Исключённый

Осень, сентябрь, лестница, ступени, уровень, путь, листья, красные

I

Олег Чувакин
Олег Чувакин
Человек. Автор. Редактор. Пишет себе и людям

В офисное здание Петухова не пустили. Звякнул тоскливо турникет, ребро поручня упёрлось в бедро, стальной холод проник сквозь брюки.

Ошибка программы? Такое изредка случалось. Однажды у вахтёра завис «Windows Security», и у вертушки быстро скопилась очередь.

— Я подожду, — сказал Тихон Петухов безликой тонированной будке.

— Вы исключены в автоматическом режиме с семи часов пятидесяти минут утра, — ответил голос невидимого вахтёра. — Ваш гражданский статус недействителен уже три минуты. Согласно закону, в течение семидесяти двух часов исключённый имярек обязан сдать электронный паспорт.

Уши Тихона мгновенно охватил жар. Заполыхали щёки, крылья носа обожгло, точно в раскалённой пустыне.

— Я не имею права пройти в офис?

— Имеете. В ближайшие трое суток. По личному распоряжению работодателя. Исключённый, отойдите от турникета, не задерживайте людей.

Петухов забрал жёлтый квадратик паспорта из щели и посторонился, пропуская напиравших сзади. Никто не сказал ни слова, не усмехнулся, не пожалел исключённого, не улыбнулся извинительно.

Прижавшись к холодному боку будки, чувствуя, как остывает лицо, он вызвал на карманном телефоне номер. Ныли в трубке гудки. У турникета редела толпа.

— Венедикт Трофимович, здравствуйте.

— Да-да… Здравствуйте… — Отвечавший никак не назвал абонента. — До меня довели ваш внегражданский статус. Я распоряжусь. Ожидайте у будки.

Отбой. Директор обычно звал его Тихоном. По имени, как и всех сотрудников фирмы. Теперь — «да-да».

— Исключённый, проходите!

Вертушка лязгнула.

Author picture
Не спешите заказать редактуру. Не швыряйтесь деньгами. Сначала покажите свой рассказ или отрывок романа

Кому показать рассказ или роман? Писателю! Проверьте свой литературный талант. Закажите детальный разбор рукописи или её фрагмента.

Ощущая собственную суетливость, излишнюю поспешность, Петухов бросился к турникету. Казалось, вахтёр вот-вот передумает и заклинит механизм. И тогда поручень больно и стыдно ударит незадачливого торопыгу по ногам и животу.

Не ударил.

В офисном опенспейсе рисовали комиксы знакомые художники. Знакомые жалюзи пропускали полоски света. Стены украшали знакомые кадры-эпизоды, созданные авторами фирмы и ставшие популярными.

— Здравствуйте, — сказал без надежды Петухов.

Ни слова в ответ. Негласный ритуал молчания основывался не на законе или его интерпретациях, а на суеверии. С исключённым, с недействительным членом общества старались без необходимости не разговаривать. Избегали смотреть на него, приветствовать его. К такому бойкоту прибегали даже те, кто имел достаточно высокий социальный статус, кто не должен был опасаться собственного исключения, бояться щелчка автосудьбы. Действительные граждане страшились притянуть к себе неудачу, заразиться несчастьем.

Из маленького кабинета, отделённого от рабочего зала пластмассовой перегородкой, выскочил подвижный, несмотря на свои шестьдесят, директор.

— Вот и вы, — сказал он. Рука его приветственно устремилась навстречу Петухову, но движенье её не завершилось.

Тихон выручил Венедикта Трофимовича: подал ему электронную карточку паспорта.

— Кажется, я обязан передать паспорт на уничтожение.

— Да-да, конечно-конечно!.. Я уничтожу. Выполню законную просьбу. Это вы правильно… Мужественно! Тянуть, откладывать ни к чему. — Директор подхватил плотный квадратик персонального документа и скользнул обратно в свой кабинет, точнее, в огороженный прямоугольник личного пространства. Вернувшись, сказал: — Я уже позвонил бухгалтеру. Он перечислит вам сегодня положенное. Отпускные по закону в таком случае не предусмотрены. Понимаете…

— Понимаю, — поспешил согласиться Тихон, желая остановить директорский словесный поток. Ответный его одинокий глагол прозвучал резко, отчего Тихон смутился и опять ощутил пыланье ушей. «Покончить с этим поскорее, — прилетела ясная мысль, — чтобы и не думать…»

— Беда в том, что вы не готовы к повороту, — забормотал Венедикт Трофимович, листая пальцем страницы суперскана-наладонника. — Не готовы, да-да… Вас ведь судебное решение настигло неожиданно?.. Между тем оно автоматическое, сердиться ни к чему… Вы не следите за временем, а оно за вами следит…

«Жить-то как тогда? — подумал Петухов. — Дрожа всякий день!»

Ему вдруг стало жаль последней своей серии комиксов. Кто их дорисует, окончит? Малыгин? Ложкина? Но оба линию не держат. И неоригинальны: склонны скорее срисовать, нежели создать. Молодые, нервные. Теперь, после его исключения, оба и вовсе затрясутся. Будут прикидывать: кто следующий? Над кем занесёт нож гильотина автосудьбы? Алгоритм машины неведом никому, кроме горстки посвящённых. Известна лишь схема: пятьдесят на пятьдесят. Машинная справедливость! Лотерея, в которой шанс выиграть равен шансу проиграть. Ворох коротких спичек равен вороху длинных. Ему не повезло. Нет, Малыгин и Ложкина не дорисуют. Хорошо бы, взялся за серию Середа. Вот где настоящий талант, бог планшета и стилуса, не ремесленник. Но старший художник, единственный среди персонала фирмы гражданин второго уровня, болен.

— Я пойду. Или я что-то ещё обязан сделать? Сдать что-то? Расписаться где-то?

— Приложите-ка сюда пальчик… Вот… Запустил. — Венедикт Трофимович повернул суперскан экраном к Петухову.

Тихон приложил палец к квадрату поля. Вспыхнула белым надпись: «Операция прошла успешно».

— Печальный поворот. Да-да… Что ж поделаешь! — Директор завозился с суперсканом, прикрепляя его к поясному ремню. — Комиксы вы рисовали хорошие. Покупатели говорили: картинки со смыслом. И заказчики из крупных издательств к нам обращались, предпочитали кто Середу, а кто вас. Платить вам больше я, конечно, не мог. Что у меня за бизнес? Крохотная фирма, людей раз-два и обчёлся. — Директор развёл руками. — Да и литература в упадке. Жил когда-то на Руси писатель Фёдор Толстой, сочинял романы по четыре тома — и ведь покупали и прочитывали. Коэффициент доскроллинга в ту эпоху не измеряли, а вот показатель дочитывания у Толстого был стопроцентный. Да-да! Куда нам, — он обвёл рукой офис, — с двадцатью шестью процентами в среднем!

