Двое из Алчевки

Чёрный кот, золотые глаза, белое пятно, корзинка

 

Текст участвует в конкурсе рассказов «История любви».

Автор об авторе: «Муха (псевдоним). Живу в Ленинградской области (г. Гатчина), пишу понемногу».


 

Он шел пологим речным берегом. С мягким шелестом набегали волны и, оставляя у его сандалий пенный кружевной шлейф, возвращались. Солнце пекло немилосердно, но обдувал потное лицо ветерок и приносил ни с чем не сравнимые запахи речной влаги, горячего песка с выброшенными на берег древесными щепками и водорослями. Вылез из-под старой коряги узорчатый полоз, скользнул к воде, закричал со двора на недалеком косогоре одуревший от жары петух, залаяла собака, взвизгнул малец из ватаги купальщиков… Шедший по берегу улыбнулся. Всего в этом летнем мире было вдоволь, и сам он был частью этого мира. Лет сорока, с простым и усталым лицом, в поношенных башмаках и старой, линялой рубашке. Он шел, а вокруг него все сверкало, звенело, летело радостными брызгами, ползло печальной пеной, томилось просторной августовской жарой.

Дальше по берегу, там, где заканчивался деревенский пляж и начинался жидкий ивнячок, у вытащенной на берег лодки суетились, с жаром обсуждая что-то, двое. Один — кряжистый смуглокожий мужчина средних лет, другой — юркий юнец.

— Ну, Лешка, — ворчал первый, снова ожесточенно принимаясь ворошить песок. — Ну, вот в кого ты такой непутевый? Чисто землеройки весь берег перерыли, и все без толку… Голову бы тебе оторвать… Ай, бисов сын…

— Да твой я сын, — огрызался паренек. — Сам, что ли, ключей никогда не терял?

— Ключи от машины первое дело, понимать надо. А ты чеши языком поменьше, — советовал отец. — Глянь-ка, может, в лодке обронил?

— Смотрел уже…

Шедший по берегу остановился, с любопытством наблюдая за происходящим. Отец с сыном сдвинули лодку и еще раз добросовестно перекопали песок. Первым сдался сын.

— Все, батя, — сказал он. — Пора мне. Братва в клубе ждет…

— Это мне пора, — сердито отвечал отец. — Хотел рыбу на базар отвезти, огурцы еще куму обещал. И что прикажешь делать?

— А ты на «Ракете» пятичасовой. Или на автобусе. А то давай я тебя с Валькой Сивым сведу, — проговорил парень, весело отряхиваясь. — Он проволочкой любую машину заведет…

— Обормот!

— Пошел я, батя! — И Лешка побежал, махнув рукой, прочь по песчаной тропинке.

— Вот молодежь, — в сердцах сплюнув, сказал, обращаясь к случайному свидетелю этой сцены, огорченный отец. Постоял, покачал головой, вытащил пачку «Примы». — Давай, земеля, закурим, что ли… — И они закурили, опершись на борт еще добротной, но довольно старой деревянной лодки.

— Безлошадный я теперь, — жаловался рыбак, пыхтя сигаретой. — Леха, зараза, ключи посеял. Хочешь не хочешь, придется к куму пилить. У кума запасные есть, — зачем-то сообщил он собеседнику. — А ты, паря, вроде не из наших будешь? — спросил он, помолчав. — Или к Милешкиным приехал? Звать-то как?

— Михаил.

— А я Анатолий. Пойду-ка я, Миша, — неожиданно сменив тему разговора, заявил его собеседник, — порыскаю еще по мелкоте. А то душа не на месте. — С этими словами он подвернул штанины старых заляпанных брюк, бывших когда-то частью спецовки, и быстро зашагал к воде.

Проводив его взглядом, Михаил затушил сигарету и, зараженный суетой поисков, потянулся к сети, брошенной в носу лодки. Он поднял сеть и стал перебирать ее, машинально выдергивая засохшие стебельки элодеи. На удачу он не надеялся, но спешить было некуда и, как показывал его собственный небольшой опыт странника, люди ценили любую добровольную помощь, пусть даже и бесполезную. Так он топтался у лодки и равномерно двигал руками, пока не нашел его. Вернее, их. Это были три ключа на железном кольце, и один из них, маленький, несомненно, предназначался для замка зажигания. Ключи намертво запутались в сети, и пока он расправлял веревочные ячеи, подоспел радостный Толик.

— Ай, бисов сын! — закричал он по обыкновению. — Нашел! Ей-богу, нашел! Ну-ка, ну-ка, давай вот так, — бормотал он, помогая Михаилу освободить кольцо от веревочных пут. Наконец, когда злополучные ключи вернулись в карман их владельца, Анатолий решительно хлопнул Михаила по плечу:

— Пошли, Мишка, гостем будешь! Нелька сегодня знатную жареху обещала, по сто выпьем за знакомство, а? Пошли, пошли, — говорил он, увлекая Михаила за собой. — А Лешка вернется, вот я голову ему оторву! Смотрел он в лодке, как же!

 

В просторном, с прикрытыми по случаю жары ставнями доме Анатолия их и вправду ждал накрытый стол.

— Нелька! — Хозяин был громогласен. — Гость у нас! Тащи еще прибор!

