Вытянувшись в струнку (угол подбородка к полу 45 градусов), точно рядовой, которому комбат объявляет пять суток гауптвахты, Иванченко стоит перед боссом. Слушает босса. Точнее, выслушивает. Гендиректор компании говорит довольно неприятные вещи. В его репликах традиционная умеренная брань, помещённая в орфографические словари, чередуется с обсценной лексикой, запрещённой Роскомнадзором. Баритон срывается на тенор, белая слюна капает на ромб модного рыжего галстука, лежащего на животе, как ковровая дорожка на ступени. Восклицательными знаками, тройными да парными, монолог начальника утыкан яко ежовая спина иголками. Повесив нос, Иванченко помалкивает.
Иванченко не кто-нибудь, а впитыватель. Впитыватель! С виду простое существительное, подчиняющееся законам словообразования (пятновыводитель, стиратель, соковыжиматель, киватель, шумоподавитель, ограничитель, глушитель, держатель, усмиритель, вытрезвитель, пламегаситель, впитыватель, etc.), но его нет в словарях, а потому оно неповторимо и в некотором роде совсекретно.
Иванченко взял было готовый термин «поглотитель», в словарях присутствующий, но тотчас передумал. Термин неточный: Иванченко, будто хитро устроенный прибор, не поглощал махом, а впитывал по чуть-чуть, абсорбировал ежедневно. Желай Иванченко выбить патент, он бы так и указал в заявке: впитыватель. Нет, так: впитыватель Иванченко (и пусть филологический чёрт ногу сломит, прикидывая, именительный тут падеж или родительный). А потом лёг бы на развёрнутую рулонную миллиметровку и обвёл бы карандашом лежащее тело. Очертил бы себя. Пририсовал бы к получившемуся контуру рот, глаза, нос и штриховочку бы навёл.
Только патент ему ни к чему. Зачем патент тому, кто и есть впитыватель? Не станешь ведь регистрировать в бюро самого себя!
Иванченко, склонивший пред боссом главу, мысленно рассмеялся. (Вслух он никогда не смеялся, дабы не вредить здоровью работодателей. Никогда он не посмел бы в силу воспитания и жизненной привычки возражать работодателю и тем более называть его на марксистском жаргоне буржуем, угнетателем и эксплуататором, чьё любимое развлечение — тянуть жилы из рабочего класса.) Смех внутренний был звонким, детским таким смехом, чистым, как пишут в книжках детские же писатели. Счастливым — вот самое точное его определение.
Особенность свою Иванченко обнаружил ещё в детском саду. На него орали все: воспитательницы, нянечки, детишки из его группы и из групп соседних. Мать с отцом тоже орали. А если не орали, то отчитывали, ставили в угол, показательно сравнивали с другими детьми (не в его пользу), били руками, лупили ремнём и не пускали гулять. Маленький Иванченко мог бы поклясться, что родители получали от наказания сына удовольствие. Жизнь обоих ладилась, папа и мама преуспевали и жили в любви.
Конечно, эту картину личного мира он уяснил гораздо позднее. Много ли поймёшь в пять-шесть лет? Ежели и поймёшь, забудешь.
Дар свой Иванченко окончательно распознал в школе, на уроке биологии, когда учительница рассказывала о генах, складывающих человеческую сущность, словно детали конструктора. Живого конструктора. Из сложенной модели деталь не вытащишь, созданное не пересоберёшь. Вот! Ясно, сказал себе Иванченко, перестав слушать учительницу. Где-то засел в его организме мутировавший ген, и ничего не попишешь, надо жить с ним, уживаться надо. С генами не воюют, они же не микробы.
Люби меня таким, какой я есть, говорят люди. Замени «люби» на «пинай» — и получишь психологический портрет Иванченко, проистекающий из портрета биологического.
Закон, оперирующий частотами и звуковым уровнем, измеряемым в децибелах, запрещал воспитывать учеников в старших классах так, как дозволял это в классах младших, где учителя и указкой хлещут по столу, и топают ногами, и телефоны отнимают, и орут, и вон выгоняют.
