Лисьи мечты

Санкт-Петербург, дома, крыши, окна, небо

 

Текст участвует в конкурсе рассказов «История любви».

Об авторе: Н.С. Родилась в 1993 году в Свердловской области, Россия. Пишет стихи и прозу.


 

Soon you’ll find

Love is nothing but a dirty lie

We’re told

Stay — Astronaut Husband

 

Мила стояла перед аудиторией, а в её руках дрожал лист с текстом. Дома она, конечно, прорепетировала свою речь и, вероятно, знала её наизусть, но всё равно упорно не отрывала взгляда от букв на бумаге. За столом в конце комнаты сидели двое молодых людей и одна девушка, которых Мила внимательно рассмотрела за двадцать минут до этого, заполняя анкету в холле. Ухоженность, холеность и скука были их самыми отличительными признаками. Милу всегда удивляла уверенность, с которой люди её возраста преподносили себя, выставляя напоказ белизну рубашек и абсолютную пустоту сознания. Балансируя на грани между высокомерием и самоуничижением, она изучала мир, как нечто отдельное от неё, как Марс, на который она никогда не ступит, как Марианскую впадину.

— …и именно во Фрайбурге я научилась искусству взаимодействия…

Услышав название иностранного города, молодой человек посередине впервые поднял на неё голову, затем сразу же опустил, снова принявшись что-то листать, писать, проверять. На столе перед ним стояла маленькая камера, устремленная прямо на Милу, так что надобность смотреть на девушку отпадала сама собой. Позже они просто включат запись и разберут, в каких именно жестах и выражениях Мила Смирнова не подошла их компании.

Она заранее знала, что её слова ничего не значат. В их мире, в мире белых рубашек, гладко выбритой кожи, приглаженных волос и скучающих лиц ей не было места. Нетворкинг — не её обитель. Ленивые отпуска два раза в год где-нибудь в Таиланде — не цель её жизни. Она хотела расплакаться от того, что провалилась здесь, перед этими тремя за столом и несколькими десятками других кандидатов, присутствующих в зале. Она хотела расплакаться, потому что это они, кто проиграл, это они, кто не понимают, где красота, где жизнь, а где…

— Спасибо, достаточно.

Ей осталось дочитать две строчки.

Возможно, именно это интервью подтолкнуло её к окончательному решению. Она сняла деньги со счета и собрала вещи.

— Ну, нельзя же так, Мила. Не по-человечески это, — обиженно говорила в трубку мама. — Попрощаться не хочешь.

— Я же вернусь.

— Почему именно завтра? Давай ты дождешься выходных, я приеду, помогу собраться, провожу.

— Я вернусь недели через две. Мне отдохнуть нужно. Слушай, не звони мне пока. Я сменю номер.

— Зачем это?

— Это другая область. Мне так удобнее.

И Мила улетела. Екатеринбург всегда казался ей серым и невзрачным. Она так и говорила всем, кто никогда не был там, но спрашивал, где это. Это за горами. Да. Там заводы. Да. Царская семья. Да. Мама Милы не знала, насколько устала её дочь, и что случилось в мае, и как в прошлом году, по окончании университета, серость города наполнила, наконец, её тело, её внутренности, сделала её немой и холодной, так что она не могла больше писать, а в глазах отражалось лишь окружение, но не его суть, и не было красоты в словах, в улицах, в предметах, вернее, она, Мила, забыла, что такое красота, и как литература рождается из дискомфорта, и как то, чего не можешь достичь, образует вдруг строчки, абзацы, а потом, потом, кто-то коснётся их рукой, будто это что-то ощутимое и материальное, и скажет, что чувствует то же самое… Её бывший знакомый, когда она в последний раз связалась с ним в интернете, писал ей: «Мила, не уходи, пожалуйста, я стану тебе настоящим другом, пожалуйста, ты была в таком отчаянии из-за меня, а теперь я хочу быть отчаявшимся, Мила, я помню всё, что ты мне рассказывала, я храню все твои стихи, Мила, не бросай меня, Мила, Мила, я помню серое небо твоего родного города и твою соседку Настю, пожалуйста, Мила, не блокируй меня снова…»

Она ненавидела слабости. Свои, чужие. Она летела в Питер.

