Каменный берег

Женщина, рельсы, железная дорога, поезд, часы, время, фантазия

 

Текст участвует в конкурсе рассказов «История любви».

Об авторе: Ганс Ветер.


 

Море схватило меня за загривок и поволокло жадными волнами от прохладного песчаного берега. Я смеялся и бился в шипучей пене, как мальчишка, который ни разу ещё до этого дня не видел большой воды, всегда завлекающей своей необъятностью.

Я был юн, но уже не мальчик, а море по-прежнему поднимало к скалам неизменно молодое лазурное лицо.

Воспоминания детства почти полностью стёрлись в моей голове; теперь же, вернувшись на старый пустынный берег, я вновь собирал их среди спящей гальки, крутых травянистых обрывов и покрытых трещинами морских валунов. Почему-то эти берега, пахнущие сырой землёй и летними травами, как и в те далёкие времена, не посещала ни одна душа. Но, брошенные людьми, они казались мне ещё более притягательными.

В день моего уединения приезжие гуськом спускались на другой пляж по ту сторону холма. Там, наверное, играла музыка, мелькали уносимые ветром покрывала, а пески покрывались следами детских ног; там, наверное, было много незнакомых спин, и голов, и широкополых шляп…

Мне захотелось сплавать подальше в море, к виднеющимся вдали скалистым островкам. Сам на себя не похожий, я жаждал движения и жизни; то ли от того, что был ещё молод, то ли от того, что рад был вырваться из душного города. Нырнув в чуть колеблющуюся пучину, я поплыл от знакомого берега к едва различимому ориентиру.

Долго я сильными движениями разрывал водную гладь; долго я, усталый, плывя, отбрасывал пену и брызги. Когда я, тяжело дыша, наконец, достиг белеющего островка, за моей спиной покинутая суша виднелась лишь маленькой точкой на горизонте. Передо мной же толпились массивные островерхие скалы, темнеющие на фоне пасмурного неба, неприступные, будто нетронутые смиряющими ударами волн; вокруг и поодаль были разбросаны исполинские валуны, иные оголённые, иные покрытые мхом; это каменное пристанище напоминало причудливый замок, сложенный руками вековых великанов. Вокруг же не было ничего, кроме светлеющих песков, мелкой травы, да на самой границе острова — разлапистых елей-часовых.

«Как часто люди ошибаются? — подумал я, рассматривая глубокие отметины в рыхлом песке, напоминающие следы. — Быть может, и здесь притаился какой-нибудь приблудившийся зверь?»

Нога моя тонула в глубоких песках. Я направился туда, куда вели меня отметины — вдоль скалистой кромки берега. Кто бы сказал мне в то непогожее время, куда приведёт меня моё любопытство!

Теперь же я брёл на поиски неизвестного, теряясь в догадках и будто бы ничего не боясь. «И какой бы зверь мог переплыть столь большое расстояние? Ведь здесь, очевидно, нет ни пищи, ни пресной воды…»

Каков же был мой испуг, когда я, в очередной раз повернув голову в сторону скалистых массивов, увидел глубокую пещеру, в которой совершенно отчётливо прослеживалась согнутая фигура человека! Сердце моё в неистовстве забилось, задёргалось, и его стуки я ощущал в потяжелевшей голове; не в силах двинуться с места, я боялся нападения и не мог уйти, сбежать от нависшей надо мной опасности.

Человек был дикий. Тощий и слегка сгорбленный, он медленно передвигался в сторону выхода; волосы его, чернее гривы вороных коней, длинными космами свисали до пояса. Только теперь, когда тот подобрался достаточно близко для того, чтобы я мог его рассмотреть, я с ужасом понял: это была девушка.

Чуть разогнув спину, она смотрела на меня, как смотрят на человека дикие звери. Глаза её были зелёными и поразительно мутными; в минуты страха мне даже показалось, будто они светились в темноте. Ветер, доходящий до неё с моей стороны, вздымал её волнистые волосы. Смуглая, тонконогая, обёрнутая в лёгкие ткани, несмотря на свою уязвимость, она внушала мне своим видом тем не менее почти свинцовое чувство суровости.

Разглядев её, я поспешил было удалиться, решив, что где-то здесь, возможно, обитают и её соплеменники, но она глухо и едва различимо остановила меня:

— Не бойся меня.

Услышав её голос, я встал как вкопанный. Значит, она не дикарка! Но кто она, если лицо её, и исхудавшее тело, и порванная в нескольких местах одежда — всё говорит о её долгом пребывании здесь?

 

 

* * *

 

На протяжении уже целого часа мы сидели в прохладном пещерном полумраке, согреваясь лишь непостоянным пламенем танцующего на ветру костерка. Большую часть времени мы сидели и молчали, погрузившись в абстракцию надвигающегося вечера, но разговор наш продолжался незримо.

