Шишки

Железная дорога, пути, поезд, станция

 

Текст участвует в конкурсе рассказов «История любви».

Об авторе: Анастасия Разумова.


 

Бог забыл станцию Шишки в начале нового века. Семен Бабоша этот высший замысел не понимал, потому что люди здесь жили вполне благочестивые и отеческого пригляду достойные. Полоумные, правда. Тут ничего не попишешь. «Божевольные», — звал их Семен ласковым словом, долетевшим из дедовых прибауток. Придут, бывало, в магазин и давай глазами хлопать. «Мыло? Спички? Соль?» — перечисляет продавщица, и слышится сквозь ее голос что-то грозовое, не то врачебное, не то вовсе уже архангельское.

Продавщица вела тетрадочку. Семен никогда раньше внимания не обращал, а вчера вдруг как током ударило. У нее там полоумные перечислены. Если новое имя появляется, значит, очередной житель Шишек заплутал в тумане, идти ему теперь до скончания времен на звуки морзянки: «Мыло? Спички? Соль?»

Все утро Семен думал о том, что станция Шишки глубже и глубже погружается в дремоту.

Встал он рано, в самый холодный час. Начистил картошки, толсто срезая зеленеющую кожуру. Бросил в котелок. Вышел во двор, ледяной и хрустально-синий, будто молодой весне было все равно, кому светить — пусть хоть этой впадающей в вечный сон деревне.

Семен рассыпал перед крыльцом речной песок. Встал в сугроб обеими ногами. Переступил по снегу, и снова, и снова, пока не протоптал дорожку — точь-в-точь гусеничный след, как делают дети. Улыбнулся и пошел по-другому, ставя ноги «елочкой». С крыльца глянул на свою шалость. Казалось, по двору прокатились танки.

Дома Семен натолкал картошки, заправил соленым маслом. Ел неспешно, смотрел в окно на тополь. Очень уж нравилось ему это дерево — непокладистое, твердое. Нравилось Семену думать, что его тополь — мелкая ветка на еще большем тополе, а тот большой тополь — лишь веточка на вершине другого, гигантского древа, но и то древо — всего-навсего отросток на кроне другого — величиной в целый мир, и так бесконечно. Вселенское самоподобие кружило голову, возвращало в прекрасные времена, когда философия свивалась с математикой, математика — с искусством, а искусство — с божеством.

Шишки Семен любил, но втайне маялся небесным пренебрежением к этому мелкому людскому поселению. Судьба подшутила над станцией: устроила ее на белогвардейском пути, по дороге бесчисленных политических высылок, при этом не отрезала ни кусочка от славы громыхающего века. Ни затерявшихся вагонов с царским золотом. Ни времянок, где томились горькими рифмами поэты. Никто не воспел Шишки, никто их не проклял. Под лязг автосцепок или гудки маневрового, вися на подножке вагона, высвечивая фонарем пути, Семен жалел о несбывшемся великом прошлом. Иногда мечтал о великом будущем — безнадежно, как мальчик о космосе.

Пятнадцать лет Семен составлял поезда. Сменщика его звали таким долгим и трудным на язык азербайджанским именем, что никто не мог произнести правильно. В конце концов, в восьмидесятых он стал Муслимом — за сходство со знаменитым певцом.

Сменщик давно тревожил Семена. Не раз и не два он устраивал на путях пятнашки, машинисты плевались от злости, дежурная Серафима кричала в стол: «Под монастырь нас подвести хочешь, шайтанище?», а по громкой связи нежно, словно медсестра, повторяла: «Третий вагон. Третий, слышите? Повторите!» Повторенье не помогало. Муслим послушно говорил: «Третий», а цеплял пятый.

И это железная дорога, — думал Семен, холодея. — Опасность. В войну при нехватке рабочих — и то не взяли б полоумного на железную дорогу. А что сейчас за время, неужто хуже войны?

О закрытии станции Шишки заговорили лет десять назад. Тогда-то Семен Бабоша окончательно убедился, что Бог их забыл. Каждый день он шел на работу через перелесок, меж не дающих друг другу расти елочек. Станция встречала его привычным запахом истертого железа. «Живая еще?» — мысленно спрашивал Семен.

В этот мартовский день он пришел раньше, потому что дома делать было нечего. Серафима куталась в рыжий жилет не по размеру:

— Ну что там, потеплело?