Из соседней комнаты вышла женщина в светлом цветастом сарафане, и на столе неведомым образом появились еще одна тарелка с вилкой и изящная рюмочка. Как они появились, Михаил не имел представления — его взгляд был прикован к женщине, к ее фигуре, походке, лицу. Она вошла, мягко ступая, — миниатюрная копия кустодиевской купчихи, такая же спелая и округлая телом, но вместе с тем гибкая и проворная. Двигалась она легко и быстро. Быстро поставила посуду, быстро выпроводила из комнаты заскочившего было пацаненка лет пяти, застенчиво подняла темные глаза на уставившегося на нее гостя. Еще никогда Михаил не встречал такую удивительную женщину. Ему казалось, лицо ее соединяло в тот момент несоединимые черты живописной величественности и милого послушания, гордости и лукавства. Она смотрела на него холодно, как королева, и улыбалась задорно, как девчонка.

— А? — спросил догадливый Анатолий, хитро глядя на гостя. — Что, хороша Нелька? Сеструха моя. Вот, хозяйничает тут, мальчишек своих растит. — И он отвесил повернувшейся было уходить Неле такой звонкий шлепок по филейной части, что Михаил почувствовал себя оскорбленным.

— А моя стерва Лешку на свет произвела и сбегла, — делился между тем с собеседником старым, привычным горем слегка захмелевший уже Толя. — Скучно ей стало, понимаешь. Что ж я, простой рыбак. Речка да огород, пяток курей — вот она, моя судьба… — Михаил машинально кивал, не отрывая взгляда от двери, за которой скрылась Неля. Думать сейчас ему хотелось только о ней. О ее полных смуглых руках, об улыбке, о ямочках на круглых щеках.

— А я вот бомжую, — сказал он неожиданно для самого себя. Им вдруг овладело отчаяние, которое в последнее время появлялось у него всегда при виде уютного жилья и хлебосольных хозяев.

— Как же так? — удивился Толя. — Ты разве не к Милешкиным…

— Не… Я просто хожу, работаю, что могу. То там, то здесь.

— Погодь, погодь… — заволновался Толик. — А как же? А твои-то где? Сам-то ты откуда?

— А не знаю, — махнул рукой Михаил. — Не помню. Были ли они вообще, мои-то…

— Почему не помнишь? Авария, что ли?

— Напали, избили, ограбили… — привычно перечислял Миша. — Очнулся на поле, где-то за городом. Ничего не помню, даже адреса своего.

— Дела… — протянул Анатолий. — У тебя и документов, получается, нет?

— Получается, нет.

— Так тебя, брат, может милиция ищет? — весело спросил Толя, но глаза его под густыми бровями были тревожны.

— Кабы искали, так уже нашли бы. Я не прячусь.

Запиликал лежащий на краю стола обшарпанный мобильник, Анатолий схватил его, и тут же из трубки понесся трескучий говорок.

— Гришка! — перебил его Анатолий. — Помню, помню. Собираюсь уже, как договаривались, к пяти, да, да…

— Рыбаки тихо разговаривать не умеют, — отключившись, сообщил он с усмешкой. — Профессиональное, понимаешь. Ты, паря, вот что, — сказал он, помолчав и наконец придя к какому-то решению. — Я смотрю, ты вроде человек смирный. Мне на пару часов в райцентр надо, на базар, смотаюсь по-быстрому. А ты, ладно уж, перекантуйся тут пока. А там видно будет.

 

 

* * *

 

Толик не вернулся ни через два часа, ни через три. За это время Михаил успел слегка освоиться в новом для него хозяйстве: починил Нелиным мальчишкам Славику и Темке качели, до которых у хозяина все руки не доходили, приладил колеса к измученным гонками по пересеченной местности игрушечным автомобилям, а потом наладился править полупровалившееся крыльцо у бокового флигелька, где обитала Неля с детьми. Провозился порядочно, так же порядочно намусорил и, неловко орудуя метлой, принялся мести двор под насмешливыми взглядами хозяйки.

К вечеру стало прохладнее, гораздо прохладнее, как это часто бывает в августе. Жара таяла, растворяясь в сумерках, а сами сумерки, казалось, приняли нежный золотистый оттенок — наверное, от обилия яблок, дозревавших среди листвы. Миша сидел с Нелей на лавочке у дома, они хрустели этими золотыми с коричневыми конопушками шарами и просто болтали. От кустодиевской купчихи как-то вдруг ничего не осталось, этот волшебный образ, должно быть, разметал свежий волжский ветерок, а под ним обнаружилась Нелька — добрая, смешливая, озорная.

— Хозяйственный ты, Мишаня, — говорила она, — сколько делов переделал. А Максимыч наш уже год только обещается…

А Мишка гадал, глядя на нее, почему эта красавица одинока. То ли до сих пор любит своего утонувшего мужа, то ли в этой глуши, из которой народ давно разбежался, а остались только старики да рыбари вроде спивающегося Толика, уже и полюбить некого. А что, если, думал он, сейчас протянуть руку и дотронуться до нее, заглянуть в глаза, где среди тьмы летает такой же золотистый дымок, но на этот раз от светлых ресниц. И он положил руку на ее плечо, и она не отстранилась…

— Мамка! — завопил белобрысый Темка, внезапно выскочивший откуда-то. Они вздрогнули. — А поплоси дядю починить, тут отломалось… — И он застенчиво глянул в сторону Михаила.

— Вот сам и попроси, — ласково ответила Неля. — Кто мне говорил, что уже большой?

Пацан задумался, ковыряя в носу и исподтишка разглядывая Михаила. Потом, видимо, решив не рисковать, выдал привычное:

— Ну ма-а-ма…

Вместо ответа мать слегка развернула сынишку в сторону Михаила.

