Самый злой человек на Земле

1

— Доставка, — сказал голос за дверью.

— Я ничего не заказывал.

— Раз доставляем, значит, заказывали. Или просили, — поправился говоривший.

— Я? Просил? Просят у меня!.. — возмутился Воропаев и едва не добавил: «Пощады». — Это что, служба исполнения желаний?

— Компания «ПДП», — ответил голос.

— Может, «ДПД»?

— Не может. Мы не ошибаемся.

— Каков гонор! Очуметь и не жить!

— Точно подмечено, между прочим, — отозвались за дверью.

Нынче Воропаеву, слава богу, за полсотни перевалило, и он, пышущий здоровьем, не видел причин, которые помешали бы довести счёт до ста.

— Так вы примете доставку?

Воропаев хмыкнул. Идиот он, что ли, пускать всяких сомнительных личностей? Ворвутся в квартиру, свяжут, барахлишко вынесут, деньги заберут, самого бросят в ванну с кляпом во рту. Подыхай потом, колоти локтями в чугун. Сводки криминальные Воропаев читал и смотрел регулярно. И понимал, почему в обществе умерла любовь к художественной литературе. Художества давно обосновались на улицах.

— Оставлю посылку на коврике.

«Террористы? — мелькнуло у Воропаева. — Нет, те б звонить не стали. Положили бы бомбу да смылись».

— Не торопитесь вы так! — крикнул он через дверь, соображая, кто из его родственников остался в живых, уцелел, кого он ещё не свёл в могилу. Всех свёл! Кто-то с работы? С какой такой работы? Он и забыл, когда работал. Куда лучше отдыхать, жить в своё удовольствие, потешаясь над теми дураками, кого работа любит и кто таскается на заводы и в офисы по пять, а то по семь дней в неделю, мечтая о пенсии. — Откуда посылка?

— С Вармидорпа, спиральная галактика Аркименуз, — последовал ответ. — Номер отправления: сорок восемь дробь шестьдесят шесть. Отправитель: Высшая Комиссия Содружества Пяти Галактик и Новых Миров. Отметка категории — двойная: лично в руки или по обстоятельствам. Оплачено по первой категории, то есть полагается вручить. Однако, как видите, выбор имеется. Воля ваша: я ухожу. Моё присутствие необязательно. Инструкция в коробке — предмет одушевлённый, она…

— Молчать! Тарахтенье прекратить! — Житель квартиры прильнул к глазку. На площадке стоял человек среднего возраста в синем демисезонном пальто и фуражке с синим же околышем. На околыше белели буквы: «ПДП». На чёрной ленте, перекинутой через плечо, как бы перечёркивавшей туловище, значилось: «Почта Вармидорпа». Нет, не террорист. Во-первых, без бороды. Во-вторых, выглядит как простой рязанский парень: такому хоть гармонь в руки, хоть штурвал. В-третьих, здорово смахивает на сумасшедшего.

Воропаев распахнул дверь, сжимая в руке резиновую полицейскую дубинку — для таких сомнительных случаев и держал её на стене. В другой руке у него краснел перцовый баллончик. Ногой Воропаев изготовился садануть пришлого в колено или пнуть в пах — тут уж по обстоятельствам.

— Оружие не понадобится, — заметил почтальон, с видимым безразличием оглядывая фигуру, чьи конечности завершались дубиной и баллончиком. — Навредить вы мне не навредите, ибо я обладаю способностями к обретению невидимости и смещению во времени. Бояться же меня ни к чему. Формальности уладим, и я исчезну. Приложите-ка сюда большой палец.

Почтальон подал Воропаеву серую пластинку. Адресат, в котором текущий уровень любопытства по шкале Высшей Комиссии составлял 75%, а страха набиралось всего 25%, приложил к ней палец. Посланец вручил ему коробку размером с обувную. Картон обтягивала прозрачная плёнка.

— Что внутри? — поинтересовался Воропаев. — Бомба?

— Кнопка. Прилагается невидимая инструкция, предмет одушевлённый. Говорит, разумеется, на русском языке. Отправитель чтит законы Содружества Пяти Галактик и Новых Миров.

— Где такие?

— Там, — сказал гость в синем пальто и взглянул на потолок.

— Вы кто?

— Гуманоиды.

Гость произнёс скороговорку, приправленную шипением и кошачьим рыком.

— Так звучит полное название моей родной планеты.

Он прошипел-просвистел-промурлыкал ещё какое-то длиннющее словечко или набор словечек.

— Моё полное имя.

Он издал гнусавый звук вроде сдержанного хихиканья. Воропаеву захотелось схватить его за уши, поднять и встряхнуть.

— Что до почтовой компании, то «ПДП» расшифровывается так: «Почта Дипломатическая и Простая».

— Получается, мы тут с тобой треплемся, — сказал Воропаев, решив, что пора перейти на «ты», — а между нами происходит первый контакт? Гуманоиды, цивилизации, космос, карлики белые, розовые, зелёные…

— Красные, — заметил почтальон.

— Не придирайся, я не астроном.

— Но кое в чём ты прав: это контакт. Первый контакт на Земле.

— А я что говорю! — Воропаев обрадовался, как ребёнок, до которого дошло, что Деда Мороза не существует, а вещицы под ёлку кладут отец и мать, и это значит, что клянчить подарки можно круглый год. — Хочешь чая, пришелец?

— Нет, — отказался инопланетянин. — Чаю я предпочитаю кефир. Здорово прочищает мозги. Но в твоём холодильнике его нет. Не желаешь узнать, почему ты стал первым избранником?

Воропаеву хотелось сказать «нет», однако такое примитивное враньё вызвало бы смех. Инопланетный смех! Звёздный. Межгалактический. Над Воропаевым в своё время немало смеялись земляне (многие отсмеялись навсегда), так не хватало ему ещё смеха какого-то шипелки с неба!

— Валяй, Шипелкин, рассказывай. Это ж как в лотерею выиграть. Редкое везенье, да?

Почтальон вручил ему коробку.

— Сравнение с лотереей неудачное. Лотерея заслуг не учитывает. А рассказывать особо нечего. Тебя выбрали потому, что ты самый подходящий человек на Земле.

— Подходящий для чего?

— Подходящий «почему», — поправил его почтальон с Вармидорпа.

Пришелец ткнул пальцем в картон коробки, в прямоугольник, где отправитель пропечатал адрес.

