньки. — Он хихикнул. — Все на этой кровати умирают. Тумбочки тут ночью чернеют, стены чернеют, воздух чернеет, — и так всё и остаётся чёрным, пока кто-то на этой кровати не умрёт. А потом обратно белеет.

«Чепуха какая», — подумал Алёша.

А забинтованный продолжал:

— Считай, ты труп. На этой кровати все — трупы. Крестись, тётя Аня, — не крестись, не поможет. А знаешь, новенький, отчего на этой койке все мрут? Не в койке дело. Дело во мне, понял? У меня способности.

— Способности?

— Они самые. Так что звони на прощанье мамашке с папашкой — и готовься помереть.

— У меня телефона нет.

— Ну, тогда письмо напиши. Тётя Аня даст тебе бумажку и ручку.

— Замолчишь ты наконец? — сказала тётя Аня.

— Добро пожаловать в кошмар!

Алёша осторожно — чтобы сильнее не закружилась голова — опустился на кровать. Сел напротив рыжего, стараясь на него не смотреть. Этот рыжий умеет говорить так, будто говорят одновременно десять человек. Или это от головной боли Алёше так кажется? Сидеть было лучше, чем стоять. А ещё лучше было бы прилечь. Алёша подумал о том, что происходит сегодня дома и в школе. А что было вчера? Как было дальше — после того, как он ударился о сосну? Как поступили с Леоном? А что думает сейчас Славка Бухвалов? А как там котёнок? Вот папа с мамой сегодня придут — и он спросит про котёнка. Алёшу снова охватила досада. Сестра Леночка — из реанимационного — могла бы сказать ему про котёнка. Ну, может, она не знала. Но кое-что же знала. Ведь это с ней, кажется, говорила мама, когда передавала для Алёши одежду и шлёпанцы. Ну или доктор, Виктор Борисович, мог бы ему сказать. Уж он-то всё знает. Доктора ведь ведут всякие истории болезни и выпытывают всё почище следователей. Нет, откуда тому знать: ведь это он, Алёша, рассказывал доктору, как всё было. Кто лучше него, Алёши, знает? Папа — и тот видел не всё. Так что не особенно выпытаешь у папы. Выходит, Виктор Борисович не знает о котёнке. Половину знает Алёша, а другую половину — папа. Вот оно как.

— Бегать нельзя, — сказала Алёше тётя Аня, — прыгать, громко говорить, долго смотреть телевизор в холле тоже нельзя. Тебе, Алёша, надо отдохнуть денька три-четыре.

— И меня выпишут? — Он посмотрел на тётю Аню.

— Это Виктор Борисович решает. Бывает, что через четыре дня выписывают. Если хорошо себя ведут и нет осложнений. Вот этого сорванца и через год не выпишут.

— Много вы знаете! — хмыкнул с койки рыжеволосый. — Сами же говорите, доктор решает. А вы тут вроде нянечки в детском садике. Ничего не можете, ничего не решаете. Ваше дело — горшки убирать.

— Спасибо, благодарный ты мой! — сказала тётя Аня. — Устраивайся, — она повернулась к Алёше, — и — на обед. Все уже обедают. Этот болтун вперёд всех пообедал. Столовая налево по коридору. Мы с тобой мимо проходили.

— Спасибо, тётя Аня, — сказал Алёша.

— Надо же, какой вежливый, — тут же ввернул рыжий. — Хочешь выписаться через четыре дня? Не выйдет. Не ту кровать выбрал. И не того соседа.

Тётя Аня взяла подушку с какой-то кровати, стоявшей через проход, и подала подушку Алёше.

— Это тебе вторая подушка — под руку. После обеда пузырь со льдом принесу. После обеда — сончас. Это и тебя касается, Родя.

Вот, значит, как зовут мальчика-соседа: Родя. Родион, наверное.

— Дома высплюсь, — ответил Родя.

— Другим дай поспать.

— Нечего им спать, другим. Спать — скучно.

— Ты тут не распоряжаешься.

— А что вы сделаете, тётя Аня, если я не дам спать? Доктору нажалуетесь? Подумаешь! Видал я жалобщиц. Не боюсь я доктора. Я и директора в школе не боюсь — а что мне доктор? Тоже мне, Айболит! Я, когда в другую школу переведусь, устрою там директору!

Тётя Аня — маленькая, коротенькая, — повернулась спиной к Алёше и пошла к двери. У порога обернулась.

— Алёша, пойдём обедать.

— Тошнит меня, — сказал Алёша. Не хотелось в этом признаваться перед Родионом, но пришлось.

