Вещунья

С потолка ванной комнаты свисала седая многослойная паутина, сотканная поколениями пауков. За облупившейся жёлтой краской на стенах обнажалась отсыревшая штукатурка. Кран смесителя, по недосмотру слесаря из давно забытого советского СМУ, прилепился не над, а под раковиной, создавая ясное ощущение бессмысленности сущего. Второй кран, по счастливой случайности, висел над ванной, а не где-нибудь над унитазом. Лишённая воды раковина служила хозяйке квартиры полкой: там ютились пузырьки, флакончики, тюбики, щёточки, карандашики, кисточки — палитра, откуда женщина черпает себя.

Пятидесятилетнюю Валентину, лежащую в ванне, укрывала белая шапка пены. Облезлый бок ванны раздражал её кожу, как овощная тёрка.

Валентина разгребла пену. Проглянуло складчатое тело, похожее на тесто.

— Ерунда! Теперь у меня будет тело, какое захочу.

Она улыбнулась, вытерла полотенцем руки, дотянулась до раковины, взяла оттуда пачку сигарет, зажигалку и закурила.

— Жизнь — как черепаха. Ползёт, не летит. Как там сказал классик? Черепаха летать не может? Или не черепаха, а змея? Бог с ним, с классиком… Ждать — оно всегда долго. Валечка, Валюшка, Валюша-любочка, Люшечка, Валя-Валентина, Валюха… Личная эволюция в имени! А нынче ты кто? Толстая розовощёкая баба без имени! Но погодите, шельмецы, списывать меня со счетов… Сегодня узнаете, что я такое! Исполнилось ровно двадцать лет нашему с Вещуньей разговору. Двести сорок месяцев! Четыре тыщи триста восемьдесят четвёртый день, как я выполняю наказ покойной ныне Вещуньи. Целовать стену! Ежедневно, без пропусков, целовать стену у ванны. Маленький квадратик. Вот он, родимый! Не уезжать в командировки, на дачу, в отпуск, и всё целовать и целовать квадратик.

Священный тот день жил в памяти женщины будто вчерашний. Получив деньги, Вещунья убрала их в сумку и рассмеялась. «Почему, — спросила Валя, — смеётесь?» Молча Вещунья отстранила хозяйку и прошла в ванную комнату. Поманила за собой Валентину. Потом ткнула костлявым пальцем в стену. «Вот, — сказала, — сила твоя». Валентина и не спорила, ахнула только.

Вещунья была не какой-нибудь там третьесортной колдуньей. И не занималась магией. Вспоротых лягушачьих желудков, кисельной травы, шести раз по шесть полудюжин яиц ужа — таких глупостей-гадостей за ней не водилось. Смерть же Степана Кирюшина предсказала час в час. И точно: спустили Стёпку с лестницы, позвоночник ему переломали, в больнице помер бедолага. Или взять Ваньку Спиридонова. Ну кто бы мог прикинуть, что этот распадающийся на молекулы алкаш выиграет в лотерею ДОСААФ машину? И не «Запорожец», а самые настоящие «Жигули»! Только что номер движка не объявила провидица. Ну, а Катерина, родившая тройню от хлюпика мужа? Славненькие девочки, по три с половиной кило каждая. Сам муж после жениных родов стал вдруг хорошеть, наливаться, да как расползётся не на шутку! Жена костюмы отказывалась менять: купят, а пуговицы, глянь, уже и отлетают. И всё точь-в-точь по словам Вещуньи. Никакой магии, ноль колдовства. Исключительно высшие силы!

Валентина бросила окурок в унитаз и выдернула пробку из слива. Вода в ванне пошла на убыль.

— Раскошелилась я тогда на десять тысяч рубчиков, — сказала женщина. — Это сейчас, в девяносто четвёртом, десять тысяч не деньги, а тогда я призаняла и у Глашки, и у матери (царствие ей небесное), у соседей, у Яшки брала, у Павлюка-Падлюка, и у того сотенную перехватила, у сослуживиц клянчила. Оладьин ни копейки не дал, жадюга. А в постель — первое дело! Но бесплатно любим не будешь. Я спросила у Вещуньи: «Что с ним станет?» И она дала ответ: «Встреча с нехорошими людьми его ждёт». И сбылось: тёмной ночью буржуину вогнали пулю в затылок.

Опираясь на бортики ванны, Валентина поднялась и с третьей попытки переключила воду на душ.

— Умная она была, Вещунья, — отфыркиваясь в струйках пахнущей хлоркой воды, бормотала она. — Попусту слов не тратила, что творила, ведала. «Ты, — сказала мне, — дорогу в вечность получаешь даром. Десять тысяч — это ты за всех сквалыг, что мне должны, платишь. Дорогу в вечность купить нельзя, милая. Сердце моё учуяло скрытый в стене знак. Он начертан тебе. Так будь добра, распишись и получи».

Розовощёкая баба перекрыла воду. Барашки закрутила до предела, однако из крана продолжало капать. Это не имело значения. Ничто в этой квартире не имело значения, кроме сохранения вселенского средоточия.

Вещунья объяснила ей: «Спустя ровно двадцать лет, в такой же зимний день, в последний раз поцелуй вселенское средоточие, омойся и выходи на балкон. Не одеваясь. Дальше не скажу: эти сферы вне моей власти. Тебе дано обрести Знание, милая!»

Валентина вышла из ванной. Голая. Мокро наследила на дощатом полу, остановилась у подоконника. Зябко поёжилась. Декабрь. Минус тридцать с хвостиком. Школьников до седьмого класса сегодня учиться не пустили.

— А-а! — с отчаяньем выкрикнула Валентина. — Привет, Вещунья! — выдохнула она и рванула ручку балконной двери.

Снег на балконной плите заскрипел, уминаясь под ногами. Тело задымилось.

Розовощёкая баба уселась в сугроб.

Из глаз её брызнули слёзы.

Нечёсаные волосы слиплись, застывая бесформенным комом. Не имеет значения, не имеет…

Поначалу ступни ног больно жёг снег, потом они потеряли чувствительность.

На минуту Вале стало страшно. Ещё не поздно вернуться.

Броситься бы назад, в квартиру, забиться под ватное одеяло и отхлёбывать, отхлёбывать: чай, водку, чистый спирт!

— Нет! Знание! Моё Знание! Я его получу!

Её трясло. Зубы стучали, мышцы пульсировали, словно к ним подвели электрический ток, губы сами собою шевелились.

«Забыла, болваниха? Двадцать лет? Двадцать лет! Всё насмарку? Память закоротило, да? Вещунья не ошиблась ни разу!»

И унялась в мышцах дрожь.

И возвратилось тепло.

«Ваш заказ!» — хотела сказать Валентина, но не сказала: языка у неё не было, и рта не было. И самой Валентины не было.

Слёзы замёрзли на её щеках.

Кто-то из местных жильцов увидел заиндевелое тело со своего балкона и вызвал милицию.

Голая синещёкая баба, украшенная, будто Снегурочка, белыми пушистыми дорожками, с оледенелыми космами, крепко пристыла к балконной плите. Белые, точно костяные, натянувшиеся губы её кривились не то в восторге, не то в удивлении.

— Господи-страхи, что это значит? — воскликнул следователь. — Почему бы просто не повеситься? Не спрыгнуть с крыши, как все нормальные люди?

— На её лице, товарищ капитан, написано счастье, — заметил сержант.

— Действуй, философ, ломом, — велел ему следователь. — А кое-где зубилом.