Брат мой параллельный

Олег Чувакин

Человек. Автор. Редактор. Пишет себе и людям

Проводить уходящий год они традиционно собрались на даче у Неумоева, единственного любителя шумных компаний, застолий и ёлки с гирляндой, холостяка, имевшего домработницу и ничего не имевшего против грязной, да хоть бы и битой посуды. Их было четверо, все писали книги, и все — фантастику, которая и объединила их в «круг четырёх», участникам которого ныне перевалило за пятьдесят. Все они преуспели, все могли похвалиться полками толстых книг и проникли в кинематограф.

Наибольшей плодовитостью в кругу отличался прозаик Сергей Сергеев, с молодости взявший темою параллельные миры, владевший ею исключительно и, несмотря на долгий стаж, до сих пор не исписавшийся. Книги его выходили под оригинальным псевдонимом: братья Сергеевы. Кто-то считал, что столь необычный псевдоним фантаст избрал ради того, чтобы не затеряться средь множества солистов Сергеевых, более того, выделиться, потому как пишущих в соавторстве братьев раз-два и обчёлся. Иные же полагали, что за двойным авторством кроется тайна.

В первом часу ночи, когда тридцатое декабря сменилось тридцать первым, когда грянул канун Нового года, говорить вдруг стало не о чем, по лицам за столом пробежал заразный зевок. Хозяин дачи спохватился:

— Слу-ушай, дорогой Серёжа… Давно собираюсь спросить… Не сочти за личный интерес… Да ведь и всем нам любопытно… Четверть века ты в ореоле славы, а вопрос остаётся вопросом… Почему ты взял такой псевдоним? Коллективный, так сказать? Братья Сергеевы? Насколько я знаю, брата у тебя нет.

— Тайна сия велика есть! — оживился писатель Брысин, до того пытавшийся наколоть на зубья вилки расползавшиеся по тарелке консервированные горошины. — Это, ежели мозгами пораскинуть, даже и оскорбительно! Нет-нет, не к нам оскорбительно, нет. Мы, Сергей Алексаныч, к тебе завсегда с глубочайшим почтением и неумеренным уважением, и от тебя получаем в той же пропорции и того же сорта!.. А вот ежели в сторону собственного эго посмотреть… Нехорошо себя обижать! Сидишь ты, корпишь, простату на стуле мозолишь, публику первоклассным продуктом потчуешь, собратьев по цеху завистью чёрной одариваешь, а потом на титульный лист, как чёрт из табакерки, выскакивает брат добавочный. Мол, дуэтом смастерили книжицу, не вполне моя заслуга. Вроде как делишься славой с другим! Чудно дюже!

— Репортёры мало что вынюхали, — поддержал разговор писатель, прятавшийся за псевдонимами В. Воскресенский, Карл Пршибор и Иван И. Иванов, сочинявший под ними соответственно фантастику о бессмертии, книжки в серию «Психология для чайников» и злободневные памфлеты. — Известно одно: родной брат у тебя был, но умер в семнадцать лет. Если не ошибаюсь, от порока сердца.

— Круг просит, Серёжа! — подвёл черту хозяин.

Сергеев звякнул вилочкой. Посмотрел на каждого из ожидавших троих. Перевёл взгляд на ёлку с гирляндой и полинялой пятиконечной звездой на макушке. Ёлка, которую писатель Неумоев украсил игрушками эпохи соцреализма и под нижним ярусом которой стояли ватные, хрусткие на ощупь Дед Мороз и Снегурочка, старомодные, из эпохи «Голубого огонька», сейчас напомнила ему о детстве.

— Пожалуй, теперь я могу удовлетворить ваше любопытство, не рискуя быть осмеянным, — ответил наконец Сергеев, занимавший в кругу основательное, центральное положение, обладавший неистощимым воображением и собравший всевозможные конкурсные премии, иные не по разу. — Вы знаете, что жить мне осталось до весны. Доктора обычно врут не вниз, а вверх. Но опухоль отсрочек и поблажек не даёт. Не думаю, что переживу и январь. Еду употребляю исключительно в виде закуски. Похудел — хоть подростковые размеры покупай. В гроб пора, а я на гардероб трачусь. — Он засмеялся и махнул рукой. — Пожил я достаточно, и костлявая меня нисколько не пугает. Да и никого б не напугала на моём месте.

На этих словах писатели вытаращили глаза.

