Текст участвует в конкурсе «Счастливая душа».
Об авторе: Татьяна Воронова.
Справка. Проведение «Дня поэзии» — многолетняя традиция Воронежского университета, календарно приуроченная к Международному дню поэзии. Участниками «Дня поэзии ВГУ» были многие поэты, известные в Воронеже и за его пределами (например, Анатолий Жигулин), а также автор данного очерка — в школьно-студенческие годы. Сохранилась ли эта традиция сейчас, автору неизвестно.
…Странное дело: когда приближается (уже почти вплотную) время того, что давно решено и известно, что тысячу раз обговорено и условлено, я становлюсь до нелепого мнительной.
Чёткий голос редактора, прозвучавший неделю назад в телефонной трубке («Двадцать пятого, в четверг, в шесть часов»), не менее чётко отпечатался в моей памяти. Но в самый день двадцать пятого марта, утром мне то и дело казалось, что я перепутала число и день недели, а ближе к вечеру — что часы у меня отстают, что в университете перенесут время… «И дыр и пыр», как выражается один мой знакомый. Кому нужно рассказывать о всей беспочвенности, детской глупости — и в то же время неизбежности, даже какой-то прелести этих страхов? Каждый когда-нибудь их испытывал — гимнаст ли, выходящий на помост, актёр ли, впервые получивший главную роль…
Без пятнадцати шесть я уже стою у дверей главного университетского корпуса: подходят мои подруги… Одна явно волнуется: первый раз ведь… Её я подбадриваю, с другой подшучиваю — в общем, внешне выгляжу спокойной, пока мы поднимаемся по лестнице, и при этом удивляюсь: почему внутри у меня все так колотится, будто я иду на важный экзамен? Вроде бы уже не дебютант, знаю, как обычно проходит этот вечер; к тому же понимаю, что если «им» мои сочинюшки придутся не по вкусу, то «они» не подадут вида…
В актовом зале я немного успокаиваюсь: тревожный и долгожданный момент словно отодвинулся во времени на неопределённое безопасное расстояние — или произойдёт с кем-нибудь ещё, только не со мной. Рядом то одно, то другое знакомое лицо; я здороваюсь, перебрасываюсь случайно пришедшими на язык фразами (из года в год они остаются прежними); просматриваю газету — знакомых имён ещё больше, чем знакомых лиц в зале… Вот записываются те, кто выступает сегодня. Я — непонятно по какой случайности (или предопределённости?) — оказываюсь первой…
В тишине зала ясно раздаётся голос ведущей, называющей моё имя. Я встаю (мысль: хорошо, что села поближе) и с то и дело соскальзывающей с губ улыбкой (как, должно быть, я глупо выгляжу в этот момент!) поднимаюсь на сцену…
«Господи, только бы не забыть! Господи, только бы не сорвалось! Господи, только бы не…» Я не знаю, что «не». Я не знаю, что говорить дальше. Где-то в области солнечного сплетения что-то снова колотится (может, моя душа?), всё с большей быстротой и силой, всё больше увеличивая размах, всё сильнее и сильнее, всё быстрее и быстрее, пока не достигает наконец последнего, самого огромного маха, главной точки своего напряжения; микрофон уставился единственным глазом — Господи, как дуло! — прямо мне в рот… Вспомнился Высоцкий: «Сегодня точно к амбразуре».