Хильда оказалась сбежавшей девушкой из далёкого края, где она жила на самом берегу реки в обветшалом домике. Низина часто покрывалась туманом, и лишь одно светящееся окошко над сонной рекой свидетельствовало о том, что здесь кто-то живёт, кто-то не спит в такую туманную ночь. Родители Хильды часто бранились, и отец нещадно колотил мать, как и её саму. Маленькая девочка была свидетелем того, как на руках у её матери, как на её усталом лице один за другим появлялись синяки и ссадины. Но что было делать ей, маленькой девочке, в минуты, когда ночные тени от тусклого лампадного света отбрасывали на стену её сцепившихся в неравной схватке родителей, похожих на диких зверей? И она, семилетняя тогда ещё, крохотная дюймовочка, однажды сбежала от них, спустилась в самое сердце низины, во всепроникающий туман. Бог знает, какими ветрами занесло туда её старого знакомого — мальчишку-одногодку, который тоже сбежал из дому. Оба они оказались у самой воды, где возле шепчущих камышей едва различимым тёмным пятном стояла пустая лодка. И, как по наитию, в детские головы одновременно пришла мысль сбежать отсюда подальше, но куда — им не представлялось возможности решить. В тот момент им было всё равно, где они окажутся и при каких обстоятельствах.

Узкое тело реки ширилось и ширилось, пока не выросло в необъятную гладь мутного старинного зеркала. Дети с усилием проворачивали тяжёлые вёсла и двигались вперёд, в плотную белизну туманов. Она кутала их немой всепоглощающей тревогой и тяжёлым запахом змеиной кожи… После нескольких часов в изнуряющем пути что-то впервые плеснуло в прохладных водах реки. Дети тщились разглядеть в плотной плёнке вокруг хоть что-то, подающее признаки жизни, но после едва различимых толчков в толще реки в воздухе повисала оглушительная тишина. Хильда беспрестанно оглядывалась по сторонам, но безбрежная белизна пара усыпляла её, и она толкала весло всё слабее и слабее… Но вот в один миг что-то сильным рывком из воды накренило судёнышко, едва не перевернув его, а затем отпустило, оставив Хильду с бешено колотящимся сердцем испуганным цыплёнком глядеть на опустевшую лодку. Мальчик исчез. Как ей показалось в последний миг, его сдавленный голос ушёл под воду вместе с чьим-то большим чешуистым туловищем. Звон в ушах девочки всё рос, а тело её охватывал обжигающий страх; что теперь будет с ней в этом страшном тумане, когда она осталась одна, и никто не поможет ей? Что если это существо с речного дна снова вновь опрокинет лодку? Маленькая Хильда плакала, не в силах остановить вздрагивания от слёз; в эти же секунды, повинуясь внутреннему голосу, она схватила оба весла и принялась изо всех сил грести, так быстро, насколько могли позволить слабые детские руки, ноющие от мозолей и старых синяков. «Греби», — слышала и чувствовала девочка, ни на секунду не переставая усиленно толкать вёсла. Где-то впереди, в усыпляющей тишине реки, ещё несколько раз блеснула, пуская плавные круги, едва заметная чешуйчатая спина.

Бедняжку уносило всё дальше и дальше, пока через какое-то время не вынесло в открытое море, где её застиг страшный шторм. Девочка чудом выжила на своём крохотном судёнышке без паруса, несущемся, казалось, навстречу гибели.

В один день, когда Хильда, плывя в неизвестность, уже без весёл, потерянных в шторм, голодная, воображала, что воздух питает её не хуже любой другой пищи, волны принесли её на крохотный остров. Не веря своему счастью, бледная и слегка опухшая, девочка вышла на берег, едва переставляя ноги. Впалыми глазами она чутко следила за каждым движением воздуха: вот над островом, в высоте, пронеслась неизвестная птица; вот мелкая трава затрепетала под дыханием морского ветра; вот ели вдалеке чуть качнулись, и запахло смолой. Кажется, на острове совсем нет лиственных деревьев, а Хильда сейчас была бы готова утолить голод даже зелёными листьями.

По счастью, неподалёку от берега девочка заметила небольшого размера мёртвую птицу, видимо, совсем недавно разбившуюся о высокие скалы. Белое её тело всё ещё слегка теплело под колышущимися перьями; голодное дитя не знало, как обращаться с мёртвой птицей, но попыталось отыскать меж деревьев неподалёку сухих сучков, чтобы развести огонь. Но сколько детские ручки не старались высечь искру, всё было напрасно: деревья намокли от недавнего ливня, да и сил у маленькой Хильды, ослабевшей за время пути, было недостаточно. Палки и камни оказались бессильны, и дрожащая девочка, разрывая птице перья, тогда впервые попробовала сырое мясо. Давясь отвратительным полдником, она всё же съела немного для того, чтобы поддерживать в себе силы для жизни; но не менее того ей хотелось пить. На острове ей повезло найти пресный ручей, оставшийся после недавно прошедшего дождя; из него она, подобно зверьку, напилась, черпая воду ладонями. Взгляд Хильды на мгновение задержался на дождевой лужице, помутнённой от растворённых в ней земляных комков; Хильда впервые за долгое время увидела своё отражение. Это было белое лицо с яркими тёмными отметинами под глазами; это были растрёпанные клочьями волосы, выбивающиеся тонкими прядями на лицо; это были бледные губы с оставшимися на них тонкими струйками крови той самой птицы. Впервые Хильда с трудом узнавала себя в отражении и впервые отнеслась к очередному пугающему открытию с холодным равнодушием.

