Вторая часть материала о типичных ошибках начинающих авторов (а заодно продолжающих и лавровенчанных). Показаны нагромождение подробностей, оригинальничанье в стиле и мертвящий канцелярит.
3. Вминая не успевших увернуться. Сыплются камни
Тяжёлые составы из определений, обстоятельств и дополнений. Нагромождения, непроходимые словесные свалки.
Как и в первой части, посвящённой рассмотрению ошибок начинающих авторов, примеры текстов позаимствованы из сочинений разных писателей и разных времён. Как и в первой части, читателю будет казаться, что все отрывки отражают манеру письма единственного автора. Этого автора, слившегося воедино из многих, я именую условным коллективным «я».
Начну с цитаты классика, взятой, разумеется, не ради критики.
Екатерина Ивановна играла трудный пассаж, интересный именно своею трудностью, длинный и однообразный, и Старцев, слушая, рисовал себе, как с высокой горы сыплются камни, сыплются и всё сыплются, и ему хотелось, чтобы они поскорее перестали сыпаться…
Приблизительно так, как музицировала чеховская Екатерина Ивановна, пишут господа прозаики, входящие в обозначенное выше коллективное «я». Их тексты грохочут. Их тексты вышибают мозги из читательской головы.
Одна из типичных ошибок начинающих и продолжающих писателей — нагромождение подробностей.
Когда я вижу точно выписанный абзац, идущий прямо в душу, мне хочется погладить страничку книги пальцем.
Когда я не могу объять и усвоить фразу разом, когда я не в силах сопоставить начало с концом, а то и вовсе не нахожу конца, когда сыплются камни, сыплются и всё сыплются, я хочу убежать от книги.
Отпугивающее читателя нагромождение подробностей — отличительный признак дилетантизма. Грохочущий камнепад вместо журчащего ручейка выходит у тех, кто не умеет и, по-видимому, не желает обстоятельно вести рассказ, продвигаясь к результату медленно, день за днём.
Если верно, что человека создал труд, то верно и то, что лень не создаст из человека писателя. Господа торопыги ненавидят сам процесс литературного творчества, ненавидят примерно так же, как ученики ненавидят в школе контрольные по русскому, и потому норовят с этим нелюбимым трудом как можно скорее разделаться: запихнуть в одно предложение целый абзац, а то и главу.
Во времена, когда литература понизилась и утратила духовную ценность, людям, взявшимся чего-то ради создавать эту самую литературу, гораздо более важным представляется поспешить в супермаркет, ресторан, в детсад за ребёнком, в поликлинику или на свадьбу к подруге.
Рукопись производится (именно этот глагол) в промежутках между жизнью.
Шиворот-навыворот! Подлинная литература требует отключения от действительности и полного погружения в мир вымышленных героев. Иначе нельзя. Иначе выйдет не роман, а потёмкинская деревня. «Лучше ничего не делать, чем делать ничего» (афоризм Толстого, записанный в тетрадку Лесковым).
Господам торопыгам, производителям камнепадов надо бы уяснить, что фраза, предложение в художественном повествовании есть малая частица, а не одно большое целое.
Предложение — вагон, а не состав.
Кому показать рассказ или роман? Писателю! Проверьте свой литературный талант. Закажите детальный разбор рукописи или её фрагмента.
Уяснить нужно и ещё кое-что.
Читатель есть тот, о ком обязан неустанно заботиться писатель. Читатель — не чеховский Ионыч. Автор не вправе ставить читателя в положение доктора Старцева, которого трясло от пассажей Екатерины Ивановны.
Как писателю избавиться от сыплющихся камней?
Вариантов борьбы с нагромождением два: 1) расцепить состав на вагоны, расчленить одну фразу на несколько, памятуя о том, что отсечённое подлежит учёту и сортировке. Обрезки не обязательно помещаются в этом же абзаце, а могут размещаться далее по эпизодам ради композиционного удобства; 2) внимательно вчитаться в громоздкое предложение, вычленить в нём лишнее, ненужное для сюжета, вычислить второстепенные детали и безжалостно таковые сократить.
Приведу пример типичного авторского предложения, требующего капитальной переделки, а именно — разворачивания в абзац:
«Он стоял в умывальнике перед длинным грязным зеркалом и мало понимающе смотрел на отражение своего лица с чужими от въевшегося в них страха глазами».