Каждое здание имело душу в этом старом городе. Мила шла по улице, запрокинув голову, рассматривая стены, крыши, окна, балконы, и впервые за долгое время находилась в настоящем, в реальности внешнего мира. Впервые за долгое время она смотрела и видела, вдыхала воздух незнакомого ей города, улыбалась уличным музыкантам и многочисленным прохожим. В тот же день она сняла комнату на первом этаже древнего дома с куполом и шпилем. Написала маме, что всё хорошо.

Мила не помнила точно, как оказалась возле той гостиницы. Просто бродила по городу в четвертый или пятый день пребывания, и что-то заставило её остановиться и сесть на скамейку в парке напротив. Сквозь перила открывался вид на дорогу, старый кинотеатр, ресторан, располагавшийся на первом этаже гостиницы. Её внимание привлек человек с бородой. Он медленно проходил мимо, немного ссутулившись и непринужденно держа руки в карманах. Её удивило, что он носил серую вязаную шапку и толстовку, тогда как ей самой было жарко в легком летнем платье. Человек вошел в ресторан, медленно и как-то по-театральному прошагал в середину зала, остановился, вынул левую руку из кармана и поднял вверх кулак. Когда напряжение, как пуховое одеяло, окутало зал, и лица обедающих в непонимании и испуге повернулись к нему, человек разжал пальцы и уронил на пол предмет, который, сверкнув золотом в лучах полуденного солнца, исчез где-то под столиками. Бородатый человек спокойно и размеренно направился к выходу.

Мила всегда была серьезной. Мила всегда получала высший бал по любым предметам. Работоспособности и продуктивности Милы завидовал весь поток. Что-то случилось с той прилежной трудолюбивой девочкой, которую, как знали все окружающие, не интересовало ничего, кроме учёбы. Казалось, совсем другая Мила бежала теперь через дорогу, не обращая внимания на автомобильные гудки. Совсем другая Мила преследовала незнакомого ей человека по улицам незнакомого ей города. Только она сама знала, что это и есть настоящая Мила, когда серость на короткое время покидала её тело и разум.

Он всё так же неторопливо брёл вдоль парка, затем свернул на узкую безлюдную улочку, затем вышел к элитному ювелирному магазину. Там он повторил тот же трюк, что и в ресторане, только теперь Мила видела, что странный предмет — это небольшой золотистый шар, который, ударившись об пол, издал звонкий железный звук, а затем тяжело покатился под стойку с ожерельями. Реакция на лицах людей была самым забавным в этом представлении. Если бы человек сказал: «У меня здесь бомба», посетители тут же ударились бы в панику. В их распланированной и до боли стабильной жизни не было места бородачу со странностями. Вернее не так. В неординарной жизни этого чудака не было места им. Они — лишь глазеющая публика, без которой он легко мог обойтись. Девушке внезапно захотелось, чтобы в его жизни нашлось место для неё, ординарной, обычной, усталой Милы.

Следующая его остановка была в парке, примерно в километре от того места, где Мила начала преследование. Возле детской площадки он вынул сверток из рюкзака, присел на корточки и начал рисовать мелом. Когда он закончил и невозмутимо направился к выходу, Мила выбежала из укрытия и изучила рисунок. Верхняя надпись белым мелом «Ты кто?» и сердечки вокруг, очевидно, были сделаны до него. В ответ бородач написал красным: «Я дикарь», и добавил изображение пещерного человека. Мила улыбнулась. Она побежала за ним к выходу, однако странного человека с бородой нигде не было, сколько она ни оглядывалась. Внезапно девушка почувствовала руку на своём плече и, вздрогнув, оказалась с ним лицом к лицу.

— Тебя кто послал? — спросил он тихо.

