От нулевого черновика до идеала перфекциониста
Путь к совершенству текста долог.
Первая (точнее, нулевая) редакция рассказа, первые наброски, как правило, представляют собой на девяносто процентов мусор. Даже перечитывать неловко.
Окончательно же отредактированный текст, отделанный, отшлифованный, бывает, поражает самого сочинителя. К окончательной-то редакции и относится звучное слово «произведение». Акт завершения, признаваемый взыскательным автором, есть высшая степень творческого удовлетворения, мерцание идеала. Приходит на ум имя существительное «вдохновение» в его старинном значении. Кажется, текст создан не тобой; кажется, ты лишь писец.
К вопросу о совершенном тексте
Вопрос идеального текста занимает многих. Кроме автора, носящегося со своими текстами месяцами, а чаще годами, никто не знает и не понимает, как создаётся-выстраивается рассказ или повесть, какое время занимает процесс, как складывается в цельную картину замысел, проявляясь эпизод за эпизодом, как хрупкое содержание облекается в нерушимую форму. Никто не сосчитает, сколько черновых страниц приходится на одну чистовую. Никто, кроме труженика-автора.
Автор и философ
Когда-то я был молод, не носил бороды, а стёкла в очках имел куда тоньше нынешних. Один профессор-философ, тексты создавать не умевший (не оскорбительное, а поясняющее замечание), зато прочитавший массу книг и вообще очень любивший художественную литературу, попросил меня описать процесс сотворения рассказов. Философу нравились мои рассказы «Вторая премия», «Чёрные снежинки, лиловые волосы», «Связной» и некоторые другие, на тот момент мною написанные и собранные в первую бумажную авторскую книжку.
Я рассказал ему о муках и черновиках, о бессонных ночах, об исписанных бумажках, о жизни с блокнотом и пронумерованных текстовых файлах в компьютере — накопившихся редакциях рассказов.
В те годы я ещё не научился отбраковывать в художественных текстах лишнее, не натренировал, не обострил чувство меры, не выработал манеру письма и не всегда чётко умел распознать ту фразу или ту реплику героя, которая точно останется в окончательной редакции, и вычеркнуть или переправить то, что вываливалось из общего стиля, не соответствовало речи данного персонажа или вовсе смахивало на газетчину-канцелярщину.
Я был далёк от совершенства, весьма далёк. И всего, перечисленного выше, а также многого другого, необходимого прозаику, делать не научился. А то бы рассказал профессору и об этом.
По наитию
Я действовал скорее по наитию, по чутью, нежели по опыту. Опытный же прозаик применяет комбинированный подход. Интуиция, соседствующая с опытом, превращает автора в редактора.
Словом, я находился в начале пути. Если представить путь лестницей (лестница — образ ясный и удобный), то надо сказать так: я поднялся на нижнюю ступеньку.
Но и описания этой ступеньки, нижней, первой, начальной, моему слушателю хватило, чтобы удивиться. Добавлю на всякий случай: удивиться искренне. Притворства, игры или формализма в том домашнем разговоре не было.
— Надо же! — воскликнул мой собеседник. — Я-то думал, писатель сразу пишет: зародилось — и он записывает! И нет никаких редакций и черновиков. Читаешь Солоухина или Казакова, — добавил он, подумав, — и говоришь себе: вот ведь как хорошо написано! Как тут помыслишь какие-то редакции, правки, переписывание, переделывание? Течёт рассказывание, неторопливо, гладко, и кажется тебе: ну никак иначе мысль не выразишь!
«Когда б вы знали, из какого сора…» — прошептала бы Ахматова.
Неизбежность черновиков
Идеальный текст не вдыхается в творца высшей силой, не рождается от вдохновения. Испиши пачку бумаги — на последнем листе, свободном от помарок и пометок, увидишь чистовик.
