О любви, о смерти

Память, воспоминания, фотографии, фотоальбом, прошлое

 

Текст участвует в конкурсе рассказов «История любви».

Об авторе: Владимир Максаков. От 1-го лица: «Родился и вырос в Москве, в 2009 г. закончил Российский государственный гуманитарный университет по специальности «история». Прозу и поэзию пишу десять лет, один рассказ, «В степи», был опубликован в журнале «Звезда». Работал учителем, корректором, наборщиком, редактором, продавцом в книжном магазине. В 2010 г. ездил добровольцем на тушение лесных пожаров, в 2012 г. — на ликвидацию последствий наводнения в Крымске, бывал в горячих точках».


 

Это был второй его визит в Институт живой памяти. И, очевидно, последний.

Впервые он побывал здесь почти год назад. Разница была всего в несколько дней, но погода каким-то волшебным образом успела стать тёплой. Чего уж там — весенней. Как говорится, шептала. Да, и ещё в том году уже была Пасха. Хотя никто её и не отмечал. А он помнил и находил во всём этом какой-то смысл. И, хотя он принял все решения сам и уже давно, солнечные лучи, плескавшиеся в мелких лужицах на асфальте, настраивали на нужный лад.

А сейчас на улицу лишний раз не выйдешь. Сначала он хотел прогуляться с… с ней в знак прощания — всё-таки это последний их день вместе, — но дождь зарядил такой, что мысль о прогулке казалась сумасшедшей. Или детской.

Он подумал, что, если уж ему и суждено вспоминать, то пусть это будет сегодня. Пока что немного событий, можно сосредоточиться на чём-то, что считаешь важным. «Action before motivation», — всплыла психотерапевтическая мантра. Пожалуй, их пробежку под дождём можно было назвать смешной — он помнил, что она… она смеялась, хоть и успела промокнуть.

Он посмотрел на часы. Половина двенадцатого.

Он здесь уже больше часа. Его случай признали трудным. Оно и понятно. Насколько он знал, ещё никто не отказывался от… от них.

И вот сегодня.

 

Виктор проснулся рано, но всё равно позже, чем Марина. А ведь она никогда — про себя он даже выделил это слово подчёркиванием — никогда не просыпалась раньше него. То есть пока была живой.

В комнате серел мартовский свет, с трудом пробивавшийся сквозь пелену то ли дождя, то ли снега. С каждым порывом ветра масса воды шлёпалась в окно, точно отвешивая пощёчину их дому на уровне сто третьего этажа (за семь до последнего). А ведь было важно купить эту квартиру с панорамными окнами и видом на пол-Москвы. В это вкладывалась какая-то ценность его существования. Смех да и только.

Виктор лежал на их огромной постели, на смятых в тревожном сне простынях. Он слышал каждое движение Марины и вновь ловил себя на том, что она старается двигаться бесшумно. И это почти ей удаётся. Словно она чего-то стыдилась. Неужели понимала — что-то здесь не то?

Та, другая, прежняя Марина любила шум во всех его проявлениях. Много лет назад (вот уж правда: совсем в другой жизни) она сказала ему, что боится тишины.

— В тишине есть что-то… неправильное. Даже когда мы спим, мы издаём звуки. Ты, например, похрапываешь. — Виктор устало кивнул.

Они возвращались из гостей, и он натурально клевал носом за рулём. И чего это ей вдруг пришло в голову отводить душу? Последний бокал шампанского был лишним?

— Так вот. Я хочу, чтобы меня было слышно. Иначе можно подумать, что я умерла.

Он только усмехнулся.

— Поэтому ты поёшь в душе?

— Да.

Потом Марина начала петь, кажется, Земфиру (надо же, и в этом он не был уверен!), и он ей немного подпевал, и так они, фальшивя, и приехали домой. Они были счастливы тогда, и ещё много дней и ночей, пока она не умерла от рака.

А та, другая (Виктор с трудом удерживался от слова «новая») — она любила делать всё тихо, но так, чтобы он всё-таки слышал и догадывался о её присутствии. Может, так ненавязчиво сообщала о себе? Как будто её существование было очень ограниченным. И она знала об этом. В любом случае, привыкнуть он так и не смог.

И странное дело — почему-то не сказал ей об этом. Как и о многом другом. Не хотел делать замечания. Точно боялся, что она и впрямь будет очень похожа… Слишком.