— Поесть всё равно надо. Хоть немножко, — сказала тётя Аня. — А церукальчик ведь тебе дали. И всё равно тошнит?

— Всё равно, — сказал Алёша и встал с кровати. Голова закружилась сильнее, и он схватился за дужку кровати.

— И голова кружится? — спросила тётя Аня.

— Меня она тоже заставляла есть, когда меня тошнило, — сказал Родя.

— Ну да, — сказала тётя Аня, — и добавку заставляла просить.

Родион покраснел — тёмной такой красной краской залился, и веснушки бледно-медными точками на щеках проступили. И смолчал. Пройдя мимо его кровати, Алёша вышел в коридор.

Пообедав — неожиданно для себя за столом в столовой он съел всё, и компот выпил из стакана до донышка, — Алёша сходил в туалет и вернулся в палату. Хотелось спать. Почему бы и не поспать? Ведь сончас. Он сел на кровать, лицом к палате, взялся пальцами за прутья дужки. Прутья приятно холодили пальцы. На застеленной кровати белела подушка, положенная тётей Аней.

Кроме Родиона, в палате теперь было ещё пятеро мальчиков. Та кровать, с которой тётя Аня взяла подушку, была вроде бы ничья. На кровать, стоявшую от Алёшиной кровати через проход, тоже у окна, сейчас с трудом влез мальчик — постарше Алёши, класса из восьмого, — у которого под синим халатом из-под бинтов виднелся гипс. Правая рука его под спадавшим рукавом была тоже вся, до самых пальцев, в бинте и в гипсе. Этой рукой, пальцы которой были поднесены к виску, он словно, как военный, отдавал честь. И как только он спит в этом гипсовом скафандре? Бедный! Загипсованный мальчик вытащил из-под подушки книгу, поставил подушку к спинке, устроился сидя на одеяле, вытянул ноги в трико, положил на краю постели книгу. «Бедным» он не выглядел. Он посмотрел на Алёшу.

— Боря, — представился он. — А ты — Алёша.

— Алёша, — подтвердил Алёша.

— Ясно, — сказал Боря. — Я здесь старший. Это — Костя и ещё один Костя. — Боря кивнул на двух мальчиков в футболках, усевшихся на кровать у двери. У обоих были костыли, и оба сидели, положив сломанные ноги в широких трико на соседнюю кровать, а несломанные опустив на пол. — Не поверишь, Алёша: обоих зовут Костями и оба попали в одну автомобильную аварию.

— И водителя, который нас сбил, тоже зовут Костя, — сказал один из Костей, с жёлтыми волосами и белым лицом. Другой, черноволосый, промолчал.

— Своего соседа ты, наверное, уже знаешь, — продолжал Боря. — Он тебе покоя не даст, факт. Если что — обращайся ко мне. Я против него волшебное слово знаю.

— Много ты знаешь! — ввернул Родион.

— Не очень, но больше с каждым днём, — спокойно ответил Боря, — чего и тебе желаю.

— Вот много знаешь, — едва слышно пробормотал Родя (но Алёша расслышал), — потому и получилась из тебя статуя.

— А меня зовут Валя, — сказал тот мальчик, чья кровать стояла за кроватью Роди. — Я уже две недели тут. Говорят, гипс ещё недели три носить. У меня рука сломана.

Рука его — в гипсе, в бинтах и ещё обмотанная каким-то белыми кольцами, висела на перевязи у груди. Вале было лет 11. Похоже, он был тут самым младшим.

— Думаешь, он сам не видит, что там у тебя сломано? — сказал Родя.

— Да ну тебя, Родя, — сказал Валя.

— Помалкивай, когда старшие говорят, — сказал ему Родя.

— Ты сам-то, — подал голос мальчик, сосед Роди, чья кровать стояла у стены, на вид лет тринадцати, с наискосок забинтованной головой, так, что одного глаза почти не было видно, и забинтованным ухом, — не очень-то помалкиваешь, когда старшие говорят.

— Не твоё дело, — огрызнулся Родя.

— Слышал поговорку? — сказал со своей кровати Боря.

— Какую ещё поговорку? — спросил Родя.

— Умный любит учиться, а дурак — учить.

— И при чём тут я? — удивился Родя.

— Когда в другой раз будешь учить насчёт старших, вспомни эту поговорку.

— Очень надо! Скучный ты какой-то, Боря. Ну-ка, Алёшка, давай, расскажи свою историю! — Родя, не сняв тапки, улёгся на кровати. Повернул голову к открытой двери, вздохнул, сбросил тапки на пол. Руки завёл было под голову, но, поморщившись, вытащил и вытянул вдоль тела. — Валяй, рассказывай: кто тебе врезал по башке, кто руку попортил. Давай, трави историю. Всё равно в сончас делать нечего.

