Новогодний призрак

Новый год, кот, полосатый, ёлка, зелёные глаза, взгляд, призрак

Глава 1. День двойного рождения

Есть такие люди, с которыми никто не дружит. Кто они? Белые вороны, мальчики для битья, отщепенцы, изгои? Нет. Не придумано им названия, а свойствам их не дано определения.

Сердце в их груди столь холодно, что его не согреешь и египетским теплом. Морозцем от них веет, и при встрече с ними ворот свитера натягиваешь до самых ушей.

Холодцов и родился-то в декабре. Куда уж холоднее! Любопытно, что и Оладушкина появилась на свет в декабрьский день, в тот самый, когда испустил первый младенческий крик Холодцов.

К своему тридцатилетию Евпраксия Оладушкина достигла того очарования, что берёт в полон многих мужчин и служит эталоном женской красоты, воспетой писателем Никоновым. Замуж она выскакивала дважды, но оба раза официальный обряд, совершённый с кольцами и штампами в паспортах, позднее отменяла. Детей предусмотрительно не заводила, фамилию сохраняла.

Внешне Евпраксия была полной противоположностью одногодку своему Трифону Холодцову. Если последний был тощ и долговяз, вытянут подобно сосёнке в волжских лесах, имел глаза серые, глядящие меланхолически, а нос заострённый, как у покойника, то первая, полнозадая, полногубая и полногрудая, с картинно румяными щеками, смотрела карими глазами живо и радостно, темперамент имела холерический и была окружена галдящей толпой поклонников, которым, как понимал Трифон, очень хочется Просю потрогать, помять и пощупать.

Было тому причиной единовременное рождение или не было, но переносить длительное присутствие Холодцова могла, пожалуй, одна Оладушкина. По крайней мере, иных людей, проявляющих подле него терпение и не рвущихся унестись вон, Трифон пока не встречал. Даже кошки, включая голодных, и те его сторонились. Опять же имелось и исключение: полосатый кот Оладушкиной, Тимофей Валерьянович, гостя не избегал, пусть и поглядывал на него с подозрением.

Тринадцатого декабря, в пятницу, когда настал их общий день рождения, длинноногий пешеход Трифон Холодцов, не боявшийся холода, прошёл со скоростью семь километров семьсот метров в час несколько автобусных остановок и добрался, нимало не порозовев от спортивной ходьбы и сохранив на лице природную бледность, до Оладушкиной.

Накануне между двоими состоялся телефонный диалог пригласительного содержания.

— Приходи ко мне. На мой и свой день рождения.

— Почему не ты ко мне?

— Я первая тебя пригласила.

— Зато ты ко мне никогда не приходила.

— Разве ты умеешь печь пироги? Я испеку твой любимый яблочный пирог, Триша.

— И опять включишь своё оборудование?

Author picture
Не спешите заказать редактуру. Не швыряйтесь деньгами. Сначала покажите свой рассказ или отрывок романа

Кому показать рассказ или роман? Писателю! Проверьте свой литературный талант. Закажите детальный разбор рукописи или её фрагмента.

— Я должна дописать диссертацию, Тришечкин! Третий год аспирантуры в университете идёт, а у меня одна теория! Поднапрячься надо! К. о. н. — это звучит гордо! Если защищусь, шеф меня из лаборанток сразу завлабом сделает — Катерине Панкратовне всё равно на пенсию пора! Я табличку на дверь уже заказала: «Заведующая опытной лабораторией. Кандидат оккультных наук Евпраксия Оладушкина». Как тебе? Практическую часть бы добить — и готово! И тебя заодно!

— Добить?

— Починить! Ты не волнуйся, Триша, — продолжал голос в трубке, — я больше никого не пригласила. На сей раз никого, кроме тебя и меня, не будет, Мороз их побери! Краситься-стричься-марафетиться неохота. А ты и так меня любишь. Жду тебя, родненький-холодненький!

Трифон кивнул трубке, издававшей нервные гудки. Какое-то время он держал старомодную трубку перед собою, потом опустил на рычаг. В себе Трифон находил что-то женское, подчинённое, а в Евпраксии — мужское, наступательное. Сигналы в трубке могла подавать и Прося — однажды она его разыграла, сотворив голосом имитацию коротких гудков, а после заливисто засмеявшись. Не учёной бы дамою ей быть, а примою театральной!

— Надеюсь, мой айфон она не угробила, — сказал Холодцов.

Учёная Оладушкина давеча позаимствовала у него смартфон, пообещав усовершенствовать аппарат новейшей магической прошивкой собственной чудо-разработки. В подарок на день рожденья. Правда, к обещаниям подруги Трифон относился с известной долей скепсиса. Впрочем, он бы пожертвовал не только умным телефоном, но и, скажем, фалангой пальцев на левой руке и ногтями на правой ноге, лишь бы положить конец своему холодному одиночеству. Ему никто не звонил. Вырос Трифон в детском доме, о родителях ничего не ведал, и чиновники из ОФМС вместо отчества в паспорт Т. Холодцова впечатали пунктиром прочерк. Коллеги на работе контактировать с ним избегали, и единственным исключением, набиравшим его номер, оставалась Прося.

На дне двойного рождения Оладушкина, как всегда, первым делом воскликнула: «Ой!»

Трифон подарил Просе маршрутизатор — американскую штуку, набитую электроникой, которая добывает и раздаёт интернет. Она сама попросила, а исполнительный Холодцов пошёл и купил. Предыдущий свой маршрутизатор Прося спалила чрезмерно мощной магией: провода в кабелях взволновались, изоляция вспучилась, жёлтые порты выгорели до черноты угольной.

Сам же Трифон вместо подарка получил вот это «ой».

— Не видать мне моего айфона как собственных ушей? — поинтересовался он. — Запекла в пирог? Утопила в ванне?

— Не утопила. Забыла в институте, Тришечкин. Лежит твой смартик в лаборатории. Заряженный, магией первой категории пропитанный, защитой второй категории обеспеченный, тёпленький и рыженький…

— Мой цвета индиго.

— Тьфу ты: рыженький — это Адама Отаевича, завхоза нашего!

Рассеянная стала Прося, вывел в холодной своей голове Трифон. Стареет Оладушкина. Тридцать лет ведь исполнилось. Что же это получается? Это значит, что и он, Трифон Холодцов, стареет.

Вздохнул прерывисто Трифон. Прямо как мальчишка, готовый разреветься. В день рождения подобное настроение непременно посещало Холодцова, ощущавшего бессмысленное течение времени: позади то же, что и впереди. Синева ледяная!

Так и помрёт он ледышкой — обнимать его что труп лобызать. Такому не то что руку подать страшно — от него воспаление лёгких подхватить рискуешь. Человеку с температурой тридцать два градуса по Цельсию даже термометр специальный требуется. Инженеры из Просиной лаборатории разработали и сконструировали. Просин телевизор, напичканный магией, конечно, температуру испытуемого тоже улавливает, но Оладушкина говорит, что большой веры китайскому изделию нет.

Пока Холодцов размышлял о тоскливом своём житье-бытье, Евпраксия, полыхая щеками, носилась по квартире, действовала.

Она приоткрыла окно на двенадцать градусов, замерив угол транспортиром и зафиксировав створку ограничителем. Включила телевизор и выбрала пустой канал, чьи две цифры соответствовали номеру текущего года. Пошарила на полке и сунула в музыкальный проигрыватель компакт-диск — как обычно, ярлыком вниз. Убрав шипящий звук в телевизоре и колонках, Евпраксия вооружилась лазерной указкой и очертила комнату магическим знаком. Нынешний год был объявлен правительством годом кухонного комбайна, а потому Трифон углядел в художественной форме знака, выведенного алым лучом, трёхэтажный корпус того немецкого аппарата, на котором Оладушкина взбивала яйца и замешивала тесто.

— Согреть бы тебя. Утеплить. Хотя бы до тридцати трёх довести! — чесала языком Оладушкина, внося в гостиную поспевший пирог на противне, опуская противень на широкий подоконник и обводя его магическим обеденным знаком. — До тридцати четырёх! Пяти! Тогда б точно диссертацию на ура защитила, без ругани на совете и без чёрных шаров! — Она орудовала английским ножом и раскладывала треугольники пирога на две тарелки.

Трифон скрипнул плечами. Другие люди плечами пожимают — он скрипел.

— Я привык, — констатировал Холодцов.

— Радуйся, что ты не комнатной температуры! — воскликнула Евпраксия.

— Чехов?

— Уважаю Чехова. О Новом годе столько написал!

Евпраксия улетучилась на кухню и тотчас возвратилась, потряхивая русыми кудряшками, подпалёнными не то плойкой, не то магией, — уже без фартука, в белом платье с пояском, которое очень нравилось Трифону. В присутствии очаровательной Оладушкиной температура тела Холодцова подскакивала на ноль целых семь десятых градуса, правда, эффект был преходящим.

Сунув Трифону под мышку градусник, Евпраксия непроизвольно потёрла руки, будто на морозец выскочила. Пока пациент ждал в кресле, согревая скудным своим теплом научно-магический термометр, Прося принесла самовар с кипятком и кастрюлю с напитком. Шампанское и водку учёная не признавала и гостям не подавала.

— Тридцать два и шесть, — объявила она, рассмотрев градусник, отобранный у Трифона. — Меньше, чем обычно… — Тряхнув кудрями, учёная занесла замер в прошитую и пронумерованную лабораторную тетрадь.

Трифон сел за стол и натянул толстые обеденные перчатки. Куски пирога на окне ещё не вполне остыли.

— Ну, — сказала Оладушкина, поднимая стакан с розовой брагой, — за тебя, холодненький!

— За тебя, тридцать шесть и шесть.

Пирог Трифон поедал крохотными кусочками, стараясь не обжечь губы, нёбо и пищевод. На вкус венгерские яблоки, которыми начиняла пироги Прося, напоминали сегодня варёный репчатый лук.

— Что в пирог-то положила?

— Не надо тебе знать!

Трифон, который предпочёл бы классический вкус излюбленного яблочного пирога, немного обиделся.

— Кушай давай, — велела Оладушкина. — Ещё кусочек, и снова показатели замерим. Нынче рецепт особенный. Совсем особенный! Дед Мороз его знает: а вдруг я наконец открытие совершила? Чувствую я тут что-то! — Она приложила руки к груди.

Трифону подумалось, что напрасно он не просил Оладушкину замерить её собственную температуру. Любопытно было: повышается её температура в его присутствии — или нет? Однако просить Оладушкину и тем паче указывать ей Холодцов не решался. Тему чувств он никогда не обнажал. Трагедия. Холод. Выхода нет.

Дабы заесть невесёлые мысли, он принёс себе второй кусок пирога и принялся откусывать и равномерно жевать, так, будто выполнял поставленную начальником задачу. Впрочем, он и вправду её выполнял. Жевать тесто со вкусом варёного лука было противно, но Трифон жевал. Пирог он запивал розовой брагой.

— Стоп! — скомандовала Оладушкина, когда Холодцов покончил с куском. — Замеряем!

В комнате объявился полосатый кот Оладушкиной. Сел у кресла, обернул лапы хвостом и неотрывно глазел на гостя. Трифон к коту не прикасался — у котов температура и вовсе тридцать восемь и даже тридцать девять.

— Тимофей Валерьянович, ты что-то имеешь сказать? — обратилась к животному Прося.

Кот помотал головою, как человек. И снова устремил взгляд глаз зелёных на Холодцова, из-под мышки которого торчал градусник.

— Достаточно! — сказала Евпраксия, взглянув не на часы, а на телевизор, и отобрала градусник у Холодцова. — Ровно тридцать два, — сообщила растерянно. — Не понимаю!.. Похоже на снятие моего личного эффекта… Ну-ка, дорогой мой друг холодный, давай-ка удвоим дозу! Ешь!

Она убрала градусник в футляр и принесла гостю два треугольника пирога. Трифон ел, не чувствуя аппетита и не чувствуя отчего-то и вкуса. Будто картон жевал. Оладушкина, склонившись над подоконником, заносила в тетрадную таблицу новые данные по пациенту. Лицо её нахмурилось, румянец на щеках погас, плечи согнулись, будто у пенсионерки. Трифону даже показалось, что Прося похудела. А ведь женщин стройнее делает чёрная одежда, не белая.

— Напряжение биотоков, сила, мощность, физическая формула… — бормотала Евпраксия, оглядываясь на телевизор, на экране которого мигали энергетические показатели Трифоновой души, заключённые в тёмно-синий столбец. Новые числа Оладушкина старательно, высунув кончик языка, заносила в тетрадь, чьи ячейки-клеточки синели точно так же, как линии таблицы в телевизоре. Цвет линий и чисел синел, то бишь темнел, или голубел, то бишь светлел, в зависимости от понижения или повышения тепла души, которое неутомимо и упрямо, уже третий год, замеряла у Трифона Холодцова аспирантка и старшая лаборантка НИИ оккультных наук Е. Оладушкина, создательница пирогов, в которые, помимо яблок, корицы и теста, ею укладывался секретный ингредиент — мудрёная порошковая начинка, с помощью каковой устроение души пациента, согласно идее аспирантки, должно научным образом перемениться. В жизни и быту Оладушкина находила себя натурой практичной, времени даром не теряла, сочетала приятное с полезным и даже дни рождения, свои и Холодцова, посвящала работе и грядущему прорыву в магической науке.

До сих пор Евпраксии, пишущей кандидатскую диссертацию на тему «Влияние перцептивных факторов на функции потепления души, концентрации нежности и извлечения счастья», не удалось прийти к кульминации в практической части: показать решительную перемену в свойствах объекта, вызванную употреблением секретных ингредиентов, разработанных соискательницей научной степени в лабораторных и кухонных условиях. Короче говоря, не ладилось у Проси с практической частью. Материал ей не давался. Таблица буксовала, числа упрямо топтались на месте, ячейки словно заиндевели.

Евпраксия постучала алым ноготком по тетрадному листку, сверилась с показаниями телевизора, повернулась к Трифону — и в этот момент подпрыгнула на двенадцать сантиметров, уронив тапочек. Подпрыгнул вместе с нею и кот Тимофей Валерьянович. Опустившись на лапы, полосатый зверь зашипел на гостя за столом, а затем уставился на хозяйку — и гипнотизировал ту взглядом до тех пор, пока кудри её русые, распрямившиеся и вставшие дыбом подобно волосьям щётки, не свернулись обратно в волны и колечки, а свесившийся, как у собаки, язык не втянулся в рот.

Кот и его хозяйка узрели следующее. Правая рука Трифона Холодцова, взявшая с тарелки последний кусок яблочного пирога, беззвучно и без какого-либо предметного воздействия исчезла. Как бы растаяла, растворилась. Исчезла целиком: пропали пальцы, кисть, предплечье, локоть, плечо. Будто кто-то окунул руку в краску-невидимку. Но такого быть не могло. Упомянутая краска существовала исключительно в теории: как ни старались учёные в лабораториях и секторах НИИ окнаук, до стопроцентной невидимости они так и не добрались.

