Дождь лил целую неделю: то летел почти параллельно земле, стегая окна и заливая веранды, то прокатывался по пионерскому лагерю косматыми белыми столбами, то уныло моросил, словно задумал растянуть непогоду. К вечеру воскресенья он кончился, и ниже серых облачков проступила бледная радуга.
После затяжного дождя июльский воздух кажется сырым и густым. От почерневшего тротуара поднимается пар, на измятом асфальте стоят лужи. Листья берёз согнулись и блестят.
Двенадцатилетний Паша ступает по дорожке осторожно, стараясь не замочить носков в сандалетах и не раздавить дождевых червей, спасающихся на асфальте от потопа. Саня — кудрявый, с румяным лицом, бегающими чёрными глазами и носом пуговкой, — прыгает через лужи и кричит: «Хоба!» Длинный Коля с оттопыренными ушами топает по лужам кедами, брызгается и улыбается.
Дождливую неделю мальчики провели вместе со своим пионеротрядом на дачке, рассказывая друг дружке страшные истории, играя в шашки, шахматы, нарды, ведя морские бои, наконец, слоняясь по коридору и веранде, и, если верить Коле, превращаясь в сопливых слизней. Теперь они вышли погулять. Воздух пахнет мокрой травой, клевером и хвоей, радостно чирикают воробьи. Вдалеке, за сеткой забора, за сверкающим лугом, как на волнах, покачиваются в дымке сосны, и Паша воображает, что он плывёт на плоту мимо леса.
— Эх, завтра за грибами бы рвануть! — восклицает деревенский Коля. — С батей! В бор! Соснам по сто лет, и боровики — с кабанью голову!
Паша складывает в уме оставшиеся до отъезда дни и находит, что их слишком много. Стены и простыни на дачке отсырели, а в глазах рябит от шашек и клеток. Нет телевизоров, нет радио, а библиотека закрыта, потому что нет библиотекаря. Зато есть скрипучие кровати, облупившиеся тумбочки, посеревшие от дождя окна и что-то ещё, чему нет названия и из-за чего конца-края беспощадному отдыху не видно.
— Почитать бы!.. — Паша вздыхает. — Знал бы, чемодан бы книжками набил!
— В третьем отряде один паренёк, хант, запросто рвёт книгу пополам, — замечает Коля. — Отец у него шаман, камлает, ест живьём стерлядь, говорит с оленями и кедрами…
— Ух ты! — веселится Саня. — Где бы книжку раздобыть? Пашка, дай твою: ты её наизусть вызубрил!
— Моя тонкая, рвать неинтересно. — Паша думает, что хорошо бы хантыйский мальчик был всамделишным колдуном и перенёс его домой или сделал бы так, чтоб он, Паша, заснул на всю смену и проснулся уже в строю, когда пионеров и октябрят проверяют перед отправкой и приглашают через рупор в автобусы.
За забором зеленеет берёзовая роща. Над нею разлился тот белый, с сиреневым оттенком свет, что бывает после дождя. На коньке последней дачки настороженно вертит головой сорока. Она трескуче кричит и, показав круглые бока, взмывает с крыши.
На веранду выходят незнакомые ребята. Сунув руки в карманы, они лениво переговариваются, посмеиваются и обмениваются тычками, наверное, со скуки. Паше хочется уйти отсюда, но его товарищи медлят.
Собравшиеся на веранде с любопытством оглядывают троих мальчиков. Особенно их привлекает почему-то Паша: они глядят на него так, будто собираются пошарить в его карманах. Смутившись, он рассматривает застёжки на сандалетах, перекатывает подошвой камешек и косится на друзей.
Длинный Коля поёживается, убивает на шее комара и, воровато озираясь, топает к дачке.
— Привет, Король! — Он протягивает к перилам большую руку, которую никто не пожимает. — Скучища, ага?
Ему не отвечают.
Наступает очередь Сани. Он кривит почтительно рот, кашляет виновато и, подойдя к веранде, чужим голосом говорит:
— Здорово, Король! Как дела?
И ему нет ответа.
— Эй, кто такой? — доносится до Паши. — Кто разрешил приходить?
Паша вздрагивает. Саня поворачивается к нему, вытягивает трубочкой губы, вроде как подсказывая, а Коля хмурится и колупает ногтем отставшую краску на стене. Над крыльцом противно вспыхивает фонарь. Тотчас загораются фонари по всему лагерю. Вечернее солнце от них тускнеет.