— Лев, — сказал Петухов.

— Вы о последних своих комиксах? Там, кажется, нет диких зверей…

— Толстого звали Львом.

— А! — Директор махнул рукой. — Оговорился!

Тихон кивнул. Его личные статпоказатели не дотягивали до значений великого Льва из прошлого, но запрыгивали гораздо выше индексов соседей по офису. Процент дочитываний у художника Петухова доходил до полусотни. Внутри компании с ним конкурировал только Семён Середа. Теперь, когда Середа лежит в больнице, а его, Петухова, исключили, в лучшие выскочит молодая активная Ложкина, берущая пусть не качеством, зато количеством. Всё относительно. И талант относителен. Всё меньше хлеба, всё больше лебеды. Когда-нибудь Ложкину назначат старшей художницей.

Автоматическая судьба! Холодное, отдающее металлом выражение. Машина судьбы решила будущее Петухова и изменила линию Ложкиной. Или, может быть, линию Малыгина.

Решила бесстрастно и предсказуемо. Тихон Петухов жил словно наособицу, не переча, не крича «нет», однако протестуя как бы самим смирением.

Никогда он не требовал у директора прибавки. Откуда боссу, гражданину третьего уровня, арендатору однокомнатного офиса, взять фонды на повышенную зарплату? Петухов находил удачей и такую работу. Создавать комиксы ему нравилось. Он никогда не накопил бы денег на пошлину и биржевой взнос на внешнее платное трудоустройство следующего, второго уровня. Карьеры же внутренней в крохотной компании из нескольких сотрудников, владельца-директора и фрилансера-бухгалтера не сделать никому. Почти никому. Шансы малы. Вот он и застрял на нижней ступени. Застрял на годы. Закон давал двенадцать лет жизни на первом уровне. Не поднялся за это время выше — машина сыграет с тобой в лотерею, выбросит числа и решит, подлежишь ты исключению или нет. Пятьдесят на пятьдесят. Если повезёт — плюс ещё двенадцать лет, а там новый поворот барабана русской рулетки, если, конечно, за новую дюжину лет ты не скакнёшь на уровень выше.

Неудачник. Бедняк. Лишний человек. Внегражданский тип. Обуза общества. Тормоз социальной эволюции. Так утверждала пропаганда, за которой послушно повторяли.

В квартире у него и Оли нет даже одного компьютера на двоих. Телестена, предписанная законом, и та куплена в рассрочку. Детей, разумеется, они не заводили. Не потому ли особенно любил Петухов рисовать детские комиксы?

— До свидания, — сказал Тихон, не глядя ни на кого и думая, что точнее было бы сказать: прощайте.

II

Домой? Как странно — идти домой утром! Петухов свернул, избрал другой маршрут, не домашний. Маршрут? Нет, он брёл без цели. В голове его проявлялись недорисованные сцены комиксов, рука взлетала сама собою, пальцы складывались так, словно сжимали стилус, выводили в воздухе линию за линией. Наткнувшись на взгляд прохожего, художник прятал руку в карман, потом, не утерпев, опять рисовал.

День он провёл на улицах, пересекая квартал за кварталом, поворачивая и снова поворачивая. По сентябрьскому небу ползли синеватые тучи с белыми боками, сыпануло по асфальту серебристым дождиком, застучало мягко по нейлону куртки, помочило голову, но тут же и высохло. Недолгая небесная грусть.

На перекрёстке до Петухова долетел тёплый запах сдобы. Глаза художника по привычке отыскали вывеску. В кулинарии «Пятак» Тихон бывал. «Тили-тили, тили-тили!» — пропел колокольчик над дверью. Кассир радушно улыбнулся посетителю. Скоро эта улыбка будет стёрта. На стене заведения висел плакат: «Живая классика. Ингредиенты кофейного напитка и рецепты сдобы — из двадцатого века!» Краски плаката потускнели, выгорели на солнце. Не стоит вешать плакаты напротив окон. Когда-то в этой кулинарии Тихон встретил Олю. Будущую свою жену. Посетительница уронила у кассы карту, карта упала на носок его ботинка. Он поднял карту, пальцы его и девушки соприкоснулись. Оля работала контролёршей в кинотеатре «Президент», и после седьмой или восьмой романтической мелодрамы Тихон сделал ей предложение.

Карта. Сколько у него денег? Тихон попросил у кассира суперскан. Тот набрал клиентскую комбинацию и развернул аппарат на прилавке. Тихон положил банковскую карту на машинку. Та пискнула, и он ввёл пин-код, запросил баланс. Бухгалтер фирмы уже перевёл деньги. Но и с новым поступлением на лицевом счёте набиралось негусто. На это он и месяца не протянет. И где жить? Допустим, пару-тройку дней дома. Закон дозволяет недействительному гражданину жить по месту регистрации не дольше семидесяти двух часов. А потом? Бродяжничество карается штрафом и исправительными работами. Остаётся отель. Исключённым не запрещено жить в отелях.

На экране суперскана полыхала красным строка: «До полной блокировки карты осталось 29 дней, 21 час, 49 минут».

Закон отводил исключённому тридцать дней. По их истечении недействительный гражданин лишался права тратить деньги. Членам общества запрещалось оказывать ему какие-либо услуги, какими-либо способами помогать. «Потрать последнее — и умри». Такую реплику художник Петухов вложил однажды в уста герою комиксов. Было это давно. Что он чувствовал тогда?

— Спасибо, — сказал Тихон.

Кассир рассматривал в холодильной витрине торты «Сказка» и пирожные-картошки.

Тихон купил кусок пирога с яблоками и корицей и стакан горячего «Ячменного». Маленькими кусочками поедал пирог за высоким круглым столиком и размышлял об Ольге. Как она станет жить? Вступит ли во вторичный брак? Вдруг подыщет жениха второго уровня? Маловероятно. Даже через коммерческий сервис знакомств найти такого жениха ей не удастся: соцстатус имеет слишком большое значение.

Петухов вытер губы салфеткой. Хотел было сказать человеку за прилавком спасибо, однако не сказал. Как говорить спасибо спине? Тренькнул за ним колокольчик.