Треугольник пирога, секундой ранее удерживаемый пальцами пациента, упал обратно на тарелку. Следом у Холодцова исчезла и левая рука — не целиком, а почему-то до локтя.

— Ой! — вырвалось у Проси.

— Не больно, — вырвалось у Трифона.

Столбец в таблице на телеэкране и его содержимое потемнели до синевы декабрьских сумерек. Показатели температуры тела стремительно менялись, будто счёт в сумасшедшем матче: 30, 29, 25, 23… Стоп! На комнатной температуре изменение завершилось. Линии и числа налились густою чернотою и заблестели, как сажа под луной.

— Я… Я чувствую себя лёгким, как воздушный шарик, — свистящим шёпотом выговорил Трифон. — Что… Что ты со мной сделала?

С намереньем оглядеть себя он наклонил голову. И вдруг, махнув обрубком руки, отделился от стула и воспарил над столом, над кастрюлей с брагой, над самоваром, в котором остывал чай. Когда воспаривший видимый фрагмент Трифона поднялся к потолку, от тела осталось всего ничего: голова да немного впалой груди. Остальное виделось зыбкими, размытыми контурами да серебрящимся колыханьем поля силового.

— Ддц… Бр… — невнятно сообщил Трифон, совершая оборот вокруг люстры и последовательно теряя шею, подбородок, рот, глаза и лоб.

Экран телевизора погас.

— Тришечка! Родненький-холодненький! — возопила Евпраксия. — Ты слышишь меня? Говорить можешь?

Ответом аспирантке Оладушкиной было молчание. Потрескивало что-то в колонках, и Евпраксия выдернула в сердцах вилку из розетки.

Серебрящиеся контуры плавно съехали с потолка на стул и там остались, волнуясь и отсвечивая. Будто кто-то одежду повесил на спинку.

Тимофей Валерьянович весьма изящно для преклонного двадцатичетырёхлетнего возраста вспрыгнул с ковра на спинку кресла. Оттуда посмотрел изучающе на серебристое колыхание, затем взглянул пристально на хозяйку.

— Слышит? — спросила та у кота.

Кот кивнул.

Глава 2. Дедом Морозом клянусь!

— Он совсем… того? — прошептала Оладушкина. — Молекулярное истощение на ментальном уровне?

Тимофей Валерьянович на спинке кресла помотал мохнатой головой. Потом кивнул. Полосы на его зеленоватой шкуре пошли зябкой рябью, точно волны на осенней речке.

— Значит, не того! То есть не совсем… Но приборы ничего не показывают…

Кот округлил и без того круглые глаза.

— А ведь верно! Передозировка, да ещё на север! Зашкалило у меня, вот телевизор и погас! Шкалы не хватило. Говорили мне инженеры: не бери китайский, бери японский! Но как же я порошки перепутала? Плюс вместо минуса… То есть наоборот! Тришечкин… Душечкин!

Кот подобно человеку вздохнул, а его хозяйка, чувствительно ударившись об угол стола и зашипев подобно змее, бухнулась перед серебрившимся контуром Холодцова на колени.

— Что я наделала! Я… Ты… Ой! Не раскисать! Не раскисать!

Потирая ушибленный бок, Евпраксия поднялась и принесла из спальни магический градусник, продукт интеллектуальной деятельности оккультных технарей — лабораторных инженеров. Из теории призраковедения Оладушкина знала, что термометр следовало погружать непосредственно в видимую бестелесную массу — при условии, ежели коэффициент остаточной плоти не превышает нуля целых двенадцати сотых. При невозможности вычислить коэффициент градусник помещается методом тыка.

— Не шевелись, болезный! — на всякий случай велела Евпраксия пациенту.

Пальцы лаборантки, удерживавшие прорезиненный пинцет с термометром, погрузились точно в прорубь. Градусник, качнувшийся в призрачном мареве, приобрёл прозрачность сосульки, примерно такую же, каковую имел пациент. На ощупь сосулька была скользкой, как мыло, но мягкой, как мочалка. Оладушкина убрала пальцы от термометра, дабы не передавать инструменту свою теплоту.

— Двенадцать градусов. Катастрофическое вымерзание души, — констатировала лаборантка, спустя пять минут вынув термометр из бестелесной сущности. Градусник тотчас отвердел и проявился, посиневший и неприятно холодный. — Резкий скачок: тридцать два — двадцать три — двенадцать. Прямо-таки новогодняя температура. Скоро Новый год, праздник, а у меня тут… — Оладушкина унесла градусник и по пути натянула свитер. Подышала на руки. — Что делать? Замесить тесто в немецкой машинке и испечь пирог с правильным порошком? Что думаешь, Тимофей?

Полосатый Тимофей Валерьянович так глянул на хозяйку, будто счёл её начинкой для предполагаемого пирога.

Трескуче, словно старушка лет ста двадцати, Евпраксия вздохнула.

— Ты прав, Тимоша. Кто там говорил, что люди произошли от обезьян? Спенсер? Дарвин? Люди произошли от кошек! Ты прав… Что я натворила! Бедненький мой родненький, родненький-холодненький!.. Ой, что же делать? Классический русский вопрос!.. От Чехова к Достоевскому… То есть к Чернышевскому… Минус на плюс, лёд на огонь, зиму на лето!.. — бормотала Прося. — Противоположности — не моя специализация, Тимоша!

Она снова сбегала за градусником.

— Ой-ой! Теперь у него уже ноль! Температура замерзания воды.

— Мур-мя!

Кот очертил в воздухе указательным когтем ромб, похожий на стрелку компаса и означавший философский подход к решению задачи.

Евпраксия сделала двенадцать вдохов и выдохов по системе британских учёных. Двенадцать раз обошла комнату. И пустилась в рассуждения.

— При ничтожной плотности мы имеем дело практически с чистой душой. С бесплотным экземпляром, которому не удержать и куска пирога. С мобильным экземпляром. Поддающимся транспортировке… переноске… Экземпляром, удобным для науки. Кормить-поить, деньгами и жилплощадью обеспечивать не надо. Свернул, как костюмчик, да в сумку уложил. — Полные губы Оладушкиной тронула слабая улыбка. — Не просто сумка будет, а мини-холодильник, где можно хранить колбаску, молоко, сметанку…

Кот облизнулся, а серебристый призрак, блеснув печально, точно чешуя рыбины, из воды выловленной, соскользнул на пол и распластался под столом — ну прямо коврик. Садись и ноги ставь!

— Держи ноги в холоде, а голову в тепле, — сказала Оладушкина. — Или наоборот? Да что же это я!

Опустившись на корточки, она бережно подняла эфемерную субстанцию, мылкую на ощупь, а визуально смахивавшую на подтаявшую медузу. Преобразившийся Трифон весил не больше курточки. Сквозь колыханье медузообразной фактуры Прося отчётливо видела свои руки. Одну руку обожгла горячая капля, и другую обожгла.

— Не плакать, не плакать! — приказала себе поспешно Евпраксия. — Не то всю душу ему изрешечу — как пулями! Добью родненького! Холодненького…

Застыв посреди комнаты, она держала на весу призрачную душу. Пальцы учёной зябли: надо бы перчатки надеть, но за своими мыслями она о холоде и думать забыла.

— Горе-то какое, Просильда! (Так она называла себя в моменты наивысшего смятения.) Ты больше никогда-никогда не увидишь натурального живого Тришечкина! Вместо него будет вот это… вот это одеяло склизкое.

Евпраксия уложила призрак Трифона на подоконник, придавив его по краям цветочными горшками и по исследовательской привычке отметив, что охладившаяся душа не утратила ни мягкости, ни гибкости.

Вытерев рукавчиком набежавшие слёзы, Оладушкина припомнила человеческий образ своего дружка, абсолютного ровесника, одноклассника, пациента и подопечного. Фигура-жердина, заострённый нос, светлые и глубокие, как озеро Байкал, глаза…

— Тришечкин, какая же я дура! — горячо зашептала Евпраксия. (Между прочим, дурой она обозвала себя впервые в жизни.) — С ума схожу с этой диссертацией! Эксперимент провела без антидота — и ещё порошки перепутала! Дед Мороз меня побери!..

Ясно помнила Оладушкина, как приготавливала в лаборатории магическую массу, как плавила на водяной бане исходные кубики, как разливала горячий густой кисель по формам и остужала, как тёрла затем на тёрке, высушивала в новозеландской сушилке и толкла сухие кристаллы в деревянной ступке, обращая их в мучной порошок. Как притягивала и распределяла полученные белые частицы с помощью магнита-подковы: горка муки на север, горка — на юг. Как взвешивала отсортированные порошки, как ссыпала, тщательно дозируя, в мерные стаканы, а оттуда — в стеклянные колбы, как запечатывала колбы и рисовала маркерами на пробках красный плюс и синий минус. Плюс ведь без минуса не изготовишь — это любой студент знает. Закон единства и борьбы противоположностей.

— Плюс… Минус… Ой!

Она кинулась на кухню.

У плиты стояла пустая колба, заткнутая винной пробкой. На пробке краснел знак «плюс».

— Видать, пробки перепутала. Засыпала минус, а заткнула плюсом.

Усевшийся посередь арки кот ударил по паркету хвостом и топнул передней лапой.

— Вот что я скажу, Тимофей Валерьяныч: одна я не справлюсь. Минус на плюс — не моя компетенция… Пирогом делу не поможешь… У кого бы проконсультироваться? В срочном порядке… Иначе пропала моя диссертация! — На этих словах её вдруг будто в душу толкнули. — Иначе пропал мой Тришечкин!

Кот дёрнул хвостом и попятился: давай, мол, за мной. Поскрёбся у ванной комнаты.

В ванной Просе на глаза попалась душевая лейка. Такая же серебристая, как душа Трифона Холодцова.

— Ой, точно!

Существительное «душ», согласно новейшим изысканиям магических лингвистов, имеет общий корень со словом «душа». Душевой способ связи секретом не был и демонстрировался широкой публике в одном научно-популярном фильме.

Лаборантка свинтила со шланга лейку. Дырочки её непроста походили на дырочки телефонного динамика.

— Мяу-мяу! — сказал кот.

Евпраксия обвела лейку-трубку многоугольным магическим знаком.

— Алло! Алло!..

В лейке стояла тишина.

— Номер! — спохватилась Оладушкина. — Я ж не назвала номер! А какой номер? Цифры, цифры… — На ум ей пришли тетрадные клеточки с показателями Тришиной температуры — стабильно синенькими. — Я ведь помнила номер… Такой простой… Бухгалтер… Простой, как комнатная температура… Бухгалтер? Комнатная температура? Ой! Двадцать три! Двойка и тройка! Два, два, три, три, два, два, два, два, три, три, два, два!

В лейке щёлкнуло и коротко свистнуло.

— Алло! Алло! Шведская академия? Соедините, битте, с кафедрой призраковедения! Мне требуется срочная консультация доктора философии в сфере перцепции ментального анализа… Специалиста в области обогрева души! Алло, алло! Есть там кто?

В динамике треснуло, будто порвалась бумага. Затем прорезался хорошо поставленный голос диктора.

— По многочисленным просьбам советских радиослушателей, — жестяным тембром говорил тот, — передаём музыкальный спектакль композитора Гладкова «Маша и Витя против «Диких гитар».

Голос умолк. Начался спектакль. Рассерженная Прося повесила трубку.

Кот зарычал недовольно.

— Как нам быть с бедою этой, Триша, посоветуй…

Очередной замер температуры лежачего Холодцова выдал отрицательные значения.

— Ой! Ты ведь растаешь, друг сердечный! Или нет?

Несмело Евпраксия коснулась отливающей серебром призрачной души. Палец увлажнился. Испаряется ли душа? Тает ли? Сие науке неведомо. Никто не достигал экспериментальным путём того результата, к каковому внезапно пришла лаборантка Оладушкина.

— Положу-ка я тебя в холодильник! — решила она.

И освободила края души от цветочных горшков.

Кот за спиною хозяйки зашипел. Серебристые контуры взволновались, душа вытянулась змейкой, изогнулась, сиганула в приоткрытое окошко — и была такова. За окошком у Оладушкиной имелся балкон, но она так и не удосужилась закрыть его рамами и стёклами.

— Ой! — вырвалось у Оладушкиной, наблюдавшей, как летит не спеша, извиваясь, серебристый змей в синеве небесной, как принимает форму одеяла, как с расстоянием слабеет сияние. — Наверное, ему там хорошо… Полетает над городом… А, Тимоша? Там зима, там ему хорошо.

— Мяу, — отозвался кот.

— Только как я его теперь спасу?

Тимофей Валерьянович, сидевший у ног хозяйки, почесал за ухом.

— Поймать? Чисто кошачья логика!

Кот почесал за другим ухом.

— Поймать и снести в институт?

— Мур-мя.

— Случай, конечно, любопытный! — размышляла Оладушкина. — Обратилась в нуль даже одежда. Материальное соединилось с душевным, слилось… В институте заинтересуются — это как пить дать. Нобелевкой попахивает… Но это ж значит преждевременно выдать своё открытие! Пусть и случайное… — На миг Оладушкиной представились зоркие, адски внимательные глаза-зонды Катерины Панкратовны. В мозговых извилинах предполагаемого кандидата оккультных наук Е. Оладушкиной, толкаясь и переворачиваясь, закопошились цветными жучками органические формулы, красные, а чаще синие. Она тряхнула головой, и формулы чуть не посыпались из ушей. — Вдобавок Триша терпеть не может наш институт! Поди поймай его! Это тебе не мышка. Позвать бы его… — Она всхлипнула. — Прощенья попросить…

— Мур-р-р! Мяу!

Кот интенсивно шевелил ушами, открывал и закрывал пасть.

— Айфон! Смартик с магической прошивкой! — поняла Евпраксия. — Умница, полосатик Тимофей Валерьянович! Жди, я мигом!

Теплолюбивая Евпраксия от хладнотелого Трифона отличалась тем, что предпочитала перемещаться по городу на автобусах и маршрутках. Какие-то полтора часа, и через транспортные заторы в центре она добралась до НИИ. Едва успела до закрытия.

Катерина Панкратовна встретила сотрудницу неприветливо. Обернулась из-за стола, с которого сметала в баночку белый порошочек. В лаборатории стоял какой-то знакомый Просе запах.

— Тебе что здесь надо, Оладушкина? Ты же отпросилась на день рождения. Отгул взяла.

— Телефон забыла, Катерина Панкратовна. На столе лежал. В уголке. У шкафа с колбами. Или не тут?