— А как же — весна… — отозвался Семен.

— У меня душица запарена, — сказала Серафима, и он понял, чем так приятно пахнет в комнатушке.

Серафиме было за пятьдесят, что в Шишках означало — уже ступить на шаткий мостик через реку забвения. Семен следил за ней, но пока (тьфу-тьфу) дежурная цепко держалась за явь, мысли ее оставались живыми и острыми.

— Сегодня Сороки, — сказала она, разливая по кружкам темный душистый чай. — Знаешь, что это за Сороки?

— Птицы, что ли? — добродушно сказал Семен, вспомнив, как в перелеске разлетались перед ним розовогрудые зарянки, снег под ногами покрылся весенними оспинами, а кое-где следы сапог быстро заводнились.

Серафима рассмеялась. Семен был младше ее, и ей нравилось знать чего-то, что не знает он.

— Такие вот Сороки. Праздник. В честь сорока мучеников Севастийских, — распевно проговорила Серафима, будто за кем-то повторяя. Может, за матерью или бабкой. — Служили в давние времена христиане в римском войске. А римляне-то были — язычники. Военачальник ихний потребовал принести жертву богам, как у них там положено было. Христиане, конечно, отказались. Их — пытать. Раздели и загнали в озеро, на всю ночь. Озеро-то совсем обледенело, — Серафима понизила голос. — К утру один не выдержал, побежал к бане. И что ты думаешь? На его место римлянин встал! Всю ночь смотрел на воинов и понял: Бог им силу духа дает, значит, Бог христианский — всемогущий.

Семен шумно отпил чаю. Спросил задумчиво:

— А наши-то — чем не мученики?

— Какие — наши? — удивилась Серафима.

— Которые под воду ушли.

— Да брехня это, поди.

— Ну-ну.

— Кто сейчас скажет? Никто.

— Захотели б — водолазов прислали, — закипятился Семен.

Одно время его мысли занимало «великое стояние крестьян». Дед рассказывал. Когда строили водохранилище, несколько окрестных деревень ушли под воду. Крестьяне, не желая покидать дома, привязывали себя к крылечным столбикам и тонули. Серафима утверждала, что это народная легенда, каких в любом месте продают по пять рублей пучок. И что она даже слышала такое, но про другое водохранилище и совсем другие деревни.

— Ох! — вскрикнула вдруг Серафима и скомкала рыжий жилет на груди.

— А я говорю — чем не мученики, — по-своему понял ее возглас Семен, но дежурная ткнула пальцем в окно и ринулась к громкой связи.

Прямо перед их окном по рельсам медленно катились сами по себе три груженых вагона.

— Шайтанище! — успела крикнуть Серафима. — Не закрепил!

Семен выскочил из комнатки, бросился было за тормозными башмаками, но каким-то чутьем понял, что не успеет. На улице оглушительно перепевались птицы, и солнце светило жарко, по-весеннему. Муслима не было видно. Три неуправляемых вагона уходили на перегон, где — Семен знал это — со вчерашнего дня стоял электровоз.

Делать-то что? Сейчас ведь столкнутся! — думал Семен. — Пиши пропало. Вот нас и подвели под монастырь… Ах ты, сколько железа! Да стойте ж вы!

Пока в голове его вспыхивали зарянками мысли, ноги сами несли вдоль пути. Семен поравнялся с последним вагоном и несколько секунд просто бежал рядом. Под сапогами хрустела щебенка. Внизу вагона ярко алел недавно выкрашенный штурвал ручного тормоза. Семен хлопнул по металлическому боку: ну погоди же, мы с тобой сейчас повоюем. Он ухватил штурвал. Пожалел о рукавицах, что оставил на столе рядом с недопитым чаем. Ничего. Главное, не споткнуться, не упасть. Он бежал рядом с вагоном и крутил колесо. Дыхание сбилось, в горле уже заскреблась жажда.

Щебенка хрустела, от рельсов поднимался металлический дух, мешаясь с грибным запахом опор, талой воды.

Никто не подозревал, что каждая новая весна все тяжелее давалась Семену Бабоше. Однажды закостенело правое плечо. Как-то заныла поясница, с того времени он уже не мог долго работать в наклон. Стал побаливать желудок. Организм его, что был раньше таким выносливым, расстраивался именно весной, когда мир вокруг возрождался.

