Моя первая любовь

Моя первая любовь сидела на первой парте, а я на второй в другом ряду, и было это в десятом классе. Забавно писать в женском роде «моя любовь» о Сане Чижове, вот уж кого не принимали за девочку, наверное, с рождения. Невысокий и широкий в плечах, Саня имел разряд по лыжам и носил очки с толстыми линзами — последствие перенесённого энцефалита. Он три месяца тогда провёл в больнице и стал потом несколько замкнут. А ещё он был рыжим. Не красавец, но роли это не играло никакой, это нашей взаимной любви не помеха.

Тогда, в десятом классе, жизнь казалась хоть и большой, но предсказуемой и ясной. Выпускники нашей математической школы легко поступали в лучшие технические вузы страны, в Москву, Ленинград, и всё потому, что учительница, Клара Вадимовна, талантливо дрессировала нас на решение задач. Меня тоже выдрессировала, и пятёрки я заработала, хоть это было не просто. Нет, я не сидела часами за учебниками, я насобачилась перенастраивать свои мозги на логический лад, впадать на короткое время в «математический транс», чтобы сделать задания. И ведь помогало!

На самом деле мне хотелось читать романы, сочинять истории, стихи и сказки и просто мечтать о любви. Но тут мне ничего не светило, потому что писать на русском языке без ошибок я не могла совсем, никакая перенастройка мозгов не срабатывала, «лингвистический транс» не получался. Это были не одна-две ошибки, а как минимум десять на страницу, так что в филологи меня не взяли бы никогда и нигде. А без высшего образования нет прямого жизненного пути, который мне ясно обозначили родители-педагоги: сначала окончить школу, потом институт (не дай бог в это время влюбиться и родить ребёнка), потом вперёд, в науку или куда ещё — простое движение вверх. И пришлось мне выбрать для дальнейшей учёбы нейтральную науку — биологию.

Следует сказать, что любви своей мы с Саней очень боялись. Саня, спортсмен, боялся меньше, а я, воспитанная своими родителями в том смысле, что любить вроде как можно, но только после института, боялась больше.

Мы начали встречаться и ходить вместе только во время школьных экзаменов, и даже не целовались, а так, романтически гуляли по городку нашему, от всех закрытому. Мы держались за руки и говорили бог весть о чём, о чём-то неважном, неуловимом, но совершенно приятном. Мы верили, что скоро оба окажемся в Москве и жизнь потечёт легко и радостно. Во снах я видела своего Саню почти каждый день: солнце заливало его лицо, кругом расплёскивалось лето.

Он окончил школу с золотой медалью и двинулся по пути, намеченному моими родителями. Теперь, с высоты прожитых лет, я думаю, что родители Сани могли внушить ему аналогичный путь, слишком уж в этом мы были с Саней похожи. Но обо всём по порядку.

После выпускного вечера наш класс почти целиком поехал поступать в Москву в разные вузы. Там уже два года училась моя старшая сестра Вера — гордость семьи: её факультет прикладной математики и кибернетики МГУ был настолько крут и престижен, что любой Оксфорд отдыхает. Саня быстро поступил учиться на инженера-физика, а я никуда не поступила — биологию я знала так себе. Походив по Москве и ни на что не решившись, я вернулась обратно в наш закрытый городок. Ладно, думала я, попробую поступить на будущий год, тогда уж точно мы с Саней окажемся вместе в Москве.

Пока мой Саня учился на первом курсе, я работала в библиотеке и читала учебники биологии почти каждый день. А ещё мы писали друг другу письма, самые настоящие, бумажные. Я — длинные с ошибками, он — короткие и без. Зимой он, естественно, приехал на каникулы. Мой организм на встречу отреагировал странно: я перестала есть. А Саня заходил за мной вечером в библиотеку, помогал надеть тонкую искусственную дублёнку, доставшуюся от Веры (она её забраковала как холодную и немодную), и мы шли романтически гулять. Он говорил, что я похожа на тростинку и меня надо кормить, а мне было весело и я отказывалась. Мы нисколько не сомневались, что на будущий год заживём в Москве.

Наступившим летом мы с Саней почти и не виделись — я сдавала экзамены. В Москве меня никуда не взяли. Хотя вру, не взяли на биологию, а вот на инженерные специальности взяли бы без проблем, с нашей-то дрессировкой. Только я не смогла себя пересилить даже во имя любви: пять лет учить математику, физику и сопромат?! Нет, я точно сдохну, мозги не выдержат! Родители не слишком за меня переживали: я, в отличие от Веры, изначально не подавала особых надежд, и то сказать, пишу с ошибками, математику не люблю, а биология — вообще отстой, её в семье никто не знает. К немалому их удивлению, я поступила-таки в университет на биологию в N-бурге. Университет был всем хорош, но уж больно далеко от моей любви, то есть от Сани. И вместо того чтобы поехать вместе учиться в Москву, мы в августе разъехались, разбежались, расстались, и в городке нашем тогда выпал первый снег. В N-бурге меня охватила, как я сейчас понимаю, жесточайшая депрессия, но я её стойко переживала, ведь главное — это образование и наука.