На Иванченко орали и в старших. И не только орали. В двенадцатом выпускном классная руководительница, литераторша Сталина Николаевна, врезала ему по руке указкой и добавила по голове учебником. Над ним потешался весь класс, униженного обзывали неудачником и дебилом. Неверно и вдобавок несправедливо! Будь он дебилом, его не перевели бы в старшие классы и вообще отдали бы в спецшколу. И он в тысячу раз удачливее любого из окружающих. В сущности, кто они? Рабы неопознанного господина!
Мало кто поверит, но от зубоскальства и плевков одноклассников Иванченко испытывал восторг. Нет, он не прыгал от радости, не подключался к общему язвительному хохоту, не выкидывал чего-нибудь. В душе его распускался цветок тихой эйфории. Ибо к той поре он уже со всею полнотою осознал свой дар, свой редкий генотип. Проявившийся, между прочим, и в фенотипе: один глаз у него был голубой, другой — зелёный, как у кота ангорского.
Класс жил на диво дружно, а учился почти сплошь на «отлично». Так не бывает: непременно, как бы подчиняясь статистике, среди учеников находятся разгильдяи, те, кто мешает постигать науки другим, а также увальни, бездельники и сонные тетери. Но не при Иванченко.
Кому показать рассказ или роман? Писателю! Проверьте свой литературный талант. Закажите детальный разбор рукописи или её фрагмента.
Из класса «А», где он учился, вышли тринадцать золотых медалистов, девять вольфрамовых и трое платиновых (лишь Иванченко досталась медаль медная), шестнадцать победителей городских и региональных олимпиад (г. Тюмень и Тюменская область, включая округа), двое — всероссийских и двое — международных (г. Ашхабад и г. Душанбе). Имелись и научно-технические достижения. К примеру, шестнадцатилетний В. П. построил в папином гараже робот-танк, способный плавать, летать, ползать, пускать тактические ядерные ракеты под видом новогодних фейерверков и читать мысли противника в синхронном переводе на русский. Испытать, правда, не успел, зато при содействии генералов ГУ ГШ ВС и полковников ФСБ переехал жить и строить передовых роботов в замаскированный бункер под Москвой, где юношу засекретили, сократив его Ф. И. О. до пары фальшивых инициалов.
Бытовало мнение, что собранные в одной точке пространства сибирские умницы выдали ошеломительные результаты по воле чудесного случая. Ничуть не бывало! Чудеса, конечно, случаются, но обычно не там, где их ищут.
Иванченко много думал на тему особенных своих свойств и добрался до очевидного вывода.
У его класса дела шли не просто замечательно, а самым выдающимся образом. Ученики (кроме одного) являлись примерами для подражания, а учительницы, обслуживавшие «А», могли похвастаться кипой всяческих почётных грамот, местных и министерских. Литераторше Сталине Николаевне Романовой в нарушение регламента присвоили сразу два звания: учителя заслуженного и народного. Званиями почётными она гордилась, хвасталась и за летние каникулы написала напыщенным стилем книгу «Как добиться идеальной успеваемости и довести детей до медалей», изданную затем в Москве в жестяном, под сусальное золото переплёте. Правда, этот очень толстый и очень умный том никому из коллег Сталины Николаевны по учительскому цеху в педагогической деятельности не помог и помещён был пылиться туда же, в учительские комнаты и директорские приёмные, в шкафы, где прежде пылились и слипались собр. соч. Маркса, Энгельса, Ленина и [zensiert].
У классов «Б» и «В» ученье обращалось в мученье. В параллельных «Б» и «В» водились и лодыри, и троечники, и хулиганы, и малолетние выпивохи, храпящие на «камчатке» и одурманивающие спиртуозным духом тех, кто сидел за передними партами. Медали они получали берёзовые, а победы одерживали лишь на футболе.
Класс «А» следовало признать уникальным сообществом. Класс ставили в пример, о нём говорил директор на линейках, о нём писали в городских газетах. И что? Ничего. До причины успеха не доискался никто.
Кроме Иванченко.
В классе «А» был он, а в классе «Б» его не было. Вернее, не было своего впитывателя.
Постигнув на практике предназначение, открывающее носителю дара фантастические горизонты, доселе человечеству неведомые, Иванченко совершенно перестал бояться тычков и издёвок. Бояться перечисленного означало бы страшиться жизни, пасовать перед судьбой. А это, в свою очередь, означало бы сделаться горемыкой горьким. Человеку, открывающему будущее, провозвестнику новой эры нытиком быть не к лицу.