К марту силы у Семена Бабоши оставалось немного. Он будто воочию видел эту угасающую силу — голубоватый импульс, что падает на механическую передачу («червяки» — звали механики), струится по незамысловатой системе рычагов, и — обретая архимедову мощь, падает на тормозные колодки.

Семен бежал и крутил штурвал до упора, пока не почувствовал, что вагоны встали с пугающе человеческим вздохом, все три. Тогда он оторвался, наконец, от крана. Пальцы не разгибались. Так, со скрюченной рукой, отошел в сторону, где белел снег. Потер лоб ледяной крошкой. Услышал крик:

— Ай, какое-такое сделалось! Ай!

К вагонам неловко бежал Муслим, шатаясь из стороны в сторону, прогибаясь от тяжести железных башмаков в руках. В спину ему светило яростное мартовское солнце.

Весь следующий месяц, пока Шишки вытаивали из-под снега, Семен Бабоша ходил с черным сердцем. Серафима молча и понемногу таскала домой справные рукавицы, бумагу, прочие мелочи. Теперь-то их точно закроют, — понимали все на станции, даже полоумный Муслим.

Потому Семен не удивился, однажды увидев у ворот блестящую машинку. В машинке дремал водитель. «Если б он не спал, — подумал Семен, — я б попросил у него закурить. Ну и что, что не курю».

На крыльцо выскочила Серафима с непонятным лицом.

— Там это… — сказала она и замялась.

— Вижу, — резко ответил Семен.

— Да не, — она вдруг улыбнулась. — Журналистка там. К тебе. Про твой подвиг писать хочет.

Семен застыл. Почесал щеку. Брился он весь месяц неаккуратно, от случая к случаю. Серафима переступила с ноги на ногу, оглянулась на машину и сказала извиняющимся тоном:

— Они полчаса как приехали. Ну, я ей все уже и рассказала. Все, как было.

— Так и ладно, — ответил Семен. — Я тогда и заходить не буду.

Неприятно у него под ложечкой засосало, сам бы не мог объяснить — почему.

— Ладно тебе, Бабоша, может, еще чего-нибудь вспомнишь. Зря, что ли, люди из города ехали? — сказала Серафима. — Иди. Фотографию же, наверное, надо.

— Вот еще, — сказал Семен и вдруг смутился.

Серафима подталкивала его. Так он и вошел в комнатушку, под ее конвоем. Журналистка стояла спиной у стенда «Безопасность на железной дороге». В руках держала статуэтку и с любопытством разглядывала. Соколок в натуральную величину, грубо вытесанный из дерева, появился на станции давным-давно, со временем превратился в сакрального хранителя станции. Семен его помнил уже с отломленным крылом. Когда-то обломок пытались посадить на эпоксидную смолу, но он не прижился. Срез темнел коричневым, будто запекшейся кровью.

— Чому я не сокіл, чому не літаю, — задумчиво пропела журналистка и обернулась к вошедшим.

Первое, что удивило Семена в ней, — синие замшевые сапоги. Женщины станции Шишки, основательные и практичные, носили исключительно черную обувь. Эта же была инородна, и вокруг нее густо клубился инородный воздух.

— Здравствуйте, меня зовут Ирина.

Ее некрасивость была вторым, что поразило Семена. Слишком большие глаза, слишком большой рот. Нос — как у того сокола, крючочком.

Ему бы чувствовать себя по-хозяйски, уверенно: женщина-то некрасивая, хоть и молодая, но почему-то стало неловко. За эту неубранную комнатушку, промасленные тряпки на батарее, почернелые кружки, за грязную куртку и щетину, даже за Серафиму с ее раззявленным от любопытства ртом. Семен пожалел, что вошел.

Она раскрыла блокнот, уже испещренный мелкими значками торопливо запротоколированного рассказа дежурной. Семен нехотя пересказал погоню за вагонами. Уложился в три предложения. Она молчала, постукивая карандашиком по блокноту. В неловкой тишине прокашлялась Серафима. Автосцепки не произошло, — неожиданно подумал он и усмехнулся.

— Все, — сказал, демонстративно встал со стула. — Мне на смену пора.

— У вас смена через час начинается, — ответила журналистка и расплылась в улыбке. — Я все узнала.

