Химия

Андроид, киборг, робот, человек

 

Текст участвует в конкурсе рассказов «История любви».

Об авторе: Алексей Соловьёв.


 

 

1

 

Маленькие города среди пути как спасение. Они как благодать, когда долгое время за окном поезда только лес, трава и провода, прыгающие от столба к столбу, и мысли начинают одолевать так, что, кажется, нет избавления. И вдруг маленький город нарастает волной — сначала в стороны разбегаются деревья, сменяемые покосившимися заборами и выцветшими домиками. Затем начинается крепкий частный сектор — уверенно сидящие на своих местах, как свежие грибы, деревянные дома — чаще три окна по лицу — один за другим. Они еще постоят, но и их время и пространство невелики. Теперь, смотрите, гул и грохот (поезда здесь древние, еще на обычных колесах из стали) — это железнодорожный мост через мелкую речку, а дальше, на берегу, пятиэтажки, как коробки на складе супермаркета, — одна, две, три… Цивилизация. Рельсы разбегаются в стороны, ветвятся, путаются. Станция. И вот пакгаузы, вагоны, старые локомотивы, похожие на акул, вокзал — и поезд замедляет ход. Проводник, молодая черноволосая девушка (слишком правильная и миловидная, чтобы быть настоящим человеком), трогает Белова за плечо. Ваша станция, пора выходить.

И Белов надевает пиджак и выходит.

Сколько ни старался, он не мог расстаться с образом Тани Щербинской. Сквозь него он смотрел на город на Краю, нарастающий за окном вагона. Город, каких прежде он никогда не видел наяву. Оператор выцветшего такси-терминала разговаривала с ним голосом Тани. Сквозь затемненное окно электромобиля (какой раритет) он смотрел на темнеющее тучами небо, и на его фоне Таня медленно снимала платье, обнажая плечи, грудь, и протягивала к Белову тонкие загорелые руки. «Белов, Белов…» — слышал он ее высокий голос в такт своим шагам, гулко раздающимся в грязном подъезде. Тане нравилось называть его по фамилии, а ему ее — по имени. Давно это было? Как вчера. А прошло почти десять лет.

Ее имя прочитал он на металлической табличке, закрепленной на двери нужной ему квартиры. Tanya. Так писали его американцы. Коротко. Каждый раз произносить «Татьяна Щербинская» для них было слишком сложно. Присмотревшись, Белов, конечно, увидел, что на самом деле на табличке выбиты какие-то полустертые вензеля — профессор такой-то, но это далось ему с большим трудом, буквы Таниного имени не желали сходить с вытертой желтой латуни. Белов решительно нажал на черную пуговицу дверного звонка.

Позвонить пришлось еще раз, только после этого дверь с шумом открылась. На пороге Белова встретил невысокий пожилой человек, согнутый вперед, будто плечом он опирался на невидимую трость. Густая шевелюра, усы, просторные брюки и рубашка — он походил на какого-то древнего писателя или ученого. Даже покопавшись в закоулках памяти, Белов не смог вспомнить, на какого именно. И это тоже было весьма странно: обычно память его не подводила.

Ведь Таню он помнил до самых ничтожных и больных мелочей.

— Белов, — коротко представился он, невольно сжав в кармане пиджака листок бумаги, где были записаны данные профессора. — Вы ученый Кондратьев?

— Обычно принято говорить «профессор Кондратьев», — надтреснутым голосом поправил его старик, — но я извиняю вашу неловкость, сейчас эти тонкости никто не принимает всерьез. — Профессор улыбнулся. — Я Кондратьев. Проходите, Белов. Я вас ждал сегодня. — И он отодвинулся в сторону.

Белов сделал шаг в прихожую… и как будто упал на 300 лет назад в середину… каких… да-да, наверное, 30-х годов 20-го века. Высокий потолок, светлые обои в полоску. Впрочем, по-другому и не могло быть здесь, в этом городе, где все было из прошлых столетий. Разумеется, он слышал, что на Краю, в двух тысячах километров от Мегаполиса, далеко отстали от общего темпа развития, но никогда бы не подумал, что настолько. И никогда раньше он не поверил бы, что ему придется побывать на Краю. Но вот пришлось. И причина этому — Таня Щербинская, чье имя он только что читал на полоске желтого металла, пока не рассеялся мираж.