Черновики были у всех, от Пушкина до Ахматовой, от Толстого с Флобером до Чехова с Казаковым. Упомянутый Флобер мучился с единственно верным словом, идеально годным для определённого предмета или действия, и завещал свои муки Мопассану, а Чехов, впитавший манеру Мопассана, в 1886 году переписал собственный рассказ «Толстый и тонкий», сочинённый в 1883 году. В обновлённом-то виде «Толстый и тонкий» и попал позднее в хрестоматии по русской литературе. Точно так же трепетно относился к слову и образу Юрий Казаков.
Желание бесконечно править свои тексты, редактировать, шлифовать и снова редактировать вполне естественно. Стремление к идеалу — единственный путь к гармонии. Путь этот медленный, трудный. В дороге авторы вызревают: из подростков дорастают до зрелых творцов. Речь, понятно, не о возрасте, а о том самом опыте. Можно начать писать в сорок лет и быть писателем-подростком в эти сорок лет, а к сорока пяти, к пятидесяти обрести достаточный опыт. Есть авторы, прозаики и поэты, которым за первые изданные книжки стыдно. Есть авторы, в зрелости переписавшие свои ранние романы. Есть прозаики, начавшие писать повести в молодости, но вернувшиеся к ним спустя полвека и только тогда докончившие.
У меня есть один рассказ, число редакций которого с начала века приближается к трём десяткам. Рассказ до сих пор не написан, не окончен. И до сих пор я делаю по тексту заметки, что-то пишу, что-то обдумываю, что-то меняю, вычёркиваю, дополняю.
И есть другой рассказ, называется «Мой милый Махлеев». Он окончен, но имеет историю создания с паузой в девять лет. И на том я не остановился: возвращался к тексту снова и снова.
Это, повторю, естественный процесс. Нет предела совершенству.
Постороннему человеку, даже и книгочею, даже и профессору, не объяснишь неизбежность и необходимость производства черновиков.
Это даже тому читателю, который очень-очень любит твои рассказы, не объяснишь.
Внутреннее стремление к идеальному тексту
Переработка текста, приводящая зачастую к его перерождению, есть дело глубоко личное. Это личная цель, у которой нет контролёра, кроме тебя. Её достижение отражает внутреннее стремление тебя, творца, к идеалу.
Речь идёт о твоём собственном удовлетворении, не читательском. И ежели ты там-то и там-то словом недоволен, ты не успокоишься, пока не переменишь текст так, чтобы он на малый шажок, но приблизился к совершенству. Быть может, здесь-то ты и сделаешь новый шаг, поднимешься на следующую ступеньку.
Упомянутый выше рассказ «Мой милый Махлеев» — это мой «Толстый и тонкий».
Практика совершенства. От сырья до готового продукта
Всего сохранилось десять редакций «Драмы в автобусе» (первоначальное название рассказа) и «Моего милого Махлеева». Рассказ писался в 1996-м и переделывался в 2004 и 2005 годах, а в 2014-м и 2016-м дополнительно редактировался.
Но главное сюжетное было написано в 2005-м.
Самое время глянуть на первоначальные страницы, на нулевую редакцию. На текст, от совершенства далёкий. На текст, послуживший рудой, сырьём для производства.


Вот они, страницы из бумажной газеты. Страницы с моим рассказом «Драма в автобусе».
Новейшая же редакция рассказа под названием «Мой милый Махлеев» обнародована ныне на сайте «Счастье слова». Эту-то редакцию я и признаю чистовиком.
Сверка текстов абзац за абзацем обнаруживает разницу.
Рассказ 1996 года можно смело назвать сором. В лучшем случае — черновиком. Веди я в 2005-м году литературный журнал, я бы забраковал собственный текст 1996 года. Выставил бы себя за дверь.
Дорога в гору
Вопрос: должен ли писатель быть сам себе редактором? Ответ: да.
Совершенствуясь, писатель берёт себе не одну, а две профессии. Автор плюс редактор.
Нелегко далась мне вторая ступенька!
Путь автора к совершенству текста труден. Это дорога сквозь годы. И это дорога в гору.