Семен хмыкнул. Ну и штучка! Сапоги-то — смех. И брючки, и это шелковое сверху — как называется?

— Что вам еще? Про детство, что ли? — спросил грубовато.

— Про детство, — кивнула она и погрызла карандаш.

Семен вздохнул. Когда он в последний раз вспоминал с кем-то детство? Да вроде как никогда. Мать ему маленькому говорила, что он хлебушком пахнет.

— Вы мне все расскажите, — сказала она, — а то придется выдумывать.

Семен снова оглянулся на замасленную ветошь, на чашки с въевшимися навечно кольцами заварки, на Серафиму, поглядывающую из дежурной комнаты дверь в дверь. Что ж так убого у них, так запущенно?

— А пойдемте, я вам поезда покажу, — сказал он.

Небо было синим, вагоны — зелеными. Все живое и прекрасное в мире было синим и зеленым. Когда Семен зажмурился на солнце, перед глазами смешались краски. Они шли вдоль путей, щебенка шуршала, катились камешки из-под ног.

— На пассажирской, конечно, романтики больше, — говорил Семен, щурясь. — Нет, я не работал. Я так себе представляю. Люди куда-то едут и едут. Истории друг другу рассказывают.

— Курицу едят, — сказала она.

Блокнотик закрыла. Так Семену стало легче. Он понял, что давно ни с кем не говорил.

— Но у нас тоже романтика. Грузы опять же — по всей стране и за границу. Чего только ни возят, — Семен попытался чем-нибудь ее удивить, но в голову ничего не приходило.

«Хуже нет, — страдал он, — когда в голове мысли хорошие, а во рту — каша».

— Честно говоря, я думала, станцию уже закрыли, — сказала она. — Ничего о вас не слышно, прямо секретный объект. И тут — надо же! Семен Бабоша в одиночку предотвратил крупную аварию.

Семен порадовался: хорошо, что лицо задубело, румянец не так заметен.

Он рассказывал ей о станции Шишки, которая была выстроена посередь России для чего-то великого. Не может ведь быть, чтобы зря такое удачное расположение — будто в середке креста. А название? Ведь диво что за название! Не от шишек, нет. Ударение на последний слог, Шиш-ки-и. Вроде как шиши маленькие, кукиши, фиги из пальцев. Обманка такая. Но есть и другое значение — насыпь островерхая или постройка. Значит, на этом самом месте еще до деревни было что-то, какой-то знак, след первопроходца.

Она слушала молча. Вернувшись на станцию, Семен откопал из-под стопки желтых газет альбом, сдул пыль. Они склонили головы над старыми фотографиями. Высокие, еще не поросшие травой отвалы, строители с деревянными шпалами наперевес, станционная избушка со шпилем, теряющимся в растушеванном небе, паровоз под дымным облаком, море незнакомых лиц — взволнованных, бесстрастных, напряженных, гордых, давным-давно ушедших, нездешних.

— Можно с собой взять? Для иллюстрации? — спросила она.

Семен зачем-то обернул альбом в газеты, хотя там, куда она его забирала, наверняка было чище.

— Герой ты у нас, Семен, — тихо сказала Серафима, когда журналистка со своим водителем уехали. — Ведь и вправду герой.

С этого дня его жизнь потекла по-другому. Вроде бы по тем же самым рельсам. Но что-то вокруг неприметно изменилось, как в доме после гостей.

На станцию приходили газеты. Семен листал тайком от всех. Серафима изучала до последней строчки тиража и разочарованно откладывала: нету про тебя, Бабоша.

Наступил май, откуда ни возьмись налетели белые бабочки с полупрозрачными крыльями. Серафима заявила, что кто-то скоро женится — примета такая. Приходили и уходили поезда. Шли дожди. Гулко стучало сердце Семена.

«А вот не стал бы я разговаривать, так что — выдумала бы? Про меня — выдумала?» — спрашивал он.

«Как пить дать, — отвечала она. — Я ведь — художник. Мне нужно передать впечатления. Чтобы жизнь из буковок глядела, понимаете?»

«И какие у вас впечатления? Ну, от станции нашей?»

«От станции? Хм, я же о вас очерк пишу. Мне важнее впечатления от вас».

Он тогда не решился расспрашивать дальше, и она замолчала. Как по тонкому ледку прошлись.

