В Москву!

Река Тобол, зима, рассказ В Москву, об октябрятах, Олег Чувакин

Октябрята Ваня и Женя не решили домашнюю задачу по математике и схлопотали по двойке. Отметки, выведенные размашистым почерком Степаниды Кузьминичны, поселились кровавыми загогулинами в их дневниках. Мальчики и опомниться не успели, как совершилось непоправимое.

Олег Чувакин
Олег Чувакин
Человек. Автор. Редактор. Пишет себе и людям

— Почему все догадались, а вы не догадались? — гремит от доски зычный голос учительницы. Её большие, пухлые руки сжимают указку. Она раскраснелась, как синьор Помидор, губы её красны, и зубы красны от помады. Кажется, что во рту её полыхает огонь, и на нём пекутся единицы и двойки.

Мальчики стоят у своих парт. Женя насупился, а отличник Ваня рассматривает испорченную громадной двойкой страницу дневника, нерешительно взглядывает на негодующую Степаниду Кузьминичну и снова смотрит в дневник. Мысли его заедают, как поцарапанная пластинка: «Я решал… Я решал… Я решал…»

— Не ты ли, Женя, носился как угорелый по рекреации? — продолжает учительница. — В глаза мне смотри! А кто вчера был на катке? На развлечения время есть! А на уроки? Сделал дело — гуляй смело! Не этому ли папа с мамой вас учат? Почему Катя Полунина или Стасик Корнеев решили задачу? И ещё тридцать человек? Они что, гении? Нет, они обычные советские девочки и мальчики.

Ваня разглядывает доску, где написано мелом решение заковыристой задачи, и косится на друга Женю. Тот потупился и мнёт пальцами ластик. Обоим мальчикам отлично известно, что на перемене, пока Степанида Кузьминична отлучалась в учительскую, весь класс слизал задачу у Стаськи Корнеева. Женя же изображал самолёт, гудел моторами и фырчал винтами, а Ваня списывать не стал принципиально. Дома он старался, корпел над задачей, искал в ней скрытую каверзу и пыхтел над тетрадкой до тех пор, пока цифры не обзавелись руками, не подбоченились, не запрыгали по бумаге. Задачка стала казаться мальчику лукавым упражнением, абракадаброй, нарочно задуманной злой шуткой. Авторы учебника ожили, перестали улыбаться с портретов на обложке, скорчили мальчику ехидные гримасы и собрались сойти на письменный стол. Ваня поскорее отправил учебник с зубоскалами в портфель, щёлкнул замочком и с облегчением вздохнул. Сегодня на уроке он ждал объяснения скользкой математической задачи, а не готовенького, подсмотренного решения.

Но вышло иначе.

— Где обманывать научились? Октябрятами ещё называетесь! Женя меня не удивляет. Но ты, Ваня? Я считала тебя честным мальчиком и хорошим учеником. Значит, напрасно считала.

Ваня поражён недогадливостью Степаниды Кузьминичны: раз уж он такой лгун, то почему бы ему просто не списать задачу? Списать — минута! Он не потратил эту минуту, и вышло, что он врун, а все остальные — честные. А самая честная и справедливая — сама учительница. Ей незачем кого-то слушать, а надо лишь проверить тетради. А вот папа рассказывает, что по закону в суде обязательно выслушивают обвиняемых и дают им защитников, чтобы разобраться, виноват ли человек и совершил ли он то, в чём его обвиняют. Не то ведь можно наказать невиновного, посадить его в тюрьму. И как потом это исправишь? Ваня не понимает, отчего Степанида Кузьминична, которая не раз хвалила его, ставила пятёрки и подписывала в прошлом году похвальную грамоту, так к нему переменилась. Будто он родился обманщиком и только и делает, что всех без разбору обманывает!

Ваня начинает дрожать от холода, словно сибирская стужа проникла сквозь изрисованные ледяными узорами стёкла и белой метелицей закружилась вокруг ребят и девочек, а на партах засверкали сугробы. «Я два часа просидел над этой дурацкой задачей! — думает он. — Чуть с ума не сошёл! Я же принёс черновик! Эх, зря нет такого прибора, чтоб учителя видели правду!»

— Я не обманываю! Это вы обманываете, Кузьма Степановна!

Забывшись, Ваня называет учительницу по прозвищу. Так дразнят её ученики: за басовитый голос, за походку вразвалку, за привычку стучать указкой по столу. Учительница грузная, она сипло и громко дышит, и быстро ходить ей нелегко. Ване жалко её, когда она, тяжело, с присвистами дыша, неуклюже поднимается по лестнице. Но когда она влепляет кому-нибудь двойку за поведение (из-за криков, беготни по коридорам, дёрганья косичек), он, как все, тихо дразнит её: Кузьма Степановна.