— Что? — не поняла Мила.

— Тебя кто послал?

— Никто…

— Шпионка, — как-то невесело усмехнулся он и убрал руку с её плеча.

Обычно Мила не смотрела людям в глаза, то ли из-за своей скованности, то ли из-за нежелания, и это, вероятно, не было ей на руку. Ей нравилось быть одной, ей нравилось быть немой. Она перевела взгляд на деревья за спиной незнакомца, но он вдруг взял её за подбородок и заставил снова посмотреть на него.

— Мне всё равно. Не заботит.

— Что? — снова растерялась Мила.

— Что ты с ними заодно.

— С кем?

Он молча взял её за руку, и они вышли из парка.

— Не люблю солнце, — сказал он после продолжительного молчания.

— Я тоже.

— Я его изучаю. Свет. Электричество. С четырех лет меня притягивает.

— Почему?

Он молча пересёк улицу вместе с десятками других пешеходов.

— Муравьи, — кивнул он на них. — Морские водоросли. Конвейер. Штрихкода не хватает.

Они свернули на тихую безлюдную улочку. Он помог ей преодолеть ограду и забраться на крышу старого дома. Сел, свесив ноги в пустоту.

— Ты любишь шокировать людей? — спросила Мила.

— Мне всё равно.

— Кому ты оставляешь сообщения в парке?

— Девушке с мелками.

— Кому?

— Она гуляла там с сестрой. Написала «Привет», я ответил. Иногда всё ещё отвечаю, когда есть желание.

— Она знает, что это ты?

— Нет.

— Но ты её видел?

— Однажды. Спрятался за то дерево, где ты стояла.

— Красивая?

— Обычная.

Мила нахмурилась, и он повернулся к ней.

— Хочешь, чтобы я прекратил?

— Нет.

— Всего лишь послания мелом. Ничего не значат.

— Да.

— Помнишь Китай в 1968? И твою длинную юбку.

— Нет.

— Иди сюда.

Он достал из кармана телефон и показал ей фотографию двух теней на траве — женской и мужской.

— Это не я, — ещё больше нахмурилась Мила.

— Это ты. Просто забыла.

— Я никогда не была в Китае.

Он фыркнул.

— Мозг-решето.

Мила решила, что он сумасшедший. Она так ему и сказала. Он не ответил.

— Как тебя зовут?

— Георгий. Как святой. С драконом.

— Я Мила.

— Я знаю. Ещё ты лисица. Я сразу почувствовал. Вспомнил тебя. Теперь ты моя.

— Ты высокомерный, — произнесла Мила негодующе.

Он улыбнулся, видя её злобу.

— А ты восхитительна. И очень умная. Фрик. Нечеловеческий интеллект.

— Обычная.

— Нет. Я бы не стал разговаривать с обычной.

— Та девушка в парке, значит, тоже необычная. Ты ей пишешь и рисуешь…

Внезапно он встал, обнял её и прошептал:

— Моя лисица.

Они стояли так какое-то время, затем у него в кармане завибрировал телефон.

— Не люблю это, — сказал он, отпустил Милу, отклонил звонок.

— Я тоже.

— Самая моя большая ошибка. Позволить им внести меня в систему. Это, и еще рождение.

— Рождение?

— Люди не должны были родиться. Это неправильно. Я хочу… Хочу время до рождения. Темноту и ничто.

Мила подняла руку, прикрыла нижнюю часть его лица, прищурилась.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать семь.

— С бородой ты как викинг.

Он усмехнулся.

— И где ты взял эту шапку?

— Не знаю. Она всегда у меня была. Сколько себя помню.

— Жарко же.

— Я никогда её не снимаю.

— Даже во сне?

— Si.

— В душе тоже?

— Раньше не снимал. И одежду. Всё прилипало к телу.

— Ты очень странный.

— Мальчик с другой планеты. А ты моя лисица. Потратил двадцать семь лет, чтобы найти.