— Проходите, проходите, — продолжал скрипеть профессор, закрывая дверь. — Не стесняйтесь, здесь стариковский бардак и пыль. Туда, пожалуйста. — Он оттеснил Белова внутрь полутемной комнаты, по внешнему виду почти не отличавшейся от прихожей, разве что более или менее жилой вид ей придавала старая мебель: большой шкаф, диван и пышная люстра под потолком, выполненная в форме шара из множества мелких стеклянных сосулек.

«Невеста», — вновь вытащил из глубины памяти Белов.

— Я, конечно, не знаю, — продолжал скрипеть профессор. — Мое оборудование весьма старо, и вы, простите, не молоды. Поэтому, собственно, вас и не могут обследовать на современной технике. Но мы попробуем провести все тесты, которые подойдут.

Профессор вздохнул.

— И что-то мне подсказывает, что проблема, которая вас беспокоит, не так проста, судя по тому, что вы мне рассказали. И можно ли помочь ей моими покрывшимися пылью лампочками. Вы были очень откровенны, знаете?

— Знаю, — кивнул Белов. — Давайте начнем. Я просто не могу дальше быть с этим.

— Давайте начнем, — согласился Кондратьев и, пройдя к шкафу, стал доставать приборы.

 

 

2

 

Спустя час они сидели у Кондратьева на кухне. Белый стол, старый холодильный ларь, эти стулья, как они тогда назывались… табуреты, фотография молодой женщины с тонкими чертами лица на подоконнике. За окном свинцовое небо и вот-вот гроза. Профессор наливал чай из металлического чайника. Белов не притронулся к чашке даже из приличия. Все тесты были закончены, и Кондратьев выглядел еще более рассеянным и растерянным, чем показался Белову при встрече.

— Кто эта девушка? — спросил он, и Белову показалось, что профессор просто не знал, что сказать.

— Мы… — Белов на долю секунды задумался, подбирая более точные слова. — Когда-то мы были вместе.

— А потом?

— А потом произошло недоразумение, и она ушла.

— Что за недоразумение?

— Я не хочу говорить, — покачал головой Белов. — Послушайте, профессор, проводя тесты, вы сами могли все взять из моего банка памяти. Зачем вы спрашиваете?

— Во-первых, из приличия я туда не лез, — Кондратьев как будто бы обиделся, — не было необходимости. Ваша память не влияет на ваше текущее состояние. Ностальгия — только людям свойственно это подлое чувство. Но, честно говоря, я впервые встречаюсь с такой ситуацией. Давно ее образ в вашем сознании?

— С тех пор как она ушла.

Профессор некоторое время молчал. Затем встал, подошел к окну, за которым набирал силу ливень.

— Ушла? Она жива?

— Я полагаю, да, — ответил Белов, почувствовав резкую боль в голове.

— Я не нашел в вас никаких следов воздействия вредоносных программ или сбоев в вашем собственном алгоритме. Я даже не знаю, что сказать… — Торчащие в стороны волосы профессора зашевелились, и Белов был уверен, что, если сейчас старик повернется, то непременно с улыбкой на лице. — Может быть, вы надышались женских духов возле какого-нибудь супермаркета?

— Нет. Такого не было, — ответил Белов. — Почему вы так говорите?

Кондратьев повернулся к нему. Нет, он не улыбался. Он пододвинул свой стул ближе к Белову и сел.