Степанида Кузьминична хрипло ахает. Бросив указку на стол, она добирается средь затихшего класса до парты Вани, испачканными мелом пальцами хватает его дневник и склоняется над партой. Шумно дыша, она пишет, пишет… Бушует красный цвет: алая паста ручки, кумачовые губы Степаниды Кузьминичны, зубы, окрашенные помадой. Красный дождь льётся на парту, на тетрадь, пенал, учебник, и Ване чудится, что учительница пишет его кровью.

— А ты, Женя? — Степанида Кузьминична выпрямляется и разворачивается в проходе. — Тоже просишь двойку за поведение?

Женя стоит, повесив голову так, что на голой шее торчат позвонки. Ему достаточно и одной двойки.

— Чтоб родители у обоих расписались! — Степанида Кузьминична возвращается к доске. — В пионеры вступать собираетесь! Как не стыдно! Садитесь.

Author picture
Не спешите заказать редактуру. Не швыряйтесь деньгами. Сначала покажите свой рассказ или отрывок романа

Кому показать рассказ или роман? Писателю! Проверьте свой литературный талант. Закажите детальный разбор рукописи или её фрагмента.

Ване и впрямь стыдно — за то, что назвал учительницу по прозвищу. И октябрёнком оставаться на всю жизнь ему не хочется. Но он же не специально! Зачем она приставала? Почему не поверила ему, а поверила тем, кто списал? Выходит, списать и решить — одно и то же? И папа не прав, когда говорит, что до всего надо доходить собственным умом? И октябрята и пионеры запросто обманывают и списывают? А как же пионерская клятва?

Соседка Таня толкает Ваню локтем. «Не пишешь? Мало тебе? — шепчет она. — Ещё двойку схлопочешь!» Тут Ваня встречается взглядом со Степанидой Кузьминичной, слушающей, как Катя Полунина повторяет пример, и испуганно никнет над тетрадью. Перед ним пустые клеточки и линии полей. Он листает странички назад. В тетради там и сям алеют пятёрки. Неужели их ставила Степанида Кузьминична? Учительница не одна, думает Ваня, а её две. И Тани тоже две: одна её половинка списывает на перемене задачу, вторая толкает Ваню локтем и призывает прилежно учиться. Но зачем ему учиться и говорить правду? Он больше не отличник, он обманщик, двоечник и хулиган, и в пионеры вступать ему нельзя.

Ваня вспоминает, что у него есть верный друг Женька. Он тоже получил двойку и страдает не меньше Вани. Не меньше, а даже больше, потому что отец Жене не спустит и обязательно, придя с работы, будет его «воспитывать».

Женя усмехается. Глаза его блестят, на лице застыло гордое и загадочное выражение. Он показывает Ване оттопыренный большой палец. Ваня робко отвечает тем же жестом. И улыбается, больше не чувствуя себя одиноким.

Он знает: Женька не подведёт, Женька что-то задумал и обязательно с ним задуманным поделится. Скорей бы на улицу!

В раздевалке Ваня снимает с вешалки пальто, ищет на полу запропавший мешок с валенками, вытаскивает из рукава шарф и шапку, торопливо одевается и выбегает на крыльцо. Январский ветер сбивает дыхание. Мелкие снежинки ныряют под варежки и холодят запястья. Женя, угрюмый как бульдог, медленно спускается с крыльца. Ваня перепрыгивает через ступеньку, озираясь на друга, и внизу поскальзывается. Друг удерживает его за плечо.

— Мне не жить, — остановившись неподалёку от крыльца и пиная оледенелый бордюр, говорит Женя. — Отец из меня мокрую колбасу сделает.

— Знаешь, что? — Ваня замирает с открытым ртом.

— Знаю. Ты не хочешь больше учиться! У этой Кузьмы! И не надо! — Женя замолкает, видимо, собираясь сказать что-то важное. — Я ведь из дому ухожу. Навсегда. В Москву махну. Ты как?

Друг глядит куда-то выше Вани: он смотрит на здание школы, на двери с резной деревянной ручкой, на синюю табличку с номером школы, на длинную заклеенную трещину в окне спортзала, на усатых десятиклассников в «алясках», пускающих пар и сигаретный дым. Женя излучает взрослое мужское презрение. Он презирает мороз, школу, учительницу, и Ване кажется, что друг старше его и даже старше десятиклассников. И он готов ему подчиниться, лишь бы тот не оставлял его, и тогда они смело двинут хоть на Северный полюс, хоть на край света, не то что в Москву.

— Я? Как? Я… пойду! — выкрикивает Ваня. — Да!

Он подбрасывает и ловит портфель, смеётся и расстёгивает верхнюю пуговку пальто. Мальчику видится, как он и Женя гордо шагают по снежной пустыне, в унтах, обветренные, суроволикие, способные свалить горы. Их приветствуют вольные, природные люди: одни в башлыках, другие в танкистских шлемах, третьи с планшетками. Люди здороваются с ними и показывают по карте дорогу.

— Тогда пошли! — зовёт Женя.

