Против объединённого мнения. Шуму вопреки

Обложки современных романов испещрены авторитетными знаками. Имя автора и название книги среди них теряются. Любовь двоих, читателя и писателя, выродилась в коллективистскую оргию.

Обложка — символ молчания

Обложки современных книг размалёваны чужими оценками, снабжёнными жирными восклицательными знаками. Вот вам мнения, напечатанные в «Лос-Анджелес таймс» и «Нью-Йорк таймс», вот вам суждения маститых критиков, вот реплики именитых писателей, вот указания на отхваченные г-ном автором литературные премии, вот сообщается: «Продано более миллиона экземпляров» и «Автор бестселлеров…», а вот заглавными буквами, соперничающими по кеглю с названием книги, заявлено: «Долгожданная экранизация!» Будто не книгу покупает читатель, а диск с фильмом. Маркетологи и понятие соответствущее внедрили: кинообложка.

На обложке романа современного российского писателя издатель поместил указание: «Содержит нецензурную брань и дополнительные материалы со съёмок фильма».

На обложке романа другого современного писателя издатель напечатал отзыв критика: «Очаровательные герои, масса побочных увлекательных историй и на редкость обаятельный рассказчик».

На обложку романа третьего современного писателя издатель выставил мнение коллеги, тоже современного писателя: «Могу сказать, что такие книги рождаются очень редко и меняют каждого, кто прочтёт…»

Очень редко? На редкость обаятельный?

Люди разные, а слова одни.

Перебираешь современные обложки — и отовсюду лезут «дополнительные материалы».

Очень шумно.

Шум тихому искусству слова противопоказан. Чужие мнения литературе противопоказаны. Объединённое чужое мнение есть адские децибелы шума. В таком грохоте писателя не услышишь.

На обложке не должно быть ничего, кроме имени автора и названия. Ну хорошо, добавим в исключения портрет автора. И автограф — если это толстый юбилейный сборник или посмертное собрание сочинений. Обложки академического собрания Чехова, изданные «Наукой», в этом отношении идеальны. Обложка — символ молчания. Все слова скрыты под обложкой.

Читатель сам оценит книгу. После прочтения. Сам скажет, редкая ли по авторскому дару, по стилю, по сюжету перед ним книга — или это продукт маркетинга.

Читатель проникнется чувствами к героям сам, без помощи нанятых критиков. Читатель зевнёт, пожмёт плечами, скривится, выкинет книжку в мусоропровод. Или полюбит героев. Вместе с их автором.

Человек не должен читать книгу лишь потому, что режиссёр со сценаристом затеяли по ней фильм.

Книге противопоказана искусственно нагнанная популярность. Книге не требуется ворох чужих мнений, облепивших обложку.

Хочется стряхнуть всё это с книги. Снять чужеродные слои, стереть базарную накипь, реставрировать книгу — очистить до названия.

Растиражированные чужие мнения угнетают читателя. Оглушают его. Ослепляют. Лишают собственных слов. Мешают жить текстом. Направляют, диктуют, указывают. Навязывают.

Узаконенное мнение

На «Яндекс.Кью» я отвечал однажды на вопрос. Вопрос был таким: «Чему вас не научили в школе?» Я ответил так:

Не научили самому главному: поиску жизненного смысла, открытию личных способностей, стремлению их реализовать.

Не научили критически мыслить; напротив, на уроках литературы, говоря о необходимости излагать своё мнение и находить для этого свои же слова, подводили к штампованным истинам, излагаемым канцелярским языком большевиков. Не научили правде, зато старательно учили двоемыслию и двойным стандартам. На тех же уроках литературы учителя яростно осуждали приспособленцев, но сами были выдающимися приспособленцами.

Не научили анализировать и синтезировать, зато учили подражанию, цитированию и вздорной зубрёжке.

Изо всех сил отучали быть свободной личностью и ставили в общий безликий строй.

Было бы ошибкой думать, что нынешний рыночный период воспитывает в человеке индивидуализм и способность критического суждения. Наоборот: у базарного века, у маркет-века ведущая идея одна — потребление. Потребление подразумевает одинаковость и массовость. Массовость же строится непременно на объединённом мнении — узаконенном на обложке.

А уж если его и в кино узаконили!..

Тогда, если твоё мнение не совпадёт с общим, с объединённым, зазывалы объявят тебя завистником, неудачником и ненормальным типом.

И будет много-много шума. И выиграют от этого зазывалы.

В эпоху СССР, если твоё комсомольское или коммунистическое мнение не совпадало с общим, тебя могли исключить из соответствующей организации либо впаять тебе выговор.