У высотки-свечки близ Центральной площади Тихон остановился. Лентою кадров, перфорированной двумя строчками окон, от крыши до цоколя опускался сюжетный рекламный щит.

Дизайнер оформил рекламу в модном стиле «Грёзы». На вертикальном прямоугольнике художник смешал лентой кадров море, берег, сказочный лес, холмы, долину под солнцем и на самом верху небо, из которого проступал космос. Не ночное небо, не звёзды с Луной, а космос — с туманностями, красными гигантами, квазарами, чёрными дырами. И толпою улетающих фигурок.

«Дом успокоения. Лети в лучший мир», — звала реклама. Телефонный номер, сайт, код для умной телестены, адрес.

Тихон шёл через центральный городской район, пересекал старые спальные кварталы, где сохранились деревья, где на промятые тротуары приземлялись жёлтые зубчатые листья берёз, а под ногами хрустели жухлые листья тополей, где вдоль пешеходных аллеек, тянувшихся параллельно проездам, густо разрослись акации и яблони-дички. Ветки последних гнулись от бордовых яблочек. Старый центр, где давно не строили, напоминал скорее увядающую окраину.

Malus silvestris, дикая яблоня, яблочки, красные

Домой он пришёл вечером — будто с работы. Жена смотрела телестену. На этой неделе у Ольги дневные сеансы, вечерами она дома. Из кухни пресно пахло варёной рыбой. «Четверг», — сказал себе Петухов. Забавно: в среду, во вторник он и не подозревал о грядущем ударе автоматической судьбы. Он не отсчитывал оставшихся до лотереи дней, не вёл личного календаря. Многие граждане трепетали перед календарём, пили успокоительные сиропы, записывались в клубы «Перекрёсток», где настраивались на решение машины, на судебный поворот, слушали лекторов, удачно прошедших через лотерею; Петухов просто жил.

Поел он в одиночестве. Жена хранила молчание. Как и все, кто знал о недействительном статусе Петухова, она старалась на него не смотреть и его избегать, насколько это было возможно в маленькой квартире. Петухов тщательно ел окуня, вытаскивал кости, выкладывал рядком на краю пластмассовой тарелки и понемножку плакал. Слёзы падали в тарелку, подсаливали рыбу и мелко порезанный зелёный лук. Осенью Петуховы могли позволить себе зелень. Тихон всегда мечтал о своём доме, о грядках с луком, укропом, петрушкой, о белых кочанах капусты, похожих на черепа (дачный участок с домиком имелся у Венедикта Трофимовича), — и рисовал эти картины в комиксах, и публика находила их вдохновенными.

Спать он устроился на кухне. Как спать с женой, которая помалкивает и нарочно не глушит телестену? Как напоминать о себе жене, которая по-прежнему контролёрша в кинотеатре без шанса на повышение, жене, которая всего на два года моложе мужа и размышляет сейчас известно о чём? О, если б он продвинулся, вырвался на следующий уровень! Для первоуровневых жён, чьими мужьями являлись граждане второго уровня, гуманный закон предусматривал блокировку исключения. Она действовала до тех пор, пока срок второго уровня мужа не подходил к установленной судебной лотерее. Жёнам счастливчиков, что успешно проскакивали лотерейный рубеж, машина даровала новое продление судьбы. Первый же уровень женщины, вышедшей замуж за мужчину аналогичного уровня, оканчивался либо с порубежным возрастом женщины, либо, если супруга была старше, продлевался до достижения мужем рубежа первого уровня.

Каждые сутки по ЦТК передавали обновляемые списки исключённых: прокручивали колонкой на экране и озвучивали машинным голосом. Имена недействительных граждан Центральный телеканал транслировал утром и повторял в обед и вечером. Петухов их не смотрел, не слушал. Списки недействительных… Тех, у кого… кто… Тихон не стал додумывать, подбирать признаки и определения. Думать не хотелось. Хотелось пустоты, растворения, бесцельности. Совершенно иное настроение, бывало, владело им после плодотворного рабочего дня у Венедикта Трофимовича, после сотворения новых серий стилусом и клавишами. Удовлетворение и воодушевление приносил он тогда домой. Подписи к эпизодам и реплики персонажей Тихон Петухов сочинял сам. Малобюджетные комикс-фирмы сценаристов не нанимали. После удачного творческого дня, выслушав похвалу директора, Петухов возвращался домой возбуждённым, в нём просыпался оптимист, и собственное будущее, грядущее его и Оли, представлялось ему дивным сюжетом. Краски грядущего согревались температурами тёплого диапазона. Впрочем, идиллия, пусть и воображаемая, была редкостью. Обострённая фантазия художника, беспощадная фантазия, основой которой был не вымысел, а реализм, раскалывала романтические мечтанья, словно колун полено. Впереди какая-то дорога — ещё поворот, ещё, а там… Что там? Краски смазывались, синели, замерзали, осень костенела до зимы, охватывала художника тоска, взвыть было впору от жалости к себе и Оле. Путь стилусом не нарисуешь, не проложишь. Да и какие пути в век автосудьбы?

Из кладовки Тихон выволок рулон синтетического матраца. Расстелил на кухонном полу. Постельное бельё? За ним надо топать в спальню. «Не пойду, — решил Петухов. — И Оле стирать меньше, электричества меньше тратить, машину меньше амортизировать».

Так и лёг: без простыни, без подушки, в трико и футболке. Накрылся курткой.

Ночь не спал. Перебирал прошлое, давнее и не очень, пытал себя: зачем жил, был ли смысл? Под утро ответил: был. Задремал. Провалился в сон. Проснулся от щелчка дверного замка. Понял: жена ушла на работу. Перевернулся на спину. В кухонное окно лило золото солнце. Разгорался погожий денёк бабьего лета. Петухов почувствовал на губах улыбку.

Похоже, Оля на кухню не заходила. Не завтракала.

Не спеша Петухов приготовил тосты, заварил чёрный чай покрепче. Потом побрился, почистил зубы и долго принимал душ, натираясь мочалкой до красноты, не экономя ни воду, ни шампунь.

Покидая квартиру, он не взял с собой ничего, кроме банковской карты.

III

Клиент не намерен провести здесь месяц? Не собирается насладиться благами, которыми славен Дом успокоения?.. Администратор в регистратуре поскучнел. Пробежался по клавишам, отфутболил недействительного гражданина Петухова младшему клерку. Тот, едва подняв голову, поманил посетителя загнутым крючком указательным пальцем, точно учитель нерадивого ученика.