— Потому что, молодой человек, — тихо произнес он, — или немолодой андроид, человекоподобный робот, если разрешите вас так называть, хотя это давно считается неэтичным в нашей сверхправильной и сверхэтичной цивилизации. Потому что где-то в вашей физике, в вашем точно выверенном электронном интеллекте порылась химия. Понимаете? Вам покажется это невероятным, вы, как сверхрациональный механизм, скажете мне: сумасшедший старик, застрявший в 20-м веке, не может быть. Но я скажу! Она где-то началась в вас, эта химия, где-то на окислившихся ножках микросхем, в подкорачивающих проводниках, в ваших тиристорах и триггерах, черт возьми, но она есть. Как человечество выросло из пылинки в космосе, из одноклеточного, так и ваша… болезнь, дефект… благодать… наказание, возможно, вышло из элементарной электрохимии, развившись в реакцию, обнаружить и прекратить которую можно, только вскрыв и разобрав вас. Да-да, я свихнулся…

— Я верю вам, — сказал Белов.

— Что? — переспросил профессор.

— Я верю вам. Верю. Скажите, что мне делать. Я не могу с этим быть. Не могу видеть ее каждый день. Это мешает мне. Это вредит мне.

— Если бы вы были человеком, вы бы сейчас заплакали, — сказал Кондратьев. — Я вижу это. Глупо, как глупо и невероятно, и как остроумно с его стороны. Робот и любовь. Физика чистой воды и химия. Рациональность, выверенный расчет и случайно выпавшая карта.

Белов молчал. Он понимал и в то же время не мог до конца понять слова этого странного человека с острыми карими глазами под густыми бровями. Слова одного из последних специалистов, инженеров, работающих на аналоговом оборудовании с человекоподобными роботами старых модификаций. Человека, на поиски которого он, Белов, потратил почти два года ради одного — избавиться от образа и имени Татьяны Щербинской.

Билоу. Вот как она его называла, когда шутила. Дурачилась.

Билоу.

Она много общалась с американцами.

— Химия, мой друг, — с горечью произнес Кондратьев. — Она сама как женщина. Непредсказуемая, взрывная, искрометная. Радует нас бурной красотой реакций, а потом часто оставляет наедине с тяжелым и горьким осадком.

— Что мне делать? Что? — бесчувственным голосом повторил Белов.

Кондратьев встал с табурета и тяжело прошагал в комнату. Он вернулся через несколько минут с прямоугольным свертком в руке. Книга. Или картина. А может, старинный жесткий диск. Лет триста назад такие были в ходу.

— Вы знаете, Белов, — тихо, но твердо произнес он, — я ученый. И поэтому ни капли не верю, что человечество произошло из пылинки в космосе, из одноклеточного или еще какой-то без… без… — он запнулся. — А, ладно, сейчас эти слова уже забыли. Любовь, душа… Диктатура потребления съела все! Я расскажу вам, что делать, потому что вы верите мне, хотя это тоже не свойственно роботам.

Он протянул Белову сверток и повернулся к фотографии женщины на подоконнике.

— Когда она умерла…

 

 

3

 

В старой серо-коричневой раме потертый, почерневший портрет.

После смены на сборке Белов сидел в своей комнате, типовой, как у многих работников конвейера, — четыре стены, одно окно с видом на расстилающийся вдалеке Мегаполис, самая необходимая мебель.

Ему была незнакома эта техника рисования. Он смотрел на изображенное на небольшой картине лицо мужчины с тонкими чертами. Большие, полные страдания… и сострадания глаза, небольшая клиновидная бородка, правильный нос. Белов анализировал это лицо по параметрам физиогномики, когда-то заложенной в его память в душевных порывах производителей, и алгоритмы не могли выдать определенный результат, какой человек может обладать такими чертами лица. На мгновение даже образ Тани Щербинской погас в его сознании. Белов усилием заставил себя прекратить этот процесс и поставил картину на полку.

Встав на колени посреди комнаты, одно за другим он стал вытаскивать из памяти те слова, которые передал ему профессор Кондратьев.

 

Отжени.

Господи.

От меня.

Мысли о ней.

Отжени.

Уныние и печаль.

Помоги забыть.

Господи.

Отжени.