— Давай, давай. Дядя Миша, почини, пожалуйста…

— Пусть Славка плосит, он еще больше, — снова заканючил Темка, вырываясь.

— Вот сейчас спать пойдешь, раз такой маленький, — пригрозила Неля.

— Да ладно. — Миша, улыбаясь, взял в руки руины того, что когда-то было пожарной машиной. — Ну, чего тут у тебя?

— Пливод балахлит, — важно пояснил Тема и на всякий случай уткнулся в материнскую грудь.

— Неля! — Из-за невысокого заборчика высунулась растрепанная женщина лет шестидесяти и спросила, с любопытством разглядывая мизансцену: — Максимыч-то не вернулся?

— Так к куму поехал, — неприязненно ответила та. — Опять, небось, на бровях приползет. Или там заночует.

— Ты только не волнуйся, я сама не видела, — зачастила соседка. — Но мужики говорили, на Волковской, на повороте какой-то жигуль в кювете перевернулся. Жигуль-то белый, как ваш, — добавила она, как показалось Михаилу, не без злорадства. — Милицию вроде позвали. А больше ничего не знаю, врать не буду. — И напоследок стрельнув подозрительными глазками в сторону мужчины, она скрылась.

 

 

* * *

 

— Ты, Нелька, вот что. Ты Михаила держись, он не подведет, — бормотал забинтованный Толик, лежа на больничный кровати и тоскливо глядя в окно.

— Да как же — Михаила? Да кто он такой, твой Михаил-то? Вчера только объявился и нате, пожалуйста! — причитала Неля, после сумасшедшей беготни по врачам и следователям подзабывшая романтический вечер накануне и помнившая теперь только об оставленных на соседку детях и брошенном хозяйстве. Пяток курей да пара поросят — не Бог весть что, а народ-то в селе известно, когда без пригляда, считай, само в руки кидается…

— Держись Михаила, женщина, тебе говорят, — повторил больной. — А я уже не вернусь.

— А? — Неля очнулась от своих хозяйственных тревог. — Чего?

— Умираю я, Неля.

— Ты что… Толя… — Ее голос задрожал от внезапно подступивших слез.

Лежавший на кровати поморщился и заговорил быстро, желая предотвратить поток женского отчаяния:

— Ты главное запомни: дом твой. У тебя все права. А если бывшая моя заявится, на двор не пускай, разворачивай у ворот и прямо так и говори… Говори, мол, иди туда, где шаландалась до сего дня. И к сыну, мол, не смей. Папка ему завещал, что мамка зараза… — Умирающий явно был настроен продолжать монолог, но Неля замахала руками и, не дослушав, ринулась вон из палаты.

В больничном коридоре топтался дисциплинированный Миша, нагруженный сумками со снедью и кое-каким барахлишком для Анатолия.

Тосклив был этот коридор, затоптан линолеум, обшарпаны двери. Плелась мимо старушка в казенном рванье, осторожно опираясь на ходунки… Оглушенная скорбным известием Неля рыдала, прижавшись к Мишиной груди.

— Ну, ты чего, Нелюшка? — И оглянувшись, словно подросток, собравшийся сделать что-то непозволительное, он быстро поцеловал женщину в висок, прикрытый каштановой прядкой, и, поудобнее перехватив тяжелый пакет, прижал к себе ее дрожащие плечи.

— Толька… — Голос Нели сорвался. — Толечка умирает… Миша, как же так?

— Тише, тише… Да ну… Да я ж только что от врача, — растерянно произнес тот.

— И что он говорит?

— Да чего…

— Миша, — Нелин голос зазвенел, — чего врач сказал?

— Недели через две, говорит, выпишем, будет дома долечиваться…

Неля подняла глаза и растерянно взглянула на Михаила:

— Как дома?

— Пойдем, — сказал он, первый шагнув к палате.

Больной лежал, так же уставившись в окно. Загипсованная нога была задрана к перевязи растяжки, на лбу красовался пластырь. Едва кинув на вошедших сумрачный взгляд, Анатолий снова отвернулся. Неля всхлипнула.

— Максимыч, — строго спросил, входя, Михаил, — ты чего Нельку пугаешь?

В палате стало тихо. О стекло ударила первая за это хмурое утро капля, потом вторая…

— Кума позовите, — попросил Толик у стоявшей на подоконнике чахлой герани. — Проститься хочу.

— Кого? — переспросил Миша.

— Не понимаешь, да? Кума позови, будь человеком…

Наконец до Миши дошло.

— Слушай, — сердито спросил он, — у тебя совесть есть? А в магазин тебе не сгонять?

— Интеллигенция, — процедил Толя сквозь зубы. — Пригрел на груди…

Михаил бросил принесенный пакет у тумбочки и направился к двери.

— Сестру до слез довел…

— А чего она вопит, и так башка раскалывается.

Неля стояла, растерянно провожая глазами большое желтое яблоко, которое выскочило из пакета и катилось теперь под кровать.

— Все, пойдем, Неля, — тихо, но твердо произнес Михаил, беря ее за руку.

— Погоди, вот из больнички-то выйду, — неслось от окна, — к знакомому в ментовку наведаюсь. Мы тебя живо на чистую воду выведем, террорист.

Неля стояла, ничего не понимая и переводя взгляд с Толи на Мишу.