Сотрудники Дома успокоения умели одновременно смотреть и не смотреть на выстроившихся у стойки. Клерки взирали как бы сквозь посетителей, смотрели на вещи, мебель, окна, на свои указательные пальцы, на собственные, быть может, мысли. Отработанный, натренированный взгляд, на который не наткнёшься, который не поймаешь, который ускользает от тебя, как маринованный маслёнок от зубчиков вилки из далёкого детства.

Считав суперсканом банковскую карту посетителя, младший клерк сложил на губах гримаску, адресованную то ли шее, то ли уху Петухова, и выпалил короткой очередью:

— Регистрационный номер пациента. Триста девяносто четыре ноль ноль пять. Минимальный тариф. Цокольный этаж. Стойки автопсихологов. Дежурный доктор У. Мстислав Х. В порядке общей очереди. Двенадцать минут на пациента. Лифт справа. Следующий!..

Цокольный этаж представлял собою холл с кабинками машин-психологов, где исключённые по желанию получали утешение, и два коридорных ответвления. Не задержавшись в холле, лишь глянув напоследок на узкие полоски окон, прорезанных под потолком, Петухов направился в ближайший коридор. Над дверями кабинетов ледком голубела светолента. Стесняясь скрипа своих подошв, Тихон разыскал кабинет с табличкой «У. Мстислав Х., врач второй категории». На банкетке у двери сидели, ждали очереди мужчина и женщина. Возле других дверей тоже сидели, молча ждали. Двое у дверей У. Мстислава Х. подвинулись телами, опираясь на ладони; сначала сместился он, потом пересела она. Тихон помотал головой, встал у свободного края банкетки, ощутил лопатками холод оштукатуренной стены. Поймал себя на том, что старается не смотреть исключённым в глаза. На стене перед ним белел плакат. Тяжеловесный рубленый шрифт. Прямоугольники слов, рассечённых тире. Чёрные буквы на белом. «Молчи — не то передумаешь!» Больше ничего. Агрессивная (и единственно верная здесь) социальная реклама.

Коридор оканчивался тупиком и чёрно-белым квадратом другого плаката: «Дом успокоения. Купи билет. Лети в вечность. Не задерживайся».

Дверь приоткрылась. Мужчина отлепил зад от банкетки и скрылся в кабинете. Если из обычных больничных процедурных пациенты выходили, то во врачебные кабинеты Дома успокоения только входили. Прошли отмеренные минуты, скрылась за дверью женщина, блеснула бледной щекою. Устав стоять, Петухов сел на опустевшую банкетку, нагретую той, которая вот-вот шагнёт в бесконечную тьму. В глазах Тихона скользнул, проплыл коридорный ряд коленей, платьев, брюк, ботинок, сапог. Тихон понял, отчего на исключённых не хотят смотреть граждане и отчего исключённые сами страшатся смотреть друг на друга.

Дверная ручка дрогнула. Петухов вскочил не мешкая.

— Входите, добро пожаловать! — проговорил насмешливо и злобно доктор, пропуская клиента-пациента.

Замок за спиной Петухова защёлкнулся.

— Этаж для бедных, — сказал, приблизив вплотную лицо к лицу Тихона тот, чей карман украшал бейдж: «Дом успокоения. У. Мстислав Х., врач-терапевт».

У. отличался от людей, каковые в последние часы попадались Петухову. Терапевт смотрел ему в глаза не только нимало не смущаясь, но и будто бы вызывающе.

— Быстросмерть по минимальному тарифу! Раздумывать некогда, говорить незачем, не то передумаешь или зарыдаешь! — сыпал хозяин кабинета. — Денег нет даже на комфортный уход в лучший мир. Клиника! — Врач патетически вскинул руки к серому потолку. Весь кабинет был серым. — Этаж для бедных! Вечность по дешёвке!

«Философ», — подумал Петухов.

И ошпарила его мысль: да ведь врач-то сам застрял на первом уровне! Работа на этаже для бедных, возраст, тоска в глазах и прорыв эмоций, как выразился бы какой-нибудь лектор из клуба «Перекрёсток», на выступления которых ходила Оля.

Год-другой, и У. Мстислав Х., коли ему не повезёт запрыгнуть на следующую гражданскую ступеньку, из доктора может превратиться в пациента. Несмотря на работу в Доме успокоения, его шансы улететь в вечность высоки. Они таковы же, как у прочих первоуровневых. Пятьдесят на пятьдесят. Перед машиной граждане равны.

— Садитесь, — велел Петухову доктор, вымыв руки.

— Сюда?

— А куда? Кресло пациента одно.

«Поскорей бы! — У Петухова пересохло во рту, зато к глазам подступили слёзы. — Не оробеть бы». Похоже, доктор заразил его философской безнадёгой. Поддаваться нельзя! Он не поддастся. Он не будет шмыгать носом, как ребёнок.

Стальная нога кресла, вросшая в бетон. Широкие вогнутые подлокотники. Ремни.

Сиденье выдохнуло, промялось под задом пациента.

Парой чёрных прямоугольных индикаторов на Петухова взирала вертикальная панель робокомпьютера. Суставчатые руки-крюки опущены. Робот замер по стойке «смирно». Модели такого типа Тихон видел в старых журналах. На докторском столе в углу светились синими светодиодами системный блок-решатель, клавиатура, мышь.

— Ваш робот, — сказал Петухов, — с виду староват. Не откажет? Не промахнётся?

У. Мстислав Х. медленно повернулся от медицинского шкафа. Петухов ощутил прямо-таки физически, до когтей в гландах, цепкий взгляд того, кто, должно быть, проработал в кабинете с одноногим креслом немало лет. Доктор натянул на пальцы одну стерильную перчатку, другую. Пошевелил, поиграл пальцами.

— Это компьютер-хирург, пусть и устаревшей модели. Он не промахивается. Он и аппендикс вырежет, и операцию на почке проведёт. Отслужил своё. Списан по истечении срока амортизации из больницы. Куплен за гроши Домом успокоения. Из экономии. Для бюджетного этажа. Исправен. Промаха не бойтесь! Ничего не бойтесь. Успеете даже испытать удовольствие. Смесь яда с наркотиком. — Он показал на шкаф. — Гуманное социальное исцеление: общество избавляется от ненужного члена, член избавляется от опостылевшей жизни. А предприимчивые хозяева Дома успокоения имеют от сделок-операций доход и обеспечивают персонал постоянной работой. Ну не гармония ли?

Терапевт выхватил из шкафа пузырёк, с хрустом повернул винтовую крышку.