Георгий, если это было его настоящее время, любил бродить по ночному Петербургу. Иногда Мила гуляла вместе с ним, но чаще предпочитала сон. Вечерами они сидели на крышах, исследовали заброшенные здания, рисовали, читали, занимались любовью, говорили или молчали рядом. Однажды Мила вытащила его в кафе, и они сидели, почти как нормальная пара (пара муравьев, которых он презирал) и пили кофе. Всё, что бы он ни делал, казалось ей загадкой. Он не любил отвечать на вопросы, и когда она упрекала его, говорил:

— Я всегда отвечаю. Только иногда в другое время. Спрашивай.

Мила ревновала его к каждой проходящей мимо девушке. Его это забавляло.

— Сомневающийся Томас, — говорил он.

— Кто? — не понимала Мила.

— Ты, моя лисица.

Она никогда ещё не была такой живой. Она писала ему стихи. Он рисовал ей картины. Они плавали в бассейне после его закрытия, одни во всей вселенной.

Он рассказывал ей о секте, своей странной семье, знакомом получеловеке-полукоте, о длинных коридорах и кошках, о девочке, которая не могла есть, о брате-индиго, трёх черепно-мозговых травмах, свете и темноте, а также о демонах внутри и снаружи. Она рассказывала ему о людях из прошлого.

— Почему ты разговаривала с этими неудачниками?

Мила молчала.

— Особенно с тем идиотом.

Мила молчала.

— Ты не создана для этого мира. Ты лисица. Они муравьи.

— Я хотела показать, что во всём есть красота, — наконец сказала она.

— Красота в этом мусоре?

— И в нём тоже.

— Тебя никто не достоин.

— Бред.

— Никогда не опускайся до их уровня. Никогда не делай то, что делают они.

Иногда, совершенно внезапно, волны злобы, раздражительности или подозрительности находили на него, и он привязывался к какому-нибудь её слову или фразе.

— Ты читаешь мысли.

— Нет, — вздыхала Мила.

— Хватит врать. Ты на них работаешь?

— На кого?

— Ты знаешь. Фрик.

Иногда Мила уставала и снова чувствовала серость, привезённую с собой из Екатеринбурга. Куда бы она ни ехала, куда бы ни бежала, она всегда несла с собой дым заводов и невзрачность зданий. Она была немой и холодной, как мрамор. Гипс. Стена без окон. Она сидела в ванной и плакала, когда он говорил, что всё кончено.

— Ты уже подсознательно ушла. Привыкла ко мне. Скучно. Ты не ощущаешь моего присутствия. Мои слова на тебя не действуют. Я для тебя теперь один из тех придурков, с которыми ты общалась. Зануда Георгий. Ты ложишься спать в десять вечера, как младенец или пенсионерка. Конец близок. Fin.

И так продолжалось часами.

— Лучше я уйду раньше, чем всё это превратится в фарс. Не удивительно, что у меня нет слов, чтобы заставить тебя чувствовать. Подсознательно ты уже двинулась дальше.

Он уходил, но всякий раз возвращался.

— Лисица, — шептал он. — Я никогда не уйду.

— Но…

— Не слушай меня. Я болтаю разное. Псих.

Как-то он рассказал Миле, что на протяжении нескольких месяцев был в лечебнице. Она не знала, правда это или нет. Она часто пыталась проверить его слова и находила кучу несоответствий. Когда Мила представляла доказательства его лжи, он лишь усмехался. Чаще всего он держался высокомерно по отношению ко всем, кроме неё, если она его не злила. Порой были периоды самобичевания.

— Я лжец, Мила. Я хуже, чем все твои муравьи. Ты хочешь видеть красоту. Хочешь сделать уродливое прекрасным. Мой исследователь. Я — твой материал? Лисица. Пренебрежительная, холодная. Как убийца. Убей меня. Будь одна. Люди не созданы, чтобы быть вместе.

