Тандем хранителей

Прошлое хорошо своею стабильностью. Как только в прошлое влезает какой-нибудь идиот, оно выпячивается горбатой волной, а та перетекает в будущее.

Не найди Зиновий Анатольевич Манчук этот телефон, он не увидел бы себя в будущем. Не увидь он себя в будущем, он не сделал бы в настоящем то, что сделал. Не сделай он…

Перед «не найди» напрашивалось «не поверни он на эту улицу», а перед «не поверни» — «не выйди он из дома». На каждый шажок по бытию отзывалась звоном бойкая отрицательная частица.

Крути, листай события до самого роддома! Но и там не начало. Оттуда переходи на биографии отца и матери, а от них шагай к дедам и прадедам, к пращурам, к лучине, палке-копалке и наскальным рисункам.

У этой логической цепи нет стартовой черты. Дорога теряется во мраке времён. Уходит к кистепёрым рыбам. Или к Большому взрыву. Да и там не углядеть изначальности. Что-то ведь существовало и до Взрыва. Иначе чему взрываться?

В больничной палате, привыкая жить с одним глазом, одним ухом, одной рукой и одной ногой, Зиновий Манчук насобачился в искусстве ретроспективы. Конечно, до пещер и матриархата и тем паче до образования Вселенной он не добирался, но к юным «прапрапра» из петровской эпохи на мысленных крыльях залетал.

Подумать только: вся эта историческая лента вела к его появлению на свет и его завидному счастью! Судьбою поколений, мало себя проявивших, была лишь подготовка, а звезду зажёг он.

И вот на тебе!

О счастье принято узнавать своевременно. Не позже. Но и, чёрт возьми, не раньше! Не загодя. И не узнавать, если уж быть точным. Счастье полагается делать. Ковать, строить, пилить, прикарманивать или как там ещё. Впрочем, последний глагол явно не про него, а предпоследний слишком любят хирурги.

Субботним утром 15 июля текущего года Зиновий Манчук топал себе по Садовому кольцу. Солнце в небе висит, воробьи чирикают, город пыхтит, машины несутся, пешеходы шаркают, копоть вдыхая. С виду обычный день.

У зебры он едва не наступил на блестящий предмет. Мгновеньем прежде не было этого предмета — и вот он есть. Большой смартфон. От вытянутого экрана отразился солнечный луч. Отразившись, луч попал в правый глаз Зиновия. Поневоле предмет заметишь.

Манчук наклонился. Его толкнули в спину и обругали, потому что пропел сигнал светофора. Моргая, Зиновий ответно обругал ругающих, подобрал телефон, сунул в карман и отступил в сторонку. В левую сторонку.

Окулистам известно, что, если солнце посветило тебе в правый глаз, ты отойдёшь влево. Вероятность такого поступка составляет 99,7 %. Оставшиеся 0,3 % приходятся на слепцов.

Сторонкой оказалось единственное место у перекрёстка, где можно было спокойно постоять: фонарный столб. Столбы не люди, их обходят. По крайней мере, стараются обойти.

Статистики знают, что просмотр сообщений на телефоне при условии стояния у столба занимает в среднем 18 минут и 28 секунд. (Вычислено Институтом мировой рекламы (ИМР) путём обследования 26479 испытуемых из 45 стран в течение трёх лет и трёх с половиной месяцев.)

Под защитою столба, никем не толкаемый, Зиновий принялся изучать находку. Телефон в золотом корпусе, довольно тяжёлый, имел на задней панели логотип в виде шести цветных сплетённых букв: Moogle. Под логотипом вытянулась вразрядку приписка: Moophone.

Экран муфона чернел неприветливо.

— Взгляни на меня поближе, Зиник, — произнёс аппарат голосом Зиновия.

Зиновий взглянул.

— Скажи то, что говоришь каждое утро.

— Вы все мне должны.

Экран ожил. В кругу прорисовалась дата: 7 июля, четверг.

Из телефона на Зиновия смотрел Зиновий. Постаревший. Почти лысый. Зато с бронзовым загаром. И рот до ушей, хоть завязочки пришей. Зубы словно жемчужные. Портрет на фоне синего моря.

Седьмое число? С утра было пятнадцатое. Зиновий вгляделся в цифры помельче. И присвистнул. Год-то не тот! Предпоследняя цифра другая. На десять лет вперёд цифра ускакала.

— Так ты мой телефон? — спросил, сглотнув, Манчук.

— Я твой муфон, — подтвердил телефон. И предупредил: — Работаю в автономном режиме. Сетевого соединения нет. Источников джи-сигнала не обнаружено. Источников сигнала Starlink не обнаружено. Совместимых сетей не найдено. Попытку соединения повторю через…

— Заткнись.

Зиновий нажал на экране символ трубки.

Телефонные контакты были рассортированы по удобным папочкам с иконками. При касании каждая папочка издавала свой звук. Это мог быть постельный стон, рычание овчарки или реплика «Слушаюсь, барин!», произнесённая угодливым тоном.

Одна папка называлась «Президенты», вторая — «Министры», третья — «ООН», четвёртая — «Женщины», пятая — «Яхта», шестая — «Налоги». Папки соединялись стрелками, указывающими на иерархические или ещё какие-нибудь связи. Стрелки извивались и перепутывались почти так же, как улицы на мудрёном перекрёстке.

В контактах обнаружился богатейший ассортимент правителей: от президентов государств до еврокомиссаров, от премьер-министров до королей и королев. Также в списке присутствовали генсек и комитетчики ООН.

— Очуметь, — проронил Зиновий. — Как же я на олимп политический взобрался? Я? Офисная запятая, менеджер по продажам. Пусть старший. Пусть оптовик. И вдруг — вокруг меня все эти дяди с запонками, телохранителями и флагами государственными! Две тысячи такой год!..

Список из президентов и королей продолжали сливки крупного бизнеса. Промышленники и предприниматели сменялись прекрасным бомондом с локонами, губами, грудями и бёдрами. Иные представительницы высшего света выставили перед объективом тело, а не лицо. Кажется, такое поведение имело отношение к конкурентной борьбе за самца. Впрочем, за полтора десятка лет сидения по офисам биологию Зиновий подзабыл.

Листая списки, Манчук правой рукой чесал за правым ухом, скрёб правую коленку и потирал правый глаз. Поочерёдно.

Семь президентов, четыре короля и две королевы, десять премьер-министров, двадцать простых министров, три олигарха, пять киноактрис, шесть моделей, парочка мотивирующих блогерш, распутного вида массажистка, персональный спортивный тренер и даже свой налоговик — госсоветник с рангом генерала. И доктор тоже свой, терапевт, онколог, остеопат, нутрициолог, психотерапевт и владелец аппарата Фолля с пометкой: «Запрещено в США». В папке «Яхта» значился капитан. Бравый молодец с таитянским загаром, оттенённым белизною кителя. В адресном контакте возле иконки спутника указывалось: «Босс, звоните прямо на яхту».

— Мамочка родная! — прошептал Зиновий Манчук.

Мама его умерла от рака, а то бы за сына порадовалась.

Поводов для радости имелось предостаточно. К примеру, сын её имел три банковских счёта. В будущем.

Отсутствие сетевого соединения не помешало Зиновию просмотреть страницы, сохранённые в коллекции под гордым заголовком «Я». В заметке «Король времени и его богатство» журналистка, какая-то Катя Сиропова, ехидничала, рассказывая читателям о финансовом благополучии «одного из самых богатых людей на планете, владеющего всем, чем можно владеть, не говоря уж о времени». «Числа, отражающие его богатство, не вмещаются в строки на телефоне! — возмущалась она. — В рядах цифири, показывающей состояние Зиновия Манчука, набралось столько нулей, что строки расползаются на абзацы. Чему тут удивляться? Ведь он владелец трёх банков. Можно сказать, все деньги в этих банках — его. Имея неограниченную международную лицензию на применение тайм-машины, он притягивает к себе деньги со всего света. Король времени насмехается над святой конкуренцией!»

В другой заметке говорилось о его развлечениях на яхте. За дни и ночи с ним актрисы дерутся друг с дружкою. Безымянный репортёр прямо и косвенно цитировал его, Зиновия Манчука. Мол, г-н Манчук обожает смотреть, как актрисы, которых он подобрал для очередного морского путешествия, хлещут друг дружку по щекам, лупят кулаками, полосуют ногтями и падают за борт, где их перекусывают пополам акулы, «привычным косяком следующие за яхтой». Родственники погибших получают приличные страховые премии и потому не поднимают шума, писал репортёр. Согласно непроверенным слухам, компании начали вставлять в договоры о страховании жизни исключающий пункт о яхте З. Манчука, устраивающего в море мясной бульон. «Так развлекается лауреат Нобелевской премии мира!» — припечатывал репортёр.

— Нобелевка! Очуметь! — пробормотал Зиновий.

На фотографиях З. Манчук с бронзовым загаром выглядел атлетически. Торс как у Геракла. И ничего, что лысоватый. Лысина ему шла. Белолицый офисный менеджер с животиком из нынешнего июля ощутил к яхтсмену из будущего июля трепетную зависть. Подумаешь, пара актрисок свалилась за борт! Он же не натравливал на них акул.

По-видимому, в будущем у него имелась и машина времени, а также лицензия на её использование. Этим фактом и объясняется возникновение на асфальте телефона, показывающего на календаре будущее. Мессенджеры и электронная почта полны записей десятилетней…. десятилетней чего? Какое слово употребить вместо «давности»?

Лексикона Манчука на такую премудрость не хватило. Итак, жизнь в телефоне-муфоне отстояла от жизни за фонарным столбом на десять лет. Округлённо.

Выходит, он, тот, с яхтой, из будущего, побывал в прошлом. Смотался в прошлое и потерял телефон. Или выронил — случилось что-то. Его подкараулил преследователь во времени? И куда их обоих потом занесло, его и преследователя? В мезозойскую эру?

У столба Зиновий простоял чуть меньше среднего времени, вычисленного Институтом мировой рекламы. Очарованный собственной персоной из будущего, Зиновий пялился бы в экран куда дольше восемнадцати минут, но история припасла иные планы на его счёт.

Гружённый песком КамАЗ ударил сначала столб, а затем Зиновия.

Левая часть его тела почти не пострадала, а вот от правой сохранились не все участки.

Череда хирургических операций прошла относительно успешно. Зиновий был жив, но лишился уха, глаза, руки и ноги. От последних остались жалкие культи — отпилки, как называли их работники той больничной пилорамы, куда скорая подбросила Манчука.