Ваня задерживается. Вон за теми окнами учительница… Пусть без них плачет и рыдает!

— Рюкзак возьми, — по пути домой учит Женька. — Еды там всякой! Ещё чего-нибудь! Ну, как турист!

Дома Ваня снимает с антресолей отцовский рюкзак, кладёт туда полбулки хлеба, достаёт из холодильника варёные картофелины, заворачивает в газету сырые яйца (чтобы не разбились), потом осторожно опускает в рюкзак настольные электронные часы, банку килек в томате, пару бутылок газировки и пачку соды — чтобы полоскать болезненные гланды. Нужна и книжка. Ваня вытаскивает из шкафа потрёпанную «Страну невыученных уроков». Подумав и хмыкнув, заменяет её на «Приключения Робинзона Крузо». Также в рюкзаке оказываются пачка пластилина, пара конвертов (писать родителям) и перекидной календарь. Школьный портфель Ваня забрасывает под кровать: пусть пылится среди ненужных вещей. Напялив пальто, надев рукавицы и сунув ноги в валенки, но позабыв шарф, Ваня по привычке опускает в карман ключи.

Женя живёт в доме напротив. Встретив на пороге квартиры Ваню, он помогает ему подтянуть лямки рюкзака и надеть их на худенькие плечи. Раздаётся хруст, но это ничего. С рюкзаком за плечами, в пальто, шерстяных штанах, валенках и кроличьей шапке Ваня выглядит как заправский путешественник. Он вытирает варежкой пот и расхаживает вместе с Женей по квартире, подготавливаясь к побегу.

— Ты ножи, ложки, кружку взял? — спрашивает Женя. — Эх, кулёма! Что б ты без меня делал? — Он гремит на кухне посудой и кричит: — А спички?

— Нет! — отвечает Ваня. Он стоит в гостиной и рассматривает пластмассовую медаль на стене: «11 место».

— Это отец, на лыжных соревнованиях. Чуть в первую десятку не попал. Он бы первым пришёл, но сухожилие потянул.

Женька сваливает на ковёр звякающие кружки, вилки, ложки, роняет коробок спичек и блок сигарет «Шипка».

— Будем курить! — объявляет он. — Самостоятельная жизнь пошла!

Ваня чуть не обнимает друга от восторга, но, уловив сдержанное настроение товарища, старается придать себе строгий и мужественный вид. Женька необидно прыскает и приносит из ванной комнаты йод, вату, бинт и рулончик туалетной бумаги.

— Деньги! — вспоминает Ваня.

— Соображаешь! — Друг открывает стеклянную створку серванта, сгребает с тарелки медяки и сворачивает вчетверо бумажный рубль. — Когда коммунизм наступит, деньги отменят!.. Санки с балкона принеси!

Ване в пальто жарко, и он радуется тому, что надо идти на балкон. Забравшись на стул и открыв верхние шпингалеты, он впускает в комнату зимний ветер. Тот развевает полупрозрачный тюль и колышет бархатную штору. Ветер очень холодный, на улице он разогнал всех прохожих.

На верёвке покачивается замёрзшее бельё, от него пахнет стиральным порошком и зимой. Ваня отстраняет затверделую простыню, берётся за полоз санок — и вскрикивает: кожа прилипла к гладкой стали. Ничего, в карманах у него есть варежки. Он надевает их, берётся за полозья и несёт санки в комнату.

Женя одет и стоит в прихожей. Его рюкзак высок, угловат и напоминает упакованную колонну.

— Ты что, телевизор туда положил? — удивляется Ваня.

— Эх, ты! — сердится Женька. — Радиоприёмник это! Чтобы быть в курсе событий.

— А это?

— Плащ-палатка! Летом в дождь пригодится.

Ваня вздыхает и думает о своей непредусмотрительности. Нет, один в поле не воин!

Мороз на улице жжёт Ванины щёки, нос, шею и забирается под намокшую от пота кроличью шапку. Ваня прячется от ветра за морщинистый ствол клёна и прикрывает варежкой горло.

— Эй, помоги привязать! — командует Женька.

Ваня помогает другу пропустить верёвочный конец под санки. Женя голыми руками перехлёстывает верёвку крест-накрест, завязывает два узла, проверяет, надёжно ли закреплён рюкзак, и не спеша надевает шубенки.

— Готово!

Санки приятно шелестят по снегу, поднимаясь и кренясь, и Ване хочется ехать на них, а не плестись с рюкзаком. К тому же что-то больно упирается в спину. Но он молчит и ускоряет шаг, поспевая за Женькой.

— Справедливости у нас нет, — говорит тот, дёргая санки в объезд зарешеченного подвала. Оттуда валит пар, на кирпичной стене нарос иней. — Вот Кузьма нам двойки, а мы ей что? Надо на равных! Днём учителя нас вызывают, а вечером — мы их!

— Тебе-то хоть двойка за дело! — Ваня вспыхивает. — А мне? Я ведь вчера решал!