За какие-нибудь две или три секунды в голове проносятся сотни мыслей… На долю мгновения обнаруживаешь, что не можешь вспомнить первую строчку, — тонкой иглой пронзает страх, что ничего не получится, что этот момент — только черновой, не самый подходящий, что я ещё не до конца готова и вышла как бы случайно, не набравшись мужества окончательно; внезапно меня охватывает желание — длящееся сотую долю секунды — убежать, исчезнуть куда-нибудь из этого зала — или повернуть время назад, чтобы ещё раз подняться на эту сцену, только теперь уже без страха и неуверенности… Впрочем, даже если всё начать заново, стерев, как резинкой, уже сделанное, всё равно будет так же. Раз я вышла — всё, назад уже невозможно. У меня возникает ощущение, будто я заведена погоней в тупик, будто меня прижали к стене — и дальше бежать некуда: теперь нужно защищаться, пока не иссякнут силы; по краю сцены проведена моя последняя черта… Впрочем, даже не так: как будто невидимая дверь захлопнулась за моей спиной, как будто скала обрушилась, завалив ход обратно. Теперь всё. Поздно. «Нет движения, кроме вперёд»…
А на меня направлены десятки пёстрых от своего множества глаз (кажется, что их намного больше), передо мной — столько совершенно разных лиц… Мне чудится в них какая-то враждебность — словно они строго и пристально следят за мной и сразу заметят любую мою оплошность, даже самую крохотную… Нет, это даже не враждебность — ВЗЫСКАТЕЛЬНОСТЬ. Они не выискивают ошибку, а ждут от меня какой-то невероятной правильности, отточенного мастерства, оформленной и ясной красоты и недостижимого совершенства…
Я не знаю, смогу ли оправдать их ожидания. Как поведать людям, сидящим в зале, о том страхе и неверии в себя, какие сейчас овладели мной? Сцена слишком высока — никому не увидеть этой боязни. Они не почувствуют её до тех пор, пока сами не подойдут к краю сцены; но даже и тогда — как смогут они понять мой страх (или просто подумать о нём), когда в них в тот момент проснётся их собственный?..
А для меня сейчас наступает время выносить свои стихи людям: из тишины вечера, где со мной были только приглушённый свет настольной лампы и тиканье часов, из полутемной спальни, в которой всё чутко ловит каждый негромкий звук и которая с приходом вечера наполняется древними тайнами и легендами, из самой дальней комнаты души, такой же полутемной и таинственной, где появляются ещё не сами стихи, а только их тени, — сюда, в огромный освещённый зал… Как примут вас, мои стихи, здесь? И, любимые до этого, они вдруг кажутся мне беспомощными, бледными, неестественными — как будто тянутся они к какой-то манящей вершине и никак не могут достать до неё: не хватает роста…
«А может, это вовсе и не так?»
Я начинаю читать…
Вот чудеса! В моём голосе совсем не слышится того волнения, какое я испытывала перед этим и так боялась выдать — дрожью в голове или неожиданной и неловкой паузой… Страх, секунду назад оплётший всё в груди железными корнями, постепенно ослабляет свою хватку; я даже физически ощущаю это: дышится глубже и легче; там, в солнечном сплетении, теперь спокойствие уверенности и радость удовлетворения. Я слышу собственный голос будто со стороны, будто это не совсем я; но мне нравится, как я читаю, да и сами стихи — вновь.
На память приходят дорогие мне слова… Мой старший друг, будучи однажды в отлучке, написал мне: «Когда выступаешь перед публикой, не старайся позировать или читать, как говорят, «с выражением». Иногда все эти «выражения» — просто красивые завывания. Ты старайся именно ГОВОРИТЬ с залом, стремись передать людям (ты ведь для них читаешь!) свою теплоту, свою светлую энергию… Одним словом, ты поняла: нужно так настроить себя, чтобы между тобой и залом была душевная тёплая связь, а не пустое пространство».
«Одним словом, ты поняла…» Он часто произносит это, говоря со мной.
Я инстинктивно оглядываю зал… Его здесь нет, точно нет, я это знаю; но что-то заставляет меня — с неизменной и упрямой надеждой на внезапное неотвратимое чудо — обегать взглядом ряды кресел, отыскивая среди пришедших его лицо. Я не знаю, где ты сейчас, дорогой мне человек; но я читаю сегодня свои стихи — и для тебя тоже. Более того, по-моему, сегодня мне удаётся то, о чём ты говорил.
С облегчением улыбаясь и внутренне посмеиваясь над собственными страхами, произношу в микрофон: «Спасибо!» В ответ раздаются аплодисменты (от чувства внезапного облегчения — всё получилось, всё позади! — я не особенно обращаю на них внимания: они прошелестели мимо меня); к своему месту я иду уже не одна — в руках у меня маленький букет подснежников.
Внутренний голос, видимо, решивший, что уже можно слегка повеселиться, довольно ухмыляется: «Овацию ты, конечно, не сорвала, но скажи спасибо, что хотя бы помидорами не закидали…» Я устало улыбаюсь в ответ на эту бородатую уже шутку. Кто знает, может, в ком-то мои стихи действительно отозвались, кто-то их понял и принял… Если так, то я пишу не впустую.
И это — уже счастье.