Одной рукой, к тому же левой, ему было нелегко управляться с телефоном. С купленным в кредит дешёвым телефоном с пустой страницей контактов. Едва ли не большей потерей, чем потеря руки, Манчук признавал утрату муфона. Надо уточнить: утратил он оба аппарата, смартфон из настоящего и муфон из будущего. Старый телефон не так уж волновал Зиновия. Иное дело — золотой муфон. Он, вероятно, дал бы ему подсказку. Дал бы! Не расплющи его колёса самосвала в блин.

Не расплющи колёса самосвала телефон… Не встань он у столба… Не толкни его тот пешеход… Не выйди он из дома…

Манчук сделал философское открытие: самая страшная утрата — потеря будущего.

Одноногий и однорукий калека ну никак не мог быть тем шикарным боссом из будущего! Это очевидно. Чтобы разглядеть разницу, хватило бы и одного глаза.

Из единственного глаза Зиновия выкатилась горячая слеза. Мама всплакнула бы, увидев сына на больничной койке. А вот папа бы обрадовался и в ладоши захлопал.

Старший Манчук не умел проигрывать, зато выигрывать обожал. Узнав о поражении сына, он бы закричал: «У меня две, а у тебя одна! У меня два, а у тебя одно!» Закричал бы, будь он жив. Папа Зиновия покончил с собой. Не поделил бизнес с совладельцами, через суды лишился всего нажитого, кроме семейной квартиры, угодил в каталажку, а там свёл счёты с жизнью.

Тягу к богатству Зиновий перенял у отца. Перенял ли тягу к риску? Папа был товарищем рисковым. И доигрался.

А он? Что произошло там, в будущем? Как он разбогател? Может, у него есть шанс всё вернуть, всё исправить?

Наверное, в будущем его прижали бандиты. Что нужно бандитам будущего? Ясно, что: они хотят заполучить тайм-машину, о которой писала та журналистка. Или хотят раздобыть секрет управления ею. Пульт какой-нибудь. Пароль. Телеметрические данные. Пальцы Зиновия. Внутренности Зиновия. Мозг.

Бандиты отобрали его законную машину времени. И заставили его ею управлять. Утюгом живот прижгли, сунули в анус паяльник или произвели ещё какое-нибудь нехорошее, пахучее действие. И теперь неизвестно, как он, Зиновий Манчук, выглядит в будущем. Ведь сообщения в муфоне оканчивались днём, когда устройство вывалилось в прошлом.

Бандиты наняли математиков, физиков, историков, специализирующихся на родовых древах. Сплошь и рядом глупые бандиты эксплуатируют умную рабсилу. В близком будущем устоявшиеся рабочие отношения не успеют эволюционировать.

Нанятые спецы изучили его прошлое, наметили и прочертили маршрут. Яйцеголовые просчитали вероятности и выдали бандитам научное решение: подбросьте телефон на дорогу. Указали дату и точное время.

Не найди Зиновий телефон под ногами…

Не найди Зиновий телефон под ногами, он бы не задержался в той точке маршрута. Зажёгся бы зелёным светофор, запиликал бы звуковым сигналом — и Зиновий спокойно перешёл бы дорогу вместе с прочими пешеходами. И двинулся бы дальше. И со временем путь привёл бы его к богатству и славе, к яхте и капитану!

О том, что тяжёлый КамАЗ влепится в столб, спецы из будущего, конечно, знали. Кто оперирует машиной времени, тот смотрит прошлое как телевизор.

Зацепка всё-таки существовала. Одна.

Выписавшись из больницы, Зиновий на такси в кредит доехал до своей квартиры. Квартиру на Большой Якиманке не обокрали. Дома всюду лежала пыль. Накопилась с июля по октябрь. Что его жизнь? Пыль.

А вот машина его на дворовой стоянке, почти новая перламутровая «Тойота Королла», пылью не покрылась. Потому что не было во дворе перламутровой «Короллы». Банк забрал. Нет платежей по автокредиту — нет авто.

Он не сдастся без боя. Он поспорит с судьбой. То есть с бандитами во времени.

Одевшись потеплее, Зиновий в сумерках доковылял до метро и на электрическом поезде отправился в Измайлово, на улицу Первомайскую. К человеку, которого в свои тридцать восемь лет помнил в образе юном и молодом.

Искомым человеком был его экс-одноклассник по фамилии Пробкин. В отрочестве Клим Пробкин прозвал своего друга Заманчуком. По отцу Зиновий был Анатольевичем, а потому его фамилия с приставленными инициалами читалась пикантно. И отвечала содержанию: к Зиновию тянулись девчонки. К угрюмому тощему Климу не тянулись, а на Зиновия, любовно именуемого Зиником, прямо-таки вешались. Ретроспективно и перспективно. Любые. От девственных одноклассниц до замужней хозяйки фирмы спортивных тренажёров, где менеджер Манчук трудился до фатальной встречи с самосвалом.

В вагоне инвалиду уступили место, а он по неопытности предложением воспользовался. Китайская силуминовая нога на шарнирах плохо гнулась, из-за чего пассажиры о вытянутую ногу запинались. Они бы и падали, но в час пик тела спрессовывались относительно плотно.

Из вагона Зиновий выбрался двумя станциями раньше. Не из-за неловкости пассажиров. Вдруг за ним следят шпионы из будущего!

Клим Пробкин — его последняя надежда. Первая и последняя. Если дело сорвётся, он, несчастный поломанный Зиник, положит под КамАЗ вторую половину туловища.

Избегая перекрёстков и вздрагивая при звуках автомобильных моторов, Зиновий, вихляя и грохоча ногою, пробирался дворами к дому Пробкина. Телефонного номера Клима он не помнил.

Ковыляя на звонком, как водосточный жёлоб, протезе, противно шаркающем по тротуару ботинком, постукивая пластмассовой рукой, скрипя костылём и обливаясь потом, Зиновий останавливался и оглядывался. Подолгу сморкался в салфетку.

Машина времени не появляется на пустом месте.

Она есть в будущем, следовательно, она зародилась в прошлом. Она есть у него из будущего, значит, он из прошлого имеет связь с машиной.

Он, плохо образованный гуманитарий, закоренелый троечник, преуспел в торговом убеждении. Во всех фирмах, где ему довелось поработать, он оттачивал природную способность продавать. З. А. Манчук продавал мебель, компьютеры, лекции по саморазвитию и спортивные тренажёры. Из фирмы в фирму он переходил по собственной инициативе: всякий раз устраивался туда, где платили больше. Он умел убедить клиента и неизменно поднимал продажи. Харизматический обаяшка — так называла его хозяйка последней фирмы, спортивная бизнесвумен Инга, страстная и ужасно сильная, состоящая как будто из одних костей и мышц. Тренажёры она продавала вагонами по модели B2B.

Школьный и университетский троечник и обаяшка, уговаривающий человека стать покупателем, машину времени изобрести не мог. Вот продать… Но машину времени продал бы кто угодно. Такой товар в рекламе не нуждается. Его не рекламировать, а прятать надо. За такой товар недолго думая убьют.

Машину времени мог изобрести Климка. Клим Пробкин, учёный технарь. Климка, сказавший в юности с горькой мечтательностью: «Эх, будь у меня машина времени!..» И чёрным льдом сверкнули серые глаза.

Подходя к пятиэтажке на Первомайской, Зиновий костерил не Клима, а себя.

— Дурак! Чёртов кретин! Не туда в золотом телефоне смотрел! Застрял на актрисках и политиках… Надо было попки пониже… то есть папки пониже посмотреть! Был там Клим или не был?

Живёт ли Климка в этой пятиэтажке? На втором этаже у Клима раньше была однушка. Деньги на квартиру он выиграл у казино, разработав научный метод, названный им одноразовым. Фартануло Климу в студенчестве. С тех пор Пробкин не играл ни в рулетку, ни в карты.

С подъездного крыльца Зиновий оглянулся. Кажется, никого подозрительного.

Манчуку было страшно. Очень страшно.

Человеку с одной ногой, одной рукой, одним глазом и одним ухом есть ещё что терять. И потеря оставшихся конечностей и оставшихся органов будет куда чувствительней.

Судьба хранит друзей по старым адресам.

— Ну что, Климка, изобрёл машину времени?

— Машину времени… — протянул Пробкин. — В принципе…

На кухне, за поллитровкой «Рябины на коньяке», Клим рассказал о своём житье-бытье.

Из научного института, куда Пробкина взяли после университета, он уволился три года тому назад. Нанялся продавцом в винный магазин. Взяли без испытательского срока. Квалификация налицо. Вернее, на лице. Багровые щёки, сизый нос, слезящиеся глаза. И неподдельная радость при взгляде на витрину.

В институте вместо научных исследований директор и его замы заставляли физиков писать вздорные отчёты, ставить галочки да сочинять доклады «наверх». Доклады о светлом будущем.

Трудно сказать, что в НИИ было хуже: доклады в коммунистическом стиле или копеечная зарплата.

Но это плохое в финале привело к хорошему.

Однажды Клима осенило. Дома. Посреди ночи. С жуткого похмелья.

Он нашарил выключатель, зажёг в комнате свет, схватил лист бумаги и кое-что набросал. Схватил другой лист — и ещё кое-что набросал. Следующие листы он покрыл замысловатыми линиями, соединёнными в замысловатые фигуры, и скорыми расчётами. Головная боль сама собой отступила, в мозгу засияло солнце открытия. Вот так приходит вдохновение, понял Клим. Завершающий лист он снабдил заголовком: «Светлое будущее». За окошками и вправду светало.

О вычислении параметров входа в четырёхмерное пространство Клим Пробкин никому в НИИ не рассказал. Упекли бы в дурку.

— Как моего отца, — сказал Пробкин. — А я не сумасшедший. И отец мой не был сумасшедшим.

— Конечно, ты не сумасшедший, — быстро согласился с ним Зиновий и рукою согнул в колене искусственную ногу. Нога заскользила по полу, распрямляясь обратно. Манчук вздохнул.

Пробкин допил из стакана рябиновую. Настойку он пил как компот. Заедал хлебом с маслом.

В детстве и юности Клим хлебнул лиха. Родители его не были коренными москвичами. Квартиру снимали. Мать Клима, которую Зиновий запомнил такой красивой женщиной, какую хорошо бы поместить на картину, оставила семью, когда Климу было двенадцать, ушла к москвичу с квартирой, машиной и диссертацией — именно так отец Клима описал своего соперника сыну. Когда Климу исполнилось девятнадцать, отца его забрали в дурку. Там он и сгинул. Что-то с сердцем. Клим переехал в студенческую общагу. Его, хмурого, сторонились, считали ненормальным.