— Тебе нечего, а он, может, спать хочет. У него голова болит, — сказал из угла Боря. — У него же сотрясение.

— А у меня тоже было сотрясение! Подумаешь, какая важность! Меня ещё и посильнее потрясло! А ты что, Борька, за него решаешь? Ты что, его папа или мама?

Боря промолчал. Взял книгу. Кости о чём-то тихо говорили.

— Ты почему молчишь? — спросил Родя. — Молчать некрасиво.

Алёша улыбнулся: вспомнил Борину поговорку.

— Чего лыбишься? — с подозрением спросил Родя.

— Так, — ответил Алёша.

— Умный слишком, — определил Родя. — Будешь слишком умным, станешь таким же, как Боря. Тоже в панцирь закуют. Знаешь, как это у него называется? — прошептал он, подмигнув Алёше. — Горе от ума.

— В меня собака врезалась, — стараясь говорить тихо, сказал Алёша.

— Какая ещё собака? — спросил Родя. — Сочиняешь! Учти, меня не обманешь. Так и скажи: накостыляли тебе, а ты и сдачи дать не умеешь. Угадал я?

— Собака, — повторил Алёша. — Большая.

— Ну, какая большая? Что заглох? Отвечай, когда спрашивают. Ты из какого района? В какой школе учишься?

— Кавказская овчарка, — сказал Алёша и закрыл глаза. Голова опять кружилась. Всё сильнее хотелось спать. Спать, спать, спать.

— Кавказские овчарки просто так ни в кого не врезаются, — рассудительно сказал Родя. — Овчарки вообще все умные. Значит, дразнил. Ну и дурак! Был бы не дурак, не дразнил бы. Я же не дразню собак. Только попугая дома. Но ты не сравнивай попугая с собакой. А я перевожусь в семьдесят первую школу, — сказал зачем-то Родя. — Это потому что мы переехали. А раньше учился в сорок второй. А ты в какой учишься?

— Отстань от него, — подал голос Боря. — Видишь, нехорошо человеку. Выспится — потом спросишь.

— А ты не лезь, когда не спрашивают.

— Ну ты и нахал, Родион, — сказал Боря, убирая книжку под подушку. — Честное слово, будь я…

— Что, наподдавал бы мне?

— Был бы твоего возраста — да, — сказал Боря. — От души бы наподдавал. Не удержался бы. Но я смотрю, тебе и без меня наподдавали.

Алёша увидел, как лицо рыжеволосого Родьки опять покраснело. Стало тёмным, как спелый помидор. А потом и веснушки бледными пятнышками выступили. Алёше стало жалко Родьку. Но жалко немножко: ведь сам напрашивается.

— Про собаку, Алёша, можно и поподробнее, — сказал Боря. — С собачьими авариями мы тут пока не знакомы. Но если не хочешь рассказывать или устал, не рассказывай. Потом.

— Я расскажу, только быстро, — сказал Алёша. Очень уж хотелось ему рассказать всё Боре. И другим мальчикам. Вон и Кости хотят послушать. И Валя. И вообще все.

И Алёша рассказал про котёнка на снегу, сосну и Славкину собаку Наполеона. И про то, как очнулся в папиной машине.

Он и сам удивился, какой короткий у него получился рассказ. Ну, а почему он должен быть длинный? Всё случилось почти мгновенно — ррррраз, и он в больнице! Потом Алёша спохватился и побольше рассказал о котёнке. Про сиреневые глаза, про три цвета.

— Ух ты, — сказал Боря. — Никогда в жизни таких котят не видывал. В чёрных носочках, говоришь? В белых — сколько хочешь, а вот чтобы белый — в чёрных…

— Таких и не бывает! — заявил Родька. — Это он выдумал всё. Героя из себя строит, не понятно, что ли? Собака-то какая… не овчарка, а танк! А котёнок: чёрные носочки! Сиреневые глазки! Как девчонка врёт. Ещё бы бантик на котёнке придумал. Не бывает таких котят.

— Иногда бывает то, чего не бывает, — загадочно сказал Боря.

— Борька, ты сам-то понял, что сказал? Тебе лечиться надо! — сказал Родя. — А, всё равно, мне плевать — и на ваших кошек, и на ваших собак! И вообще я спать не буду. Не желаю! Вот пойду в холл и телик врублю. Сестры в это время почти никогда нет. Сёстры в это время по своим делам шатаются. А вы тут дрыхните, детишки сопливые. Пай-мальчики.

Однако на пороге Родя столкнулся с тётей Аней, державшей в руках пузырь со льдом и пару вафельных полотенец.