И было много-много шума. И выигрывали от этого зазывалы.

В советскую эпоху нельзя было плыть против течения. Пятаковский навык отрицать в себе личность формировался с детского сада и школьной скамьи. На уроке литературы нельзя было не соглашаться с принципом партийной литературы, выведенным зазывалой Ульяновым-Лениным.

В рыночное время, в эпоху нашу настоящую, некому уже плыть против течения, некому не соглашаться. Это не потому, что та тысяча, о которой сказал Чехов, выросла в сотню тысяч — и уже непоправимо заглушает одинокий голос. Это потому, что главное сейчас — участие, а не «за» или «против». Участие в создании течения, в подъёме бури в стакане воды — вот главное.

На базаре хорош и идёт в дело любой шум: он привлекает внимание покупателей. Те, кто разбирается в сетевом продвижении, знают, как полезны в лентах хейтеры — по-русски говоря, ненавистники.

Литература у нас и на Западе (мы равняемся на Запад, иного не дано: инструменты базарного продвижения придумали там, а мы копируем и подражаем) в XXI веке представляет собой расширенный вариант комиксов. Интерактивный. К киношным репликам персонажей добавлены реплики критиков, издателей, обозревателей, режиссёров, членов премирующих жюри. Добавлены отзывы блогеров (кстати, зафиксирована тенденция: вчерашние блогеры сегодня вырвались в писатели) и читателей-комментаторов.

Не исключено, что скоро в тренде будет оклеивание книги лентами комментариев. Или их начнут печатать отдельно — чтобы поклонник автора мог оклеить ими стену в спальне или книжный шкаф в кабинете. Впрочем, бумажной книге жить осталось недолго, а в электронных форматах такими лентами дорастить объём романа можно запросто. И читателей-комментаторов мы назовём тогда дополнительными писателями. Разницы в стиле всё равно никакой. Зато сколько шума, необходимого маркетологам!

Метаморфоза века: вместо читальных залов — вопящие стадионы.

Чтение — дело одинокое

Перефразирую Брэдбери: чтение — дело одинокое.

Книга есть запечатлённая мысль. Книга уводит за собой; книга погружает в себя; книге противопоказан многоголосый ор. Выбирать книгу по чужим комментариям, по растиражированным мнениям значит не доверять себе, быть умственно ленивым.

Читать и думать нужно самому, без оглядки, без повторения за критиком и телевизором. Так растёт живая, свободная мысль, так растёт личность.

Иначе вырастет попугай.

Следование чужому выбору, чужой рекламе таит в себе и другую опасность.

Нельзя читать книгу ради подтверждения или опровержения чужих отзывов. Такой подход исключает погружение в слово и наслаждение им.

Беда: читатели в наши дни не одиноки и таковыми быть не желают. Они взяли себе роль бойких комментаторов. Никакого больше одиночества; никакой тишины, подобной той, что устанавливалась когда-то в читальном зале и поддерживалась хмурыми библиотекарями.

Но ведь чтение — не футбол, не семинар, не цирк и не комсомольское собрание.

Чтение — дело одинокое. Личное. Хорошо, когда чтения стесняешься. Значит, серая пыль вокруг признаёт: тебе есть что скрывать.

Есть.

У тебя есть друзья получше. Это писатель. Это его герои.

Имя и название

Название и автор — больше на обложке ничего. Чтобы не хотелось её оторвать и выбросить.

Но рынок-то не поймёт. Потребителей уже приучили. И дизайнеров пришлось бы уволить, и методы раскрутки менять, и читателей переучивать. Чревато убытками! Тиражи в последние два десятилетия и без того съёжились — палата книжная соврать не даст.

Люди пристрастились выбирать книги по комментариям, по отзывам, по рекламе, по наклейкам. По мнениям, помещённым на обложку. По чужим мнениям, объединённым в одно.

Что делать, если нет мнений? Стоит ли покупать? Стоит ли читать?

Стоит. Для начала стоит научиться принимать свои решения. И отучиться следовать решениям чужим.

Читать книгу потому, что её похвалил друг Ваня, похвалил телевизор, похвалил блогер, похвалил председатель конкурсного жюри, не стоит. Читать потому, что этот автор моден, не стоит. Читать с тем, чтобы убедиться, что хвалебные рецензии верны, что реклама на обложке не врёт, не стоит.

Причина для чтения одна — любовь к литературе. Любовь — чувство личное. Любовь не произрастает из подражательности, из выполнения того действия, которое выполняют другие люди. Однообразие монотонных операций годится для роботов на сборочном конвейере, но не для людей.