Так, день за днём, на этом острове для сбежавшей девочки протянулись пятнадцать лет. Хильда давно превратилась в девушку; кожа её обрела смуглый оттенок; на руках кое-где остались мелкие рубцы от нечаянных повреждений за работой. Труд девушки был непрост, однако за долгие годы своего одинокого существования она обрела почти звериную ловкость; кроме того, ей удалось найти источник пищи и пресной воды — им оказался едва заметный вдалеке большой клочок суши, до которого всякий раз приходилось добираться вплавь. Достигнув цели однажды, девушка обнаружила здесь множество мелких зверей и ягодных кустарников, а помимо этого — обильные пресные ручейки. Построив нехитрый плот, Хильда примерно раз в несколько месяцев перевозила на нём добычу на свой крошечный остров. Бывало, что Хильда оставалась на обнаруженном клочке суши до самого вечера, когда люди покидали эти края; бродя по пустому пляжному берегу, она подбирала оставленные людьми предметы, которые могли понадобиться ей за работой. Её ловкие руки научились разводить огонь, плести корзины, мастерить копья для охоты и многое другое.

Бывали дни, когда Хильда в поисках мелкой добычи бродила по лесным чащам; в её густоте она тонула без остатка, незаметная для окружающих. В такие дни девушка любила из потаённых укрытий наблюдать за тем, как живут обыкновенные люди — жители деревень, что неподалёку, или городские гости. Одичалая, Хильда давно позабыла тонкости человеческой общины, и теперь заново вбирала в себя их витиеватую речь, повадки и обычаи. Наблюдая за людьми, она становилась свидетельницей их счастья, радости, размолвок и ссор; на её глазах старели взрослые; на её глазах вырастали их дети, что бегали когда-то босыми ногами по нагретым тропинкам леса. Однажды такой ребёнок, запрятавшись в лесную чащу в весёлой игре, какие бывают между ребятней его возраста, наткнулся на Хильду, притаившуюся меж стволов густо растущих деревьев. Озорная улыбка тотчас стёрлась с его лица; при виде смуглой дикарки в его покрупневших глазах застыл невинный, жалобный испуг. Он издал вопль ужаса, такой, какой издают люди при виде дикого зверя, идущего в нападение, и стремглав вылетел из густого укрытия, хрустя ветками и спотыкаясь о пеньки. С того дня Хильда стала избегать людей ещё больше, прячась настолько искусно, насколько это было возможно.

Слушая невероятную историю темноволосой Хильды, я смотрел, как в шевелящихся бликах костра чуть колышутся её тёмные волосы, напоминающие пышные ивовые ветви. Она, казалось, была на несколько лет старше меня; лицо её неизменно на протяжении нескольких часов сохраняло отпечаток усталости и спокойствия. В глазах её потухший сумрак изредка вспыхивал огнями костровых искр, вылетающих с дымом в беспокойный воздух. Густые брови её были чуть сведены к переносице — она будто что-то глубоко вспоминала, глядя на потрескивающее пламя.

После всего услышанного здесь, в этих каменных стенах, у меня оставался вопрос, который не мог меня не беспокоить.

— Скажи, почему ты не вернёшься к людям? Разве тебе не хотелось бы снова жить прежней спокойной и размеренной жизнью, без страхов и невзгод? — спросил я, разглядывая её понурое лицо в медленно сгущающихся потёмках.

Она ответила мне без малейшего раздумья.

— Зачем это? Они чужды мне. У них недобрые сердца. Я насмотрелась на них там, в лесу по ту сторону.

Как-то я увидела охотника, который долго следовал за огромным кабаном, по всему лесу. Он выслеживал его часами, а потом напал, внезапно, и убил его. И потом, когда он это сделал, он приволок его к своим друзьям, охотникам, что стояли и ждали его у подножья холма. Они говорили долго, радовались добыче. Что-то кричали, смеялись и скалились. А потом я услышала его слова: он говорил о том, что наконец повесит его голову над камином. Я никогда не видела этих каминов, и мне было страшно его слушать. Выходит, он поймал этого кабана и лишил его жизни только для развлечения, для забавы? Я ловлю зверей по нужде, мне ведь нужно добывать себе пищу; а они, люди, делают это ради игры, чтобы порадовать себя и друзей. Чтобы просто показывать эти головы тем, кто приходит к ним в дом, чтобы им поклонялись, как могучим богам, которые могут убить, кого только пожелают. А значит, они могут убить и человека… Люди избаловали себя. Они мне не друзья. Они плохие.