А в руках у меня — подснежники. Этой весной я вижу и держу их впервые. Я ощущаю знакомый горьковатый запах, отдающий лесной свежестью, и мне вдруг думается, что эти цветы и есть самые благодарные мои слушатели. Именно они по-настоящему поняли всё, что я хотела сказать. Они — и ещё небо, уже ставшее иссиня-черным небо, которое заглядывает к нам в окна.
© Татьяна Воронова
Чувакин Олег Анатольевич — автор рассказов, сказок, повестей, романов, эссе. Публиковался в журналах и альманахах: «Юность», «Литературная учёба», «Врата Сибири», «Полдень. XXI век» и других.
Номинант международного конкурса В. П. Крапивина (2006, Тюмень, диплом за книгу рассказов «Вторая премия»).
Лауреат конкурса «Литературная критика» (2009, Москва, первое место за статью «Талантам надо помогать»).
Победитель конкурса «Такая разная любовь» (2011, «Самиздат», первое место за рассказ «Чёрные снежинки, лиловые волосы»).
Лонг-листер конкурса «Книгуру» (2011, Москва, детская повесть «Котёнок с сиреневыми глазами»).
Призёр VII конкурса имени Короленко (2019, Санкт-Петербург, рассказ «Красный тоннель»).
По его эссе «Выбора нет» выпускники российских школ пишут сочинения о счастье.
Олег Чувакин. Прозаик. Редактор. Литературный обработчик. Вдохновитель
Садишься за письменный стол с намерением сочинять? Намерение похвальное! Писать книги — верная дорога к богатству и славе.
Не можешь заставить себя писать каждый день? Литературная совесть ест тебя поедом? Не огорчайся! Знай: есть пять способов решить мучительный вопрос.
Творческий метод писателя. От Чехова до Вудхауза, от Сименона до Саймака. Расскажите и вы о своём подходе!
Экономика рассказа. Как продать рассказ и кому? Сколько за это заплатят? Выгодно ли производить литературу?
Как узнать, имеет ли человек писательский талант? Есть ли точный ответ на этот вопрос? Да, есть.
Писать книги. Легко ли это? Сел за стол, открыл ноутбук, набарабанил сколько-то тысяч знаков — рассказ готов, опубликовать его! Так можно? Нет. Но все думают, что можно.
Как создать увлекательный сюжет? Как вывести в книге героя, которого непременно полюбит публика? Как написать захватывающую историю и искупаться в лучах славы?
Единственная причина, по которой тебе следует написать роман, — необходимость сказать что-то людям. Ты должен это сказать. Ты садишься за стол и пишешь.
Как становятся писателями? Никак. Ими рождаются. У вас нет ни слуха, ни гибкости пальцев? Оставьте в покое скрипку. Нет тяги к литературе и отсутствует «ген грамотности»? Сожгите свою писанину.
Полезные советы начинающим писателям. Как приучить себя к систематическому литературному труду и добиться красоты слога. Как перестать мучиться и начать творить.
Научиться писать свои истории несложно. Усаживаетесь в кресло, заносите пальчики над клавиатурой… Уже слышали такие советы? Над вами подшутили! Есть правила, без которых историю не написать.
Неверно заданный темп повествования приведёт к ямам в композиции, ломаному ритму и в итоге к полному авторскому провалу. Литературное произведение не состоится.
«Если так, то я пишу не впустую.» Здесь кроется и ответ на вопрос о смысле жизни. Или об одном из смыслов. Если плоды твоего труда нужны людям — то и живёшь не зря.
«Об одном из смыслов» — это вы хорошо сказали, Роман. Их и должно быть несколько, — если не хочешь оказаться банкротом по жизни.
Татьяна, очень хорошо понимаю состояние, которое Вы описали. Так я переживала перед первым тренингом, который проводила.) У меня в финале было глубокое чувство удовлетворения, наверное, даже, счастья. Потому что я никогда бы не подумала раньше, что все выйдет очень хорошо.) Тоже были взгляды со «взыскательностью», я поняла, что если сейчас я не сделаю всё на » отлично», эти люди вообще не пойдут больше ни на чьи тренинги) и что я отвечаю за них, может, громко сказано, но так я подумала. Как вы пишете, назад не повернуть.
Мне понравился ваш рассказ, искренне и от души.
Но мне показалось, что Вам нужны не только подснежники для полного счастья.)
Это было недавно, это было давно (с)… Тогда — было так. Счастье было, правда, не в подснежниках, а в самоотдаче — которая, если верить Пастернаку, и есть цель творчества…