— Вечно ты всё забываешь и путаешь. Вон твой телефон лежит, на стеллаже. Не на этом, а на том, у раковины.

— Рыженький? Это не тот. Это Хлынова, завхоза нашего.

— Не знаю, чем тебе помочь. В сумочке смотрела? Не вытащил никто? Ты, кажется, на автобусах ездишь? Никто к тебе плотно не прижимался? Очень плотно?

Прося фыркнула.

Сталь сверкнула в глазах Катерины Панкратовны.

Оладушкина осмотрела и обшарила все шкафы и стеллажи в лаборатории, проверила холодильник, туалет и выпотрошила мусорное ведро. Необследованным остался только личный письменный стол заведующей.

Катерина Панкратовна выразительно постучала по циферблату старомодных наручных часов. Сняла с вешалки пальто.

— До свидания, — сказала, отступая за дверь, Оладушкина.

На дверном полотне бронзовела табличка: «Заведующая опытной лабораторией. Е. П. Избушкина-Ягаева».

«У, карга! Две фамилии и ни одного научного звания!» — подумала Прося и ринулась на улицу.

* * *

Уйти в пять вечера у Катерины Панкратовны не получилось. В коридоре навстречу ей выскочил директор. Ираклий Вениаминович жестом пригласил заведующую в свой кабинет. Обитал он тут один, секретарше предпочитая магию, а кофейной машине — чайник на плите.

— Наука наукой, работа работой, — молвил институтский начальник, — а надо и об отдыхе подумать.

— О каком ещё отдыхе? — вылетело у Катерины Панкратовны.

Она прикусила губу. «Не на пенсию ли вздумал меня выпроводить? Перед Новым годом!»

— О праздничном. Говорок на порог, а скука из избы вон. Что замерли, Катерина Панкратовна? Входите, входите. Много времени у вас не отниму. Простите, что после рабочего дня. Заботы, знаете ли, одолевают!

Не говоря ничего, Катерина Панкратовна сняла берет и пальто, повесила у входа. Опустилась в креслице, в одно из тех, что выстроились рядком у стены, сложила руки на юбке. Директор не садился, стоял у стола: любил казаться повыше.

Маленькие, почти круглые глазки Ираклия Вениаминовича глядели прямо-таки с отцовской добротой, как бы лучились. Впрочем, кому, как не завлабу, было знать, что лучи эти представляли для непосвящённых опасность. Росту директор вышел невеликого, статным дамам вроде Катерины Панкратовны едва доставал макушкою до плеча, однако отнюдь не слыл человеком слабохарактерным и тем паче подкаблучником. Он и женат-то не был. Плешь осмелилась пробить жалкий пятачок на круглой головёнке пятидесятилетнего директора и дальше не расползалась. Разумеется, вопрос с лысиной был решён магическим путём. Насколько захотел облысеть сей муж, настолько и облысел. Ни больше, ни меньше.

— Катерина Панкратовна, голубушка, у меня к вам важное дело. Больше скажу: не к вам, ко всему институту. Вы старейший наш сотрудник, один из ценных руководящих кадров. Я рассчитываю на вас. Больше скажу: надеюсь.

От слова этого Катерина Панкратовна вздрогнула. Синонимом глагола «надеюсь» у директора обычно выступал глагол «приказываю». Она почувствовала себя одновременно и опоздавшей, и виноватой. «Это всё Проська!» — сверкнуло у завлаба молнией под черепом.

— Наука и изыскания, эксперименты и планы, — говорил Ираклий Вениаминович, чьи короткие ножки в брючках теперь свешивались со стола, а в туфлях, пахнущих сладко итальянским кремом, попарно отражалось искажённое лицо Катерины Панкратовны, — но есть ведь и простая чудесная жизнь. Скажите-ка, голубушка, как у нас обстоят дела с новогодними чудесами? Праздник приближается. Чем удивим нынче народ? Чем развлечём горожан и бюджет оправдаем? О чём комитету по делам магии доложим и мэру с губернатором? Вот, к примеру, вы, заведующая опытной лабораторией, что предложите?

Катерина Панкратовна семь раз моргнула и разок кашлянула.

— Не вижу повода для беспокойства, Ираклий Вениаминович. Судите сами: в соответствии с графиком заготовлены и прошли апробацию летающие мётлы и ступы версий лайт, хард и премиум. Умная голова, произвёдшая в прошлом году фурор, заново заряжена и подключена к вай-фай. Магические зеркала подвергнуты апгрейду. Инженеры намереваются… — Она запнулась. В сущности, хвалиться было нечем. Всякие там новации-овации вызывали у Избушкиной-Ягаевой неприятие и отторжение. Академическому исследователю не пристало развлекаться и развлекать, и толпе потакать.

— Дорогая Катерина Панкратовна! Замечательно! — Директор выдержал паузу. — Надеюсь, список былых достижений на том окончен? Позапрошлый век, госпожа начальница! Минувших дней очарованье! Я убеждён, — заговорил Ираклий Вениаминович вкрадчиво, заговорил утробным голосом, пошедшим прямо в душу Катерине Панкратовне, — что вы, с вашей-то могучей фантазией, с вашим истинно волшебным воображением, порадуете общество чем-нибудь новеньким. Невиданным и неслыханным! Да и сотрудники ваши не ударят лицом в грязь! Или в снег. — Он басовито хохотнул, и Катерина Панкратовна сочла за лучшее поддержать его вежливым «хи-хи». — Выдайте-ка нам нечто, не имеющее аналогов в мире. Пусть позавидуют нам американцы, немцы, японцы, китайцы и марсиане.

Ничего нового, кроме созданного инженерами в этом году градусника для лаборантки Оладушкиной и разработанной сей же девицею магической прошивки для смартфонов, Катерина Панкратовна не припомнила, хоть забывчивостью и не отличалась. Она не какая-нибудь там Оладушкина! Кстати, сказала себе заведующая лабораторией, вот пусть девчонка и отдувается! А провалит праздник — с неё и спрос! Эта мысль породила маленький цветной фейерверк в гипоталамусе Катерины Панкратовны и идеально уложилась в тактические пункты тайного стратегического плана, который потихоньку, день за днём, ночь за ночью, вызревал в дальних мозговых закоулках заведующей.

— Согласна, господин директор, — ответила она. — Полностью и целиком. Нужна изюминка. Нечто новое, способное поразить воображение.

— Прелестно, Катерина Панкратовна? Чайку?

— Спасибо, не нужно, Ираклий Вениаминович. Моя сотрудница Оладушкина, как вам известно, третий год пишет диссертацию. Есть надежда, — она подобрала слово из лексикона директора, — что на днях лаборантка завершит практическую часть.

— А практическая часть — не что иное, как чудо, — заметил директор НИИ окнаук.

— Пора бы с Оладушкиной спросить результат, — завершила Катерина Панкратовна.

От неё не ускользнуло, как разрумянился директор при упоминании Оладушкиной. Точно на морозец выскочил.

— Верно говорите, спросим. Оладушкина — девушка деятельная и перспективная.

— Не знаю, не знаю насчёт перспективности… Не преувеличиваете? — Губы Катерины Панкратовны сами собой поджались. — Будет результат — будет и характеристика. Ответственности и серьёзного подхода ей не хватает. Торопыга!

— Вам не кажется, Катерина Панкратовна, что вы несколько себе противоречите? Рассчитывая на Оладушкину, вы обвиняете её в безответственности и поспешности.

Шеф почесал за ухом. Будто кот какой. Катерина Панкратовна не удивилась бы, если б он почесал за ухом не рукой, а ногой.

— Завтра Оладушкину ко мне, — распорядился директор. — На устный доклад. Третий год непрерывных изысканий — это много. И пусть запасётся праздничным настроением.

— Слушаюсь, Ираклий Вениаминович.

* * *

Обретайся Прося в покойном расположении духа, она б, пожалуй, в этот вечер до столь простой мысли и не додумалась. Но расстроенные чувства будоражили кровь, горячили извилины, подстёгивали подсознательное и разжигали в голове психологический пожар. Прося сама не поняла, как вместо автобуса номер два вошла в двенадцатый и покатила на колёсах к той городской окраине, где не бывала уж давненько.

Куда мог податься Трифон Холодцов, куда могло улететь одеяло души его? Яснее ясного: покружив над городом, Триша взял курс домой!

Попал ли беглец в квартиру? Не растаял ли там в тепле? Или благоразумно поселился на крыше? Был, был один такой житель крыш! Тоже призрак. По телевизору показывали. Толстый человек с пропеллером на спине. Жил на крыше, а употреблял исключительно жидкую пищу — варенье.

— Ой! — воскликнула Прося. — Моя остановка! То есть его! Пропустите! Отойдите! Извините!

Пассажиры, как кегли, рассыпались от толчка Евпраксии, попадали с площадки и ступенек в снег. Двоих-троих Прося ухватила под мышки и сунула обратно в салон. Остановка опустела. Автобус уехал, осыпаемый снежком и обливаемый лиловым светом фонарей. Стало тихо. Слышно было, как мягко стукаются снежинки о стальные листы павильона-остановки.

Вон там, за аллеей, дом Холодцова. На каком этаже квартира Трифона? Последний раз Прося забегала в гости к Холодцову в студенческую пору. Устроившись потом в НИИ, переехав в центр, исследовательница магии и думать забыла о родной окраине. Да и что ей тут делать? Отец и мать Оладушкины подались в деревню, где воздух здоровее и где поют соловьи с малиновками, а с Трифоном сподручнее встречаться там, где настроены хай-фай и вай-фай и приготовлен яблочный пирог. Высотка-свечка, в которой был прописан гражданин Холодцов, желтела вечерними окнами за вереницей лип, воздевших голые сучья к небу. Квадраты редких тёмных окон случайно сложились в гигантскую букву «Т». Вдруг окошки высотки как бы пеленою подёрнулись, их точно туманом заволокло, и они будто бы даже шевельнулись и сместились.

— Ой, — сказала Прося, — это я, наверное, плачу.

С лёгким стеклянным звоном что-то разбилось у Просиных сапог. Льдинка! Ой, ещё одна! На крыше павильона поднялся малый снежный вихрь, из которого посыпались, будто серебряные монетки, льдинки.

Тут-то Прося и догадалась. И хлопнула себя по лбу, отчего снежинки с варежки брызнули ей в глаза.

— Какая же я дура! Это ты, Триша! Ты здесь!

На крыше павильона колыхалось, серебрилось, переливалось в дрожащем свете фонаря нечто, по форме нестабильное и напоминающее постиранное одеяло, вывешенное на верёвке.

Второй раз за день Трифон Холодцов услышал, как Евпраксия Оладушкина объявила себя дурой.

Обладай магическая лаборантка способностью хоть чуть-чуть, хоть краешком левого мозгового полушария улавливать чужие мысли, она бы прочла в душе Холодцова ясную думку, в которой к необъятной печали подмешивалась махонькая радость. Трифон радовался тому, что не съел последний кусок пирога, ему предназначавшийся. Съел бы — и лишился б зрения, слуха, а заодно и способности мыслить. Стал бы чистым призраком, чьё бытие страшило его так же, как пугало любого человека, имеющего надлежащий коэффициент плоти.

Затем Трифону подумалось, что ради Оладушкиной, ради её кандидатского и прочего счастливого будущего он готов и не такое претерпеть. Может, даже и в холодильнике пожить, среди замороженных пельменей и клюквы…

Могут ли призраки плакать? О да! Заблестели в свете фонаря капли, отливающие то белым, то сиреневым, ударили по носкам сапожек Просиных, разлетелись на брызги мелкие. Вытянула Прося пред собою руки и каждой варежкой поймала по слезинке, приложила варежки к щекам.

— Ты плачешь, родненький-холодненький! Плачешь, — повторила она, как бы желая затвердить сей грустный факт в своей памяти.

С крыши остановки пролился целый дождик.

— Дедом Морозом клянусь! — воскликнула Евпраксия, напугав до полусмерти парочку прохожих, шмыгнувших от греха подальше в переулок. — Клянусь, Триша: к Новому году ты будешь у меня не только живым и натуральным, но и тёплым! Вот как я тёплым, Тришечка-ледышечка!

Глава 3. Капитан Врунгель на проводе

— Эксперименты до добра не доведут! — выдохнула за калиткой Катерина Панкратовна. Восемь щеколд лязгнули как восемь затворов.

Едва ли добросердечный читатель, подслушай он сей момент Катерину Панкратовну, бросился бы перечить госпоже Избушкиной-Ягаевой. Жалея вымороженную душу Трифона Холодцова, чья телесная катастрофа была вызвана самодеятельностью лаборантки Оладушкиной, любой объективно настроенный индивид, non dubitandum est, поддержал бы заведующую опытной лабораторией НИИ окнаук в её праведном гневе.

Вернувшись из института домой, в бревенчатую избу, сохранившуюся посередь Ленинского городского округа в окружении забора из шестнадцатиэтажек и защищённую от сноса многослойной магией, Катерина Панкратовна, миновав веранду, заперлась на все замки, прикреплённые к двери слева, справа, сверху, снизу, по центру и по диагонали, и нащупала сквозь кожу сумочки выпирающий прямоугольник телефона.

В свои пятьдесят пять лет, так же, как и в двадцать пять, Избушкина-Ягаева считала, что эксперименты и опыты опасны, а посему научно-исследовательским учреждениям надобно придерживаться консервативного подхода. Подкрашивать, подбеливать, чистить и полировать старое и всеми силами противиться новому — вот сверхзадача храма науки, решаемая обретающимися там жрецами и жрицами. Оберегать, отстаивать здание, а не лепить рядом вкривь и вкось ещё одно — такую присягу Катерина Панкратовна, будь на то её власть, заставила бы принимать каждого учёного. Больше того, Катерина Панкратовна полагала, что научные степени следовало бы присваивать не за сомнительные открытия и результаты жутких опытов, сотрясающих фундамент мироздания, а за верность традициям, умение обойти искус и не расчёсывать там, где поселился псевдонаучный зуд.

— Смартфоны дурно влияют на умы молодёжи! — бормотала Катерина Панкратовна, усаживаясь за стол и отмыкая сумочку.

Окажись в этой комнате лаборантка Оладушкина, она тотчас признала бы в увидевшем свет алюминиевом аппарате цвета индиго айфон Холодцова.

— Изделия, заряженные научной магией, нельзя доверять незрелым умам! Разным дилетантам и карьеристам! — припечатывала незадачливую экспериментаторшу седовласая учёная. — Это не игрушки! Эксперименты опасны. Серьёзные вещи должны находиться в серьёзных руках взрослых. В руках людей, умудрённых жизненным и магическим опытом. Молодость склонна к безумствам!

* * *

— Просечка, да на тебе лица нет! Уж не отморозила ли ты щёчки, не простудила ли гландочки?