Вместо Ф. И. О. адресата там значилось:

Самому злому человеку на Земле

Прямо так, по-русски, и было напечатано.

2

Когда Воропаев оторвался от созерцания коробки, Шипелкина и след простыл. Не обнаружилось его ни на площадке, ни в лифте, ни на лестничных маршах. Воропаев не поленился и на улицу выбежать. Но и во дворе, где ветер гонял по тротуарам жухлые октябрьские листья, никого похожего на межгалактического почтальона не нашлось.

— Исчез, — сделал правильный вывод Воропаев.

Он вернулся домой. Хорошенько заперся. На всякий случай прикрыл окна. И даже выключил телевизор, настроенный на круглосуточный спутниковый канал криминальных сводок, поставлявший свеженькие сообщения о жертвах, насилии, мучениях, убийствах, пропажах без вести и ограблениях. Такие сводки были для Воропаева лучше всякого кино. Там ведь и о нём кое-что показывали, только что имя не называли.

Включив в комнате свет, Воропаев уселся с коробкой на диван. Вновь перечитал поле адресата. Пропечатанная строка звучала как дворянский титул. Злому… на Земле! Звонко!

— Привет, самый злой человек на Земле! — вдруг пропищала коробка девчоночьим голосочком.

Таким тоненьким, писклявым голосочком, что захотелось немедленно схватить и дёрнуть за косичку какую-нибудь школьницу. Воропаев поискал взглядом девчонку, но таковой в комнате не засёк.

— Салют, пионерия. Ты кто?

— Я плёнка, существо неодушевлённое, — пропищал голосок. — Сейчас растаю.

Гладкая поверхность под пальцами Воропаева, обнимавшими коробку, сменилась на шершавую.

— Вот ведь космонавты! — подивился титулованный землянин. — То исчезают, то тают, а плёнка у них разговаривает!

— До, ре, ми, фа, соль, ля, си, до! — виртуозно распелась на малой октаве коробка.

Воропаев аж подскочил на диване. Вместе с коробкой. Слух его впитал не визгливое сопрано, но подлинно зрелое контральто, способное, пожалуй, и в большую октаву залезть.

— Открой меня, о избранник миров! — пропело оно.

То было такое красивое контральто, что, явись в комнату к Воропаеву обладательница голоса, он бы, пожалуй, в порыве страсти изнасиловал её, как тот маньяк, которого недавно изловили в Москве сыщики и от которого родилось уже 405 детей.

Он облизнулся и стащил крышку с белой, как первый снег, коробки.

Внутри не было ничего, кроме красной кнопки. И красной подписи: «Нажми меня».

Что-то медицинское увиделось Воропаеву в этих цветах, цветах стерильности, белых стен, белых халатов, красной крови и красных крестов.

— Инструкция, ау! — позвал Воропаев.

Прозвучавшее контральто его вновь потрясло.

— Здравствуй, самый злой человек на Земле! Я близко, очень близко. Голос модулируется через приёмник коробки. Увы, предстать пред твоими очами я права не имею. Я отделена от тебя временным промежутком. Он ничтожен, но преодолеть его землянину не по силам.

Землянин погладил нежно стенки коробки. И легко-легко, как женского соска, коснулся кнопки, погладил кнопку.

— Не шали, — предупредил низкий голос. — Сначала инструкция, потом действия. Закон есть закон.

— А если нарушу? Возьму да нажму сейчас!

— Не сработает, — с безразличием ответила неведомая и невидимая красотка.

— Почему?

— Сначала инструкция, потом согласие, потом эксплуатация.

Воропаев озлился малость. Помучить его решили, бюрократы космические?

— Мы действуем исключительно в рамках межгалактического закона, — пояснила коробка.

«Ты смотри, — заметил себе Воропаев, — и их там законами терзают».

— Это ты — предмет одушевлённый?

— Я.

— Тебя как звать? Эй, абракадабру отставить! Тараторил тут один умник…

— Лорелеей зови.

— Как насчёт Лариски?

Во втором классе школы Воропаев с приятелем побили в тёмном углу девчонку. Её звали Ларисой, а дразнили, понятно, Крысой. С тех пор имя Лариса ему полюбилось. Вышло так, что он и женился на Ларисе, не на однокласснице, а на другой. Правда, позднее развёлся. Погнал Лариску из своей квартиры. Одному жить лучше. Правильнее. Иначе каждый божий день начинаешь ненавидеть жену и опять жену, а надо, чтоб на всех чувства хватало. Разнообразие — залог выживания и развития, а Лариска намеревалась воропаевскую ненависть поглотить в одиночку. Прямо чёрная звезда какая-то. То есть дыра.

— Красавчик, ты меня слышишь? Слух твой Высшая Комиссия не проверяла.

— Что говоришь?

— Согласна на Лариску.

— Ещё на что согласна? — быстро спросил Воропаев, не давая бабе очухаться.

— Как — на что? — поразилась та. — На нажатие. Ты не поверишь, когда узнаешь, что тебе можно и за что тебя никто не накажет.

— Можно — это через кнопочку, да?

— Да, мой умничка.

Ух! Восторг прокатился внутри Воропаева, пронизал организм от левого полушария мозга до мозоли на правой пятке. Стоило упомянуть кнопочку, как коробочное контральто потеплело, точнее, погорячело. Воропаев сказал бы, адски погорячело. Так бывает, когда женщина не просто доступна, а страстно хочет. Вот-вот прыгнет и ногами обнимет. На животе твоём танец устроит и извилистую камасутру на практике покажет. У Воропаева и в штанах зашевелилось. Эх, удушить без сейчас кого! Но не коробку же, секс-бомбу эту, инструкцию-невидимку!

— Давай рассказывай, что мне можно, — потребовал он.

— Убить всех, — выпалила женщина. — Этой кнопкой ты можешь убить всех! Параграф первый инструкции гласит: «Самый злой человек на Земле посредством нажатия красной кнопки убивает всех».

— Убить. Убить… Убить! — посмаковал глагол Воропаев. — Всех?

В пустой коробке раздалось шевеление и шуршание, будто женщина кивнула и задела картонные стенки волосами.

Наверное, так она выразила согласие на своём языке.

— Подумай над определительным местоимением, дружок.