— Ты куда это, мой милый? — спросила она у Роди.

— Я в туалет, тётя Аня. Приспичило.

— Быстренько — и спать.

Родька из-за спины тёти Ани состроил ей рожицу и скрылся. Тётя Аня подошла к Алёше, положила полотенце на подушку, а поверх полотенца — пузырь со льдом. Второе полотенце повесила на дужку кровати.

— Руку на подушку, и на больное место — пузырь. Намокнет полотенце — смени. Вон, на батарею повесишь — быстро высохнет.

— Я знаю, тётя Аня, — сказал Алёша. — Меня уже научили в реанимационной.

— Ну и ладненько. Сейчас всем будут таблетки, — добавила она погромче.

Она вышла и тут же вошла с подносом, на котором стояли пластиковые белые стаканчики и ещё маленькие такие полупрозрачные стаканчики. В этих, понял Алёша, были таблетки.

— Лежите, лежите, я всем подам, — сказала тётя Аня.

Дошла очередь и до Алёши.

— Вот тебе димедрольчик, — сказал тётя Аня, — чтоб лучше спалось, а вот тебе баралгинчик, чтобы головка не болела. Вечером, перед ужином, подойди ко мне на пост, дам тебе церукальчик. Его за полчаса до еды пьют. Будешь часто хотеть в туалет, вставай, не стесняйся, — шепнула она, наклонившись к уху Алёши. — Нельзя терпеть. Утром тебе дали диакарб, а он целый день действует. Будет болеть голова или рука — не молчи, скажи мне.

Алёша кивнул, взял у тёти Ани стаканчик с водой.

— Только не запрокидывай голову, — предупредила тётя Аня. — Тебе нельзя.

Он снова кивнул. Взял с подноса стаканчик с таблетками, таблетки вытряхнул на ладонь, запил их противной тёплой водой.

— Можешь раздеться до трусов, а можешь спать в трико, — шепнула тётя Аня. — Помочь тебе снять футболку?

— Не, я сам, — быстро ответил Алёша. Не хватало ещё, чтобы его считали тут маменькиным сынком. Хорошо хоть, Родя удрал — и не слышал, как тут тётя Аня сюсюкает.

— Молодец, — сказала тётя Аня.

Алёша лёг. Положил больную руку на подушку, которую приткнул к боку. Пристроил к ней пузырь со льдом. Рука казалась тяжёлой, как бы чужой. А холод от пузыря был приятен.

Мама с папой, подумал Алёша, придут не раньше четырёх. Тётя Аня говорила, что раньше четырёх часов нельзя, что в больнице действует порядок-распорядок и поэтому навещать больных разрешено только в приёмные часы. На то они и приёмные.

— А где этот пострел? — стоя посреди палаты, спросила тётя Аня. — Опять пустая койка. Застрял в туалете? — Услышав звук телевизора, она выглянула, а потом и вышла в холл. — Наладился телевизор смотреть! — донёсся до Алёши её голос. — Ну-ка, марш в палату!

— Не хочу я, тётя Аня, — прогнусавил в ответ Родя. — Почему я должен спать, как малышня?

— Потому что ты и есть малышня, — ответил голос тёти Ани.

— Малышню клюшками не лупят. Малышня соски сосёт, тётя Аня, и памперсы носит.

— Отрывай булки от дивана и двигай, — сказала тётя Аня. (Алёша и не думал, что она может говорить так сердито). — Выключай телевизор — и в палату. Сладу с тобой нет, клюшечник!

— Они меня клюшками, и я их. У меня клюшка знаете какая?

— Двигай копытами, клюшечник.

— Нельзя так с детьми разговаривать, вы что, не знали? — В голосе Родьки, ставшем визгливым, девчоночьим, прозвучала обида. — Вас не учили? Тоже мне, взрослые называетесь! Вам надо запретить с детьми работать. Я вот нажалуюсь на вас — и вас уволят. Виктору Борисовичу всё скажу. Понятно вам?

— Понятно, понятно, милый. Ты лучше в письменном виде. Писать без ошибок умеешь?

— Что умею — то умею!

Телевизор смолк. На пороге палаты появился Родион. И захлопнул за собой дверь — так, что по палате ветер подул и шторы у окон колыхнулись.

— Штукатуркой не сыпь, буян, — выговорил ему Боря.

— Тебя не спросил, сыпать или нет! — огрызнулся Родька. — А ты, тихоня, — сказал он, встав в проходе у Алёшиной кровати, — у меня ещё узнаешь. Собака в него врезалась!