— И отморозила бы, и простудила бы, и пневмонию бы перенесла, и в кусок льда бы превратилась — только б вернуть всё как было! О Дед Мороз!

— Хороший, видать, выдался у тебя денёчек, Просечка! Есть, есть в круглых днях рождения свойство тяжкое… Пробираемся мы чрез даты с ноликами яко чрез поля минные… Вот тебе крепкий цейлонский чаёчек. Волшебства в нём мало, зато малины с избытком.

«Призраки получают энергию из варенья, — припомнила Прося. — Не попросить ли малины для Триши? Но где он теперь, Триша?»

— Как допьёшь — рассказывай.

Мария Христофоровна, ведущий инженер опытной лаборатории НИИ оккультных наук, опустилась в кресло напротив гостьи. Глаза её по-прежнему смотрели на прибывшую, а руки вязали кофту из ангорской пряжи. Изготовление кофты шло с машинною скоростью, с такою, что воздушный шум шурующих спиц смахивал на звук, производимый лопастями вентилятора.

— Подопечный мой, — поставив на подлокотник чашку, сказала Оладушкина, — объект, то есть предмет… Субъект… Тот, на кого… Тот, кто… В общем, тема моя исчезла.

— Руководитель сменил тему? Ты же третий год ею занимаешься.

— Подопечный исчез. То есть коэффициент плоти утратил. Почти до нуля. И температура ушла в минус двенадцать. Данные последнего замера. Вашим термометром пользовалась, Мария Христофоровна. Душа едва серебрится. Представляете: порошковый ингредиент, который я разработала, подействовал! Только… вечно я всё путаю! Вместо плюса насыпала в колбу минус. Вместо наращивания коэффициента произошла резкая убыль.

Без утайки Прося поведала Марии Христофоровне всё, что случилось, рассказала историю свою и Трифона. И про призрак, улетевший в окошко, рассказала, и про кота, переводящего бессловесно, и про звонок из ванной в Швецию, и про плачущую душу на остановке окраинной.

— Была сегодня в институте, искала смартик Тришин. В лаборатории нашей всё разворошила. Нет смартика!

— Два айфончика я на неделе прошивала, — сосчитала Мария Христофоровна, чьи гибкие пальчики сноровисто соединяли шерстяные нити в спинку будущей кофты. — Рыжий и индиго.

— Рыжий — завхоза нашего, а индиго — тот самый. Тришин. Серии «Экс анимо». Он на родственную душу настроен. Долго я прошивку комбинировала… Сколько уж мучаюсь с диссертацией своей!.. Я ведь Тришу с детства знаю. И родились мы с ним в один день. Тринадцатого числа. Может, несчастливые оба? — К горлу Проси будто подкатил бильярдный шар. — Теперь у меня ни смартика, ни Триши, ни диссертации. Рухнула жизнь. Правда, Мария Христофоровна, я неудачница? Панкратовна меня неудачницей считает, знаю. Не пойти ли в уборщицы? А что, и пойду… Брошу изыскания… Тришечку бы только выручить!

Приостановила вязанье Мария Христофоровна. Замерли спицы, подобно шпагам скрестившись.

— Любопытно: и кто ж такой шустрячок? Кто аппаратец прибрал?

— Что тут думать? Карга, кто ещё! Баба-ёжка наша слямзила!

Мария Христофоровна покачала головой.

— Думаю, кто-то посторонний действует. Возможно, через посредника. Какой-то внешний игрок. Не она. Уж кому-кому, а Панкратовне прекрасно известно, что я во все аппараты модуль хозяина ставлю.

Спицы снова заплясали, сливаясь в веер. Прося кивнула, неосознанно повторив человеческий жест своего кота.

И вправду: как могла заведующая, сама же проводящая еженедельный инструктаж сотрудников, взять да стырить смартик? Аппарат, прошитый ведущим инженером в соответствии со служебной инструкцией и договором с компетентными органами? Мария Христофоровна в обязательном порядке добавляла к каждой прошивке программу «Маша и Витя», написанную на ассемблере, языке низкого уровня. При звонке чужака сигнал шёл не адресату, а поворачивал поток нулей и единиц к дежурному спецотдела КГБ. Тот получал на компьютер готовенькие данные абонента: от ай-пи и мак-адреса до номера квартиры. Оставалось выслать оперативную тройку и взять нарушителя тёпленьким.

— Аппаратец непременно отыщется, Просечка. Модуль сработает. Мы прошивочки без модуля не ставим: не положено. Мало ли что случится, мало ли в чьи грязненькие ручки аппаратец попадёт. Быть может, в ручки, по которым наручники тоскуют… Братец мой, Прося, не дремлет. Дня не пройдёт — трубочка вернётся.

— Мария Христофоровна, я такая дура! Ясно уже, диссертацию завалю. И хороший человек из-за меня пострадает. Триша. То есть пострадал. То есть страдает. В настоящем времени, не в прошедшем. — По щеке Просиной прокатилась очень горячая, как чай с малиной, слеза. — Ингредиенты я перепутала, минус вместо плюса запекла, а обратного способа не знаю… Как душу разморозить? Одна надежда осталась — на смартик, аппаратик яблочный… Вдруг отзовётся кто, душою родственный, вдруг подскажет, как быть? Тип это особенный, редкий. А если уникальный?!.

— По Magic Google запрос делала? Я слышала, у тебя модем сгорел.

— Модем мне новый подарили, — едва слышно прошептала Прося. — Триша, между прочим, и подарил… А я ему… Эх… Запрос я делала. Домой от Триши вернулась — и полезла искать. Сеть чиста. Белый экран. Сидела, таращилась на эту пустоту — и тут вспомнила о вас, Мария Христофоровна. Не к кому мне больше идти. Извините, я к вам на ночь глядя…

— Не отчаивайся. Пустой экран — не конец света. Некоторые личности не любят обществу показываться, тайны свои крепко хранят.

Прося шмыгнула носом и прикинула, что выглядит она в собственный день рождения процентов на сорок восемь, в лучшем случае на шестьдесят четыре. Нос сейчас распухнет, щёки покраснеют… Хорошо хоть, тушью не подводилась.

Мария Христофоровна вынула откуда-то коробочку и подала лаборантке носовой платок. Оладушкина приложила розовый платочек к одной щеке и другой. Платочек не имел запаха и казался неосязаемым, даже невещным. Гипоаллергенный и сенсокорректирующий, то бишь подправляющий расстроенные чувства, платочек был запатентованным изобретением Марии Христофоровны.

— Оставь платочек себе. Он и при простуде помогает.

— Спасибо, Мария Христофоровна.

— Любопытно будет узнать, с кем установится связь.

— Вы первая узнаете, — высморкавшись, ответила Прося. — То есть вторая. То есть третья. Только смартика-то нет.

— Брось арифметику: она тебе не к лицу. И перестань плакать. Аппаратец найдётся. Кто совершил где-то преступление, тот непременно на это место вернётся. Кто взял телефон, тот непременно им воспользуется. Сей закон не знает исключений. Езжай домой, Прося. Чую, твой котик проснулся. Пора кормить.

— Ой!

— Такси уже внизу. Пыхтит моторчиком…

* * *

На тёмном экране айфона белели три знака: + и число 32.

— Сейчас оживим тебя, машинка, послушанию научим!

Хихикнув, Катерина Панкратовна оглядела свой комнатный арсенал. Вычленила из прорвы техники, расставленной на стеллажах, предполагаемые компоненты. Вон то, это, то и ещё оттуда раз, два, три и четыре, и… Многовато выходит! Вопрос выбора — самый сложный, самый мучительный вопрос. Тот философ станет передовым и единственным философом, кто отучит человека выбирать. Хозяйка избы повертела в пальцах синий смартфон, рассмотрела его с переда, боков и тыла.

— Машка во все телефоны модуль хозяина суёт. Есть в ней консервативная жилка, есть! Чтит служебную инструкцию. Но на каждую служебную найдётся своя секретная.

Катерина Панкратовна положила аппарат на стол и прошлась по комнате. У зашторенного и зарешеченного окошка под ногами её скрипнула половица. Прямо перед хозяйкою, будто бюст какой, понурилась на тумбе умная голова.

— Пожалуй, что так!

Катерина Панкратовна щёлкнула тумблером у головы на затылке. Голова вскинула лицо, искусственные глаза вспыхнули жёлтым огнём, рот приоткрылся, оттуда струйкою вылетела бумажная пыль. Заведующая опытной лабораторией чихнула. Голову сконструировали умельцы в прошлом веке. С тех пор изделие прошло лишь одну модернизацию, и то пустяковую: инженеры заменили аккумулятор, перегоревшие лампочки и в одно ухо вставили вай-фай, а в другое — блютус. Потому и утащила волшебное создание домой Избушкина-Ягаева, что опасалась, как бы подчинённые, особенно Проська с её нездоровой тягой к экспериментаторству и желаньем везде сунуть свой курносый нос, не испортили бы технопродукт былой эпохи.

В единственном ящике тумбы стопками были уложены перфокарты. Катерина Панкратовна сняла одну сверху и сунула голове в рот. Скомандовала:

— Firewall!

Голова-машина понимала только цифры и короткие английские команды. Волосы головы встали дыбом и опустились, глаза погасли и загорелись, челюсти сомкнулись и разомкнулись. Пробитая зубами перфокарта полетела на пол. Изучив расположение дырочек, Катерина Панкратовна сожгла использованную карту в банном тазу.

— Да подымется аналоговый забор и да оборонит дом сей от напасти цифровой! Файрвол со знаком качества! Против лома нет приёма, если нет другого лома! Хи-хи! Лови адресок, Маша!

Стащив со стеллажей компоненты, подсказанные умной головой, Катерина Панкратовна выстроила посреди комнаты цепь из электрофона «Вега», пылесоса «Ракета», тульского самовара и вокодера «Электроника». Устройства соединила телефонной «лапшой», а конец её подключила к смартфону, чей цвет напоминал учёной о вечном холоде вселенского спейса и настраивал на грандиозные свершения во имя сохранения незыблемого космического порядка.

Катерина Панкратовна установила на столе микрофон. Длинный его кабель подключила к вокодеру. Потом плеснула в самовар воды из ведра.

— Поехали!

Произнеся этот космический глагол, она воткнула шнуры от аппаратуры в розетки, беспрерывною лентою тянущиеся по стенам. Электросамовар засипел, а пылесос взвыл, точно фотонная ракета на старте. «Ракета», знаете ли, это не «Самсунг» какой-нибудь. Убедившись, что система функционирует исправно, Катерина Панкратовна вертикально встряхнула «Экс анимо», запуская громкую связь.

— Капитан Врунгель на проводе, — сказал в телефонном динамике голос, притворившийся бесстрастным.

— На каком таком проводе? Ты мне голову не морочь! — Катерина Панкратовна обернулась и подмигнула умной голове, а потом показала оттопыренный большой палец завывавшему пылесосу, воображавшему себя где-то в районе Проксимы Центавра. — Нет у вас давно проводов! — выкрикнула она в микрофон.

— Дежурный по тридцать первому отделу КГБ капитан Виктор Христофорович Врунгель слушает, — сказал голос, притворившийся невозмутимым.

— Я звоню не в КГБ, дорогуша! Покинь линию и не мешай гражданам вести секретные разговоры! Свободу слова и дела в стране никто не отменял!

— Так точно. Вас возьмут через тринадцать минут и тринадцать секунд, — сообщил офицер, и Катерина Панкратовна наконец-то различила в голосе капитана слабые нотки торжества и что-то вроде приглушённой усмешки удачливого спецагента, которому вот-вот повезёт сцапать опасного преступника, строящего тёмные планы для светлой Родины. — Пожалуйста, смажьте руки вазелином, приготовьте запястья для наручников. Не подскажете, какой у вас размер запястий?

— Скоро узнаешь. — Катерина Панкратовна коснулась телефонного экрана.

* * *

Выплакавшись на остановке, Трифон Холодцов ощутил облегчение. Его невидимая грудь впервые за полный тревог день наполнилась покоем. Решив потому повременить с переездом в Просин холодильник и взмыв с павильона в атмосферу, Трифон Холодцов превратил себя в персидский ковёр-самолёт, сделал круг над знакомой окраиной, исполосовал зигзагами Центральный, Калининский и Ленинский округа и, перейдя на парение, задумался: не слетать ли ему на Марс, не отыскать ли там душу Рэя Брэдбери, обнимающуюся с душой Томаса Вулфа? И вот тут-то, словно тому поспособствовали любимые писатели, хлебающие ирландский виски прямо из канала на Красной планете, прозрачные органы чувств Трифона Холодцова сотряслись. Его точно контузило. Мозг летуна, могущий принимать с недавних пор любую форму, плоскую, шарообразную и даже, вероятно, форму тессеракта, проникающего в соседнее измерение, рассыпался на тысячи частиц и снова склеился воедино. Утратив человеческие качества передатчика, призрак приобрёл свойства приёмника. Летящий в небе ковёр съёжился, скатался в рулон, а затем распрямился в волнистую форму стиральной доски. Бывший объект исследования диссертантки Оладушкиной уловил сигнал, пронзивший небо, с тою же нервною силой, с какою мальчишка принимает напряжение, поступающее от шпильки-заколки, чьи шишечки введены в электрическую розетку.

Для того, кто отрастил крылья души, кто пешему ходу предпочёл полёт, понятия «долго» и «медленно» теряют тот смысл, каковым руководствуются рождённые ползать. Перевернувшись в воздухе и стряхнув со спины сугроб, Трифон Холодцов устремился под лунным светом туда, где желали согреть его заиндевевшую душу.

Над избою, крытой почерневшей дранкой, Трифон пошёл на снижение.

Глава 4. Гражданин Шварц, китайский шпион

Ираклия Вениаминовича взяли этим же вечером.

Бойцы оперативной тройки, снабжённые Катериной Панкратовной при помощи импрессивной исторической магии малой городской тачанкой — парной упряжкой белых лошадей с «максимом» на станке, попрыгали из повозки у того подъезда многоквартирного дома, где, как выразились бы бюрократы из ЖЭУ, проживал гражданин И. В. Шварц, и где, как уточнили бы в КГБ, подозреваемый хранил похищенное имущество и покушался на интересы Родины, намереваясь передать представляющие научную и патриотическую ценность сведения агентам влияния или самостоятельно сплавить за границу.

Выявленный машинно-электронным способом враг народа обитал на верхнем этаже. Трое в ушанках с кокардами и в бушлатах, поверх которых были надеты белые маскхалаты, выдыхая с морозца пар, набились в лифт.

— С последнего этажа удобно ему на метле вылетать! — заметил в кабине рядовой Пафнутий, прозываемый попросту Пафой.