Не стоит читать на обложке ничего, кроме имени и названия.

Ибо к тексту, созданному творцом-автором, нельзя ничего добавлять.

Нельзя равняться на то, что сказал чужой дядя.

Детей учат не ходить за чужими дядями и не брать у них конфетки. Правильно учат: слишком много лжи в этом мире.

Мы разучились стесняться

Маркетинг литературы недопустим.

Превращение книги в поле для игр комментаторов недопустимо.

Принижение книги, опускание её на роль довеска к фильму недопустимо.

Производство романа как разновидности компьютерной игры (сложился целый жанр — литРПГ) недопустимо.

Подражательство, подмена есть уничтожение оригинальности, смерть неповторимого.

Издатели с тоской смотрят на графики падения тиражей. С этой самой тоской им бы лучше посмотреть в зеркало.

Не потому ли падает в мире интерес к чтению, что книги перестали быть книгами, а стали чем-то другим?

Издатели виноваты сами. Когда выгоду ставишь выше искусства, искусство гибнет.

Не так ли, господа убийцы?

Ваш мотив — маркетинговый: удовлетворение потребностей покупателей.

Покупателей. Уместно ли сказать: читателей? Нет. Покупатели кинороманов и блогороманов — не полноценные читатели. Они потребители рыночного суррогата.

Издатели прикончили оригинальность, уникальность, оставив лишь подражательность. Эрзац. Заменитель с подсластителем.

Кинороманы. Сетероманы. Комикс-романы. Блогороманы. Романы-сериалы. То ли книги, то ли фильмы. То ли книги, то ли блоги. К таким сочинениям действительно хочется подвесить комментарий. Или пометить их лайком-дизлайком. Поучаствовать в объединённом действе. В производстве коллективного мнения. Коллективного — следовательно, безымянного.

Сетевые комментаторы недаром предпочитают анонимность, укрываются псевдонимами. В этом они очень похожи. Но анонимность у них не от стеснительности.

Раньше школьники и студенты дружно ходили на комсомольские собрания. Нехорошо ведь от коллектива отрываться. И не ускользнёшь: на входе в актовый зал отметят. Взрослые дяденьки тётеньки точно так же ходили на партсобрания. Дисциплина с её понятием строя въелась в ноги с отрочества. Личность — ничто, масса — всё. Давай, голосуй. Давай, подписывайся. Не читал, но осуждаю.

Сейчас в ходу другой вариант: не читал, но одобряю. Идеология по трафарету, только знак поменялся. Вспоминается Оруэлл.

Только и он такого не предвидел.

Эра постмодернизма — это нечто такое, что и названия внятного не имеет, то есть это ничто. Можно всё, и «за», и «против», а под псевдонимом не важно, с каким знаком это можно. Лайк, дизлайк — какая разница? Поддельное, настоящее — какая разница? Главное — участие.

Выскочил вместе с другими — молодец. Плюс один к зрелищу. Зрелище всегда в плюсе, от каждого голоса вал нарастает.

Маркетинг побеждает. Рейтинг пухнет от знаков. Кассиры сдают выручку. Товар приобретает дополнительный ярлычок — «бестселлер».

А у писателей-то минус. Их всё меньше и меньше. Вот уж и совсем их нет. Где вы, новые гении, где вы, новые герои? — кричит публика.

Не кричи, публика. Сходи в кино. Твои гении и герои теперь там. Очаровывайся — они чудесно ожили на экране.

Сходи, а потом скажи знакомым, что прочитал книгу. Так уже делают.

Ничто получит ещё один плюсик к «карме».

Конец света станет ещё на шажок ближе.

Настоящие книги создаются и читаются в тишине. Настоящие книги не нуждаются в рейтинге и не адресуются массе. Нет, не потому, что они «искусство ради искусства», не потому, что они элитарны.

Художественный текст — это письмо читателю.

Это акт веры. Создавая текст, писатель верит, что на свете есть читатели. Не зрители, не блогеры, не критики, не члены награждающих жюри, не учёные маркетологи, не крикливые торговцы на книжном базаре.

Писатель верит в одиночество читателя.

Что же читатель?

Где эта прекрасная привычка, таимая привычка — посидеть в одиночестве, в тишине, поразмышлять о прочитанном? А есть ведь и такие книги, которым место только в памяти: они так дороги, что впечатление своё не передаёшь никому. Вдруг настрой собьётся?

Мы разучились стесняться.

Мы личное превратили в публичное.

Маркетинговый коллективизм привёл открытое общество к безнравственности.