— Да чего там, — нетерпеливый Толик полез куда-то и вытащил свой видавший виды мобильник. — Он ведь, небось, и женат, а, Нелька? — бормотал он, роясь в контактах. — А ты, дура, губу раскатала…

Закрыв руками пылающие щеки, Неля снова выскочила из палаты.

С Толика, казалось, слетела утренняя хандра, вызванная похмельным недомоганием. Глаза его блестели, на лице играла зловещая ухмылка.

— Ага! — воскликнул он торжествующе, — вот он, Виктор Иваныч, друг дорогой, капитан полиции.

— Толя, — тихо попросил Михаил, — не надо, Толя.

— А? — переспросил больной, занося палец над кнопкой вызова.

— Ладно, будет тебе бутылка, вымогатель…

— Вот, — удовлетворенно заявил Толик, пряча телефон. — Как раз вспомнил: в отпуске Витька, не до меня ему сейчас.

 

 

* * *

 

В то августовское утро, когда впечатлительная Неля уже тряслась в рейсовом автобусе на Алчевку, Михаил вышел из больницы и прямиком направился в ближайший супермаркет, где купил-таки поллитровку «Гжелки» подлому шантажисту Толику да пару шоколадок Нелиным пацанам. Потом подумал и заглянул на маленький рынок у входа в магазин — здесь торговали пенсионеры выращенными на приусадебных участках овощами и фруктами. Иногда, впрочем, между горками огурцов и томатов пучками зелени вдруг мелькали отливающие янтарем спины лещей и праздничные плавники красноперок, а то вдруг игриво шевелил изумрудным хохолком на ветру непонятно как оказавшийся на этом празднике местного урожая ананас.

…А ананас, подлец, был красив. Соблазнительно было подарить такое чудо Нельке и увидеть, как расцветает на ее лице улыбка после всех этих тяжелых разговоров и волнений. И Михаил полез за кошельком.

Старичок, торговавший заморскими фруктами, назвал цену, поднял на покупателя глаза, и неожиданно его сморщенная физиономия осветилась гримасой узнавания:

— Станислав Ильич! Это вы! Да неужели?

Рука Михаила застыла на полпути.

— Кто? — спросил он. — Вы обознались, наверное.

Продавец сощурился на Мишино лицо и несколько секунд спустя рассмеялся стариковским, похожим на кашель, смехом.

— А вы, небось, и не узнали, меня? И немудрено. Время-то бежит. А я помню! Наш дом на Кузбасской. Чудный дом, интеллигентные, уважаемые люди. Работать у вас было просто удовольствие! Да и времена были добрые, не то, что теперь. Вот видите, до чего дошел — у армян подрядился овощью этой заграничной торговать. А что делать? Жить как-то ведь надо… Ну так что, не признали?

Миша улыбнулся, виновато помотав головой.

— Ай-яй-яй, — огорчился продавец, — консьержа не помните? Ивана Дмитрича? Нет?

Настроение у Миши было хорошее и совершенно не хотелось расстраивать этого симпатичного пожилого продавца:

— А, Иван Дмитриевич! — сказал он. — Ну, конечно, как же я мог забыть! Простите, столько воды с тех пор утекло…

— Да, — вздохнул бывший консьерж и добавил, отсчитывая сдачу: — Я смотрю, поистаскались вы, Станислав Ильич, что, жизнь-то не балует?

Миша развел руками и снова улыбнулся. Ему уже любопытно было узнать, кто же такой этот столь похожий на него Станислав Ильич.

— А вот помню, одевались вы не нам, простым смертным, чета, — заметил старик. — И машина у вас была, шикарная машина.

— Ну, когда это было. Удивительно, что вы в вашем возрасте так хорошо все помните, — снова подыграл ему Миша.

— Помню, помню, — вскинулся Иван Дмитриевич. — Как же забыть? А дом? На Кузбасской один такой, да что на Кузбасской, во всем районе! Из старинных, реставрированный, понятное дело, но с прежними колоннами и лепниной. Всего по две квартиры на этаже. А мраморная лестница! А ангелочков, помните ангелочков в парадном?

— Неужели и ангелочков не забыли? — притворно изумился Миша, веселясь в душе. — Такого просто не может быть! А вот номер моей квартиры — а? — точно не припомните, да и зачем…

Бывший консьерж даже задохнулся от таких сомнений в его профессионализме:

— Да как же, голубчик! Я всех своих жильцов помню, всех до одного. Вот в первой, скажем, Аделаида Степановна жила, из оперных артисток, сынок у нее выбился в люди и квартирку матушке приобрел. Редко встречаются теперь такие заботливые…

Сменив утреннюю хмарь, уже выползло из-за туч летнее палящее солнце. Близился обеденный час, покупателей на рынке было мало, и старичок, навалившись на прилавок, с удовольствием пустился в приятные воспоминания.

— …А во второй семья жила. А тоже, знаете, очень приличные люди. У Валерия Павловича фирма вроде какая-то была, как же ее… — Иван Дмитриевич пожевал губами, свел к переносице бровки неопределенного сивого цвета, припоминая, и наконец пробормотал: — Нет, вот название-то я и забыл. Что-то на «ф» вроде. Торговали тоже. Все торгуют… — вздохнул он.

Михаилу, попавшему в паутину собственного любопытства и доброты, захотелось треснуть словоохотливого консьержа только что купленным ананасом. Что, если неведомый двойник жил в последней?