 

 

4

 

Таня нашла Белова под липами, на аллее, по которой он возвращался в блок-общежитие после смены. Он немедленно среагировал, когда она схватила его за локоть. Рецепторы послали молниеносный сигнал в центральный процессор — тот мгновенно выдал ответ. Дрожь. Русые волосы, улыбка, правильные черты лица и едва заметный шрам на щеке — моделям последних поколений придавали своеобразный шарм при помощи небольших деталей. Серые глаза пристально вглядывались в его зрачки. Белов слушал, как эта совершенно незнакомая ему красивая девушка настойчиво щебечет про их будущее, про то, что она все о нем и все для него, он, Белов, лучший из всех, кого она знала… Поставленный в тупик Белов совершенно не знал, что ответить. Только блуждал взглядом по незнакомому лицу, вежливо улыбался и качал головой…

 

 

5

 

…а в глубине его рационального выверенного механизма, почти безупречного искусственного интеллекта, на окисляющихся ножках интегральных микросхем, в подкорачивающих проводниках, в триггерах и транзисторах зарождалась, как огромный пожар из искры, непредсказуемая, взрывная и такая бессмертная химия.

 

© Алексей Соловьёв

Полюбилось? Поделитесь с друзьями!

Вы прочли: «Химия»

Теперь послушайте, что говорят люди. Скажите и своё слово, коли желаете. Чем больше в мире точных слов, тем счастливее наше настоящее. То самое, в котором каждый миг рождается будущее.

Не видите формы комментариев? Значит, на этой странице Олег отключил форму.

10 отзывов

  1. Классный рассказ, вернувший меня в детство с книжками Азимова и Саймака! Спасибо за атмосферу)))

  2. Не могу больше с этим БЫТЬ — это хорошо…
    Было бы интересно подробней узнать о процессах в организме отравленного любовью андроида!

    Скажите только, как сверхрациональный организм, предположим, чувствующий боль, оттого что его подъела химия, может различать такую тонкость как СТРАДАНИЕ и СОСТРАДАНИЕ, вглядываясь в «портрет»? как он может считать ИЗБАВЛЕНИЕ от тягостных мыслей БЛАГОДАТЬЮ? обратите внимание на эти слова высокодуховного порядка, которые и «живые люди» не особо употребляют.
    И еще: «табурет» он с трудом извлекает из памяти, а вот древнерусское «ларь» — запросто применяет.
    Но это мелочи.
    В целом, рассказ написан хорошим языком. Очень симпатичный персонаж — профессор, который отваживается испытать силу молитвы на человекоподобном — прекрасная идея!

    Появившаяся в четвертой главе Таня, которая «схватила за локоть» героя и «настойчиво щебетала», немного разочаровала — видимо, именно из-за этих выражений.

    Спасибо, автор! Ваш рассказ очень хорош!

    1. Спасибо за Ваш отзыв! Вижу все шершавости о которых вы пишете, но, как всегда у нас — сроки, сроки… Практически не было времени на редактуру. Конечно, в дальнейшем рассказ еще «чесать» и «чесать» )

  3. моя рецензия исчезла, это бывает? или опять мистика? жаль, была довольно длинная

    1. Вкратце еще раз.
      Идея хороша: профессор пытается излечить андроида от любовной тоски простым человеческим средством, которое когда-то спасло его самого.
      Но искусственный интеллект страдает также нарушениями памяти: еле вспоминает слово «табурет», но тут же употребляет древнее «ларь». И почему-то ему знакомы высокодуховные понятия, с которыми даже и не все люди способны разобраться: СПАСЕНИЕ, БЛАГОДАТЬ, ИЗБАВЛЕНИЕ, СТРАДАНИЕ и СОСТРАДАНИЕ. Хоть и отравлен любовью, он же робот.
      Появляется героиня и несколько раздражает тем, что «хватает за локоть» и «настойчиво щебечет».
      Профессор же — прекрасный персонаж!
      Написано очень хорошим языком.
      Спасибо!