Её низкий голос затих, вновь открыв моему слуху гул кипящего моря. В эти минуты мне казалось, будто мы притаились не в пещере, а на дне исполинской морской раковины, веками хранящей отголоски духов больших вод.

Через несколько минут тишины я вновь спросил её:

— Но подумай: ведь берег, где кипит человеческая жизнь, находится совсем не так далеко от твоего пустынного островка… Ведь люди, эти несовершенные люди, дали бы тебе столько пищи и воды, сколько ты пожелаешь; нашлись бы среди них и те, кто приютил бы тебя, и ты зажила бы новой жизнью, не вспоминая о своих долгих годах заключения. Что же ты не отправишься на тот берег, откуда я явился сюда?

На мгновение Хильда задумалась, и взгляд её затуманился. Затем она встала, протянула мне руку и велела идти за ней.

Мы удалялись всё дальше и дальше от выхода из пещеры, где виднелись продрогшие от похолодевшего ветра песочные берега. Мы шли вглубь нашего укрытия, которое оказалось тоннелем, ведущим в самое сердце острова. Когда после нескольких минут густого пещерного сумрака мы вышли наружу, я был поражён размерами скалистых валунов, устремлённых вверх заострёнными вершинами. Они стояли вокруг нас плотным кругом, будто каменные идолы или застывшие навек фигуры древних индейцев-исполинов, совершающие бессловесный ритуал; я слышал среди этих плотных стен лишь глухой гул, напоминающий пение. На большой высоте над нами реяли чайки, а над ними, под недосягаемым куполом, толпились живописные кучевые облака, темнеющие и тяжелеющие на глазах.

Но более всего меня поразило то, что я увидел посреди песчаного круга, надёжно охраняемого каменной стражей: передо мной возвышалась небольшая деревянная башенка, от которой по обе стороны валунов на самом верху полукругом отходили дощатые подмостки, видимо, предназначенные для созерцания окрестностей. Меня поразили смутные догадки, которые я не мог ни подтвердить, ни опровергнуть…

— Неужели всё это построила ты?

Молчание Хильды, глядящей на меня с едва различимой улыбкой, было красноречивее любых слов.

Но как хрупкая девушка смогла смастерить настоящую башню в этой каменной крепости? Как ей хватило упорства и сил построить себе настоящее укрепление? Теперь она по праву могла бы считаться королевой этого острова, этих каменных великанов и исполинских скал… Многое из пятнадцатилетней жизни на забытом острове, отчуждённой и дикой, оставалось и остаётся для меня загадкой и по сей день.

Пока я молча созерцал деревянное сооружение, девушка сбегала внутрь и принесла мне несколько плетёных корзинок с ягодами и нехитрый глиняный сосуд с питьевой водой. Очевидно было, что всё это сделала она сама, своими тонкими пальцами и ловкими руками. Я принялся жадно черпать из корзин горсти ягод и есть их, осушая постепенно и сосуд, заполненный водой до краёв. Хильда смотрела на меня, проголодавшегося за долгие часы, со спокойным интересом, и я снова увидел, как края её губ чуть заметно приподнялись, складываясь в улыбку. Когда я закончил свою поспешную трапезу, она вновь заговорила со мной.

— Как мне не бояться людей? Ты, юноша, живёшь там, в этом большом мире, всю свою жизнь… А кто примет меня, дикарку, неизвестно из каких краёв пришедшую, не обученную вести ту же жизнь, что и они? Эти люди навряд ли поймут меня: они живут, будто играют, а мне каждый мой день стоит больших трудов. Я жила в одиночестве не один год, и ни единая душа не беседовала со мной так, как ты это делаешь сейчас. Они дадут мне пищу, дадут и воду, если разжалобятся… Но кто даст мне теперь верного друга или любящую семью? Я приду в этот мир и буду несчастна.

Я смотрел на Хильду, и её глаза в этот момент казались мне исполненными недетской мудрости; передо мной будто бы стояла не девушка, а старая женщина, закалённая испытаниями времени; тело её было всё ещё молодо, но душа давным-давно обрела седину и взрастила на себе каменный панцирь. В одно мгновение внутри меня поднялся жар; мне вдруг захотелось спасти её, схватить её за руки и увести отсюда.

— Я возьму тебя с собой, на тот берег, увезу к себе на родину; ты впервые поедешь на поезде, увидишь множество городов, ты увидишь огромные сады и дворцовые фонтаны; ты привыкнешь к людям и полюбишь их, ты станешь равной им, станешь такой же, как они!

 

При последних моих словах Хильда едва заметно усмехнулась. В её взгляде что-то изменилось, будто крошечная искорка потухла в тёмной бездне её зрачков. Она молча побрела в сторону своей башни и скрылась внутри.

Я ждал её снаружи, думая, что она появится с минуты на минуту. Но её всё не было и не было, и я начинал беспокоиться.