— На мётлах бабы летают, — наставительно заметил Евдоким, знаток ритуальной культуры, истории, географии и топографии, а потому сержант.

Главный над Евдокимом и Пафнутием, младший оперуполномоченный, чьё имя и фамилию приводить здесь без надобности, ничего не сказал, а только взял портфель под мышку.

По прибытии лифта тройка молодцев из тридцать первого отдела, иначе именуемого праздничным, рассыпалась по площадке. По указанью главного бойцы приложили уши к разным дверям. Из-за средней двери, укрывавшей квартиру подозреваемого, доносился монотонный моторный шум. Оперуполномоченный, слушавший эту квартиру, выпрямился и поманил подчинённых.

— Это он! — сказал. — Пылесосит! Капитан говорил, что была попытка заглушить разговор пылесосом.

— Точно, товарищ лейтенант! Маскируется, гад!

— Возьмём с поличным! — добавил Пафа.

— Оружие к бою!

Отдав приказ, командир тройки, не выпуская портфеля из-под мышки, забарабанил кулаками в дверное полотно с установленной законом частотой. Сержант вдавил кнопку звонка и выставил перед животом маузер. Рядовой, отойдя от старших по званию, проверил в отвисших карманах галифе груз гранат и оголил шашку, вылезшую из ножен со скрежетом отворяемой консервной крышки.

— Хулиганы! — донеслось из квартиры.

На пороге стоял человечек с малой плешью, одетый по-домашнему, в трико да рубашку в клетку. Цепкий взор его, и мягкий, и строгий, отражал суть единства и борьбы противоположностей — того закона Вселенной, против которого, как известно, не попрёт ни один человеческий акт, будь он подписан хоть всеми президентами, ООН и НАТО разом.

Артистично, отработанными движеньями пальцев младший оперуполномоченный развернул перед гражданином в трико красную книжицу удостоверения. Чуть склонился к жильцу.

— Ираклий Вениаминович Шварц?

— А сами-то не представитесь, молодой человек? — вопросом на вопрос ответил прописанный гражданин.

— А читать-то не умеешь, профессор? — бухнул Пафнутий, оттирая плечом хозяина, проникая на территорию жилплощади и втаскивая туда же свою саблю. Загремел шпингалет туалета.

— Начальник ксиву же тебе показал, — поигрывая маузером, сказал Евдоким. — Вот сразу видно: засуетился, задёргался, значит, есть что скрывать. Он не в бегах у нас, товарищ лейтенант?

— Если прямо сейчас не убежит, то не в бегах.

— От нас не убежит.

— Ну давай, приглашай гостей, — сказал лейтенант, повышая голос, ибо шумело в квартире неимоверно, словно таимый внутри пылесос изготавливался к децибельной атаке на гостей.

— Едва ли вы в приглашении нуждаетесь. Но будь по-вашему: проходите, товарищи.

— Так-то лучше, когда мирно, по доброй воле… Да выруби ты свой пылесос! — вдруг взорвался лейтенант, щёки его в секунду побагровели. — Терпение испытываешь?

Командир тройки и Евдоким единообразными движеньями стянули белые башлыки, осыпав прихожую снегом, и стащили с голов шапки, точно перед покойником. Ираклий Вениаминович побледнел, глянул коротко на незваных гостей, отчего его бородка задралась, и бессловесно метнулся в коридорчик, ведущий из прихожей на кухню. По пути столкнулся с чекистом, покидавшим туалет. Загремела сабля в ножнах, дважды чиркнула по паркету, изобразив фигуру, похожую не то на острый угол, не то на галочку в судебном документе.

— Ну ты!.. — выругался чекист и тоже стащил шапку.

Бочком юркнувший на кухню Ираклий Вениаминович обесточил вытяжку. Установилась и принялась тихо звенеть тишина. Между прочим, этот вопрос наукою не решён: где звенит, внутри уха или снаружи, среди стен? Директор НИИ окнаук подумал и помешал щи на плите. Прикрыл кастрюлю крышкой. Подумал и убавил на одно деление конфорочную мощь. Круглота кастрюли, круглота крышки, круглота трубы вытяжки, круглота шапок прибывших в квартиру совокупно с фигурно чиркающей саблей навели учёного на некое геометрическое соображение.

— Техника западная, вражеская, — выдавил сквозь зубы Евдоким, стягивая рукав маскхалата, а маузер опасно зажимая в зубах. — Родина давно пылесосов не производит.

— Восточная. — Хозяин жестом пригласил гостей в единственную комнату. Начальник тройки разделся споро, уложился в армейский норматив, зато его подчинённые всё возились, стаскивая с себя тяжёлые одежды, путаясь в них. Обоим мешало вооружение: одному большой пистолет, второму длинная сабля. — Восточная у меня вытяжка. Китайская.

— Китайская, значит… — повторил Евдоким, поскрипывая позади подозреваемого кирзовыми сапогами.

— Постой-ка, профессор! — Побрякивая в карманах гранатами и разрезая волочимою саблею ковёр, Пафнутий легонько постучал по лбу своему мясистым кулаком. — С каких это пор пылесос вытягивает? У всех втягивал, а у тебя навыворот?

— О каком пылесосе ведёте речь, товарищ? — холодно и, как показалось и Пафнутию, и Евдокиму, с явной классовой издёвкой, осведомился ответственный квартиросъёмщик. — Я сосущую пыль технику в доме не держу. За ненадобностью.

— Самый умный, что ли? Засекли тебя, не отвертишься! — Пафнутий сказал как саблей отрезал. — Ты сквозь пылесос и разговариваешь. В комитете и запись имеется. Новомодная, цифровая. Думал, секретов твоих не ущучим? Плохо думал, профессор! Мы на то Родиной и поставлены, чтоб бдеть! Мы рождены, чтоб сказку сделать пылью!

— Былью, — поправил рядового Евдоким.

— Мы же про пылесос, товарищ сержант… — Пафнутий непроизвольно шевельнул саблей так, что ковёр разошёлся знаком Зорро.

«И как он ноги себе не оттяпает? — подумал Ираклий Вениаминович. — Ненатурально!..»

— Чем это завоняло? — Евдоким втянул ноздрями воздух. — Не рванёт, товарищ лейтенант?

— Не рванёт, — вместо лейтенанта ответил Шварц. — Щи на кухне готовятся. Вытяжку-то я выключил, вот и устремились вольно молекулы, распространился дух кислый, дух капустный. Кислые щи я люблю. Готовлю их по рецепту одного известного кулинара, тоже Вениаминовича, только не Ираклия, а Эдуарда. Его кухню знают в Америке, во Франции…

— В Китае не знают? — быстро спросил сержант.

Профессор пожал плечами.

— Не подумайте плохого, товарищи. Я над вопросом шума работаю. Сильные запахи и шум — вот два врага наших общих, и вот здесь, — он постучал по лбу совсем как Пафнутий, как бы намереваясь классово сблизиться со спецпролетариатом, — борьба с ними идёт непрерывно, денно и нощно. Собрание молекул, представляющих собою запах, по большей части устраняется через вытяжное приспособление, отправляясь в атмосферу, но вот производимый вытяжкою шум может устраниться не физическим способом, а лишь посредством магии. Бьюсь над сей задачей! Увы, никак не решу! — пожаловался Ираклий Вениаминович. — Я уж и на китайский заклинания переводил — бесполезно!

— На китайский!.. — Маузер в руке сержанта дёрнулся. Глаза его сузились, как у уроженца Поднебесной.

— Всю голову, понимаете ли, сломал, — продолжал директор НИИ окнаук, и Евдоким уловил зародившуюся дрожь в его голосе. Боится, стервец. Таит что-то. Что-то посерьёзнее украденного телефона. — Вы представьте, товарищи, какое это славное свершение: добиться магического шумопоглощения и даже шумоподавления! Децибелы в квартирах пошли бы на убыль и вовсе бы исчезли. Тишина и покой! Мужья, жёны и дети меньше бы повышали голос, перекрикивая технику. Нервы граждан были бы целее. Какая польза для Родины, товарищи! Это, я полагаю, вопрос национальной безопасности! По вашей специальности вопрос.

«Ловко шпарит, ему бы в отдел пропаганды!» — про себя отметил Евдоким, а Пафнутий рядышком заявил иное:

— Ты мне зубы не заговаривай!

Сказав это, младший по званию победоносно взглянул на своих товарищей. Однако никто из них ничего не сказал, а вместо того оба принялись разглядывать комнату гражданина Шварца. Пафнутий тоже стал изучать интерьер, разные там бытовые и научные следы, и постепенно, обозревая полки с книжками, укрытое пледом кресло-кровать, письменный стол, глобус с присутствующими на нём Америкой и Китаем и прочие вещи и штуки, развернулся на девяносто шесть градусов. Шашка Пафнутия, поворачивающаяся за ним, вновь полоснула ковёр, линией разреза как бы отделив сотрудника КГБ от подозреваемого.

— Бедненько ты живёшь, профессор кислых щей! — осмотрев жилище, вывел, точно шашкой отчертил, Пафнутий.

— Откуда учёному богатство взять?

— Вот такие типчики-субчики Родину и продают! — взревел Евдоким. — За бесценок!

— Неужели известны рыночные цены?

— Ты поговори, поговори у меня, недобиток!

— Пятый угол не приходилось искать? — спросил у Шварца лейтенант.

— Это магический, что ли?

— Магический, — согласился чекист. — Звёзды из глаз — самая действенная магия.

Тройка дружно расхохоталась, а вертлявый Пафнутий и не заметил, как очертил саблею магический круг, а сам, будто ножка циркуля, застыл в его центре.

— В чём вы меня подозреваете? Или уже обвиняете? Какие ваши доказательства?

— Вы подозреваетесь в похищении телефона цвета индиго из опытной лаборатории института оккультных наук. Вы подозреваетесь также в попытке заглушить поступающую к компетентным органам информацию при помощи пылесоса.

— Большая ошибка! Вы совершаете большую ошибку, товарищи! — Шварц, как мальчишка, едва не захлебнулся в своих словах. — Не брал я телефона! И сам аргумент с пылесосом есть нонсенс. Так сказать, правдивая ложь. Во-первых, вы не найдёте тут никакого пылесоса, а шум давала вытяжка, которую вы заставили меня выключить. Во-вторых, у меня дома нет пыли. Пыли нет, — повторил он. — Совсем нет. Нет того, ради чего, собственно, покупается пылесос. Вот эта-то задача как раз мною успешно решена! — Доктор оккультных наук, профессор Шварц приосанился и даже сделался как-то выше ростом. — Обеспыливание квартир, домов, офисов, проспектов и площадей, бесконтактная уборка пустынь и пляжей! Заявка на патент подана. Проведите-ка, товарищи, пальцами по подоконникам, по столам, по ковру иль вон по полировке — к ней пыль, будь она тут, прилипла бы с превеликим удовольствием! Опустите ваши хладные маузеры и вострые сабли. Знаете, как говорят мудрые русские женщины? Ничто так не красит мужчину, как уборка! Впрочем, в Индии женщины говорят иначе: жизнь быстротечна, а пыль бесконечна!

— А в Китае как говорят? — спросил Евдоким.

— Вот вы, молодой человек со скептическим выражением на лице, — вместо ответа накинулся на сержанта Шварц, — не поленитесь, загляните, скажем, под холодильник. Всё равно ведь обыскивать квартиру будете. Разумеется, вам известно, что пространство под холодильником — пылесборник номер один. Обычно пыли там накапливается столько, что хоть пряди её да варежки вяжи… Не найдёте ни пылинки!

— Ты меня на пылинку не бери, дядя. Нет, каков буржуин, а, Пафа? Пропылесосил всю хату, а теперь честных коммунистов заставляет пыль вынюхивать!

— В бороде профессорской пыль поищем. Побрею я тебе бородёнку, побрею! — Пафа поиграл сабелькой, любуясь ослепительными отсветами люстры на клинке.

— Знаете, профессор, я немного удивлён, — сказал командир тройки. — Директор института — и вдруг прикарманил экспериментальный аппарат! С другой стороны, кто ещё мог похитить телефон из режимного учреждения, как не сотрудник этого самого учреждения? Такой сотрудник, на кого не падёт подозрение!

— Узнаю ваш дедуктивный метод, товарищ лейтенант! — поддержал командира Пафнутий. — Он самый и спёр. По глазкам его кругленьким вижу. Спёр — и врёт на коричневом глазу.

— На голубом, — поправил его сержант.

— Виноват, товарищ сержант, но у профессора глаза коричневые, — негромко, но настойчиво возразил Пафнутий.

— Карие, — сказал Евдоким.

— Так точно. И борода каряя.

— Фото в дело всё равно пойдёт чёрно-белое, — прервал интеллектуальный спор младший оперуполномоченный. — Ладно, гражданин Шварц, колитесь: где заряженный магией телефонный аппарат схоронили? Не тяните хвоста за кот. Ой, оговорился… Не в борще телефон сварили?

— Стыдно, молодой человек, — сказал Ираклий Вениаминович. — Вдвойне должно быть стыдно. Во-первых, клевещете. Во-вторых, это не борщ, а щи. Вы в России живёте, а не в Китае.

Повторение — мать мучения! Проговорился, недобиток! — Сержант поводил стволом маузера у носа подозреваемого. — Китайский шпион!

Ираклий Вениаминович сфокусировал взгляд на круглом отверстии ствола. Его недавняя мысль оформилась, обрела геометрически завершённый вид. Геометрия — точная наука, это ещё Спиноза понимал.

Сержант ухмыльнулся, убрал маузер в деревянную кобуру и снял с ремня наручники. Металл клацнул о металл. Подозреваемый покривился лицом, ссутулился и с неприятной готовностью жертвы шагнул навстречу сотруднику КГБ. Резко вытянул руки: мол, сковывай на здоровье. Сержант попятился и встал каблуками аккурат на носки Пафнутия, отчего подозреваемый перед ним ещё больше понизился.

— Видно, что ты раньше не привлекался, профессор, — пробормотал Евдоким. — Браслеты мы со спины застёгиваем…

Учёный послушно развернулся к представителям исполнительной власти задом. Пафнутий выдернул из-под подкованных сапог товарища отдавленные ноги, вытянул осторожно, по одной, чтоб старший по званию не упал и не пальнул случайно из пушки, отступил на те же сантиметры, на которые отошёл от учёного Евдоким, и оказался на самом краю очерченного шашкой круга, но всё ж таки оставшись в нём, в круге.

— Погоди браслеты соединять, — остановил сержанта командир. — Мы ж не дикари какие. У нас и бумаги надлежащие выправлены. Куда спешишь? Вся ночь впереди. Допрос с пристрастием, пятый угол — всё успеем. С чувством, толком, расстановкой. Под чаёк и бисквиты. — Оперуполномоченный достал из портфеля гербовый лист со смазанной фиолетовой печатью и неразборчивой подписью. — Постановление о задержании, гражданин Шварц. Распишитесь там, где галочка.