…Но Станислав Ильич обнаружился в пятой квартире. Из слов бывшего консьержа следовало, что обитатель апартаментов на третьем этаже был не женат, одевался, как принц, образ жизни вел весьма свободный, имел спортивный автомобиль красного цвета… И вообще, веселый, кажется, парень был этот Станислав.

 

 

* * *

 

…Улица, по чьей-то прихотливой воле названная в честь Кузнецкого угольного месторождения, располагалась не то чтобы на окраине, но и не в самом центре города и вид имела ухоженный и респектабельный. Ряды особняков с умопомрачительными архитектурными изысками делила выложенная тротуарной плиткой аллея, по обоим краям которой в специально отведенных для этого местах росли акации и тополя, располагались скамейки для отдыха, подпирали небо чугунные столбы с узорчатыми фонарями.

А тот домик из красного кирпича и правда был примечательным. Михаил узнал его сразу. Он притаился среди аляповатого новостроя, косящего под старину, но со своими античными пилястрами и барельефами в виде гарцующих лошадей (первый-то владелец, купец Черемисин, вроде славился своим конезаводами) заметен был издалека. В смутные девяностые к третьему этажу прибавили четвертый, квартиры распродали состоятельным гражданам. И даже несмотря на современную надстройку, особняк казался словно сошедшим со старой фотографии — а-ля «виды старого города».

На душе у шагающего к дому Михаила было легко. Склеротик этот Иван Дмитрич, как пить дать. Или просто обознался. А вот сейчас и проверим.

В подъезде, выложенном цветной плиткой, гнал прохладный ветерок кондиционер, приветливо мигал дисплеем лифт. Слева от входа за столом сидел парнишка в форменной рубашке секьюрити и лениво черкал ручкой в кроссворде. Взгляд его помрачнел, когда он поднял глаза на вошедшего, одетого кое-как и с чужого плеча: слишком явно тот не проходил местный дресс-код. Но уже через мгновение лицо молодого консьержа вдруг разгладилось, став радостным и удивленным одновременно.

— Ёксель-моксель… — пробормотал он. — Правда, что ли, вы, Станислав Ильич? А как же…

— Слушай, — сказал озадаченный (и здесь узнали?) Михаил, натягивая на лицо виноватую улыбку и хлопая себя по карманам, — ключи куда-то запропастились. Со всеми этими делами…

Паренек помедлил пару секунд, потом понимающе кивнул и, покопавшись немного в ящике стола, молча выложил перед лже-Станиславом пару ключей на простом железном кольце. И Миша взял их — с опаской, испытывая одновременно веселый мальчишеский азарт от только что провернутой авантюры и тревожное удивление взрослого, во всем подозревающего неожиданную каверзу.

— Станислав Ильич! — произнес вслед уходящему все еще растерянный секьюрити. Миша оглянулся. Парень тянул руку в каком-то непонятном жесте. — А там… А как же…

Тьфу, мальчишка. И Миша, не дослушав, поспешил вверх по лестнице.

«Эх ты, — мысленно пенял он молодцу, оставшемуся внизу. — Ну, какой вот ты охранник? Кто тебе, от какой такой безнадеги в кадровом вопросе доверил чужое имущество охранять? Пригляделся бы — из меня богач Станислав, как из тебя президент, обормот ты, а не охранник…»

 

Дверь квартиры номер пять была обита красной кожей: видимо, двойник всем остальным предпочитал этот агрессивный цвет. Ключ в замке повернулся легко, мягко подалась створка и застыла, полуоткрытая, а пришедший все стоял, раздумывая — идти или нет? Из квартиры струился неяркий свет, в подъезде стояла тишина.

Миша еще раз глубоко вздохнул, набираясь смелости, и шагнул вперед.

…А в жилище было не тесно — пять комнат и большая кухня, заставленная всевозможной техникой, о назначении большей части из которой Миша мог только догадываться. В окна заглядывало солнце, по паркету скакали радостные желтые зайцы, в воздухе клубилась пыль. Ящики письменного стола были выдвинуты, зиял пустотой раскрытый и основательно выпотрошенный шкаф-купе, на столе белела небрежная стопка каких-то бумаг, тоскливо выглядел монитор, оставшийся без системного блока. В спальнях на кроватях горой валялось белье. В общем, разгром был полный.

Миша пошатался по этой квартире, как по полю боя, перешагивая то через разбитую чашку, то через диванную подушку, то через какие-то листки и фотографии. Поднял с пола и уставился на одну, где его двойник стоял, обнявшись с белокурой нимфой лет двадцати, и та, счастливо улыбаясь, щурилась не то от яркого солнца, не то от удовольствия. На другой фотографии он был снят с огромным карпом в руках. На третьей, весьма старой, на мир исподлобья взирал хмурый пухлощекий бутуз в матроске. Надпись на обороте последнего снимка гласила: «Стасик Колычев. 5 лет».

Наконец, на столе обнаружился и паспорт хозяина квартиры, изъять который проводящие обыск не посчитали нужным.

На Мишу смотрело его собственное лицо, слегка обезображенное документальной съемкой. Да, очень похож, если не считать родинку у уха. И волосы вот разве что у Миши посветлее…

Документ сообщил, что его двойника зовут Колычев Станислав Ильич, ему тридцать семь лет от роду, не женат. Ну, и о детях паспорт умалчивал.

Пока Миша, растерянно таращась, снова и снова перелистывал паспортные страницы, дверь отворилась. На пороге появился незнакомый мужик, черноглазый, темноволосый, с цепким взглядом. Лицо усталое, но движения, как у хищника, легкие и пружинистые, так что никакой усталостью не обмануться. Рубашка форменная, под мышкой и на спине темные пятна пота, на поясе кобура.