— Не многовато ли оно определяет? — Воропаев снова погладил кнопку, на сей раз весьма осторожно. Такою нежною ласкою опытный маньяк охмуряет жертву, чтобы нанести затем внезапный удар или затянуть шнурочек.

— Очень точно оно определяет, — сообщила коробка. — Точнее некуда.

Он прикинул: едва ли космические типы имеют в виду всех его врагов. Или всех жителей Москвы. Всех россиян тоже как-то мелковато для них, среди звёзд порхающих. Значит, местоимение определяет…

Воропаев рассмеялся. Никогда ещё он не смеялся с таким удовольствием. Ну, или очень давно не смеялся. Пожалуй, последний раз он так хохотал в детстве, когда его младший брат провалился в колодец.

3

Идея угробить человечество, укокошить разом всех землян, покончить единым махом с человечеством произвела сильное впечатление на Воропаева, и он вертел её в голове, как бы рассматривая с разных сторон, осмысливая так и эдак. Идея была столь велика, столь грандиозна, что в её правдивости и осуществимости усомниться было нельзя. Никто бы не стал устраивать розыгрыш, оперируя такими масштабами. Это тебе не глумиться над соседом, заваривая ему дверь на площадку.

С другой стороны, укокошить всех значило бы остаться одному. И какое в том торжество, скажите на милость? Каждый нормальный, психически здоровый человеконенавистник понимает, что соль злодейств заключается в триумфе злодея. В предлагаемом пришельцами акте к триумфу ведёт одно из двух: либо какие-то земляне остаются в живых, дабы злодей мог ими помыкать, либо жертвы накануне гибели осознают кару, им грозящую, и, главное, осознают источник кары. В последнем варианте наступление кары желательно отсрочить поелику возможно. Не столь страшна казнь, сколь пугает её ожидание. Кстати, любопытна и сама технология массового убиения.

— Какую смерть сулит красная кнопка? — поинтересовался Воропаев. — Вот нажму — и что? Ядерная война? Тотальная засуха? Ледниковый период? Кислотные ливни? Какая-нибудь чума? Грипп из космической лаборатории? Расскажи, красотка, насколько твоя убийственная штука мучительна. Как долго тянется болезнь? Что отнимается сначала: ноги, руки, язык? Или отказывают мозги? И что там с антидотом, противоядием? Или с бункером? Или меня пригласят на другую планету? Ежели так, я требую, чтобы со мной перенеслось определённое количество людей, в пределах трёх сотен. Я составлю список с именами и скажу, сколько изготовить клеток.

Воропаев остановился перевести дух. И послышалось ему, будто картонная коробка, которую он держал на коленях, разочарованно присвистнула. Слабый свист едва достиг ушей Воропаева, но всё же достиг. Воропаев с детства насобачился улавливать малейшие перемены в настроениях сверстников и взрослых, чуять тот момент, когда подкатит к горлу ненависть, а с годами эту способность натренировал в себе, довёл до совершенства.

— Какой недогадливый! Я начинаю сомневаться в том, что ты самый злой.

— Не ехидничай. Не то в окошко выкину.

— Не посмеешь, — возразило шёпотом контральто. — Наши учёные исследовали этот вопрос. Земляне давно мечтают о контакте с иными формами разума. Для них это святое. Инопланетян не выкидывают в окошко. Инопланетян ждут в надежде на счастье. Вот и ты: разве не счастье, не мечту мы принесли тебе на крыльях?

Бабские излияния он решительно пресёк:

— Где поэтической чепухи нахваталась, Лариска?

Встал и положил коробку на подоконник. Надел на неё крышку. И повернул оконную ручку. В комнату ворвался шум автомобилей. В сгущавшихся сумерках внизу проплывали круглые огоньки фар. Дал звонок трамвай. Главный вход в Измайловский райсуд, видный из окна, освещали высокие фонари. Воропаев тотчас вообразил, как в суде рассматривается уголовное дело о покушении на убийство всех землян. Интересно, кем он пошёл бы? Свидетелем? А обвиняли бы коробку? Воропаев расхохотался.

— Ты не выбросишь меня, землянин!

— Катись-ка ты куда подальше. Коли я злой, даже самый злой, так отчего б на тебя не разозлиться?

— Наши учёные утверждают, что примитивным злым существам многомерная логика присуща в наименьшей степени! — выпалила коробочная дама. — Ты никогда не выкинешь благодетеля! Того, кто дал тебе шанс воплотить мечту в жизнь!

Контральто её сорвалось на грубый визг, смахивающий на тот звук бензопилы, когда с зубьев звёздочки слетает цепь. Землянин с удовлетворением уловил истерические нотки.

— Ух! — сказал Воропаев, ощущая, как искорки особого наслаждения покалывают кожу, струясь от затылка до пяток, обращаясь в мурашки.

Истерики частенько закатывала его жена Лариска, ныне бывшая и вообще покойная, умершая от сердечного приступа. Глупая женщина, не умевшая понять простой истины: слаще истерик, слаще треска рвущихся нервов для её мужа не было ничего. Он пожирал истерики так, как будто от розетки током заряжался. Довести бабу до сердечного приступа, будучи с ней в разводе, исключительно по телефону, — это ведь уметь надо. Искусство убивать на расстоянии — так это называл Воропаев. Иногда он ездил к покойнице на Перепечинское, приговаривал над неприбранным, провалившимся холмиком: «Ты мертва, а я жив. Ты не добилась своего, а я добился». Знала б Лариска, чего добился её суженый нынче! Он титулованный злодей, которого космические пришельцы умоляют уничтожить человечество! Премьер-министры, президенты, генералы, короли и миллиардеры не имеют такой власти, какую небо принесло ему!

Он с гордостью сказал бы Лариске: «Я не Наполеон, который мыслил только войнами и жил только ради военной стратегии. Я не Гитлер, который убивал миллионами, малюя стрелки на карте и молясь вздорным расовым измышлениям под вагнеровскую оперу «Риенци». Я не Кортес, который обожал травить ацтеков собаками, кормить псов человечиной и поить кровью. Я обыкновенный обитатель серийного дома, неприметный гражданин, который покончит со всем человечеством. Что за блестящая карьера!»

— Ваши учёные, сдаётся мне, походят на наших синоптиков, — сказал Воропаев, постукивая пальцами по крышке коробки и с удовольствием ощущая, как его тонкие губы, губы садиста, как их называла Лариска, растягиваются в улыбке. — Гарантию на прогнозы не дают и к обеду минусы на плюсы переписывают. Передумал я тебя в окно выбрасывать.