Доводилось ему совершать на пути и кой-какие ошибки. Промахом оказалось поступление на филфак. Сей факультет Иванченко, большой любитель языка и чтения, оставил: не выдержал и в конце первого года сбежал. (Будь вы впитывателем, вы бы тоже сбежали. Хохочущую толпу девушек еле выдерживает и закалённый, заматеревший впитыватель б. м. р., бородатого мужского рода, что уж говорить о безусом студенте!)
Оставив филфак, Иванченко избрал мужскую специальность инженера-механика. Это занятие, в отличие от лингвистики, повергало его в скуку, но отступать было нельзя. Взялся за гуж — не говори, что не дюж. Впитыватель ставил последний свой протяжённый эксперимент. Перед тем как трудоустроиться и дать людям то, чего они без него не добьются.
Сопромат, детали машин, теормех, начертательная геометрия, бесконечная математика, от которой голова пухнет, как живот у неумеренного едока персиков, не испугали упрямого впитывателя. Не математики и механики ради поступил он на этот факультет. Его задача — сделать звёздной свою группу и утвердиться в справедливости теории, опробованной (не путать с «апробированной») на практике.
Цели этой Иванченко, как и прочих поставленных целей, с успехом достиг. Да что там с успехом — с перевыполнением плана!
Половина группы отхватила после защиты красные дипломы, остальным достались изумрудно-зелёные и золотисто-жёлтые, и одному только Иванченко выдали обыкновенный синий. Тройке лучших вручили одновременно дипломы кандидатские. Самые настоящие: «Решением диссертационного совета… присуждена учёная степень…» Выписали их вчерашним студентам за значительный вклад в науку. Первый стал кандидатом технических наук, второй — физико-математических, третий — понтонно-мостовых. Столь высоких результатов в стенах университета не отмечалось с дореволюционного дня основания сего заведения, когда оно скромно именовалось педагогическим училищем. И тем паче не отмечалось в рамках единственной группы. Показатель противоречил статистике, покушался на основы теории вероятностей и не попал в Книгу рекордов Гиннесса лишь по той бюрократической причине, по которой коллективные рекорды заносятся у нас почему-то только в анналы премии Дарвина. Тем временем трио дерзновенных учёных открыло конструкторское бюро, начертило и год спустя построило на Уралвагонзаводе бронированную и метеоритонепробиваемую космическую ракету, по форме гениально схожую с обтекаемой бутылкой «Столичной». Погожим летним утром ракета стартовала с батутодрома на Западно-Сибирской низменности и вскоре обогнала судёнышко Илона Маска Второго, устремлявшееся на Марс. Какой-то Марс! Что нашим героям пески Красной планеты — храбрецы рвались к Красному пятну Юпитера!
Нельзя упускать из виду того факта, что в том же конструкторском бюро трудился и Иванченко. Работал он на должности не инженера-конструктора, а простого чертёжника, прожигал сетчатку программой «Автокад» и дешёвым монитором с углами обзора 160 градусов и получал тумаки да подзатыльники от коллег, находивших его исполнительным кретином. Сам-то Иванченко, разумеется, прекрасно знал, как следовало бы назвать его должность и, ежели брать шире, его профессию.
Молодые инженеры, раздававшие автографы, принимавшие в Кремле от президента К. Г. Бледного медали «За заслуги перед Отечеством» II ст. и позировавшие перед фото- и телекамерами московских репортёров, не имели бы без впитывателя никаких шансов на космический старт. Ребята выучились бы на троечки и разрабатывали бы потом дизайн консервных банок на рыбозаводе. Иванченко прекрасно видел, чего достигли группа и класс, где учился он, и до чего докатились выпускники параллельных классов и групп, торгующие нынче бананами на рынке. Социологи, возможно, возразили бы на подобный довод, упирая на недостаточную релевантность и сомнительную выборку, но ведь никогда прежде социологи не исследовали влияние мутанта на социум.
Положение, соответствующее личному генетическому устроению, Иванченко занимал и в своей семье. Роль семейного главы застолбила супруга, а супруг демонстрировал сильные признаки подкаблучника. Правда, сам Иванченко не согласился бы с таким ранжированием и такой классификацией членов малой ячейки общества. Наш герой в его собственном понимании являлся таким же господином, каким ощущал себя в рабстве Диоген. И неочевидность собственного господства вызывала у него опять-таки восторг.