— Ну что, Колычев, набегался?

А из-за его спины в комнату просочились еще двое таких же деловых. У притолоки топтался молоденький консьерж, глядел на Мишу испуганно. «Парнишка-то, — подумал Михаил, — и не обормот вовсе, службу знает, вон как быстро настучал куда следует…»

— Вы что, ребята? — спросил он, холодея от страха и отступая к окну. — Какой Колычев?

Черноглазый, между тем, деловито вытащил наручники и, монотонной, привычной скороговоркой сообщая: «Гражданин Колычев, вы задержаны по обвинению…» Дослушивать Миша не стал. Грехи неведомого Станислава его не интересовали.

Героическим толчком плеча вышиб он стекло и, не думая о том, что полет с третьего этажа этого старого дома — верный каюк или калечность, от которой не оправиться, почти шагнул уже в пропасть и на свободу, когда крепкая рука ухватила его сзади, за куртку, и потащила назад. На запястьях клацнули наручники.

Дверь квартиры на этот раз с грохотом захлопнулась.

…У стены в брошенной Михаилом сумке исходили от жары густыми коричневыми каплями шоколадки, купленные Нелиным мальчишкам, сочились через дырку в пакете и пачкали дорогой паркет.

 

 

* * *

 

— Голытько Леонид Леонидович, — представился сидевший напротив угрюмый немолодой мужчина. — Назначен следователем по вашему делу.

— По какому делу? — вяло спросил Михаил. Его всего пару часов назад доставили в отделение, где поместили в обезьянник с парой явно вшивых бомжей, потом отвезли в СИЗО и сразу к следователю. Был уже поздний вечер, сильно саднило разбитое плечо и локоть, болела голова, хотелось есть, пить, спать, но следствие, видимо, торопилось дожать колычевское дело, сильно затянутое побегом главного фигуранта.

— Гражданин Колычев, вы обвиняетесь в убийстве гражданина Мозгина, в сопротивлении при задержании и попытке побега из-под стражи…

Ошеломленный столь резко появившимся у него криминальным прошлым, Миша вздрогнул. Затея, вначале казавшаяся такой легкой — узнать побольше о своем двойнике, побывав в его доме, мрачнела на глазах.

— Ну, так что, Станислав Ильич, — произнес следователь после паузы, во время которой он быстро заполнил шапку протокола. — Давайте говорить начистоту. Деваться вам теперь некуда, и я от всего сердца советую вам не отягощать пустыми разговорами наши с вами жизненные обстоятельства.

— Я не Колычев, — едва ворочая языком, ответил Миша. — Меня зовут Михаил Иванович… — и добавил с легкой заминкой: — …Петров.

— Петров, значит? — саркастически осведомился Голытько. — Что, и паспорт есть?

— Паспорт я потерял.

— Слушайте, Колычев…

— Не понимаю, о ком вы говорите.

— Прекратите этот балаган!

— Да не Колычев я! — Миша тоже повысил голос.

— Хорошо, — неожиданно легко сдался следователь. — Значит, гражданин Петров. Так? — Миша кивнул, впрочем, не очень уверенно. — И что же тогда, позвольте спросить, вы делали в квартире Колычева, по адресу… — Голытько сделал паузу, заглянув в бумаги, — Кузбасская, дом девять, квартира… Ну, вот, собственно, где вы и были задержаны.

…За окном, рамы которого были покрашены почему-то серой краской, давно и прочно воцарилась темнота. Так же темно было у Миши на душе.

— Послушайте, — внезапно решившись, начал он, — мне ничего не известно об этом вашем Колычеве. Я и домой-то к нему пришел, чтобы узнать, почему меня за него принимают, понимаете? — Он говорил и видел, что от его слов глаза у Голытько становятся тусклыми, как старые пуговицы.

— Идите, — устало сказал следователь. — Возвращайтесь в камеру, Колычев.

Не слушая больше, он склонился к своим бумагам, продолжая писать. Подобные представления, разыгрываемые подследственными, случались в его служебной деятельности не раз. Конечно, был шанс, что этот набегавшийся убийца расколется на первом же допросе, и дело быстро покатится к суду. Шанс был, но он провалился. «Ну, что ж, — думал Голытько, — подождем. Посмотрим, что он запоет завтра. Глядишь, в камере дозреет».

 

 

* * *

 

Судя по материалам дела, которое предоставили Мише для ознакомления, предприниматель Станислав Колычев был порядочным мерзавцем. Однажды за когда-то перехваченный у него заказ он объявил фирмачу Мозгину настоящую войну. И в жизни бедняги наступила черная полоса. То неизвестное хулиганье разбило его автомобиль, то кто-то запустил кирпичом в окно офиса, то, воспользовавшись отсутствием хозяев, в дом проник вор и вынес драгоценности и деньги — те, на поиски которых не понадобилось много времени. Потом избили сына Мозгина, который возвращался из школы…

Как следовало далее из дела, ушлый Стас разорил две фирмы, проводил незаконные сделки, якобы он даже соблазнил несовершеннолетнюю дочь одного предпринимателя. Девушка пропала и до сих пор числилась в розыске.