— Прекрасное решение, о возлюбленный!

— Мусоропровод — вот где твоё место. Среди объедков и нечистот.

В коробке аж заскрежетало что-то. Будто сексуальная тварь грипп альтаирский подцепила.

— Выбросишь — главного не узнаешь.

— Ерунда. У нас здесь новостей по телевизору навалом.

Сунув коробку под мышку, Воропаев вышел в прихожую и взялся за дверную ручку.

— Остановись! Пожалеешь!

— Может, и остановлюсь, коли покажешься.

— Не имею права. Межгалактическому контактёру запрещается лично присутствовать при беседе с локальным контактёром, избранным Высшей Комиссией с помощью Универсального Мозга, дабы исключить субъективность личного восприятия и впечатления, — выдал женский голос как по учебнику.

— Тогда брошу тебя туда, где плохо пахнет.

— Ты первый избранник Высшей Комиссии! — выдала коробка новый аргумент. — Первый! Это большая честь!

— Большая честь для чего?

— Для всего!

— Опять игра с местоимением?

— Я пытаюсь перейти к инструкции, голубчик!

— Попытайся ещё разок. Не то станешь первым в истории Земли пришельцем, выброшенным на помойку. Расскажи, что за смертный метод твои начальники определили для землян. Для несчастных землян!

В коробке прошуршал долгий вздох. Будто кто-то туфли в бумагу завернул. Сторонний наблюдатель, должно быть, принял бы сей спектакль за игрушечный и поразился бы, какие темы поднимаются в картонном домике. Но Воропаев понимал: всё серьёзно. Серьёзнее некуда. Понимал и другое: инопланетяне припёрлись именно к нему не по ошибке и не по недоразумению. Самый злой человек — отнюдь не тот, кто развязывает войны или угнетает некоторую часть ближних на фабриках или на земле. Капиталисты, военные и политики, как правило, ставят цель: захват, колонизация, подчинение, господство; сырьё, земля, вода, прибыль, сверхприбыль. У истинно злого человека, абсолютно злого подобной цели нет. Ущемление ближнего, а также дальнего само по себе является для него веской причиной к действию. Счастье — вот что извлекает, черпает из акта подавления, унижения и т. п. истинно злой человек. Прибытие пришельцев, титуловавших Воропаева, эту теорию лишь подтверждало. Капиталист и генерал чертят новые границы или открывают дорогу транснациональным корпорациям, те добывают уголь или нефть на захваченной или прописанной в кабальных договорах территории, а неприметный квартирный индивид просто строит личное счастье. Разумеется, строит он его, делая иных сопланетников несчастными, а то и вовсе стирая их судьбу, словно ластиком. В одном месте замкнутого общества краснеет, набухает плюс, в другом синеет, вытягивается минус. Социальная вариация на физическую тему сохранения и превращения энергии. Полюсы счастья и горя.

— Определение счастья нуждается в чёткой формулировке, — тем временем бубнила женщина. — На вашей планете точная формулировка отсутствует, несмотря на старания философов и писателей, психологов и социологов. Я могла бы долго говорить на эту увлекательную тему, однако вести с избранником комиссии философские диалоги не уполномочена. Мои полномочия ограничиваются вводным и инструктивным общением. Что до метода стерилизации, то он стандартный: распыление. Параграф второй инструкции устанавливает: «Очистка поверхности от населения производится типовым безболезненным способом распыления. Замена метода не предусмотрена». Обращение в ноль — вот как мы называем очистку. В ноль, красавчик. Помни о местоимении!

Последнюю фразу женщина пропела. Пропела в мажоре — будто строчку из гимна.

Пальцы Воропаева соскользнули с дверной ручки.

— Всех. Так, значит, никого не…

Тут-то он и постиг полный, многомерный охват определительного местоимения. Узрел его ширину, длину, высоту и четвёртое измерение. Занятная получилась фигура, вроде тессеракта, проваливающегося в самого себя, выпирающего из самого себя. Кое-чего в этой фигуре, залезшей сисястой геометрией в будущее, Воропаев не обнаружил. Вернее, кое-кого. В будущем этом не существовало землян. Всех землян. Всех, альдебаранский дьявол побери! На ускользающих гранях фигуры не существовало и той крохотной пылинки, что называлась Воропаевым.

4

Снова сидит Воропаев на диване, коробку баюкает. Слушает её трепотню. Слушает низкий голос женщины, которой он дал бы лет тридцать — тридцать пять. Самый лучший возраст для женщины: если моложе — хочется кокнуть немедленно, ибо ни ума, ни опыта, если старше — пусть живёт, уже сам возраст ей наказание — смотришь и думаешь, когда ж она от морщин растрескается, как глина старая. Тридцать же с хвостиком — самое оно; прежде чем убить, с красоткой тянет поиграть. Впрочем, наяву вожделенная самка, прибывшая со звёзд, могла оказаться какой-нибудь фиолетовой каракатицей или оранжевой сороконожкой. Почтальон гуманоид, а она, поди, неспроста прячется! Представив в деталях оранжевую дрянь, Воропаев содрогнулся от омерзения. Скверно, когда человек не властен над собственным воображением! На ум ему пришёл полицейский капитан, оперуполномоченный, что опрашивал его по делу о потеряшках, о пропаже без вести тридцатитрёхлетних сестёр-близнецов Ермаковых. Воропаев вбил себе в голову, что опер его подозревает, глядит на него волком, а потом выяснилось, что у полицейского на глазу нервный тик, а сыщик из него не состоялся, отчего в ОУР дали ему прозвище Висяк.

— Убить себя — высший способ проявления сильной натуры злодея, — говорила скрытая инопланетянка. — Торжество истинно злого разума, ради истребления миллиардов душ не остановившегося перед собственной смертью.

Воропаев хмыкнул. Что она смыслит в наслаждении злодейством? Не иначе, тварь холодна, фригидна. Акт стремится к результату, но притягателен-то сам процесс.

— Выходит, Лариска, они мучиться не будут.

— Не будут, — согласилась коробка и зашелестела внутри, точно вздумала переодеться.

Воропаев снял крышку. В коробке ничего не изменилось. Та же белизна стенок, та же краснота кнопки.

