Текст участвует в конкурсе рассказов «История любви».
Автор о себе: «Ольга Яркова, мне 24, я бизнес-аналитик, недавно переехала из Москвы в Миннеаполис, США. Один из моих рассказов сейчас готовится к печати в сборнике ЭКСМО».
Когда мне было восемь, я встретила Мишу Астафьева. Он перешел в нашу школу — его семья переехала, кажется, из Калуги. У него были очки и веснушки, и девочки решили, что он ботаник. У нас все тащились от Кольки Евграфова, который хамил учительнице, громко шутил на уроках, таскал у одноклассниц пеналы и вообще всегда расшатывал равновесие вокруг. Но не я. Я всегда любила хороших парней.
Однажды я увидела, как Колька и его приятели смеялись над Даней, толстым мальчиком из параллели. Они тыкали Даню в бок и шумно выпускали губами воздух, изображая лопающийся арбуз. Когда ушли, Даня расплакался. Я топталась в стороне, не решаясь подойти. Даню было очень жалко, но как-то… брезговала я, что ли. А Миша подошел. Они о чем-то поговорили, потом Миша достал из портфеля сникерс и протянул Дане. Тот засиял и, как ни странно, стал выглядеть стройнее. Кроме меня, этого никто не видел.
В седьмом классе мы поехали с параллелью в Петербург. Что о нем скажешь? Я влюбилась, как влюбляются все тринадцатилетние школьницы. С подругой Ксюхой фотографировали многоугольники неба в дворах-колодцах, изгибы цепей на мостах, выцветшие фасады Васьки и клялись друг другу: однажды переедем. В последний вечер мы и еще пара ребят, включая Мишу, сбежали из отеля и отправились бродить в белые ночи.
Помню, как сейчас, бесконечный Средний проспект — где-то очень далеко, куда он уходил, остатки заката не давали разглядеть, что же там прячется на краю света. Мы заходили в темные дворы, где на стенах в арках писали исповеди, гуляли по Линиям, где соборы смотрели в небо, сидели у фонтанчиков и неприметных памятников, прошли мимо кладбища, похожего на огромного спящего зверя.
Выпив на шестерых бутылку вина, дошли до песчаного берега залива встречать рассвет. И когда первый луч мягко коснулся воды, когда казалось, что умру от этой сбивающей с толку, мучительной красоты, Миша вдруг осторожно, легко, невесомо погладил меня по руке.
Когда вернулись в Москву, Миша, как и раньше, со мной почти не разговаривал. Иногда здоровались и прощались, пару раз даже сходили в кино с компанией, он скатывал у меня домашку по обществознанию… все. К тому времени он перестал носить очки, магическим образом избавился от веснушек и стал потрясающе красивым парнем. Из-за линз голубые глаза становились прямо-таки инопланетно-синими, и некоторые девчонки окучивали его до безобразия усердно. Я скрипела зубами от ревности, когда Таня Баркова подходила к Мише, что-то пела на ухо и чуть ли не садилась на колени, когда на вписках она или другие девицы уводили его за руку. Окончательно мир рухнул, когда бойкая Таня на экскурсии в Тулу засосала его (по-другому не скажешь) во время игры «Правда или действие». Я, конечно, не играла — незачем им знать, что я-то ни с кем не целовалась и не встречалась. И с кем попало это делать не хотелось. А Миша играл. И ответил ей.
К моему облегчению, после этого они не начали ходить за ручку по школе. Игрой все и закончилось, но Таня не сдавалась, продолжала его преследовать. Одноклассники подтрунивали над этой одержимостью, а я сидела тихо. И никто не знал, как мечтаю о красивых синеглазых детях. Или хотя бы о том, чтобы нас с Мишей на каком-нибудь предмете посадили рядом.
Я знала, во сколько и откуда он шел утром в школу. Иногда удавалось загодя завернуть в его переулок и ненавязчиво оказаться впереди или позади. Он никогда не догонял меня, я — его, но каждый раз в голове разворачивалась картинка: заговариваем, и наконец-то он видит во мне ту самую. К концу учебы стало казаться, что я вовсе придумала тот случай на берегу. Может, он случайно задел мою руку? Другая напасть — Ксюха вдруг подружилась с Мишей. Не робела, как я, а спокойно болтала и смеялась на уроках и переменах. Ксюха уверяла, что Миша не в ее вкусе, и даже предложила сходить куда-то втроем — мол, наконец пообщаетесь. А я представила, как они разговаривают друг с другом, а не со мной, и отказалась.
— Ну и странная ты, — бурчала Ксюха. Ей было не понять.