…Миша читал, и сердце у него болело. Нет, он не Колычев. Но как же такое могло произойти? И, мучаясь от неразрешенных вопросов, матерясь на этого негодяя, так похожего на него, он все ворочался на своих нарах под самым потолком, не находя покоя. С соседнего лежака на него тревожно посматривал пожилой казах, задержанный за мошенничество, и так же, как и он, ожидающий суда. Ниже резались в карты, за столом варили чифирь и потрошили вяленую воблу… Казалась видимой и осязаемой духота камеры, воняющая человеческой скученностью, табаком, потом, рыбой…

 

 

* * *

 

— Горе ты мое, — вздыхала Неля, наливая в блюдце молока и ставя угощение у порога. — Как же это тебя угораздило?

— Домом ошибся, — каялся Миша. Это, без сомнения, был он. Только маленький, не больше метра, чрезвычайно чумазый, с лысиной, окаймленной бахромой светлых волос, и всегдашней немного смущенной улыбкой. Он сидел на коврике у двери, скрестив ноги, аккуратно прихлебывая из блюдца. — Нелюшка, хлебца бы еще кусочек, а?

— Шаман спросил: какой, мол, дом? — продолжил он свой горестный рассказ. — Выбирай, значит. Я и сказал, шестой. А ваш-то седьмой! Ой, ну, остолоп! Бестолочь!

— Какой шаман? — тихо спросила Неля.

— По соседству в камере со мной сидел, — пояснил Миша. — Казах Бейкенбаев. Селим. Или Селям… А может, Селиван? Не помню… Толковый шаман оказался и меня пожалел. Мне ж за этого Колычева пожизненное светило. Что ты, меня вся камера жалела. Вот он как-то ночью на меня пошептал, порошочком каким-то посыпал — фьюить… И вот, значит, я. Домовой третьего разряда. Придется теперь на соседа твоего вкалывать — горницу мести, дом сторожить, двор в порядке содержать… Алчевка, улица Советская, дом шесть. Да-а. Что ж делать? Сам виноват. Ну, ничего, Нелюшка, не расстраивайся. Главное, я рядом теперь. Всего каких-то двести лет поработать домовым, а потом — вольный ветер! Нель, — спросил он застенчиво, дотрагиваясь крохотной ручкой до ее тапка. — Так ты замуж-то за меня пойдешь?

Повисла пауза.

— Ой, у меня же там мальчишки, — спохватилась Неля. — Не заснут никак. Пора мне… — Она поспешила было в комнату, но почему-то обернулась — вместо маленького мужичка на коврике у двери сидел черный кот с круглыми золотыми глазами и белым кокетливым пятнышком на груди.

— Нелюшка, лапочка моя, — едва слышно произнесло животное Мишиным голосом и выскользнуло в полуоткрытую дверь…

 

 

* * *

 

— Слышь, Нель? — сказал как-то Толик, вернувшись с утренней рыбалки. — Говорят, помер в тюрьме Мишка-то наш. Вот бедолага. А нечего было по чужим домам лазить… Эй, да ты меня слышишь?

— Да, да, — рассеянно подтвердила Неля. Она стояла на крыльце и, прищурившись, смотрела куда-то вдаль.

Незадолго до этого разговора она тайком от брата разобрала часть забора, чтобы видеть соседский двор. Участок дома номер шесть. И сейчас она наблюдала, как, разгоняя кур, по двору нелепо мечется маленький человечек. Кажется, он пытался мести, но получалось у него это плохо — совсем как тогда, в первый день их знакомства…

 

© Муха

Полюбилось? Поделитесь с друзьями!

Вы прочли: «Двое из Алчевки»

Теперь послушайте, что говорят люди. Скажите и своё слово, коли желаете. Чем больше в мире точных слов, тем счастливее наше настоящее. То самое, в котором каждый миг рождается будущее.

Не видите формы комментариев? Значит, на этой странице Олег отключил форму.

11 отзывов

  1. Трикстер есть, а любви нет. Там, где трикстер, там не бывает любви. Но написано хорошо.

    1. Здравствуйте, Иветта. Трикстер — это об авторе или Михаиле? Если о главном герое, то я представляла его скорее как простака, попадающего во всякие ситуации. Полюбопытствовал человек, и вот, что из этого вышло.
      Если вообще об игровом организующем в рассказе — так любой фантдопуск и есть игра. В сочетании с любовным сюжетообразующим, так вообще — клише пруд пруди. То есть игрушки хорошо известны и предсказуемы. Автор старался придумать что-то свое.
      Спасибо, что почитали.

      1. Трикстер — конечно, Михаил. Откуда ж мне такое знать об авторе? :)
        Только трикстер — это не ругательное. Он всегда эдакий перекати поле, плут, красавец, невольный сердцеед. Для литературы и кинематографа это здорово, но в реальной жизни трикстер — беда для женщины. Если она влюбилась, она обречена. Ваш герой для простака сложноват. Он, скорее, авантюрист.
        А автор молодец! :)

  2. Весело, отличные диалоги, живой сюжет. Читается легко. Любовь? В мифах множество любовных историй. Они обычно без эмоциональной составляющей.

  3. А я помню ваш рассказ с прошлого конкурса, отличный был! Я раза три перечитала. У вас удивительно хорошо получаются пройдохи-симулянты, очень симпатичные. Диалоги прекрасные, герои яркие, особенно ярким домовой вышел.