Тем временем небо принялось орошать пески мелким дождём. Иные капли разбивались о камни и скалы, иные — стекали по листьям густого плюща, опутавшего стены башни, местами желтеющего и опадающего. Только теперь, подойдя к маленькой башне, я увидел, что она целиком и полностью свита из прутьев, сквозь которые и пробивалось наружу ещё зелёное тело растения.

Зайдя внутрь, я не мог обнаружить в потёмках своей спутницы. Я различал лишь окружившую меня со всех сторон зелень: здесь плющ разросся и сделался могуч и силён. Среди густой его листвы то и дело мелькали крылья крошечных белых мотыльков, пляшущих в потёмках то поодиночке, то парами. Глядя на их незамысловатые танцы в пропитанном влагой воздухе, я погрузился в размышления. Ловя светлые вспышки воспоминаний завершающегося дня, я вдруг понял, что чувствую что-то особенное к этой смуглой, никогда не видавшей мира девушке. Что-то большое поднимали во мне её мутно-зелёные глаза, её низкий голос и жёстко очерченные скулы; её усталая отчуждённость, будто дикий плющ, брала начало где-то в самом нутре её непокорной натуры и прорастала сквозь тёмные круги вокруг её глаз, сквозь волнистую чернь её волос, сквозь тонкие рубцы на её руках. И всё-таки я ощущал её тепло, как ощущают его в обрамлённых шипами цветущих деревьях; Хильда цвела, будто терновник, в этом Богом забытом краю, не познанная никем, не узнанная до конца даже мною, но от того ещё более отличная от остальных, и даже от меня, ибо моё одиночество теперь казалось мне ничтожным.

А теперь она спряталась в глубине дождя, спряталась где-то так, что я не могу её найти… И всё же я во что бы то ни стало должен её отыскать. Обнаружив в глубине башенки ещё один выход, я шагнул в узкий проём и вновь очутился в пещерном тоннеле, на этот раз ведущим в другую сторону.

Снаружи разыгрался ливень. Его шум заполнил мой слух; выйдя на берег, сквозь падающую стену воды я с трудом мог различить очертания окрестностей. Но чутьё моё тянуло меня вверх, на скалы; здесь, среди острых скалистых клинков, прятались и пологие выступы, ведущие к самой вершине неприступной громады.

По мере того как я взбирался на скалы, выступы становились всё круче и круче, и мне всё сложнее было хвататься руками за мокрую поверхность камня. Но вот на самой вершине, в белёсой пелене косого ливня, показалась знакомая фигура. Хильда стояла там, будто ожидая меня; казалось, она смотрела, как я взбираюсь на каменистую крепость. И действительно, когда я подобрался к вершине почти вплотную, я смог разглядеть её лицо, устремлённое на меня и чуть заметно улыбающееся. Тяжело дыша, я сделал последний рывок и вскарабкался наверх. Встав на ноги, я оказался прямо перед Хильдой, не отводящей от меня пронизывающего взгляда.

От серого неба стремительными разрядами отделялись тысячи тысяч холодных капель, и тысячи тысяч раз вековые камни принимали на себя их разбивающиеся тела. Я, вымокший до нитки и продрогший, стоял и молчал, глядя в глаза темноволосой океаниды. Я уже не слышал шума дождя; сердце моё билось усиленно; я знал, что сказать, но не проронил ни слова. Вместо этого я взял её руки в свои; они показались мне поразительно тёплыми, каких ни разу не встречал я за время своей юношеской жизни. Несмотря на тяжёлый труд, в её ладонях сохранилась та самая искра, которую я обнаружил в ней ещё там, на берегу.

Из-за туч выглянул нечаянный клочок вечереющего неба, на котором уже виднелась скупая россыпь мелких далёких звёзд.

— Я не поплыву с тобой на тот берег, — наконец заговорила Хильда. — Но не кори себя понапрасну. Я вижу, что ты хороший человек: твоя душа пока ещё чиста и открыта. Теперь и я открыла глаза: теперь я вижу, что не все люди плохи. Пока в вашем мире есть такие, как ты, его ещё можно спасти.

Её слова на мгновение защемили моё сердце, но голос звучал уже где-то далеко-далеко, на горизонте, как мимолётное эхо; я закрыл глаза, и голова моя отчего-то стала кружиться; всё поплыло в моей голове мутной каруселью. Эта карусель стремительно обратилась в воронку, которую я с дрожью вдохнул в промёрзшую грудь, и когда она вся оказалась внутри, я ощутил, как что-то тепло и настойчиво кольнуло меня в сердце; я подался вперёд, поддавшись нахлынувшему порыву, и протянул руки, но обнял лишь воздух: Хильды уже не было на скале.

Спустившись, я ещё долго искал мою спутницу под нещадным ливнем на изрядно вымокшем песчаном берегу, ещё долго бродил в темноте, силясь разглядеть хоть что-то вокруг себя; попытки мои были тщетны, и я понял, что лучше всего мне будет теперь заночевать, укрывшись в пещере, а утром, когда дождь кончится, отыскать её.

