Меня попросили письменно порассуждать на тему писательства: как автор через своё литературное занятие открывает социальное окно, общается с миром. Как его язык (прозаический в моём случае) становится языком общения с читателями.
Это было трудное задание, скажу я вам. Я пошёл в лес, и там думал над ним, собирая опята и маслята. Штука в том, что я не считаю писательство средством общения с окружающим миром. Всё наоборот: занятие литературой, как, скажем, и музыкой или живописью, — это путь к одиночеству, способ замкнуться, закрыть окно. Да и многие другие профессии требуют одиночества. Инженер, архитектор, учёный — всем им нужны и покой, и одиночество, и возможность поработать головой в тишине.
Писательство — это не способ особого языкового общения с определённым читателем или, если брать шире, с целым миром. Продумывая сюжет или создавая описание, автор вовсе не разговаривает с читателем или иным посторонним собеседником. Автор занят своими героями, с которыми сливается, и склонен не к диалогу, а к монологу. Он настолько погружён в судьбу героя, в его несчастья, в его достижения и даже в его погоду, что, закончив очередную главу и собравшись на улицу, может надеть пальто вместо футболки. Какой уж тут читатель! О нём и мысли нет. Бальзак за разговорами думал о том, за кого бы выдать замуж несуществующую Евгению Гранде, а не о госте и уж тем более не о читателе.
Писательство — не способ общения, но способ самореализации, применения литературных способностей, ежели таковые имеются, и эксплуатация воображения. Чехов никогда не создавал планов своих рассказов, они рождались из подсознания, из пережитого, и из нескольких записных книжек. Вудхауз писал планы к своим коротким романам, но они представляли лишь наброски. Подробные планы, обрисовывающие сюжет от начала до конца, нужны производителям бульварного чтива; Чехову и Вудхаузу они лишь ограничили бы, стянули проволокой фантазию. Основа таланта беллетриста — в воображении; без него настоящего автора художественной литературы нет. Именно воображение морозит летом автора вслед за его героем и погружает в июльский зной в январе.
Людям, прочитавшим роман или рассказ, линии сюжета и поступки персонажей зачастую видятся не так, как автору. Писатель часто изумляется, читая отзывы или слушая то, что говорят о его сочинениях. Я несколько раз спрашивал у иных авторов: «Нешто ты вложил туда то, о чём толкует тот критик?» Ответ был один: «Нет».
Это потому, что воображение присуще и читателю. Автор пишет одно, читатели часто видят другое (либо пытаются увидеть). Это калейдоскоп, в котором набор стёклышек всё тот же, а узоры складываются разные. Люди, особенно учителя литературы, литературоведы, критики (сказывается долгая привычка к литературному чтению и анализу), очень часто «обнаруживают» в рассказе или стихотворении то, чего автор туда не вкладывал. «Я думаю, автор хотел сказать нам…» — рассуждают и даже спорят до хрипоты, а то и до жестокой драки, любители литературы. Полноте, ничего такого автор вам не хотел сказать и не сказал. Воображение — палка о двух концах, и второй конец у читателя. Читатель, имеющий богатое воображение, способен увидеть в тексте больше автора; читатель с бедным воображением будет склонен к буквальному, прямому восприятию. Точки зрения этих читателей на произведение могут быть противоположны!
Случается, что один человек с трудом понимает другого человека или вовсе его не понимает. Так и с писателями. Они такие же люди, как все. Их понимают или не понимают, или понимают неправильно. Чехов сомневался, что его хоть кто-нибудь поймёт. И был прав, потому как писателя скорее всего поймёт близкий к нему писатель (был всё же у Чехова младший друг Бунин), так же, как, например, гитариста в техническом отношении поймёт исключительно гитарист.
Писательство есть самореализация, выпуск наружу кишок таланта, плюс самовыражение: художник пишет картину, композитор сочиняет сонату, а писатель работает над повестью. И в картине, в сонате и повести будет непременно узнаваем автор — по стилю, гармоническим ходам, философии и прочему, что составляет его талант. В итоге воображение застывает в завершённом творческом продукте, фиксируется в законченной художественной форме.