— Климка, так ты изобрёл машину времени?

— Ничего не изобрёл. Мало теоретически вычислить координаты входа! Надо сконструировать капсулы: приёмник координат и предметный передатчик, работающие в четырёхмерной сетке. Это не так-то просто… Я одной «Рябины на коньяке» ящиков двадцать выдул, пока понял, сколько всего предстоит сделать.

— То есть ты не построил машину времени.

— Говорю же: нет.

— Не понимаю!

— Ты всегда был тупым, Зиня. Купи-продай.

— Что помешало тебе соорудить приёмник и передатчик?

— Рябиновка кончилась. Деньги кончились. Пришлось трудоустраиваться. Я уже говорил. Продавцом пошёл. Почти как ты. В винный устроился, внизу тут. — Клим выдул остаток рябиновки из горлышка. — В принципе, машинку я мог бы собрать. Лет за пять. Однако удовольствие выйдет не из дешёвых. Компоненты… Плюс базовое физиологическое. Попить-пожрать… У тебя денег таких, Зинька, нет. Инвалидная пенсия — гроши.

— Послушай, Климка… Послушай меня, пока не сильно пьяный. Я квартиру продам. Свою квартиру на Якиманке. За неё много дадут. Тогда соберёшь машину? Соберёшь?

«Не умри моя мама… — подумал Зиновий. — Не умри мой отец… Не получи я в наследство квартиру…»

Клим убрал пустую бутылку под стол. Она звякнула о другую бутылку.

— Машина времени — часть человека, Зинька. Под неё двое требуются. Приёмник координат и передатчик предметов. Лучше терминов я не придумал. Будешь вторым — тогда соберу машину. Это живая машина, понял, Заманчук? Ничего ты не понял, ибо дурак ты есть и дураком помрёшь. Четырёхмерный континуум вне человека немыслим и, как мне удалось теоретически обосновать, не существует. Но при этом человека не существует для четырёхмерного континуума. Нет, ты представляешь хари бюрократов на учёном совете?.. На твою бы походили. Вот бы я диссертацию решил защитить на тему перемещений во времени!.. Так ты будешь вторым, боец с самосвалами?

— Буду, Климка. Запиши меня в герои науки. Я у тебя на кухне поживу, ладно? Только ты в винном никому о нашей теме не рассказывай.

— Не беспокойся, там на эту тему все говорят.

Работу в винном Клим вскорости оставил.

Квартиру на Большой Якиманке у Манчука купил индуист-экстрасенс, уверявший, что жизнь во всём мире скоро переменится. Впитывающие чакры экстрасенса уже раскрылись навстречу будущему. В грядущем, объявил он, не будет войны, а значит, не будет и мира. Поднимется двуликий человек, чью волю признают священной.

Под Новый год Зиновий поселился у Клима.

О своей находке, золотом телефоне из будущего, Зиновий бывшему однокласснику не сказал. Кто знает, какие изменения произойдут от этого там, в грядущем! Что до аварии, то сказал, что — бр-р! — вспоминать об этом ужасе не желает, коробит, мол, и трясёт всего.

Клим и не расспрашивал. Мало ли на свете людей, попавших под машину! Дни Клима поглощала другая машина — времени.

Одно лишь сказал Пробкин, меланхолично повозив губами и усами:

— В катастрофу попал — о друге вспомнил. А не попал бы?.. Так и живём. В принципе, я не в обиде. Обида — моё перманентное состояние, а обиды в квадрате не бывает.

Зима сменилась весною, лето уступило осени, осень поддалась зиме. Крутилась планета, мелькали месяцы, закруглялись годы.

Клим всё меньше пил и всё больше работал. Стены квартиры на Первомайской покрылись схемами и чертежами. На кухне Клим повесил доску. На ней он писал маркером уравнения, а потом стирал. Потом снова писал и стирал. А то уныло пялился на доску, пустую совершенно.

Пробкин купил капитальный гараж и постепенно набил его всяким оборудованием. Заказывал он его и покупал бог знает где. Это оборудование подошло бы для кафедры информатики университета, для анатомического музея и для секретной экспериментальной лаборатории в особом отделе НИИ, курируемом ещё одним особым отделом. Иногда Зиновий посещал гараж, дабы вселить в своего друга оптимизм.

Вдоль стен хорошо освещаемого бетонного куба вились толстенные жилы кабелей. На широком столе шумел вентиляторами многопроцессорный компьютер. В стеклянных шкафах томились человеческие органы в формалине: от сердца до желудка. У ворот гаража громоздился источник бесперебойного питания — этажерка с двадцатью четырьмя аккумуляторными батареями. В углу Клим подвесил здоровенный металлический баллон вроде водонагревателя, который называл контроллером времени. На контроллере мигал неразумной цифирью индикатор; числа бегали туда и обратно, цифра наскакивала на цифру, так, что и смотреть было больно. На стеллажах отсвечивали стальными боками приборы, отдалённо похожие на цифровые усилители. На передних панелях приборов имелись регуляторы, клавиши и тоже индикаторы. Сзади круглились гнёзда. В некоторые входили штекеры — где красные, а где чёрные. Эти штекеры Клим называл «приём» и «передача». Провода свисали к полу и куда-то тянулись. Чем больше Манчук задавал вопросов, тем меньше понимал в проводах со штекерами и индикаторах. «Надоел ты мне, Заманчук. Потом покажу, на практике», — бросал Пробкин, и Манчук покидал гаражную лабораторию.

Случалось, вернувшись из гаража под утро, Клим будил Зиновия и говорил, глядя ему в глаза: «Ничего у меня не получится. Зря ты недвижимость продал, Зинька. Я же говорил, что ты глуп». Слова если и не те самые в точности были, то похожие. Такие минуты дружеских откровений Зиновий ненавидел. И до тошноты их боялся. У него даже желудок болел, угрожая образованием язвы. Однако выказать недовольство Манчук не смел. Он научился кричать внутри себя, вопить от ужаса тайком. Когда Клим мылся в ванной, Зиновий кричал в подушку. Бывало, проплаканной, просоленной подушкой он хотел придушить Клима. Климка был слабосильный. С другой стороны, придушить одной рукой двухрукого человека, пусть и тонкого, — задача, решить которую будет, пожалуй, посложнее, чем построить машину времени.

Зиновий отыскал способ отвлечься: занялся готовкой. Обзаведясь после продажи квартиры южнокорейскими протезами ноги и руки, он научился сносно орудовать у плиты. Готовить было необходимо, ибо Клим к плите почти не подходил, а от дошираков и роллтонов обоих уже мутило. Яйца Зиновий варил вкрутую: сваренные всмятку одной рукой, да ещё левой, от скорлупы не очистить. Картошку чистила немецкая машинка. Лук, свёклу и морковку Зиновий насобачился резать корейским протезом, где пальцы заменялись на столовые приборы и всякие инструменты: хоть нож, хоть ложку, хоть отвёртку.

Выручали и заготовки супов в стеклянных банках. Банки Зиновий открывал консервным ножом, поставлявшимся в комплекте с рукой.

Манчук полюбил щи. Распластанная говядина и занесённый над нею тяжёлый протез, вооружённый длинным ножом, придавали ему веры в будущее. Кочан капусты представлялся ему головою бандита во времени.

Проделывая кухонные манипуляции, Зиновий гнулся на ножном протезе, как ива. То была естественная йога. Так говорил Клим Пробкин. Он обожал слово «естественный».

«Интересно, — думал Зиновий, втягивая дух щей из булькающей кастрюли, — если я слетаю назад во времени и изменю прошлое, я забуду аварию? Забуду жизнь с Климом? Или запомню оба варианта?»

О предполагаемых вывертах и парадоксах он не спрашивал у друга. Боялся сбить изобретателя с научных мыслей. Придёт время, друг сам скажет. И покажет.

Пришёл день, когда Пробкин притащил из гаража небольшую штуку, то есть совсем маленькую штуку, не больше спичечного коробка, которую назвал блоком-прототипом. Пробкин необычайно жестикулировал, говорил много и сбивчиво, и Манчук понял: этот коробок — прототип машины времени. Изобретатель украсился улыбкой, нелепо изломавшей губы и вздёрнувшей жалконькие усы, и смахивал не на учёного, а на комедийного актёра, перепутавшего роли. Трезвый Пробкин отчего-то не выглядел таким умным, как Пробкин пьяный.

Миниатюрный блок изобретатель паял за письменным столом, освещаемым настольной лампой.

Пробкин расхаживал по однокомнатной квартире, сунув за ухо карандаш или маркер, и разговаривал вслух, не обращая внимания на компаньона. Говорил он такое, что Зиновий подумывал о приглашении психиатра.

— Скрестим физику с биологией! — восклицал Пробкин. Он растопыривал пальцы и принимался их загибать. — Отличник и троечник — раз. Изобретатель и торговец — два. Умный и дурак — три. Технарь и гуманитарий… Бессребреник и рука загребущая… Меланхолик и холерик… Гений и пустозвон…

Антонимы Пробкин перечислял до тех пор, пока пальцы не кончались. Потом учёный бежал к стене и на ватманских листах дорисовывал анатомические фигурки человека и дописывал цифры.

Деньги от продажи квартиры расходовались гораздо быстрее, чем предполагал Зиновий. Иные компоненты, похожие на радиодетали, на элементы детских конструкторов, стоили отчего-то баснословных сумм. Испробовав в блоке очередную деталь, Клим ругался, а то и выл с тоскою, как голодный волк в лесу. Приклеивал на стены новый ватман поверх старого. Исчерчивал его карандашными линиями, стирал линии, кроша ластики, и, расцарапывая до лохмотьев бумагу твёрдым конструкторским карандашом, писал: «Дерьмо собачье! Никогда у меня не получится!» Удирал в гараж и не появлялся дома трое суток. Снова покупал какие-то штуки. Однажды ушёл из дому с чемоданом наличных и принёс в кармане «идеальную парную начинку».

Зиновий не возражал. Живя с Пробкиным, он усвоил одну премудрость: не мешай тому, кто умнее.

Использовав купленную начинку, Клим заново собрал коробок. И проверил его счётчиком Гейгера. Счётчик неприятно потрескивал, но Пробкин заявил:

— Норма. Это так, на всякий случай. Батарейки заводские, американские. С документами. На отходах радиоуглерода работают. Причиндалы не отвалятся, башка не полысеет. Пожизненная гарантия. Энергия, Зиня.