 

В тот день они позавтракали в молчании. Говорить не хотелось. За окном продолжал шуметь дождь. Этакое огромное колесо, что прокатывалось по городу и на каждом обороте шлёпало.

Марина составила посуду в посудомойку и посмотрела на него. Несмело подошла, села на колени. Он обнял её за плечи. Острые ключицы, как у не повзрослевшей школьницы.

Свет тянулся от лица к лицу. Связывал их невидимой нитью. Наверное, о них можно было сказать, что они счастливая пара.

Марина погладила его по голове. Он подумал, что она всё знает. Или догадывается. Как — это ему самому было не ясно. Но женщина рядом с ним явно понимала больше, чем казалось.

Виктор потёр переносицу. Не надо было быть мастером невербальной коммуникации, чтобы понять: он собирается соврать. Что он и сделал.

— Мы поедем сегодня в Институт живой памяти.

Она напряглась.

— Для чего? — Марина всегда ставила сильное ударение на последний слог в вопросах, и сейчас он отвёл глаза, чтобы не смотреть на неё. Она слишком похожа.

— Надо… кое-что исправить.

— Что именно?

— Я бы не хотел об этом говорить. Это… слишком личное. Одно важное воспоминание, которое… которого…

— У меня нет?

— Да, именно так.

Она обняла его за шею. Теперь, когда он не видел её, Виктору стало легче. Он гладил её по спине, как, наверное, мог бы гладить ребёнка, которого у него никогда не было — ни с той, ни с этой Мариной.

— Я боюсь, что я всё ещё не стала ей…

— Мы же говорили об этом. И не раз.

— Но для меня это самое важное. Ведь ты хотел видеть рядом с собой именно её.

— Ну да, конечно.

— Почему ты перестал поправлять меня, когда я делаю что-то не так? Я знаю, что ошибаюсь, но сама исправить этого не могу. Ведь я хочу как лучше…

— А получается как всегда, — рассмеялся Виктор. — Ну что ты, в самом деле. Ты прекрасный человек. Ты хороша сама по себе. — Он взял Марину за плечи и посмотрел прямо в глаза. — Нет никакого образца для подражания, которому ты должна была бы следовать. Ты уже сама по себе. В каком-то смысле этот проект… пошёл в другом направлении, которое мне даже больше нравится.

— Но я всё-таки не она.

— Ты и не должна быть ею.

— Кто же я? Для тебя? Живое напоминание о ней? Иллюзия?

Виктор промолчал.

— Прости. Я сама виновата. Может, это из-за того, что ты давно уже ничего не вспоминал? Ты прав, будет лучше, чтобы мы поехали в Институт живой памяти.

Марина собиралась, а он думал о том, что и правда — не вспоминал. А что, если воспоминания кончились? Это треклятая программа не была рассчитана на такие объёмы информации.

Дождь не кончался. На дороге надо быть осторожнее. Он на мгновение, по детской ещё привычке, представил себе выпуски новостей с сообщением о собственной гибели: «На шоссе М-1 в автокатастрофе погиб известный писатель. Судя по всему, он ехал в Институт живой памяти вместе со своей женой. Известно, что он принимал участие в эксперименте по редупликации, и возможно, что именно с этой программой была связана и его последняя поездка…»

— Я готова, — сказала Марина. На ней был строгий костюм — жакет и приталенная юбка — и выглядела она, может, немного слишком официально. Впрочем, как ещё она должна выглядеть, собираясь туда, где она фактически появилась на свет? Она была очень спокойна, а та, другая (он чуть не сказал про себя «настоящая») Марина в такой ситуации просто сходила бы с ума. Ну вот, «другой» он уже назвал ту, первую. Но ведь ей и не пришлось пережить ничего подобного?

 

— Ты что-то недоговариваешь? — спросила она. Они ехали уже четверть часа, и молчание было всё труднее выносить.

— Нет. Наверное, мне просто нечего сказать.

— О чём? Что тебя тревожит?

— Я говорил тебе об одном воспоминании. Я сам толком не мог вспомнить всех его деталей. Но сегодня, кажется, дело сдвинулось.

— Это же отличная новость! — И Марина даже хлопнула в ладоши.

— Ты правда так считаешь?

— Ну да. Я бы хотела, чтобы мы были ближе друг к другу. Мне всё время кажется, что я тебя не до конца понимаю. Может, это как раз то самое воспоминание…

Она подула на окно и стала на нём рисовать.

