Одна немецкая подруга написала мне недавно, что русская литература пессимистична. Я согласился.
Если иметь в виду нашу классику XIX-XX веков, то надо сказать: она почти вся безнадежна. Боль, хандра, тоска, смерть. «Кому повем печаль мою…» И если и встречается в русской литературе вера во что-то светлое, то свет этот мечтательный — он исходит из будущего. «Через четыре года здесь будет город-сад!» (Стихотворение написано в 1929-м, в 1930-м автор этих строк застрелился.)
Не имеет значения, откуда берётся воображаемая будущая радость — от бога ли, от революции ли, от иной ли перемены. Важно понимать, что счастье отодвигается на потом. Прошлое же и настоящее — мрак чернильный.
Формированию легковесной прозы и поэзии мешает трудная и кровавая история русского народа. Русская поэзия «тяжёлая», начиная с «Онегина» и стихов Лермонтова, а о прозе и говорить нечего.
Достоевский — махровый пессимист, Толстой с его противоречием сознания бытию впал в заблуждение идеализма и мучился от этого, а автора «Ваньки», «Попрыгуньи», «Гусева» и «Спать хочется» Чехова неспроста назвали в ресторане пессимистом. Он на такое определение рассердился, и напрасно. Антон Павлович сам признавал себя пессимистом.
«Если я стал пессимистом и пишу мрачные рассказы, то виноват в этом портрет мой», — пустил он шпильку в адрес художника Браза, дважды переписывавшего портрет писателя.
А ведь Браз писал Антона Павловича в лучшие его годы — во время жизни в Мелихове. То был самый продуктивный период жизни Чехова и, пожалуй, самый счастливый.
Сюжеты советских писателей, от Е. Носова до В. Сёмина и Ю. Казакова, от В. Астафьева и В. Быкова до В. Распутина (что «Прощание с Матёрой», что «Дочь Ивана, мать Ивана»), оптимистическими язык назвать не повернётся. (Впрочем, «Дочь Ивана…» — повесть уже не советская, а капиталистических времён, но сути это не меняет.)
И нет решительно никакой надежды на то, что пессимистичность эта улетучится. Литература в России умерла. Вместе с Распутиным. И отныне пессимистичность русской литературы следует относить к явлениям историческим.
© Олег Чувакин, 2015
Олег, а немецкая литература намного веселее?
Я неплохо знаю английскую, американскую и французскую литературу. Немецкую меньше, поэтому судить не берусь. Ничего весёлого и жизнерадостного из немецкой литературы припомнить не могу. По крайней мере, немецкого Вудхауза или немецкого сатирика уровня Ивлина Во я не знаю. Надо будет поинтересоваться.
У немцев, кстати, история тоже была очень тяжёлая. Две неудачные войны в XX веке…
Поэтому, видно, закономерно появление гениального Вудхауза именно в Великобритании. А Марка Твена — в США. Консервативное, относительно стабильное, в некотором роде даже «застойное» общество к юмору располагает. Перемены, особенно разрушительные, на численность и качество юмористов влияют дурно.
Oleg Chuvakin, и как, из каких иностранных веселых далей к нам затесались Гоголь, Грибоедов, Козьма Прутков, Чехов, Ильф и Петров, Зощенко, Аверченко, Тэффи, Юрий Коваль?…))))
Вспомнилось, читала я что-то из воспоминания Ахматовой о своей юности. Она рассказала, как когда-то девочкой плакала и жаловалась отцу, как она несчастна… А отец ответил: А кто тебе сказал, что ты обязательно должна быть счастливой?… Мы, русские души любим свое страдание больше счастья. В традиции той же русской литературы быть здоровым и богатым — пошло… А успех — это Лопахин, погубивший вишневый сад.
Из счастливой жизни литература не рождается. Верно для всех народов. Даже Вудхауз в жизни натерпелся.
«Вся эта история причинила мне огромную боль, но я пытаюсь утешаться тем, что, только пройдя через всевозможные жизненные испытания, сколь мучительны бы они ни были, писатель может надеяться, что, в конце концов, напишет что-нибудь дейст-вительно стоящее» (Моэм).
И он же (Моэм) написал одной девочке из США, пожелавшей сделаться писательницей, что несчастное детство может быть очень даже благотворным, потому как толкает человека на поиски счастья. Те, у кого детство было счастливым, редко чего-то хотят добиться в дальнейшем, ибо лучшее у них позади.
Цитата и пересказ выше по книге: Морган Т., Сомерсет Моэм. Биография. М.: Захаров, 2002.
А немецкая, английская, японская (и дальше по списку) веселы? ))) Шекспир — сплошная кровища (про комедии не надо, они и в русской литературе есть). «Фауст» Гёте — ухохочешься. ))) Фитцджеральд — веселухи элиты, кончающиеся наездами на людей и самоубийствами…. Если литература отражает жизнь, то она и будет такой, какова жизнь, которая везде — драма и трагедия прежде всего. Недаром у классических греков комедия считалась низким жанром, а трагедия — высоким.
Теперь я понял, почему так популярны новости.
Новости популярны потому, что они — информация. А мы — создания информационные. Нормальное функционирование нашей психики и мозга возможно только на постоянном обмене информацией с окружающей средой.
Речь о том, что новости — это «сплошная кровища». И телесериалы российские — тоже кровища и чернуха.
А что, только российские сериалы таковы? У всех остальных тишь да гладь, да божья благодать? У Шекспира тоже что ни пьеса, то брутальные смерти, кровища и т.д.
А знаете, что еще мне вспомнилось. Вот мы в России хорошо знаем и их Марка Твена, и Джерома К.Джерома, и О’Генри, и Вудхауза… Знаем, ценим, понимаем. Откуда? А у нас переводчики хорошие — они умудряются донести до нас юмор, который, как и поэзию, переводить весьма трудно. А вот они на Западе даже представить не могут, что для русских Чехов — прежде всего юморист, автор смешных рассказов. Потому что они и переводят, и знакомят своего читателя более всего со второй половиной творчества писателя. Читали ли они «Золотого телёнка»? Знают ли о существовании Зощенко? Читают ли переводы рассказов Юрия Коваля?..
«… Чехов — прежде всего юморист, автор смешных рассказов». Во-первых, это абсолютно неверно. Утверждать это значит полностью перечеркнуть творчество зрелого Чехова. Во-вторых, юмор Чехова — это смех сквозь слёзы. «Смерть чиновника» — смешной рассказ, да?
Где-то смех сквозь слезы, а где-то и просто смех. И если «Смерть чиновника» — может быть — из первого разряда, то такие рассказы, как «Жалобная книга», «Хирургия», «Налим», «Лошадиная фамилия», «Драма», «Хамелеон» и др. как раз из второго. И это вовсе не моё утверждение — насчет Чехова-юмориста. Так он начинал, таким его долгое время знали его современники, таким узнают Чехова все поколения читателей.
+1000
Спасибо за виртуальную тыщу. :)
А есть ли/могут ли быть ЛИТЕРАТУРЫ, в которых про божью благодать только?
Нет, конечно. Это всё равно что утверждать, что в музыке может быть только мажор или что закон о единстве и борьбе противоположностей — вымысел досужих людей. В русской литературе минор преобладает; обратного никто доказать ещё не сумел. «Жизнь кончена» из «дубового» монолога Болконского — вот эпитафия умершей русской литературе.