И зритель, слушатель и читатель никакого участия в этом действе вплоть до его финала не принимают. Их роль — наслаждение готовым продуктом. И горе тому автору, который не дал своей публике восторга!
© Олег Чувакин, 20 сентября 2016
15 отзывов
Любое литературное произведение, в первую очередь это право на самореализацию автора…
Как же я люблю Ваши рассказы и эссе, Олег! Я абсолютно с Вами согласна, что литература никого ничему не учит!!! Она просто заставляет тебя покопаться в собственной душе, мыслях, чувствах. А практика литературной критики разжевать и разъяснить позицию автора за самого автора мне всегда казалась несколько абсурдной. Спасибо большое, Олег! Ждём ещё разных интересностей от Вас!
Вам спасибо, друг мой Марина! Интересности обещаю!
Критика — десятая Муза.
Гюстав Флобер
Я бы назвал критику творчеством внутри творчества.
Оскар Уайльд
Критика — это система истин, купленная ценою системы ошибок и умолчаний.
Кароль Ижиковский
Критики — это люди, потерпевшие неудачу в литературе и искусстве.
Б. Дизраэли
Самое забавное, что я тоже критик. :) Вот этот мой опус занял первое место на конкурсе литкритики в Москве, 2009 г.: https://olegchuvakin.ru/prolog.html
Марина Зеленцова, Занятие критиков — следить за поэтом, но следить за критиками — не занятие для поэта.
Уильям Гэзлитт
Виктор Астафьев: «После читинского семинара шли мы целой бригадой по далекому-далекому городку Красный Чикой, что находится почти на границе Монголии. Повстречался нам шишкарь, — ну, это человек, который кедровые орехи добывает, — остановился и спрашивает: “Это правда, что вы писатели?” Правда, говорим, и стали представляться шишкарю. Когда дело дошло до Николая Николаевича Яновского, шишкарь, будто тигра узрев, воскликнул: “Критик?!” — и, сурово оглядев с ног до головы милейшего, застенчиво улыбающегося Николая Николаевича, спросил у нас строго-деловито: “Так что же вы его не бьете?!”» И далее, сравнивая «писательскую братию» с этим «простодушным шишкарем», В. Астафьев говорит: «Пока “служит” критик, раздает в качестве официанта “сладкое” — ничего, терпимо. Но стоит ему “покритиковать”, да еще писателя маститого, тут и писатели, и свои же братья критики навалятся на него, да еще неучем выставят. Благородства бы, благородства побольше бы в отношении друг к другу, да и всей нашей литературе вообще» (reading-hall.ru/publication.php?id=14120).
… есть шикарная цитата о критиках — но увы, принадлежит она товарищу, цитировать которого во всеуслышание не принято. Смысл в том, что каждый критик должен быть готов занять место критикуемого им и сделать так же, если не лучше…
Дорогие читатели! Подписаться на страничку автора можно здесь: https://www.facebook.com/ochuvakin/
Эссе по просьбе читательницы и отзыв на него:
Олег, спасибо. Согласна с вами. Терпеть не могла в школе уроки литературы.
Да, всё так! И ещё, не понимаю порой авторов, которые напишут главу, выкладывают и спрашивают у читателей: «Что здесь стоит добавить? или, может быть, убрать?» или даже «Стоит ли продолжать?» Это какое-то кокетство. Творчество вещь интимная.
Это иногда делают с целью найти бета-ридеров или самодеятельных редакторов. Вообще же, Юрий Казаков однажды в письме признался, что раньше вот показывал рукописи кому-то, а теперь не показывает… Сам я думаю, что показывать рукопись можно и нужно специалисту — скажем, врачу или юристу, чтобы не промахнуться в деталях. Чехов вон про бильярд у знатока спрашивал… А выкладывать главы, то есть фрагменты, дабы кто-то подправил до советов надавал — либо признак дилетантизма, либо попытка привлечь к своей персоне внимание. Одно дело — выложить целиком роман (один текст), иное дело — кусочками (50 или 100 текстов). «Что здесь стоит добавить?» — это уж неприкрытое желание двоечника: эй, кто-нибудь, напиши за меня…
Короче говоря, я напишу. Дайте только денег. :)
Браво!