Саня опять писал мне письма, он вообще с пониманием относился к моим исканиям. Однако встречи наши проходили теперь строго по графику: зимние каникулы, летние каникулы. Никаких неожиданных приездов, порывов и набегов между: Саня — отличник, а я — выше всех этих низменных любовно-мещанских устремлений (какая-то часть меня с подачи родителей прониклась этой мыслью).

На зимних каникулах Саня набрался смелости и сделал решительный шаг. Он проговорил заранее заготовленными фразами официальное предложение, причём в своей обычной манере. Как бы между делом, не меняя интонаций, в середине разговора во время прогулки он сказал, что сдаст летнюю сессию, переведётся в N-бургский политехнический институт, и там, в N-бурге, мы спокойно поженимся.

Как-то всё это было, по моему внутреннему ощущению, неправильно. Читающая книжки и жаждущая сказок часть моей души хотела другого. Кроме того, до окончания университета замуж выходить нельзя — это табу. И я, тоже самым будничным голосом, ответила, что не надо ради меня бросать Москву и престижный вуз. Зачем?

— У тебя же всё так правильно складывается, в смысле путь и учёба, и незачем от всего отказываться из-за какой-то дурочки, то есть меня.

Саня не решился настаивать и принял мои слова стоически. Мы вернулись с прогулки и опять забрались каждый в свой внутренний домик, как улитки в раковины. Каникулы кончились, мы разъехались. У меня началась очередная депрессия, у него, по слухам, тоже.

Следующая наша встреча должна была случиться по расписанию летом, тем самым дурацким неотменяемым летом после моего первого курса. Тогда я, будучи примерной студенткой, до августа проторчала на практике под N-бургом. А потом… Потом — я сама виновата!

Пока я крутилась на практике, моя сестра Вера прозябала на каникулах в нашем городишке и со скуки организовала поездку к своей подруге в Абхазию (с этой подругой они жили вместе в общежитии в МГУ). Наверное, мама мне тут тоже подкузьмила. А может, не подкузьмила, а просто хотела как лучше, ведь про свою первую и главную любовь всей жизни я ей ничего не рассказывала. И вообще — никому. Короче, они купили билеты на меня и сестру, ничего мне не сообщив и никак не согласовав, потому что сотовых телефонов не было, а с биостанцией — не связаться. И полетели мы с Верой в Абхазию сразу после практики, чуть ли не в день возвращения.

Могла ли я отказаться и не лететь, и провести лето в нашем городке вместе с Саней? Могла. Могла устроить скандал, сдать билеты и остаться. Сестра, не видя радости на моём лице, ядовито заметила:

— Если не хочешь, можешь, конечно, не лететь, хотя я уже со всеми созвонилась и договорилась, и вообще, тебя же на море везут отдыхать, и глупо торчать здесь, в этой деревне.

Да, я трусиха, я побоялась спорить с сестрой. Отношения у нас были сложные: по-своему мы даже любили друг друга, но она умела делать больно словами и всегда добивалась своего.

Я улетела в Абхазию, сидела там в тоске на берегу бездарно тёплого моря и не могла вернуться — обратных билетов у нас не было. Кто жил в Советском Союзе, помнит, что билеты на юг и с юга в сезон — жесточайший дефицит. В Абхазии нам их, конечно, достали — через родственников-знакомых-мамы-подруги-моей-сестры, но это было мучительно поздно.

С Саней мы пересеклись в нашем городке всего на один день — он уже улетал в Москву.

— Сань, а что так рано летишь? — грустно спрашивала я.

А он объяснял, что ничего не может поменять, что должен быть на каком-то студенческом совете буквально завтра, и что-то ещё говорил про общежитие.

Мне нечего было возразить, это же я всё испортила. Мы сидели у нас дома на полу, спинами привалившись к дивану, и очень мало говорили. Мы не выказывали своих чувств, те ещё были индейцы-партизаны, меня этому научила жизнь с сестрой, а его — не знаю.

Мы опять разъехались в разные стороны, то есть я — в N-бург, а он — в Москву, где ещё глубже запрятали свою любовь, каждый в свой идиотский домик.