      «Я не могу с этим БЫТЬ»

    2. Не бывает. Так работает довольно сложный алгоритм защиты сайта. Комментарии в некоторых случаях не исчезают, а помещаются в спецпапку. Я восстановил два ваших отзыва из трёх; второй практически повторяет первый, поэтому его удалил.

  4. Конечно, химия! Мы же так и говорим, если взаимно «западаем» на человека: между нами «химия».
    Несколько лет назад прошёл слух, что Всемирная организация здравоохранения внесла любовь в реестр болезней. Комментируя эту «утку», кто-то из профессоров заметил, что в наше время неспособность к любви считается более актуальной для медицины.
    Я не страстный любитель фантастики, но этот рассказ хорош! Сама идея, что любви остаются покорны даже роботы, прекрасна. Я человек не воцерквлённый, но (чёрт побери!) это же замечательно, что молитва по-прежнему лечит, не взирая на технический прогресс! Ведь молитва — это слово. А слово — оно наше, писательско-читательское!

  5. Мне больше понравился автор, чем рассказ :) Видно, что автор 1) превосходно владеет языком, одно описание прибывающего поезда чего стоит, ммм! 2) у него нет недостатка в хороших идеях. Ну а с рассказом, конечно, надо работать, он как будто бы немножко надоел автору ближе к концу (или надо было торопиться), поэтому окончание скомканное. Но чувствуется талант и потенциал!

    1. Спасибо за отзыв! Вы совершенно правы, рассказ написан не на пустом месте, если вы понимаете о чем я, поэтому я писал с желанием побыстрее от него избавиться. Дался он мне тяжело. Поэтому его, безусловно, нужно дорабатывать.

Добавить комментарий для Алексей Отменить ответ

Ваш email не публикуется. Желаете аватарку — разместите своё личико на Gravatar. Оно тотчас проявится здесь!

Отзывы премодерируются. Символом * помечены обязательные поля. Заполняя форму, вы соглашаетесь с тем, что владелец сайта узнает и сможет хранить ваши персональные данные: имя и электронный адрес, которые вы введёте, а также IP. Не согласны с политикой конфиденциальности «Счастья слова»? Не пишите сюда.

Чувакин Олег Анатольевич — автор рассказов, сказок, повестей, романов, эссе. Публиковался в журналах и альманахах: «Юность», «Литературная учёба», «Врата Сибири», «Полдень. XXI век» и других.

Номинант международного конкурса В. Крапивина (2006, Тюмень, диплом за книгу рассказов «Вторая премия»).

Лауреат конкурса «Литературная критика» (2009, Москва, первое место за статью «Талантам надо помогать»).

Победитель конкурса «Такая разная любовь» (2011, «Самиздат», первое место за рассказ «Чёрные снежинки, лиловые волосы»).

Лонг-листер конкурса «Книгуру» (2011, Москва, детская повесть «Котёнок с сиреневыми глазами»).

Призёр VII конкурса имени Короленко (2019, Санкт-Петербург, рассказ «Красный тоннель»).

Организатор литературных конкурсов на сайтах «Счастье слова» и «Люди и жизнь».

По его эссе «Выбора нет» выпускники российских школ пишут сочинения о счастье.

Олег Чувакин рекомендует начинающим писателям

Вы пишете романы и рассказы, но выходит незнамо что. Показываете друзьям — они хвалят, но вы понимаете: вам лгут.

Как распознать в себе писателя? Как понять, стоит ли мучить себя за письменным столом? Почему одни авторы творят жизнь, а другие словно полено строгают?

Вопрос этот формулируют по-разному, но суть его неизменна.

У Олега Чувакина есть ответ. Прочтите его книгу. Она бесплатна. Не надо подписываться на какие-то каналы, группы и курсы. Ничего не надо — только прочитать.

Сборник эссе «Мотив для писателя» Олег создавал три года. Двадцать эссе сами собою сложились в книгу, посвящённую единственной теме. Теме писательского пути. Пути своего — и чужого.

Коснитесь обложки.

— Олег, тут так много всего! Скажите коротко: что самое главное?

— Самое главное на главной странице.