Подавая задержанному постановление и ручку, привязанную к портупее верёвочкой, лейтенант приблизился к сотоварищам. Теперь все трое были заключены в круг.

* * *

После чая с малиной, употреблённого у Марии Христофоровны, мысли лаборантки Оладушкиной сложились в тесные параллели и потекли единым потоком, точно электроны по проводам в кабеле: спать, спать и ещё раз спать. Так учил кто-то из великих магов прошлого. Накормив кота, поджидавшего хозяйку в прихожей, Евпраксия зевнула тринадцать раз, по числу календарного дня, отправилась в душ, где с некоторым сомнением посмотрела на потускневшую лейку, а затем забралась под одеяло.

Ночью Евпраксии, разметавшейся по кровати подобно лесковской купчихе, приснился художественный сон, выполненный в смешанном жанре: фантастического реализма и древней сказки. Будто летит она, Евпраксия, на Тришином телефоне, обрётшем размеры ковра, летит в дали дальние — в снежную мглу цвета индиго, и не разобрать, небо то или уже космос, и ни луны нет, ни звёзд, а свет поступает прямо от белого тела Проси. Тело её не укрывают одежды, то есть оно совершенно голо, однако не чувствует летящая холода, совсем-совсем не ощущает, точно не в зимних высотах пребывает, а находится в обыкновенной городской квартире, обеспеченной батареями водяного отопления.

Пригляделась Прося к окружающему спейсу, приложила ладошку ко лбу, чтоб снежинки глаза не кололи, — и узрела: спереди из Тришиного айфона-самолёта торчит антенна не антенна, но что-то этакое, прямое, продолговатое, и мерцает огоньками. Ба, да это ж термометр, разработанный под руководством Марии Христофоровны! И на градуснике том светится бледно-синеньким огонёчком температура: минус двенадцать по Цельсию. И спиртуоз в трубочке сползает дальше в отрицательное поле. Пятнадцать градусов, семнадцать, двадцать… Внезапно шкала пропала, точно термометр кто-то отломил, ковёр-телефон погрузился в чернильную черноту, и где-то не пойми где, на том конце света, мелькнул белый бородатый силуэт: некто помахал путешественнице рукою в варежке. Показавшись, видение сгинуло во тьме, а ковёр, воздушно колыхавшийся под телом, выровнялся и твёрдость обрёл.

Прося проснулась от собственной молитвы:

— Дед Мороз, помоги!

Тимофей Валерьянович по привычке своей спал в изголовье, заняв часть подушки и прижавшись животом к голове хозяйки. От этой позиции кудряшки Просины утрами напоминали парик, угодивший под колесо автомобиля. Видела Прося такое в одном фильме. Ненаучном.

Оладушкина поняла, что айфон с термометром и силуэт с бородой были сном, и вздохнула с такою печалью, с такою чеховской тоскою, что из-под век её хлынули жгучими ручьями слёзы, полились, покатились на примятую подушку.

Светила в окошко белая холодная луна, серебрила мокрые дорожки на вздрагивавших пухлых щеках.

Глава 5. Диагноз: сотрясение души

Всякий млекопитающий, как склонный к магии, так и лишённый к ней малейших способностей, без труда учует и услышит дух человеческий, скрип человеческий и стон человеческий по мере приближения такового. Дух же призрака так просто не уловишь — тут и сноровка не поможет, и особые таланты не всегда выручат.

В сущности, призрак есть дух, и больше ничего. Дополняющая формулировка «больше ничего» является исчерпывающей и принадлежит не какой-нибудь козьей ножке, но А. П. Чехову, доктору в медицине и реалисту в литературе. Учёные иного склада и направления, придерживавшиеся консервативного подхода, классику врачебного дела и прозаическому новатору не перечили. Дух призрачный, как о том неоднократно сообщалось в исследовательских сочинениях, помеченных грифами «ДСП» и «Секретно», есть чистая идея, проникающая чрез материальный мир подобно тому, как туман преодолевает забор: без усилий и следов, без зафиксированного покушения на частную собственность и порчи имущества.

Нельзя не заметить, что в случае с Трифоном Холодцовым идея была скорее очищенной, нежели чистой, а посему от попадания в чеховское определение уклонилась. Призрак-то Трифон призрак, но на девяносто шесть процентов из сотни возможных. Успей Трифон доесть тот кусок пирога, что в решающий час вывалился из его пальцев, тогда б в его отношении идея, вероятно, получила бы полное господство над материей. Но прочь, догадки! Оккультной науке только предстоит изучить данный вопрос, ибо мир призраков и по сей день таится за незримым кордоном, и виз в ту заграницу не выписывают.

Покончив с телефонным диалогом и отключив пылесос, а заодно обесточив электрокотёл, согревавший дом и крутивший счётчик киловатт-часов с такою буржуазной скоростью, что на ночь приходилось произносить финансовые заклинания, посылавшие циферки вспять, Катерина Панкратовна всласть потянулась и полюбовалась айфоном цвета индиго — изделием, заключавшим в себе возможности, раскрыть которые предстояло не без чужого участия-содействия. Полюбовавшись, сделала круговые пассы, изобразив качение с ускорением.

— Катись, катись, яблочко наливное, по серебряному блюдечку, покажи Шварца Ираклия Вениаминовича, покажи бойцов КГБ во всеоружии…

С этими словами Избушкина-Ягаева, похихикивая и глядя в телефон как на киноэкран, сотворила простой, но не лишённый художественности сценарий в стиле критического фэнтези. Сюжет строился на революционных и постреволюционных мотивах, отвечавших героическому имени институтского директора.

— Получайте приказ, орлы боевые!

Режиссёрские экспромты обыкновенно поднимали Катерине Панкратовне настроение. Вот и сейчас воплощение сценария в кадры-эпизоды, ожившие на экране, породило в душе учёной состояние, сопоставимое с тем, что древний правитель называл «веселие пити». А когда у неё поднималось настроение, тотчас происходило что-то хорошее. Уж не опровергался ли таким образом закон о бытии и сознании? Не вставал ли господин Беркли поперёк дороги товарищу Марксу?

Катерина Панкратовна запалила в печи лучинки, колодцем сложенные. Принесла с веранды охапку дровишек берёзовых. Потянуло сладковато тем дымком, что бывает только от берёсты.

— Добра та речь, что в избе есть печь!

В этот самый момент Катерина Панкратовна и почуяла хорошее. К избе приближался по воздуху слабый физический объект. Заведующая опытной лабораторией, разбиравшаяся в русском духе куда основательнее лаборантки Оладушкиной, с высочайшей душевной точностью определила в надвигающемся небесном теле владельца позаимствованного в лаборатории айфона. Аппарат, как бы желая электронным образом подтвердить правоту учёной дамы, изобразил пляску синего космического огня. Огонь скукожился, облез, и на экране «Экс анимо» замельтешила, завертелась пляскою цифирь. Положительное число +32 переменилось на отрицательное —12. Избушкина-Ягаева присвистнула: «Фью! До зимней суровости охладел, голубчик!» Отряхнув передник от берёзовых опилок и трухи, она с выражением принялась читать вслух куплет из магической новогодней сказки, пусть и писанной неспециалистом.

— Спеши ко мне, путник, не мешкай!.. — Задержавшись на произвольном многоточии, Катерина Панкратовна улыбнулась окошку, расписанному веточками ледяных узоров. Дочитала куплет: — Я чую твой дух за версту!

Печной манометр показал в дымоходе повышенное психическое давление. В топке звякнуло, ухнуло и охнуло. Изготовившаяся к приёму летуна Катерина Панкратовна одной рукою закрыла поддувало, чтоб пришельца не кувыркнуло, не выбросило тягою обратно в трубу, а другой отворила дверцу топки. Подкоптившийся призрак, пахнувший одновременно снегом и дымом, кулём заметался по избе — от печи к окошку, от окошка к кровати и столу, оттуда к углу красному, где у хозяюшки висела лакированная доска с брадатым ликом Деда Мороза.

— Спокойно, товарищ, без паники! Метаться прекратить! — повелела учёная явившемуся девяностошестипроцентному духу. — Кто в печи не горит, тому счастье привалит! Ух ты, новую поговорку сочинила!

Катерина Панкратовна, дама, литературных изысков не чуждая, на досуге, а равно и в рабочее время, поскольку учёные её профиля слывут творцами порядка исключительного, пописывала в тетрадки и на бумажки, заносила в толстеющий рукописный (пока) сборник сентенции, присказки, прибаутки, рассказцы, стишки и пословицы собственного изобретения. Записав карандашом марки «Конструктор» твёрдости «Т» родившуюся у печки поговорку, завлаб Избушкина-Ягаева выловила внутренним чутьём и обыкновенным взглядом значительных размеров серебристое полуфизическое тело, украсившееся спиральными полосами сажи — завоями, как выразился бы писатель Набоков. Выказывая явное любопытство к предметам на столе, серебристая субстанция покружила вначале над айфоном, а затем, испустив ментальный вздох, улеглась ковриком на пороге, оплыла парафиновыми складками.

— К минусу тянет, касатик? На веранде желаешь поселиться? Не то в подпол проводить? Холодком от тебя веет, гость ты мой внезапный! Если сам и не растаешь, то печной КПД мне точно снизишь!

Катерина Панкратовна накинула шаль и уложила в печь поленья. В топке затрещало. Призрак взмыл к потолку, зимним ветерком пролетел подле головы Катерины Панкратовны и завис, дрожа и переливаясь, над столом. Капельки жидкости двумя пунктирными линиями устремились на телефон и микрофон. Накапливаясь, водица сливалась в лужицы, стекавшие с телефона, воды, впрочем, не боявшегося и, по увереньям китайских товарищей, его изготовивших, не пугавшегося даже купанья в ванне и стирки в машине.

Теоретически знакомая с психологией призраков Избушкина-Ягаева, подкованная на курсах повышения квалификации в стольном граде Москве, сделала правильный вывод. Точнее, разом два правильных вывода.

— Либо таешь, либо плачешь. О таянии призраков на лекциях ничего не говорили, стало быть, передовой науке сие неведомо. Однако я вот что думаю: кто боится растаять, тот держится низа! Тепло, как предписывает физика, устремляется вверх, ибо легче холодного согретый воздух: разрежённый он, молекул в нём поменьше. И ты, братец, должен это верхнее тепло ощутить на собственной шкуре! Стало быть, родимый, ты не таешь, а плачешь. Больше скажу: прицельно плачешь! Одним глазом на телефон рыдаешь, другим на микрофон. — Катерина Панкратовна поразмыслила ещё немного. — Усекла! Оборудование обособленное. Каждый аппарат для своего дела, для своей задачи.

Она подняла микрофон и поднесла туда, где колыхался дух серебристый. Ощутила на руке мокреть и холод.

— Нам потребуется микрофон. Верно, товарищ Холодцов?

Унял призрак хладные слёзки. Вот он, подлинный язык эмоций! Подтаяла душа, раскисла, размякла, дошла до кондиции нужной. Это ежели выразить мысль художественно, глаголами литературными.

От мысли — к воплощению! Катерина Панкратовна определила порядок действий и способ сохранения в дома комфортной температуры. Вокодер с микрофоном перенесла к крышке подпола. Ухватилась за кожаную петлю, подняла крышку за бока и к стене приставила. Дотянулась до клавиши выключателя, осветила куб подполья светом электрическим. Спустилась по лесенке. Пахнуло знакомо землицей, картошкой и извёсткой от белёных столбиков и досок. Серебристая тень скользнула за нею и свернулась калачиком на полупустой полке возле банок с вареньем. Катерина Панкратовна, ни слова не говоря, спустила в подпол вокодер на удлинителе, поставила на облюбованную признаком полку и соединила с микрофоном.

Снесла хозяйка сюда же и телефон цвета индиго, не просохший от слёз. По-видимому, слёзы, а стало быть, и их источник, входили в те четыре процента, что оставались в призраке от человеческой плоти. Этот феномен, образовавшийся от известного Катерине Панкратовне лабораторного порошка, требовал обстоятельного научного изучения.

— Мне чужого не надобно, — сообщила духу Катерина Панкратовна. — Возвращаю устройство связи законному владельцу. Я на его, то бишь на твоей стороне, дружок Трифон. Уж вся лаборатория знает, как Оладушкина тебя зверски замучила. Пришлось мне, начальнице, пойти на радикальные меры. — Она вздохнула на девяносто шесть процентов искренне и поплотнее закутала шалью шею. — Твой ведь телефон? Пусть с тобою и будет. Вот, кладу тоже на полку. Правда, сотовой связи тут нет, глохнет сигнал. Ну да сотовая связь тебе и не требуется, верно, касатик? Свет оставляю, чтоб жилось повеселее.

Учёная дама поднялась по лестнице, подтянув за собою шнуры от вокодера с тем, чтобы можно было беседовать с гостем, печке холодок предпочитающим. Кабели в уголке гвоздиком прижала. Глянула сверху: гость остался на полке. Подержала ладонь над открытым квадратом: из подполья тянуло холодом. Не подмёрзнет ли картошка? Не застынут ли банки с вареньем и огурцами? Эх, чем не пожертвуешь ради науки!

Решив, что Трифону вредно будет торчать безвылазно в подполе и полезно выгуливаться, Катерина Панкратовна занялась технической стороной человеко-призрачного контакта. В качестве усилителя сгодился электрофон «Вега-109», давеча подсказанный умной головой. Электрофон и колонки к нему, между прочим, были серебристого цвета — будто нарочно в тон гостю-призраку. Эстетике Катерина Панкратовна всегда придавала большое значение.

Соединив аппаратуру кабелями, хозяйка поднялась с коленок. Приняла стойку «смирно». Момент и впрямь был торжественный. Контакт двух миров!

— Уважаемый товарищ Холодцов! — обратилась она к обитателю подпола. — С вами говорит Екатерина Панкратовна Избушкина-Ягаева, начальник опытной лаборатории НИИ окнаук. Той самой лаборатории, где трудится знакомая вам лаборантка Оладушкина, персона склада крайне легкомысленного. Если вы меня прекрасно слышите и отлично понимаете, сделайте, пожалуйста, кружок по подполу… Очень убедительно, довольно… Переходим непосредственно к контакту. Говорите в микрофон и заодно пробуйте клавиши вокодера. Клавиши ходят легко, вашей физической массы хватит. Не волнуйтесь и не торопитесь. Пробуйте комбинации, двигайте бегунки, подбирайте частоту.