Позвоню. Спрошу про альбом, — подумал Семен однажды, — а потом скажу: не хочешь писать — и не надо. Только приезжай еще.

Закончив мучительно долгую смену, он набрал номер и позвал Ирину. Оказывается, трубку она и взяла. Не узнал ее. Да и она его не узнала.

— Это Бабоша, со станции, — представился он чуть виновато.

— А! — ответила она. — Здравствуйте.

— Я спросить хотел, — сказал он, накручивая на палец провод древнего рабочего телефона. — Фотографии подойдут ли? У нас тут еще альбом есть, если что.

Она замолчала, и несколько секунд Семен слышал только треск на линии, будто шуршала под ногами щебенка. Наконец она ответила:

— Семен, вы меня простите. Не будет очерка.

Он подозревал что-то подобное. Надо сейчас сказать, как задумал: не хочешь писать — и не надо. Так даже и лучше. Ты только приезжай. Или — вы? Вы приезжайте.

— Сумасшедший дом, — сказала она. — Представьте себе, какой у нас вопиющий беспорядок! Один начальник посылает к черту на кулички. Пиши, говорит, Ира, срочно, раньше всех! Второй — вызывает на ковер и отчитывает, будто девочку. Знаете, как получилось? Вы-то герой, это не вопрос. Остановили груженые вагоны на ходу и все такое. Ваше начальство подтвердило: случай — из ряда вон. Чуть ли не впервые в истории ветки такое. Но вот ситуация в целом, — она помолчала, и Семен представил, что в этот момент она грызет карандаш. — В целом, все в вашем Шишкино дурно. Понимаете? Это ж грубое нарушение было, когда ваш сменщик вагоны не закрепил. Про такое писать нельзя. Вот я и получила по первое число.

Она говорила обиженно, о начальниках, о загубленных замшевых сапогах. Кто-то громко смеялся рядом с ней. А у Семена внутри все сжималось от боли. «Шишкино»? «К черту на кулички»? Он первый положил трубку, обмотанную изолентой. Хотел что-то сделать, но не придумал, что. В открытое окно летела мелкая пыль. На стол села белая бабочка, нашла липкий кружок от чашки, затрепетала крылышками. Затылок Семена вдруг заплавился от чьего-то взгляда. Он оглянулся и вздрогнул: соколок из угла глядел живыми черными глазами, будто разъяренными. На миг показалось — живой. Бабоша плюнул. Повернул статуэтку от себя. Подумал, что дома будет еще хуже: четыре стены и хоть волком вой. Но и на станции оставаться было невмоготу. Он запнулся на пороге. Зачем-то оглянулся через плечо и обмер. Соколок снова смотрел на него, выжигал взглядом.

Семен ушел со станции, ни с кем не прощаясь. Постоял у путей, послушал гудение усталого железа.

В деревне завернул к магазину. Продавщица сидела в углу. Семен уставился на ее опухшие ноги. Ноги нырнули в тапки без задников и подковыляли к прилавку. Семен поднял глаза на обтянутую фартуком грудь, пестрое от родинок лицо.

Волна накрыла его с головой. Он забыл, что хотел, и только беспомощно таращился на продавщицу, умоляя ее молчать. Но она заговорила:

— Спички? Соль?

Продавщица перечисляла, и по щеке ее катилась слеза.

— Выпить? — закончила она.

— Выпить, — послушно ответил он.

Семен долго сидел на берегу водохранилища, кричал что-то задиристое в майские сумерки. Он думал, что все так и было: крестьяне уходили под воду вместе с домами, и было их сорок, как Севастийских мучеников, и сейчас они качаются на мягком илистом дне. Вода переливалась синим и зеленым. На небо выкатилась свежая луна. Маленькую станцию Шишки поглощало безжалостное море забвения.

 

© Анастасия Разумова

Полюбилось? Поделитесь с друзьями!

Вы прочли: «Шишки»

Теперь послушайте, что говорят люди. Скажите и своё слово, коли желаете. Чем больше в мире точных слов, тем счастливее наше настоящее. То самое, в котором каждый миг рождается будущее.

Не видите формы комментариев? Значит, на этой странице Олег отключил форму.