Вот фраза другого автора, который ничтоже сумняшеся лепит подряд четыре предлога, сооружает забор из предлогов, мешающий воспринимать текст, а заодно предаёт своего фокального персонажа, внезапно отступая от его точки зрения:
«Войдите», — услышала женщина в ответ на стук в дверь с номером 12».
Обе попытки создать литературный текст неудачны. Они показывают, как много авторы заталкивают в относительно короткое предложение. Вместо Солнца писатели мастерят нейтронную звезду. Скорее даже, чёрную дыру.
Снова вспомню мудрого Антона Павловича. В 1899 году Чехов написал Горькому:
Понятно, когда я пишу: «человек сел на траву»; это понятно, потому что ясно и не задерживает внимания. Наоборот, неудобопонятно и тяжеловато для мозгов, если я пишу: «высокий, узкогрудый, среднего роста человек с рыжей бородкой сел на зелёную, уже измятую пешеходами траву, сел бесшумно, робко и пугливо оглядываясь». Это не сразу укладывается в мозгу, а беллетристика должна укладываться сразу, в секунду.
О да! Каждое предложение — картина, образ, кадр. Кадр следует за кадром, как в фильмоскопе. Но что же мы видим в действительности? Писатели, склонные к длиннотам, громоздят составы длиною с БАМ.
«Серебряные брызги солнца, влитые в созвучье осенних красок, — золото леса, переливающегося листвой разной пробы, насыпанной и ещё летящей в эту огромную корзину, где кажется в самом центре земли дно, близких тонов голых деревьев, сочно вписывающихся в это тихое уныло-прозрачное пространство, и фон (вечно серое небо с мазками облаков) всё это осень живая своим холодным ветром, сильным и властным не любит своих гостей непрошеных».
Как тебе этот современный Тургенев, дорогой читатель?
Такие сочинения в России уж давно печатают в бумажных журналах. Отрывок, приведённый выше, взят из рассказа, опубликованного в 2005 году.
Нагромождение может являться одновременно образцом абстрактного пустословия:
«Ползучие движения, как и ободранность (оглаженность) плеч и коленей, усвоены лишь на дальнем стыке с опытом тысячелетий…»
Таков «стиль» именитого прозаика, автора многих книг, толстых и не очень.
Всего один урок. С вашим текстом. Вы и писатель. Больше никого. За 120 минут вы научитесь избавляться от типичных ошибок в сюжете, композиции и стиле. Закрепив полученные навыки, вы сможете обходиться без редактора.
Сыплются, сыплются камни, грохот разносится далеко, пыль поднимается высоко!
Следующие пять примеров взяты у писателей разных возраста, пола и степени именитости. В отношении же литературного мастерства эти прозаики — форменные близнецы:
«Он нехотя выпростал длинную худую ногу из-под одеяла и ушиб её о когда-то белёную стену общежитской комнаты».
«маленькими глотками запивая дым дорогих сигарет дешёвым пивом».
«Мимо стоящей фертом неприступной на вид гардеробщицы они проносятся в сторону дразнящего своей невероятной близостью радужного будущего как студенты мимо преподавателя, опоздавшего в аудиторию на пять минут».
«Чувство неслыханного счастья наполнило её. Каким-то краешком того мгновения распускавшегося огненного цветка она поняла, что он тоже до сих пор любит её».
«…можно продвигаться из одного конца салона в другой, вминая не успевших увернуться в открытые окна и рельефные вогнутости интерьера, устрашая этим ещё не расплатившихся».
Последнюю фразу прокомментирую. Сочинитель сего рассказа повинен не только в производстве нагромождений. Литератор серьёзно провинился перед богатой русской лексикой, обратив её в бедную, а заодно погрешил против логики.
Вминать «в открытые окна» невозможно: в открытые окна люди бы вываливались. Образ дисгармоничен, картина распадается, ибо нарушена причинно-следственная связь.
«Рельефные вогнутости интерьера» имеют названия. Как так: главный герой — кондуктор, и не знает? Живёт будто в безымянной пустоте!
Основная художественная задача автора — показать внутренний мир героя, дать детали его профессии, насытить текст специфическими словами и выражениями. Но куда там!
Таким макаром авторы допишутся скоро до полного постмодернизма. Окно у них станет прямоугольником в стене, небо — голубым пространством над домами, кружка — сосудом, предназначенным для налива и последующего употребления молока…
Каждый предмет и явление имеют названия — и пренебрегать ими в литературе нельзя.