На крыльцо сходит высокий белобрысый мальчик в джинсовом костюме. За ним спускаются на ступени остальные. Белобрысый крутит на пальце цепочку и зевает, перекашивая рот, морща курносый нос и даже шевеля ухом. И только глаза его не зевают, а смотрят серо и холодно.
— Я кому говорю, цыплёнок?
Паша растерянно оглядывает себя от сандалет до нагрудных карманов, точно проверяя, он это или кто-то другой.
Белобрысый берёт у кого-то сигарету и прикуривает от услужливо поднесённой спички.
— Колян, накати трудному! — приказывает он, говоря из-за сигареты невнятно. — Пропиши ему горяченьких!
Паша не понимает, что происходит, почему какой-то Король грубит ему и засылает к нему друга с «горяченькими». Не понимает он и того, почему друг Коля глядит на него презрительно и с досадой, подобно тому, как старшие мальчики взирают на глупую ребятню в песочнице.
— Тебя что, ничему не учили? — выкрикивает от веранды Саня. — Это ж Вовка Мотаев, Король!
— Колян, не тяни резину. — Белобрысый выплёвывает окурок.
С готовностью, с каким-то облегчением Коля поводит плечами и большерото улыбается. Смяв анютины глазки на клумбе, увязнув в мокрой земле, чавкнув резиновой подошвой, он загребает влажный воздух крупными ладонями, приближается к дорожке и произносит, как бы оправдываясь:
— Бить тебя буду.
Паша отступает на шаг, но дачка, клумба, берёзы у асфальта вдруг сливаются в вертящийся круг.
Он падает в траву и вскрикивает: камень острым краем режет ему ладонь. Приятели Короля на крыльце потешаются над Пашей, фальшиво его подбадривают:
— Вставай! Сдачи Коляну дай!
— Ухи, ухи длинному оборви!
— Пшёл отсюда, — велит Король.
Пашины рубашка и брюки мокры, перепачканы в чёрной земле. Стоя на коленках, Паша удивлённо и со злостью смотрит на спину Коли. Тот идёт к Королю, раздавливая червей на асфальте, шлёпая кедами по лужицам и насвистывая песенку про глупого скворца. Опущенные кулаки его вращаются, как подвешенные на ниточках.
Король небрежно, разогнув только два пальца, подаёт ему руку, и Коля спешит пожать её.
Паша выбирается на дорожку. Колени его дрожат, сердце стучит часто-часто, норовя выскочить и помчаться куда-то. Хорошо бы, хлынул опять дождь! Коля и Саня нагоняют Пашу, отвратительно засматривают ему в лицо, хихикают и отстают. Паша срывает лист подорожника, прикладывает к порезанной ладони.
Слева и справа горят электрическим светом окна. Видны силуэты девочек, слышны говорки; с одной веранды доносится металлический, неуклюжий гитарный перебор. В небе сгущается синь, ясно белеет полная луна. С берёз у дорожки на щёки Паше падают, на губы заползают, ноздри щекочут прохладные капли. Он беззвучно плачет и слёз не вытирает, умоляя папу, маму и полосатого кота Тишку приехать и забрать его домой. Паша обещает слушаться, ходить в гастроном, томиться, звякая бидончиком, в очереди за молоком и потом за навагой коту.
Возвратившись на пустую дачку, он снимает у своей койки испачканную одежду, достаёт из чемодана чистые шорты и футболку и опять вспоминает дом. Безответные «почему» терзают Пашу. Они кружатся, разрастаются и запутываются в такую неразбериху, что он зажимает уши, раскачивается над чемоданом и стонет, уткнув солёное лицо в холодные пуговицы…
Ночью Паше снится, что он дома и разговаривает с Тишкой, жалуясь ему на несправедливости и огорчения. Кот внимательно выслушивает хозяина и в знак утешения даёт ему кусочек рыбки из миски. Паша жмёт коту тёплую лапу и улыбается во сне.
© Олег Чувакин, 2004
Здорово!
Я даже почувствовала запах этого дождя!
Марина Зеленцова, большое спасибо! <3
Marija Tinus, я очень рад, что вы заметили именно дождь. Больше десяти лет прошло с тех дней, когда я делал этот рассказ, а до сих пор помню, как выписывал дождь и свет. Спасибо! <3
Олег, как вам живется с такой по детски чистой душой?
Ирина Бирюкова, так мальчишкой и живу.
И снова не удержалась — перенесла к себе. Очень хорошо. Спасибо.
Mila Finney, спасибо! :)
Я в лагере была только пионервожатой. Ребятишки действительно очень скучали по дому, даже детдомовские.