Женился он рано, в студенчестве, и удачно. Удачно со своей точки зрения. Точка же зрения окружающих Иванченко не смущала.
Жена по имени Агата (так звали писательницу-долгожительницу из минувших времён, чей излюбленный герой находил людей существами предсказуемыми и однообразными, почти лишёнными оттенков) пилила его, изводила, бранила, уязвляла и мучила, подвергая критике каждую его слабость и находя в поношении суженого немалое удовольствие, однако разводиться не собиралась. Ещё бы! Подсознательно, инстинктивно она стремилась удержать Иванченко подле себя. Точно так (в отношении качественном, а не количественном) обстояло дело и в школьном классе «А», и в университетской группе, где грызли и обкусывали гранит науки будущие инженеры и космонавты. Покинь эти коллективы жертвенный Иванченко, в них образовались бы этакие засасывающие чёрные дыры. Кстати, староста филологической группы просила беглеца вернуться, да только вместо просьбы из неё вылетел смешок: девушке не понравилась причёска Иванченко.
Иванченко, этот киник современности, переносил тяготы на манер упомянутого Диогена, зная, что несчастье требуется для счастья в полном согласии с законом о единстве и борьбе противоположностей. Несчастье нужно для него самого, для Иванченко, потому как оно коррелирует с его смыслом жизни, приносящим волны эйфории. Несчастье нужно для счастья супруги, о мутации супруга не подозревавшей. И, главное, нужно для счастья детей. Обоих. Старшего и младшего, хоть и очень они получились разными.
Счастье не бывает одинаковым: вот вывод, который Иванченко занёс в пронумерованную, прошитую и опечатанную тайную тетрадь, записал поперёк линеек на личном кодированном языке, составленном из цифр и знаков препинания. Счастье может выражаться в виде страдания, добавил он позднее.
Старший сын весьма походил на Иванченко в детстве, и мать Агата кричала на мальчика и ставила его в угол точно так же, как это делали когда-то родители, воспитывая подрастающего Иванченко.
Младший же потешался над старшим, в углу томящимся.
Была у Иванченко и мечта.
Старший сын вырастет, выучится, обретёт жизненный опыт, постигнет призвание, познает судьбу. И как было бы славно трудоустроить его президентом! Президентом не компании или академии, а России!
От мечты отцовской волновалось ночами сердце Иванченко, таяла душа, слёзы заползали в уши, катились по щекам, впитывались в подушку. Не убоимся тавтологии: впитывались слёзы впитывателя!
Только представьте, какою станет страна, когда в президенты изберут впитывателя!
Впитыватель на высочайшем государственном посту был бы, понятно, фигурой удалённой. Его не поколотишь, не высмеешь в лицо, не треснешь учебником по голове. С другой стороны, функционируют радио, телевидение, телефонная связь, Интернет, цифровые экраны на площадях и стадионах. Можно ли охватить таким визуальным образом народ? Иванченко не знал, привлекает ли к себе, притягивает ли внимание масс мутант через радиоволны, воспринимается ли эффективно через экраны. Техническое его образование протестовало против биологического феномена, разносимого через телевизоры. Однако на то она и мечта. Быть большой и казаться несбыточной — главные её атрибуты. Да и надо ли охватывать весь народ? Начать можно с малого — с правительства! Отечеству не помешало бы правительство гениев и отличников, точнее, людей, которые непременно сделались бы гениями подле президента-впитывателя, вытирая о него ботинки. Истинный патриот обязан рассуждать именно так.
Основную помеху мечте Иванченко видел в том, что за объект насмешек едва ли проголосуют. Разве что отдадут ему свои голоса впитыватели, каковые, вероятно, в стране и мире водятся, только сидят тихо. Не исключено, что оригинальная рекламная кампания, обещающая чудо, всё-таки вывела, выбросила бы наверх подходящего впитывателя. Собрать бы всех впитывателей мира да посовещаться!
Но нет; никто не признается в своей особенности. В той особенности, что, казалось бы, сама лезет в глаза и уши, глумясь над теорией вероятностей и статистикой, — имеющий да увидит и услышит!