Прошли экзамены, и я решила — поступать только в Питер. Ксюха поддержала, мы рванули, как хотели, в Петербург, сняли квартирку на Приме и зажили новой жизнью: свободной от родителей и надоевших одноклассников. Зимняя мгла и унылая серость, ветра, злые, как бездомные собаки, пытались испортить нам настроение всеми неправдами. У них не получалось.
Я бродила по городу ночи напролет, играла на гитаре в мансарде в компании обкурившихся панков, бегала по крышам от полицейских, которых вызывали вредные бабки, проходила пешком километры по заливу, похожему зимой на снежное поле, и у меня даже случилось два совершенно прекрасных романа. Один был колумбийским студентом, приехавшим по обмену. Клялся забрать меня из этого холодного города и отвезти в родную Барранкилью, где las chicas no son la mitad bonitas de lo que soy yo (дословно не помню, но вроде значит, что местные девчонки мне в подметки не годятся). Второй был симпатичным программистом, который, к сожалению, решил вернуться к первой любви, Верочке из Пскова. Я не удивилась: она с самого начала нет-нет да и проскакивала этаким призраком в наших разговорах.
К диплому я подошла абсолютно счастливой. Начисто забыла о московской жизни, обо всем, что связано со школой. Почти все одноклассники удалились из друзей в соцсетях, или я их удалила. Мишу убрать не решалась, но где-то курсе на третьем он исчез из списка сам. Заметила не сразу: к тому времени он опубликовал фотографию с девушкой, и я перестала следить.
Мы встретились снова, когда стоял последний май моей студенческой жизни. Я познавала белые ночи, строча выпускную работу по двадцать часов в сутки. На Невском тогда открылось кафе с розетками и wi-fi, и я с удовольствием там прописалась, чтобы не торчать в пропахшей бумагами универской библиотеке. Иногда буквы писались, иногда нет. В тот день не писались.
— Девушка, к вам можно? — Я услышала это, когда напрягала все извилины мозга, чтобы вывести хоть какую-то гипотезу.
— Здесь свободных мест… — Я начала фразу, еще глядя в монитор и прихлебывая холодный кофе. Подняв глаза, поперхнулась, сплюнула и начала неловко утираться салфеткой. — Миша, ты?
— Я. — Добрые глаза улыбались, как раньше. Он обнял меня, я легко ответила, на секунду прижавшись и вдохнув запах одеколона. Видела бы это тринадцатилетняя я!
Ноутбук был закрыт, и мы проболтали три часа — больше, чем за все время в школе. Он поступил в МГИМО (это я знала), разочаровался в дипломатии и решил работать в бизнесе (подозревала), а в Петербург приехал помогать с организацией крутого студенческого мероприятия (понятия не имела). Сегодня у него был свободный вечер, и как-то естественно появилось предложение прогуляться.
Я повела его по любимым местам, которых теперь было очень много. Собиралась на Петроградку, пройтись через разлив Невы, а потом до Елагина острова. Когда мы переходили Троицкий мост, он застыл на месте.
— Как же красиво.
Минуту мы просто стояли, глядя на стрелку Васильевского. Если вы хоть раз были в Питере, знаете, о чем говорю. О фасадах, которые расходятся в бесконечность — серые, желтые, розоватые, сливающиеся вместе в один ансамбль. О реке-океане, которая пахнет морем, шумит и бурлит, живёт и венами расходится, наполняя город жизнью. О мостах, которые так изящно легли поперёк этих вен, тысячи мостов, на каждом — история, поцелуи и вздохи, трагедии и печали. О колоннах, открывающих остров, круглых куполах соборов, стареньких трамваях, каменных набережных, безразличных монументах, лодочках, проплывающих под мостами, белом небе. Как описать Питер, если вы его не видели? Я не знаю.
— У тебя маркера нет? — вдруг спросил он.
— Хочешь осквернить этот мост? — Я порылась в сумке и, к удивлению, обнаружила маркер, который, видимо, когда-то стащила из аудитории в универе. Он взял его и сделал крошечную надпись на перилах.
— Все закрасят, — сказала я. Он пожал плечами.
Потом я предложила зайти в Петропавловскую крепость, на маленький пляж, откуда открывался вид на Неву. Мы прошли по крошечному мосту и побрели по вымощенным дорожкам под ровный звон колоколов Петропавловского. Я споткнулась о булыжник и взяла Мишу под руку.
Мы подошли к краю островка, уже начинало смеркаться. Песчаный берег был пуст. Мы присели у самой воды.
Подсветка и огни начали расходиться по всему побережью напротив. Волны Невы тихо шумели у наших ног.
— Знаешь, а ведь я так был влюблен в тебя в школе, Настя.
Я замерла и сжала его руку. Он повернулся и прижался губами к моим волосам.