Всю ночь я проспал под навесом каменных пещер, и снился мне ночной берег крошечного острова, что был ещё меньше нашего и освещался со всех сторон огоньками факелов; на песке спиною ко мне сидела Хильда, и тёмные её волосы отражали отблески пламени. Один за одним я вплетал ей в волосы крупные жёлтые цветки, напоминающие цветы лилии.

 

 

* * *

 

Наутро на острове царило безветрие. Среди стаек белых кучевых облаков на горизонте ютилось разгорающееся солнце, и море один за другим ловило его обновлённые отблески. Скалистое побережье приютило на себе медные покрывала солнечного луча.

Поднявшись, я посвятил бесшумное утро на затерянном острове поискам Хильды. Изойдя весь берег вдоль и поперёк, заглянув в самую сердцевину острова и вновь забравшись на скалы, я понял, что Хильда так и не появилась. Усталый, я в очередной раз добрался до мелководья возле скалистых отвесов, что глядят в морскую пучину со стороны, противоположной той, откуда крошечной точкой виднеется знакомая мне покинутая суша. Только теперь я наконец обратил внимание на недавние следы, заполненные водой после вчерашнего ливня. Следы вели по направлению к морю и слизывались приходящими и уходящими волнами. Лишь спустя долгие годы я понял, что Хильда уплыла затем, чтобы я не смог увезти её с собой. В тот день же я ждал и ждал её на пустынном берегу, но так и не смог дождаться, а среди сероватого слоя гальки, обточенной пенными ладонями моря, нашёл заострённый угловатый камушек, переливающийся тёмно-зелёными отблесками. Я забрал его с собой и хранил долгие годы как напоминание о непокорной Хильде, чьё одиночество было сильнее всех человеческих желаний.

 

Спустя много лет я проезжал на поезде мимо того самого места, откуда когда-то пустился вплавь по направлению к таинственному пятну на горизонте. Было такое же ясное утро, как и тогда, когда я навсегда покинул найденный осколочек суши. Я вспоминал о нём, глядя из окна поезда на проносящийся лес, как на ладони различимый внизу, под горным массивом, по которому мчался мой состав; я вспоминал о нём, глядя на различимое вдали море с застывшими на нём белыми гребешками; я вспоминал о нём все эти долгие годы. Мне минуло уже тридцать лет, но я по-прежнему вспоминал темноволосую девушку, покинувшую меня на морских берегах. Я по-прежнему был один, и за это время память медленно стёрла многих моих знакомых; однако я не надеялся на то, что так же медленно и уверенно она сотрёт навек отпечатавшуюся во мне Хильду.

Мы проезжали одну из горных станций, всё ближе подбираясь к высоким горным массивам, чьи вершины тонули в кольцах облаков. Среди людей на станции моё внимание привлёк тёмный силуэт, окутанный лёгкими, парящими тканями синего платья. На женщине была широкополая шляпа, из-за которой не было видно её лица. Внезапно она подняла голову на меня, и моё сердце заколотилось. Те же мутно-зелёные глаза, те же чёрные волны разбитых ветром волос и те же тонкие, смуглые руки, сопровождавшие меня почти двенадцать лет назад! Я вжался в оконное стекло, силясь понять, ошибаюсь я или нет, или только иллюзия мучает меня по прошествии стольких лет; разумеется, это не могла быть она. Мне снова мерещился далёкий образ из неизбежно стёртого прошлого. Быть может, мне стоило дождаться её, ожидая месяц, два или три — сколько понадобится, чтобы эта невероятная сказка не стала моим прошлым…

Постояв на освещённой утренними лучами маленькой станции, поезд загудел и тронулся, и женщина, глядя на меня снаружи сквозь мутное стекло поезда, улыбнулась мне тонкой, едва заметной улыбкой.

 

© Ганс Ветер

Полюбилось? Поделитесь с друзьями!

Вы прочли: «Каменный берег»

Теперь послушайте, что говорят люди. Скажите и своё слово, коли желаете. Чем больше в мире точных слов, тем счастливее наше настоящее. То самое, в котором каждый миг рождается будущее.

Не видите формы комментариев? Значит, на этой странице Олег отключил форму.