Я думаю, по дому, по родным, скучают все. Даже самые «брутальные» подростки. И взрослые тоже скучают. Мы любим тех, к кому привыкли. Какими бы они ни были…
В процессе чтения Оощущение многомерное
Простите, строчки ускакали раньше времени. Сейчас допишу.
Вы создаёте у читателя ощущение нахождения внутри, возникает что-то вроде эффекта стереоскопичности или, если угодно, 3D. Описание очень тонкое и «физичное», выпуклое. А тогда уже и все 5D…
И ещё: правильно ли я понимаю, Олег, (можно так?) — в названии расказа
Вы оживляете внутреннюю форму слова «опала», его первичную семантику?
5D дали мне Чехов, Бунин и Казаков.
«Внутреннюю форму» слова? Нет, внутреннее содержание текста. Вообще, название — это в каком-то смысле отдельное сочинение. В названиях я вижу особую красоту. Посмотрите, у Казакова — «Голубое и зелёное». Или «Осень в дубовых лесах». А вот и классическое, почти чеховское название: «На полустанке».
Олег — можно и нужно, Диана. Я живу в деревне и давно отвык величаться. У нас тут семидесятилетний дядька руку подаст и представится: «Пётр».
«…стуча косматыми водяными лапами в стекла.» !!!!!!!!!!
Да, Олег, конечно. Это я о прецедентных произведениях классиков и их влиянии…Упомянув о внутренней форме слова (как лингвистическом понятии), я имела в виду этимологическую связь ОПАЛЫ как гнева и немилости с семантикой ГОРЕТЬ и ПЛАМЯ, т. е. с «огненной» семой, с идеей «опаления» в прямом и метафорическом (в обсуждаемом случае) смысле. И, как я понимаю главную (?) мысль рассказа, ваш юный герой получает первый негативный жизненный опыт — несправедливый, горький, поразительно-незаслуженный… Мир, оказывается, не так уж безупречно-гармоничен, как обычно кажется юным созданиям (банальное, но вроде бы очень распространённое суждение). Вот я и хотела у вас уточнить. И ещё: заголовок/название художественного произведения (и научного текста) — это даже особый речевой жанр (так, по крайней мере, полагают лингвисты).
Ага, я понял, спасибо. «…особый речевой жанр» — согласен. Творение заголовка, в сущности, — отдельная работа. Плохой заголовок портит произведение. Вот пример: Горький назвал свою пьесу «На дне жизни». Андреев посоветовал ему выкинуть родительный падеж вместе с существительным к чёртовой матери.
Да, и благодаря этому «усечению» возник куда более широкий диапазон восприятия. Конкретика, даже и при соединении с философским «жизнь», очень локализует…задаёт рамки.
Хорошо, однако, что сегодня у меня свободный день- слева ноутбук, справа — мобильный. Два рабочих станка…
А я в сетях иногда отдыхаю от бесконечной работы — статьи, статьи, статьи, правка, правка, правка… Переключишься — и славно.
Лучший отдых — смена занятий?
Да. То на «Военном обозрении», то в «Фейсбуке», то с лопатой на огороде, то с фотоаппаратом на лугу, то с книжкой Андерсена на немецком, то сочиняя новую повесть утром ранним… 29 часов и 44 минуты в сутках.
Как Вы, однако, разнонаправленны. Wunderbar! Awesome. Cool. Fresco.
Wer zu spät kommt, den bestraft das Leben.
То есть торопитесь жить? Спешите чувствовать?
Второе верно. Первое ни в коем случае. Газданов писал в одном романе, что люди будто пробегают мимо своей жизни. Вот это не про меня. (Немецким языком приходится заниматься каждый день, чтобы не забыть. Практики-то разговорной ноль. Одни переводы, и то нечасто.)
Я бы (сама) перевела несколько иначе: Жизнь наказывает того, кто опаздывает (или поменять местами части предложения в соответствии с порядком их следования в немецком варианте). Или?
Художественный перевод: «Кто опаздывает, того наказывает жизнь».
Это я когда-то вычитал у Эриха Кестнера. «Emil und die Detektive».
Да, это будет поэлегантнее.
Ну вот, вы вдохновили меня на относительную смену занятий (ждёт глава учебника…). Спасибо за сеанс коммуникации. До встречи в Фейсе.
Беспощадный отдых, лучше и не скажешь!
Спасибо, Татьяна!
Мне вспомнилось, как я в детстве тоже на прогулке после дождя боялась наступить на дождевых червей. Мне думалось, что они выползли на асфальт, чтобы не только обсохнуть, погреться, но и подышать. Ведь после дождя так прекрасно пахнет!
Не Боец
Не боец.