Она обнимала его, злого, или печального, или тихого, она грела нос о его грудь в тишине её комнаты или его квартиры, она была его, всегда его, тогда, в Китае, в мотеле Америки, на Кубе, в Париже, и здесь, в этом веке, в этом городе, в этом теле.

Бывало, он выводил её из себя своими дурацкими сказками о других мирах и жизнях, взрывным темпераментом и каким-то детским, несерьёзным отношением к деньгам, карьере, авторитетам. Бывало, она не представляла, как жила до этого, и ей казалось, он всегда принадлежал ей, а она — ему.

 

«Странно, что мы похожи

Что-то злое во мне

Не любит меня в тебе

Я вырежу эту часть

Я вырезаю, что не люблю

Я люблю лисицу».

 

Закончились две недели, затем прошли три, четыре, пять. Она нашла работу, которая не требовала большой самоотдачи, и осталась в Питере навсегда. Мама писала сообщения и звонила, просила приехать попрощаться с родными. Мила купила билеты. Выходные в Екатеринбурге. Потом обратно к бородатому незнакомцу в серой шапке.

Она взглянула на серость родного города и поняла, что не такой уж он и серый. Обычное место, обычные люди, улицы, дома. Кошка, бегущая через дорогу. Старые качели. Её университет с зеленой крышей и мощными колоннами. Один единственный небоскреб. Мила знала каждый уголок и отчаянно хотела вернуться в Питер, где неизведанное поджидало её в пустынных переулках и на многолюдных набережных, в крошечных кофейнях и огромных соборах, в крике чаек днём и ночной тишине её старого района. Мила знала, что когда-нибудь, через полгода, наверное, всё снова станет серым. Её будут раздражать туристы, и толкотня на Невском проспекте, безвкусные китайские сувениры и вечно клянчащие денег муравьи, уличные артисты, портретисты, активисты, костюмы волков, медведей, зайцев, лисиц. Она свыкнется с тем, что люди в этом огромной городе либо грубы и безразличны, либо приветливы и дружелюбны, и если по началу кажется, что нет середины, то потом она вновь убедится, что люди везде одинаковы, независимо от расы, пола и местоположения. Настанет время, когда её снова ничто не будет удивлять и ей захочется уехать куда-нибудь еще, найти что-то, что бы сняло оцепенение, черствость и безразличие. Вдруг окажется, что Санкт-Петербург — самый невзрачный город в России. И ветер здесь просто убийственный. Ну, а пока… Пока Мила всем своим существом хотела жить именно там, хотела быть в месте, где каждый переулок напоминал бы ей о её странном незнакомце, об их общем секрете. Так думала Мила, летя ночным рейсом (так дешевле) Екатеринбург — Санкт-Петербург.

— Я бы хотел увидеть тебя в детстве, — сказал он, лёжа на полу рядом с ней.

— Могу найти фотографии.

— Нет, вживую. Во плоти. Твой взгляд. Индиго-ребенок. Фрик.

— Знаешь, я умела рассказывать истории.

— Ты всё умеешь, — ответил он серьезно.

— В детском саду. Дети собирались вокруг меня, и я пересказывала прочитанные страшилки. Синяя Борода. Что-то в этом духе.

— Маленькая лисица-лидер.

— Однажды мальчик пожаловался своей маме, а та спросила мою мать: что это Мила там им вещает?

— Ха.

— Потом, в средней школе, я уже не могла ничего никому рассказать. Только бумаге.

Мила перевернулась на живот и положила голову ему на грудь, слушая сердцебиение. Оно всегда было пугающе неровным. Он рассказывал, что после третьей черепно-мозговой травмы врачи предвещали ему смерть. Никто не выживал с такими повреждениями левого полушария. Они не знали, что он умрёт только тогда, когда ему предначертано.

— Думаешь, я когда-нибудь смогу снова интересоваться литературой?

— Нет.

— Нет?

— Ты подсознательно знаешь, что все это не имеет значения.

— Но я хочу быть заинтересованной.

— Нельзя силой.