— Очуметь, — сказал Манчук.

— Соберу второй блок, — сказал Пробкин.

В канун Нового года Зиновий стоял у календаря, опираясь левым плечом на стену. Календарь был наклеен на кухонную дверь. Пять лет назад Зиновий продал квартиру на Якиманке и поселился на Первомайской.

В коридор заглянул из комнаты изобретатель Пробкин.

— Новогодний сюрприз, инвестор, — сказал он, ухмыляясь как неудачник, который вот-вот всем покажет. — Не хочу ждать первого января. Да и ёлки у нас, в принципе, нет.

На письменном столе в комнате были установлены в подставки два блестящих металлических яйца.

— Никелид титана, — сказал Клим. — Ты его не переживёшь — он тебя переживёт.

— Понятно, — сказал Зиновий. — Не очень.

— Ты что, лежал в больнице и про нитинол на слышал? Ах да, тебя по упрощёнке пустили. Всё отчекрыжили.

— Батарейки не забыл поставить? — перебил Зиновий друга.

— Не забыл. Внутри яиц блоки, а в них всё.

— Всё, — выдохнул Манчук. — Как у Кощея?

— Как у пары Кощеев. Поздравлять не стану, инвестор. Поздравлю, когда получится. Если получится.

— Твои яйца — машина времени? — несмело спросил Зиновий.

— Мои яйца при мне. А это… это наши общие яйца.

— Наши?

— Две половины машины времени. У каждой капсулы — своя функция.

— Честно говоря, ты меня не убедил, Клим. Видел я твои батарейки. С мизинчик младенца… Несерьёзно как-то… Надолго их хватит?

— Навсегда. Нам с тобой навсегда.

— Не понял.

— Устаю я от твоей тупости, Зиня. Батарейки с ядерным стержнем. Они не только нас с тобой, они египетские пирамиды переживут.

— И что с этими яйцами теперь делать?

— В организмы вшить.

— К-куда?

— Я прикинул: есть несколько мест. Доктор определит точно, куда.

Манчук тонко и печально просвистел.

— Опять хирург?!

Клим приблизился к другу. Похлопал его по обрубку плеча. Постучал кулаком по протезу. Показал палец стеклянному глазу. Дунул в дырку от уха.

— Тебе эта операция пустяком покажется.

На хирургические операции, под которые пришлось подкупить треть персонала отделения (оптом, подумал Зиновий), Пробкин потратил почти все оставшиеся деньги. Хирург, вшивавший капсулы времени в тела пациентов, пил не «Рябину», а «Мартель».

Официальные диагнозы у обоих пациентов были идентичными: аппендицит. Заштопали их на удивление аккуратно. Через неделю друзья вернулись в квартиру, оклеенную чертежами и схемами.

— Думаешь, твой врач не сдаст нас в будущем? Не продаст бандитам?

— Зиня, ты неисправимо глуп. Будь так, как ты говоришь, мы бы оба в морге или на кладбище лежали. Сейчас лежали бы. Этот врач нас психами считает, вот пусть и считает. С клеймом психа ты получаешь некоторые преимущества… В этом я убедился на собственном опыте. Люди думают, что ты чокнутый неудачник, а поворачивается наоборот… Короче, Зинька, хватит болтать. Давай проведём эксперимент. Ты как, не боишься?

— Не представляю, что и где… Как и на что…

— Воздействовать, — подсказал Пробкин. — Видишь ли, прошлое уже написано. Легче всего уловить возмущение, если часть уравнения известна. Теоретически.

— Какого уравнения?

— Был один случай, не поддающийся рациональному объяснению. В школе. Мне четырнадцать было. У меня пропала книга с полки. «Час Быка» Ефремова. Между прочим, отец подарил. Первое издание. Семидесятого года. Я по всей квартире искал.

Зиновий опустил глаза. Изучал колено протеза. Телесного цвета протез торчал из шортов.

— Увёл книгу ты, Заманчук. Ты приходил ко мне. Больше никто, в принципе, ко мне не ходил. Ты спёр её, пока я торчал в туалете. Ты спешил и прореху в книжном ряду оставил. Вот почему я сразу заметил пропажу. И на тебя подумал.

Зиновий разглядывал царапину на колене. Корейцы писали в документации, что материал стоек к царапинам.

— Я собирался поговорить с тобой, Заманчук. Молчать не собирался. Но в тот же день увидел книгу у себя на полке. На привычном месте. И выбросил эту историю из головы. Но теперь…

— Я тогда подумал, ты в мой шкаф залез… — сказал Зиновий, не поднимая головы.

Историю с томом Ефремова он тоже помнил. Разумеется, со своей стороны. Зиновий заметил книгу у друга на полке месяцы спустя. Роман этот Зиновий и не открывал. Размышляя с досадой о том, каким образом книга вернулась к хозяину, он решил: Климка его вычислил. И залез в его шкаф. Но как догадался, куда лезть?

— Мы часто приписываем людям то, что сделали бы сами! — отчеканил Клим Пробкин. — Так в нас говорит антипод совести!

Зиновий поднял голову.

— Что я должен делать?

— Приёмник улавливает волновые возмущения будущего и отыскивает их нити в прошлом. Приёмник — это ты, Зиня. Передатчик перемещает предмет в координатной сетке. Передвигает в пространстве и времени.

— Передатчик — это ты, Климка.

— Иногда ты соображаешь. Я буду перемещать предметы. Живой организм в координатной сетке не переместить. На живые клетки машинка не действует. Только на неодушевлённые предметы.

— Предметы, которые археологи находят не в своих эпохах, вроде как не по адресу…

Пробкин покривил губы. Зиновий вздохнул. После сумасшедших лет изобретательства и после операции Климка похудел. И так-то был вешалка вешалкой, а теперь в сучок лесной превратился, в осинку высохшую. И я не здоровяк, отметил Зиновий. Нет, развил он эту мысль, в будущем я оздоровлюсь и подкачаюсь. Дайте только срок. И тренера дайте.

— Книга, о которой мы говорим, — сказал Пробкин, — предмет известный. Возмущение, как я предполагаю, мы зафиксируем в ближайших минутах. Машинка настроена на последовательный приём: первыми фиксируются ближайшие возмущения. Воздействие состоится сегодня. Привычки откладывать я не имею. Короче говоря, искать не придётся. Я встану тут, у окна. Ты встань к противоположной стене. Система моделирует события на ограниченном пространстве. Ну вставай, чего ждёшь?

— Эй, глаза не закрывай! Сосредоточься. Машинка внутри тебя учует возмущение и покажет числа. Числа обозначают события в пространстве-времени. Код для входа: «Рябина на коньяке — раз, два, три». Код для выхода: «Зиновий и Клим — раз, два, три». Готов, Зинька?.. Называй первый код.

Зиновий произнёс кодовые слова.

Он всё-таки закрыл глаза на мгновение. Или на два мгновения. Кто их сочтёт!

Открыв глаза, Манчук узрел пред собою, на расстоянии метра, тускло светящийся белый шарик. На уровне глаз. По краям неровный и расплывчатый, шарик казался пушистым. Этакий теннисный мячик, только поменьше. Мерцая матово, он вертелся. Исчезал и вновь появлялся.

Заговорил Клим:

— Диффузный мячик — это точка A. Текущий событийный момент A в будущем. Хрономомент.

Над шариком вспыхнули белым два ряда чисел.

— Это, Зинька, время будущего и время настоящего. От года до наносекунд. Век я не стал указывать, это лишнее.

Наносекунды сливались в сплошной белый прямоугольник.

От мячика протянулись лучами две белые нити. Замерли в метре от Пробкина. Одна нить была чуть короче другой.

— Точки B и C, — сказал Клим. — Два хрономомента в прошлом.

На конце нити, ведущей к точке B, обрисовался, как в кадре, не шарик, а относительно большой полупрозрачный предмет. Искомая книга! Книга Ивана Ефремова «Час Быка» 1970 года издания. Она двигалась! Её обхватили пальцы. Человеческая рука клала книгу на горизонтальную полку шкафа и прикрывала помятой школьной тетрадкой. Сквозь книгу пролегли три оси, у их окончаний-стрелок ярко прорисовались белые числа.

— Широта, долгота, высота, — объяснил Пробкин.

Меняла положение книга, менялись и координаты по осям. Операции совершались беззвучно.

Посреди книжной обложки белели числа времени, разделённые двоеточиями. Над циферблатом пульсировала одинокая бледная стрелка. Отсчитывались секунды, и Зиновию казалось, что он куда-то опаздывает.

— Зиня, время у книги относится ко времени события, время у мячика — ко времени возмущения и времени наблюдения. Время прошлого, время настоящего, время будущего.

Зиновий сосчитал: дистанция между наблюдением и возмущением составляет всего три минуты с секундами.

Рука убралась из кадра. Книга лежала. И мерцала, как бы переливалась. Сфокусировать на ней взгляд было невозможно. Дверца шкафа закрылась. Значения долготы, широты и высоты застыли, а часы по-прежнему «тикали».

— В трёхмерной системе координат предмет покоится в горизонтальном положении, — сказал Клим. — В четырёхмерной он движется.

Зиновий припрятал том Ефремова в угловом нижнем отделении комбинированного шкафа в своей комнате. Там он хранил всякую всячину вроде велосипедного насоса, старых мобильников, школьных тетрадей и книжек о способах быстро заработать миллион, закладками в которых служили порнографические фотки и вырезки.

Манчук переключил внимание на точку C. На книжной полке четырнадцатилетнего Клима Пробкина обрисовались корешки книг и тёмный промежуток между ними — словно зуб выдернули.

Машинка, встроенная в живот Зиновия, оцифровала вертикальную прореху на полке. У пустого места всплыли три оси и ряд цифр, отображающий время. Отсчитывались секунды.

— Коснись диффузного мячика, — приказал Клим.

— Как?

— Всё равно, как… Подставь под него ладонь. Ты ничего не почувствуешь. Нельзя почувствовать время. Плоть его не чувствует.

Теннисный мячик утонул в ладони, как бы в неё погрузился. Физического ощущения инородного тела Зиновий не испытал.

— Хорошо, — сказал Клим. — Так и стой. Моя очередь. Но решение за тобой. Перемещаем книгу?

— Почему за мной?

— Спроси у совести.

— Перемещай!