39 отзывов

  1. Анастасия, это один из самых дивных рассказов, которые я читала (не на конкурсе — вообще). Вы талантище: настоящий. Где можно почитать Вашу прозу? Хочу, хочу, хочу! Язык, образы, малейшие милейшие детали — это просто праздник для меня какой-то! Такая роскошная точность. Вы лучшая.
    Неудобно просить, но, может, Вы найдёте немножко времени и прочтёте мой рассказ «Яшодхара надевает наряд своей юности»? Хотелось бы узнать Ваше мнение… Хотелось бы подружиться)))

    1. Инна, спасибо большое Вам за теплые слова! Очень тронута. Обязательно прочту Ваш рассказ, в ближайшее время освоюсь на сайте :) Моя проза, в основном, пока в голове. Недавно разрешила себе писать что-то отличное от газетных статей, так уж получилось. Из опубликованного — рассказ «Михеев и бобовый стебель», прошел конкурс в альманах «Окраина» школы «Хороший текст». Не знаю, как Олег относится к ссылкам на своем сайте, поэтому не рискую размещать. Если что, этот альманах можно найти через поиск в Интернете. Еще публикуюсь на литературном портале «Белый мамонт», короткая юмористическая проза (надеюсь, что юмористическая).
      От всей души благодарю Вас за такой теплый прием на сайте. Дорогого стоит.

  2. Настоящая русская литература! Этот рассказ несомненно украсил конкурс!

    1. Спасибо, Иветта! Ваши слова — огромный аванс. Как мне нравится атмосфера на этом сайте!

      1. Анастасия, я ни за что не сказала бы, что это рассказ начинающего автора. Если бы были соблюдены условия темы, вы однозначно были бы в числе победителей.
        В сентябре, к нашему общему счастью, будет новый конкурс. Дерзайте! Я буду ждать вашего участия!

        1. Иветта, спасибо Вам большое. «Начинающий» — это если считать публикации )) Их всего две. В стол написано много, еще больше недописанного, на полпути брошенного. Спасибо людям, которые на свой страх и риск организуют открытые конкурсы, публикуют и… вдохновляют.

    1. Сравнивай я только тексты, без оглядки на тему и прочее, прописанное в конкурсном положении, я бы включил этот рассказ не только в финал, но и в число победителей.

      1. Ну, воля Ваша, вперед — «в последний день и без объяснений». Вы же хотели обойтись без буквоедства. Когда у автора вдохновение, станет ли он притягивать за уши «как долго я тебя забывал»?

      2. Олег, приветствую Вас! Благодарю за работу. Столько текстов перелопатить — ох… Спасибо за отзыв. Я пр-р-рекрасно понимаю, о чем Вы. Тут такая штука. У меня есть рассказ, идеально подходящий, просто-таки идеально. Честное слово, вот будет время, почитайте «Михеев и бобовый стебель» в альманахе «Окраина». Но, как видите, опубликованный… Это я к тому, что задание поняла, свои недоделки вижу. Не знаю, что все-таки дернуло послать «Шишки» за полчаса до окончания конкурса :) Эх, видимо, захотелось славы… А если серьезно — отправила потому, что для начинающего автора хороши любые мнения, любые выводы читателей и коллег. Спасибо Вам, что даете возможность «себя показать, на других посмотреть».

    2. Андрей, спасибо Вам! Бальзам, бальзам… Но есть над чем работать. Благодарна всем, кто мягко подсказывает.

  3. Рассказ отличный, даже не знаю, что больше понравилось: стиль изложения, сюжет или — как бы точнее сказать — ненавязчиво, полунамёками поданная мистика. Пожалуй, последнее больше всего. Обожаю такие вещи, где ничего прямо в лоб не говорится, но читателю достаточно дано для того, чтобы он мог додумывать, догадываться, подозревать, а где-то и «дочувствовать».

    А вот истории любви нет, скорее есть история несбывшегося. Обидно и больно за главного героя.

    1. Майя! у героя любовь к этому кусочку земли и к мученикам, которые здесь живут

      1. Из положения о конкурсе:

        «Конкурсанты рассказывают в прозе историю любви. Речь идёт о земной любви мужчины и женщины. Не о любви к животному, растению, политику, отечеству, планете, бутылке или богу. Он и она. Она и он.»

        Любовь к кусочку земли действительно прописана превосходно. Но тема-то заявлена другая.