— Какая разница! Ты же ещё и дурак!

Ваня отстаёт и поднимает воротник свитера. Сноп мелких снежинок-крупинок колет прищуренные глаза. Зябко! И обидно. Неужели Степанида Кузьминична не могла разобраться?

«Может, ей приказано ставить двойки? — осеняет Ваню. — Всем, кто не выполнил домашнее задание? Директор приказывает ей ставить, и всё! Без объяснений! Она ничего поделать не может! И приходится всем списывать, кто двоек не желает. И все про это знают, про приказ директора и двойки, а я не знаю. Интересно, Женька знает?»

Но спрашивает Ваня о другом:

— А далеко до Москвы? — Догнав Женю, он заглядывает ему в лицо.

— Не-е! Километров пятнадцать! Вон, видишь трубы?

— Трубы?

— Это птицефабрика! А за ней — Москва! Кремль, башни, заборы и музеи всякие!

— Мавзолей, — говорит Ваня.

— Дедушка Ленин! — уважительно выдыхает Женя.

Друзья молчат. Ваня впопыхах забыл пообедать и думает, что хорошо бы поесть, но стесняется в том признаться.

— Перекусим дальше, — говорит Женя и почему-то показывает на жёлтые пятиэтажки с плоскими крышами. Начинаются места, Ване не знакомые.

— Направо! — Женя краснощёк и бодр. — Прямо! — Он тащит санки, чуть нагнувшись, заведя руки за спину, и уверенными штрихами рисует картины будущего: — Под Москвой всякие машины стоят, грузовики, и вагоны тоже. Их много, и все надо разгружать! Кирпичи, доски, брёвна, мясо, куртки и брюки… фурнитура… железнодорожные костыли… много чего! Кто работает, тот ест! Закон социализма! Только надо с утра пораньше очередь занимать — чтоб штаны и кофты достались, а не цемент! И запомни, он говорит тебе: десять рублей, а ты ему: не-е, мужик, гони двадцать пять! Ещё пока коммунизм не построили!

Ваня чувствует, как горит ободранный палец под варежкой.

— Нормально заживём! — продолжает Женя. — Будем вкалывать, квартиры дадут. Женимся! Я своего сына никогда пороть не буду. И в школу не отдам!

Ваня кивает.

— Вот! — Женя показывает на неоновую рекламу гастронома «Планета». Буквы с завитушками мерцают оранжевыми жилками, как бы включая вечер.

Проголодавшиеся ребята устраиваются за столиком в кафетерии, санки ставят к стене. Тепло и пахнет кофейным напитком. Женя приносит от прилавка что-то, завёрнутое в промасленную бумагу. Ваня стаскивает шапку, кладёт на столик. Он сразу согревается, глаза его слипаются. Женя щёлкает Ваню по носу.

Друзья уплетают рисовые пирожки за четыре копейки. Вкуснее этой еды на свете ничего не придумано.

— Пальцы не съешьте! Вы куда это, пострелята, намылились? — спрашивает их продавщица, ополаскивая за стойкой стаканы. — Из дому, небось, сбежали? — У продавщицы толстые щёки и большие губы, она улыбается.

Женька перестаёт чавкать, виновато кривит рот и пригибает голову к столику. Ему будто отвесили оплеуху. На губы его налипли рисовые крупинки.

— Ну, шалопаи? — Продавщица звенит стаканами. — Кофейный напиток сделать?

Женя давится, отбрасывает недоеденный пирожок, хватает Ваню за руку. На лице его читается отчаянная решимость: брови сведены, челюсть выдвинута, как ящик стола. «За мной!» — шевелятся его губы, и крупинки с них осыпаются. Санки грохочут, нерасторопный Ваня со сбившимся набок рюкзаком едва не застревает в дверях.

Морщась от сильного, упругого ветра, друзья стаскивают санки с крыльца. Ваня ёжится и укрывается варежкой от россыпи колких снежинок. Почему его друг отказался от напитка и выбросил пирожок? Так хорошо побыть в тепле, отдохнуть от ветра и стужи! И рюкзак стал весить втрое больше: должно быть, продавщица незаметно подошла и сунула туда свинчатки.

— Дуем, пока милицию не вызвала! — шипит Женька, толкая Ваню.

— Подожди. — Ваня дожёвывает пирожок, жалея, что забыл дома связанный мамой шарф, и натягивает мокрые после кафетерия варежки. Из гастронома никто за ними не выбегает. Странно, но из-за того, что погони нет, что никто не торопится их вернуть домой и что-то им объяснить, Ване становится неуютно, точно его все бросили, оставили навсегда.