Кончиками пальцев она гладила волосы у него на руке.

— Я твоя лисица?

— Si.

— Я не хочу быть, как они. Не позволяй мне.

Он поцеловал её макушку.

— Ты никогда не будешь муравьём. Ты выше их всех. Выше меня.

Иной раз он не хотел разговаривать, и они молчали часами. Потом он вдруг смотрел на неё и спрашивал серьезно:

— Ты предашь меня, лисица?

Иногда она обижалась из-за какого-нибудь пустяка, небрежно брошенного слова, фразы, и тогда они молчали днями. Особенно она не переносила, когда он говорил что-то похвальное о других девушках. Порой, когда они ссорились, он набрасывался на неё, прижимал к стене и целовал со злобой, яростью, почти ненавистью. А однажды они вместе приготовили завтрак, как нормальная пара. Как муравьи.

— Я хочу видеть красоту, — сонно шептала Мила в тёплую августовскую ночь. — Хочу красивые здания, и вкусную еду, и людей вокруг с чувством стиля и уникальным видением. Чтобы можно было восхищаться. Хочу, чтобы искусство было снова живым.

— Люди все одинаковые, лисица. Морские водоросли. Неудачники.

— Я тоже?

— Ты не человек. Фрик.

Только Мила часто чувствовала себя человеком. Её ноги болели от долгой ходьбы, глаза уставали от чтения, она простывала. Дело было даже не в физической слабости, а в том, как она нечаянно, непроизвольно находила свои черты в коллегах, в прохожих, в героях фильмов. И всё становилось таким обыденным. Она, конечно, знала, что видеть красоту — это навык, и что удивительное кроется повсюду, но, боже, как банально звучали теперь слова. Люди слишком часто перебирали их, как чётки, так что бусины превратились в песок, смысл и форма растворились в тривиальности.

— Ты привыкла ко мне, — упрекал он её. — Больше ничего не чувствуешь. Снова немая.

— Ты не пишешь больше стихи, — парировала она заготовленной фразой. — Снова депрессия. Тебя не волнует моё присутствие.

— Ты говоришь о помидорах для салата и видах тофу. Может, начнем обсуждать общественный транспорт и пробки на дорогах? — язвил он.

— Ты смотришь футбол, — издевалась она. — Футбол! Долбанный чемпионат мира для муравьев.

— Следи за языком, клоун.

— За своим следи.

И они ругались, как муравьи.

Потом пришла осень. И зима. Зима была странной, потому что в первый раз Мила встречала её в неродном городе. Количество снега казалось катастрофичным для узких улочек и старых зданий. Его сбрасывали с крыш, и порой перед Милой или на неё падал огромный сугроб. Однажды она шла в наушниках по огражденной территории, и древняя, злобная сборщица снега оттащила её за рюкзак, обозвав идиоткой. Позже, когда она рассказала Георгию, он проронил, не глядя на неё:

— Нехорошо.

Это было одно из его любимых слов. Это, и несколько других. Si. Скучно. Лисица. Fin.

— Что?

— Не умеешь за себя постоять. Люди тобой помыкают. Я бы разорвал на части. Скормил ей её же внутренности.

Мила подумала только, что старушка была в какой-то мере права. Но она этого не сказала, чтобы не злить его. Она многое теперь ему не говорила. Например, то, как она устала жить в неизвестности и лжи, но усталость уже не имела значения и перешла в привычку. Как она иногда хотела нормальности, но потом, представив вдруг эту самую нормальность (работа с девяти до пяти, отпуск, кредит на машину, может, ипотека, ребенок, один, второй, немного лишнего веса, потом больше, потом диабет, потом развод, потом…), Мила содрогалась. Нет. Она хотела красоты. Её чудак помогал ей видеть красоту в том, на что она никогда не смотрела. Мальчик с другой планеты. Лапы и хвост.

В феврале Мила послала на конкурс свою работу.

— Почему тебя интересует мнение толпы? — спросил он.