— Короче говоря, слушайте.

Сергеев опрокинул рюмку «Пшеничной», занюхал маринованным огурчиком, подумал, не последний ли это его огурчик, откусил кусочек и, медленно жуя, пересел из-за стола в угловое кресло.

— Рос я с братом. Младшим. Юрой. Секрета тут нет. Прожил он семнадцать с половиною лет. Слабое сердце. Мы, погодки, друг дружку обожали. Идиллия такого рода в семьях складывается редко. Братья так или иначе конкурируют, особенно если движутся в одном направлении. Нас же, напротив, общее увлечение ещё больше сблизило. Я и мысли не допускал, что случится страшная перемена, и брата не станет. Дети гораздо более стабильные создания, нежели взрослые. Несмотря на то, что каждый год вырастают из штанов и ботинок.

Не спешите заказать редактуру. Не швыряйтесь деньгами. Сначала покажите свой рассказ или отрывок романа

Кому показать рассказ или роман? Писателю! Проверьте свой литературный талант. Закажите детальный разбор рукописи или её фрагмента.

Покажите

Итак, я очень любил Юру. Да, Юру… Забегу чуть вперёд. На обложках потому и прописаны братья Сергеевы, а не Сергей и Юрий Сергеевы, что незнаком мне Юрий при его полном, взрослом имени. Юрий в очках, Юрий седой, Юрий плешивый, короче говоря, стареющий. Когда я садился за стол, я непременно воображал моего Юру из нашей комнаты, из общего нашего детства и отрочества, и себя рядом с ним воображал, и молодел душою.

В какой день нас впервые посетило желание сочинять вдвоём и что явилось толчком, я уж не помню. Мы оба были запойными читателями. Библиотека родителей, областная детская библиотека, школьная программа по литературе, книги, взятые у друзей и одноклассников… Телевизор, вещи, хоккей, футбол не волновали нас совершенно. Спорту, фильмам и шмоткам мы предпочитали чтение фантастики, благо на наше детство пришёлся её расцвет, да и вообще литература была в большом почёте. Журналы, где публиковались каждый месяц фантастические рассказы, мы поглощали на пару, усевшись рядышком на диване. Номера «Юного техника» и «Техники — молодёжи» ждали с нетерпением, проверяли почтовый ящик.

Мне стукнуло шестнадцать, когда мы решили написать что-то своё. Пишут же вместе братья Стругацкие — чем мы хуже? Должно быть, нас побудил к творчеству какой-то из тех рассказов, над которыми мы спорили, прикидывая, как бы поступили на месте главного героя и персонажей второго плана и как бы это описали. Помню, писали мы увлечённо, наперегонки: один за столом, второй улёгшись на диване и подложив жёсткий школьный портфель под тетрадку.

Кой-какие опыты эти, тетради эти я сохранил. Тетради в клеточку. Мы оба предпочитали клеточки, ибо фантастика представлялась нам чем-то вроде математики. Точнее, геометрии с её теоремами и строгими доказательствами. Вероятно, Спиноза, изложивший в геометрическом порядке этику, нас бы приветствовал.

Не думайте, что наши сочинения попали в журналы или сборники молодых. Тексты были ученические, для публикации не годились. Но искра творчества была высечена, огонь воспламенился.

А потом брат внезапно умер. Не проснулся.

Сергеев замолчал. За столом тоже молчали. Неумоев поднялся, подбросил в камин дров. Пламя с весёлым треском, брызгаясь искорками, побежало по берёсте. Сергеев посмотрел на пластмассового пятнистого оленёнка, качнувшегося на ёлке. Точно такой был когда-то и у них с Юрой.

— Я отслужил в армии, по инерции закончил индустриальный институт, устроился на работу в НИИ, где прозябал три года почти без зарплаты, зато и почти без работы. Те нищие годы, когда завершился советский книжный дефицит, когда дешёвые фантастические тома, изданные пиратским способом и на газетной бумаге, наполнили рынок, стали моей путеводною звездою. Ничто не манило меня так, как литература. Особенно фантастика, где воображение разворачивается, не ведая границ.

— Границы всё же имеются, — вставил Воскресенский. — К примеру, человек не в состоянии представить, вымыслить форму жизни, полностью отличную от известной земной.

— Границ нет, — твёрдо возразил Сергеев. — Есть только желание сдержать воображение. Сдержать не замысел, но правду.

— Что?