Эх, попить бы чаю! С мёдом, с облепиховым вареньем — горячего, с паром, обжигающим подбородок и щёки!.. Папа вечером кипятит полный чайник и делает сложные бутерброды. Он смеётся глазами и называет бутерброды «конструкторами». «Ну что, сын, скушаешь полконструктора?» — спрашивает он. Ваня радуется приглашению и забирается в кухонное кресло: он любит пить чай в кресле, держа чашку и бутерброд на подносе. Слева от него заиндевелое окно, там вечерняя темень, а справа, за столом, под матовым плафоном лампы, папа; он пьёт чай из пиалы и потрясающе управляется с мудрёным бутербродом. Рот у папы большой, как раз под «конструктор», а в бутерброде и сыр, и колбаса, и домашний соус, а иногда белая или красная рыба и масло. Мама «конструкторы» не ест: боится потолстеть, пусть папа и называет её «стебелёчком».

Мама и папа, наверное, грустят без Вани. Мама варит на плите вкусный борщ, подсыпая что-то в кастрюлю, а папа кормит щегла в клетке: Вани ведь нет, он ушёл, не простившись (даже записки не написал), а накормить птицу надо… А по телевизору вечером «Капитан Врунгель»!

Женя тянет санки, Ваня плетётся за ними. Друзья обходят гастроном и встают с подветренной стороны. Ваня покашливает (кафыкает, сказала бы мама) и трёт варежкой шею. В его горле что-то чешется и ёрзает, там поселился нудный, неутомимо скребущий микроб. Его бы выкашлять, да он застрял и всё скребётся, скребётся!

— В горле першит, — без стеснения признаётся Ваня.

— Брось! — возражает друг. — Почти пришли! Птицефабрику видишь? — Женя выходит на ветер и, прикрываясь одной рукой, другой показывает вдаль.

Но вместо птицефабрики Ваня видит одинаковые серые панельные девятиэтажки, железные гаражи, занесённые с боков и укрытые сверху снегом, и голые ветки тополей и клёнов. Небо синеет, летит мелкий снег, воздух сгущается, лиловеет. Сколько ни вглядывайся в пространство между девятиэтажками, ничего там не увидишь, кроме мутной, непрозрачной пелены.

Ваня шагает за другом вяло, с опущенной головой, и наблюдает, как скользят полозья санок по синеватому вечернему снегу. Санная колея, прямая, виляющая, сворачивающая, снова прямая, как бы завораживает, гипнотизирует его. «Не ходи по лыжне, — будто бы раздаётся папин голос, — перешагни, не порти её!»

— Эй, ты там живой? — окликает его Женя.

— Живой…

Во дворе длинной девятиэтажки с двумя арками мальчикам встречаются тётенька с дяденькой. Женька шарахается в арку, увлекая за собой Ваню. Ветер доносит откуда-то жалобный визг собаки. Ване тоскливо и страшно, и он ловит друга за хлястик пальто.

— Жень!.. — просит он и хрипит. Язык его высох и стал как сучок. В гландах застряли репьи, и они не проглатываются.

Позади ноет ветер, а в тёмной арке тихо.

— Ты чего? — гулким голосом спрашивает Женя.

Ваня кхекает, сипит и тыкает варежкой в горло.

Женя снимает рукавицу. Сдвинув брови, он трогает Ванин лоб. В арку влетает ворона, садится неподалёку на снег, вертит чёрной головой. Перья птицы взъерошены, она приводит их в порядок, нисколько не боясь людей.

— Дурная примета! — объявляет Женя. — Ты умрёшь!

Ваня опускается в снег. Ноги его гудят и дрожат, будто рельсы под поездом. Ему бы сесть в домашнее кресло и вдоволь напиться облепихового чаю! Или просто прилечь.

Женя раздумывает минуту, кусает губы — и вдруг наклоняется над санками, развязывает рюкзак и начинает выбрасывать оттуда разные, очень полезные вещи. За радиоприёмником следует утюг, за ним электроплитка, за ней — спущенный футбольный мяч и банка сгущёнки. Плюнув, Женя оставляет в арке весь рюкзак.

— Садись! Быстро! — приказывает он, а сам решительно впрягается в санки. — Эх, за радио отец мне черепушку свинтит!

Женя ожесточённо рвёт санки с места, не заметив, что Ваня подхватил приёмник. Ворона отпрыгивает, взмахивает крыльями и улетает прочь. Ветер, подкарауливавший друзей за стенами арки, нападает на Ваню и норовит продуть его насквозь, пробуравить в шее отверстие. Зубы мальчика выстукивают дробь, и он умоляет ветер улететь куда-нибудь в Египет, где жарко, где не хватает прохлады.

Ваня старается шевелить пальцами рук и ног, чтобы не замёрзли. Санки уже не скользят, а летят. Ване непонятно, как его друг находит правильную дорогу — не иначе, он обладает оленьим чутьём. С Женей происходит что-то чудесное: он пухнет, ширится в плечах, вырастает в размерах до сказочного богатыря, Добрыни Никитича, и, расчищая путь палицей, шурует напрямик, через кирпичные стены и бетон!