Она не ответила. Попыталась обнять его, напряженного, холодного. Через несколько минут он сдался и обнял её в ответ. Иногда они по-прежнему гуляли по ночам. Рисовали, читали, занимались любовью. Иногда серость вновь наполняла Милу, не давая думать, шевелиться, творить, дышать. Иногда они молча исследовали крыши, мостовые, закаты. Иногда…

Когда Мила снова стояла перед аудиторией, в её руках не было листочка. Она читала что-то из стихов, написанных в Екатеринбурге. Что-то про солнце, и как оно греет всех, но и одинаково ко всем равнодушно. Она не помнила те чувства, которые заставили её написать эти немного сбивчивые, спотыкающиеся слова. Она смотрела людям в глаза и не чувствовала ни смущения, ни страха. Ей было скучно.

Её чудак снова пропал. Так иногда случалось, и он ещё летом предупредил её, что путешествует во времени. Иногда это забирало несколько часов, иногда — дней. Сначала она боялась, что он уйдет однажды и никогда больше не вернется, но позже в ней появилась странная уверенность, что, даже если он решит её покинуть, то найдет способ сообщить об этом. Он не хотел её покидать. Она была его лисицей.

Мила сидела на подоконнике в его квартире и смотрела на реку, на небо, на редкие трамваи и людей-муравьев. Может быть, она всё ещё была ребёнком, как и её чудак, и мир когда-нибудь лишит её наивности, но в тот момент Мила знала, что всё получится, даже если она пока точно не могла определить, что же это «всё» и почему оно должно получиться. Два раза пропищали невидимые часы в его комнате, неизменно спешащие на три минуты, и лисица закрыла глаза, снова чувствуя себя живой.

 

© Н.С.

Полюбилось? Поделитесь с друзьями!

Вы прочли: «Лисьи мечты»

Теперь послушайте, что говорят люди. Скажите и своё слово, коли желаете. Чем больше в мире точных слов, тем счастливее наше настоящее. То самое, в котором каждый миг рождается будущее.

Не видите формы комментариев? Значит, на этой странице Олег отключил форму.

8 отзывов

  1. О, милая Н.С., да Вы влюблены — или были. И Ваш возлюбленный говорил, что Вы не такая, как все, а Вы в это верили. Как это знакомо — я сама переживала подобное восхитительное десятилетие с 15 до 25. Очень симпатичны рассказ — напоминает «Смирительную рубашку» (она же «Межзвёздный скиталец») Джека Лондона. Вы молодец.

    1. Спасибо за комментарий. Немного странно, что чувства героини приписываются автору (возможно, не всегда всё изображённое взято из собственного опыта), но мне очень ценно Ваше мнение. И благодарю за наводку на рассказы Дж. Лондона. Прочту.

      1. Упс, не хотела обидеть. Влюблённость — и молодость — это же так клёво. И потом привыкайте — персонажей и авторов вечно путают) А если честно — писателю действительно странно не использовать в описанном собственный опыт (мыслей, чувств, переживаний, даже историй). Я и не знаю таких писателей. Без этого и писателем-то быть невозможно.

        1. Не обидели, не переживайте! И во многом Вы правы, конечно. Хотя иногда писатели могут показать мир с точки зрения, совершенно противоположной их собственной. Взять, например, роман Флобера «Госпожа Бовари», где автору хотя и пришлось вживаться в ненавистную ему позицию героини, всё-таки она оставалась ему ненавистной.
          По поводу молодости и влюбленности согласна. Красивое время, красивое чувство.

  2. Рассказ завораживает. Завораживает необычной завязкой, завораживает безрассудством (по общепринятой шкале норм) героини, которая сначала следит жарким летним днем за чудаком в вязаной шапке и толстовке (другая бы умчалась стремглав подальше от такого типа), а потом завязывает с ним знакомство.

    Завораживает этот рассказ и самим этим типом, в словесной паутине которого мелькают удивительно-здравые и мудрые мысли. А ещё мысли, которые обескураживают и которые потом хочется на досуге обдумать.