— О чём ты?

— Это метафора?

Серьёзное лицо рассказчика, вытянутое, как на какой-нибудь картине Эль Греко, с мертвенно жёлтыми отсветами гирлянды на щеках, уничтожало саму допустимость шутки.

— Я говорю буквально. В прямом смысле. Точно так же буквально следует понимать фамилию на обложках. Во множественном числе. Сергеевы. Соавторы. Книги написаны двоими. Одного из них вы видите перед собою. Другой, вероятно, видит вас, но вы его не видите.

Дело в том… — сказал Сергеев. — Дело в том, что загробная жизнь существует. Вернее, параллельная, определить которую наука пока не в силах… Тихо! — прикрикнул он на компанию и приложил тонкие пальцы к вискам. — Или я уйду.

Все романы, за которые я получал премии, между прочим, с формулировкой «за высочайшую художественную детализацию», написаны мною и моим младшим братом. Они и вправду созданы двоими.

Я писал действие, которое происходит на Земле-1, в нашей версии реальности, а брат выдавал параллельную часть. Не забывая о тамошней психологии, философии, о подробностях быта и общения, о технологиях и устремлениях цивилизации, нам, жителям здешнего мира, неведомой, и нас намного обогнавшей. В этой части я превращался в редактора. В редактора, безжалостно устраняющего то, что знать землянам «номер один» слишком рано или вовсе ни к чему. Выправив текст, я сжигал листы бумаги или безвозвратно удалял файлы. Таким было наше сотрудничество. Как же мы этого достигли?

Я начинал свои литературные опыты, бездельничая в НИИ и используя максимум времени для тетрадей и чтения. Моими любимыми книгами были «Люди как боги» Уэллса и «Кольцо вокруг Солнца» Саймака. Лучше я и по сей день не знаю; ни Хайнлайн, ни Браун не дают столь сильного впечатления. С самого начала меня вдохновляли сюжеты о параллельных вселенных. Реалистическое действие удавалось мне неплохо, а вот параллельные главы продвигались тяжело. Бессонными ночами я обращался к ушедшему брату, вопрошал его: Юра, Юра, как бы ты выписал этот кусок? Я словно соревновался с ним, как бывало прежде, когда в старшую школьную пору мы обсуждали персонажей чужих книг и пытались завершить чьи-то рассказы или повести иначе, по-своему. И вот однажды брат ответил. Нет, он не сказал что-то надтреснутым голосом мертвеца. Нет, он не явился мне во сне и не наговорил продолжение. Я открыл тетрадь и поразился, найдя в ней вновь заполненные страницы. Почерк я узнал сразу. В молодую свою литературную пору, подготовительную пору, как я называю тот этап, я писал шариковой ручкой в 96-листовых тетрадях. И вот брат взял и дописал несколько глав, точнее, воспроизвёл свои рукописные строчки каким-то образом, не чернилами, не через шарик в стержне, а словно факсимильно отпечатал. Он открыл тетрадь с другой стороны и поместил там свои сцены, эпизоды из параллельного мира.

Я долго смотрел в тот вечер в окно. Стоял декабрь, как вот нынче. Я погасил в комнате свет. Была редкая для декабря ясная погода, и в небе сияли, белели звёзды. Я отыскал в черноте угловатый Ковш. Где ты, брат мой? Видишь ли ты сию минуту то же, что вижу я? Где может находиться тот, кто с такою художественною ясностью, с точностью деталей выводит иной мир?

Нам ровно ничего неизвестно о том, реальны ли параллельные миры, как уверяют физики, увлечённые идеей квантового бессмертия, квантового суицида и множественности возникающих вселенных, что делает учение епископа Беркли в какой-то степени достоверным. Никто не докажет и того, что кольца Мультиверса замкнуты, обособлены, не имеют входов-выходов, что между мирами нельзя передать информацию. Мой брат проявлялся в тетрадях, а затем, когда я приобрёл первый компьютер, обнаруживал себя в текстовых файлах. Я пробовал отслеживать процесс, держал перед глазами открытую на чистых листах тетрадь, проверял даты редактирования файлов, однако безуспешно. У меня сложилось впечатление, что текст на страницах возникал быстро и целиком, примерно как темнеет фотобумага в ванночке с проявителем. То же и в компьютере: скопировать да вклеить — дело нескольких секунд. Даты не менялись. Как будто брат вставлял свой фрагмент раньше моей предыдущей правки. Но и эта догадка неверна, ибо журнал событий операционной системы не фиксировал промежуточного действия… Не исключаю, что временные координаты соседних реальностей отличны или что временем в параллелях удаётся манипулировать, а наши компьютеры не умеют фиксировать четырёхмерных проникновений. И вообще, что такое наши тетради и компьютеры в четырёх измерениях? Что нам вообще известно о четвёртом измерении? В сущности, ничего! Но вот я… — Глаза Сергеева блеснули, рука поднялась и опустилась. — Я скоро узнаю, в чём тут дело. Очень скоро я встречусь с Юрой. Я обязательно с ним встречусь. Как встретились два героя нашей последней повести. Да, именно повести. Не романа. Я отправил её в издательство утром.