— А вот я не помню совсем ничего из того места, куда мы едем. Что-то очень смутное. Может, так чувствует себя ребёнок, появившись на свет?

Дождь хлестал, словно желал прорваться в машину. А перед самым Институтом живой памяти перестал.

Она же ни о чём не догадывается…

 

Дверь приоткрылась. Из неё вышел доктор (или, как Виктор называл его про себя, Доктор — с большой буквы: он носил по старой моде халат, надетый на костюм). В руке у него был формуляр, в котором стояли сведения о нём, его жене — и какие-то личные пометы, скрытые несколькими листами бумаги. Разумеется, самое важное было в них. Но Виктору никто не даст их прочитать. Как будто они знали его лучше, чем он сам. А те слова, что написаны на печатных строчках и в графах, могут быть интересны только биографу.

Виктор привстал, но Доктор остановил его движением руки и сел рядом. Поправил очки, снял их, повертел в руках. Сверился для вида с записями.

— Мы готовы, — чтобы начать разговор, сказал он.

Виктор кивнул.

— Вы понимаете, что это означает?

— Что я никогда больше не увижу… её?

— Хм, можно выразиться и так. Но я бы хотел называть вещи своими именами. Ровно через час после того, как ваша подпись появится вот здесь, — он постучал пальцем внизу листа бумаги, и Виктор успел подумать, что, будь это газета, здесь помещались бы некрологи и сообщения о ЧП, — ваша жена умрёт. Ещё раз.

— Я не думаю, что вы имеете право так говорить.

— А как иначе? Она в буквальном смысле создана из ваших воспоминаний. Она — то, что вы о ней помните.

— И всё-таки…

— Вы знали, на что шли, когда соглашались участвовать в эксперименте.

— Да, но…

— Боюсь, никаких «но». — Доктор горячился, и как ни странно, ему это нравилось. — Вам всё было объяснено. Кроме того, вы прошли все тренинги.

Виктор чуть наклонил голову в знак согласия.

— Я вам говорил, и не раз, что она не робот. Это другая форма жизни.

— Я помню.

— И ответственность лежит на вас. Только.

— Это я тоже знаю…

Доктор развёл руками: мол, какие могут быть к нему вопросы.

— Где я должен расписаться?

Доктор показал. Виктор расписался красивым писательским почерком и увидел ещё одно пустое место. Прямо рядом со своей подписью. Белое пятно. Как в плохом романе, когда автор по ходу действия позабыл о ком-то из своих героев.

— А кто этот человек?

— Наш психолог. Вы сейчас поговорите с ним.

Он удивился: оказывается, карту «хорошего» и «плохого» полицейского разыгрывают до сих пор. Неужели они будут пытаться его отговорить? Это было бы нарушением этики. Хотя не нарушала ли её сама идея этого… проекта? А Доктор так переживает, кажется, только из-за того, что это его работа. Что он сам создал… новую…

— Добрый день. — Перед ним стоял невысокий и плотный мужчина. Синие джинсы и голубой замшевый пиджак — с заплатками на локтях, куда же без них. — Я психолог института. Разрешите присесть?

Виктор согласился, успев подумать, что Психолог очень умён.

Он сел, поправив брюки. Наклонился вперёд, сцепил пальцы в замок, расцепил, откинулся на жёсткую спинку кресла.

— Я бы хотел поговорить… о вас.

Виктор невесело усмехнулся.

— Думаете, у меня проблемы?

— Совсем нет. Это, скажем так, стандартная процедура. Я думаю, вы понимаете не хуже меня, что ваша ситуация очень необычна.

— Ну да.

— Честно говоря, мне ни с чем подобным не приходилось иметь дело. Поэтому я тоже немного волнуюсь.

Он подумал, что этот Психолог знает, о чём говорит. И даже почувствовал к нему нечто вроде эмпатии (так это, кажется, называется?).

— Я читал одну из ваших книг…

Виктор с сомнением покосился на незваного читателя.

— Да, это был роман «На другом берегу». Мне очень понравилась сама история. На мой взгляд, вы хорошо её рассказали. И сцена на пляже просто отличная. Вам удалось уйти от клише и… я думаю, вы по-хорошему обманули наши ожидания…

— Всё так, на это я и рассчитывал, — оживился он.

— Я так и подумал. Мы ждём, что они будут вместе — для чего ещё нужны пляжные сцены? — а это оказывается прощание.

— Я рад, что вы это поняли.