— Подзаправим машинку!

Тихон смотрел, как У. заливает жидкость в головной модуль робота.

«Куда же их… нас… потом?»

Тихон обшарил глазами серый кабинет. В дальнем углу за докторским столом сливалась со стеною дверь с табличкой. Тихон прочитал: «Ассистентская. Холодильная».

— По инструкции вы имеете право сказать что-то. На прощание. Петухов… Знакомая фамилия! Впрочем, распространённая… Передавать что-то родственникам и близким не разрешается. Так, немного слов в воздух… Минута прощания с самим собой. Последнее слово — так это в законе называется. Психотерапевты компании считают, будто от слова легчает. Чушь, дичь, вздор! Ну так как, будете говорить?

Тихон молчал.

— Я обязан спросить, — мягче сказал У.

Боком, не выпуская из поля зрения пациента, он отошёл к столу, ткнул в клавиши, шевельнул чёрную мышь.

Тихон собрался было сказать, чтобы врач не тянул со своим делом, как вдруг вырвалось у него выстраданное, вынянченное за ночь:

— Доктор, вам нравится ваша работа?

У. Мстислав Х. выпрямляется возле компьютера, вытягивается. Худой, острый профиль. Бледно-зелёная шапочка, съехавшая к уху. Голова как-то механически, точно на шарнире, поворачивается к Тихону.

— Дальше! — требует доктор.

— Видите ли, мне моя работа нравится. Нравилась, — поправляется Тихон. — Я люблю рисовать комиксы. Любил.

— Комиксы, значит!

Мстислав шумно, прерывисто, точно больной бронхитом, вздыхает. Доведись Петухову нарисовать вздох доктора, он изобразил бы в два кадра, как человек сдувается подобно воздушному шару.

Врач поднимает голову к потолку. К зрачку камеры наблюдения.

— Я сам, — отчётливо, как будто для протокольной записи, произносит он на камеру, ударяя себя кулаком в грудь, отчего местоимение раскалывается на два слога. — Са-ам! Добровольно. По собственной инициативе. Все действия я произвожу в здравом уме и памяти. Я, сотрудник Дома успокоения У. Мстислав Х. Мой паспорт в ящике стола. Dixi.

Доктор опускает голову, набирает что-то на клавиатуре. Монитор снабжён козырьком и вдобавок поставлен под таким углом, что пациенту с кресла экрана не увидеть.

Перед Петуховым что-то начинает мигать подобно светофору. Включились индикаторы робота-хирурга. Оба мигают жёлтым светом.

— Долго я ждал этого вопроса, — говорит негромко Мстислав. — Освободите кресло, пациент.

— Вы пригласите меня позднее? Но…

— Освободите кресло! Не спорьте с сотрудником! — рявкает врач. — Подождите в коридоре. Ассистенты вас позовут. Да слезай ты!.. — ревёт он, и голос его есть и крик, и шёпот.

Хватаясь руками за подлокотники, как дряхлый старик, Петухов сползает со смертного кресла. Боком отступает от робота, находит глазами дверь. С трудом переставляет ноги. Они отчего-то не гнутся. Услышав за спиною знакомый звук, различив дыхание кресла, разворачивается, подчиняясь догадке.

Доктор, занявший место пациента, произносит голосовую команду:

— Внимание, операция! Врач-терапевт У. Мстислав Х. Называю регистрационный номер. Триста девяносто четыре ноль ноль пять. На месте. Даю команду к действию. Приступить!

Закатав левый рукав халата, доктор опускает обе руки на вогнутые подлокотники. Манипуляторы робота-хирурга оживают, тянутся к креслу, включают подачу ремней. Те ограничивают предплечья, шею, грудь, живот и ноги пациента. Плечо человека стягивает жгут. Мстислав сжимает и разжимает худой кулак. На правой длани робота зудит биосканер, из левой вылезает игла, с которой на открывшуюся под полой халата штанину падает капля бесцветной жидкости. Один индикатор на головном модуле перестаёт мигать и загорается ровным синим. У подходящего участка вены сканер пищит, поднимается, даёт точечный лазерный свет. В обозначенную точку впивается блестящая игла. У. Мстислав Х. шепчет: «Dictum factum», улыбается не открывая глаз — и улыбку эту запоминает Тихон Петухов. Губы человека в кресле выпрямляются, голова на шейном ремне поникает. Синий индикатор робота утрачивает насыщенность, бледнеет. Загорается ровным красным цветом индикатор соседний. Робот ослабляет и снимает жгут с плеча пациента, подаёт длинный сигнал и принимает стойку «смирно». Сколько прошло времени? Петухов не знает. Пока механический хирург выполнял операцию успокоения, он стоял у стены, между медицинским шкафом и дверью, не имея сил сойти с места.

IV

Отворилась дверь ассистентской. Двое в зелёных халатах и шапочках вытолкнули оттуда узкую каталку. Один из них взглянул на Тихона.

— Всё-таки он сделал это, — сказал другой.

— Закон не запрещает.

Грусть в голосе отвечавшего странно смешалась с торжеством. На его бейдже Петухов прочёл: «Дом успокоения. Н. Никон Н., ассистент терапевта».

— Гони деньгу, Кир! — сказал Н. напарнику. — Ты продул спор.

— Всегда считал, что он блефует, — заявил Кир.

Никон усмехнулся. На вид он был старше коллеги.

По его команде робот развернул кресло с телом на девяносто градусов, разблокировал ремни, всосал их в подлокотники и упрятал в спинку. Ассистенты, удерживавшие пациента за голову и плечи, подхватили обмякшее тело, опустили на каталку.

— Лёгкий какой, — сказал Никон.

— Теперь тебя поставят управлять роботом, — сказал Кир.

— Лучше б я в ассистентской своё дотянул. Уровень-то один.

— Знаешь разницу между пессимистом и оптимистом? Пессимист уверен, что ему выпадет билетик исключённого, оптимист надеется, что машина сделает его счастливчиком.

— Счастливчиком?

— Увозим.

Н. Никон Н. взялся за ручку каталки, толкнул её, поворачивая, и остановился. Его напарник распахнул дверь холодильной. В искусственном свете на щеках Никона сверкнуло мокро.

— Вы задержитесь, гражданин. По процедуре положено, — сказал он.

Сказал тому, кто совсем недавно вошёл сюда, чтобы умереть.

Автосудьба! Кто бросает кости в слепой игре со случаем? По чьей безликой воле исключённый Тихон направлен был регистратором в кабинет доктора Мстислава?