Из ниоткуда возникает тоже очень большая, просто великанская Степанида Кузьминична; голова её упирается в тучи. Ваня должен добраться до головы и что-то учительнице сказать. И он, крошечный, размером с пуговицу, лезет к её уху по приставной лестнице и шёпотом (так, чтоб Женька не разобрал) просит за прозвище прощения. Но его голос неожиданно раздаётся так громко, что Женька тормозит санки.

— Эй! — доносится до Вани. — Спишь?

Темноту разгоняет фонарь над подъездом.

— Ххде мы? — спрашивает Ваня.

— Дома! — Это отвечает не Женя, а Ванин папа; он тут как тут и несёт Ваню, обхватившего радиоприёмник, над лестничными маршами. За ним, гремя санками, тащится Женька.

Дома их обоих раздевают. Руки матери кажутся Ване холодными: не руки, а ледышки Снежной Королевы.

— Господи, какой горячий! — говорит мама.

— А этому хоть бы хны, — говорит отец про Женьку.

Папа укладывает Ваню в постель. Папины глаза то серые, то голубые, то сердятся, то смеются. На потолке овальные тени от плафонов люстры. Кривясь от боли в горле, Ваня терпеливо глотает сладкий малиновый чай.

— Ты щегла накормил? — хрипит Ваня.

Отец улыбается, и Ване слышно, как возится в клетке птица.

Папу сменяет мама. Она исследует ложкой Ванины гланды.

— Ужас какой! — досадует она и быстро, профессионально смазывает гланды «люголем», отчего Ваня шипит, как масло на сковородке, и обливается слезами.

— Я Женю провожу, — говорит папа, надевая дублёнку.

Женя сползает с кухонного табурета, так и не притронувшись к чаю.

Ванин папа подаёт Жене шапку:

— Я поговорю с твоим папой.

— И про утюг скажете? — оживляется Женя.

— И про утюг. И про Амундсена с Нансеном.

— Это кто такие?

— Путешественники. Нансен на лыжах перешёл через Гренландию, дрейфовал через Ледовитый океан. Амундсен первым достиг Южного полюса.

— Вот это да! — говорит Женя. — Тоже с рюкзаками?

— И намотай на ус, товарищ географ: от нас до Москвы две тысячи километров.

Женя с недоверием присвистывает и одевается. Ване слышно, как он спрашивает, не повредит ли радиоприёмнику холод, а папа отвечает: «Тебе же не повредил». Ваня ворочается, устраиваясь поудобнее, укутываясь потеплее. Ему не верится, что он и Женя сбегали из дому, мёрзли на улицах, боролись с ветром, удирали от приставучей продавщицы кафетерия и, сбросив в арке балласт, шли обратно.

— Горло-то как завалило! — сокрушается над ним мама, убирая испачканные ватки, ложку, блюдечко и пузырёк с красно-коричневым раствором.

Где мама, там мир и покой. В кровати тепло, мягко. Ваня зарывается под шерстяное одеяло, прячется туда с головой и радуется, что заболел. Не надо идти в школу, видеться со Степанидой Кузьминичной, оправдываться из-за задачи, краснеть перед всеми… Можно вволю греться и нежиться в постели. Правда, глотать больно, будто наелся наждачной бумаги, но ему не привыкать. Горло у него «хроническое». Так говорит врачиха из детской поликлиники.

Ваня засыпает. Губы его сухи и обветрены, но на них улыбка.

Снится ему, что он и Женя приходят в класс. И садятся не на разных рядах, как обычно, а за одну парту, как им давно хочется. Кроме них, в классе сидят мужчины в танкистских шлемах, в касках с шахтёрскими фонариками и с планшетками. На их спинах рюкзаки с электроплитками, утюгами и лопнувшей от мороза газировкой. Возле парт поблёскивают полозьями санки, а на партах лежат рисовые пирожки по четыре копейки. Мужчины едят их и отхлёбывают из стаканов дымящийся кофейный напиток. У доски с жалостливым выражением лица мнётся Степанида Кузьминична. Она бормочет что-то, будто оправдывается. Слов у неё много-много, и все слова честные-честные, но мужчины справедливы и неумолимы. Они выдают учительнице стопу учебников и приговаривают её к повторному обучению в первом, втором и третьем классах.

Спустя несколько дней Ваня приходит в школу. Он стесняется Степаниды Кузьминичны и поглядывает на неё тайком, украдкой. А она очень уж сосредоточенно листает классный журнал, точно потеряла чьи-то оценки.

Одноклассники взирают на друзей с восхищением, как на героев войны или прославленных космонавтов. Девочки уважительно косятся на бледного и осунувшегося Ваню.

— Километра три не дошли до Москвы, — не устаёт рассказывать Женя. — Уж всё, и Кремль видели! Звезда такая на нём горит, что везде видно!

— А машин, машин там! — вторит ему Ваня. — И все надо разгружать, разгружать!..

Через неделю история эта забывается.

Забывает её и Степанида Кузьминична.