— Может, чуточку будут? Давай разовьём эту тему.

— Не ищи граней у шара, о мой сладкий господин! Мы не лжём. Ложь не свойственна высшим цивилизациям. — Коробку сотрясли рулады музыкального смеха. — Телепатам, находящимся в радиусе восприимчивости, обманывать ни к чему.

— Мучить тоже не свойственно?

— Это осуществимо, но незаконно. И не свойственно, верно. После похода с тобою под ручку к окну, а затем к дверям я страшусь вооружаться инструментом критики, мой земной друг. Но снова прошу тебя кое над чем подумать. Над местоимением.

«А! Вот чёрт! — ругнулся про себя землянин. — Это ж как дважды два! Все, все и ещё раз все, как учил великий Ленин! Космонавты не признают исключений! Нет у них двойных стандартов. Меня ждёт то же, что и других. Я избранный, но я не выше прочих землян. Им хана — и мне каюк. Им боль — и мне испанский сапожок или бубоны».

— Мучения, буде таковые назначены, тоже коснулись бы всех?

В мозгу Воропаева точно колокольчики зазвенели.

— В яблочко, стрелок мой меткий! Теперь ты понимаешь, что мучения неуместны. Ты бы первый их не желал. Именно первый, в точном значении имени числительного. Потому как ты первый узнал о грядущей участи сопланетников.

— Первый и последний! — вырвалось у Воропаева.

— И это верно, — заметила она. — Если дашь согласие.

— Подытожим, — сказал он.

— Поехали.

— Я убиваю всех.

— Всех.

— Все безболезненно исчезают.

— Исчезают.

— И себя убью? Исчезну?

— И себя. Исчезнешь.

Он не сдержал вздоха.

— Могу я кому-то позвонить и сказать: всё, конец тебе, пять минут — и на атомы разлетишься? Обними жену, поцелуй детей, отправь эсэмэску любовнице, спустись в подвал за пыльной бутылкой, вспомни друга своего словом злым, а врага словом добрым!

— Конечно, о мой сладкий! Ты получишь время на размышление. Пока часы тикают, ты вправе предпринимать что угодно. Ограничений Содружества нет. Зато есть психические препятствия локального уровня.

— Что сие означает, невидимка?

— Никто не поверит тебе, зайчонок! А если будешь звонками землянам надоедать… Ты знаешь, что с тобой сделают. Объявят террористом, психопатом, угрозой обществу, поставят на учёт и спокойно жить не дадут. Капитан Висяк найдёт наконец повод тебя прищучить, квартирку обыскать, а там и зацепочки отыщет в восемнадцати глухих делах. Карьеру, глядишь, сделает, от прозвища избавится.

«Мерзавцы! Негодяи! — Воропаев издал умеренный зубовный скрежет, памятуя о сохранности коронок и мостов во рту. — Это я не тебе думаю, — помыслил он в сторону коробки, — это я им. — Он бросил взгляд в окно. — Так не прикончить ли мне всех людишек? Хочу ли я жить, хочу ли я быть — вот в чём вопрос! Куда там Шекспиру! Быть для меня и для них — или не быть для меня и для них?»

Угробить всех землян! Как вообразишь, что в твоей власти сделать это, как представишь, что все-все исчезнут… Одна беда: не испытать торжества. Не похвастаться. И не увидеть планету безлюдной, не прочувствовать до самой предстательной железы, что стал свидетелем конца цивилизации.

Опустевшие города, машины без пассажиров, магазины без покупателей, кинотеатры без зрителей, корабли без матросов. Самолёты, падающие без пилотов. Требуется время, чтобы переварить мысль о конце человечества. Но кое-что ясно уже сейчас. Инопланетная идея пресна. Как блюдо без приправ. Плошка белого риса, и ни соуса, ни хлеба, ни чая, ни зелени, ни мяса. Убить. Убить всех. Просто убить. Без прелюдий, без вариаций. А ведь нафантазировать тут можно много чего! Насильственная смерть, массовая смерть и сами по себе искусство, и дают величайшие сцены искусству. Сколько картин художники посвятили смерти — от войн ли, от извержения вулканов ли, от тайфунов ли! Сколько фотографий сделали корреспонденты, бравшие сюжетами голод, холод, катастрофы, концлагеря, эпидемии, убийства, аварии на улицах, атомные взрывы! А эти упали с неба и предложили… распылить. Словно это работа по уборке территории. Похоже, они ничего не смыслят в подлинной злобе, в энергетике ненависти. Тут ведь бескрайний простор для фантазии, для страсти, для творчества. Уж он-то, которого пришельцы признали самым злым человеком на Земле, изыскал бы способы правильно угробить человечество! Уж он-то бы развернулся и всласть насладился!

— Ещё параграфы есть?

— Потихоньку доберёмся до конца.

— До краешка.

— Третий параграф инструкции вводит ограничение: «Кнопка сработает только под большим пальцем самого злого землянина, вычисленного Универсальным Мозгом и утверждённого комиссией Содружества Пяти Галактик и Новых Миров».

— Сами-то почему не угробите всех? Нажали бы кнопку да кокнули!

— Мы гуманисты. Никого не убиваем. Ты — иное дело. Твоё желание, твоя мечта — прикончить всех вокруг. За свою жизнь ты двадцать шесть тысяч восемьсот девяносто четыре раза произнёс фразу «Чтоб вы все сдохли!» либо более грубый её аналог. Подсчёт включает сегодняшнее утро.

— Недурно! — похвалил себя Воропаев. — Рекорд?

— Земной, — уточнила пришелица.

— Молитва у меня такая, — неожиданно для себя разоткровенничался перед невидимкой Воропаев. — У нас кто о чём молится: кому здоровье подавай, кому деньги, кому власть, кому талант, а кому победу в войне. Вот и я молитвочку соорудил. Вижу, дошла по назначению.

— Идея уничтожить всё человечество придётся тебе по душе, милый. Это бесспорно и для нас, и для тебя. Акт распыления — факт близкого будущего. — Как ни скрывала коробочная Лорелея чувств, натренированный внутренний слух Воропаева различил торжествующие нотки. Певунья эта инопланетная залезла выше своего диапазона. — Универсальный Мозг выдал нашим учёным всю твою подноготную.

— Следили, что ли, за мной? Это у вас там, в галактиках, тоже законно?