Клим Пробкин взял книгу. Дотянулся до прошлого! На руке его никаких координат не обозначилось. «Час Быка» он вставил в пустое место. Убрал руку. Книга переливалась, дрожала воздушно. Пробкин облизал губы и усы.

— Дрожь предмета — его движение во времени.

Часики на книге «тикали»: секунды совершали ход. Сменилась минута. Под строкой времени возникла вторая строка — статичная. В этой строке число наносекунд застыло.

— Зафиксирован исторический момент четырёхмерного сдвига! — торжественно произнёс Пробкин. — В принципе, на том всё. Зиновий и Клим — раз, два, три!

Мячик, крутившийся перед Зиновием, медленно растаял. Вместе с ним растаяли нити-лучи.

— Эй, Зиня!.. Ты молодец.

— Страшновато было! — выдохнул Зиновий.

Клим сунул ему початую бутылку «Рябины». Зиновий глотнул. И улыбнулся. Улыбнулся?! Он тронул живой рукой одну щёку и другую. Коснулся собственной улыбки.

Пробкин вывел карандашом на ватмане три оси и рядками набросал числа. Манчук числа узнал. То были координаты книги в пространстве-времени. Удар самосвала не вышиб ему мозги. Пусть он и туповат, но с памятью у него порядок.

Менеджер Манчук кое-чем гордился. С одного прочтения он запоминал страницу оптового прейскуранта. Он помнил цены двадцать лет назад, десять лет назад, месяц назад. Он запоминал изменения цен. Он фиксировал в голове рубли и копейки, доллары и евро, юани и рупии, а также у. е. с самодеятельным плавающим курсом. Феномен его памяти состоял в том, что она обожала всё денежное. Гены отца, наверное, сказались.

Однако по сравнению с Климом Пробкиным он был бестолочью беспамятной, неспособной одолеть таблицу умножения.

Если Зиновий с одного прочтения мог запомнить страницу с ценами, то Клим за день запоминал любой школьный учебник. В университете Пробкин на спор выучил за неделю таблицы Брадиса. Клим поражал школьных учителей цитированием наизусть томов Большой Советской энциклопедии и декламацией стихов и поэм из полного собрания Маяковского. Мозги Пробкина впитывали любое содержание: от тягомотных правил русского языка до извилистых химических формул.

Клим сунул карандаш в точилку. С хрустом покрутил ручку.

Зиновий спросил:

— Зачем записывать координаты?

— Для сбора статистики возмущений и вмешательств. Для выводов. Будущих выводов, Зинька… Есть у меня одна историческая гипотеза… Пока сырая, совсем сырая.

Вечером они пили на кухне сладкую «Рябину на коньяке», стараясь не чесать хирургические швы на животах, и обсуждали будущее. Своё будущее. И будущее вообще. На микро- и макроуровне.

— Климка, как работают яйца в животах? Ты обещал рассказать.

— Если в общих чертах, гуманитарно, то вот как: приёмник улавливает и транслирует точки бифуркации. Вернее, улавливает предварительные возмущения, событийные моменты, предшествующие точкам бифуркации. Это происходит всегда в будущем. Книгу мы поставили на полку прошлого, дотянувшись туда из будущего.

— Я приёмник, Климка. Какие событийные моменты я уловлю? И как? Откуда они транслируются? Кто показывает кино?

— Киномеханик — ты. Фокус в том, Зинька, что история будущего тоже написана. Как и прошлого.

— Очуметь! Как так?

— В том-то и фокус. Научный фокус. Я сам не сразу это усвоил. Мешала логика привычного мира. Точнее, мировосприятия. Мир таков, каким мы его видим. Эта социологическая формула сегодня устарела. Мир таков, каким его написали! Как только я это уразумел, дело пошло на лад. Как только машина времени включилась, история упала в наши с тобой руки. Мы её и пишем, Зинька. Окончательный её вариант один. И он в руках тех, у кого есть капсулы времени. — Он положил ладонь на засаленную футболку, под которой скрывался впалый заштопанный живот. — Своего рода машина предопределения.

Зиновий присвистнул, а Клим поморщился.

— Ты наблюдаешь точку бифуркации, Зиня. Преддверие ключевого поворота. Скажем, ржавый политикан пускает слюни над ядерной кнопкой. А тут мы! Улавливаем грядущий факт. Решение принято — противодействие выполнено. Благодаря нашему противодействию планета избегает катастрофы. Мир успешно миновал точку бифуркации. Точка, хрономомент, — это фонарь истории. Ты, Зиня, эти фонари и видишь. Наша машина их улавливает и показывает. Машина времени — это немое кино. В кадр попало хорошее — радуйся и проходи дальше. Фонарь выхватил рожу негодяя, замыслившего теракт в метро, мировую войну, поганую вирусную лабораторию, расовую чистку, концлагеря, — остановись, вмешайся. Наша задача — написать истинное будущее. Где люди живы. Где человечество развивается. Где в будущем есть свет. Где мы с тобой живы и будем жить. Где ты, Зинька, жив и счастлив. И всё так же глуп.

— Кажется, понял. Линии протянутся из точки. Наша задача — обеспечить жизнь.

— Жизнь и есть история. У смерти истории нет.

— Точка бифуркации — глобальное понятие, Климка… Но мы-то с тобой? Та книга… Как-то мало! Неужели стыренная книжка влияет на историю Земли?

— Мы живые носители машины времени, Зиня. Мы глобальны по самой своей сути. Отныне мы часть истории. В какой-то мере мы мотор истории. Нас не вычеркнешь. Наше влияние сложно оценить. Время покажет. В прямом смысле.

— В чём была идея, Климка? Как ты допёр? Вот у нас в торговле должна быть уникальная идея. Без неё бизнес не выстреливает, реклама не приносит клиентов.

— Ну, в принципе, мне очень хотелось… Я мечтал о машине давно, когда отца в палате заперли. А идея… — Пробкин колыхнул плечами. — Закон единства и борьбы противоположностей. Мощный сплав философии, физики и биологии. От Homo sapiens к Homo sensus.

— Сенсус?

— Человек чувствующий.

— Твоя идея реально работает… Время у нас в животах…

— Мы, Зинька, управляем временем.

— Сказать — и то страшно… Сколько машина пробивает? Как глубоко забирается?

— До включения нашей личности. До формирования характера. К динозаврам не заберёмся.

— А поточнее?

— До нашего сопливого детства доглядим. Лет до трёх, четырёх. Там, где мир не помним и себя в нём не отражаем, ничего не увидим.

— А в другую сторону какая дальность проникновения? В будущее?

Клим замолчал. Отрезал ломоть белого хлеба. Намазал маслом. Налил в стакан рябиновки.

— Далеко лучше не лезть, — наконец сказал он.

— Не то что?

— Там тоже ограничитель. Тоже естественный. Биологический.

— Смерть увидим! — догадался Зиновий.

— Узнаем даты, — уточнил Клим. — Честно говоря, не хочется. Я вдруг жизнь полюбил, Зинька! Отца в дурке сгноили. И меня все чокнутым считали. А я не чокнутый. Я просто вижу то, чего не видят другие. И думаю иначе.

Пробкин откусил от бутерброда, отпил из стакана. Губы его заблестели.

— И я считал тебя чокнутым, — тихо проговорил Зиновий. — Прости меня, друг. Дурак я.

— Знаю, что дурак. Торговлю толкают дураки, науку двигают умные. В наше время это не гипотеза, а строгая теория: социологи доказали. Знаю и другое: чокнутым ты меня лишь называл. Другим подражал! Тянулся за большинством, следуя стадному инстинкту. Ты плохо понимаешь сам себя, Зинька. — Пробкин постучал пальцем по лбу. — Никто бы не попросил чокнутого изобрести машину времени. Никто бы не продал дорогую недвижимость с тем, чтобы отдать деньги чокнутому.

Клим скрутил винтовую крышку со второй поллитровки.

— Без дурака у меня ничего бы не вышло. Вот я и думаю: как так сложилось, что ты ко мне внезапно явился? И про машину времени заговорил. И без раздумий квартиру на Якиманке продал. И терпел меня и щами кормил. Отчего так? Ведь пути-дорожки наши разошлись ещё в университете.

— Так ты сам про меня сказал, Климка… Попал в катастрофу, руку-ногу потерял, потому к другу и приковылял… А про машину времени ты в школе твердил. Всё фантастику читал.

— Когда ты врёшь, Зиня, меня смех разбирает. Животик трясётся. Швы могут разойтись. Потому с враньём завязывай. Я тебе не жертва колл-центра по оболваниванию и одурачиванию.

— Ладно, — сказал Зиновий. — Ладно… Я телефон нашёл. То есть муфон. На нём так написано было. Он под ногами появился. У зебры. Я чуть не наступил на него. В тот день, когда в меня врезался КамАЗ. То есть он в столб врезался, а я аккурат за столбом стоял. В телефоне фотки смотрел.

— А на фотках кто был?

— Кто, кто… Я. Из будущего. На десять лет тому вперёд.

— Это уже не хрономомент, а хроновыверт какой-то! А я в этом муфоне был?

— Тебя не видел. Я мало успел посмотреть.

— Я и говорю: дурак. Дурак ты, Зинька!

Темой номер один на повестке дня Манчука и Пробкина стали две нижние ступени пирамиды Маслоу. Тему заострил Манчук. Как обеспечить себя пищей? Как оградить себя от опасностей?

Друзья постановили: в ближайшие года два-три под фонари истории лезть только по двум причинам: а) при угрозе безопасности им обоим или любому из них; б) по финансовым вопросам, ибо деньги и пища суть одно.

— На финансах и попрактикуемся, — сказал Зиновий. — Еда денег стоит. Жилплощадь пошире требуется. Хорошо бы руку мне приделать на чипах. Биоруку такую. Ногу заменить. И яхту неплохо бы прикупить, по морям-океанам покататься.

— Как планируешь на яхту зарабатывать, кухонный житель?

— С машиной-то времени? В инвесторы пойду. Сыграю на остаток капитала. Оттуда прямой путь в банкиры. Я инвалид, на налогах сэкономим. Ещё нам надо бы об обороне поразмыслить… Телефонный год всё ближе…

— Период в десять лет, — сказал Пробкин. — Для удобства отсчёта телефонный год назовём минус первым, а стартовый год — минус десятым.