4. Любовь как фактор снижения темпов. Оригинальничанье в стиле и мертвящий канцелярит
Желая достичь особой выразительности и выработать неповторимый стиль, авторы насилуют и калечат родной язык. Надругательство над немощной дамой литературой, прикованной к больничной койке, они совершают годами, из начинающих переходя в разряд опытных. Иные сочинители-рецидивисты, среди которых наблюдаются члены союзов писателей, а также секретари и председатели упомянутых союзов, мучают литературу десятилетиями. Страшное это дело, издевательство над образом, над сюжетом, над языком, медленное, пыточное его умерщвление, культивируется и задаёт общий нездоровый тон в книгоиздании и обществе. Очаги болезни распространены как в России, так и на Западе. Писатели, страдающие недугом в хронической форме, награждаются самыми крупными премиями, в т. ч. Нобелевской.
К образцам письма, приведённым ниже, трудно применить понятие литературного стиля. Это не стиль, это лишь потуги самовыражения: авторы оригинальничают, пытаясь выработать собственную манеру повествования, которая выделила бы их среди прочих собратьев по ремесленному цеху. Итог противоположен желаемому: все они пишут как одно лицо, плохо знающее родную речь и как бы со злости стремящееся ей (речи) отмстить.
«Полуденное асфальтовое марево и отсутствие клиентов загнало небольшую компанию грузчиков на вросший ножками в землю старый диван под самодельным навесом. Серая от рабочих штанов и голая от потных прокопчённых торсов разновозрастная братия, лениво сплёвывая, упражнялась в ненормативной лексике. Предметом дискуссии стали два направления».
Сей неуклюжий, эклектичный язык проник в литературу из телевизора и прессы. В газетках и на экране — всё скороспелое, с непроизвольно бедным или нарочно обеднённым лексиконом. Работать над словом некогда, да уже и некому: знания умерли вместе с былой академической наукой.
Намерение автора выражаться культурно вызывает смех критика. Лучше писать матом и на арго, нежели громоздить отсутствие клиентов и предметы дискуссии рядом со сплёвывающей братией. Это как вместо вагона прицепить к локомотиву кораблик с парусом.
«Здесь, правда, и завершалась кульминация диктата импульса. <…> Иннокентий принуждаем был выбирать маршрут — при всей произвольности возможных перемещений исходная точка движения (дом) рано или поздно смыкалась причудливою кривою с точкой конечной…»
«Приглашение, подразумевающее проверку твоей лояльности, готовности быть полностью солидарным со стихийными и непредсказуемыми порывами «кодлы».
«Иннокентий <…> отмечал зависимость движения времени от меры наполнения корзинки…»
Три цитаты взяты из сочинения, принадлежащего другому прозаику. По манере письма, впрочем, отрывки почти не отличаются от предыдущей цитаты. Кульминация диктата импульса соседствует с порывами кодлы, а вместо живого русского языка читателю предлагается канцелярская мертвечина.
Кстати, особым признаком, маркирующим канцеляристов от литературы, служит словечко «наличие». Без него всюду легко обойтись, но оно непременно употребляется. Посмотрите-ка:
«Хотя Лидия Васильевна не видела свою Джерри больше месяца и хотя все эрдели на одно лицо, дома при утреннем свете она обнаружила у собаки одну деталь, которой раньше не было. И наличие которой не оставляло сомнений, что если это Джерри, то не та или не тот».
«Наличие» проникло в литературный язык через чёрный ход из торговли — это там на складах «имеется в наличии» или «товар в наличии». Проникло пустое словечко, разумеется, и в журналистику, ибо современная журналистика немногим отличается от современной литературы:
«Предполагается о наличии в эксплуатации»
«за осознание необходимости наличия данного элемента»
Другим канцелярским маркером, помечающим литературные сочинения, является словосочетание «данный момент»:
«Поиски возможности забыться и не прислушиваться к будто бы звучащим со всех сторон насмешкам составляют для Георгия в данный момент смысл жизни».