— Не следили. Наблюдение, слежка — устарелая тактика. Наш Мозг перебирает, перелистывает всё население планеты за тот краткий период времени, который ты назвал бы мгновеньем. Конечно, это законно. Как же принять решение, не проведя анализа? Как говорят земляне: не разбив яиц, не сваришь борща!

Воропаеву показалось, что напутала она нарочно.

— Мой ненаглядный, — продолжала невидимая дама, — ты же не станешь оспаривать межгалактический выбор! О господин, ты лучший из лучших! И это самая приятная новость, которую тебе кто-либо приносил. Предложение с кнопкой — самый крутой поворот, в который устремлялась когда-либо твоя судьба. Ты финальная точка земного бытия. Ты кульминация и развязка, за которыми не последуют титры, потому как это не кино, а подлинная реальность. Ты тот, кто в совершённом акте поднимется выше военных, прыгнет выше политиков! Тот, кто войдёт в историю Вселенной!

«Знали бы об этой крутизне наши президенты и генералы!» — посмеялся про себя Воропаев.

— Шпарь дальше, задница картонная.

— Четвёртый параграф гласит: «При отказе самого злого человека на Земле совершить акт распыления коробка самоуничтожается, а распыление переносится на будущее, наступлением которого считается естественная смерть ранее избранного индивида».

— Многословно.

— Твой отказ, о дражайший, привёл бы не к провалу, а к отсрочке миссии. К выявлению следующего самого злого человека на Земле комиссия Содружества Пяти Галактик и Новых Миров приступила бы после твоей естественной смерти. «Естественной» значит без нашего вмешательства. Мы действуем исключительно в рамках закона, — напомнила коробка тем официальным тоном, которым говорят земные чиновницы, глядя на просителя поверх очков — так, что хочется немедля сорвать с них блузку и юбку и сделать то, на что они, ёрзающие на стульях, напрашиваются.

— Короче говоря, пока я живу, вы другого злого кнопочника не ищете, даже если при мне на Земле объявится некто злее меня.

— Совершенно верно.

Воропаев зевнул.

— Что ещё приготовили?

— Пятый, и последний параграф предоставляет время на ответ: «На обдумывание решения самому злому человеку на Земле отводится один оборот планеты вокруг условной оси. Далее следуют либо нажатие кнопки без промедления, либо отказ выполнить действие».

— Почему оси условной?

— Но её же нет на самом деле, — сказала коробка. — Просто представь: клубок есть, а спица в нём не торчит. Убрали, чтоб кошка могла поиграть.

Ни малейшей угнетающей собеседника интонации, ни намёка на демонстрацию превосходства Воропаев не уловил. Вопрос об оси он задал, понятно, нарочно. Бабёнка быстро наловчилась владеть собой. Учится на ходу, сучка крашеная! Воропаев заскучал. Даже рассердился не сильно. Рассердился постольку, поскольку полагалось рассердиться. И вообще, подумал он, умирать, точнее, исчезать, — ужасно скучно. Когда всех ненавидишь, даже тосковать не по кому.

Стоп, нет, ошибочка.

Себя жалко.

5

Инопланетная инструкция дозволяла пораскинуть мозгами, отпускала на ответ целые сутки. Так к чему спешить? Суету Воропаев отвергал. Ненавидеть надо спокойно, обстоятельно и основательно. Изливать злобу в мир нужно расчётливо, точно, отмеренными порциями, успевая насладиться и действиями, и их эффектом на объект и зевак. Идеальным творцом зла, претворявшим рассчитанную месть по плану и превратившим процесс мести в стройную геометрическую теорему, являлся, по мнению Воропаева, граф Монте-Кристо. Однако граф был плодом писательского вымысла. А Воропаев не был. То есть был, был и плодом, но отнюдь не вымысла.

На целой Земле, точнее, на всей Земле, в настоящий момент не было ни одного человека, что терзался бы тем же вопросом, что и Воропаев. Это в некотором роде утешало самого злого человека, обдумывавшего собственную грядущую кончину, и даже порождало в душе его маломальское наслаждение. Любопытно, что чувствовал царь Николай, когда его люди устроили Кровавое воскресенье? Царя, кстати, тоже потом убили. Не сразу и не за это, но факт остаётся фактом: его убили. Воропаева убьют тоже не за это и не те, но сразу.

Никакого третьего решения дилеммы Воропаев не видел. Чем дольше он размышлял над инопланетной инструкцией, тем больше укреплялся во мнении, что принцип комиссии истолковывается однозначно: всё или ничего. Никаких лазеек в пяти параграфах не имелось. Или он нажимает красную кнопку и убивает всех, в том числе себя, или он не нажимает красную кнопку и не убивает всех, в том числе себя.

Ловко обстряпали цивилизаторы межгалактическое дельце! Знали бы в ООН, как трактуется нынче гуманизм!

Итак, быть или не быть? Убить — или не убить?

Ответ самому злому человеку на Земле подсказала гордость.

Ни один землянин никогда не испытывал радости, когда его волю ущемляли, а выбор сокращали, когда его настойчиво подталкивали к готовому решению, указывая начальственным пальцем на формулу. Воропаев терпеть не мог воспитателей, учителей и институтских преподавателей-зазнаек. Его ненависть прошла хорошую школу и обрела суровую закалку. Но вот из неведомых миров спустились шустрые типы и объявили, каким будет акт возмездия, акт ненависти. Его акт!

Боже, что за пресный метод у этих звёздных указчиков! Без фантазии, без тонкостей, без огонька, без изюминки, без поклонения искусству, без любви и призвания. Замшелый академизм! Словно учебник вместо художественной книги подсунули. Любого вменяемого мизантропа от этой безболезненной стерилизации планеты стошнит. Дали б лучше ему сутки не на выбор между «да» и «нет», а на изобретение казни для сопланетников! Ух, он постарался бы на славу! За строками его слышался бы скрежет зубовный, стоны боли подымались бы до Сириуса! Что до него, самого злого человека Земли, то в награду за труды комиссия могла бы сохранить ему жизнь да поощрить премией межзвёздной. Не исключено, что его талант и на других планетках сгодится!

Когда спустя ровно двадцать четыре часа коробка ожила и пропела знакомым контральто приветствие, не забыв назвать собеседника «дорогим», Воропаев, к тому времени осознавший себя не гражданином страны, но гражданином планеты, изрёк чёткий ответ:

— Нет!