И так получилось, что пошли мы не на Петроградку, а ко мне домой. Слава богу, Ксюха осталась у парня.
В ту ночь я боролась со сном, боясь потерять то тепло, что разливалось внутри. То чувство, что все наконец-то как надо, которого не было ни с Ваней, ни тем паче с Диего.
Когда проснулась, его уже не было. Я заглянула в ванную, на кухню, с тлеющей надеждой на балкон — вдруг курит?
Пусто. Записки не оставил. Не зная, что думать, машинально пошла заваривать чай. Раздался стук входной двери, и я подскочила на месте. Веселый голос Ксюхи.
— Ты чего такая? — озадаченно спросила она, ввалившись на кухню.
Я все рассказала. Лицо ее то вытягивалось, то расплывалось в улыбке, то краснело от хихиканья.
— Ну ничего себе! — хохотала она. — Задали вы жару! И что, ты ему не написала?
Я пожала плечами.
— Блин, я ж сама с ним сто лет не говорила… Погоди, сейчас напишу! — она рванула в комнату к компьютеру, я за ней.
— Ты куда? Что напишешь? — меньше всего хотелось, чтобы она обсуждала с ним эту ночь.
— Не бойся ты! — Она смеялась. — Просто скажу, мол, узнала, что ты в Питере… Увидеться хочу!
— Ладно, пиши что угодно. — Я махнула рукой и ушла. Налила чаю, стала размешивать сахар.
Через пару минут из комнаты донесся голос Ксюхи. Напряженный, серьезный, надрывный — от такого сразу становится страшно.
— Насть?..
Что-то сжалось у меня внутри. Я клала сахар или нет? Положила еще.
— Насть!
Выходить не хотелось, но она продолжала звать. Когда я зашла, Ксюха повернула зареванное лицо.
— Насть, если это тупая шутка, то ни хрена не смешно…
— В смысле?
— В том смысле, что он умер, Настя! Месяц назад! — Ксюха махнула на экран, с которого смотрел Миша Астафьев.
Меня словно столкнули в глубокий сугроб. Снова и снова я перечитывала записи на стене. Земля пухом… RIP… Почему ты… Буквы с трудом складывались в слова, тягуче донося смысл.
— Он шагнул с крыши, Насть! — продолжала причитать Ксю. — Его хоронили в закрытом гробу…
Она все говорила и говорила, и я отупело повторяла про себя ее слова. В воздухе еще стоял запах одеколона. Я вышла на кухню и медленно выпила холодный переслащенный чай.
Через пару дней была в Москве, на Раевском кладбище. Все оказалось правдой: в конце марта Миша Астафьев упал с большой высоты, что посчитали самоубийством. Он улыбался с фото на кресте, ровно такой, каким я его видела несколько дней назад. Его сестра Лида, пришедшая сменить цветы, охотно завела разговор. В принятую всеми версию Лида не верила: Миша вел себя как обычно и никаких знаков депрессии не выказывал. Еще полчаса она рассказывала о нем, о себе, об их жизни, а потом даже позвала на сорок дней. Я вежливо отказалась: в конце концов, Мише была никем, и мне не место среди его близких. Мы расстались, договорившись иногда списываться, и больше никогда не общались.
И прошло с тех пор — боже, не верится! — девять лет. Я вышла замуж дважды — и развелась дважды; у меня растет чудесная дочь, маленькая Ксюша. Лучшие условия для заработка взяли своё, я вернулась в Москву, ставшую неродной. И то и дело, хоть на минуту, но задумываюсь о том, что случилось тогда.
Какая-то часть меня пытается все объяснить. Что, если он инсценировал свою смерть? Может, его завербовали в разведку или ещё куда, в МГИМО такое бывает, я знаю. Может, сейчас он где-то в Штатах, стрижёт газон и шпионит за соседями. Его там зовут Джон Смит или Сидни Хьюстон, и никто не знает, кроме разве что родителей, чем он занимается.
Другая часть, с трудом, слезами, но поверила в его гибель. И эта часть не перестаёт задаваться вопросами. Почему? И если да, то… как?
Я почти не возвращалась в Питер с тех пор, как оставила квартирку на Приморской навсегда. Немного ездила по делам, и каждый раз уезжала с печалью, разъедавшей сердце, как щелочь. Но неделю назад решилась приехать на встречу одногруппников. После нее захватила ностальгия, и я прогулялась по набережной, как когда-то бесконечно давно. Прошлась по Тучкову мосту, потом по Заячьему острову, оттуда на Троицкий. Постояла немного, чтобы посмотреть на Неву.
И в этот момент легкий, ласковый ветер погладил по волосам, прошелестел шепотом в ухо, и кто-то словно тронул меня за плечо.