Умение владеть собой — хорошее дело, но молодые люди всё же не могут жить в таком напряжении. Нерастраченная и нереализованная любовь покрылась корочкой, капсулой, как обрастает соединительной тканью железный осколок, застрявший где-то в груди, чтоб не давил и не болел.

Жизнь брала своё. Я познакомилась со своим будущим мужем, с которым мы встречались целых три года, прежде чем поженились. Три года! За это время мы с Саней могли провести хотя бы одно лето вместе. Но нет, наше время закончилось, кто-то сверху, наверное, ангел, отчаялся ждать и ушёл. Только один раз на зимних каникулах мы опять романтически прогулялись, но ничего важного не сказали.

Я вышла замуж, окончила университет, родила двух сыновей и переехала в другой город. Саня после института не остался в Москве, а вернулся работать на родной комбинат, у него умерла мама, и нужно было поддержать отца. Говорили, что он женился, потом развёлся.

Мы встретились случайно, когда я приехала в наш городок за продуктами (я тогда жила с детьми и родителями на даче). Встретились мы в магазине у автобусной остановки, он стоял в очереди чуть впереди, располневший, слегка бесформенный. Что-то у меня внутри оборвалось, сердце забилось в области горла. Он обернулся, сказал: «Привет», — и просто остался ждать, когда я расплачусь. Потом внимательно следил, чтобы я всё сложила, забрал пакеты с продуктами и стал отслеживать по часам мой автобус, мол, знаю я тебя, всё перепутаешь и опоздаешь. К этому времени я уже была опорой семьи и надеждой науки, и только он знал страшную тайну, что я всё путаю и везде опаздываю. Мы рассказывали друг другу ничего не значащие истории и улыбались. Он посадил меня на автобус — и всё.

После этого мы не виделись очень долго, и все эти годы мне снились странные сны, в которых у меня два мужа, один — мой законный, а второй — Саня. Или нет, один муж — Саня, а второй тоже есть, но куда-то исчез. Дурацкие сны, нечастые, но регулярные.

Мы встретились с Саней на конференции. В маленьком нашем городке случилась научная конференция, которую Санин комбинат и организовывал. Туда я приехала вполне официально, в командировку с докладом, но это был только предлог, на самом деле я ехала навестить маму — она жила в городке одна. Папа к тому времени давно умер, сестра же моя Вера обосновалась в Москве, где получала то ли третье, то ли четвёртое высшее образование, поскольку выяснилось, что ничего другого она делать не хочет или не может. Там, на конференции, Саня сам ко мне подошёл.

— Ой, Саня! — запищала я и сразу полезла целоваться и обниматься.

Жизнь меня пообломала, чувства, как оказалось, скрывать не обязательно. Саня отлично выглядел: подтянутый, моложе своих лет, просто красавец мужчина. Выяснилось, что он женат, есть дочь, которая в этом году заканчивает школу.

— Сань, телефон! Запиши мой телефон, — теребила его я.

Он покорно достал свой телефон и записал, но тут ко мне подбежали коллеги, решать неотложные дела.

— Подожди, Сань, ты что собираешься делать сегодня? Ты на официальном обеде вечером будешь?

— Нет, — отвечал Саня, — извини, тороплюсь, у меня ещё вечером встреча.

— Тогда звони!

— Да-да.

— Пока.

— Целую.

— Пока.

— Целую.

Вечером выяснилось, что мой телефон он записал, а своего не оставил… А ещё через день слегла мама. Её пришлось перевозить ко мне. С нами она прожила, почти не вставая с кровати, без малого год. В те времена уже вовсю работали социальные сети, и я периодически пыталась Саню найти, всё-таки инженер, светлая голова, должен во всем этом разбираться, но нет, общительности у него не прибавилось.

И вот лет через пять после маминой смерти, то есть прошлой весной, я получила сообщение: в городке нашем промышленном и всё ещё закрытом планируется новая конференция. Снова я залезла в соцсети по Санину душу и нашла-таки похожего человека. Ну, по всему он! Школа правильно указана, фамилия Чижов, пусть и без фотографии. Оставила, естественно, заявку в друзья, но всё без ответа, то есть завёл он себе страничку, но не заходит и не смотрит. Жалко, что телефона его у меня нет, но ничего, приеду на конференцию — разберусь, а до конференции ещё дожить надо, она планируется на октябрь.