То было настоящее восклицательное предложение, а не какое-нибудь там рассыпчато-повествовательное, с многоточием на конце.

То было слово, которое не требует после себя дополнений и разъяснений.

И то была его месть инопланетянке. «Надеюсь, сучка крашеная, тебя там, наверху, накажут, — мысленно обратился он к невидимой посланнице. — Замучают в колыбели Иуды. Ведь ты провалила миссию».

В ответ на свой отказ он услышал такой поток площадной брани (запрещённой Роскомнадзором), что удовлетворение от принятого решения сменилось наплывом восхитительного экстаза. Столь мощного приступа счастья Воропаев не испытывал никогда. И, пожалуй, больше не испытает. Не каждый день является к тебе пришелец и предлагает выбить дух из человечества.

Воропаев намеревался дождаться, когда коробка прекратит ругаться, и затем сказать с усмешкой, что он первый землянин, отказавший Высшей Комиссии. Но не успел.

Испустив на прощанье истерический вопль «Чтоб мне сдохнуть!», отчего хрустальные рюмочки в серванте соприкоснулись и тревожно прозвенели, словно был произнесён тост, коробка накинула на себя крышку и исчезла, как бы растаяла в воздухе комнаты.

Вместе с нею сгинул без следа экстаз самого злого человека на Земле. Удовлетворение от принятого решения начисто пропало.

6

Человек, замерший на диване с открытым ртом, будто попал в мучительные тиски похмелья.

Душу Воропаева разрывали на половины два непреложных факта: а) он спас Землю, спасать которую не собирался; б) никто не знал, что он спас Землю.

В сравнении с Воропаевым, чьи противоречия поднялись на вселенский уровень, Кант и Гегель смотрелись местечковыми сосунками от философии. Утешить новоявленного отца землян могла отчасти лишь система Беркли, согласно которой уничтожать кого-либо — красной ли кнопкой, ядерной ли бомбой, бациллами ли смертными, — и не нужно; достаточно глаза закрыть.

— Вот ты! Ты, индюк надутый! — кричал Воропаев в телевизор, где известный политик пророчил народу светлое будущее, благоразумно уклоняясь от датировки. — Тебе говорю, пень в галстуке! Что ты знаешь о будущем? Моей милостью живёшь!

И он с такой яростью кричал на телевизор, что политик с той стороны экрана отшатывался.

Изнывавший от философского противоречия Воропаев сбегал в магазин и наполнил холодильник кефиром, которого не терпел с детства, таном, айраном и кумысом. До полуночи дул молочнокислое, чувствуя, как пузырьки газа лопаются в глазах и носу, а в животе не лопаются, а только надуваются. О, он много дал бы за избавление от махровой межгалактической гегелевщины, перетекающей во вселенский марксизм, устанавливающий положение о могильщике!

Под утро, сойдя с унитаза, землянин возликовал. Противоречие разрешено!

— А ведь это приятно — оставить человечество в живых! — радовался он, глядя на диван, где давеча обнимался с коробкой.

Приятность и вправду существовала. Живые, полные страстей земляне будут мучить друг дружку дальше. Толпы мучителей, чьи предки прошли огонь и кровь эволюции; толпы, убивающие и во имя бога, и во имя безбожия! Миллиарды людей на Земле будут мучить и мучиться до тех пор, пока не прикончат цивилизацию сами, без содействия пришельцев и могильщика. Они разорвут на куски планету, и та не достанется чужакам. Так пусть до того финального дня человеки убивают, воюют, лгут, грабят, мошенничают, изводят друг дружку тонкими психологическими способами и сходят с ума! Пусть! Пусть заодно мучаются и инопланетяне, которые отчего-то надумали очистить Землю от землян!

Кто ненавидит всех, тот должен желать всем долгой жизни. Вот к каким парадоксам приводит закон единства и борьбы противоположностей!

Сей философский выверт Воропаев недолго крутил в голове, которая от выпирающих мыслей напоминала тессеракт.

Стоп машина!

— О дьявол с Арктура! — вскричал землянин и устремился к холодильнику.

Ведь уже следующий кнопочник, могильщик, которого наново изберёт Высшая Комиссия и которого белая коробка заразит идеей уничтожения человечества, запросто может исполнить волю далёкого разума, постановившего, что распыление — факт близкого будущего! Межзвёздные учёные недаром свой хлеб едят — или что там они едят!

Когда самый злой человек Воропаев умрёт естественной смертью, откроется дорога для нового кандидата на знакомство с космической обольстительницей. Согласится ли тот умереть, утащив за собою человечество? Воропаев считал, что чувства людей с годами и веками совершенствуются, шлифуются, прогрессируют точно так же, как совершенствуются чипы, оружие, бациллы и вирусы, а посему, допускал он, тяга к уничтожению вполне может слиться с тягой к самоуничтожению и даже достичь в таком соединении гармонического идеала. Ненависть на Земле не только не переведётся, но достигнет новых вершин. Словом, тот земной потомок, к каковому обратятся межгалактические законники, своего не упустит. А не он, так следующий.

Скисший Воропаев полез было за кефиром, как вдруг в мозгу его просияло. В районе гипоталамуса вспыхнула яркая звёздочка.

— Отставить кефир!

Воропаев налил себе рюмку водки и приосанился перед зеркалом.

— Ну, за местоимение!

Покуда жив он, нынешний самый злой человек на Земле, инопланетяне, связанные своими законами и бюрократическими инструкциями, не станут искать другого, равноценного ему или выше по ненавистной страсти, чтоб тот внял картонному контральто и согласился нажать красную кнопку, тем самым убив и человечество, и Воропаева.

Он своё доживёт, а землянам всё равно каюк. И знает об этом он один!

Самый злой человек на Земле забрался под одеяло и сладко заснул.

7

Затормозив капсулу в межвременье, Лорелея составила детальный отчёт, а затем отправила краткую космограмму председателю Высшей Комиссии. Согласно этикету, первым делом она дала оценку своему стратегическому поражению, прибегнув к выражениям первого среднего диапазона (между откровенно неделикатными и обтекаемо-безразличными). Космическая дама свалила вину за провал операции на эгоистичного землянина, чья ненависть к роду человеческому на поверку вышла столь неразвитой, что не преодолела и инстинкта самосохранения. «Однако не это крохотное недоразумение, не это маленькое фиаско, — строчила вдохновенно Лорелея, — явилось главным поводом для рапорта тебе, о высший из высших. Опираясь на широко известный в наших прогрессивных мирах и недостаточно изученный на отсталой Земле закон единства и борьбы противоположностей, я сделала потрясающее открытие в сфере примитивной инопланетной психологии, которое, несомненно, воодушевит и тебя, о всезнающий, о пресыщенный!»