— Хронология не главное, Климка. Главное — защитить себя. От бандитов в будущем. Подготовиться. Технологически и технически. Я вот что думаю… Когда мы заработаем достаточно денег…

От идеи превратить себя в будущем в полумеханическое существо, напичканное чипами и оснащённое защитными приспособлениями и оборонными функциями, Клим Пробкин отказался.

— Довольно с меня капсулы, — сказал он. — Хитрое яйцо замуровано в животе и в метро не свистит. А ну как я стану железякой ходячей? Ты инвалид, у тебя протезы и справка из собеса. А я? — Подумав, Клим добавил: — Убьют так убьют. Изобретателю машины времени фатализм к лицу.

Зиновию же страстно хотелось жить и здравствовать.

Ожидая происков злодеев, готовящих засаду в будущем, Зиновий Манчук выполнил финансовую программу, следом технологическую, а за нею маркетинговую.

Программы он разработал сам; Клим, годами бившийся над научной задачей, после её решения впал в меланхолию. Он снова много пил, как бы навёрстывая упущенное. Кроме усов, он отпустил бороду. Роли компаньонов поменялись: прежде активность проявлял Клим, ныне впереди нёсся Зиновий.

Отследив в краткосрочном диапазоне курсы ценных бумаг, валют и металлов, проанализировав минувшие рыночные спады и подъёмы за три года, за двенадцать месяцев и за квартал, Зиновий спроецировал на гаражном компьютере тренд на ближайшие три месяца. Тренд повесил дома на стену.

В паре с Климом он запустил тайм-машину. Они углядели восемь точек бифуркации, связанных с денежными потоками. Лишь две точки отвечали тренду, выведенному Зиновием. Нестабильность была ведущей чертой финансового рынка. График будущего колол взор хаотичными зигзагами. Общим трендом было отсутствие каких-либо трендов. Играть в таких условиях было смерти подобно.

— Плохо и вместе с тем хорошо, — подытожил Клим. — Прямо по закону единства и борьбы противоположностей. Большинство спекулянтов будет ставить примерно так, как прикинул на компьютере ты. И мало кто угадает тенденцию, показанную…

— Нашими яйцами!

Для начала Зиновий использовал информацию только из первой точки. Готовясь ко второму краткосрочному вложению, он и Клим снова задействовали капсулы. Количество точек после инвестиционной операции выросло до десяти. Зиновий откорректировал стратегию вложений.

Вкладывая деньги, покупая и продавая, Манчук учитывал накатывавшие после каждого воздействия изменения. Число точек в грядущем варьировалось, не укладываясь в компьютерные предсказания.

Зиновий постиг истину: кто рассчитывает на стабильность, тот совершает непростительную ошибку. «Но на частную стабильность вправе рассчитывать владелец машины времени», — вывел он истину вторую.

Его партнёр вёл статистику. В пьяном виде Клим впитывал цифры так же легко, как и в трезвом.

Ставки на кратковременный рост акций высокотехнологичных компаний, взлетевших на пике шаблонной веры большинства в чудо-возможности искусственного интеллекта, принесли инвестору Манчуку состояние, которое тот вложил куда надо и как надо.

Спустя год Зиновий Анатольевич Манчук, от акций своевременно избавившийся, владел собственным банком. Спустя следующие полтора года он владел тремя банками. Их филиалы работали в нескольких государствах. Кредитную политику и политику вложений руководство банков вело по строгим указаниям владельца. Наёмные директора считали господина Манчука кем-то вроде мага.

Интернациональная финансовая церковь (ИНФЦ) объявила господина Манчука мессией.

Осуществляя технологическую программу, Зиновий усовершенствовал своё тело.

В Швейцарии ему вставили глаз, глядящий не только на реальный мир, но и на Интернет. Жёлтая пресса уверяла, что этим глазом Манчук видит тела людей под одеждой, а в особом режиме рассматривает и внутренние органы — именно это заводит его сексуально.

Новенькое его итальянское ухо слышало как локатор: Зиновий улавливал отражение звуков подобно летучей мыши.

В Израиле господина Манчука обеспечили ножным нейропротезом серии «Футболист» и оклеили пуленепробиваемой кожей «Геракл». Кожа была жестковатой и немного шершавой, как шкура какого-то животного, зато пули из «Галиля», SIG XM7, «Глока» и «Беретты» её не брали и от неё рикошетили. Кожа останавливала даже пули из крупнокалиберных снайперских винтовок, выпущенные с сотни метров.

Американцы сконструировали ему роботизированную правую руку. Самонаводящуюся. В два пальца встроили замаскированные пулемётные стволы. В биопрорезь на предплечье вставлялась питающая лента. Система жидкостного охлаждения, построенная на основе минерального масла, обеспечивала до пятисот выстрелов. Вдобавок протез руки обладал суперсилой: пользователь мог согнуть в бараний рог пушку танка. Испытания проводились на пентагоновском полигоне. Зиновий загнул пушку «Абрамса» — пусть не в бараний рог, но подковой.

Зиновий Манчук купил остров с глубокой лагуной близ Тахаа и поселился там вместе с партнёром.

С виду он был человек как человек. Пусть и дорогостоящий. Окружённый телохранителями, выполнявшими также функции помощников, официантов, капитанов, массажисток и тренеров. Суше он предпочитал море. Это потому, что он намучился с протезами и в какой-то степени желал не двигаться, а быть передвигаемым.

В принципе, как ехидничал Клим Пробкин, он был обыкновенным крупным бизнесменом из списка Forbes.

Пришло время сделать последний рывок и утвердиться в необыкновенности. Зиновий всегда мечтал вырваться наверх, дабы не походить на унылое большинство представителей рода человеческого. Дураков, которые добираются до вершин, уже не называют дураками.

С маркетинговой программой Манчук вышел на ООН.

С одной стороны, покуситься на человека, признанного особым организмом на уровне ООН, могли захотеть многие. Планета населена множеством ненормальных, считающих всех прочих ненормальными.

С другой стороны, вместе с этим человеком они могли прикончить и своё будущее.

Вернее, настоящее.

Вернее, вместо этого человека.

Организм, нашаривающий в будущем точки бифуркации и дающий ответ на вызов заблаговременно, вызывает в окружающих организмах страх и содрогание.

Парочка типов, прозванных тандемом хранителей, прикончит тебя до того, как ты прикончишь их.

Желая донести эту мысль до народов планеты, Зиновий Манчук решил открыться миру.

Его решение полностью признал и всецело одобрил его неразлучный партнёр Клим Пробкин.

Решение едва ли было рискованным. Тандем отслеживал ближайшее будущее каждодневно. Без выходных дней.

Для Генассамблеи ООН Зиновий Манчук запланировал презентацию. Без эффекта, без зрелища никак нельзя, сказал он другу Климу. Без демонстрации результата товар мы не продадим, даже если и не продаём, а только показываем, заявил он. Пробкин только усами дёрнул.

Они подобрали подходящий для демонстрации хрономомент, но личного воздействия на точку бифуркации не оказали.

— Нельзя заниматься самодеятельностью там, где есть специалисты, — разъяснил свою тактику Зиновий. — Где есть клиенты, те, кто позднее подтвердит твою экспертность. Кроме того, надо налаживать связи. Официальные. Мы делегируем обязанности стражам порядка.

Рождественский теракт в Стокгольме мог погубить множество душ. Но сообщение о планах террористов заблаговременно прилетело в офис комиссара полиции Швеции. Полиция и контртеррористические подразделения обязаны реагировать на сообщения и отлавливать боевиков, устранять угрозы. Они и устранили. Связавшись по завершении контртеррористической операции со стокгольмским комиссаром, Манчук прервал поток благодарностей и на плохом английском языке с сильным московским акцентом попросил главного полицейского молчать. До поры до времени.

— Скоро устроим хайп, шумиху, — поведал Манчук другу Пробкину. — Для рекламы я привлеку ООН. Событие, предотвращённое полицией по сообщению владельцев машины времени, вызовет большой резонанс и большое доверие к изобретению и его владельцам. Мировое доверие.

— В этих вопросах ты не совсем дурак, — сказал Клим, колупая ногтем обои. — Или совсем не дурак.

— Одного я так и не понял, Климка, — признался Зиновий. — Будущее с этими террористами было, но его больше нет. Оно не наступит. Стёрто! А мы его на кадрах видели. Так это модель, да? Машина предсказывает? Как пророк?

— Нет. Это не смоделированное будущее. Оно настоящее. Но оно и вправду не наступит. Наступит другое. Мы его родители. Проявлять ненаступившее — смысл существования машины времени. Живой машины времени. Наш же смысл, частный смысл жизни, — хранить истинную историю. Хочешь хвастаться, Зиня, — этим и хвастайся. Перед ООН. Перед газетчиками.

В завершающие дни сессии Генеральной Ассамблеи ООН минус третьего года владельцы машины времени, не желая смущать спецслужбы и не желая раскрываться вместо ООН где-нибудь в ФБР или АНБ, дистанционно, через видеозвонок, поведали о созданной тайм-технологии и её применении на благо мира. Компаньоны назвали широту, долготу и высоту над уровнем моря, а также зафиксированное время старта события в городе Стокгольме. Резонное возражение ооновских комитетчиков: мол, позвольте, описанное событие совершилось, оно в прошлом, то была поистине блестящая операция полицейских сил, соединённых в организованный кулак, — господин Манчук покрыл козырем, отправив заседателям из Комитета по вопросам разоружения и международной безопасности электронные копии секретных похвальных листов, вручённых шведским королём господам Манчуку и Пробкину за бескорыстное сообщение точных данных о 26 террористах и их пособниках. К похвальным листам прилагалось заверенное королевским нотариусом обращение комиссара шведской полиции к ООН. Главный полицейский рекомендовал принять во внимание каждое слово «двух величайших гениев, свободно разглядывающих будущее».

— Теракт. Ограбление банка. Авиакатастрофа. Убийство личности. Лесные поджоги. Правительственная коррупция. Грандиозная афера. Хакерское воровство. Мы предотвратим любую угрозу, сотрём любой негативный сценарий! — заявил перед экраном смартфона, потрясая и жужжа механической рукой, Зиновий Манчук. — Мы предотвратим и убийство нас.

Его хорошо слышали в Нью-Йорке. Говорил он по-русски, но в ООН все речи синхронно переводятся на двести языков.

Изобретатель тайм-машины господин Пробкин уточнил:

— Любые негативные события, формирующие в будущем точку бифуркации — вызов, требующий ответа, можно исключить из пространственно-временного континуума. — Погладив ус, Пробкин обратился к ООН с просьбой: — Одного прошу. Никаких с меня конференций, отчётов и докладов. Я не бюрократ какой-нибудь. А прессе Манчук всё расскажет.