        1. Милая юная и талантливая звездочка-звездинка, я увидела в Шишках эту любовь — герой полюбил приезжую корреспондентку, но его любви не суждено было сбыться… Впрочем, как и любви вашего героя) Нет? Анастасия реально написала лучший рассказ — и из правил он не так чтобы сильно выбивается. Но хозяин здесь Олег — он и решает. А лично для меня Шишки прекрасны без изъяна.

          1. К корреспондентке у него чувство как-то вяло вышло.
            Да и что ж! Для меня это означало не любовь, а сожаление о том, что ее не было.
            Зато в нем есть сострадание, которое вызвано не синими замшевыми сапожками и несбыточными мечтами. И это сострадание отождествляется с любовью иного порядка.

        2. Согласен. Не согласен только с тем, что когда нам нравится — мы на этом чувстве не остановимся, а начнем разборки: не то любил, никого долго не забывал, а если забывал, то недолго.

          Я так думаю: если тебя тронуло, то другие задачи блекнут. Остановись, мгновенье!
          Вот Инна знает :)

    2. Майя, благодарю за добрые слова! Но, на мой взгляд, история любви все-таки есть ))) Правда, она кажется не центральной.

  4. Прекрасный рассказ! за душу берет и ничем не смущает. Грустно за все родное. И радостно за автора!

    1. Спасибо Вам огромное за теплые слова! Ради этого стоило показать Семена Бабошу миру :) С любовью к женщине — да, туговато у нас вышло. Признаю. Видимо, настолько вжилась в Семена, что красиво написать о любви не вышло, мысли были хорошие, а во рту — каша.

      1. Я Вашего Бабошу полюбила) Он совершенно естественный. Было бы странно, если бы он как-то по-другому выразил свои чувства к корреспондентке… И… Я правильно поняла, Вы журналист — как и я?! Давайте спишемся! inna.kim собачка gmail.com. Буду рада подружиться)

        1. Аккуратней, Инна, раздавайте адреса :)
          Не то с Вами спишется Даниил Штром. Вуаля!

          1. А я бы с удовольствием с Вами пообщалась, Даниил: Вы умны, а главное — мне нравится, как Вы виртуозите словами и как они Вас беспрекословно слушаются:)

      2. Нормально с любовью вышло! :) У такого героя и не будет мимими… Очень гармонично. Восхищена я, в общем! :-)

        1. Вот же, Злая Зая, я про то и говорю: другая Любовь в его сердце, иного масштаба, несопоставимо с корреспонденткой. Не мимими

  5. Анастасия, спасибо за душевно написанный рассказ и прекрасно рассказанную историю с меткими и оригинальными описаниями.

    «Судьба подшутила над станцией: устроила ее на белогвардейском пути, по дороге бесчисленных политических высылок, при этом не отрезала ни кусочка от славы громыхающего века. Ни затерявшихся вагонов с царским золотом. Ни времянок, где томились горькими рифмами поэты. Никто не воспел Шишки, никто их не проклял.» — БРАВО!!!

    «Она говорила обиженно, о начальниках, о загубленных замшевых сапогах.» — обидно было за героя, за то, что все свелось к «загубленным замшевым сапогам». От этой фразы почему-то защемило сердце особо. А от замотанной изолентой телефонной трубки стало еще горше. А ведь это реальность. И от этого еще обидней.
    Пишите больше и много! А мы вас читать будем. Спасибо!

    1. Ксения, спасибо Вам за чуткость! Так приятно, когда твои герои трогают кого-то…

  6. Анастасия, простите, я с опозданием, но все же хочу высказаться. Ваш рассказ меня поразил. Уверена, это лучший рассказ на этом конкурсе, Инна права. Это какой-то совсем другой, заоблачный уровень. Я прочла «Шишки» , когда уже был оглашен финальный список, и вашего рассказа там не было, а мой был. И вот я спать после этого даже не могла: на вашем фоне моя писанина показалась мне ничтожной. Да и сейчас кажется. Я понимаю, почему ваш рассказ не вошел в финал: он, все же, не вполне о любви. Но это — просто современная классика какая-то. Ну, для меня. «Щебенка хрустела, от рельсов поднимался металлический дух, мешаясь с грибным запахом опор, талой воды», вот это все… Настя, я вам по-хорошему завидую.