    И завораживает внутренним ощущением родства с этими людьми, которые пытаются хоть каким-то образом, барахтаясь в серости, дотянуться до красоты. Как у Сергея Есенина: «Розу белую с черною жабой \\ Я хотел на земле повенчать»…

    Мила и Георгий — люди с окрыленной душой, которая не хочет мириться с предназначенной Человечеству дорогой от колыбели к могиле, от широко распахнутых навстречу жизни глаз к неизбежности смерти. Когда острой занозой горит в голове риторический вопрос: «А для чего тогда всё это было? Рождение, волнения, заботы… Если всё равно мы исчезаем?»

    Удивительный, талантливый и многогранный рассказ.

    Спасибо!

  3. Я третий раз пытаюсь написать отзыв к этому расскажу и третий раз стираю, такими неподходящими мне кажутся все обычные слова . Хочется написать что-нибудь странное, но я не умею так, как вы.
    Ваш рассказ удивительный, он настольно необычный и затягивающий, что я физически ощущаю метания героев и их страх перед этим враждебным миром обывателей и потребителей.
    Зачем-то так задумано природой — в определенный жизненный период очень хочется верить в своё особое предназначение и быть против всех и герои мне этим особенно симпатичны.
    Но и это пройдёт, и Миле надоест чудак Георгий, похоже навсегда завязший в этом состоянии, она пойдёт дальше и, скорее всего, на каком-то этапе вольётся в толпу. И это будет очень хорошо :)

Добавить комментарий для Н.С. Отменить ответ

Ваш email не публикуется. Желаете аватарку — разместите своё личико на Gravatar. Оно тотчас проявится здесь!

Отзывы премодерируются. Символом * помечены обязательные поля. Заполняя форму, вы соглашаетесь с тем, что владелец сайта узнает и сможет хранить ваши персональные данные: имя и электронный адрес, которые вы введёте, а также IP. Не согласны с политикой конфиденциальности «Счастья слова»? Не пишите сюда.

Чувакин Олег Анатольевич — автор рассказов, сказок, повестей, романов, эссе. Публиковался в журналах и альманахах: «Юность», «Литературная учёба», «Врата Сибири», «Полдень. XXI век» и других.

Номинант международного конкурса В. Крапивина (2006, Тюмень, диплом за книгу рассказов «Вторая премия»).

Лауреат конкурса «Литературная критика» (2009, Москва, первое место за статью «Талантам надо помогать»).

Победитель конкурса «Такая разная любовь» (2011, «Самиздат», первое место за рассказ «Чёрные снежинки, лиловые волосы»).

Лонг-листер конкурса «Книгуру» (2011, Москва, детская повесть «Котёнок с сиреневыми глазами»).

Призёр VII конкурса имени Короленко (2019, Санкт-Петербург, рассказ «Красный тоннель»).

Организатор литературных конкурсов на сайтах «Счастье слова» и «Люди и жизнь».

По его эссе «Выбора нет» выпускники российских школ пишут сочинения о счастье.

Олег Чувакин рекомендует начинающим писателям

Вы пишете романы и рассказы, но выходит незнамо что. Показываете друзьям — они хвалят, но вы понимаете: вам лгут.

Как распознать в себе писателя? Как понять, стоит ли мучить себя за письменным столом? Почему одни авторы творят жизнь, а другие словно полено строгают?

Вопрос этот формулируют по-разному, но суть его неизменна.

У Олега Чувакина есть ответ. Прочтите его книгу. Она бесплатна. Не надо подписываться на какие-то каналы, группы и курсы. Ничего не надо — только прочитать.

Сборник эссе «Мотив для писателя» Олег создавал три года. Двадцать эссе сами собою сложились в книгу, посвящённую единственной теме. Теме писательского пути. Пути своего — и чужого.

Коснитесь обложки.

— Олег, тут так много всего! Скажите коротко: что самое главное?

— Самое главное на главной странице.