Вытянув из платяного шкафа кофту и шарф и обмотав голову шалью точно тюрбаном полотенца, Катерина Панкратовна улеглась на половичок у дыры подпола и стала туда смотреть. Над вокодером колыхалось, воздух серебрился, ползунки на изделии двигались, но наверху в колонках лишь шипело попусту. Как вдруг свистнуло в динамиках, да столь пронзительно, что хозяйка взвилась и чуть в подпол не свалилась.

— Проверка звука, проверка… — бухало железно в колонках «Вега», гласом инопланетного робота вещало. — Раз, два… Три, четыре… Гэляк-ти-ка-а! Гэляк-ти-ка-а!..

— Есть контакт! Молодец, Тришка-парнишка!

— Спасибо, Екатерина Панкратовна, — прогудел в ответ голос будто из ведра. Будь здесь Оладушкина, она бы узнала жестяной тембр, слышанный ею в душевой лейке. — Вы не представляете, каково это — снова обрести дар речи. Слова кажутся дорогими… ценными… Слова…

Всхлип. Глухой ржавый всхлип. Ржавый? Катерина Панкратовна не была уверена, что это подходящее определение для всхлипа. Но какой литератор мог бы быть в том уверен? Даже авторитетный А. П. Чехов, скупой на определения беллетрист, и тот призадумался бы, карандаш бы погрыз.

— Не плачь, Триша! Вернулась речь — наладится и жизнь. Одна голова хорошо, а две — лучше. Помаракуем с тобой на пару и вернём тебя в мир человеческий. Знаешь, товарищ дорогой, кабы я не подоспела вовремя, Оладушкина бы тебя в край замучила. Для неё люди — клетки, молекулы, нихиль. Смотри вон, до чего тебя диссертационно довела! До околонулевого телесного истощения. Ещё чуть-чуть, и от тебя бы ни слезинки не осталось.

Ядовитую критику девушки Оладушкиной, к которой объект Холодцов мог относиться с симпатией, учёная, не чуравшаяся не только физики, но и психологии, смягчила шуткой.

— Ты в моём доме намерен даром проживать али как? Мышей, к примеру, ловить умеешь?

Выждав положенные драматургические секундочки, Катерина Панкратовна прыснула. Следом в динамиках прозвучал трескучий смех призрака.

— Шучу, шучу! — подтвердила собственную несерьёзность хозяйка. — Мышей я давно отвадила. Я ведь не поросячий хвостик, а соавтор научного труда «Магия в быту», издание второе, переработанное и дополненное. Человек, Родине полезный.

Сказанное выходило, даже на километр выпирало за пределы скромности, но в сложившемся положении авторитет следовало устанавливать в полную силу и безотлагательно.

— Доверяй консерваторам, Трифон Батькович. У меня мудрость лет и опыт. За мною выверенное знание. А погляди, что сотворила с тобой сумасбродная девчонка!

В колонках прошелестел монофонический вздох.

— Теперь будь ласков, Триша-парниша, поведай своей будущей спасительнице, что там приключилось, как ты до жизни такой докатился да в призрак обратился? (Глагольная рифма — дилетантская рифма, отметила про себя Катерина Панкратовна и записывать строчки не стала.) Насколько мне известно, изначально Оладушкина ставила задачу противоположную: не охладить тебя добавочно, а наоборот — температуру повысить.

— Обещанного три года ждут, — протрещал глас в динамиках. — Аспирантская народная поговорка. Два с половиной я прождал. Ох-ох!.. Ладно, я не плачу… — И захлюпало в подполе, будто носки там выжимали.

— Так и душу выплачешь, — подпустив строгости, прокомментировала реплику собеседника заведующая лабораторией. — Мужайся, товарищ Трифон. И давай рассказывай. Поделишься — легче станет.

Призрак чем-то шмыгнул, не сказать точно, носом ли, не носом, и мало-помалу разговорился. Катерина Панкратовна, от входа в подполье было отползшая, не утерпела и к посту наблюдения вернулась. И не напрасно! Посчастливилось ей увидеть такие призрачные метаморфозы, которые аспирантка Оладушкина, присутствуй она здесь, непременно занесла бы в свои научные тетрадки. Цветными фломастерами бы занесла.

Рассказывая, вызывая в памяти эпизод за эпизодом, деталь за деталью, кусок пирога за куском, Трифон Холодцов наливался гневом — и цвет его на полке отвечал гневным стадиям: серебрился, отливал золотым, алым и в конце концов сделался малиновым. Столь глубокий цвет, пропитавший всю кубатуру призрачного объекта, и столь насыщенный тон объяснялись не одними новыми чувствами к Оладушкиной, но и негодованием призрака на самого себя, Трифона Холодцова.

Как он так оплошал? Как он мог быть таким доверчивым ребёнком, малышом из песочницы? Как мог испытывать сердечные чувства к Оладушкиной? Охмурила его своими телесами, соблазнила термометром — и в объект дешёвой манипуляции превратила! В собаку Павлова! Кто готовился переселиться в Просин холодильник?.. Если такова любовь, то никакой любви ему, Трифону Холодцову, не надо! Прожил три десятка лет без любви — и дальше обойдётся! Хорошо, добрые люди нашлись, разоблачили Оладушкину! И ведь как играет красотка — ну киноактриса прямо: ах, Тришечкин, ах, дура я! Станиславский, и тот бы поверил.

— Не вы бы, Екатерина Панкратовна, так я бы… Не знал бы, куда и податься… Если б не вы! Мой айфон — и тот Прося не то позабыла, не то профукала… А вы отыскали, вернули… Все её научные идеи — коту под хвост. Её коту, Тимофею Валерьянычу… И это в день рождения! Не кота, а мой. Подарочек преподнесла! Юбилей маленький у меня сегодня, Екатерина Панкратовна.

— И у неё, — вырвалось у заведующей лабораторией.

— И у неё, — подтвердил голосом пришельца из космоса Трифон. — Мы в один день родились. Декабрьские оба. Я думал: судьба, сходимся. А мы — вон оно что. Расходимся, а не сходимся! Противоположности!

— Ну так недаром она дважды разведёнка.

— На чужих бы ошибках мне учиться, а я свои совершаю! Сумку-холодильник из меня сделать хотела!

— Так-то вот эгоисты и вторгаются в жизнь нашу, судьбу беспощадно курочат. Ничего, прорвёмся! Главное — план, товарищ Холодцов. И следующее главное — не поддаваться панике. Не ныть, не хныкать, душу в воду не обращать. С этой минуты я всё беру на себя. Согласен, друг дорогой? Вот и славно! Рассуждать будем эмпирически, физически и экономически.

Что делать? Очень просто, касатик! И никакого Чернышевского. Не что делать, а с чего начать! Тут ответ ясен: с экономики труда. Пока тебя не вернут из призраков в живой вид Homo sapiens, на работе тебе будут ставить прогулы. Могут и по тридцать третьей билет волчий выписать… Слышу, слышу, как ты вздыхаешь… Не горюй, Трифон! — Катерина Панкратовна улыбнулась лицом в подпол — улыбнулась не обитателю полки призрачному, но планам своим. Улыбнулась так широко, как улыбалась только вдали от Ираклия Вениаминовича и в одиночестве. Присутствие призрака, одной двадцать пятой человека, нарушением уединения Катерина Панкратовна объективно не считала. — Касатик мой полупрозрачный! Все вопросы я улажу. Начнём, как я уже сказала, с экономической составляющей, ибо бытие, как гласит немецкая пословица, определяет сознание. Начальству твоему я доставлю справку. Из научного учреждения. Из медпункта нашего НИИ. Чин чином! Диагноз: сотрясение души. Потом, когда ты поправишься, — а поправишься ты с моею помощью обязательно и бесповоротно, — выбью тебе в НИИ больничный лист. Законный документ! Ни один начальник не прискребётся. — Катерина Панкратовна эффекта ради очертила собственные ладони магическими символами толпы. Шквал аплодисментов удался на славу: любой услышал бы сейчас не жидкие хлопки пары ладошек над дырою подполья, а овации полного зала, рукоплещущего звезде сценической. В том, что призрачный Трифон слышит её, и послушается её, и комнатной собачкой станет, заведующая опытной лабораторией была уверена не на девяносто шесть, а на все сто процентов. — Вылечу я тебя, касатик! Будешь делать так, как я скажу, Трифон Батькович, тогда явишься на работу с румяными щеками. Кровь с молоком — как у Проськи! У тебя не только больничный лист примут, к тебе в очередь за дружбой и любовью выстроятся. Верь мне! Добыла я твой телефон — добуду и спасение твоё! Проська, раззява, теряет, а я нахожу! Так-то, Батькович! Главное, не торопись. Не спеши никуда. Живи медленно, размеренно. Я помаракую, умную голову электрическую привлеку — и путь к выходу тебе укажу.

«Тебе и себе», — поправилась она мысленно.

И резво, точно подросток, вскочила. В голову ей, точнёхонько в гипоталамус, ударили рифмы. А поэзия, как доподлинно известно медицинской науке, вместе с тонусом поднимает давление.

— Призрак зимний! В хлад и ночь

Ты зачем сорвался прочь?

Путь твой сыщется, душа:

Счастье ходит не спеша.

Она продекламировала строфу, загибая пальцы и считая слоги, а потом занесла сочинённое в поэтическую тетрадь. Чуть-чуть омрачило стихотворный триумф пухлое лицо Оладушкиной, вдруг проступившее за строчками.

— Я не литературовед и не критик, но, по-моему, стихи вдохновенны, — высказался механический голос.

— Стихи эти, друг мой, отвечают болезной душе, поблизости пребывающей.

В колонках прошуршало неопределённо.

— Не могли бы вы в честь нашего чудесного знакомства открыть мне баночку варенья?

— С превеликим удовольствием!

На ужин Катерина Панкратовна кушала отварную картошечку с квашеной капусткой, а из прикрытого подпола доносилось усиленное микрофоном чавканье.

* * *

К Распаю Всеволодовичу Железных, председателю городского комитета по делам магии, директор НИИ окнаук прибыл на тачанке, предварительно вынув ленту из пулемёта. Не простаивать же гужевому транспорту! Да и согреются коняги в дороге, в движении.

Бойцов КГБ, подвергнувшихся самозаклятию, он оставил торчать истуканами в круге. Ираклий Вениаминович отдавал себе отчёт в том, как сильно ему повезло. Обладай тот, кто окрутил спецслужбистов волшебством, магическим дарованием уровнем повыше, скажем, способностями уровня «Ё», ему бы не посчастливилось. Мастер, управляющий процессом удалённо, не позволил бы начертиться кругу самозаклятия. И сейчас, пожалуй, он, директор НИИ окнаук, искал бы пятый угол в подвале. И кому ведомо, за какими магическими воротами сокрыт тот благоустроенный подвальчик с чаем да бисквитами?

— Вы меня простите, Распай Всеволодович, — с порога запустил серию оправданий Ираклий Вениаминович, зная, как любят разные начальники, председатели, министры и президенты, когда к ним виниться являются, — я без бутылки, без подарка, как снег на голову да вдобавок с просьбой. Прямо-таки недоразумение ходячее, а не человек! Но кроме вас мне никто не поможет. Только вы меня выручите. И других спасёте. Исключительно вы. — Следуя прочитанной в юности книге Дейла Карнеги, директор НИИ честно, то бишь посредством лести, построенной на истине, повышал значительность собеседника в его собственных глазах. — Предались тут трое самозаклятию, Распай Всеволодович. В круге замерли. На территории моей жилплощади. Следовательно, освободить я их не в силах. Нужен кто-то повыше. Кто-то, стоящий надо мною.

— А это я, — завершил речь гостя хозяин квартиры. — Ну что ж, поедемте. Не на троечке ли с бубенцами прибыли, Ираклий Вениаминович?

— Никак нет-с, — ответствовал директор, — на тачанке-с.

— Революционной?

— Именно-с.

Фигуры в круге, представшие взору председателя горкомага, того изрядно удивили.

— Старая школа, старая! Давненько я творчества подобного не видывал. Планиметрию-от шашкой выводил? О-от будёновец лихой!

Ираклий Вениаминович надел шубенки и с предосторожностями, отгибая чекисту палец за пальцем, вынул из руки закаменевшего бойца саблю. Распай Всеволодович извлёк из жилетного кармана брегет, помусолил золотую цепочку, глянул на стрелки и защёлкнул крышку. Держа саблю на шубенках, Шварц подал оружие председателю. Тот принял боевой инструмент за крыж.

— К металлу мы люди привычные, — сказал.

Примерившись к кругу, Железных свободною рукою показал Ираклию Вениаминовичу, какими путями намерен сотворять временное нутро циферблата.

— Окно на восток выходит? Правильно живёшь.

Ухватившись за плечо недвижного лейтенанта госбезопасности, чиновник точно и прямо, будто прирождённый инженер-конструктор, прочертил между ногами замерших часовую стрелку, прорезал точно до центра круга, и за нею провёл минутную, подлиннее.

— О-от так!

— Пёс с ним, с ковром, но весь паркет мне загубили! — не сдержался Ираклий Вениаминович.

— Паркет — дело наживное. Шкура-от дороже. Любопытно старику: кто ж шкуру-от вашу прохудить решил?

Что мог ответить на сей вопрос Ираклий Вениаминович? Ничего не мог.

В заданную минуту товарищи в гимнастёрках вздрогнули в круге, зашевелились. Отойдя к окну, Ираклий Вениаминович Шварц и Распай Всеволодович Железных наблюдали за ожившей сценой. Оба знали, что круг-будильник расщепляет морок, однако освободившиеся от него временно чувствуют себя примерно так же, как люди, проснувшиеся посреди тяжёлого бреда.

— Именем КГБ Российской Федерации!.. — возопил лейтенант, осёкся и с недоумением огляделся, оглядел себя и ощупал своё облачение. Шариковая ручка на верёвочке повисла у голенища, а лист постановления, выскользнув из пальцев, лёг на истерзанный ковёр.

— Боже, царя храни! — певуче раскатил «р» сержант Евдоким. — Что? Что я сказал? Боже, предгоркомага храни! — поправился он, держа маузер за ствол подобно молотку и уставившись, точно на икону, на лицо Железных, всему городу знакомое.

— Эвона хватил! Куда мне до царей-от! — Глава комитета по делам магии махнул рукою, не приближаясь к пробудившимся. — Пора, пора мне совсем в другую сторонку… Сто двадцать годков оттрубил во славу Отечества, пора и честь знать.

Рядовой Пафа, у которого ранее изъяли саблю, фальшиво, не в размер, на мотив «Интернационала» напел:

— Три белых коня, э, три белых коня!.. — И заглох, как мотор без топлива.