© Олег Чувакин, 2004
«В Москву!» Рассказ. Читает Олег Чувакин. 6 февраля 2016 года.
Полюбилось? Поделитесь с друзьями!

Вы прочли: «В Москву!»

Теперь послушайте, что говорят люди. Скажите и своё слово, коли желаете. Чем больше в мире точных слов, тем счастливее наше настоящее. То самое, в котором каждый миг рождается будущее.

Не видите формы комментариев? Значит, на этой странице Олег отключил форму.

55 отзывов

  1. Здорово. Действительно, читаешь с улыбкой. Вроде бы: сюжет не замысловат, всё предсказуемо, а читать всё равно интересно. И время происходящего очень точно передано. Если бы Вы даже не написали, что мальчишки октябрята, все равно веет 70-ми.

  2. Олег! Какой хороший и светлый рассказ, очень понравился! А описание побега сделано со знанием дела — видимо сами тоже в самоволки убегали?))

  3. «кровавыми загогулинами» ? это ужасно. так может писать только подросток.

  4. страшная сказка, даже под одеялом боязно будет с красными зубами то

  5. Жалко Степаниду, если честно… И здоровья нет, и педагог никудышный … Только и может красными чернилами заливать дневник :-( а мы, дураки, в детстве их боялись ))

  6. Повеяло своим детством! Замечательные персонажи и их диалоги.Спасибо!

  7. Очень реалистично!! Спасибо за рассказ!! Сама бегала в семь лет, но из Москвы на Север,к отцу))) а учительницу мою звали Елизавета Кузьминична))

  8. Сколько психотравм вынесено из школы! Как легко взрослому, авторитетному человеку разрушить лёгкое и светлое в каждом ребёнке… Если бы ещё «педагоги» это понимали.

    1. Кто так считает, тому просто не повезло со школой и учителями. Мне повезло.

      1. Это прекрасно! Но, ежели задуматься, жаль, что приходится говорить именно о везении.

        1. Да, Олег, всё так. Если бы не моё везение, то и жизнь, наверное, сложилась бы по-другому. Я бы не поступила в педагогический, не стала бы учителем, не работала бы 20 лет почти в школе, а сейчас не была бы репетитором. Это не единственная моя профессия и образование, потом был ещё ВГИК, сценарный ф-т, но я ни разу не пожалела, что в моей жизни было так много школы.

  9. Хорошо показаны тупо-репрессивная совковая школа, да и весь совковый Домострой!

  10. Понравился! Страх перед учителем и горечь несправедливого наказания очень ярко описаны, прямо сцены из детства перед глазами мелькают, пока читаешь… Спасибо большое!

    1. Светлана, большое вам спасибо! Это дорогой моему сердцу рассказ.

  11. очень ясно вспомнила свои учебные годы…Советские учителя -их не учили психологии их учили давить подавлять унижать и эти показывать свое превосходство ….Тронул рассказ -захотелось дать подзатыльник Степаниде >:(

  12. Олег если есть желание загляните на мою страницу : Проза .ру Елена Elog -у меня несколько рассказов -тоже немного психологические…

    1. Да нет…Если Вы о втором это состоит из двух имен: Елена -Олег ( имя моего мужа :))) )

  13. Странно… А если слово «октябрята» заменить на «ребята», «настоящий» рассказ будет? Какое-то помешательство на спекуляциях…

  14. Сама была такой, только помоложе. До сих пор помню, как нахваливала ученика. А на перемене подходит другой ученик и говорит: Хотите жестокую правду жизни?

  15. Чудесный рассказ. И с большим юмором написан. А сколько настоящей мальчишеской дружбы!

  16. Ах, сразу вспоминаются чеховские «Мальчики»=)).. «Сначала в Пермь… — тихо говорил Чечевицын… — оттуда в Тюмень… потом Томск… потом… потом… в Камчатку… Отсюда самоеды перевезут на лодках через Берингов пролив… Добывать же себе пропитание можно охотой и грабежом.»…
    А потом становится грустно.. Всплывает в памяти печальная статистика по дидактоневрозам…
    Но рассказ очень хорош…Густо рассыпаны детали…
    Мне обычно нравится, когда автор создает осязаемый мир…. Поэтому не устаю наслаждаться тем, что другие считают скучным..Описание комнаты Сомса Форсайта в доме № 62 на Монпелье-сквер.. Или оранжево-голубой столовой Суизина, где он сам в «белом жилете на крупных пуговицах из оникса в золой оправе»..
    А здесь детали радуют и глаз, и слух, и вкус, и осязание… И повествование становится.. полнокровным…

    1. Спасибо, Татьяна! Бунин учил, что художник — это тот, кто, когда пишет, видит то, что пишет. Однако художником, как мне думается, следует быть и читателю. Только такой читатель не пройдёт мимо деталей.