10 отзывов

  1. Lieber Hans!

    JA! — молодое лазурное лицо моря, собирает воспоминания в гальке, «мелькали уносимые ветром покрывала», необъятная гладь мутного старинного зеркала, «вот ели вдалеке чуть качнулись, и запахло смолой», душа обрела седину, «спряталась в глубине дождя» (!), «тысячи тысяч раз вековые камни принимали на себя их разбивающиеся тела», «нечаянный клочок вечереющего неба» (!), «чёрные волны разбитых ветром волос», «пенные ладони моря», «вплетал ей в волосы желтые цветки»…

    NEIN! — «я, усталый, плывя, отбрасывал..», «ощущал стуки», «после часов в пути», «тонкости общины», «Хильда… тонула без остатка» (представляю остатки Хильды), «у меня оставался вопрос, который не мог меня не беспокоить», «что-то большое поднимали во мне её глаза», «отчужденность… прорастала сквозь круги вокруг глаз,.. сквозь чернь волос», «слова защемили сердце», «побережье приютило на себе медные покрывала», «подняла голову на меня», «следы вели и слизывались»…

    ZWEIFELHAFT — приезжие «в день уединения», какие-то горожане, оставляющие консервные банки на необитаемом (по первым описаниям) острове, рассказывающая длинные истории и философствующая Хильда, которая в семь лет покинула общество, да и там ничему хорошему ее не учили, однако… рассуждает! Юноша обещает ей дворцы и фонтаны, он не в Версале проживает?

    ZUVIEL — воспоминания стерлись, улыбка стерлась, память стерла, сотрет навек, неизбежно стертое прошлое

    DANKE! за романтику, за воспоминание о море, о Робинзоне, о Томе Хэнксе, о мечтах об островах…

    ARBEITEN! :)

    1. Полностью согласна со всеми замечаниями Даниила! :-)
      За рассказ спасибо, дохнуло Гамсуном… Удачи!

  2. Есть в рассказе что-то от эпоса, германского или скандинавского. Во всяком случае, героиня и её обиталище навевают мысли именно о нём.

    Если смотреть шире, то вполне себе жизненная история о встрече обычного человека с интровертом. Стоило герою самому поискать уединения от суеты физического мира, как произошла встреча с девушкой, у которой целое своё царство уединения, в котором она хозяйка.

    Интроверты только на первый взгляд дики и не приспособлены к жизни. Если они вдруг доверятся вам и выпустят в свой мир, там вы с удивлением обнаружите, что мир интроверта уютен и изобилен, что они умелы и мастеровиты, и среда их обитания естественна и величественна. Но стоит попытаться втянуть их в суету привычного большинству общества, как они просто исчезают из поля вашего зрения без попыток переубедить вас, без сопротивления. Просто исчезают.

    — Я возьму тебя с собой, на тот берег, увезу к себе на родину; ты впервые поедешь на поезде, увидишь множество городов, ты увидишь огромные сады и дворцовые фонтаны; ты привыкнешь к людям и полюбишь их, ты станешь равной им, станешь такой же, как они!

    Встретив тонкую, чувственную, самодостаточную душу, герой пытается вернуть её в мир собственных представлений о прекрасном, в комфортную для себя среду. Как часто, встретив индивидуальность, мы пугаемся этой исключительности и полагаем, что ей непременно нужно стать «равной нам, стать такой же, как мы». И мы спешим причинять добро, выволакивая их в наш заезженный поездами и застроенный искусственным садами мир.

    Столько всего хочется написать, но тогда получится не отзыв, а монография. :)

    Мне очень понравился рассказ. Спасибо!

  3. Иветта, мне тоже понравился этот рассказ.
    После Вашей рецензии я его перечитал.
    Мне кажется, мы здесь что-то понимаем по-разному.
    Какая интроверсия?
    Здесь чистой воды мистика, в которую автор заставил поверить.
    Герой был не просто в опасности, он был за гранью.
    Но «те силы» его отпустили, чтобы едва заметно улыбнуться спустя много лет.
    Вот послушайте:
    «— Я не поплыву с тобой на тот берег, — наконец заговорила Хильда. — Но не кори себя понапрасну. Я вижу, что ты хороший человек: твоя душа пока ещё чиста и открыта. Теперь и я открыла глаза: теперь я вижу, что не все люди плохи. Пока в вашем мире есть такие, как ты, его ещё можно спасти.»
    Или я чего-то не понимаю и всё усложнил?

    1. Сергей, так распорядилась судьба, что за несколько последних лет жизнь свела с интровертами, причём, тяжёлыми. Раньше такие люди не попадали в круг моих знакомых, а если и попадали, то общаться с ними не получалось. Они были, как правило, скрытные, не идущие на контакт. Совершенно не интересовались вещами и делами, без которых я, тяжёлый экстраверт, не мыслила своего существования.
      Но несколько лет назад судьба подарила пару учеников — мрачных молчунов. Пришлось ломать традиционные методы преподавания и искать индивидуальные подходы к каждому. Со временем я почувствовала, что лёд начал подтаивать, и однажды они, каждый в своё время, буквально в одночасье раскрылись. Боже, сколько интересного я узнала о каждом! О таких их способностях, о которых и догадываться не могла. Там открылись такие миры! (Прямо как герою этого рассказа). Такие глубины! Космос! Возрожденчески одарённые оказались дети! Но это я только теперь поняла, когда они меня в свои миры допустили. А со стороны — серенькие нелюдимые ребята, не участвующие в общественной жизни класса, и даже избегающие общих семейных ужинов!
      Когда эти дети успели разочароваться в окружающем нас мире? В детском саду или раньше, кто знает? Но ушли они от него сознательно (как героиня рассказа). Они не изгои в школе, они просто сами по себе. Их не затащишь на дискотеку. Поход с классом для них испытание. Они домоседы и страстные книгочеи, и с ними можно говорить на любые серьёзные темы. Но общаются они только с теми, кому поверили. А в нашей суете им скучно и незащищённо. Такие вот дела.
      И это я только о детях. А ведь есть ещё и взрослые, разочаровавшиеся. Некоторые озлоблены, обижены на мир по разным причинам, и потому сократившие контакты до минимума. Вот и героиня этого рассказа убежала от родительских скандалов. Детский протест. И самостоятельное, почти первобытное приспосабливание к жизни. И она знает о мире своего гостя, но возвращаться с ним туда сознательно не хочет. Он не такой, как все, потому она его и допустила к себе.