    Теперь критика :)

    У Нельки глаза тёмные, волосы каштановые, а ресницы — светлые. Это зачем? Я вообще не могу представить.
    «И он отвесил повернувшейся было уходить Неле такой звонкий шлепок по филейной части, что Михаил почувствовал себя оскорбленным»
    Тут два вопроса, зачем брат шлепает по заду вполне половозрелую сестру? Мне кажется, у такого шлёпка есть вполне определённый подтекст, а тут вроде нет.
    И второе, «отвесил повернувшийся было уходить Неле…» читается сложно, а у вас таких конструкций много. Я все время в голове перестраивала предложения, чтобы понять суть. Мне кажется, если бы вы написали «Неля повернулась было уходить, но тут он …» — картинка получилась бы куда чётче.
    Или «На душе у шагающего к дому Михаила было легко», мне кажется лучше «Михаил шагал к дому, на душе у него было легко», ну и так далее. Про изумрудный хохолок ананаса как было бы здорово, если бы не надо было продираться через
    «а то вдруг игриво шевелил изумрудным хохолком на ветру непонятно как оказавшийся на этом празднике местного урожая….. » наконец ананас, но хохолок уже замылен.

    И последнее. «Он сидел на коврике у двери, скрестив ноги, аккуратно прихлебывая из блюдца. — Нелюшка, хлебца бы еще кусочек, а?»
    Это ж Михаил, нормальный был мужик, чего вдруг заговорил голосом Миллера? :)

    Словом, идея отличная, исполнение чуть затянутое, немного бы сократить и доработать и будет очень здорово. С чю у автора полный порядок, это важно :)

      1. Здравствуйте, Нетта. Спасибо, что почитали и за свежий взгляд. Светлые ресницы в сочетании с темными глазами — безобразие, конечно, впрочем, легко исправляемое.
        Что касается шлепка, так Толик же уже был во хмелю, а? Хотя согласна, выглядит несколько двусмысленно.
        По поводу инверсий и кажущегося многословия в некоторых фразах. Ну, так не протокол же пишем. Про хохолок, честно говоря, мне фраза показалась удачной. Жаль, что не таким оказалось восприятие.
        Нетта, по традиции домовым оставляют угощение — молоко в блюдечке и кусочек хлеба. Мне бы вообще хотелось развить эту тему и рассказать, что это был уже все-таки не тот Миша, которого знала Неля. Но фонтан, как известно, надо затыкать))

        1. А я Вас не помню) Но рассказ стОящий: этакая незатейливо-лёгкая деревенская комедия. И с любовью тут всё в порядке: она же разная — эта любовь. Правда, лично мне не близка такая проза. Но «как филолог филологу» — очень симпатично написано! Вы талантливая Муха) А если переделаете свой рассказ в пьесу — на антрепризы разорвут))) И не сердитесь на комменты Нетты: она дело говорит. С наилучшими пожеланиями!

          1. Спасибо, Инна. Ни на кого не сержусь. Напротив, благодарна за любые отзывы.

        2. Я не про многословие, я про обилие причастий, отглагольных существительных, которые всегда лучше заменять глаголами именно для того, чтобы не было похоже на протокол ;)
          Это не я такая умная, это я книжку прочитала и теперь умничаю :)
          Про ресницы — момент принципиальный ;))

Добавить комментарий для Нетта Отменить ответ

Ваш email не публикуется. Желаете аватарку — разместите своё личико на Gravatar. Оно тотчас проявится здесь!

Отзывы премодерируются. Символом * помечены обязательные поля. Заполняя форму, вы соглашаетесь с тем, что владелец сайта узнает и сможет хранить ваши персональные данные: имя и электронный адрес, которые вы введёте, а также IP. Не согласны с политикой конфиденциальности «Счастья слова»? Не пишите сюда.

Чувакин Олег Анатольевич — автор рассказов, сказок, повестей, романов, эссе. Публиковался в журналах и альманахах: «Юность», «Литературная учёба», «Врата Сибири», «Полдень. XXI век» и других.

Номинант международного конкурса В. Крапивина (2006, Тюмень, диплом за книгу рассказов «Вторая премия»).

Лауреат конкурса «Литературная критика» (2009, Москва, первое место за статью «Талантам надо помогать»).

Победитель конкурса «Такая разная любовь» (2011, «Самиздат», первое место за рассказ «Чёрные снежинки, лиловые волосы»).

Лонг-листер конкурса «Книгуру» (2011, Москва, детская повесть «Котёнок с сиреневыми глазами»).

Призёр VII конкурса имени Короленко (2019, Санкт-Петербург, рассказ «Красный тоннель»).

Организатор литературных конкурсов на сайтах «Счастье слова» и «Люди и жизнь».

По его эссе «Выбора нет» выпускники российских школ пишут сочинения о счастье.

Олег Чувакин рекомендует начинающим писателям

Вы пишете романы и рассказы, но выходит незнамо что. Показываете друзьям — они хвалят, но вы понимаете: вам лгут.

Как распознать в себе писателя? Как понять, стоит ли мучить себя за письменным столом? Почему одни авторы творят жизнь, а другие словно полено строгают?

Вопрос этот формулируют по-разному, но суть его неизменна.

У Олега Чувакина есть ответ. Прочтите его книгу. Она бесплатна. Не надо подписываться на какие-то каналы, группы и курсы. Ничего не надо — только прочитать.

Сборник эссе «Мотив для писателя» Олег создавал три года. Двадцать эссе сами собою сложились в книгу, посвящённую единственной теме. Теме писательского пути. Пути своего — и чужого.

Коснитесь обложки.

— Олег, тут так много всего! Скажите коротко: что самое главное?

— Самое главное на главной странице.