Две причины вынуждали Иванченко держать мутацию в тайне. Во-первых, он боялся, что его заберут в подмосковный бункер, как забрали когда-то изобретателя роботов В. П. К тому же, считал Иванченко, патриотизм куётся вовсе не в секретных бункерах.
Во-вторых, если рассказать об этом не генералам и полковникам, а простой публике, никто не поверит. Иванченко пытался, собрав все свои ораторские способности и перечитав Метерлинка, провести разведку боем. То есть беседой. Полной символов. Он туманно намекал на сущность и процесс впитывания, на отыскание генетической формулы счастья и формулирование теории тотального распространения счастья. В результате получал новую порцию насмешек, тумаков и оскорблений. Один несдержанный тип и вовсе посоветовал собеседнику обратиться в соматопсихиатрическое отделение третьей горбольницы. Прямо к завотделением, минуя регистратуру.
Впитыватель знал, как хорошо, как счастливо жилось людям вокруг него — и как скверно, как неудачно складывались судьбы тех, возле кого своих иванченко, своих впитывателей не находилось.
Куда более мудро пинать отдельно взятого индивида, предназначенного к тому матушкой природой, нежели идти стенкой на стенку и вышибать дух из общества.
Увы, должностей впитывателей не предусматривалось ни в университетах, ни в компаниях, ни в Кремле. Этический и бюрократический прогресс не так скор, как генетический. Правильно сказал Эрих Фромм, и ведь когда ещё сказал: «Человеческий мозг живёт в двадцатом веке; сердце большинства людей — всё ещё в каменном». Мундиры вместо шкур, автоматы и ракеты вместо дубин и копий, бункеры вместо пещер. Словом, мутанту Иванченко приходилось довольствоваться должностями, прописанными в штатных расписаниях.
Впитыватель утешался тем, что он улучшает коллективы, следовательно, поднимает страну, пусть и на отдельных участках. Не истинное ли счастье — жить и трудиться на благо Родины? Когда коллектив вокруг него обретал социальную, научную и производственную ценность, Иванченко увольнялся и находил новую работу.
Вот и сейчас. Очередная веха, отметка на пути.
Как это знакомо! Несколько строчек на листке в отделе кадров, расчёт в бухгалтерии, фырканье в спину.
Иванченко представляет в уме заявление об увольнении по собственному желанию. Видит текст с тою ясностью, с каковой юный Володя Набоков видел в голове сложившиеся стихи — с каждой точечкой, запятушкой, с засечками на буковках, словно отпечатанные типографским способом.
— Да, босс, — слышит Иванченко свой голос, как бы плавающий в облаке эйфории, подобной той, что обволакивает мозги пациента, прошедшего процедуру у гирудотерапевта. — Виноват, господин директор. Согласен по всем пунктам и сверх того. Вы совершенно правы. Терпеть меня нет никакой возможности. (И необходимости нет, мысленно замечает Иванченко.) Компания запустила два завода на Луне и повысила чистую прибыль на семьдесят процентов, а могла бы запустить четыре и повысить прибыль на сто сорок процентов. Я тот рычаг, что вечно заклинивает. Я тот гвоздь, на чьё остриё всегда напарываются. Я тот, кто напрашивается на разнос, взыскание и депремирование. Мне пора.
«Пора, пора, засиделся», — думает Иванченко, дописывая в отделе кадров под хихиканье начальницы и подчинённого андроида заявление, украшая его внезапно праздничным восклицательным знаком. Старое позади, впереди следующий этап, новые свершения. Впереди будущее.
Куда теперь? Не закудыкивайте дорогу!
Кстати, не хотите нанять опытного впитывателя? Он как раз свободен. К кому обращаться? Есть один надёжный человек. Некто Олег Чувакин. Свяжитесь с ним по секретному каналу. Вместо телефонной трубки воспользуйтесь душевой лейкой.
© Олег Чувакин, март 2019
4 отзыва
Спасибо, Олег! Очень мило, а главное своевременно)))
Да. Звоните.
Ой, как здорово! Это так хорошо, когда во время прочтения улыбаешься, и после прочтения улыбка не исчезает. Спасибо впитателям, без них в жизни действительно нет ни счастья, ни прогресса!
Они — реальная фантастика в нашей жизни.