  17. Что Москва? Мы с подружкой БАМ уходили строить. И я просто знала, где это, ведь и аббревиатура и мои ФИО были одинаковы. Посреди поля нас нашла какая-то женщина, которая и помогла Танюху вытащить из весеннего болота, в которое превратилась пашня. Сапоги правда так и остались в поле.
    Помню, как растирали тетеньке ноги, потому что она босиком извлекала подружку из болота.
    А дома нас даже хватиться не успели…
    Спасибо!
    В детстве побывала))

  18. Очень хороший и добрый рассказ. Мы с сестрой тоже из дома уходили, вернее она меня уводила от этих извергов :) заматывала в шарф, а мама за нами следом кралась, следила.
    И мне кажется, что у нас у всех, детей 70-80-х была своя Степанида, с красными от помады зубами и рыжим начесом. И ведь по сути, они были нашими ровесниками, а казались такими всемогущими…

    1. Благодарю вас, Нетта!

      Степанида (точнее, её прототип) далеко не была ровесницей описанных мальчишек. Ей было за сорок в ту пору. Так вышло, что я в начале девяностых годов работал в той же школе, которая описывается в рассказе. Учителем. Директор там командовал тот же. А Степанида, былая гроза октябрят, детишек уже не учила.

      1. Я имела в виду как раз нас сегодняшних, простите, неверно выразилась.

  19. Читала не с удовольствием, а, скорее, в ожидании некоей высшей справедливости для пацанов. Бывает у маленького ребёнка, живущего в каждом из нас, некая жажда справедливости. Хочется, до боли (!), чтобы она настигла обидчика спустя годы. Стукнула по больному месту кувалдой с огромной надписью «за всё хорошее» и проверила знания этого «педагога» по предметам.
    Я никуда не бегала, ибо папа учил «не сбегать от трудностей — они сами не пройдут».
    И в нашем классе никогда такого не случалось, чтобы все списали работу у одного умника без понимания решения.
    Очень реалистичная картина, Олег. Очередное «Браво»!!

    1. Благодарю вас, Мария! Быть может, то же самое желание высшей справедливости когда-то и заставило меня написать рассказ. Впрочем, «заставило» — неточный глагол. Этот рассказ написался сам. Это одна из моих ранних прозаических удач. С него и ещё с нескольких рассказов всё и началось.

Добавить комментарий для Hanna Bychinska Отменить ответ

Ваш email не публикуется. Желаете аватарку — разместите своё личико на Gravatar. Оно тотчас проявится здесь!

Отзывы премодерируются. Символом * помечены обязательные поля. Заполняя форму, вы соглашаетесь с тем, что владелец сайта узнает и сможет хранить ваши персональные данные: имя и электронный адрес, которые вы введёте, а также IP. Не согласны с политикой конфиденциальности «Счастья слова»? Не пишите сюда.

Чувакин Олег Анатольевич — автор рассказов, сказок, повестей, романов, эссе. Публиковался в журналах и альманахах: «Юность», «Литературная учёба», «Врата Сибири», «Полдень. XXI век» и других.

Номинант международного конкурса В. Крапивина (2006, Тюмень, диплом за книгу рассказов «Вторая премия»).

Лауреат конкурса «Литературная критика» (2009, Москва, первое место за статью «Талантам надо помогать»).

Победитель конкурса «Такая разная любовь» (2011, «Самиздат», первое место за рассказ «Чёрные снежинки, лиловые волосы»).

Лонг-листер конкурса «Книгуру» (2011, Москва, детская повесть «Котёнок с сиреневыми глазами»).

Призёр VII конкурса имени Короленко (2019, Санкт-Петербург, рассказ «Красный тоннель»).

Организатор литературных конкурсов на сайтах «Счастье слова» и «Люди и жизнь».

По его эссе «Выбора нет» выпускники российских школ пишут сочинения о счастье.

Олег Чувакин рекомендует начинающим писателям

Вы пишете романы и рассказы, но выходит незнамо что. Показываете друзьям — они хвалят, но вы понимаете: вам лгут.

Как распознать в себе писателя? Как понять, стоит ли мучить себя за письменным столом? Почему одни авторы творят жизнь, а другие словно полено строгают?

Вопрос этот формулируют по-разному, но суть его неизменна.

У Олега Чувакина есть ответ. Прочтите его книгу. Она бесплатна. Не надо подписываться на какие-то каналы, группы и курсы. Ничего не надо — только прочитать.

Сборник эссе «Мотив для писателя» Олег создавал три года. Двадцать эссе сами собою сложились в книгу, посвящённую единственной теме. Теме писательского пути. Пути своего — и чужого.

Коснитесь обложки.

— Олег, тут так много всего! Скажите коротко: что самое главное?

— Самое главное на главной странице.

Как стать писателем?
Как обойтись без редакторов и курсов?
Author picture

Возьмите у меня всего один урок. Я изучу ваш текст и выдам вам список типичных ошибок в стиле, композиции, сюжете. Вы одолеете их все при мне.

Станьте самому себе редактором!