      Рассказ тем и хорош, что многозначен. И в нём может быть совсем не так, как это увидела я, а может быть так, как увидели вы. :)

      1. Иветта, Вы молодец, Вами можно восхищаться.
        Я сейчас вовсе не об этом рассказе и нашем его восприятии, а о том, что Вас хватает и на творчество литературное, кстати, очень и очень симпатичное, и на творчество педагогическое.
        Мне представляется, что Вы напрасно называете себя тяжёлым экстравертом.
        Вы просто открытый миру человек, и это прекрасно.

        1. Сергей, вы меня засмущали, хотя верно заметили, что миру я открыта. Проблема в том, что меня полноценно не хватает на всё, а изведать хочется многое. Я космополит, но не перфекционист. Я вот со Стивенсоном согласна: The world is so full of a number of things, I’m sure we should all be as happy as kings. :)

          1. Иветта, когда жил и творил Стивенсон, это могло быть в тренде. А сейчас — в связи с этой цитатой — приходит на ум анекдот про китайца:
            — Ну и как тебе Москва?
            — Хороший город, улицы широкие и людей мало.

  4. Наверное, хороший рассказ. Но какой-то «старый», будто написан лет 150 назад. Но это ещё ничего. Проблема в том, что я часто смотрю триллеры — они помогают мне расслабиться: и подобных сюжетов — Он и Она на пустынном острове (причём Она вроде как не из людей), Они любят друг друга, но Он, стеная, уплывает один — я за свои 150 лет столько посмотрела, что счёт уже потеряла. Мой вердикт: предсказуемо-скучно. Увы.

Добавить комментарий для Злая Зая Отменить ответ

Ваш email не публикуется. Желаете аватарку — разместите своё личико на Gravatar. Оно тотчас проявится здесь!

Отзывы премодерируются. Символом * помечены обязательные поля. Заполняя форму, вы соглашаетесь с тем, что владелец сайта узнает и сможет хранить ваши персональные данные: имя и электронный адрес, которые вы введёте, а также IP. Не согласны с политикой конфиденциальности «Счастья слова»? Не пишите сюда.

Чувакин Олег Анатольевич — автор рассказов, сказок, повестей, романов, эссе. Публиковался в журналах и альманахах: «Юность», «Литературная учёба», «Врата Сибири», «Полдень. XXI век» и других.

Номинант международного конкурса В. Крапивина (2006, Тюмень, диплом за книгу рассказов «Вторая премия»).

Лауреат конкурса «Литературная критика» (2009, Москва, первое место за статью «Талантам надо помогать»).

Победитель конкурса «Такая разная любовь» (2011, «Самиздат», первое место за рассказ «Чёрные снежинки, лиловые волосы»).

Лонг-листер конкурса «Книгуру» (2011, Москва, детская повесть «Котёнок с сиреневыми глазами»).

Призёр VII конкурса имени Короленко (2019, Санкт-Петербург, рассказ «Красный тоннель»).

Организатор литературных конкурсов на сайтах «Счастье слова» и «Люди и жизнь».

По его эссе «Выбора нет» выпускники российских школ пишут сочинения о счастье.

Олег Чувакин рекомендует начинающим писателям

Вы пишете романы и рассказы, но выходит незнамо что. Показываете друзьям — они хвалят, но вы понимаете: вам лгут.

Как распознать в себе писателя? Как понять, стоит ли мучить себя за письменным столом? Почему одни авторы творят жизнь, а другие словно полено строгают?

Вопрос этот формулируют по-разному, но суть его неизменна.

У Олега Чувакина есть ответ. Прочтите его книгу. Она бесплатна. Не надо подписываться на какие-то каналы, группы и курсы. Ничего не надо — только прочитать.

Сборник эссе «Мотив для писателя» Олег создавал три года. Двадцать эссе сами собою сложились в книгу, посвящённую единственной теме. Теме писательского пути. Пути своего — и чужого.

Коснитесь обложки.

— Олег, тут так много всего! Скажите коротко: что самое главное?

— Самое главное на главной странице.