И тогда она закрыла лицо руками и заплакала

 

Текст участвует в конкурсе рассказов «История любви».

Об авторе: Полина Позднякова.

---

 

Ей было всего каких-то 24 года, умна, образована, хороша… нет, собой не хороша. Своё отражение в зеркале она принять никак не могла. Эти жёсткие курчавые волосы, это чрезмерное количество веснушек, эти слишком раскосые глаза, чересчур курносый нос и отвратительно большой рот. «Лягушка!»

Нет, Настя не очень бы и печалилась по поводу этого досадного отражения, но Катя… но Лена…

Квартирку они снимали втроём, и не случалось ни одного вечера без гостей её соседок в их однушке.

Это были простые студенты и студентки, такие же как Катя, Лена… но не она. Потому что они обладали тем, что позволяло им приходить в гости и самим приглашать к себе — они были открыты, говорливы, красивы.

Ни одним из этих качеств Настя не обладала. При приходе гостей она торопливо забивалась в угол на верхней полке двухъярусной кровати, которую они делили с Леной. Там она и сидела, слушала музыку, рисовала карандашом человечков на обоях или тихонько читала, пытаясь не шелестеть страницами.

Гости её не интересовали, как, собственно, и она не интересовала их.

Ближе к часу ночи все расходились и повисала тишина. Лена и Катя устало ложились спать.

А Настя спускалась и прибирала комнату и кухню; неслышно подметала пол, мыла посуду, вытряхивала в помойное ведро огрызки и окурки, а потом шла выносить его.

Скрипела входная деревянная дверь, потом ещё одна, почти такая же уличная и Настя выходила во двор. Отворить калитку, дойти до угла соседнего дома, вытряхнуть мусор, вернуться в квартиру и лечь спать, чтобы завтра с утра пойти на работу — Настя работала секретарём у одной из бизнесвумен, которыми в последнее время кишат крупные города.

Работа; в 14.30 — обеденный перерыв, в 15.00 нужно опять вернуться на работу, в 19.00 выйти, спешить на этот вечно приходящий раньше троллейбус, забежать у дома в магазин, прибежать домой, раздеться, помочь Кате и Лене с ужином для гостей и забраться на свой 2-ой ярус с книгой, карандашом и наушниками.

Это случилось как-то вдруг, когда она выносила мусор ночью (кажется, где-то в мае), её окликнули с простым вопросом — видела ли она, что небо сегодня необычайно близко?

На низкой оградке газона сидел он. И запрокинув голову смотрел на звёзды. Настя нерешительно кивнула, помялась и села рядом.

В последствии она часто спрашивала себя — что, если бы какая-то девушка пошла выносить мусор раньше, чем она, Настя, и он спросил бы её?.. (Абсолютнейшая ерунда; ну кто выносит мусор в четвёртом часу утра?)

А если бы она не села рядом с ним?

Или он бы просто не обратился к ней?

Какие бы вопросы не задавала себе Настя, факт оставался фактом — она вышла, он спросил у неё про небо, и она села рядом с ним.

В кино картины стали не важны; он любил кино, а она любила его и вечно весь сеанс смотрела за эмоциями на его лице.

Она открыла для себя счастье быть нужной — не для похода в магазин, уборки или заполнении бухгалтерских отчётов — нет! Нужной для объятий и поцелуев.

Она открыла для себя счастье читать не в одиночестве и делится впечатлениями от необыкновенных историй, вытисненных на бумаге; отныне они вместе разрисовывали стены и слушали музыку, и каждый рисунок и каждая песня несли в себе частичку этих двоих. Счастье носить его одежду, путаясь в слишком длинных рукавах рубашек и вдыхая его запах.

Она открыла для себя счастье быть красивой — не стыдиться своего по-мальчишески худого тела и маленькой груди, не переживать за свою большеротость и курносость — это было не важно, потому что он любил в ней всё, и когда они лежали в темноте, усталые, перебивающие тишину своим тяжёлым дыханием и неуёмным на долгое время бешеным стуком сердец, он гладил её жёсткие курчавые волосы и целовал в лоб.

Она открыла для себя счастье любить и быть любимой — дни стали разукрашенными, светлыми и вовсе не походили друг для друга, наоборот — каждый день рождал новый, ещё более светлый, яркий, нежный…

Она просто открыла для себя счастье быть.

 

 

* * *

 

На глупом мятом листочке бежали угловатые буквы, острые и какие-то чужие, будто написанные не его рукой. «Прости… не знаю… нужно уехать… забудь всё, это не то, о чем стоит долго помнить… прощай.»

«Прощай», это слово, способное убить любую надежду, было написано особенно резко и жирно.

И тогда она закрыла лицо руками и заплакала.

Над ее подушкой весело плясали человечки, которых они рисовали вчера.

 

© Полина Позднякова