— Полтора года до рубежа оставалось, — заметил Кир. — Ладно, поехали. А то разморозим к чертям тут всё.

Ассистенты укатили тело в холодильную. Тихон ждал всё там же, у стены, стоял между шкафом, откуда доктор брал яд, и кабинетною дверью, выводящей в коридор. Мысль одна запела красками в мозгу, мысль, чью палитру он уже пробовал: многие входили сюда, но выходил ли кто? Было чёрное, но было ли белое?

— Вызову служащего, — сказал возвратившийся Никон. — Для оформления. Я бы предложил вам присесть, но…

Тихону захотелось увидеть сейчас собственное лицо. Запечатлеть, запомнить его выражение. Да, так: его. В третьем лице. Пальцы дрогнули, сжали незримый стилус.

Опустившись на докторский стул, ассистент тронул чёрную мышь. Что-то быстро набрал на клавиатуре — слепым методом, всеми пальцами. Включил настенный селектор, отозвавшийся бульканьем. Представился, получил ответ: «Слушаю». Произнёс: «Этаж ноль. Кабинет ноль семнадцать. Врач-терапевт второй категории У. Мстислав Х. Замена». «Продолжайте», — велели ему. Ассистент назвал число: «Триста девяносто четыре два ноля пять». В ответ раздалось: «Принято».

Несколько минут прошло в молчании, а затем в кабинет прибыл высокий служащий в костюме. Петухов узнал в нём младшего регистратора. Тот с любопытством, не стесняясь, разглядывал бывшего пациента. Ассистент снял с вешалки зелёный халат, подал регистратору. Набросив халат на плечи, служащий вопросительно взглянул на ассистента.

— В верхнем ящике. — Указывающий палец Н. Никона Н. чуть дрожал.

Из выкатившегося ящика регистратор выложил на стол поочерёдно жёлтый квадратик паспорта, серебристую банковскую карту, ключи на кольце, прозрачный файлик с каким-то листком, ручку и пяток бумажных номеров комиксов. Вытянувшись на цыпочках, Тихон разглядел малотиражные номера, созданные им у Венедикта Трофимовича.

— Найдены паспорт, карта, завещание, — отчётливо произнёс регистратор. Вытянул из файлика единственный лист. Рассмотрел. — Написано всего одно предложение… Оформлено как положено. Заверено подписью секретаря генерального директора компании. Поставлена печать. Документ составлен семь лет назад. Присвоен входящий номер от… — Клерк зачитал дату.

— Семь лет тому назад. Человек убеждений, — сказал Н. Никон Н.

— Итак, воля покойного У. Мстислава Х, — объявил клерк. — «Завещаю всё, что имею, тому, кого заменю», — прочитал он с листа. — На том всё. Вы его наследник, триста девяносто четыре ноль ноль пять. Виноват, гражданин Петухов. Имел он немного. Подробную информацию вы получите в экономическом отделе Дома. — Служащий назвал этаж и номер офиса. — Там же перепрограммируют паспорт У. Мстислава Х., закодируют на ваше имя. Выдадут экземпляр свидетельства о смерти и справку о наследовании. Зайдёте в любой офис своего банка. Деньги с его карты банк переведёт на вашу. Подойдите к столу. Заберите документы. И журнальчики… Паспорт, карту и ключи отнесёте в экономический отдел.

Тихон поймал печальный взгляд Никона. Протянул стопку комиксов ассистенту.

— Подарок. — И зачем-то принялся уговаривать, будто боялся отказа: — Берите. Пожалуйста.

— Таким образом, вам остаётся уладить формальности, гражданин Петухов, — подытожил регистратор. — В экономическом отделе, банке, а также по месту работы, с которого вас исключили. Следует явиться к начальству и доложить. Возможно, образовавшаяся вакансия свободна, и вам не придётся обращаться в службу занятости. Есть вопросы?

— Нет.

Поскорей бы закончить в этом здании и уйти!

— В соответствии с поправкой о замене ваш гражданский статус признан действительным.

Тихон повернулся кругом. Сделал шаг и другой. Взялся за ручку двери. Никто его не остановил. Выйдя, он смотрел прямо, в конец коридора, избегая лиц ожидавших.

Что было бы, откажись он от последнего слова? Кого бы увезли ассистенты на каталке?

Сотрудник экономического отдела объяснил ему, что в соответствии с волей У. Мстислава Х. гражданину Петухову причитаются денежные средства завещателя в таком-то размере (экономист назвал небольшую сумму) и движимое имущество, находящееся в квартире по такому-то адресу. Недвижимого имущества на имя покойного не зарегистрировано. Кремация покойного осуществляется за государственный счёт.

Также служащий объяснил, что обновлённый по замене статус гражданина Петухова будет действовать один год, шесть месяцев и двенадцать дней. Ровно столько, сколько оставалось до лотереи судьбы доктору Мстиславу.

Покидая Дом успокоения, Тихон думал, что дорисовать затеянную серию комиксов он успеет. Если только его рабочее место в офисе не занял какой-нибудь юный художник. Потом, когда иссякнет отпущенное время, Тихон — весьма вероятно — снова явится в Дом. И как знать, не встретит ли исключённого в цокольном этаже доктор Никон!

V

Когда судьба швыряет тебя в один поворот, другой и третий, когда смерть внезапно оборачивается жизнью, но отпущенный её срок тотчас подрезается, укорачивается, подчиняясь бесстрастному счётчику, который с одинаковым равнодушием убивает на рубеже и милует, ты не знаешь, что чувствовать, а потому не чувствуешь ничего.

На ходу Петухов вынул телефон, запустил диктофонное приложение и быстро нашептал в микрофон это своё рассуждение. «Недурная подпись, — подумал. — Остаётся нарисовать».

Начальные эпизоды новой серии рисунков представлялись ему ясно. Не выдумывать! Ничего не выдумывать. Пересказать в сюжетных кадрах нынешнее собственное утро.

Каким-то выйдет продолжение, как-то сложится день?

Пальцы всё ещё согревали телефон. Он же собирался позвонить жене! Тихон мазнул пальцем по экрану. Увидел часики. В кинотеатре начинается сеанс, Ольге говорить некогда.

Тогда он позвонил Венедикту Трофимовичу.

— Очень хорошо, Тихон, — отозвался директор. — И какое чудесное совпадение! У меня как раз заказчики. По вашу душу. Я вас жду.

Вахтёр в будке без задержки пропустил гражданина Петухова. По паспорту, до сегодняшнего утра принадлежавшему доктору У. Мстиславу Х.