— Многие мои коллеги тоже читали, и им очень понравилось, можете не сомневаться.

— Спасибо на добром слове, но я думаю, вы пришли поговорить о чём-то другом.

— Да… можно сказать, что о другой книге.

— В смысле?

— Мне кажется, это подходящий образ.

Психолог вытащил из кармана карандаш с толстым грифелем и ластиком и начал что-то писать. Этот звук напоминал дождь, который, возможно, сейчас начался опять. Просто его не было слышно.

— Похоже на рисунок, который пытаешься восстановить по памяти. В голове у тебя есть определённый образ, который… — Виктор говорил медленно, успевая придать словам смысл этакой домашней заготовки. Он беспомощно улыбнулся. — Вы правы — который начинаешь забывать. С каждым разом вызывать его всё труднее…

— Так что можно этого и не делать?

Слова Психолога просто констатировали факт. И уйти от него было сложно. Он чувствовал усталость, ничего больше. Даже не обиделся. Выждал какое-то время и продолжил.

— Представьте, что вам надо создать копию какого-нибудь шедевра. После нескольких попыток вы убедитесь, что это невозможно. Что же вы будете делать? Признаете своё поражение. Но дело ещё в том, что с каждым, так сказать, штрихом от вашей памяти отваливается кусок. Ведь вы это вспомнили, следовательно, оно вам как бы и не нужно, и память избавляет себя от лишнего груза.

Психолог что-то записывал. И с чего только он решил, что этот звук похож на шум дождя? Нет, напоминает шуршание колёс.

— Что ж, спасибо вам, — сказал Психолог и встал.

— Вы уже уходите? — с недоумением спросил Виктор.

— А для чего ещё я вам нужен? Главное я уже узнал.

— И вы даже не спросите, что случилось? Почему я здесь?

— Думаю, у вас есть на то свои причины. И если бы вы считали нужным, вы бы рассказали мне. Не так ли?

Виктор поднялся. В последнее время он сильно похудел, и одежда болталась на нём, как на вешалке.

— Я сам скажу вам. — Ему вдруг стало обидно, что сегодня все от него вот так уходят. — Только выслушайте меня. Ведь это же вам необходимо.

Психолог молча дотронулся до носа, словно поправлял невидимые очки, и сел. Виктор так и стоял, казалось, не веря, что человек рядом с ним никуда не уйдёт. Наконец, он начал говорить, тщательно выбирая слова.

— Она… слишком похожа. Я не думал, что так будет. Я не рассчитывал на это. Я этого не хотел… Понимаете?

Психолог кивнул.

— Я совсем по-другому всё это себе представлял. Как… не знаю, ну живое воспоминание, что ли. Я думал, что это поможет мне снова писать. Знаете, как если бы одно воспоминание могло быть вытеснено другим. И вот… она хочет быть во всём похожа на неё.

— Не совсем. — Психолог поправил Виктора с грустной улыбкой. — Только на тот образ, который есть в вашей памяти. И только пока вы делитесь с ней воспоминаниями.

— Я помню, об этом уже говорили год назад, когда всё только начиналось. Только она хочет быть ей всё больше. У меня почти не осталось воспоминаний для себя. Представляете?

Психолог развёл руками — мол, и не такое бывает.

— Так что теперь я не могу. Она же с каждым днём всё более… реальна.

— Вас это пугает?

— Честно говоря, да.

Рассказ немного успокаивал, и Виктор присел рядом с Психологом. Будто надеясь, что так его лучше слышно.

— Я понял, что не хочу вторую её. Другую. Кем бы она ни была. Особенно — копией…

— Простите, — перебил его Психолог, чуть дотронувшись рукой до его плеча, — но она не копия. Она — это она. Помните об этом.

Но он вспоминал другое. Как его друзья, узнав обо всей этой затее, будь она неладна, шутили над ним, называя Марину «первой» и «второй». Может, они так заботились о нём? Поначалу Виктор жутко раздражался. А потом относился с юмором. Теперь же он начинал подозревать, что в чём-то они были правы. Иначе что он здесь делает? Как в хорошей истории: всё должно вернуться к началу. Этакая кольцевая композиция, пусть и устаревшая. Раз уж умерла первая Марина, то же самое должно случиться и со второй?

— О чём вы думаете?

Он усмехнулся.

— Вы нарушили правила. Я же хочу быть с вами честным. Но если я честно отвечу на ваш вопрос, то вам может не понравиться, о чём я думаю. А врать я бы вам не хотел.