    1. Дорогая Елена, не смейте обзывать Вашу «писанину» «ничтожной»!!! Встаю на ее защиту! :)
      Вспомнилась фраза из «Чайки»: «Мило, талантливо… но — «Отцы и дети» Тургенева лучше» — так и писать охота пропадет!
      А теперь — на защиту Семена (то есть Анастасии). Мне показалась столь огромной и даже мученической Любовь в его сердце, что попытка приземлить ее на уровень замшевых сапожек выглядела довольно бедно, и… это совершенно справедливо. «Он, она»… не обязательно. От рассказа-то остается привкус чего?.. любви

      1. Даниил, спасибо за поддержку. Вот-вот, «Отцы и дети» лучше)) Но это хорошо, есть куда стремиться.
        Для меня «Шишки» скорее об одиночестве, о вселенской заброшенности нашей. Думаю, рассказ писался не для этого конкурса изначально. Ну, и фант-элемент, опять же, должен присутствовать. Жаль, что конкурс последний: напиши Екатерина рассказ прицельно по теме — равных ей точно бы не было.

    2. Елена, спасибо огромное! Самое прекрасное, что мы все такие разные ))) Ведь правда?

  7. Очень крутой рассказ. Даже стало грустно! Невероятно хорош. Лёгкий (дышащий) и сильный

    1. Спасибо за отклик! Вздрагиваю, когда кто-то говорит, что перечитал. Я то уже нашла кучу шероховатостей и пять раз переписала ))) Эх, не вырубишь топором кое-что, а не помешало бы ))

      1. Осенью стартует 4-й конкурс на сайте. Название то же: «История любви». Правила обнародую примерно за месяц до приёма рассказов. Будет время подумать, подготовиться, написать, отшлифовать и камнями, и золой соломы. По итогам конкурса издам сборник рассказов в обложке. Электронный.

    1. И я перечитала сегодня ) Это какой-то, я не знаю, Валентин Распутин, только больше откликается, тк тема современнее. Анастасия, я ваш фанат)))

Отзовитесь!

Ваш email не публикуется. Желаете аватарку — разместите своё личико на Gravatar. Оно тотчас проявится здесь!

Отзывы премодерируются. Символом * помечены обязательные поля. Заполняя форму, вы соглашаетесь с тем, что владелец сайта узнает и сможет хранить ваши персональные данные: имя и электронный адрес, которые вы введёте, а также IP. Не согласны с политикой конфиденциальности «Счастья слова»? Не пишите сюда.

Чувакин Олег Анатольевич — автор рассказов, сказок, повестей, романов, эссе. Публиковался в журналах и альманахах: «Юность», «Литературная учёба», «Врата Сибири», «Полдень. XXI век» и других.

Номинант международного конкурса В. Крапивина (2006, Тюмень, диплом за книгу рассказов «Вторая премия»).

Лауреат конкурса «Литературная критика» (2009, Москва, первое место за статью «Талантам надо помогать»).

Победитель конкурса «Такая разная любовь» (2011, «Самиздат», первое место за рассказ «Чёрные снежинки, лиловые волосы»).

Лонг-листер конкурса «Книгуру» (2011, Москва, детская повесть «Котёнок с сиреневыми глазами»).

Призёр VII конкурса имени Короленко (2019, Санкт-Петербург, рассказ «Красный тоннель»).

Организатор литературных конкурсов на сайтах «Счастье слова» и «Люди и жизнь».

По его эссе «Выбора нет» выпускники российских школ пишут сочинения о счастье.

Олег Чувакин рекомендует начинающим писателям

Вы пишете романы и рассказы, но выходит незнамо что. Показываете друзьям — они хвалят, но вы понимаете: вам лгут.

Как распознать в себе писателя? Как понять, стоит ли мучить себя за письменным столом? Почему одни авторы творят жизнь, а другие словно полено строгают?

Вопрос этот формулируют по-разному, но суть его неизменна.

У Олега Чувакина есть ответ. Прочтите его книгу. Она бесплатна. Не надо подписываться на какие-то каналы, группы и курсы. Ничего не надо — только прочитать.

Сборник эссе «Мотив для писателя» Олег создавал три года. Двадцать эссе сами собою сложились в книгу, посвящённую единственной теме. Теме писательского пути. Пути своего — и чужого.

Коснитесь обложки.

— Олег, тут так много всего! Скажите коротко: что самое главное?

— Самое главное на главной странице.