Литераторы безостановочно шпарят на канцелярите, заполняя литературный конвейер единообразной, словно бы стандартизированной продукцией:
«Удовлетворял этим требованиям»
«в силу финансового неблагополучия»
«это кондитерское изделие»
Иные господа писатели в XXI веке управляются с родной речью так, будто (пусть запоздало) стремятся внести вклад в коллективный стиль, выработанный советскими журналистами, чей дар направлялся на служение социалистическим трудящимся и идеалам, придуманным для них партией:
«Работа заняла 15 лет и прерывалась только необходимостью выполнения служебных обязанностей, что обуславливалось природной ответственностью и добросовестностью Кошкина. Ещё одним фактором снижения темпов была любовь, а чуть позже — женитьба».
Читаешь будто передовицу в советской «Правде»!
Числительное, набранное цифрами, дополнительно усиливает впечатление газетной статьи.
А ведь это опубликованный в литературном альманахе рассказ!
«На призывы и предложения мужики, прикуривая, только смято и угрюмо молчали, щурясь в поисках киосков, а вот женщины, в халатиках поверх трико, прижимая к груди кошельки, сразу же вступали в выяснение цен».
Ещё один виртуоз канцелярита. Почему бы не сказать просто: интересовались ценами? Нет, надо соригинальничать. И в халатиках и трико вступить в выяснение.
Поиски оригинального стиля заводят авторов в тупик. Иные писатели, в том числе довольно опытные, имеющие за спиной массу публикаций и вдобавок расхваленные маститыми коллегами по цеху, теряются в собственном повествовании настолько, что не могут ни начать толком предложение, ни завершить.
«Во-первых, уже на городском автовокзальчике, забитом узлами и чемоданами, лузгающими увесистые подсолнухов гражданами, под свистяще-резкий голос диспетчера в динамике, который каким-то чудом расшифровывали обилеченные пассажиры, кидаясь всякий раз к зарешеченной платформе».
Думай что хочешь, дорогой читатель!
«Так вот, ребятишки, кидаясь с восклицаниями встречать мам и старших сестёр, надеясь на вкусные гостинцы, тоже внесли некоторый дискомфорт и диссонанс в нежный колер персиковых одежд взрослых, поскольку многие из ребят тоже были в персиковом, но выглядели, черт знает как! Если не считать двух армейских фуражек с поломанными козырьками, в которых уместилось бы полпуда гороха, пацанва была космачом, побросав где-то в крапиву свои лёгкие летние панамы».
«На моё замечание об идиллистичности видов, Пашка небрежно обронил, что в этом частном закутке «живут одни куркули», и продолжал сыпать свои холерические сентенции относительно последних редакционных событий».
При таком холерическом оживлении канцеляристой речи напрашивается мысль о возможном заимствовании автором манеры письма у заграничных прозаиков, удостоенных престижных литературных наград. Заграница нам поможет, а?
Вот как пишет одна заокеанская звезда литературы:
«Я посмотрел на мула — словно в подзорную трубу посмотрел: я увидел через мула весь простор земли и посредине мой дом, взошедший на поте — словно чем больше пота, тем просторней земля; чем больше пота, тем крепче дом, потому что крепкий нужен дом для Коры, иначе не удержит Кору — как кувшин молока в студёном роднике: крепкий имей кувшин или же нужен сильный родник, ну а коли родник большой, так есть для чего заводить крепкие, надёжные кувшины — потому что молоко-то — твоё, хоть кислое, хоть какое, потому что молоко, которое может скиснуть, интересней того, которое не киснет, потому что ты — мужчина».
«Сам Гарри копался в моторе, а дворецкий — он же садовник, он же конюх, — держал над его нависшей, словно утёс, головой переносную лампу, освещавшую мягким синеватым сиянием склонённую спину Гарри, а также его дочь и Рейчел, которые, держа в руках инструменты и извлечённые из чрева автомобили детали, с сосредоточенным вниманием на несхожих лицах стояли рядом с ним».
«…сидит за ужином, глаза глядят куда-то за еду и за лампу, в глазах полно земли, выкопанной из головы, а ямы заполнены далью, что дальше земли».
Впрочем, похоже, и этот сочинитель где-то подглядел, откуда-то списал. Возникает устойчивая ассоциация со строками поэта Блока: «И перья страуса склонённые / В моем колеблются мозгу. / И очи синие бездонные / Цветут на дальнем берегу».
Приведу и личный пример. Один чудаковатый писатель, проворный герой нашего времени, списал у меня, сдул из рассказа «Марта»:
«Там меня встретит не менее пустой и стремительный в своём соседском ритме суетливый проворный мир».