И всё-таки Виктор соврал.

— Я думаю о том, что она мне сказала, что хочет ребёнка. И это было уже слишком. В этом она оказалась непохожа на Марину. Марина не стала бы так говорить. Никогда.

— Можно узнать, почему?

— Боюсь, что этого рассказать я вам не могу. Это очень личное. Считайте, нам было хорошо вдвоём. И она очень меня любила, чтобы желать чего-то ещё. Что могло помешать нашему счастью.

— Обычно когда женщина любит мужчину, она хочет от него детей, разве нет?

— Да, но… а с какой стати я должен вам объяснять?

Психолог покачал головой, пожал плечами. Большие руки с открытыми ладонями, казалось, сами по себе выражали недоумение. У него не было ответа на вопрос Виктора. Или всё-таки…

Виктор выдержал паузу.

— Простите, но я думаю, что вам этого не понять. Жена художника. Марина была для меня музой. А я для неё — всем миром. И нам не был нужен никто…

— Год назад вы говорили немного иначе.

— Год назад я не знал, во что ввязываюсь!

— Понимаю. Давайте продолжим.

— Я и продолжаю. Так вот. Я перестал узнавать в ней даже тень Марины. Она бы так себя никогда не повела. И это самое мучительное. Она была почти Мариной. А сейчас далека от неё, как никогда прежде. Я не могу этого выносить. Я снова перестал писать.

— Вот как?

— Да! — Виктор и не заметил, как Психолог вывел его из себя.

— Послушайте. Я рад, что вы показываете сильную эмоциональную реакцию, но мы не договаривались, что вы будете на меня кричать. Я не ваш психотерапевт.

— Извините. Я не хотел. Просто я не могу писать, а тут ещё…

— Что?

— Вся эта история.

— Вы сами можете сделать с этим что-то.

— Я знаю. — Виктор спрятал руки в лицо. Словно надеясь, что мир вокруг тоже перестанет существовать. Потёр виски, лоб, несколько раз с усилием моргнул, дотронулся до носа. Тестируя себя на предмет реальности. Сплёл пальцы в замок, точно и правда запрещая себе говорить. Возможно, это был портрет отчаявшегося человека. Учитывая камеры наблюдения на каждом шагу, неудивительно, что люди ведут себя так, как будто они всё время на виду. Виктор, вероятно, тоже знал, как он выглядит в эти минуты.

В тишине скрипел карандаш Психолога. Точь-в-точь учитель пишет докладную о нерадивом школьнике.

— Что вы там пишете?

— Хм… Одну секунду. — Психолог дописал. Буквы испещряли формуляр. Писал он очень быстро, точно медицинское заключение было стихами, которым грозит забвение. Он выбрасывал гласные, так что анекдоты про почерк врачей были бы в самый раз о нём. Он внимательно посмотрел на человека перед собой, чуть наклонив голову, слово пытаясь разглядеть что-то ещё и под другим углом. — Честно говоря, сначала я не хотел вам это читать. Это для вас и не предназначается. Однако… после нашего разговора я передумал. Не скрою, меня смутили кое-какие ваши воспоминания, на основе которых была создана Марина.

— Её образ.

— Как вам угодно. Итак, я стал их просматривать — помните, вы сдали их в наш архив памяти, — чтобы кое-что понять.

— Что же именно?

— Помните, вы говорили, что с одной стороны Марина была очень похожа на себя прежнюю, а с другой…

— Да-да, отличалась. И что же?

— Это, кстати, доказывает, что она живой человек, но сейчас речь не об этом. Я пытался понять, откуда взялась эта раздвоенность в чувствах. После нашего сегодняшнего разговора, похоже, мне многое стало ясно. Но я не уверен, хотите ли вы выслушать правду.

— Чего уж там, режьте.

— Я рад, что вы можете отнестись к этому с иронией. Итак, я думаю, что вы не любили свою жену.

Виктор подумал, что эта сцена могла бы быть в одной из его книг. В самом деле, почему нет? Ведь не случайно же его ценили за умение писать мелодрамы «как в старые добрые»…

— Вы меня услышали?

Виктор кивнул.

— Я думаю, что жена была необходима вам как муза. Это одна из причин, почему у вас не было детей. Её смерть стала для вас потрясением. Но и придала новый толчок вашему творчеству. Любили ли вы её? В постели и пока она вас вдохновляла. И с другой Мариной было то же самое. Она пробудила вас от творческого сна. И теперь уже вам не нужна. Я думаю, что вы самый большой эгоист, которого я только встречал. Извините, но вы страшный человек.