Голос его дрогнул. И вдруг он улыбнулся. Оглядел из кресла запавшими, но сияющими глазами слушателей. Искренняя улыбка придала его исхудавшему, потемневшему лицу потустороннее выражение.

— Вот почему смерть меня не пугает. Да что там: она меня радует!

— Братцы, а мозгами пораскинуть?.. — пробормотал Брысин. — Он же новую повесть на нас обкатывает! Всеми фибрами души сей факт ощущаю… Последнюю повесть! Эффект проверяет, воздействие на публику! Книга-то выйдет, когда он… фьють!

— Я понимаю одно, — сказал Сергеев, выпив поданную хозяином дачи рюмочку и совершенно проигнорировав выпад Брысина. — Брат мой параллельный всегда был моим первым читателем, а заодно соавтором. Я не хочу называть Юру полным именем, он всегда оставался для меня мальчишкой лет шестнадцати-семнадцати. Между тем он тоже взрослел и набирался опыта. Где-то там… В тетрадях почерк брата с округлого юношеского менялся на неровный, резковатый взрослый. Совершенствовался и усложнялся стиль изложения — вплоть до возникновения в компьютерных файлах загадочных знаков, цепей и полей графических символов, истолковывать которые я не мог и не желал: страшился. Тогда я понял, что для выражения мыслей Юре уже недостаточно родного, здешнего языка. В предпоследнем романе он больше половины изложил так называемыми полями символов, и я их похерил. Но и того, что осталось, с лихвой хватило для создания богатейшей картины скрытого мира.

Нас, братьев Сергеевых, награждали за художественную детализацию, не ведая её источника. Мой брат — вот кто мастер детали. Фантастической детали! Никто не станет спорить: такая деталь особенно трудна в проработке. Близкого аналога ей часто нет, воображение пред нею пасует. Границы! Один из критиков написал в отзыве, что художественная деталь в произведениях братьев Сергеевых выдаётся из общего ряда достижений коллег по цеху, будучи предельно натурной, достигающей картинной реалистичности. А ведь то деталь фантастическая, наиболее сложная для мелкой передачи, ибо нет ей натуры! Некому сгонять в параллельный мир и рассмотреть там всё как следует — от канцелярской скрепки до идей, от которых содрогается социум.

Штука в том, господа прозаики, что мельчайшие штрихи, из которых мы складывали фантастические сюжетные картины, писаны не будто с натуры, а на самом деле с натуры!

Я всегда настаивал, чтобы лауреатские дипломы выдавались на имя братьев Сергеевых. «Награждаются братья Сергеевы…» Вот так, и никак иначе. Конкурсные жюри находили это требование нелепым капризом, но не протестовали. Дипломы я вешал на стену у письменного стола, зная: брат их видит. Вновь изданные книги я ставил на отдельную полку, зная: Юра их читает. Брат не мог потратить премии, которые переводили на мой счёт. Я не знал, как передать их ему, да в той местности, где он обитает, рубли и не в ходу.

Теперь и вы кое-что знаете: совместное наше творчество — чистая правда. Романы, подписанные Сергеевыми, создавали двое.

Таким-то вот образом мы и стали, как мечтали когда-то, соавторами. Писателями, сочиняющими вдвоём.

Неумоев, Воскресенский и Брысин открыли было рты, готовясь сказать многое, однако Сергеев вдруг вскочил, бросил руки к голове — и тотчас уронил. Ноги писателя подкосились, из горла вырвался хрип — и обратно на кресло, смешно подкинув ноги в тапочках, он рухнул уже мёртвым.

© Олег Чувакин, 18-22 ноября 2018