Я обернулась: никого. Повернувшись к перилам, заметила еле-еле проступающую надпись.
Миша и Настя. 15.05.2010.
© Ольга Яркова
22 отзыва
А к кому была любовь? К Петербургу — верю! К Мише — не очень…
А у Миши к ней, как думаете, была любовь?)
Спасибо, что прочитали! :)
Прочитав, не могла не вспомнить рассказ Макса Фрая «Ничего не говори». И от него, и от «Питерского ветра» одинаковое чувство — нежности и печали. Очень светлое чувство.
Спасибо, что прочитали!
Хороший рассказ, очень удивилась сходству — даже город тот же))
Очень симпатичный рассказ)
Спасибо!
Ой, как здорово! Чудесная история, светлая, молодежная, современная, очень живая, и ощущение, будто это меня погладил по руке одноклассник на выпускном, а не Настю :)
Очень хорошо и атмосферно получилось про Питер :) И любовь тут совсем ещё детская, наивная, робкая, и непонятно, была ли она на самом деле или только приснилась.
А самое классное, что нет четкого ответа, и даже МГИМО играет на руку всей истории :)
Спасибо!
Спасибо большое!
Да, это такая детская несбывшаяся любовь, о которой думаешь даже спустя годы — а если бы вдруг…
Оля, классный рассказ, мне понравилось! Написано хорошим языком, легким и живым. И теме конкурса соответствует, что немаловажно.
Спасибо, Лен! :)
Вернулась и перечитала рассказ. И получила даже большее удовольствие! Милая, нежная, хрупкая и такая непонятная эта любовь с первого взгляда. Как хорошо она передана в рассказе. И этот сон, где герой возвращается к героине, чтобы досказать то, чего не успел или не решился при жизни… Здорово!
Хороший слог автора, словно за руку, бережно и легко провёл по, в общем-то, грустной истории. Лишь раз мой читательский слух резануло «тем паче», несколько выбившееся из музыки текста. И ещё про «вписки». Такие неологизмы моему поколению, увы, не всегда доступны без специального толкования. :-)
Читала предвзято, поскольку не отпускала мысль о достаточно молодом возрасте автора, но в очередной раз убедилась, что у настоящего таланта возраста нет.
Иветта, спасибо большое! Да, сейчас уже люди моего возраста практически не используют слово «вечеринка»)))
Талантливый рассказ! Успехов автору!
Спасибо!
А мне было скучно) Очень скучно… Просто зубодробительно( Видимо, я старше вас всех: мне никак не меньше трёх тысяч лет) А Ольга, конечно, талантливая! Так что, пожалуйста, никто не обижайтесь:)
Спасибо, Инна! Теперь буду знать, что «симпатичный рассказ» это не комплимент :)
Нет, это именно комплимент! Потому что Вы талантливый автор — и я это с удовольствием признаЮ. Просто придуманный Вами сюжет лично мне не интересен. Так бывает: я люблю другую прозу. Но это не значит, что рассказ не хорош. Он хорош. И, думаю, читательская аудитория у него в разы больше, чем у моей «Яшодхары»)) Вы молодец. И я искренне рада за Вас и желаю Вам успеха!
Ольга, рассказ приятно читается! Обожаю Питер, от этого читалось ещё охотнее. Я думаю, у главной героини теперь «закрылся гештальт», она вздохнёт полной грудью и теперь уж найдёт мужчину, которого полюбит без оглядки на прошлое.
Спасибо, Елена!
Да, можно надеяться) а, может, она так и будет думать о нем и видеть в каждом, кто знает…
Легкая, юная история, в которой всё «жить торопится и чувствовать спешит». Приятели, подружки, одноклассники, однокурсники, вот и школа проскочила, вот и «универ» проскочил, вот и уехала, вот и приехала, любовники прошмыгнули, мужья поменялись…
А на описаниях Питера автор вдруг сбавлял темп, любуясь. Окончилась торопливая история там же, на питерском мосту, где спешить не хочется.
Окончилась вопросом, который каждый когда-нибудь себе задавал: почему, когда нам действительно не все равно, мы смотрим мимо? почему только тот, кто взволновал нас, заставляет нас изобразить равнодушное лицо? почему воспоминания и «заветный вензель» могут нас терзать, а в реальности мы все тупо упускаем?
Фантастический элемент удивил. Шпион в Америке рассмешил.
Спасибо, милая автор
Спасибо большое за приятный отзыв.
Да, к сожалению, часто мы боимся получить то, что хотим, а потом уже поздно :(
А про шпиона — у меня одна родственница то же самое думает про исчезнувшего без вести бывшего мужа :( Когда не знаешь, что думать, хочешь надеяться, сойдёт любое объяснение, и смешно, и грустно.