«…сквозь промозглые улицы, слепящие ровным солнцем и оглушающие сквозняком прохожих похожих на меня до того как я попытался вспомнить».
«В юрких ручейках реки, что творит из нечистот, краски жизни, — увлекаясь игрой в маджонг, несёт свои воды в праздничной канве присутствующих из нужды вещей».
Воистину, мир наш суетлив. Стремителен, но пуст.
Пустота — это не оригинальность. Не подлинность. Это ничто.
Толпа посторонних своим писательством словно поставила цель окончательно замучить читателя и вогнать в гроб полумёртвую литературу.
«…привлечь к себе внимание вездесущих старателей органов».
Старатели золото моют!
«За ними занимались желающие осуществить свою мечту».
Канцелярит с мечтой! Почти как дворец с культурой.
Но и это не предел. Иные сочинители шлифуют выражение до блеска, пишут: реализовать мечту.
«Саша появился вовремя. На переменах он стоял в стороне от нашей привычной скученности».
Почему бы не написать: от кучки? Иначе ведь как в статистических сборниках выходит, где канцелярские перья выводят показатели скученности населения!
«По зеркальной поверхности пруда…»
Поверхность — это из научно-публицистического стиля, не из художественного. Легко заменить: по зеркалу пруда; по зеркальной глади пруда; по тёмному, почти чёрному зеркалу воды.
«Девушка профессиональным взором всматривалась в увядающий пейзаж в поисках нужной натуры, ей очень хотелось найти что-то особенное, что-то неповторимое, то есть нарисовать такую картину, о которой бы с восхищением заговорила бы вся творческая элита и ряд критиков, неравнодушных к её работам».
Творческая элита, ряд критиков, профессиональным взором — безобразные газетные клише.
«Девушка смогла запечатлеть это движение на холсте, и поэтому была очень довольна своим успехом».
Лучше так: «Девушка сумела поймать это тонкое, мимолётное движение и теперь втайне гордилась собой».
«И она наматывала с Валентином километры аллей и тротуаров вечерами напролёт в ожидании свершений чаяний».
Предложение перегружено отглагольными существительными в родительном падеже.
«Но ничем не выразили своего отношения к хрен знает откуда взявшемуся зятю».
Смесь сниженной лексики с канцеляритом.
«…вспомнил о недописанном романе и неуплаченном в связи с этим гонораре».
Так пишут юристы, но не беллетристы.
«Ему следовало признать, он подбросил в тлеющий огонь недовольства собеседников друг другом сухие дровишки не без умысла».
«…огонь недовольства собеседников друг другом» — пять существительных подряд!
* * *
О канцелярите давно рассказала переводчица Нора Галь. Написала целую книгу. Прочтите её, она называется «Слово живое и мёртвое».
Спасла ли Россию от канцелярита эта книга? Нет.
В нашем веке канцелярит не пропал, а, напротив, укрепился. Теле- и радиоведущих, политиков, чиновников, журналистов, блогеров и прочих деятелей, регулярно появляющихся на голубом экране и возникающих в сети, слушать или читать решительно невозможно. Косноязычие стало массовым заболеванием. Распространение его связано с тем, что в России вышло из моды чтение хорошей литературы. Эпидемию уже не остановить. Некому! Молодому поколению литература куда менее интересна, нежели новости, блоги, компьютерные игры и телесериалы, набитые тем же канцеляритом — и это при крайне бедном лексиконе сценаристов. Последних понять немудрено: они производят (глагол «пишут» не подходит) то, что им заказывают. Они выдают продукт на том языке, который доступен аудитории. Ни литературной классикой, ни богатством родного языка, ни правильной речью эта аудитория нисколько не интересуется.
Писателю, желающему вопреки времени выработать настоящий стиль, неповторимый и точный, узнаваемый и вызывающий восхищение, придётся выбросить (вариант: продать конкуренту) телевизор, прекратить потреблять новости и приступить к длительной осаде книжных шкафов. Поставить себе сверхзадачу — читать хотя бы по сотне книг в год. И все — с карандашом.
На вооружение рекомендуется взять не только карандаш, но и словари. Словарь трудностей русского языка, словарь Даля, словарь этимологический, справочник по орфографии и пунктуации.
Achtung! Совет этот радикальный, а потому опасный. Тот, кто решил последовать ему, сначала должен прочесть рассказ Чехова «Пари».
Продолжение следует