А дальше было так. Сижу я летом у себя на кухне, проглядываю в телефоне новости, картинки всякие, игры интеллектуальные, тесты на кругозор. Вдруг по электронной почте приходит письмецо: мол, Александр Чижов написал вам в мессенджере. Чижов?! Александр?! В мессенджере действительно появились обрывки текста и сразу исчезли. Ладно, кладу на стол телефон и пишу: «Саня, ты как там? Ты мне написал, а у меня всё исчезло». Сижу, жду. В голову не ударяет, внутренним электричеством не бьёт, организм не реагирует. Вот только из носа потекло. Слёзы такие, что ли?

Капля из носа упала на стол — чёрт, это же кровь. Я вытерла нос рукой, красная полоса пошла по ладони. На кухню зашёл муж, заметил кровь и удивился.

— Ты чего?

— Ничего, — ответила я, — просто кровь, сейчас пройдёт. Бывает…

«Оль, — писал Саня, — я увидел твоё сообщение. Я тут практически не бываю, что-то не то нажал».

Мы переписывались ещё час. О чём? Не помню, можно, наверное, найти в телефоне. Я написала, что приеду на конференцию в октябре и мы обязательно увидимся.

Я считала дни до командировки и гадала: можно уже договариваться о встрече или попозже? Я сочиняла наш разговор, потому что решила: он должен обязательно знать о моей вечной любви, а то вдруг он не знает… Хотя — знает. Поэтому стоит ли говорить? У него жена, дочь, зачем вся эта возня? Нет, всё-таки надо! Гештальт не завершён или не закрыт, или не проработан, или что там делают с гештальтом. Может, Саня — это у меня юношеская травма, а я, соответственно, — у него?! Решено: нужно всё сказать (ну, не про сны, конечно), а для этого надо хорошо организовать встречу. Слава богу, давно живём, и это тоже умеем.

За пять дней до командировки написала: «Саня, я приеду 13-го во вторник вечером в пять, обратно уеду 17-го утром. Реально занята я буду только 16-го пару часов до обеда, у меня доклад. Выбери время, которое тебе удобно, погуляем, где-нибудь посидим».

Саня ответил: «Мне удобно в среду. Я заканчиваю в 16.15, после этого приеду куда скажешь».

Куда скажешь… Я на всякий случай потрогала нос. Нормально, кровь не течёт. Договорились, что встретимся у конференц-зала. И созвонимся. И номер телефона он мне тоже написал.

В среду, ровно в четыре я, совершенно одетая, стояла в фойе нашего конференц-зала. В 16.20 я позвонила, и ничуть не изменившийся медленный Санин бас ответил, что он стоит с машиной напротив, на другой стороне дороги.

Мои слова Саня всегда воспринимал буквально. Сказала погулять, значит, гуляем в парке. Золотая осень, синее озеро, ветер, красота неописуемая — даже сделали протокольные фотографии, не вместе, по одному. Сказала где-нибудь посидеть — значит, пойдём в ресторан.

Правда, первый ресторан оказался закрытым без объявлений, равно как и второй. Мы смеялись, может, есть вообще вредно, в конце концов, ничего не мешает нам забуриться в кафешку на берегу. Погоди, говорил Саня, есть у меня на примете ещё один ресторан, за городом, по дороге в сады.

Этот ресторан, деревянный терем с огороженной территорией и чуть ли не с фонтаном при входе, работал, и даже народ внутри присутствовал, несмотря на будний день. Загородные рестораны — довольно дорогое удовольствие. После обеда Саня позвал официанта, а мне заметил:

— Я заплачу.

— Э-э-э, ты уверен? — переспросила я. — Я же человек вполне платёжеспособный.

— Я знаю, — ответил он. — Но ты гость.

Стемнело, мы ехали уже обратно к городу, а я ничего главного, завершающего гештальт, так и не сказала. Вот уже и гостиница моя. Саня посмотрел на часы:

— Давай! Тебе же ещё к завтрашнему докладу готовиться.

— Саня, да не буду я готовиться! Я даже уроки толком никогда не делала.

— Я знаю, — беззвучно ответил Саня.

Он вышел из машины и открыл дверь с моей стороны, помогая выйти. Только тут он наконец меня обнял и поцеловал на прощание.

— Саня, спасибо за чудесный вечер! Я тебя обожаю! Ты самый лучший! — только и сказала я, а про себя подумала: «И это всё?!» Спросила: — Может, вы с женой приедете ко мне летом в сад?

От этих слов Саня ощутимо вздрогнул.

— Надо подумать, — ответил он и ещё раз махнул рукой.

Я вообще довольно хорошо запоминаю разговоры, почти дословно. Наверное, сказывается привычка жёстко контролировать себя, особенно речь. Разговоры с Саней я воспроизвести не могу. Я помню только дежурные фразы, общую канву и тихое ощущение счастья.