Этим Родиным словам Алёша немного удивился, но не придал им большого значения. Очень уж хотелось спать. Голове на подушке было хорошо, кружиться она почти перестала. Рука, правда, у локтя ныла. И нос чуток щипало. Ерунда! А вот не ерунда — узнать, как там котёнок. Ну, как… Котёнок у них дома, и с ним всё в порядке. Бегает где-нибудь, играет с маминым клубком. Не могли же мама и папа про него забыть. Как забудешь — если вот он, у сосны, у крыльца, если это именно на него, беззащитного, набросилась злая Славкина овчарка… Просто мама и папа думали больше про него, Алёшу. Это, наверное, нормально для родителей — думать много о нём и мало о котёнке. Ну, вот после сончаса они придут (не забыли бы ещё телефон сотовый принести), и он спросит про котёнка. Белого с чёрными носочками. Как странно сказал Боря: «Иногда бывает то, чего не бывает»!

 

(Конец фрагмента.)

 

© Олег Чувакин, 2011

 

Скачать бесплатно повесть «Котёнок с сиреневыми глазами» в форматах PDF и FB2 и посмотреть другие повести Олега Чувакина: ссылка.

Полюбилось? Поделитесь с друзьями!

Вы прочли: «Котёнок с сиреневыми глазами»

Теперь послушайте, что говорят люди. Скажите и своё слово, коли желаете. Чем больше в мире точных слов, тем счастливее наше настоящее. То самое, в котором каждый миг рождается будущее.

Не видите формы комментариев? Значит, на этой странице Олег отключил форму.

10 отзывов

  1. Добрый день, Ирина! Читайте. Бумажную книгу отправил вам вчера заказной бандеролью.

  2. Олег, какое же удовольствие читать Ваши повести и рассказы. Читается легко. И хочется еще читать. Спасибо.

  3. Олег, спасибо! Вернули в детство и заставили пережить всё вновь. Ярко, живо, узнаваемо. Тепло и немного грустно на душе.

Добавить комментарий для Oleg Chuvakin Отменить ответ

Ваш email не публикуется. Желаете аватарку — разместите своё личико на Gravatar. Оно тотчас проявится здесь!

Отзывы премодерируются. Символом * помечены обязательные поля. Заполняя форму, вы соглашаетесь с тем, что владелец сайта узнает и сможет хранить ваши персональные данные: имя и электронный адрес, которые вы введёте, а также IP. Не согласны с политикой конфиденциальности «Счастья слова»? Не пишите сюда.

Чувакин Олег Анатольевич — автор рассказов, сказок, повестей, романов, эссе. Публиковался в журналах и альманахах: «Юность», «Литературная учёба», «Врата Сибири», «Полдень. XXI век» и других.

Номинант международного конкурса В. Крапивина (2006, Тюмень, диплом за книгу рассказов «Вторая премия»).

Лауреат конкурса «Литературная критика» (2009, Москва, первое место за статью «Талантам надо помогать»).

Победитель конкурса «Такая разная любовь» (2011, «Самиздат», первое место за рассказ «Чёрные снежинки, лиловые волосы»).

Лонг-листер конкурса «Книгуру» (2011, Москва, детская повесть «Котёнок с сиреневыми глазами»).

Призёр VII конкурса имени Короленко (2019, Санкт-Петербург, рассказ «Красный тоннель»).

Организатор литературных конкурсов на сайтах «Счастье слова» и «Люди и жизнь».

По его эссе «Выбора нет» выпускники российских школ пишут сочинения о счастье.

Олег Чувакин рекомендует начинающим писателям

Вы пишете романы и рассказы, но выходит незнамо что. Показываете друзьям — они хвалят, но вы понимаете: вам лгут.

Как распознать в себе писателя? Как понять, стоит ли мучить себя за письменным столом? Почему одни авторы творят жизнь, а другие словно полено строгают?

Вопрос этот формулируют по-разному, но суть его неизменна.

У Олега Чувакина есть ответ. Прочтите его книгу. Она бесплатна. Не надо подписываться на какие-то каналы, группы и курсы. Ничего не надо — только прочитать.

Сборник эссе «Мотив для писателя» Олег создавал три года. Двадцать эссе сами собою сложились в книгу, посвящённую единственной теме. Теме писательского пути. Пути своего — и чужого.

Коснитесь обложки.

— Олег, тут так много всего! Скажите коротко: что самое главное?

— Самое главное на главной странице.

Как стать писателем?
Как обойтись без редакторов и курсов?
Author picture

Возьмите у меня всего один урок. Я изучу ваш текст и выдам вам список типичных ошибок в стиле, композиции, сюжете. Вы одолеете их все при мне.

Станьте самому себе редактором!