— В чудном каком мороке служивые-от! Сабля да маузер! И откель ему, молодому-от, песенки этакие знать? Уж я седым как лунь был, когда эстраду эту по радио крутили да на пластинках вертели… Мы поедем, мы помчимся на оленях утром ранним…

Ираклий Вениаминович распахнул было рот и ударил языком по передним зубам, намереваясь указать, что последние строчки происходят из песенки иной, но спохватился и смолчал. Невежливо, а то и неумно выйдет — критику разводить при таком-то сборище. Да и не грешен Распай Всеволодович забывчивостью. Несмотря на почтенный возраст, путаником магический чиновник никогда не был. Морок это сказывается, насланный кем-то морок… Остаточное влияние… А уж кто там и через какие устройства сей морок наслал, он, директор НИИ окнаук, обязан выяснить. Дело чести, подумал он, отбирая у сержанта маузер.

Глава 6.

Окончание «Новогоднего призрака».

© Олег Чувакин, 2019
Баба-Яга, помело, летит, луна, ночь, небо, Избушкина-Ягаева

Скачать бесплатно фантастическую повесть «Новогодний призрак».

Полюбилось? Поделитесь с друзьями!

Вы прочли: «Новогодний призрак»

Теперь послушайте, что говорят люди. Скажите и своё слово, коли желаете. Чем больше в мире точных слов, тем счастливее наше настоящее. То самое, в котором каждый миг рождается будущее.

Не видите формы комментариев? Значит, на этой странице Олег отключил форму.

40 отзывов

  1. Ау! Желающие принять участие в конкурсе новогоднего рассказа-буриме «Новогодний призрак»! Дед Мороз приглашает соавторов к сотворению фантастического рассказа. Кот уже кивнул!

    Снегурочка

  2. Здравствуйте Дед Мороз и Снегурочка!
    У меня вопрос о грядущем новогоднем конкурсе. Как я поняла, конкурс стартует 4 ноября. Значит вторую главу будущим соавторам надо отправить до 9 ноября включительно. Но пункт… Положения гласит:
    8.1.2. На создание каждой главы потенциальным участникам отпускается не более шести дней, седьмой день отдаётся Деду Морозу.
    Но первая глава уже появилась на сайте. Значит те, кто решил стать соавтором второй главы, имеют возможность творить в два раза дольше (фантазировать, скажем так, и записывать свои чудо-фантазии на заданную тему).

    1. Здравствуйте, Алёнушка!

      Да! Вы прекрасно ладите с арифметикой! Однако организатор запускает конкурс 4 ноября. И письма будущих соавторов начинает открывать только 4 ноября. Сейчас он очень занят конкурсом «История любви», который завершается 31 октября. А потом он желает отдохнуть несколько дней.

      Октябрьский Дед Мороз.

      1. Благодарю, Дедушка Мороз (октябрьский)! Удачи Вам и всем будущим соавторам новогодних фантазий! Доживем до ноября и в путь, Вы с нами, а мы с вами.

  3. В текст главы введено одно маленькое уточнение: «Заведующая опытной лабораторией».

    1. Введено ещё несколько маленьких уточнений. Написана вторая глава. Дорогие конкурсанты! Читайте внимательно обе главы!

      1. Вы, Дедушка Мороз, с Вашей Фантазией, Юмором и ажурной вязью слов для нас НЕДОСЯГАЕМЫ, как линия горизонта. О-о-о-очень смешно!!! Я так смеялась!))) Читала очень медленно, смакуя все придуманные Вами предложения. Читать Ваш вариант надо только медленно, наслаждаясь, как изысканным дорогим напитком. Одним словом, БУРНЫЕ АПЛОДИСМЕНТЫ!!! Вы БОЛЬШОЙ ХУДОЖНИК в литературе! Моя фамилия в авторстве (в конце главы) неуместна.

      2. После такого блестящего продолжения я, напрочь потеряв дар письменной речи, способна лишь косноязычно промямлить: «Спасибо за честь быть редактируемой настоящим писателем».

        1. О дорогая Ольга! Дед Мороз счастлив получить такой отзыв. Надо заметить, он очень боялся вашей критики. Даже уходил в лес.

          1. Неправда:), Дедушка Мороз ничего не боится, даже надевать маску Карабаса Барабаса :))) — «На пути к Деду Морозу!» И правильно делает!) Это лишь во благо!

            1. Маша и Витя! Ау-у-у! Где вы? Дедушка Мороз зовет вас в новогоднюю сказку:)) …

              1. Дорогие будущие соавторы Деда Мороза! Властелин Севера и добрый волшебник как-то высказал мнение, что не против обсуждения в комментариях идей по развитию сюжета. Отзовитесь, необходимо ли это (т.к. мысли есть) или ни к чему вмешиваться в индивидуальный творческий процесс?

                1. Да, подтверждаю. Все потенциальные участники могут открыто делиться в комментариях соображениями по поводу развития сюжета. Если, конечно, пожелают. Или, скажем, распределять между собой дальнейшие главы. Не исключаю также вариантов какого-нибудь особенного коллективного сотрудничества. Конкурс экспериментальный. Творите!

                  1. Если позволите, предлагаю потенциальным соавторам Деда Мороза, продолжателям двух первых глав краткий вариант самого ближайшего развития событий (нисколько не сомневаясь в их собственной богатой фантазии). Но вдруг что-нибудь понравится, тем более Дедушка Мороз подтвердил, что высказывать эти идеи не запрещается.
                    Уходя с работы, Катерина Панкратовна на КПП института встречает завхоза Ивана Антоновича. Она относится к добродушному пенсионеру, почти своему ровеснику, с расположением и в двух-трех фразах передает суть своей беседы с директором НИИ. Разговор случайно слышит инженер-техник Макс, он по просьбе Ивана Антоновича чинил «замкнувший» пульт на КПП. Увидев у Макса в руках почерневшую и оплавившуюся электронную схему, завлаб подозревает, что тот с Оладушкиной «опять спалили казенное добро». Но завхоз ей все объясняет.
                    Прося едет в автобусе домой и тут ее пронзает мысль, что оставшийся дома кот, мог полакомиться упавшим последним куском ее пирога. Ворвавшись домой, она видит, что ее опасения были напрасны: умный кот Тимофей Валерьянович никогда не вмешивался в эксперименты хозяйки и мирно по-старчески посапывал на диване.
                    Стараясь собраться с мыслями, Прося убирает со стола посуду после дня рождения и в самое укромное местечко в холодильнике – недоеденный Холодцовым кусок пирога. Так, на всякий случай. Так как Евпраксия не дозвонилась до своих шведских коллег, она решает связаться по видеосвязи с Дедом Морозом. Выясняется, что идея изготовления порошков «плюс» и «минус» принадлежит Деду Морозу, а ученая Прося ее воплотила в жизнь, приготовив минуса даже чуть больше — в подарок доброму волшебнику. Она признается Деду Морозу, что перепутала крышечки от разных колб, и теперь ее друг в беде. Евпраксия просит его помочь. Дед Мороз велит ей не терять присутствия духа (Трифонова призрака) и обещает помощь по приезду из Великого Устюга дней через десять.
                    Далее Просе звонит Макс, который случайно подслушал слова Катерины Панкратовны, и предупреждает ее, что завтра Оладушкину вызывают к директору на демонстрацию изобретенных ею чудес. Прося не знает, как выкрутиться из щекотливого положения, чтобы не рассекречивать случившееся с Холодцовым и одновременно не пасть «лицом в снег». Тут вспомнив о лабораторных мышках и об оставшемся куске пирога, и решает завтра на ученом совете покормить мышат крошками, дабы те на глазах директора и сотрудников НИИ превратились в мышиные привидения.
                    Тем временем колыхающаяся душа Трифона бродит по чердаку своего дома и встречает Карлсона, который когда-то имел дело с привидениями. Новый общительный друг Холодцова предлагает свою помощь в скоростном перемещении по воздуху до нужного пункта. По водосточной трубе они попадают в квартиру к Холодцову и скрепляют мужскую дружбу употреблением чая с малиновым вареньем только Карлсоном. Соседка Холодцова, досужая и вездесущая баба Варя, с ужасом крестится, приложившись ухом к стене, граничащей между их квартирами.
                    После чаепития на сон грядущий на чердаке друзья взлетели с Трифонова балкона на разведку-прогулку над городом.
                    На ученом совете сотрудники НИИ шокированы демонстрацией Просиной практической части. Ребята-инженеры и особенно Просин друг Макс, и, конечно же, шеф восхищены, Катерина Панкратовна скрежещет зубами. Макс тоже втайне любит Просю, но она не воспринимает это всерьез, памятуя о двух своих разводах. Ее устроит только безоговорочная преданность: к примеру, вроде «согласия Холодцова даже пожить в ее холодильнике между замороженными пельменями и клюквой».
                    Ираклий Вениаминович сообщает, многозначительно подняв кверху палец, что «оттуда» сотрудников НИИ под Новый год «для прозрачности эксперимента» просят продемонстрировать чудеса в прямом эфире и обязательно в театральной постановке. Все это будет также транслироваться и на больших мониторах, установленные на улицах города. Просе поручают подготовить сценарий, костюмы и сыграть главную роль, проявив свои актерские способности. Ведь еще Холодцов заметил, «не ученою дамой ей быть, а примою театральною». Шеф сообщает Просе, если все пройдет на высшем уровне, ей светит пост завлаба.

                  2. Я еще и еще раз перечитываю созданную Олегом Чувакиным вторую главу. И с каждым прочтением восхищаюсь все больше. Это высший пилотаж, тончайшая, микроскопически точная работа со словом (как в медицине у нейрохирурга высшей квалификации) И надо же иметь такое богатое воображение! Просто не хватает слов выразить свои мысли и ощущения. С каждым разом приходит понимание — сколько в это вложено труда!!! Дед Мороз сам признался в этом в одном из комментариев. Делаю новые открытия из содержания. «Как нам быть с бедою этой, Триша, посоветуй!» – так это ж слова из песни! А Избушкина-Ягаева, похоже, сперла у Проси ее порошочек из шкафчика, только какой: «плюс» или «минус»? И прошитую «Моторолу» тоже. Очень понравился отрывок: «а в туфлях, пахнущих сладко итальянским кремом, попарно отражалось искажённое лицо Катерины Панкратовны». И таких точных и удачных находок не счесть! Большое Вам спасибо, Олег Анатольевич, за доставленный праздник души и художественного русского слова!

                    1. Дорогая Ольга, Дед Мороз благодарит вас! Поищите на этой страничке цветочек.

  4. Ольга, вы вдохновительница Деда Мороза. Эта красная роза из сибирского сада — вам!

    Роза. Красная. Садовая. В подарок!

    1. Мне очень приятно получить такой прекрасный подарок!:)) Да еще из сибирского сада и от самого Деда Мороза! Спасибо огромное, Дедушка Мороз!:))

  5. Наконец нашла возможность прочитать. Мне очень понравилось! Просильда, Избушкина-Ягаева с фейерверком в гипоталамусе и словно выскочивший на морозец при мыслях об Оладушкиной, Ираклий Вениаминович. Название главы. Классно!

  6. Уважаемые авторы-соавторы!

    Новогодняя сказка складывается, уже две главы о приключениях Оладушкиной и Холодцова придумали. Надеюсь, третья вот-вот появится :)

    А не забыли трудолюбивые авторы, что скоро день рождения Деда Мороза? (Олег Анатольевич у нас пташка весенняя.) День рождения в ноябре у сказочного Деда. Подарите ему третью главу такую интересную, чтобы он даже о правках забыл. Получится?

    Снегурочка

    1. Ой, Дед Мороз желал бы с таким виртуозом пера познакомиться! В минус тридцать по лесу прогуляться, снежком похрустеть… Вот вам, товарищи писатели, секрет вдохновения: самые интересные истории придумываются на прогулках в зимнем лесу. Носы только не отморозьте.

  7. Моторолка заменена айфончиком. Последний больше соответствует сказочному образу Избушкиной-Ягаевой, ибо яблочко там. Цвет индиго, однако, сохранён. Почему, догадайтесь сами.

    В пятую главу внесено яблочное дополнение.

    Шестая, седьмая, восьмая главы, эпилог и раздел «Спасибо» будут опубликованы в новой (отдельной) записи под названием «Новогодний призрак (окончание)».

  8. В суете сует добралась наконец почитать, чтобы улыбнуться и продлить себе ощущение чуда!✨

Добавить комментарий для Олег Чувакин Отменить ответ

Ваш email не публикуется. Желаете аватарку — разместите своё личико на Gravatar. Оно тотчас проявится здесь!

Отзывы премодерируются. Символом * помечены обязательные поля. Заполняя форму, вы соглашаетесь с тем, что владелец сайта узнает и сможет хранить ваши персональные данные: имя и электронный адрес, которые вы введёте, а также IP. Не согласны с политикой конфиденциальности «Счастья слова»? Не пишите сюда.

Чувакин Олег Анатольевич — автор рассказов, сказок, повестей, романов, эссе. Публиковался в журналах и альманахах: «Юность», «Литературная учёба», «Врата Сибири», «Полдень. XXI век» и других.

Номинант международного конкурса В. Крапивина (2006, Тюмень, диплом за книгу рассказов «Вторая премия»).

Лауреат конкурса «Литературная критика» (2009, Москва, первое место за статью «Талантам надо помогать»).

Победитель конкурса «Такая разная любовь» (2011, «Самиздат», первое место за рассказ «Чёрные снежинки, лиловые волосы»).

Лонг-листер конкурса «Книгуру» (2011, Москва, детская повесть «Котёнок с сиреневыми глазами»).

Призёр VII конкурса имени Короленко (2019, Санкт-Петербург, рассказ «Красный тоннель»).

Организатор литературных конкурсов на сайтах «Счастье слова» и «Люди и жизнь».

По его эссе «Выбора нет» выпускники российских школ пишут сочинения о счастье.

Олег Чувакин рекомендует начинающим писателям

Вы пишете романы и рассказы, но выходит незнамо что. Показываете друзьям — они хвалят, но вы понимаете: вам лгут.

Как распознать в себе писателя? Как понять, стоит ли мучить себя за письменным столом? Почему одни авторы творят жизнь, а другие словно полено строгают?

Вопрос этот формулируют по-разному, но суть его неизменна.

У Олега Чувакина есть ответ. Прочтите его книгу. Она бесплатна. Не надо подписываться на какие-то каналы, группы и курсы. Ничего не надо — только прочитать.

Сборник эссе «Мотив для писателя» Олег создавал три года. Двадцать эссе сами собою сложились в книгу, посвящённую единственной теме. Теме писательского пути. Пути своего — и чужого.

Коснитесь обложки.

— Олег, тут так много всего! Скажите коротко: что самое главное?

— Самое главное на главной странице.

Как стать писателем?
Как обойтись без редакторов и курсов?
Author picture

Возьмите у меня всего один урок. Я изучу ваш текст и выдам вам список типичных ошибок в стиле, композиции, сюжете. Вы одолеете их все при мне.

Станьте самому себе редактором!