Виктор помолчал.

— Я мог бы привлечь вас к ответственности за нарушение медицинской этики. Или прочитать лекцию по истории литературы. Знаете, когда умерла Марина, и я дописал мой лучший роман — «Пасху», — знакомые в какой-то момент устроили для меня презентацию книги в «Библио-Глобусе», последнем, кстати, магазине, торгующем книгами из бумаги. Я не хотел ехать, они буквально силой заставили меня. Народу было много — в конце концов, я не показывался уже несколько месяцев. Было даже несколько интересных вопросов. А в конце, когда я подписывал книги, ко мне подошёл один мальчик. По возрасту вы могли бы быть ему несовершеннолетним отцом. Он был лысый, как мяч. И голова его так же блестела. Догадываетесь? У него был курс химиотерапии. От рака, ясное дело. Но он шёл на поправку. Это было видно по его глазам. И он протянул мне «Пасху», исчёрканную вдоль и поперёк. Даже больше — разрисованную. Разными цветами. Я видел, что вызывало у него грусть, а над чем он смеялся. Я видел даже немного стёршиеся буквы — от слёз. Да, он плакал над моей книгой. Знаете, что он сказал мне? «Ваша книга помогла мне победить смерть». Другой такой похвалы я не получал никогда. Кто об этом напишет, кроме меня? Кто даст им слово?

Двое мужчин в огромном помещении молчали. Больничная плитка отдалённо, но всё-таки напоминала кафель в школах. Одна из тех деталей, которые он бы очень хотел сохранить. Для чего? Это не важно. Просто в этом был какой-то смысл. Квадраты плиток чуть отличались по цвету. Этакие искусственные классики. По которым не прыгают дети.

Пройди здесь кто-нибудь даже в другом конце коридора, они бы услышали. Им бы пришлось очень громко говорить, только чтобы не слышать страшную тишину больницы. Какой-то голос мог раздаться рядом, а мог — в другом конце здания. И пройти десятки стен и дверей, пружиня от них невидимым мячиком.

— Здесь не понарошку, — проговорил Психолог. Он встал, чтобы исчезнуть за одной из дверей этого лабиринта.

— Я знаю, — сказал Виктор. Он стоял и смотрел за окно, где снова начинался дождь. — Смерть нетерпелива. Она выбирает тех, кто уязвимее. Разорвать мою жизнь на две части… Нет, не половины — ведь я не знаю, сколько проживу. Я стал другим.

— Я надеюсь, вы примете правильное решение.

Шаги удалились.

Дверь закрылась.

 

— Ты был счастлив со мной?

— Да, — ответил он так быстро, как только мог. Слёзы в его голосе. Одна на её щеке. Тёплая.

— Я была на неё похожа?

— Даже слишком. — Он поцеловал её в губы долгим поцелуем. Она уже закрыла глаза. — Спокойной ночи.

Его пальцы нащупали кнопку. Легли, как на спусковой крючок. Напряглись. Суставы напоминали колени бегуна, приготовившегося к очень длинной дистанции. Нажать — и вместо воспоминаний к ней придёт смерть.

Пальцы потёрлись друг о друга. Органы чувств незрячего, возвращающие себе привычную осязательность.

Он должен написать новую книгу. О любви? О смерти?

Его ждал новый роман. И написать его мог только он.

 

© Владимир Максаков

Полюбилось? Поделитесь с друзьями!

Вы прочли: «О любви, о смерти»

Теперь послушайте, что говорят люди. Скажите и своё слово, коли желаете. Чем больше в мире точных слов, тем счастливее наше настоящее. То самое, в котором каждый миг рождается будущее.

Не видите формы комментариев? Значит, на этой странице Олег отключил форму.