Пресса прозвала их тандемом хранителей.

Годом позже в Осло состоялась церемония награждения Зиновия Манчука и Клима Пробкина, «неразделимого тандема миротворцев», Нобелевской премией мира. В формулировке говорилось: «За сохранение истории. За преданность человечеству».

В декабрьском номере минус второго года стилизованный портрет тандема хранителей напечатали на обложке журнала «Тайм».

В феврале минус первого года Зиновию Манчуку стукнуло сорок восемь. Он сменил двести двадцатую любовницу. Я бы и рад, говаривал он, любить одну женщину, но ведь их так много!

Охота за ним всё не начиналась. Бандиты к нему и близко не подходили. В будущем не возникало точек бифуркации, указывающих на смертельные угрозы тандему и на подозрительное планирование таковых.

О, конечно, ему завидовали. По информации Всепланетной ассоциации психиатров (ВПАП), 86 % людей завидуют тому, кто никому не завидует. Иные завистники готовы прикончить объект своей зависти. Однако Манчуку завидовали не смертельно. Его кололи, но булавкой, не шпагой.

Аудитория бульварных изданий узнавала, что Зиновий Манчук развращает невинных актрис на яхте, а тела их скармливает акулам. Когда Зиновий в 38 лет читал об этом на загадочном муфоне, он верил в это. Когда Зиновию исполнилось 48, он смеялся над этим.

Человечество его обожало.

Обожало больше, чем Клима. Клим казался чужаком; Зиновий считался своим. Пробкин был хмурым учёным, человеком не от мира сего; Манчук был обаятельным торговцем, встречавшим славу белозубой улыбкой. Торговцем, неустанно продвигающим идею хранителей, отчего тандем в большей степени ассоциировался с ним, нежели с изобретателем Пробкиным, публики избегавшим.

Всего за один год в мире стало на 42 % меньше несчастий, число суицидов сократилось на 64 %, а количество лгущих политиков уменьшилось аж на 9/10. В отставку подали 127 президентов, 89 премьер-министров и 320 министров обыкновенных. Почти половина из тех, что на постах остались, вышли к своим народам с покаянием.

О сокращениях и покаяниях в высших кругах проинформировал широкие земные массы Зиновий Манчук, опираясь на социальные опросы, статистику ООН, публикации в СМИ и наиболее точные сведения — данные машины времени, изученные по переменчивым точкам бифуркации.

В апреле минус первого года Зиновия Манчука и Клима Пробкина вписали в раздел «Современные технологии» сетевой Книги рекордов Гиннесса — как первооткрывателей живого времени и одновременно как первых практиков, шагнувших назад на такое-то время (указывался точный период вплоть до наносекунд) и вперёд на такое-то (указывался точный период вплоть до наносекунд). Таковы были первые рекорды по воздействию на время в истории человечества.

Банки Зиновия Манчука были признаны самыми надёжными в мире. Деньги текли туда рекой. Да и как иначе? Ведь то были банки носителя машины времени. Даже ООН хранила деньги на рублёвом счету в первом банке З. А. Манчука. Банк именовался «Первым надёжным» — и в том названии читалась чистая рекламная правда.

Рубль сделался самой твёрдой валютой и был уложен в корзину ключевых валют. Сверху. На доллар и евро. З. А. Манчук получил премию Центробанка, такую большую, что её хранили в толстых подвалах этого самого Центробанка. Финансисты в соавторстве с историками и физиками вывели гипотезу, согласно которой роль личности в истории прежде преуменьшалась.

— В твою честь даже Google в Moogle переименовали, — говорил Манчуку друг Пробкин, когда они раскатывали на белой яхте «Тандем» по синему Тихому океану, любуясь загорелыми девчонками в бикини, которые лежали на палубе и не собирались ни драться, ни падать за борт, ни доставаться акулам. — Поставили вперёд первую букву от твоей фамилии.

— Климка, ты что, завидуешь? Ты тоже мог бы в лучах славы греться!

— Предпочитаю тенёк. — И Клим поправлял зонт над шезлонгом.

Тема прошлого и будущего никогда не наскучивала двоим.

— Не заявись ты ко мне, я бы не увлёкся всерьёз машиной времени, — начинал Пробкин. — Не продай ты квартиру на Якиманке, у нас не было бы денег на исследования и компоненты. И на пьяного хирурга, который вшил нам капсулы.

Манчук подхватывал:

— Не проведи ты исследования… Не пей ты «Рябину»… Не устройся ты в винный… Не познакомься по пьяной лавочке с хирургом…

С замиранием сердца Зиновий Манчук смотрел на календари. Он трепетал перед тем днём, которым обрывалась переписка на золотом телефоне. Не расплющи телефон КамАЗ, он бы знал о себе и Климе куда больше. Как случилось, что в него врезался самосвал? Будущее, освещаемое фонарями тайм-машины, не предвещало сюрпризов и заговоров.

Уж не Клим ли замыслил недоброе?

Событие, задуманное носителем машины времени, — отразится ли оно в машине? Отразится, отвечал себе Зиновий. Книга тому пример.

Уж не изобретёт ли кто антимашину времени? Такую, которую не углядишь в грядущем, которая не засветит своих точек бифуркации?

На июль минус первого года Зиновий Манчук спас мир от 286 крупных преступлений, 14 пограничных стычек, 2 локальных войн, 1 мировой войны и продолжал наращивать статистику побед.

Самым крупным достижением тандема было предотвращение тотальной ядерной войны. Кто проникает сквозь время, тому стены не помеха. В нужном хрономоменте Клим по команде Зиновия подменил таблетку баралгина таблеткой цианистого калия. Деятель в погонах, замысливший сжечь человечество, избавился от головной боли навсегда.

Клим Пробкин не скрывал устройства машины времени и не патентовал капсулы. Напротив, он сделал чертежи достоянием человечества.

Пока тандем хранителей жив, глобальной войны не будет. Благодаря еженедельным сводкам Зиновия Манчука это понимали все земляне, живущие в минус первом году.

Помимо общего, земляне понимали и частное: пока у Манчука есть Пробкин, а у Пробкина Манчук, машина времени работает. Одна часть вставлена в Манчука, другая в Пробкина. Обе вшитые капсулы отключатся со смертью или тяжёлой болезнью одного носителя. Сработает физиологический фактор.

Физиологические условия, как и чертежи, были обнародованы на сайте «Манчук и Пробкин» (МиП).

Кроме того, Клим Пробкин сверстал на сайте философско-психологическую таблицу, состоящую из пары столбцов. Первый столбец он озаглавил фамилией Зиновия, второй — своей фамилией.

В смежных столбцах говорилось, что Зиновий Манчук холерик, а Клим Пробкин меланхолик. Зиновий — гуманитарный троечник и торговец, а Клим — отличник и учёный технарь, физик.

В таблице приводились и другие сравнительные характеристики. Откровенные. Вплоть до «невыносимый дурак» и «чёрт заумный». Ячейки таблицы время от времени пополнялись. Пробкин заполнял столбец Манчука; Манчук вписывал слова и выражения в столбец Пробкина.

Под таблицей господин Пробкин поместил краткое резюме. Для непонятливых. Двое в тандеме, говорилось в тексте, — полные противоположности. И до тех пор, пока оба уравновешивают друг друга, всё в мире идёт относительно гладко.

Эта краткость вкупе с рекламным публицистическим стилем, не дающим простора для толкований, являлась заслугой Зиновия. Таблица и выводы, переведённые на десятки языков, усваивались без искажений самыми отсталыми жителями Земли.

Вот почему Генеральный секретарь ООН, получивший единогласное добро от Комитета по вопросам разоружения и международной безопасности, без волокиты отправил за господами Манчуком и Пробкиным самолёт и вручил им пожизненную лицензию на эксплуатацию тайм-машины в тандеме, а заодно Пропуск Куда Угодно (ПКУ) и Визу Куда Надо (ВКН).

Вот почему в Нобелевском комитете подсуетились и выплатили Манчуку и Пробкину премию мира авансом. Как ещё выплачивать премию тем, чьи решения и свершения приходятся на будущее?

Вот почему на господина Манчука, а равно и господина Пробкина не нападали — посреди бела дня, из-за угла и из засады. Их не пытали и не лишали собственности. По их души не являлись ни гангстеры, ни маньяки, ни политические авантюристы, вознамерившиеся с помощью машины времени переписать прошлое.

Клим Пробкин доказал теоретически и практически: тайм-машина не плодит варианты прошлого и будущего. Само применение тандемом машины уже часть истории. История статична. Вариантов не возникнет.

Как только машина предопределения появилась, история подчинилась ей. Клим посоветовал Зиновию так и сказать генсеку ООН. Зиновий так и сказал, пусть и не вполне сказанное понял. Насчёт одного события в своём прошлом он ведь так ничего и не выяснил.

Конкурентов в научном сообществе у тандема не имелось. О, конечно, по открытым чертежам и расчётам машину времени конструировали другие учёные! Как не попробовать? Но никто в решении задачи не преуспел.

Капсулы учёные построили. Вшили в добровольцев. Психотипы добровольцев тщательно проверили на наборы противоположностей по параметрам, установленным изобретателем и философом Пробкиным.

И не произошло ровно ничего. Вшитые капсулы не инициировались. Псевдотандем не видел ни белых мячиков, ни белых линий, ни координатной сетки.

Было всё в порядке с физикой, но не в порядке с биологией. Или наоборот. Учёные так и не выяснили. Замена добровольцев другими парами ничего не дала.

У Клима на это имелся ответ. Машина времени допустима в единственном экземпляре. Двух историй у человечества быть не может. Для второй истории потребовалось бы второе человечество.

Вблизи смертного часа Пробкина или Манчука машина перестанет показывать кино, сдержанно пояснил корреспонденту журнала «Тайм» господин Пробкин. Вот тогда тандему понадобится смена.

Постигнув мудрость Клима Пробкина, физики и биологи прекратили попытки конкурировать с изобретателем, «Мартелю» предпочитающим «Рябину на коньяке».

Яхта «Тандем» приближалась к порту Папеэте.

Зиновий полусидел, полулежал на шезлонге, механической правой рукой поглаживая механическую правую ногу. В живой левой руке он держал бокал с ледяным дайкири. Изумрудно-синяя вода за бортом, ультрамариновое небо с белыми пёрышками облаков, бледное солнце, которое не пропекало, а ласково согревало. Зиновий никак не мог свыкнуться с тем, что в полинезийских широтах июль — середина зимы.