Отправив космограмму, Лорелея выдержала паузу, имевшую во межвременье такое же значение, какое имеет ораторская пауза в реальном времени. Куда большее значение, граничащее с нарушением этикета, подобная пауза имела в беседах с Высшей Комиссией.

«Дабы не преступать законов Содружества Пяти Галактик и Новых Миров, — поспешила передать Лорелея далее, — и вместе с тем пренебречь сознательной установкой индивида, обозначаемого на его родине символами В-о-р-о-п-а-е-в и получившего от высокочтимой комиссии отметку самого злого человека на Земле («Озлившегося, между прочим, и на посланца комиссии, и на комиссию!» — подумала, но не написала Лорелея), Содружество могло бы воспользоваться Первой поправкой к Акту о необходимости и допустимости законных противоречий, предполагающей замену принципа отбора избранника принципом противоположным».

Рискуя навлечь на себя недовольство комиссии, Лорелея выдержала паузу несомненно эпатирующую, в 3,14 раза длиннее предыдущей. И продолжила чуть дрожащими пальчиками набирать символы на международном аббзянском языке, осознавая, что на кону стоит не только её двойная карьера, дипломатическая и музыкальная, но и жизнь: к проигравшим комиссия была беспощадна. Знаки улетали сквозь синее пространство, озаряемое красным, белым и жёлтым светом звёзд, с такою скоростью, что благодаря пространственно-временным парадоксам принимались на том конце незримого провода раньше, чем вырывались из-под пальчиков кудрявой брюнетки, обладавшей певучим контральто и в свободное от межгалактической службы время выступавшей с концертами по планетам Содружества.

«Предлагаю, о мудрейший, отредактировать инструкцию по объекту Земля, заменив основополагающую определительную характеристику «самый злой» на «самый добрый». Первый параграф получил бы следующее прочтение: «Самый добрый человек на Земле посредством нажатия красной кнопки убивает всех». Соответственно были бы исправлены и другие пункты. Аргументация, о начальствующий, о справедливейший, проста, как всё гениальное. Раз самый злой человек на Земле отказался истребить собратьев ввиду примитивной личной трусости, объясняемой жаждой жизни, присущей слаборазвитым индивидам, склонным к предельному, концентрированному эгоизму, то самый добрый человек ввиду непреложности вселенского закона единства и борьбы противоположностей окажется его антиподом и проявит храбрость вкупе с альтруизмом. Самый злой отказался — самый добрый согласится! Со сменой объекта на противоположный мы имеем право повторить операцию не откладывая, не дожидаясь естественной смерти избранника. В течение ближайшего оборота земного шара вокруг условной оси моя миссия, о сексуальнейший, завершится чистым успехом. Убеждена! Жду твоего экстренного согласия. Виновата, о быстрейший, я уже его получила!»

Согласие, а вместе с ним и координаты самого доброго человека на Земле, моментально вычисленного Универсальным Мозгом, к Лорелее прилетели раньше, чем она отправила в космос последние свои строки. «Твоё начинание, — писал председатель, — вызывает у меня некоторые сомнения. Однако причин для отказа не существует. В случае успеха я буду должен тебе один половой акт».

Она, межгалактический контактёр, а по совместительству командир корабля, кивнула пилоту. Пилот, по совместительству почтальон, двинул пару рычагов, коснулся пары кнопок, чиркнул пальцами по паре сенсорных экранов и повернул одновременно пару штурвалов. Лорелея отправила в рот земную оливку. Сию растительную культуру следовало бы сохранить на Земле, а по возможности и привить в каменистых южных районах Вармидорпа. На столике играл неуловимыми гранями бокал с аббзянским кукурузным виски, лучшим в Пяти Галактиках. Женщина бросила в бокал тессеракт льда. Корабль нырнул в подпространство и вынырнул оттуда. Вскоре высокий человек в форме почтового работника Вармидорпа входил в жилище самого доброго человека на Земле. Тот только что пробудился от неспокойного сна и в двадцать шесть тысяч восемьсот девяносто пятый раз помолился хозяину Вселенной, которого он представлял вездесущим справедливым богом, и попросил того сотворить что-нибудь этакое, чтоб несчастья на голубой планете наконец прекратились. Звонок в квартире затрещал аккурат тогда, когда молитва была вознесена.

— Господь Вселенной, — воскликнул самый добрый человек на Земле, выслушав сначала почтальона, а затем женщину-невидимку, — ты явился в виде коробки и овеществил мою боль и боль ближних моих и дальних! Алая кнопка! Да ведь это в тыщу, в мильон раз лучше, чем помереть от ядерной войны, бацилл сибирской язвы или химического оружия! Молитвы мои услышаны! Ад на Земле окончится! О картонная посланница дивных миров, ты указала мне и всему человечеству на дорогу к избавлению, на путь в рай, на свет в конце тоннеля! Говоришь, без боли и мгновенно? Говоришь, для всех без исключений? Вечная межгалактическая гарантия? Беру!

Серым утром 31 октября, когда первые нахохлившиеся воробьи разминали на ветках лапки и чистили пёрышки, все люди на Земле исчезли, в том числе и сладко спавший в постели гражданин РФ Воропаев. Одеяло, сохранявшее объёмные контуры тела, медленно, будто с недоумением, опало на опустевшую кровать.

Инопланетянка под псевдонимом Лорелея, которой за гениальную идею и успех операции Высшая Комиссия выдала Знак Распылителя 1-го класса и с которой пожелал переспать сам председатель, жалела лишь об одном: служебные инструкции строго-настрого запрещали посланцу вступать в повторный контакт с представителем опустошаемого мира. Не то она непременно сообщила бы кое-что бывшему избраннику, обозначенному символами В-о-р-о-п-а-е-в. Позвонила бы ему и напела бы в трубку его же слова: «Всё, конец тебе, пять минут — и на атомы разлетишься!»