4 отзыва

  1. А что, мне понравилось!
    Ваш рассказ — сам Марина, он вроде похож на оригинал, во-всяком случае, очень старается быть похожим, но всё-таки не тянет, а значит — обречён. Увы.
    Но я вас понимаю. Идея-то соблазнитеьная!
    У меня тоже то и дело возникают мысли написать новую историю Криса и Хари, только о лица копии. Я и так, и сяк ее верчу, но понимаю, что от образов, созданных Лемом, уйти не удастся. Вот и вам не удалось.
    Нет ничего плохого в том, чтобы взять готовый сюжет и переписать его по-новому, показать с другой стороны, добавить своего. А у вас получился упрощенный Солярис. Проблема в том, что ваш рассказ будут сравнивать не с конкурсными рассказами, а с классикой, а тут совсем другой масштаб.
    Но! За смелость — аплодирую.
    Концовку не поняла, к сожалению. Он ее убил для новых ощущений? Или всё-таки пожалел?
    И это не поняла: «По возрасту вы могли бы быть ему несовершеннолетним отцом»
    И очень жаль, что в далёком будущем, где легко создают копии людей, с раком не разобрались. Или хотя бы со способом лечения…

  2. Рассказ похож на психоаналитический сеанс, причём, реалистичный, без художественных изысков.
    Они были счастливы тогда, и ещё много дней и ночей, пока она не умерла от рака.
    Так пишут в новостях. Мы же пришли в художественный текст за сопереживанием. Если автор не в состоянии передать трагизма ситуации, то читателю неоткуда черпать эмоции.
    Диалоги в рассказе тоже реалистичны, но это не комплимент. Что и как мы произносим в реальной жизни, не всегда, а иной раз и совсем не ложится на бумагу. Написать живой диалог — отдельное писательское умение. В этом тексте они затянуты, часто не работают на содержание.
    Возможно, масштаб замысла и велик, но способ его реализации оставил желать лучшего.

  3. Да, я, как и Нетта, никак не могла «отделаться» от гениального Лема: но тот действительно гениален, а это очко не в Вашу пользу. Единственный полезный совет, какой могу Вам дать — избавьтесь от многоточий. Они вообще ни к чему! Пусть читатели сами делают паузы. А если хотите «отпаузить» — пользуйтесь точками или тире (как я, например))) К слову, эти две проблемы — «цитирование» великих (правда, в моём случае ироничное) и любовь к многоточиям — были у меня ещё год назад. Но я от них избавилась: по совету талантливых коллег-писательниц!)

Отзовитесь!

Ваш email не публикуется. Желаете аватарку — разместите своё личико на Gravatar. Оно тотчас проявится здесь!

Отзывы премодерируются. Символом * помечены обязательные поля. Заполняя форму, вы соглашаетесь с тем, что владелец сайта узнает и сможет хранить ваши персональные данные: имя и электронный адрес, которые вы введёте, а также IP. Не согласны с политикой конфиденциальности «Счастья слова»? Не пишите сюда.

Чувакин Олег Анатольевич — автор рассказов, сказок, повестей, романов, эссе. Публиковался в журналах и альманахах: «Юность», «Литературная учёба», «Врата Сибири», «Полдень. XXI век» и других.

Номинант международного конкурса В. Крапивина (2006, Тюмень, диплом за книгу рассказов «Вторая премия»).

Лауреат конкурса «Литературная критика» (2009, Москва, первое место за статью «Талантам надо помогать»).

Победитель конкурса «Такая разная любовь» (2011, «Самиздат», первое место за рассказ «Чёрные снежинки, лиловые волосы»).

Лонг-листер конкурса «Книгуру» (2011, Москва, детская повесть «Котёнок с сиреневыми глазами»).

Призёр VII конкурса имени Короленко (2019, Санкт-Петербург, рассказ «Красный тоннель»).

Организатор литературных конкурсов на сайтах «Счастье слова» и «Люди и жизнь».

По его эссе «Выбора нет» выпускники российских школ пишут сочинения о счастье.

Олег Чувакин рекомендует начинающим писателям

Вы пишете романы и рассказы, но выходит незнамо что. Показываете друзьям — они хвалят, но вы понимаете: вам лгут.

Как распознать в себе писателя? Как понять, стоит ли мучить себя за письменным столом? Почему одни авторы творят жизнь, а другие словно полено строгают?

Вопрос этот формулируют по-разному, но суть его неизменна.

У Олега Чувакина есть ответ. Прочтите его книгу. Она бесплатна. Не надо подписываться на какие-то каналы, группы и курсы. Ничего не надо — только прочитать.

Сборник эссе «Мотив для писателя» Олег создавал три года. Двадцать эссе сами собою сложились в книгу, посвящённую единственной теме. Теме писательского пути. Пути своего — и чужого.

Коснитесь обложки.

— Олег, тут так много всего! Скажите коротко: что самое главное?

— Самое главное на главной странице.