В отличие от Зиновия, Клим не дайкири попивал, а тянул из запотевшей кружки «Жигулёвское». Напитки и закуски им и дамам, загоравшим на палубе, подавал официант, гиперстеник с квадратным волевым лицом. Подавал дайкири и пиво он виртуозно, глядя не на поднос, а на волны, по-видимому, ожидая, что оттуда вынырнет вооружённый до зубов киллер.

Как обычно, Зиновий и Клим говорили о будущем и о решениях. Как обычно, Зиновий больше спрашивал, а Клим больше отвечал, сердясь на глупость собеседника. Необычным было число — по местному времени седьмое июля. Зиновий намеревался дожать Клима. Любой торговец, даже в десять раз тупее Зиновия, понял бы: партнёр что-то утаивает.

— Сколько раз повторять? Ты приёмник, — говорил Пробкин. — Ты принимаешь возмущения из будущего. А потом принимаешь решение. Допустим, обнаружен источник критического возмущения, угрожающий цивилизации остановкой позитивного развития. Источник получает корректирующее воздействие. Когда ты это усвоишь, двоечник?

— Не двоечник, а троечник. Усвою, когда научишься доходчиво объяснять. И я не о том спрашивал! Почему всегда решаю я? Машину изобрёл ты. Ты боишься ответственности, отличник?

— Разве я не говорил? Я слишком умён, чтобы решать за планету дураков.

Зиновий приложил к плеши платок, смоченный в океанской воде. Мотивирующая блогерша Люба, которая на той неделе сменила блогершу Надю, уверяла его, что горько-солёная вода замедляет облысение.

— Это не дежурный сарказм, — добавил Пробкин. — Это вообще не сарказм. Самые простые решения не даются слишком умным людям.

— Не попади я под машину… Не встреться я с тобой… Я бы не продал свою квартиру, а ты бы не создал тайм-машину. И не было бы будущего. Руины…

— Не было бы яхты и девочек, ты хотел сказать. Чокнутый генерал, мечтающий расколоть на куски Землю, глотает цианид калия вместо баралгина. Это ты моментально спланировал, увидев вскрытый блистер и таблетку на столе. Твоя работа производит впечатление. Ты ни разу не промахнулся. Ты уничтожаешь или разоблачаешь и сажаешь в тюрьму всех, кто вредит человечеству. Настоящая страсть! Любовь!

— Очуметь! Но к чему ты клонишь?

— Соловьёв и Достоевский твердили про красоту, которая спасает мир. Какая чепуха! Мир спасает эгоизм! Эгоцентризм! И ты, Зиновий, — наглядное тому доказательство. Лауреат Нобелевской премии мира, предотвративший ядерную катастрофу человечества. Но какова глубинная причина твоего решения, Зинька? Откуда такая непреклонность? Тебе самому жить хотелось! И хвастаться!

— А тебе ничего не надо. Свои деньги ты раздаёшь бедным.

— Мне не надо, — согласился Клим. — Ничего, кроме хижины на острове. И кружки «Жигулёвского».

Официант уже ждал у его шезлонга. Клим получил кружку пива с белой шапкой. Он любил развешивать пену на усах. «Жигулёвское» Пробкину доставляли авиарейсом из Самары. То была единственная его прихоть.

— Возможно, в дальнейшем я усовершенствую машину. Или не я, — сказал изобретатель. — И фильмы времени расширятся. Проявится тёмный диапазон, фон истории. Видны будут не только хрономоменты под фонарями. Нужно ли расширять? Пока не знаю. Энергозатраты вырастут. Наблюдение усложнится. Решения принимать станет труднее. — На усах его задрожали пенные клочья. — Каждое открытие, Зинька, каждое изобретение — путь к новым открытиям и изобретениям. Если и есть красота, то она заключается в разуме. В беспрерывности разума.

— Воздействие чистое, так, Климка? Без риска ошибки? А вдруг мы сместим что-то не то?

— Никакого риска. Машина даёт сигнал, указывает на возмущение, протягивает нити.

— Откуда нам знать, что нет лучшего варианта?

— Зинька, вариантов нет вообще. — Клим устроился в шезлонге поудобнее. — Кто, кроме нас, порождает сдвиги во времени?

— Ну… Никто. Но ты сам говоришь про разные там открытия…

Зиновий испытал настоящую досаду. Таким тупым он не чувствовал себя даже в университете, где только на четвёртом курсе научился отличать менеджмент от маркетинга.

— Ко всем решениям мы придём вовремя, все действия выполним вовремя. — Клим сделал несколько глотков. — Каждый миг нашей жизни есть естественный шажок в будущее. Всё, что мы делаем, нами уже сделано. Наше будущее написано. Ну сколько тебе можно повторять?

Сквозь чёрные очки Клим смотрел туда, где не было ничего, кроме океана. Вода, расходившаяся за яхтой волнами, была свежим прошлым.

— Я проанализировал все свои записи. Я провёл линию через все охваченные точки бифуркации. Это прямая, Зиня. Прямая, движущаяся во времени. Я заложил её последние координаты в суперкомпьютер и попросил дать определение. Вместо определения компьютер выдал предположение: «Аналогов не обнаружено. Полагаю, это отображение человеческой судьбы».

— Это наша общая судьба, да, Климка?

— Да, Зинька. Нет постороннего вмешательства. Нет поворотов. Мы стрелою летим вперёд.

— Никаких бандитов и прочих злодеев… Погоди… Нынче седьмое число. Тот день, которым обрывались записи в золотом телефоне. Вот в этом. Моём муфоне! Седьмое июля две тысячи…

В голове у Зиновия, в мозгу, не тронутом хирургами, вспыхнул маленький фейерверк. «И как это я раньше не сообразил?» — подумал Манчук. Пальцы его, живые и механические, расстегнули и застегнули пуговицу на рубашке с логотипом «Первого надёжного».

— Так это мы подбросили на дорогу телефон! — воскликнул он. — И я принял решение! Клим, почему ты мне раньше не сказал?

— Фокус с телефоном — истинный способ исторического воздействия, — сказал Пробкин. — Уже предпринятого, следовательно, безболезненного.

— Безболезненного? Климка, ты бывал под КамАЗом? — Зиновий отдал официанту бокал, жестом отказался от следующей порции. — Ещё раз тебя спрашиваю: почему раньше не сказал?

— Я не вправе подталкивать тебя к решению и принимать за тебя решение. Кроме того, согласно теории вероятностей 2.0, человек, потерявший одновременно ухо, глаз, руку и ногу, преуспеет в следующие десять лет при условии физического выживания. Британские учёные доказали.

Зиновий согнул и разогнул в локте свою израильскую руку. Она тихо проскрежетала.

— По-моему, высокая влажность портит мой протез.

— Конечно. Израиль — это ведь пустыня.

— Как же я его не разглядел, момент с муфоном? Как просмотрел, проморгал? Почему его не принял? Значит, ошибка!

— Ошибки нет. Хрономомент тогда ещё не образовался. Откуда взяться в будущем тому, что не зародилось в настоящем?

Зиновий потребовал у официанта воды, простой воды.

— Я понимаю, как ты рассуждал, понимаю… — Стакан стучал о фарфоровые зубы. — Эгоист, книжный вор, предатель дружбы… Самое место такому под КамАЗом… Пусть пострадает, сволочь этакая! Так ты рассуждал? Стратегию и тактику на мести выстроил?

Клим допил «Жигулёвское».

— Я вообще не рассуждал, — сказал он. — С нашей машиной я тупею. Ведь всё предрешено! Я не рассуждал, зато проверял. Строил математические модели. Так, из любопытства. Вертел так и эдак. Прошлое, как и будущее, не варьируется, Зиня. Ты постоянно скатываешься на «бы», а «бы» невозможны. Всё, что мы делаем, нами уже сделано. Я проделал долгий путь от гипотезы до теории. Мы вот-вот замкнём круг временного парадокса. Но нам это ничем не угрожает. Мы уже проходили круг. С той самой книгой, Зиня. Мы совершаем предначертанное.

— Кем предначертанное?

— Нами.

Зиновий присвистнул. Две актрисы в шезлонгах вздрогнули, мотивирующая блогерша обмочилась, а капитан выстрелил из револьвера в чайку. Попал. Чайка раскололась на семь кусков. Металлические куски с плеском упали в воду. То был дрон стандартной маскировочной модели, используемой газетчиками. Они всегда раскалываются на семь кусков.

— Эй, свистун, когда ты избавишься от вульгарной привычки? Я проверил варианты. Выполнил расчёты. Прошлым летом.

— И скрыл от меня?!

— Я чуть не спалил вычислениями суперкомпьютер. Любые вероятности предполагаемых событийных моментов, влияющих на общность наших судеб в минус десятом году, ложны. За исключением одного хрономомента. Встреча тебя и КамАЗа истинна! Вероятность последующего момента, нашей будущей встречи, — сто процентов. Что и требовалось доказать.

— Итак, истина: я махровый эгоист, — сказал Зиновий. — Доказано самой правдивой из наук — математикой. КамАЗу надо было проехать по мне, чтобы я вспомнил о друге.

— Не льсти себе. Ты ещё хуже, чем думаешь. Иначе бы позаботился о водителе самосвала. Его недавно выпустили из тюрьмы. Ты его даже не поблагодарил.

— Поблагодарить?! Его?!! Это уж слишком!

— Не сбей он тебя… Не попади ты в больницу и в полосу отчаяния… И так далее.

— Мне придётся переступить через себя.

— Не насилуй свою нежную душу, Манчук. Я уже послал шофёру денег.

Клим поднялся из шезлонга. Подтянул плавки. На усах его засохла пивная пена. На тощем загорелом животе белел шрам.

— Идём в каюту. Ты допёр до истины. Пора совершить смелый поступок.

Зиновий высморкался в платок, смоченный солёной водой.

— Хорошо, что не надо заново переживать этот ужас… — пробормотал он, ступая на палубу. — Событие происходит лишь однажды!

В мозгу Зиновия пронеслись картины из хладного прошлого. Вот он тащится, громыхая силуминовой ногой, по Первомайской… Вот он ворочается ночью на кухне, провонявшей носками и рябиновкой… Вот он мечтает задушить Пробкина проплаканной подушкой…

Бульварные газетчики выдумывают кровавую чепуху об актрисах и акулах. Знали бы они, какую кровь и какое мясо заготовил Манчук себе!