На этаже Венедикт Трофимович провожал назойливых заказчиков, не отлипавших от него и в коридоре. Оба брали Венедикта Трофимовича за рукава пиджака и твердили, что читателям надоели fictions, им бы хорошую дозу реализма.

— Вот, господа, как раз, как раз… Знакомьтесь. Тихон Петухов, один из лучших авторов фирмы… Истинный творец! Будущий Фёдор Толстой.

Двое одновременно протянули художнику руки.

— Голышкин. Ждан Матвеевич. Директор по дизайну.

— Добряков. Николай Максимович. Главный маркетолог.

Добряков назвал компанию, которую визитёры представляли. То было крупнейшее художественное агентство города.

— Уловили тренд, Тихон? — сказал Венедикт Трофимович, когда створки лифта за представителями агентства сомкнулись. — Нарисуете что-нибудь этакое?

— Реалистическую серию, — ответил Тихон. — С крутыми сюжетными поворотами.

В коридоре они были вдвоём. Тихон смотрел на Венедикта Трофимовича. В глазах того плясали огоньки.

— Звучит вдохновенно! Пойдёмте-ка в мой кабинет.

Проходя через опенспейс, Петухов посмотрел на свой пустой стул, на отключённый монитор. Окинул взглядом зал. Зацепился за Ложкину. Тонкие бледные губы Ложкиной искривила досада, приоткрыла её рот. Готовым кадром эпизод застыл в памяти художника.

За перегородкой директор налил ему чая, не остывшего после приёма гостей. Не спрашивая, плеснул в чай бренди. Налил в вазочку тёмного клубничного варенья. Дал тяжёлую мельхиоровую ложку.

— Угощайтесь, Тихон. Варенье жены моей, Стаси. Ягоды из нашего садика-огородика. Натурпродукт. Чудовищно вкусно! Давайте-ка ещё бренди — вам не помешает… Это как же так вас судьба разыграла?

— По замене, — сказал Петухов. — Доктор моего уровня ушёл вместо меня. — Подумал, добавил: — Полтора года до автосудьбы.

Рассказывать обо всём, что произошло в Доме успокоения, Петухов не собирался. Не хотел жертвовать вдохновением.

— Ах да! — спохватился директор. — Надо пальчик-то приложить! Сейчас-сейчас… — Венедикт Трофимович завозился с суперсканом. — Вот, запустил… Прикладывайте. Прекрасно… Теперь вы опять мой штатный сотрудник!

Директор поднял и опустил осторожно, беззвучно чайную ложечку.

— Середа-то наш скончался утром в больнице, — сказал он, глядя в свою чашку. — Улетел талант к звёздам. Вовремя вы вернулись! — Он поднял седовласую голову. — Кроме вас, с Середой никто не сравнится. Да-да… Может, вы и вправду Толстой нашего времени… Вы ешьте, ешьте варенье-то! Сладкое хорошо после переживаний… И выпить. Я подолью. Бренди… Чайку… Не было бы счастья, да несчастье помогло! Вместо Середы теперь будете, Тихон. Таково моё решение. Твёрдое. Глотните-ка хорошенько… И пойдёмте, я официальное объявление сделаю.

Друг за дружкою они вышли за стенку, туда, где ярилась в себе Ложкина.

— Минуту внимания! — потребовал в опенспейсе директор. — С завтрашнего утра Тихон Петухов назначается на должность старшего художника с соответствующим повышением оклада. Следовательно, он переходит на второй гражданский уровень. Да-да! Поздравляю вас, гражданин Петухов. — Директор положил руку на плечо сотруднику. — У служащих второго уровня впереди восемнадцать лет действительной жизни.

На старшего художника Тихона Петухова в офисе смотрели с восторгом, завистью и неприязнью.

Он снова почувствовал себя частью мира.

VI

Отделение банка занимало часть первого этажа того же здания, где арендовал пространство Венедикт Трофимович. Петухов подал в окно справку и свидетельство, полученные в экономическом отделе Дома успокоения, перепрограммированный паспорт и две банковские карты, свою и У. Мстислава Х. Завершив оформление и выполнив операцию перевода, операционистка вернула клиенту всё, кроме карты покойного.

— Подлежит уничтожению, — пояснила она. — За перевод средств проценты по закону не взимаются. Подоходный налог с наследуемой суммы не уплачивается. Счётчик блокировки на вашей карте я отключила. Счастливо! — вырвалось у девушки за стеклом.

Домой Тихон отправился тем же путём, которым кружил днём прежде.

После чая с бренди в животе урчало. Голод привёл его к кулинарии «Пятак», откуда тянулась ниточка связи из прошлого к настоящему, вилась тропка к любви и Оле, к тем годам, когда они оба не думали о вывертах автосудьбы. Не без удовольствия Тихон отметил, что за кассой стоит вчерашний работник.

Расплачиваясь картой за булочки «Ярославские», яйцо под майонезом и кофейный напиток, Петухов прочитал в глазах кассира, несомненно, узнавшего посетителя, короткую, бегло исполненную гамму чувств: негодование, удивление, испуг.

Набрав целый пакет мягких булок, гражданин второго уровня покинул кулинарию.

Пересекая центральные кварталы, проходя по щербатым аллейкам, усеянным жёлтыми листьями, Тихон срывал с яблонек красные и бордовые дички, стирал с бочков налёт пыли и, морщась, ел их, кисло-сладкие, с крохотными семечками, вспоминая вкус из детства и чувствуя себя старым — лет шестидесяти, как Венедикт Трофимович.

Идя куда-то, забывая о цели, путаясь во временах, спохватился: он же так и не позвонил Оле! У неё как раз промежуток между сеансами.

«Ву-у… Ву-у…» — ноет вызов. Ольга отвечает: «Да?» Отвечает вопросительно и без имени, как незнакомцу. Оля не Никон, не регистратор Дома успокоения, не Венедикт Трофимович, не операционистка из банка. Не кулинарный кассир, считавший машинкой его карту. Официально жену не извещают об удивительном повороте мужниной судьбы. Почему-то не принято передавать счастливые известия. Сообщают по закону другое, и не жене — вдове, и не люди — программы-роботы. Бубнят жестяным голосом, сотворённым таковым нарочно…

Как растопить лёд, Тихон знает.

— Жизнь! — торопится он сказать, торопится начать, нарисовать следующий эпизод. — Я выиграл жизнь. По воле случая. — Вдохнув, выдохнув, вдохнув, добавляет: — Оля. Мне вернули действительный гражданский статус. Всё законно. По замене. Я иду домой. И ещё, Оля!.. Венедикт Трофимович меня повысил. Я старший художник. Это второй уровень. Второй гражданский уровень, Оля.

Динамик в трубке молчит. До уха Петухова доносится слабое сопение, будто там затаился маленький ребёнок. Оля сопит, когда сильно волнуется. У неё как бы закладывает нос, а голос начинает гудеть. Петухов думает, что реалистический сюжет продолжается, эпизоды с рисунками меняются. Кульминация совершилась за перегородкой у Венедикта Трофимовича, а теперь близится развязка.

— Это правда? — гундосо говорит Оля. — Правда?

— Правда. Завтра утром я работаю в новой должности. Наш Середа умер. Я вместо него. Это правда, Оля. Я уже вписан в штатное. Я, — говорит дальше Петухов, — вина куплю. Отпразднуем. — Он воскрешает в цепкой памяти этикетку и цвет стекла бутылки белого ординарного сухого, что было выпито ими, молодыми, тысячу лет назад. Вино с булками! Как это молодо! — И сходим в кино, ладно? На вечерний сеанс.

В трубке слышатся всхлипывания. Разливается плач. Потом раздаются шаги. Постукивающие пунктирчиком женские шаги. Оля бежит на каблуках куда-то. В дамскую комнату.

До Петухова доносится её голос. В голосе булькают слёзы.

— Хорошо… Хорошо, Тиша… Как голова кружится!

Вечером Тихон стоит на кухоньке и смотрит со второго этажа вниз. Увидев в окно жену в коротком пальто (она почти бежит), он поспешает в прихожую, распахивает дверь. Ждёт у порога.

Вступив на лестничный марш, столкнувшись глазами с мужем, женщина роняет взгляд. Ремешок сумочки соскальзывает с её плеча, сумочка ударяется о ступеньку, сползает со ступеньки. Шурша плащом, Оля чуть приседает, чтобы подтянуть сумочку.

Петухов, хлопая тапками, бросается к жене, подаёт руку. Ведомая им, она покорно поднимается по ступенькам. Тихон закрывает за нею квартирную дверь, задвигает шпингалет. Обнимает жену. Уткнувшись в его шею, Оля шепчет:

— Тиша, Тиша, я не могу смотреть на тебя!

— Ничего, ничего, ты научишься, — вышёптывает он ответ.

Какое-то время двое стоят в прихожей. Муж видит, как жена поднимает ему навстречу лицо.

— Мы можем завести ребёнка. Ещё не поздно.

— Ещё не поздно, — повторяет Тихон.

© Олег Чувакин, апрель—август 2019
Полюбилось? Поделитесь с друзьями!

Вы прочли: «Исключённый»

Теперь послушайте, что говорят люди. Скажите и своё слово, коли желаете. Чем больше в мире точных слов, тем счастливее наше настоящее. То самое, в котором каждый миг рождается будущее.

Не видите формы комментариев? Значит, на этой странице Олег отключил форму.

5 отзывов

    1. Самый что ни на есть настоящий… Весь его смысл в том, что герой должен вернуться. Но ни капелюшечки оптимизма и счастья по этому поводу быть не должно. Поэтому, подаренные 18 лет за счёт чьей-то незапланированной смерти… Возврат к жене, которая покорно приняла это «пока смерть не разлучит нас». Ребенок? В мир откуда даже не возникает желания и нет возможности бежать?

  1. Рассказ интересный. Желание героев завести ребёнка — неприятно удивило. Чего больше в этом намерении: тупости или эгоизма?

  2. Очень понравился рассказ, немного грустный, переживала за главного героя, чувствовалась в этом всём какая-то безысходность. Стало немного неуютно от мысли, что такие события могут настигнуть нас в недалёком будущем. Финал порадовал лёгким лучиком надежды на дальнейшую жизнь.

Добавить комментарий для Елена Отменить ответ

Ваш email не публикуется. Желаете аватарку — разместите своё личико на Gravatar. Оно тотчас проявится здесь!

Отзывы премодерируются. Символом * помечены обязательные поля. Заполняя форму, вы соглашаетесь с тем, что владелец сайта узнает и сможет хранить ваши персональные данные: имя и электронный адрес, которые вы введёте, а также IP. Не согласны с политикой конфиденциальности «Счастья слова»? Не пишите сюда.

Чувакин Олег Анатольевич — автор рассказов, сказок, повестей, романов, эссе. Публиковался в журналах и альманахах: «Юность», «Литературная учёба», «Врата Сибири», «Полдень. XXI век» и других.

Номинант международного конкурса В. Крапивина (2006, Тюмень, диплом за книгу рассказов «Вторая премия»).

Лауреат конкурса «Литературная критика» (2009, Москва, первое место за статью «Талантам надо помогать»).

Победитель конкурса «Такая разная любовь» (2011, «Самиздат», первое место за рассказ «Чёрные снежинки, лиловые волосы»).

Лонг-листер конкурса «Книгуру» (2011, Москва, детская повесть «Котёнок с сиреневыми глазами»).

Призёр VII конкурса имени Короленко (2019, Санкт-Петербург, рассказ «Красный тоннель»).

Организатор литературных конкурсов на сайтах «Счастье слова» и «Люди и жизнь».

По его эссе «Выбора нет» выпускники российских школ пишут сочинения о счастье.

Олег Чувакин рекомендует начинающим писателям

Вы пишете романы и рассказы, но выходит незнамо что. Показываете друзьям — они хвалят, но вы понимаете: вам лгут.

Как распознать в себе писателя? Как понять, стоит ли мучить себя за письменным столом? Почему одни авторы творят жизнь, а другие словно полено строгают?

Вопрос этот формулируют по-разному, но суть его неизменна.

У Олега Чувакина есть ответ. Прочтите его книгу. Она бесплатна. Не надо подписываться на какие-то каналы, группы и курсы. Ничего не надо — только прочитать.

Сборник эссе «Мотив для писателя» Олег создавал три года. Двадцать эссе сами собою сложились в книгу, посвящённую единственной теме. Теме писательского пути. Пути своего — и чужого.

Коснитесь обложки.

— Олег, тут так много всего! Скажите коротко: что самое главное?

— Самое главное на главной странице.

Как стать писателем?
Как обойтись без редакторов и курсов?
Author picture

Возьмите у меня всего один урок. Я изучу ваш текст и выдам вам список типичных ошибок в стиле, композиции, сюжете. Вы одолеете их все при мне.

Станьте самому себе редактором!